***
Он упорно запрещает себе просыпаться, но уже во сне чувствует, как солнце его будит, слепя прямо в глаза — но Мин Юнги не из тех, кто так просто возьмет да проснется! Он не особо понимает, где находится, в чьей постели спит, что произошло вчера… для этих мыслей еще слишком рано. Он зарывается носом куда-то под подушку и опять падает в сладкий сон, из которого не хочется выползать… но вдруг становится темнее — так, будто солнце резко скрылось за облаками и вдруг перестало вести свою ожесточенную битву с его спокойным сном… но нет. Солнце никуда не скрывалось — наоборот, оно вдруг ворвалось в комнату, улеглось на кровать рядом, забравшись под одеяло, и по-хозяйски уверенно, хоть и мягко, упало ему на щеку. Его сон покорно поднимает белые флаги вверх и выталкивает его в реальность, безоговорочно капитулируя. Его рука на его щеке…. Рука Хосока… на его щеке. Он пытается не выдать себя, пытается дышать так же размеренно и тихо, хотя внутри него все бьет тревогу — странно, что и кровать не затряслась от того, как сильно забилось его сердце — еще немного и Мин не выдержит… разве его лицо в сию же секунду не залилось краской смущения? Разве не горят его щеки? Невыносимо… Теплая, мягкая ладонь, длинные аккуратные пальцы. Пусть это продолжается бесконечно… или наоборот закончится прямо сейчас же — он не выдержит дольше! Или нет… внутренняя паника соседствует с внешним спокойствием, пока внутри черепной коробки вдруг всплывают странные картинки о том, как рука учителя не поднимается, а наоборот, пробирается ближе к волосам, к шее, как пальцы медленно проходятся по коже — большой поглаживает у самого носа, а остальные щекочут уже у окончания челюсти, совсем рядом с ухом… всплывают картинки о том, как Хосок пододвигается ближе, картинки о том… а что если открыть глаза? Что тогда будет? Открыть?! Лучик солнца на его щеке вдруг перестает сиять — Хосок поднимает руку слишком быстро и выходит из комнаты: нет, он не торопился сбежать, сделал это так… как само собой разумеющееся. Дверь за ним закрывается — Юнги в ту же минуту открывает глаза и переворачивается на спину, шумно вздыхая. Смотрит в потолок и слышит, как сердце бешено бьется, вырываясь из грудной клетки, стремясь куда-то туда, за дверь спальни…. И он вспоминает все, что было вчера — этот коттедж и кучу людей, литры алкоголя, снежки на балконе, промокшие ноги… и они под снегопадом в ночи. То, как они шли домой, и он поскользнулся, утягивая за собой Хоби. Ноги в тазике. И… то, что он сейчас в его кровати и одежде. И осознание того, что он влюбился. Перед тем как уснуть у Юнги был проблеск о том, что когда он проснется, то все это обязательно исчезнет: может, это как действие алкоголя? И все это исчезнет, стоит поспать..? Не исчезло. Он прикасается к своей щеке и ощущает, как она горит пожаром: наверняка, сейчас она такая же красная, как и его уши. Вдруг что-то внутри трескается — как будто оболочка с жидким лекарством — и льется по всему тому, что есть внутри: Мин сворачивается клубочком и поворачивается набок, притянув к себе ноги. Улыбается. Все внутри улыбается и все внутри так сладко, сахарно, воздушно, щекотно, хочется по глупому хихикнуть и потрясти руками, хочется вскочить с постели и прибежать на кухню к нему, вместе что-нибудь приготовить, а потом вместе съесть, долго-долго говорить с ним, пойти погулять, а вечером… Мин почти с обидой вздыхает: размечтался. Нужно домой. Собирать вещи, готовиться к учебе, а вечером семейный ужин… уже завтра поезд в Сеул. Так обидно. Так обидно мало времени вместе, так обидно много порознь. Дурак, сам виноват. Он поворачивается на спину и вновь прикасается к щеке, где еще недавно была рука Хосока. Опять улыбается — так по-глупому наивно… он? Влюбился? В парня? В учителя своей младшей сестры?.. Сейчас это неважно. Сейчас не хотелось думать о том, что будет потом, и что он будет чувствовать потом. Было важно только то, как с кухни начали доноситься звуки готовки завтрака на двоих.***
Чайник закипает, яйца шипят на сковороде, пока тосты поджариваются в тостере, а руки мастерски нарезают томат. Учитель что-то мягко напевает себе под нос, готовя уже почти на автомате: различие было только в том, что порция не одна — две. На кухне небольшой беспорядок, слегка приоткрыта форточка, впускающая свежий воздух, перемешивающий внутри комнаты запахи еды; за спиной тихо бормочет утренняя программа по телевизору. Бодрость соседствует с утренней ленью, хочется одновременно и горы покорить, и полежать на диване у телевизора... Внутри тела также, как и снаружи дома: ясно, свободно, легко. Шоркая ногами, гость появляется на кухне — трет глаза, зевает, одной рукой поправляя взъерошенные волосы; его домашняя кофта и штаны свисают с крохотного Юнги, и Хосок не может не улыбнуться, увидев его: — Доброе утро, — он улыбается, голос звучит тише, чем он планирует, — выспался? — Доброе, — тот тоже улыбается, — твоя музыка как снотворное, ты знал? — шутит, зная, что они оба вчера уснули, не прослушав и одной его песни. Хосок смеется тихо, оборачивается на него, и Юнги в который раз смущенно отводит взгляд: сердце вновь его подводит и пытается выскользнуть из грудной клетки прямиком через горло и рот. Он проходит к столу, смотря под ноги: плечи скрючены, губы расплываются, глаза искрятся. — Тебе помочь? — Я закончил, — Чон раскладывает еду по тарелкам, — надеюсь, тебе придется по душе английский завтрак… я готовить не особо умею, но это должно быть вкусно, — ухмыляется, ставя тарелку перед парнем. От голода и вкусного запаха вдруг скрючивает живот: жареные яйца и немного грибов, тушеные помидоры, тосты с маслом и колбасой — обычно Мин редко балуется европейской едой, но сейчас готов был наброситься на это хищным зверем. Чон ставит рядом со своей тарелкой чашку чая с лимоном и возвращается к кухонным тумбам, пока Юнги сверлит взглядом его спину, чувствуя, как что-то у него в груди лавой скользит вниз, корежа внутренние органы, перемешивая их, сжимая и перемалывая — есть как будто тоже перехотелось, потому что в желудке все вдруг начинает порхать и летать… То, как он отвлеченно и легко что-то там делает, опираясь на одну ногу, то, как пижама свободно висит на его стройном теле, то, как лежат его мягкие волосы, то, как он незаметно что-то напевает себе под нос… Выдыхает. -...тебе лед добавлять? — звучит где-то голос, но Мин его почти не слышит, — эй, Юнги? — смеется Хосок, оборачиваясь и видя его бездумный взгляд, — ты все-таки еще не проснулся, да? — хохочет. Смущенно Мин начинает моргать, отводя глаза и глухо покашливая: — А… да… видимо да… — прочищает он горло. — Я говорю, тебе добавлять лед в кофе? — Чон улыбается, стоя с формочками для льда, которые он достает из морозильника, — ты ведь со льдом любишь? Мин Юнги готов взорваться на месте, но удерживает себя от этого, сцепляя руки в замок где-то под столом, опять протяжно вздыхает — понимает, либо расколется на части, либо расплывется в лужу — он запомнил… такая маленькая деталь, но… — Со льдом, — улыбается, — нет ничего лучше, чем выпить американо со льдом на голодный желудок. Хосок быстро добавляет лед и протягивает кружку Юнги: специально не ставит на стол перед ним, не передвигает по столешнице… А Мин принимает стакан, почти не специально затрагивая его пальцы — там, между пальцами, что-то незаметными импульсами щелкает, новыми волнами прокатываясь внутри Юнги: неслышное потрескивание как от бенгальских огоньков. Он молча карабкает свой взгляд наверх, к нему, и понимает весь масштаб трагедии, в которую вляпался; понимает то, как много ему хочется сказать и сделать, но он никогда не скажет и не сделает этого — слишком хорошо знает себя и знает, что он слишком труслив, чтобы делать какие-то первые шаги вперед: даже когда встречался с девушками — это уже было чудо какое-то, а тут… Может, все это дурость? Может, нужно постараться забыть это.? Может, когда он уедет в Сеул, станет лучше, это пройдет? Он…и Хосок..? Взгляд скользит от Чона к окну за его спиной: там, на улице светит яркое зимнее солнце, видится уголок голубого безоблачного неба, но в комнате так ярко и светло не по этому; в комнате ярко и светло, потому что Чон напротив смеется и слушает его глупые сухие истории, которые никто больше не слушает с таким интересом; потому что Чон напротив улыбается, когда он смущенно отводит взгляд; в комнате светло, потому что больше ничего не нужно делать, чтобы было светло: просто сидеть вот так, друг напротив друга, и разговаривать друг с другом, не стараясь показать себя с лучшей стороны: просто быть собой. Где-то посередине завтрака в очередной раз после того, как Хоби улыбается и устраивает свою голову на руке, пока его волосы легко свисают на одну сторону лица, в сердце Юнги глухим ударом ударяет трещина — самая новая, самая первая: он… он никогда не сможет открыть то, что у него вдруг появилось внутри. Даже если попытается, то горло просто пересохнет, все слова забудутся, ноги сами понесут его из комнаты. А хочется. Хочется больше всего на свете. Хочется во время завтрака держаться за руки, хочется, чтобы ноги под столом сплетались, хочется, чтобы они вместе дошли до его дома и вместе собирали вещи — хотя нет, чтобы он собирал вещи, а Хосок лежал рядом на кровати и рассказывал какую-нибудь смешную историю из школы, а потом, вечером, все вместе отправились бы на семейный ужин в ближайшую самгёпсальную. Юнги прерывает мысли: семейный ужин? Ты рехнулся? Как отреагируют родители? Он выдыхает: скорее всего, никак не отреагируют — потому что ничего больше не произойдет. Потому что Юнги слишком труслив для своих чувств. Да и вообще… мысли зашли слишком далеко, все это как то слишком смело, слишком уверенно, Юнги знает, что такого никогда на самом деле не произойдет: только в его голове, быть может. Как все быстро… Слишком быстро для него, ведь он понял, что с ним происходит только вчера… Самое лучшее это поскорее уехать в Сеул и попытаться забыть все это. В голову что-то ударяет. Значит, попытаться забыть Хосока? Чон что-то говорит и моет посуду, Мин стоит рядом, смотрит перед собой, что-то отвечает и понимает, что забыть Хосока для него не представляется возможным. — Ты же приедешь в Сеул? — Мин почти перебивает Хосока, который с удивлением вдруг начинает смотреть на Мина. Что-то тут не так. На сердце Хосока становится тяжелее, и он изо всех сил пытается перекроить собственные мысли и… чувства. Держи себя в руках, Хосок, ты не можешь вот так вот… — Намджун и Сокджин звали, да, — он тянет, заканчивая с посудой, — но не знаю, получится ли… — пожимает плечами, — а что? Мину хочется ответить, что он хочет этого — хочет, чтобы учитель Чон приехал в Сеул. Хочет, чтобы они сейчас вообще не расставались с учителем Чоном, хочет не уходить из этой квартиры. — Было бы и правда здорово, — он вздыхает, выдавливает из себя смешок, — Джин выпьет из меня всю кровь, если вы вместе с ним не пуститесь в великий Сеульский кутеж! — Ащщ, вы все про тот вечер! — хохочет Хосок, — мы же выяснили, что все хорошо! — Да, но ты же знаешь Джина! — смеется. — Ох, ну если ради Джина… то придется! — вытирает руки. — Обещаешь? — он перестает хохотать, только улыбается — глаза смотрят на Хосока с надеждой, — обещай, что приедешь. Чон Хосок запрещает себе сдаваться — где-то внутри себя он осознает, что происходит… и может происходить. Возможно, он даже желает этого. Возможно, больше всего на свете. Но он себя сдерживает. Он не может… Он не может. Смотрит с ответом в его глаза, видит его выражение лица и чуть приподнятые брови, знает, что сдаться самому себе сейчас будет самым худшим и самым желанным, что он может сделать… но… вдруг все то ему только кажется? Как и всегда? Может, он надумывает себе больше, чем есть на самом деле… скорее всего, так оно и есть. Ты как всегда, Хосок, ты как всегда надеешься на то, чего быть не может, веришь в то, чего нет..! Сдаться себе сейчас означает проиграть. Вновь. Не строй иллюзий, Хосок. Ты знаешь, кто ты такой, ты знаешь, что никто не… Сглатывает, отгоняет нечто приближающееся, выдыхает. Тебе все кажется, Хосок. Успокойся. Ты не можешь. Ты не… ты не имеешь права привязываться к людям. Ты запретил это себе. По рациональным причинам. — Я бы хотел обещать! Правда! — он с энтузиазмом улыбается, приближаясь ближе к Мину, — но я ненавижу не сдерживать обещания, поэтому стараюсь их не давать… но… — в сердце что-то колит, когда он видит, как свет в глазах Юнги слегка тухнет — что-то трещиной проходится по его нутру и он выдает быстрее, чем соображает: — Обещаю. Когда-нибудь я приеду в Сеул. -...звучит так, будто ты собираешься приехать лет так через десять, — Мин уводит взгляд в пол — он сбит с толку — в словах Хосока не было и грамма желания приезжать к нему... К нему?.. Нет, Юнги, сейчас не об этом - он не к тебе должен приезжать, а в Сеул, чтобы увидеться с другими... но... Мина тут же обкатывает волной страха: вдруг Хосок его раскусил? Вдруг каким-то образом все понял? И он теперь ему противен? И он хочет от него избавиться? Мин, ты такой придурок… надо скорее домой. Все понятно, конечно! Теперь Хосок не хочет с тобой общаться, тупица! Ты… ты невыносим, Мин Юнги! — Я же не заставляю… — он отходит от кухонной тумбы, собираясь вернуться в спальню, чтобы одеться и поскорее вернуться домой: все это так глупо… хочется смыть с себя все эти чувства и это утро, — если тебе так трудно обещать это, тогда не нужно… правда… я не...забудь... Что-то стреляет в Хосоке, и он приближается к тому, чтобы проиграть — рука его машинально хватает Юнги под локоть, останавливая. Он понимает, что не может оставить все это так, как есть, понимает, что Мин думает о нем небось невесть что, понимает, что он хочет приехать в Сеул… — Юнги… — тихо замечает он, улыбается и пытается схватить его еще и взглядом, но Мин упорно не поддается, — я… я иногда такой невыносимый, — грустно смотрит вниз, а затем опять смотрит на Мина, — но я хочу приехать! — Тогда в чем проблема? Всего два часа на поезде… Если проблема в деньгах, то… — Деньги тут совсем ни при чем, — он отмахивается, — проблема…. — на губах застревает «проблема во мне», но он… он не поддается, — проблемы нет…. Просто… Слова не вяжутся: еще немного, и он расколется. Чон прикусывает губу и отпускает руку с локтя Юнги, сердце судорожно стучит, руки почти дрожат: ну не может он рассказать никому, что у него проблемы с собственной головой, не может он признать, что ему требуется помощь, он запретил себе быть слабым… все это так многослойно, так сложно, так… он не имеет никакого права грузить Мин Юнги этим — ему не нужно это знать. — Ай, я действительно придумываю себе слишком много проблем, — он шутит и смеется — легко, будто бы в душе у него нет никаких монстров, которые пожирают его душу изнутри, — я сказал, что приеду — значит приеду! Договорились, Мин Юнги? — он улыбается, и Юнги после паузы начинает улыбаться тоже — расслабленно, довольно… — И не через десять лет? — Не через десять лет. Через девять с половиной? — хохочет, — ладно, ладно… летом? — Летом через девять с половиной лет? — Летом этого года, Мин Юнги! — выдыхает, — обещаю!***
Голова опирается о стекло, глаза смотрят вдаль: мимо проносятся не только здания и дороги, сменяющиеся пейзажи, заснеженные леса и поля, проносятся еще и воспоминания как то слишком быстро прошедших каникул. Впереди Сеул и учеба. За спиной Тэгу и он… и Чон Хосок. Кажется, в носу все еще стоит запах цветочного порошка, которым пахла его пижама, а на щеке все еще горит отпечаток его прикосновения — он даже в зеркало себя разглядывал, но так и не увидел никаких следов пальцев, хотя яростно ощущал их на себе. Даже сейчас. Как солнце на твоей щеке... Юнги откидывается на спинку сидения, когда вдруг вспоминает прощание… две улыбки в полутемном коридоре перед входной дверью, два прямых взгляда — один уверенный и улыбающийся, второй смущенный и робкий… и незнание, как прощаться. Даже неловко. Пожать руку? Обняться? А они еще увидятся? Он же обещал.! А вдруг? Вдруг не увидятся?! До лета так долго! Что там может произойти? Хосок его обнял — обнял так, как обнимаются на прощание: ничего такого. Но Мин Юнги почти расплавился на вдруг подкошенных ногах от этих самых обычных трех секунд… Эта обоснованная всеми общепринятыми стандартами близость стала для него вдруг такой личной, тайной, особенной — вполне возможно, что, когда они отдалялись друг от друга, сердце его и впрямь потаяло и нитью плавленого сыра прилипло к Чону… Юнги смотрит в окно поезда и не сдерживает улыбку — где-то впереди виднеется утреннее алеющее небо, теплые лучи лежат на лице — да, всего лишь теплые, не такие горячие, как вчера… Он знает, что по большей части все это — большая проблема, чувства эта всегда проблема для него, но сейчас он запрещает чувствовать что-то плохое, негативное. Сердце распускается весенним цветком, и он убеждает себя, что все обязательно будет хорошо. Хорошей тебе дороги! Скоро еще встретимся, Мин Юнги. То, как он называет его полным именем… Ему вообще не нужно было говорить еще что-либо, чтобы заставить его сердце биться быстрее: только назвать полным именем. Телефон в руке вибрирует, когда он оказывается на вокзале Сеула: все, как и всегда — много людей, много шума, даже запах здесь другой. Сердце его здесь всегда бьется в другом ритме — в быстром, скоротечном, работоспособном. Все внутри него наполняется желанием работать еще усерднее, чем прежде, потому что внутри него, наконец-то, возникло вдохновение, которое он так долго искал - а оно само нашло его, а потом напало и вцепилось в загривок: да он хоть сейчас придумает саундтреки к десяти фильмам и напишет пятьдесят битов..! Он не вполне понимает, как так быстро оказывается рядом с квартирой, где его ждут его друзья, и вспоминает, что, кажется, ему приходило какое-то сообщение — решает глянуть буквально одним глазом - уж очень интересно, что там: в руках слишком много сумок и делать это не вполне удобно, но уже краешка сообщения хватает, чтобы он истуканом остановился перед самой дверью дома, теряя все мысли… Jhopeseok: мы же будем созваниваться? :) Суровый Мин Юнги превращается в Мин Юнги-дурашку, иначе как объяснить вдруг появившееся желание подпрыгнуть и захлопать в ладоши? А ведь вроде думал, что будет лучше, если он все это забудет как страшный сон, сделает вид, что ничего не произошло? По сути, ничего и не происходило… кроме того, что он втюрился в парня и как теперь оказывается гораздо сильнее, чем думал до этого. Сглатывает, заходит домой, встречает обрадованных Чимина, Тэхёна и Чонгука, что-то говорит им, пропуская мимо ушей их звуковую атаку и перекрикивания о последних новостях, радостно обнимает парней, бросает сумки куда-то в угол, не успевает рассказать все, что было, просит паузу, говорит, что вернется через пару минут… Вся встреча проходит как в тумане, потому что мысли еще не успели доехать до Сеула и дойти до этой квартиры, они, кажется, все еще в Тэгу - решили пропустить экспресс до столицы и теперь бегут, чтобы поспеть на последнюю электричку. … Заходит в комнату, плюхается на свою кровать — прямо так, в уличной одежде, сворачивается калачиком и улыбается самому себе: внутри все еще это сладкое приторное ощущение легкости и спокойствия, какое-то необычное чувство счастья, от которого даже немного страшно. Эй, Юнги, мы же договаривались, что ты в Сеуле все забудешь? Мы же будем созваниваться? :) — Эй, хён… — дверь в комнату медленно открывается и два больших глаза пытаются заглянуть внутрь, — с тобой все в порядке? — интересуется Чонгук, не решаясь зайти внутрь, — мы там рамёна наготовили, пива купили… ты чего? — А? — он пытается спрятать улыбку, — да, я… со мной все отлично. Немного устал с дороги… сейчас приду, хорошо? Чонгук закрывает дверь и поворачивается к парням — Чимин и Тэхён с интересом смотрят на серьезное задумчивое лицо младшего, который будто что-то пытается расставить в голове: — Кажется, у Юнги-хёна произошла какая-то интересная история в Тэгу, — он, наконец, хихикает, — дождемся, пока он сам об этом расскажет?