❄️
~Спустя несколько дней, Рождество~
— Мне очень жаль, Чонгук. Он молчит, смотрит прямо перед собой, пока мы едем в машине, направляясь прямиком к Монике. Сегодня Рождество. Сегодня я узнал всю правду о её маме, маме, которой больше нет. Моника отныне сирота. Мой знакомый, к которому я обратился, несколько дней выяснял информацию, в итоге нашёл данные из отделения полиции Бронкса. Мать Моники была убита ещё неделю назад, при ней не было документов, потому на установление личности понадобилось некоторое время. Пьяная потасовка, разношёрстная толпа не самых приятных личностей, драка, ножевое ранение, смерть. Она никогда не думала о дочери, если бы думала — не оказалась бы там. — Что теперь будет? — спрашивает Чонгук, глядя на меня стеклянным взглядом. — Детский дом? — Органы опеки заберут её со дня на день. Он стучит кулаком по дверце машины, и я его понимаю. В этом глухом стуке вся его боль, вся наша. Он видит в Монике свою младшую сестру, что погибла, он привык к ней, привязался, да и я уже тоже. Шансов нет, её ожидает детский дом, но… Не сегодня. Сегодня Рождество, а потому мы, закупившись подарками и продуктами, отправляемся в гости к маленькой голубоглазке, которая всё ещё ждёт свою маму. Свою непутёвую маму, что больше никогда не переступит порог их дома. — Я брошу учёбу, — сообщает Чонгук. — Что? Почему?! — Я брошу учёбу, найду постоянную работу, даже две, — отвечает он, пока я в недоумении выруливаю по улицам Манхэттена. — Я заберу её, оформлю опеку. Без работы мне никто не позволит… — Чонгук, — вздыхаю я, попутно касаясь одной рукой его плеча. — Не руби всё так, не надо. Мы подумаем и обязательно всё решим. — Что? — поворачивается на меня, смотрит в упор. — Что мы решим? Ты не сможешь помочь, больше не сможешь!.. По больному задевает. По правдивому. Я теперь действительно банкрот, юрист сказал, что шансы восстановить всё на круги своя ничтожны. Я целую неделю провёл в офисе копаясь в документах, пока… Пока не пришли Чимин с Эйлин и не выставили меня оттуда. Эта история больше похожа на кошмарный сон, в котором я бы никогда не хотел оказаться. Эта история будто происходит не со мной… Весь год был тяжёлым, он был високосным, и показал всем нам, что такое настоящие трудности, но лишиться собственной фирмы, над которой работал кучу лет… Такого я точно не ожидал. Я до последнего не верил, что Чимин на такое способен, но увы. Я задал ему всего один вопрос, лишь один: «за что?». Он ответил, что это несправедливо. Кому-то одному и фирма, и деньги, и популярность среди женщин, а кто-то остаётся в тени, впахивая не меньше… Да, он действительно работал за семерых, но и получал за это соответствующую оплату. Он не стал скрываться, рассказал всё, как было. Они с Эйлин сошлись ещё несколько месяцев назад, живут вместе, а я был лишь кошельком. Эйлин, видимо, до последнего надеялась охомутать именно меня, но не получилось, потому и осталась с Чимином. А тут такая возможность с Ким Сокджином… Обвели меня вокруг пальца, глаза пеленой дружелюбия застелили. Сокджин, кстати, тоже получил свою долю, и приехать в Нью-Йорк он не просто так не мог, а лишь потому, чтобы я отправился туда сам, без своего юриста желательно. Так и сложилось. Вернуть всё назад — сложно. Я не собираюсь отступать, но я собственноручно подписал все документы на передачу компании и всех акций на имя Чимина. Сработали гладко, не подкопаться, мой юрист разводит руками, говорит, что оформлено всё профессионально, доказать обратное трудно. Впереди суд, но пока… Пока я абсолютный банкрот. Все банковские счета заблокированы, и хорошо, что у меня дома, в сейфе, хранилось немного налички на чёрный день. Он настал. Паркую машину в уже привычном месте, вытаскиваем с Чонгуком с заднего сидения все пакеты с покупками, поднимаемся по знакомым лесенкам. Где-то там, наверху, нас ждёт маленькая девочка. А ещё она ждёт маму, верит, что Санта поможет, что маму отыщет, что вернётся она… Как же больно осознавать. Как же больно ей об этом сообщать. Как? — Друг Чонгук, друг Тэхён!!! — Моника уже встречает нас на пороге, когда мы, полностью увешанные пакетами, заваливаемся в квартиру. — С Рождеством!!! — Голубоглазка, — я падаю на колени, а она обнимает меня за шею. Чонгук присаживается рядышком, прямо на пол, гладит её по голове, смотрит на девочку глазами своими оленёнка. Печальными сегодня. — С Рождеством! Будем праздновать? — Праздновать? — удивляется. — То, что вы приехали — уже праздник! Умная не по годам. Трогательная до невозможности. — Конечно, — Чон подхватывает её на руки, кружит. — Конечно, Монни! Праздновать! Мы распаковываем купленные продукты, приступаем к готовке вместе с Чонгуком. Моника тоже помогает, раздаёт указания! Сегодня в меню у нас много вкусного: рождественская индейка в цитрусовом соусе; картофельный салат с яйцами и беконом; брюссельская капуста с сыром и белым соусом; яблочный пирог и безалкогольный эгг-ног — на десерт. Моника напевает под нос рождественские песни, заряжает своим настроением, пританцовывая, а у меня сердце не на месте. Она сейчас такая счастливая, мы не можем сказать ей правду, не можем испортить Рождество этому ангелу с голубыми глазами. Нам придётся сделать это завтра… Лучше пусть узнает от нас, чем от грубых тёток, в серых кашемировых пальто, из органов опеки. — Как думаете, а Санта подготовил для меня подарок? — интересуется Моника, когда мы уже накрываем на стол. — Я имею в виду… — Санта волшебник, — киваю я, — но, к сожалению, не всемогущий волшебник, хоть и может многое. Зато подарок, от которого ты непременно будешь в восторге, он обязательно принесёт. Я уверен! Мы переносим стол из кухни в комнату, красиво его сервируем, от чего у Моники блестят глаза. Мы включаем ёлку, а ещё свечи — дополнительно. Чонгук раскладывает горячее по тарелкам, а я достаю из плиты яблочный пирог. Я впервые за долгое время отмечаю Рождество вне дома, вне семьи, и мне это нравится. Мама звонила ещё утром, велела приехать к ним, но я ответил, что планы. Она улыбнулась, это было даже через телефон заметно, и подумала, наверное, что я буду отмечать праздник в компании девушки. Я и буду! У меня же есть Моника! — Никогда не ела ничего вкуснее, — сообщает голубоглазка, пробуя индейку. Она действительно удалась. — Вы — волшебники! — Мы лишь помощники Санты, — подмигивает Чонгук, но я всё ещё отмечаю грусть в его взгляде. Ничего удивительного. — Мы можем отправиться на улицу? — с набитым ртом любопытствует Монни. — Потом, когда закончим с пищей. — Уже поздно, — начинаю я… — Отправимся! — перебивает меня Чонгук. — Сегодня Рождество, а в Рождество можно всё! Моника подрывается с места с криками «ура», но я ловлю её, не даю убежать. — Эй, а как же подарки? — усаживаю её на место. — Время дарить! Она округляет свои глаза, искренне недоумевает. Мы для неё — подарок, всё это устроенное торжество — подарок, ёлка — подарок, рисунки на окнах — подарок. Она, бедная, за этот короткий промежуток времени получила больше, чем за всю жизнь. — Чонгук рассказал мне одну тайну, — начинаю свой рассказ, стараясь говорить загадочно, чтобы создать интригу. — Хочешь, поделюсь? — Конечно, — у неё снова загораются глаза. — Я — никому! На днях Чонгук действительно рассказал мне об одной из секретных и личных традиций его семьи. В Америке распространена рождественская игра «белый слон», в которой все обмениваются подарками, но в семье Чона эту игру немного усовершенствовали. Каждый год они покупали друг другу подарки на определённую выбранную букву алфавита. В прошлом году была буква «В», значит, в этом по порядку должна была быть «Г». Семья Чонгука больше никогда не сможет принять участие в этой рождественской игре, но я… Я могу. Я написал Чонгуку смс буквально вчера, сказал, что «белый слон» и в этом году посетит его, а потом мы вместе отправились в торговый центр, чтобы выбрать подарок для Моники. Подарки от Санты — отдельно, а от нас — Гринч. Игрушечный ярко-зелёный Гринч, которого она так сильно любит, который глядит на неё с окошка, а теперь всегда сможет быть рядом. — Это мне??? — удивляется Монни, когда мы протягиваем её коробку в шуршащей ярко-розовой обёртке, которую она принимает аккуратно и бережно. — Конечно, — кивает Чон. — Давай, смелее! Открывай! Моника, высунув кончик языка, шуршит обёрткой, рвёт её на мелкие клочки, разбрасывая по полу, достаёт оттуда коробку, а потом замирает. На неё смотрит плюшевый Гринч, он улыбается, держит в руках своего пёселя — Макса. Она рассматривает его, хлопая своими длинными ресницами, а потом прижимает к себе крепко-крепко, будто это самая драгоценная вещь во всём мире. Она и есть драгоценная. Помню, как в первую встречу спросил о её любимой диснеевской принцессе, и она ответила «Гринч». Что ж, зелёный принц теперь наконец дома. — У меня для тебя тоже есть подарок, — сообщаю я Чонгуку. — Как и решили, на букву «Г». — Интересно, — улыбается он, а я замечаю огоньки в его глазах, впервые за сегодня. — Очень не терпится увидеть. Я тянусь к внутреннему карману пиджака, шуршу немного, специально оттягивая время, а он ёрзает на стуле, словно маленький ребёнок, который поскорее хочет заполучить свой сюрприз. Достаю конверт и протягиваю ему. — Тэхён? — он вертит в руках конверт, а на его лице волнение смешанное с шоком. — Тэхён??? На конверте написано «Гуччи», и это персональное приглашение на модный показ, который пройдёт совсем скоро. — Тэхён!!! — он бросается на меня с объятиями, сжимает, душит, а я кряхчу, как старый дед, потому что от его силы немного заклинило шею. — Ты сумасшедший? Нет… Ты сумасшедший!!! — Мелочи, — улыбаюсь, а он чмокает меня в щёку под звучное хихиканье Монни. — Я рад, что тебе понравилось. — Откуда ты взял? Как? — всё ещё не может отойти Чонгук. — Старые связи, — развожу я руками. — Один мой друг работает напрямую с этим домом моды. — Серьёзно? — округляет глаза, смотрит на меня, как на привидение. — Да, — подтверждаю. — Набрал ему на днях, попросил достать приглашение, для него это не является большой проблемой. — Ты невероятен, — качает головой Чонгук. — Мне теперь даже стыдно за свой подарок, ты ведь знаешь, я не богат и… — А мне интересно, — я потираю руки. — Что там? Газета? Гамбургер? Он смеётся, а я продолжаю гадать. — Галоши? Гайка? — смеюсь уже я, а он на всё отрицательно мотает головой. — Гвоздь? — помогает мне Моника. — Гирлянда? — Мимо, всё мимо, — запыхавшись от смеха, отвечает Чон. — Кое-что капельку посолиднее. Он протягивает мне небольшой свёрток в фиолетовой бумаге, пытаюсь прощупать, но бесполезно. Что-то мягкое, а рядом что-то твёрдое и маленькое. — Чонгук! — восклицаю я, открыв подарок. Вижу там красивый и, хочу отметить, качественный галстук. — Боже, спасибо! Я ведь так люблю классический стиль, а он так сильно хочет мне привить что-то иное, но на Рождество подарил именно то, что нравится мне. Галстук тёмно-бордовый, матовый и приятный на ощупь, а рядом с ним… Какой-то флакончик. Я читаю на упаковке «гель», читаю дальше, краснею, округляю глаза, перевожу взгляд на него, а он, подлец, ухмыляется! — Чонгук! — снова восклицаю я. — Ты совсем уже??? — Что там, что? — подскакивает Моника, а мне приходится спрятать флакончик в руке. — Покажи! — Это… Это специальный раствор, — пытаюсь выкрутиться я, — ну… — смотрю на Чона, ищу в нём помощь. — Это для галстука, — «объясняет» Чонгук Монике. — Специальный раствор, чтобы стирать галстук. Поняла? — Ага, — кивает Монни и уносится прочь, снова хватаясь за Гринча. Ей не интересны никакие галстуки и растворы для их стирки, ей интересен её новый друг. И совсем нет разницы, что флакончик с гелем, разумеется, не имеет никакого отношения к галстуку, потому что там смазка. — С ума сошёл, — мне приходится шипеть на Чона, чтобы Монни снова не подскочила. — При ребёнке! — Она бы не поняла, — пожимает плечами Чонгук. — Не думай за это. — Ладно… — выдыхаю я, но… — Чёрт тебя подери, Чонгук, но зачем?! — Пригодится ночью, — хмыкает он, а я смотрю во все глаза. — Тебе, разумеется. Покрываюсь плотным слоем краски, будто меня окунули в ведро со свекольным соком. У меня горят уши, а по телу мурашки. Чего он придумал? — Расслабься, — шепчет Чон на самое ухо. — Я буду осторожен. Он точно сошёл с ума. Для меня в принципе ново какие-либо отношения с человеком своего пола, но он… Он что, надумал быть сверху? Быть активом? Ха! Как бы не так! — А когда мы отправимся на улицу? — тоненький голос Монни резко вырывает меня из моих странных размышлений. — Сейчас? — Да, да, зайка, — Чонгук снова подхватывает её на руки. — Отправляемся прямо сейчас. Одевайся!***
— Самое лучшее имя — Чалис! — кричит Моника, пока мы все трое стоим во дворе её дома, в окружении двух слепленных снеговиков, и спорим о том, какие им дать имена. Монни хочет дать им афроамериканские, Чонгук американские, а я — корейские. — А муж у Чалис пусть будет — Дайнелл, — добавляет она. — Это же вылитые Джейн и Джон, — спорит Чонгук. — Как миссис и мистер Смит! — Ничего вы не понимаете, — машу рукой я. — Это Сюзи и Минхо, как популярная пара актёров из Кореи! — Какая тебе Сюзи, — фыркает Чон. — Посмотри на эту снегобабу, вылитая Джейн Смит! Не шаришь! — Нет же, — вставляет Монни. — Они Чалис и Дайнелл! Настоящие! Как мои тётя и дядя… Мы тут же замолкаем, переводим свои взгляды на Монику. Я присаживаюсь на корточки, а она дует губки, обижается, что мы не верим в то, что снеговики сильно похожи на Чалис и Дайнелла. — Эй, голубоглазка, — я пальцем тычу в её носик-пуговку. — Они хорошие? Твои тётя и дядя? — Были хорошие, — она задирает голову наверх, смотрит на небо и тычет туда пальчиком в варежке. — Они теперь там. Мы с Чонгуком автоматически тоже задираем свои головы к небу. Медленно падающий снег оседает на лице, на горячих губах, тает, превращаясь в капельки воды, а я смотрю в это чернильное небо и думаю о том, что там теперь не только её тётя и дядя, там теперь и её мама. У меня сердце сжимается, я непроизвольно обнимаю Монику, прижимаю к себе, утыкаясь носом в её пальтишко в клетку. — Я присмотрелся, — слышу голос сверху. — Они ведь действительно, как Чалис и Дайнелл. Поднимаю глаза на Чонгука, он смотрит на нас сверху вниз, гладит Монни по голове, пока я всё ещё прижимаю её к себе. В её руках Гринч, а она — в моих. Что мне сделать? Как помочь? Я и не думал, что когда-то сумею так сильно привязаться к ранее незнакомой мне девочке. Чужих детей не бывает. С этим утверждением я всегда был согласен, но теперь — ощутил на себе. — Поиграем в снежки? — предлагает Моника и, не дожидаясь ответа, вырывается и несётся прочь, воспользовавшись моими раздумьями. Чонгук бежит за ней следом, по пути набирает снег в ладони, что предусмотрительно защищены перчатками. Снег сегодня мокрый, в самый раз для игры, а потому я, следуя их примеру, тоже загребаю белый ворох, формирую снежок, а потом запускаю им в Чонгука. — Эй! — вопит он, потому что снаряд попал точно в цель. — Я так не договаривался! Моника, давай помогай! Моника тут же подхватывает, с хохотом несётся в мою сторону, а я удираю, обстреливаемый их белыми снарядами. — Вот так тебе, вот! — кричит Монни. — Ты зачем моего Чонгука обижал?! — А вы? — кричу я, смеясь. — Двое на одного??? — И ты получай! — хохочет заливисто Моника. — Зачем моего Тэхёна обижал? Вот тебе! Теперь уже Чонгук несётся прочь, а мы догоняем. Мы все в какой-то момент падаем на снег, недалеко от слепленной парочки, что несут гордые имена семьи Моники. Мы лежим на снегу, смотрим в тёмное небо, с которого падает снег так, будто снова кто-то сидит на краешке облака, и из ведёрка осыпает этот мир пушистыми хлопьями. Я резко понимаю. Счастлив. Я счастлив! Здесь, во дворе дома крошечной голубоглазки, к которой так несправедлива судьба, в компании неё и Чонгука, после лепки снеговиков, после снежного обстрела. Счастлив. Все эти проблемы, банкротство, работа, клиенты… Всё это сейчас кажется такой чепухой, чем-то таким далёким и неважным, ведь важнее всего — эмоции. Настоящие, живые, человеческие. Эмоции счастья, радости, наполнения чем-то тёплым. Да, даже здесь всё не так, как хотелось бы, ведь мама Моники… Но именно сейчас, именно в эти мгновения, когда за одну руку меня держит Чонгук, а за другую Монни, когда мы поднимаемся, помогаем друг другу отряхнуться от снега, когда мы топаем домой, сушим вещи, а потом пьём горячий чай с яблочным пирогом, посыпанным сахарной пудрой, — я счастлив. — Когда вы приедете? — интересуется Моника, уплетая уже второй кусок пирога. — Когда мне можно вас ждать? — Завтра, — отвечаю я. Нам необходимо быть в момент приезда опеки, а поскольку мы не знаем точного времени — нам нужно буквально ловить их. — Мы приедем завтра с утра. — Может, останетесь? — заглядывает мне в глаза Моника. — Есть один диван, но я… Я могу спать на полу. — Что? — тут же включается Чонгук. — Почему ты так говоришь? Почему ты думаешь, что можешь спать на полу? — Потому что я всегда сплю на полу, когда дома мама, — отвечает Монни. — Диван маленький, а мама любит спать так, чтобы свободно. Мне нет места на диване. Чувствую, как влажнеют мои глаза. Знаете, я впервые в своей жизни, похоже, рад, что этого человека больше нет. Как можно так поступать с собственным ребёнком?! — Малышка, — я вижу, что у Чонгука тоже глаза на мокром месте. — Послушай, ты никогда больше не будешь спать на полу, окей? — Да? — недоверчиво спрашивает голубоглазка. — Да, — утвердительно кивает Чон. — Это я тебе обещаю. Наш праздничный вечер подходит к концу, потому что Монике пора спать. Мы убираемся быстренько в комнате, моем посуду, наказываем ей про завтрак, берём обещание, что она утром обязательно покушает. Мы укладываем Монику спать, ещё недолго стоим в дверях, пока она засыпает, а потом покидаем квартиру, занеся ключи соседке. Мы молчаливо спускаемся вниз, в полной тишине садимся в машину. Я думаю отвезти Чонгука в общежитие, но он идёт на опережение. — Поцелуй меня, Тэхён, — просит Чонгук, а я в его глазах вижу боль. — Сам. Я знаю, ему это сейчас необходимо. Он чувствует себя самым одиноким человеком на планете. Чувствовал… Сначала лишился семьи, а теперь его лишают Моники, у него никого, только я, только тот, от которого он хочет получить немного тепла. Мы целуемся долго и медленно, сидя на передних сидениях моего автомобиля. Мы изучаем руками друг друга насколько это позволяют условия. Мы дышим в унисон, а я слышу, что стук его сердца совпадает с моим. Он, Чонгук, совпадает со мной. — Поехали ко мне? — сам предлагаю. Не хочу везти его ни в какое общежитие, не хочу его одного оставлять. Он смотрит на меня внимательно, блестит своими глазками-безднами, а у меня сердце проваливается куда-то. Говорят, одним взглядом можно убить. А я понимаю, что одним взглядом можно влюбить. Можно. — Поехали.❄️
Я сижу в собственной квартире, на собственной кухне с завязанными глазами. Я ни черта не вижу, чувствую только, что Альва крутится возле меня, а ещё ощущаю приятный запах, разлетающийся по всему дому. Желание Чонгука. Сказал, что сегодня Рождество, а значит — всё можно. Кому? Ему? А мне? Он ответил, что и мне, разумеется, тоже. Позже. На глазах тот самый галстук. Из одежды — только брюки. Чонгук сказал, что так надо. — Чон, — зову его я, когда мне уже порядком надоедает сидеть молчаливо и не шевелиться, в ожидании. — Чонгук, ты где? — Идём. Чувствую его руку на своей, обхватываю пальцами, следую за ним, словно завороженный. Он сегодня мой проводник. Проводник в моей квартире, в моей судьбе, в моей… — Пахнет вкусно, — отмечаю я, понимая по звуку воды, что мы зашли в ванную. — Ты не понимал для чего свечи, — Чон стоит позади меня и развязывает галстук с моих глаз. — Посмотри. Я не узнаю собственную ванную. Погружённая в полумрак, она вся искрится тёплым светом от десятков свечей, что расставлены по периметру. Ванна наполнена водой, а аромат идёт не только от свечей, но и от пены, которую Чонгук где-то нашёл, ведь я и забыл, что она у меня есть. Я чувствую его руки на своей талии, а дыхание в районе шеи. Я чувствую собственное возбуждение в брюках, что давят. Его руки словно ведут узоры по моему телу, а я тяжело выдыхаю. — Чонгук, постой, — я делаю попытку его остановить, перехватываю запястья, но он вырывается, ещё сильнее сжимает мои бока, целует шею, плечи, никак не реагирует на просьбу. — Постой, прошу. — Нет. Вздыхаю протяжно, потому что он уже тянется к моей ширинке, а мне это нравится, но… — Остановись, мы не можем… Он резким движением разворачивает меня к себе всем корпусом, тут же припадает к губам. Видимо, для того, чтобы я заткнулся. Целует горячо и мокро, сплетает языки, толкается внутрь, а у меня, кажется, колени идут мелкой дрожью. У меня! Взрослого мужчины, повидавшего на своём веку немало девушек и женщин! У меня! Состоятельного… Ранее состоятельного, серьёзного! Дрожат колени от молодого парня, что уже сжимает мои ягодицы, а я тяну воздух носом, чтобы не задохнуться от нехватки кислорода. — Чонгук, — отрываюсь от его сладких губ, замечая тонкую ниточку слюны, что нас связывает. — Я же говорю, мы не можем. — Почему? — смотрит прямо в глаза, не стесняясь, обдаёт меня электричеством. — Объясни. — Причина не в тебе… — Причина не в тебе, причина во мне, да? Не будь так банален, Тэхён. — Нет. Я кусаю губы, смотрю на него. Так сильно не хочу его сейчас отпускать, выгонять не хочу. Хочу, чтобы он остался здесь, в моей ванной, в моей квартире, в моей жизни. Нельзя. — Зачем тебе я? — задаю прямой вопрос. — Ответь. Смотрит на меня и не моргает. Вижу по лицу, как работают его мыслительные процессы. Молчит. — Зачем тебе я? — повторяю свой вопрос. — Любить, — лаконично отвечает он, но я отрицательно качаю головой. Любовь. Что это за слово вообще такое? Кто его придумал? Когда? Для чего? Любовь для всех разная, для кого-то это тёплые вечера вдвоём, для кого-то жаркий секс, для кого-то поддержка и уважение. Что для меня любовь? Почему я не определился с этим к своим солидным годам, а главное, почему я чувствую, что к Чонгуку — именно она? Необъяснимо, непонятно, но фактически. — Чонгук, — я поджимаю губы, потому что мне сложно подобрать слова, тема не из приятных. — Я банкрот. — Ты с ума сошёл, — он не спрашивает, он утверждает, а я и не отрицаю. — Ты точно сумасшедший, — его поцелуи на моей коже, каждое прикосновение опаляет, будто огнём. — Почему ты говоришь об этом сейчас? — Потому что тебе не стоит быть со мной, — я вновь тяжело выдыхаю, запрокидываю голову назад, потому что он прикусывает кожу на моей шее, тут же оставляет влажный след языком. — Потому что я банкрот, Чонгук, банкрот. Я не смогу тебе ничего дать. — Сможешь, — спорит упёрто. — Ты сможешь дать мне свою любовь, но только если сам этого захочешь. — Чонгук, я банкр… — Замолчи, — он сжимает свою руку на моей шее, а я чувствую себя ведомым, это так непривычно, ведь всегда всё наоборот… Ещё непривычнее то, что мне это нравится. — Если ты скажешь, что всерьёз думаешь о том, что мне когда-то было или есть дело до твоих денег — я уйду. Смотрю на него. Понимаю — не шутит. — Я уйду и больше никогда не появлюсь на пороге твоей жизни, ты больше не услышишь моего имени, потому что такие твои обо мне мысли — унизительны. — Унизительны? — не могу молчать, но он за это сильнее сжимает руку на моей шее. — Именно, — Чон прикусывает мочку моего уха, ведёт языком по ушной раковине, вновь спускается к шее, попутно пробираясь свободной рукой к брюкам. — Я не думал, что ты такого мнения обо мне, но раз в твою голову закралась такая мысль, я спешу её развеять. Мне нет дела до твоих денег, Тэхён. Мне абсолютно без разницы богач ты, или бедняк. Мне неважно есть ли у тебя собственная фирма, хотя я и знаю, как она важна для тебя. Мне не нужно от тебя дорогих подарков, не нужно этой твоей люксовой квартиры, машины. Мне ты нужен. — Чонгук, я знаю о бедности, — пытаюсь его остановить, упираюсь руками в его грудь. Может, я действительно сошёл с ума, но я проходил через это, я сполна ощутил на себе безденежье, видел родителей, что постоянно ссорились на почве финансов. Деньги — важны. С ними есть уверенность, спокойствие, хорошее настроение и, разумеется, добрые отношения со второй половиной. — Я тоже знаю, Тэхён, — пресекает мои размышления Чонгук. — Я тоже видел многое, я жил на границе с нищетой, но всегда видел своих родителей счастливыми, и потом… Всего можно добиться вместе. Всего можно добиться вместе. Эти слова для меня становятся отдушиной. Он действительно не гонится за деньгами? Он действительно особенный? Не такой, как Эйлин, Марисса, десятки других. Не такой, как Чимин. Я так сильно хочу ему верить. Он больше не даёт мне времени на размышления. Достаточно. — Блять, — я выдаю какое-то шипение, когда он, расстегнув пуговицу на моих брюках, ныряет рукой внутрь, касаясь горячей плоти. — Блять, Чонгук. — Я буду осторожен, — шепчет прямо в губы, увлекая в поцелуй. Подождите. Что это значит? Это мне нужно быть осторожным, не ему. Он снова не даёт мне шанса на раздумья, стягивает резким движением брюки, тут же самостоятельно избавляясь от одежды. Немного подталкивает меня в сторону ванны, усаживает на бортик, целует бесконечно. Он явно руководит ситуацией, а я отчего-то подчиняюсь. Чонгук забирается в мою огромную ванну первым, я — следом. Я теперь везде за ним следом, похоже. Завладел моим разумом, сердцем моим завладел. Как только удалось негоднику? — Иди ко мне. Снова слушаюсь, спиной к его груди прижимаюсь, погружаясь в воду. Она обволакивает теплом, приятным ароматом, а его руки уже находят своё, как он сказал когда-то, законное место. Чонгук, не стесняясь и не медля, начинает яростно мне надрачивать, а я цепляюсь руками за борта ванны, чтобы не утонуть, но уже тону. В нём, в ощущениях, в каком-то необъяснимом чувстве, расплывающемся в груди, расползающемся ниже и ниже. — Чонгук, — я чувствую, как сбивается моё дыхание, как я забываю все буквы алфавита, пока он водит своей рукой по моему члену, касаясь каждого миллиметра, то ускоряясь, то замедляясь, то сжимая сильнее, то отпуская. — Чонгук, Боже. — Я не Бог, но тоже кое-что умею, — опаляет меня своими словами, вновь прикусывает кожу на шее, пока я сильнее запрокидываю голову назад, на его плечо. — Тебе нравится? — Да. — Точно? — не унимается, но я могу его понять. — Скажи ещё раз. Назови моё имя. — Да, Чонгук, да, — сильнее сжимаю пальцы на бортиках, потому что он ускоряет темп, а ещё потому что я чувствую его возбуждение в районе своей задницы, и это чертовски непривычно, но и чертовски горячо одновременно. — А так? — он, не выпуская член из своей руки, второй скручивает мой левый сосок, а я матерюсь и дёргаюсь, потому что так ещё никто не делал, так мне ещё никогда не было хорошо. — Скажи. — Да, Чонгук, — кусаю губы до крови, чтобы потом поделиться ей с тем, кто доводит меня до такого состояния. — Сделай так снова. — Уверен? — провоцирует, но я снова ведусь. — Да. Пожалуйста, — полушёпотом. Он повторяет, потом ещё раз и ещё, а на четвёртый раз я кончаю бурно, остервенело хватаясь за спасательные борты. Вот только моё спасение — он. Петтинг под водой — то, чего у меня никогда не было. Доводящий до оргазма парень — тоже. То, что он делает далее — подавно. Чонгук скользит своей ладонью по моему телу, по бёдрам, заводит руку назад, сжимает ягодицы, а потом подбирается к дырочке. Блять! Я, словно застыв, не шевелюсь, ожидая его дальнейших действий. Я, затаив дыхание, ощущаю, как он массирует колечко мышц, не проникает, лишь слегка надавливает, а потом водит пальцем по кругу. Это… Странно. Приятно. Сумасшедше. — Идём в комнату, — снова командует, а я снова ведусь. Мы ополаскиваемся, обсушиваемся полотенцем, он его у меня отбирает, отбрасывает в сторону. Мы тушим свечи и, не отрываясь друг от друга, перемещаемся в комнату, на мою любимую и удобную кровать. В то место, что повидало множество женщин, но ни одного Чонгука. Я сам не замечаю, как он оказывается надо мной, забрасывает мои ноги себе на плечи, откуда-то достаёт тот самый флакончик, подаренный с галстуком. Выдавливает себе на пальцы немного геля, разогревает. Я не вижу в нём ни грамма сомнений, ни капли неуверенности, зато я сам — её синоним. — Чонгук… — Я обещал быть осторожным. Он проникает одним пальцем, чуть отодвинувшись назад, а я выгибаюсь в спине, потому что не столько больно, сколько странно ощущать что-то в собственной заднице. Чонгук, как и обещал, не спешит. Он нежный любовник, заботливый. Я так думаю. Думал. Больше — нет. Чонгук проникает в меня, закончив с подготовкой, проникает сразу во всю длину, от чего я держусь, чтобы не вскрикнуть. — Ты, блять, просто огромный! — я ругаюсь, кручусь на постели, но он меня держит крепко за бока, а я отмечаю мимолётом, что его руки на моей талии смотрятся так… Правильно. — Не преувеличивай, — хмыкает Чон, наращивая темп. — Я, как и ты. А ты, как известно, пихал свой член в десятки женщин. — Сука, — я закусываю нижнюю губу, потому что ощущаю жжение и боль, но я, видимо, мазохист, потому что не хочу, чтобы он останавливался. Не хочу. — Суки — все те, что были здесь ранее, — вежливым тоном поправляет меня Чонгук. — Я — не они. Запомни. Каким-то волшебным образом прямо передо мной вновь появляется галстук. Он в долю секунды оказывается на моих запястьях, связанных друг с другом тугим узлом. Чонгук задирает мои руки наверх, держит, двигается всё жёстче и резче, трётся об мою грудь своей, задевая чувствительные соски, вновь прикусывает кожу, но рук не отпускает. — Блять, блять, блять, — я твержу эти слова, как мантру, потому что он попадает туда, в самую чувствительную точку, а я уже совсем не помню о боли, я только чувствую дикое возбуждение, слышу свой учащённый пульс, ощущаю его в себе, понимаю, что скоро вновь кончу. — Блять. Он замирает. Не выходит из меня, но и двигаться не продолжает. Всё еще удерживает мои связанные руки. — Эйлин. — Что? — распахиваю глаза. — Ты говорил тогда о ней. — Что? Когда? — не помню и не понимаю ничего, хочу лишь, чтобы он продолжал двигаться, чтобы продолжал так толкаться, доставляя мне то удовольствие, что я никогда ранее не испытывал. — После ярмарки на Юнион-Сквер, после покупки ёлки для Моники, — Чонгук всё ещё не двигается, железная выдержка. — Возле твоей машины. Я хотел провести с тобой вечер, но ты сказал, что будешь со своей девушкой. Эйлин. — Нет, Чонгук, нет, — я ёрзаю задницей, пытаясь сам насадиться, но он — статуя. — Она никогда не была моей девушкой. Любовница. — И только? — щурится. — Да. — Почему обманул? — Хотел, чтобы ты отстал, — отвечаю честно, я действительно тогда этого хотел. — Вот как? — он толкается с небывалой силой, а я выдыхаю весь воздух из лёгких. — Хотел, чтобы я отстал? — ещё один толчок, моя спина изгибается дугой, а из гортани вырывается глухой стон. — Не нужен тебе я был, да? — очередное резкое движение. — Мешал тебе? — попадает по простате, а я уже стону так откровенно и громко, что, кажется, сам от своего голоса возбуждаюсь. — Нет, нет, Чонгук, — пытаюсь освободить руки, испытывая огромное желание вцепиться пальцами куда угодно: в простынь, в его спину, в его волосы… Не отпускает. — Нет, Чонгук, теперь всё иначе. — Теперь? — он уже переходит в какой-то невообразимый темп, трахает меня, взрослого мужчину, на моей собственной постели. Хорошо трахает. Не поспоришь. — Д… Да. — Уверен? — Да… Да. Ещё несколько резких толчков, он кончает одновременно со мной, с нашим совместным рычанием, смешанным со стоном. Восхитительные звуки — успеваю это для себя отметить. — Блять… — Блять. Он укладывается рядом, а я так и лежу с завязанными руками. — Чонгук. — Ох, прости, — смеётся, освобождает меня от оков, целует попутно. — Забыл. — Забыл, — ворчу я, но улыбаюсь в поцелуй. Вспоминаю сейчас почему-то про Альву, которая скребётся где-то на кухне. У неё плохой слух, и сейчас это является плюсом, ведь она не слышала всего происходящего, зато соседи — вполне. У нас капитальные стены, элитный дом, но наши стоны, думаю, добрались даже до дома моих родителей. Родители… Вот же ситуация будет интересная, когда они узнают. — О чём думаешь? — спрашивает Чонгук, лёжа рядом, и выводя на моей груди сердечки. Сердечки, блять! Он не был таким романтичным, когда устроил мне допрос с пристрастием во время секса, а потом выдрал, как последнюю суку, так, что теперь ноет задница. — О разном, — обобщаю я. — Хочу спросить. — М? — Ты назвал меня тогда обманщиком, — перевожу на него взгляд. — Тогда, на Юнион-Сквер, когда я говорил тебе о своей несуществующей девушке. Откуда ты узнал? Он хитро щурится, улыбается краешками губ, ничего не отвечает несколько секунд. — Откуда ты знал, Чонгук? С чего такая уверенность? — Я почувствовал. Мне хватает его ответа сполна. Я не продолжаю тему, я обнимаю его крепко, к себе притягиваю, утыкаюсь носом в шею, что ещё пахнет пеной для ванны, перемешавшись с запахом пота. Я сейчас так сильно хочу его к себе привязать! Так сильно, как он связал мои запястья в тугой морской узел. Я хочу стать с ним единым морским узлом. — Кажется, телефон, — шепчет мне куда-то в лоб. — Да к чёрту всё, — я не хочу никого сейчас слышать. — Нельзя. Вдруг что-то важное. Я нахожу свой телефон, не переставая ворчать, но на экране действительно важный человек — мама. Поднимаю тут же трубку, ведь она никогда не звонит мне ночью. — Тэхён? Тэхён? — слышу её истеричный голос, а внутри всё тут же обрывается. — Мама? Что случилось? — Тэхён! Ты… Ты… — Мама! Успокойся, отдышись! Она меня словно не слышит вовсе, только твердит своё «Тэхён, Тэхён», меня это пугает не на шутку! — Мама! Пожалуйста! — Тэхён! — я слышу, как она выдыхает звучно и тяжело. — Мне показали видео. Там ты, там… — Что? — ничего я не понимаю, какое ещё видео… — О чём ты? — Там ты, ты, — мама, кажется, задыхается в своих словах. — Там ты в своей машине, а ещё парень, ты на нём и… вы… Меня бросает в холодный пот. — Там ты на нём, вы целуетесь, и… и… — Я всё понял, мама. Не продолжай.