❄️
В квартире Моники холодно и пусто. Холодно, потому что и так были проблемы с отоплением, а теперь — окна нараспашку. Пусто, потому что её нет дома. Мы с Чонгуком сталкиваемся на лестничной клетке с соседкой девочки, и она рассказывает нам, что органы опеки уехали буквально двадцать минут назад. Не успели. — Как она? — спрашивает Чонгук у женщины. — Что-нибудь говорила? — Сказала, что всё знала, — отвечает она. — Знала? — не понимаю я. — Да, — кивает женщина, растирая замёрзшие руки. — Она сказала, что никогда не бывает всё хорошо. Сказала, что вчера был лучший день в её жизни. Сказала, что любит друга Чонгука и друга Тэхёна, и попросила писать ей письма. — Письма… — будто на автомате повторяет Чонгук, прижимаясь к холодной стене в подъезде. — Письма… — Да, Чонгук, — женщина гладит его по плечу, смотрит с жалостью. — Попросила писать письма, потому что вы не сможете больше увидеться. — Адрес? — вижу как Чонгук сжимает кулаки, играет желваками, но держится. — Они оставили адрес детского дома, в который её определят? — Нет, — качает головой соседка. — Они сказали, что разберутся на месте, сейчас все детские дома переполнены, но они отыщут для неё место. — Дьявол! — Чон ударяет кулаком в стену, от чего от неё отлетают ошмётки краски. — Дьявол! Дьявол! — Эй, — я осторожно касаюсь его предплечья. — Тише. Чонгук, тише, мы найдём её, ты слышишь меня? Он слышит, но это не слишком помогает ситуации. Чонгук обхватывает руками голову, сползает по стене прямо на пол и тихо всхлипывает. Я жестом прошу соседскую женщину, чтобы она оставила нас, и она всё понимает. — Чонгук, — я присаживаюсь на корточки рядом с ним. — Чонгук, мы найдём её. Я лично обойду все детские дома Нью-Йорка, я подниму всех на уши, если это будет необходимо, но я обещаю тебе, мы отыщем Монику. Он поднимает на меня свой взгляд, полный боли, а я понимаю, что никогда ранее не видел его таким. Крайний раз, когда он рассказывал о трагичной гибели родителей, даже тогда он не выглядел настолько убитым. Чонгук действительно сильно привязался к Монике, полюбил её, отдавал ей всё тепло, всю заботу, а теперь она исчезла и… Я действительно очень хорошо понимаю его чувства. — Идём, — он собирает себя по кусочкам, встаёт с пола. — Идём, нам нужно начать поиски. Мы спускаемся вниз, садимся в автомобиль, а я сразу же набираю своему знакомому, что недавно помог мне с поисками мамы Моники. Я рассказываю ему о случившемся, он тут же включается, убеждает, что переживать не о чем, найти Монику труда не составит, зная её имя, фамилию и дату рождения. Но вот в дальнейшем уже поспособствовать не сможет. Если кто-то решит удочерить девочку — необходимо пройти через целую гору бумажной волокиты, а ещё иметь стабильный доход. Которого у меня сейчас нет совсем. Да и у Чонгука… Продажа зубных щёток — не считается. — Я отвезу тебя домой, — сообщаю Чонгуку. — Ездить по детским домам сегодня — бесполезно. Её ещё не определили в какой-то конкретный, а если и определили, то всё лишь на стадии оформления. — Я буду искать, — упирается Чон. — Послушай, — я кладу руку на его бедро, сжимаю, чтобы привести в чувство. — Послушай, Чонгук, мой знакомый займётся этим. Мы тоже можем, но уже завтра. Сегодня нет в этом толка. Чон ещё некоторое время спорит, но здравый смысл берёт своё, и он соглашается. — Ты вырулил не в ту сторону, — отмечает Чонгук, когда мы вместо того, чтобы повернуть налево — в сторону его общежития, поворачиваем направо. — Общага в другой стороне. — Мы едем домой, Чонгук. Я ведь уже сказал. Чувствую на себе его взгляд. Он удивлён? Удивлён. Я — нет. Я хочу, чтобы он жил со мной, чтобы мой дом был его домом, чтобы он — был моим. Я никогда ещё ранее не привозил к себе домой на постоянное жительство кого бы там ни было, но сейчас — совершенно другой случай. Мне так подсказывает моё сердце, наполненное, благодаря Чонгуку, яркими красками, наполненное светом и теплом, а кто я такой, чтобы сомневаться в своих чувствах? — Ты уверен? — переспрашивает он. — Как никогда. — Спасибо. — Спасибо? — поворачиваю голову в его сторону. — За что? — За то, что поверил в нас. Его слова для меня значат так много… Его слова — настоящее сокровище, драгоценность, потому что он чертовски прав. Я действительно поверил в нас, в него поверил, в себя. Я не знаю, что будет дальше, не знаю как мы будем разбираться со всей этой ситуацией с Моникой, не знаю, что будет с моей фирмой, но одно я знаю точно — мы вместе, а значит нам ничего не страшно. — Я должен съездить сегодня к родителям, — сообщаю Чону. — Мама попросила заехать к пяти, так что… — Без проблем, — кивает он. — Я тебя дождусь. Набираю по пути Намджуну. Он, вроде как, тоже должен был приехать сегодня к родителям. Да и в целом… Мы ещё даже толком не разговаривали насчёт фирмы, а ведь это его тоже напрямую касается. — Да, Тэхёнелло, — басит брат своим привычным тоном. — Что ты там? — Как ты только придумываешь все эти производные от моего имени? — прыскаю в трубку. — Сколько десятков ты уже себе выдумал? — Тэхёнчис, Тэха, Тэхионис, Тэхёндра, Тэхасиус… — начинает перечисление Намджун, а мы с Чонгуком смеёмся, потому что я поставил вызов на громкую связь. — ТэхТэх, Тэхиус, Тэхёнка, Тэхёначос… — Это от чипсов, что ли? — прерываю его я. — Тэхёначос… Звучит, как начос. — Люблю кукурузу, — отвечает брат. — Да и ты, мне кажется, полюбил недавно, — он хохочет, а я краснею, потому что понимаю к чему он, падла такая, клонит. — Заткнись, заткнись, — бормочу я. — Чонгук рядом, кстати. — О, а вот и главный кукуруз, — приветствует Намджун. — Как дела со вспахиванием полей?.. — Намджун! — гаркаю я, пока Чонгук отвечает, что вспахивание проходит отлично. — Завались, прошу, завались! — Ладно… — сдаётся брат. — Так ты чего звонил-то? Он икает, а я, кажется, начинаю подозревать неладное. Он икает только в те моменты, когда нетрезв. — Намджун, ты пил, что ли? — пытаюсь вынюхать. — Обед на дворе. Ты с ума сошёл? Кто с утра пьёт? — Кто с утра пьёт??? — вторит Намджун. — Ну, выпил один, второй, третий… … — Четвёртый, — икает он. — Четвёртый бокал вина на подходе. — Значит, — вздыхаю я, — к родителям ты сегодня не приедешь? — Приеду! — возмущается брат. — Сейчас четвёртый бокал окажется во мне, и я стану бодр и весел. Бодр и весел, Тэхён! Я приму душ, а потом… — Вызови такси, ради Бога, — прошу я. — Не вздумай сам садиться за руль. — Обижаешь, — фыркает брат. — Такси — моё главное средство передвижения в эти непростые времена… — Ладно, брат, увидимся, — заканчиваю я разговор. — Увидимся, Тэхёнессиус, бывай. Я закатываю глаза от новой производной, и ловлю улыбку Чонгука. — Что? — Что? — Почему ты улыбаешься? — хмурю брови. — Да так… — Чонгук загадочно отводит взгляд в сторону. — Дома поговорим, Тэхёнка. — Паразит! — луплю его ладонью по бедру, благо, мы стоим на светофоре. — И ты туда же? — Не злись, не злись, Тэхёнелло, — смеётся Чон. — А не то придёт Чонгучелло, и устроит тебе ночь Дездемоны! — Придурки, — качаю головой, но смеюсь. Злиться на этих двоих точно не получается. Оказавшись дома, мы обедаем, после чего я принимаю душ, а Чонгук норовит заскочить вместе со мной. Я его останавливаю, потому что… — Извини, мой друг, но у меня до сих пор болит задница, — я чмокаю Чона в висок. — Но… Мы можем поменяться местами. Его сдувает, словно ветром. Хитрый жук! Ничего… Всё равно придёт тот самый день, когда поле будет вспахано и с моей стороны. Я оставляю Чонгуку наличных денег, чтобы он смог заказать себе пиццу на ужин, а сам отправляюсь к родителям. Впереди непростой разговор… Разговор, который должен раз и навсегда расставить все точки над i.❄️
Я, как обычно, приезжаю в отчий дом раньше Намджуна. Мы созванивались, он сказал, что такси в пробке, но они уже подъезжают, потому он будет буквально через пятнадцать минут. Я паркуюсь рядом с подъездом, решаю дождаться Намджуна в машине. Я не боюсь разговора с родителями, нет, я давно вышел из этого возраста, все мы взрослые люди. Но я знаю, что Намджун, в случае чего, сможет разрядить обстановку. — Тэхён? — слышу знакомый голос вместе со стуком в окошко. Намджун. — Ты чего тут? Чего сидишь? — кричит через стекло. — Тебя ждал, — выхожу из машины, блокирую дверь. — Решил, что вместе появиться сегодня будет лучше. Он понимающе кивает, а я изучаю его взглядом — от алкоголя ни следа, будто и не пил несколько часов назад, но глаза грустные. Оно и понятно… Проблемы никого не красят. Мы поднимаемся на нужный этаж, я вручаю маме букет, купленный по пути, потому что всегда приезжаю с цветами. Она сегодня выглядит нервной и отстранённой, но я всё равно её обнимаю. Следом — отца, что тоже вышел. Мама молчит, лишь жестом показывает в сторону гостиной, затем обнимает Намджуна — к нему она более добра. Как и всегда… Теперь — тем более. Нерадивый сын, который никак не хотел порадовать внуками оказался геем. Бисексуалом, в крайнем случае, только, боюсь, она в таких терминах не разбирается. Я для неё теперь позор семьи, я это в её взгляде читаю. Отец же глядит с пониманием каким-то и жалостью. Не нужно меня жалеть! У меня всё в порядке! У меня всё… Стоп. Шагнув в гостиную, я сталкиваюсь взглядом с человеком, которого точно не ожидал здесь увидеть. Я смотрю несколько секунд в упор, искренне недоумевая, не понимая откуда столько наглости, откуда столько подлости в людях?! — Здравствуй, Тэхён. Я ещё несколько секунд молчу. Перевариваю. Что только понадобилось здесь, в стенах дома моих родителей? Зачем всё это, для чего? — Здравствуй, Эйлин. Родители и Намджун тоже проходят в гостиную. Брат видел Эйлин пару раз, а потому узнал её сейчас, и смотрит с недоумением. В комнате висит тяжёлая тишина, прерываемая кашлем отца. — Проходите, чего застыли, — мама жестом показывает в сторону дивана. — Присаживайтесь. Есть разговор. Я молча сажусь на диван, Намджун по левую сторону от меня, а по правую — Эйлин. Родители располагаются напротив. Чувствую себя максимально странно, каким-то провинившимся школьником, или что-то вроде этого, я не понимаю для чего мы здесь собрались, для чего здесь эта девушка, что строит из себя жертву — по виду её читаю. — Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? — задаю вопрос всем и никому конкретному. — Это ты, — мама поджимает губы, смотрит на меня, сощурившись. — Это ты должен объяснить, что здесь происходит. — Неужели? — удивляюсь искренне. — И что же мне вам всем поведать?! — А вот поведай, мой дорогой, — продолжает мама. — Расскажи о том, как ты бросил несчастную девушку одну, как бросил её беременную, как она, оставшись со своим горем, потеряла ребёнка, а ты… Ты… — мама заходится в своей злости, размахивает руками, подрывается с места. — А ты развлекался с молодыми мальчиками! — последние её слова пышут ненавистью, злобой и таким негативом, будто она только что узнала, что её сын, как минимум, серийный убийца, не пощадивший десятки душ. — Ты что такое… — я тоже поднимаюсь с места, бросая взгляд на Эйлин, что смотрит в пол. — Это она тебе сказала? — обращаюсь к маме, пальцем указывая на девушку. — Она! — оборачивается мать. — Приличная девушка, такая спокойная, положительная, с несчастной судьбой, а ты… Тэхён! Как ты вообще мог? Как ты только совершил такое?! — С ума сойти, — я растираю переносицу, ловлю взгляд отца, он молчит, но я чувствую, что он на моей стороне. — То есть, ты веришь какой-то проходимке с улицы, но не веришь собственному сыну? Так? — Я не верила! — мать стоит, скрестив руки на груди. — Я не верила ни единому её слову, потому что и представить себе не могла, что ты на такое способен, но потом то видео… Это стало доказательством правдивости её слов. Видео. Мама ещё по телефону сказала, что видела видео, где мы с Чонгуком целовались на заднем сидении моей машины, когда ехали из бара. Но… Как? Смотрю на Эйлин, а она на меня. В моих глазах немой вопрос, а она всё понимает. — Да, Тэхён, — кивает девушка. — Это я показала видео твоей маме, потому что это было единственным доказательством моих слов. — Каких слов? — кричу я. — Ты сама себе веришь? Эйлин?! Я уже на грани, если бы она не была девушкой — я бы тут же ей вмазал, но приходится держать себя в руках. Намджун, видя моё состояние, тоже поднимается с дивана, подходит, обнимает одной рукой за плечи. Я чувствую его поддержку, и мне становится немного легче. — Эйлин, — обращаюсь к обманщице. — Мы не были с тобой парой. Мы не встречались, не жили, нас связывали лишь постельные отношения. — Прекрасно! — восклицает мама. — Мой сын лгун, и человек, ведущий разгульный образ жизни! — Мама, — гаркаю в её сторону, впервые так себя веду, ведь я всегда — само спокойствие. — Помолчи. Прошу, помолчи одну минуту. — Ты всё врёшь, — выкрикивает Эйлин. — Мы с тобой жили, мы были парой, готовились к свадьбе и рождению ребёнка, а потом этот мальчишка, — она морщится, — этот Чон Чонгук, будь он неладен, ради которого ты променял всё! Меня, семью, нашего неродившегося ребёнка! У меня голова кругом. Я встречал в своей жизни многое, но такую наглую ложь в лицо — впервые. Она ведь врёт и даже не краснеет! — Зачем тебе всё это? — только и могу спросить. — Эйлин, зачем? Они, вместе с Чимином, уже отобрали у меня мою фирму. Они подставили меня, предали, а теперь решили забрать последнее — семью. К Чонгуку лезть нет никакого смысла, он бы не поверил клевете, а к родителям — самый верный путь. Месть? Да, это её месть за наши несостоявшиеся отношения. У меня ещё тогда, когда мы разговаривали в баре в Роли, закрались сомнения, что это конец. Эйлин не из тех, кто уходит с миром, не из тех, кто прощает неосуществлённые планы и мечты. Несмотря на то, что она сейчас с Чимином, она решила отомстить. Что ж, прямо в яблочко угодила. — Я за справедливость, — отвечает девушка. — Ты бросил меня, заменив парнем. Парнем, Тэхён! Тебе самому не противно? — она мечет молнии во взгляде. — Он же нищий. — Ты сама себя слышишь?! — вновь вспыхиваю я. — При чём здесь социальное положение? — Потому что ты из высшего общества, Тэхён, ты не можешь быть с человеком, что ниже тебя по статусу! — бросает мне в лицо Эйлин, а я замечаю мать, что поддакивает, кивая головой. Мир сошёл с ума. Моя мать сошла с ума, Эйлин, Чимин… А может, и я тоже! Может, я всё же попал в закрытое от людей заведение, поехав крышей от работы, и всё происходящее — моя больная фантазия? Не могут же люди быть настолько узколобыми! — Кто сказал, Эйлин? — я уже не кричу, я говорю приглушённо, спокойно. — Кто сказал, что я не могу быть с тем, кого я люблю? — Ах, ты любишь! — тут же взрывается мама. — Тэхён! Ты в своём ли уме?! Какая же это любовь? Неужели ты сошёл с ума? Сын! — Это вы, — бросаю ей в ответ. — Это вы все сошли с ума, вы, только вы… Как вы можете думать, что имеете хоть какое-то право указывать мне? Как вы можете пытаться меня стыдить? За любовь?! Скажите, за любовь? Любить, по-вашему, стыдно? — Парня — да, — отвечает мама. — К тому же, нищего, — добавляет Эйлин. — Мама, неужели ты не видишь, что она змея? — показываю в сторону Эйлин. — Неужели ты… — Замолчи! — кричит мама. — Из-за твоей развратности бедная девочка потеряла самое ценное, потеряла ребёнка! — Да не было никакого ребёнка, мама! — выкрикиваю я, снова взрываясь. — Мы встречались лишь для секса! Да! Можешь поливать меня грязью после этих слов, но всё так и было, мы встречались пару раз в неделю лишь для постельных утех, лишь для снятия стресса. Взаимовыручка, понимаешь? — Мне мерзко, — мама закрывает лицо ладонями. — Мне мерзко от твоих слов, Тэхён… Она подрывается с места, убегает, а отец спешит за ней, чтобы успокоить. Мы остаёмся втроём. Перевожу взгляд на кобру. Она тут же выпрямляется, меняется в лице, она больше не выглядит обиженной, а на её лице усмешка. — Какая же ты подлая мразь, — сквозь зубы проговариваю. — Какая же сволочь. — Благодаря тебе, дорогой, — она задирает голову, вышагивает по комнате с важным видом. — Меня никогда не бросали, Тэхён. Никогда. Это действительно её месть. Вот такая подлая женская месть, на которую способен далеко не каждый, но если уж решился… — Откуда ты узнала про Чонгука и всё остальное? — смотрю на неё в упор. — Это уже ничего не изменит, но… Мне любопытно. — А я расскажу, — усмехается Эйлин. — Я с радостью тебе расскажу всё. Оказывается, в тот вечер в Роли, когда мы с Эйлин и Чимином были в Северной Каролине, в тот вечер, когда я окончательно сообщил ей о том, что мы больше не будем видеться, что нашим встречам пришёл конец, именно тогда всё и началось… Процесс был запущен. Пока я был в уборной, Эйлин рассказала всё Чимину, с которым, к слову, уже состояла в отношениях. Этот болван её простил, но решил отомстить. За что вот только? Он и так отобрал у меня мою фирму, всё подстроил, а потом и на святое покусился. Эйлин рассказывает, а в моей голове складывается пазл. Чимин подмешал мне в напиток Фенотропил. Я слушаю её рассказ, а мне всё хуже делается от того, какие же гнилые люди меня окружали. Это средство, как говорят в народе, имеет эффект повышенной разговорчивости. Я ещё тогда заподозрил неладное, не понимал почему я так много болтаю, зачем всё рассказываю, но тешил себя тем, что это друг, а мне просто пришло время выговориться. Я выдал ему всю информацию о Чонгуке, ни грамма не утаил, ничего скрывать не стал, не смог, а он… Использовал это против меня. Касаемо того видео в машине… Камеру тоже установил Чимин. Он просил меня подвезти как-то, уже по приезде в Нью-Йорк, в тот день, когда мы с Чонгуком и Моникой делали на снегу Рождественских ангелов. Чимин позвонил в тот момент, когда я собирался домой, чтобы встретиться с Намджуном, он попросил подбросить, а заодно и установил в моей машине камеру, запись с которой шла прямо ему на телефон. В ту же ночь он увидел много любопытного, ведь именно тогда мы с Чонгуком впервые поцеловались. Я слушаю её, слушаю, а у меня уши заворачиваются… Она всё рассказывает, ничего не утаивает, я же — даже слов подобрать не могу от возмущения и разочарования, от мерзости, которая меня пропитала. — Ты испортил мне все планы, Тэхён, — ядовито произносит она. — За это — я порчу твои. Эйлин актриса. Она ловко меняется в лице, когда в гостиную возвращаются родители, она вновь присаживается на краешек дивана, складывает руки на колени, опускает голову. Даже я бы поверил. — Тэхён, — обращается ко мне мама. — Это не всё, о чём я хотела с тобой поговорить. — Будете уговаривать бросить «мальчишку», одуматься и вернуться к ней? — Сейчас я не об этом, — мотнув головой, мама смотрит на Эйлин. — Ты хотела рассказать что-то ещё. Что-то ещё? Куда больше?! — Да, — кивает девушка. — Дело касается некой девочки шести лет, по имени Шармоники Дэй. Ну нет. Нет! Это уж слишком! — Если ты хоть звук скажешь в её адрес, я тебя лично придушу, — я надвигаюсь на Эйлин, но меня останавливает Намджун, шепча в ухо, чтобы я взял себя в руки. — Скажи, Эйлин, — вещает мама. — Скажи. Мне очень интересно. — Эта девчонка, — заговаривает Эйлин. — Она сирота. Сирота, за которой Тэхён со своим… Своим этим Чон Чонгуком ухаживают. — Что это значит? — мама уже едва не хватается за сердце, и мне её жаль, потому что она, по сути, жертва обстоятельств, которой искусно врут. — Эта девочка живёт в Га́рлеме, — продолжает Эйлин. — Они с Чонгуком наведываются к ней едва ли не каждый день, они буквально взяли над ней опеку. Опеку над ребёнком в то время, как твой ребёнок, Тэхён… — Эйлин заходится плачем, и только мы с Намджуном понимаем, что она лишь играет. Отец подлетает к девушке, подаёт ей бумажные салфетки, приобнимает за плечи, а она роняет голову ему на плечо, искусственно ища поддержки. Мама присаживается в кресло, держится за сердце. Намджун приносит из кухни ей капли. Я же сижу на диване, обхватив руками голову. Какой же бред… Мне хочется встать и бежать, но тогда я буду в их глазах последним ублюдком. Хотя… Я и так им, по их мнению, являюсь. — Что вам нужно от этой девчонки? — строго спрашивает мама. — Они наверняка хотят её удочерить! — отвечает за меня Эйлин, а я просто молчу, потому что понимаю, что в этом доме никто мне не поверит. Наш квинтет давно стал трио, а теперь превратился в дуэт из двух человек. Пусть разговаривают. — Не может быть, — шепчет мама, роняя слёзы. — Может, — подливает масла в огонь Эйлин. — Я вам больше скажу, миссис Ким. Эта девочка — афроамериканка. Мама вновь хватается за сердце, а мне так противно за всем этим наблюдать, так противно… Неужели, это моя родная мать? Тогда, почему мы настолько разные? — Афро… Что… — шепчет мама. — Да, — подхватывает тему Эйлин, заметив, что она, тема, тоже болезненная для мамы. — Она даже не американка! Она негритянка! Понимаете! — Какой кошмар… — причитает мама. — Какой ужас… Мой сын гей, желающий удочерить какую-то чернокожую… — Какие же вы, — качаю головой и бормочу под нос. — Какие же вы отвратительные. — Что? — мама приподнимается на месте. — Что ты сказал? — Отвратительные, — повторяю я. — И все эти разговоры — тоже. Ваш диагноз — узколобие! Ваш мозг совершенно не умеет мыслить шире, принимать вещи и людей такими, какие они есть… — Гомофобия и расизм, — вставляет Намджун, я оборачиваюсь на него, он сидит, глядя в пол абсолютно пустым взглядом. — Гомофобия и расизм, мама. Неужели, ты именно такая? — Намджун! Сынок! — начинает причитать она. — Скажи ты, хоть ты ему скажи, раз твой отец воды набрал в рот. Отец действительно молчит. Он вообще не сторонник любого рода склок, а такие разборки подавно не выносит. Я чувствую, что он на моей стороне, но при маме показать этого не может, натура такая. — Намджун? — мать вновь к нему обращается. — Знаете, — он встаёт с дивана. — Я умышленно молчал всё это время. Я слушал, я пытался понять мотивы каждой из сторон, я пытался что-то уяснить для себя… — он прокашливается. — Знаешь, что я уяснил, мама? — Что? — она смотрит на него, как на последнюю надежду. — Да простит меня Бог, да простишь меня ты, но я… — Намджун тяжело вздыхает. — Я не хочу общаться с тобой. — Ч… Что? Сынок? — Я не хочу общаться по двум причинам, мама, — он подходит к ней поближе, садится на корточки у её кресла, берёт её руки в свои. — Я не перестал тебя любить, ты не перестала быть самым дорогим человеком в моей жизни, но… Ты говоришь слишком много глупых вещей. — Глупых? Намджун кивает, а мы, все трое оставшихся, внимательно за ними наблюдаем. — Я молчал весь вечер, но больше не буду, — продолжает брат. — Во-первых, ты слишком много вещей сказала Тэхёну, слишком много ужасных вещей, которых я никогда не ожидал от тебя услышать. Ты поверила этой проходимке, не зная её, но всю жизнь зная своего сына. Я поражён, мама. Я в самое сердце поражён. — Намджун, — мама гладит его по скуле, но он убирает руку. — Послушай, не перебивай. Мне до боли обидно за своего брата. Я знаю его, очень хорошо знаю, получше тебя, полагаю. И то, что ты сейчас ведёшь себя так по отношению к нему — полнейшая несправедливость. — О чём ты говоришь, Намджуни? — Я говорю о том, — брат переводит взгляд на меня, а потом возвращает его обратно к маме. — Если бы не Тэхён — где бы мы все были, мама? Где? В комнате снова воцаряется молчание. Ненадолго. — Где бы мы были? — продолжает брат. — Он дал нам всё. Мне — работу, вам — достойную жизнь на пенсии. Он трудился во благо семьи с малых лет, а ты… Ты так благодаришь его? Ты благодаришь его тем, что отчего-то решаешь, что имеешь право лезть в его личную жизнь? — Намджун, но Тэхён парень и тот мальчишка, он… — Не перебивай меня, мама, — просит брат. — Я слушал вас всех долго и молчаливо. Да, Тэхён парень. Да, тот «мальчишка» — тоже. Но знала бы ты, мама, ты бы только видела, как они светятся рядом, как они счастливы, как они… — Я не хочу это слушать! — мама подрывается с места, отталкивает Намджуна. — Если ты хочешь его защищать — защищай! Но меня ты переубедить не сумеешь! — Это очень глупо, — качает головой Намджун. — Ты пожалеешь об этом. — Не нужно мне угрожать, — хмыкает мама. — Мне совсем нет дела до того, кто и с кем там светится, а ещё и эта чернокожая девчонка… — Я не узнаю тебя, — выдыхает брат. — Гомофобия и расизм. Разве это то, чему бы ты хотела научить нас в детстве? Разве это то, что ты сама испытываешь? — Испытываю! — маму не переубедить, я это всегда понимал. — Это неправильно! Это психическое расстройство! Его лечить нужно, Намджун! Лечить! А эта девчонка… Здоровый мужчина, мог давно жениться, завести семью, чтобы дури этой в голове не было, а он… С ума сошёл! Негритянская девочка! Стыд какой! А люди? Что они скажут? — С ума, похоже, сойду сейчас я, — бормочет Намджун. — Стыд? О чём ты говоришь, мама? Разве постыдно любить? Разве постыдно осчастливить сироту, став для неё семьёй? То ли ты называешь стыдом?! — Конечно! — снова кричит мама. — Это ужасно, Намджун! Я думала, что он женится, что у нас будут внуки… Внуки, а не какие-то испорченные мальчишки, соблазнившие взрослого мужчину, а вместе с ними негритянские дети… Боже! — мама заламывает руки, сама себя накручивает, нагнетает. — Кошмарно, Намджун! Это же просто кошмарно! — Кошмарно, — он часто-часто кивает головой. — Кошмарно… А что, если, — Намджун медлит секунду, но лишь для того, чтобы после — выпалить всё на одном дыхании. — А что, если я скажу тебе, что я тоже — гей?! Что, если я скажу тебе, что я по уши влюблён в парня?! В такого же «мальчишку»? Что, если я скажу тебе, что тоже задумывался об усыновлении или удочерении кого-то из детского дома, и ни разу не задумывался о национальности этого ребёнка? Что, если… — Заткнись! Заткнись, заткнись, Намджун!!! — мама закрывает лицо руками, снова плюхается в кресло, заходится плачем, но ненадолго. — Убирайтесь! Убирайтесь из моего дома! Оба! Вы не дети мне! Вы больше не дети! Понятно??? Мы поднимаемся, Эйлин спешит за нами. До порога нас провожает отец, я показываю ему молчаливое «держись» кулаком, а он грустно кивает, обнимает напоследок, хлопает по плечам. Он шепчет, что всё равно нас любит, а мы — в ответ. Мы все вместе высыпаем на улицу. Намджун закуривает, Эйлин тоже, а я стою и смотрю куда-то в пустоту. Семьи рушатся. Так случается, ничего нельзя исключить в этом мире. Семьи рушатся, но на моей душе сейчас нет боли, в моих глазах нет слёз, потому что внутри — пустота. — Спасибо, что помогла сообщить всё родителям, — обращаюсь к Эйлин, она же смотрит на меня ошарашено. — Когда-нибудь всё равно бы пришлось. — То есть… — она, кажется, не верит в мои слова. — У вас с этим… Всё серьёзно? — Он уже переехал ко мне. Давлю на больное. Да. Эйлин ведь так сильно хотела перебраться в мою квартиру, чтобы завладеть площадью. Для неё эта тема самая тяжёлая, а тут такое заявление. — Ну ты и скотина, — плюёт мне в лицо эти слова. — Ну ты и козёл, Ким Тэхён. — Ага, — бросаю спокойно. У меня к ней нет ненависти, нет вообще ничего. Ситуацию не обернуть назад, а тратить время и нервы на продолжение склоки — не хочу. — Мразь! Гнусная мразь! — выкрикивает в лицо, а после разворачивается и уходит в сторону дороги, чтобы поймать такси. Провожаем её взглядом. Молчим. — А ты молодец, — начинаю я. — Признался во всём и сразу. — Нет смысла скрывать. — Спасибо, что поддержал и заступился. Я знаю, что мама для тебя очень дорогой человек… — Как бы не был дорог человек, я за справедливость, Тэхён. Есть вещи, которые нельзя прощать. — Прощать? — Она непозволительно повела себя в этой ситуации, — Намджун бросает окурок на снег, тушит ногой. — Она перегнула палку, Тэхён, ты и сам всё понимаешь. Понимаю. Прекрасно понимаю. — Слава Богу, мы в том возрасте, когда можем обеспечить себя сами, когда не зависим от родителей, — рассуждаю я. — А как тяжело подросткам? Сколько по всему миру гомофобных семей? — Дело говоришь, — вздыхает он. — Не имея какой-то опоры и поддержки, не имея места жительства и какой-никакой финансовой стабильности, подросткам лучше и не заикаться, зная априори, что родители не поддержат… Всё действительно так. Мы, имея возможность заработать, имея своё жильё, находясь уже в солидном относительно возрасте, можем признаться, даже понимая, что реакция будет негативной. Молодым людям и девушкам же сложнее. Остаётся только надеяться на то, что со временем на свете станет меньше гомофобных семей, ведь сейчас мир технологий, сейчас всё открыто, в свободном доступе, и ни для кого уже не секрет, и не нонсенс однополые отношения. Остаётся надеяться, что юные парочки смогут набраться сил, терпения, а ещё стараний, чтобы стать независимыми, чтобы суметь признаться своей семье. Хотя… Не всегда это и нужно, если честно. Порой можно счастливо жить, не рассказывая домашним о своей личной жизни, но не для того, чтобы скрыть, ведь чаще всего всё тайное рано или поздно становится явным, а для того, чтобы поберечь психику своих родителей. У нас не получилось. — Давай нажрёмся, — предлагаю брату. — Так хочется. — Поддерживаю. В этот же момент, будто нас услышал космос, из моего телефона разносится мелодия. На экране высвечивается имя старого друга. — Да, привет, — здороваюсь. — Привет, Тэхён. Свободен? — Смотря когда, смотря для чего. — Есть предложение, — загадочно говорит друг. — Вечеринка. Прямо сейчас. В моём загородном доме. — Приглашаешь? — Конечно. — Вчетвером можно? — Ещё лучше! Намджун и две дамочки? — делает предположение друг. — Намджун и два парня. Товарищ довольно, но удивлённо присвистывает. — Друзья? Коллеги? Или то, о чём я думаю? — То, о чём ты думаешь, — усмехаюсь я. Он всегда был очень проницательным. — Перфекто, — восклицает товарищ. — Жду вас всех четверых через два часа. Адрес знаешь. — Хорошо, Хосок. Мы приедем.