***
Мимо проносятся поля, редкие деревушки, почти забытые станции; он прислоняется лбом к стеклу и смотрит вдаль — в наушниках играет первый попавшийся плейлист из спотифая с какой-то акустической музыкой, на губах улыбка, от которой он никак не может избавиться: она появилась там примерно недели две назад, когда Хосок ответил, что приедет. И она укрепилась на лице, когда Юнги своими глазами увидел скрин его билета в Пусан — значит, все это правда, значит, это ему не приснилось в пьяном бреду, не показалось в похмельном перегаре: это произойдет в действительности. Музыка мягко ведет его вперед, и он небыстро следует за ней, слушает мягкий голос, струны гитары, пока мысли уходят в те места и события, в которых он никогда не бывал. Он не хочет думать, что будет его ждать там, не хочет думать, как себя вести и что говорить, ему страшно представить их встречу, отчего волнительно, страшно, мысли комкаются… они же вроде едут на кинофестиваль? Он почти не думает об этом, ему вообще трудно думать о чем-либо, кроме того, что Чон Хосок через пару часов точно так же сядет на электричку и уже… уже сегодня вечером… Он выдыхает, выпрямляется, чуть сжимает глаза, сглатывая. Сегодня вечером они встретятся. Неважно, что там будет — главное, главное… — Юнги-хён, — рука Чонгука, держащая горячий кофе, задевает того по плечу, — держи, тебе. Сидишь тут, как отщепенец, — он садится рядом, тоже улыбается, — ты слишком тихий сегодня. Вместо ответа парень только выдыхает и смотрит на соседа по комнате — он знает, что Чонгуку не нужно что-то говорить: тот и так все понимает. — Все будет хорошо, — он тихо улыбается, — вот увидишь. — Я… — он опускает голову, греет руки о чашку, а улыбка до сих пор там — на лице: только теперь более смущенная, неуверенная, размазанная по лицу, — я чувствую себя таким придурком, Чонгук, — он оборачивается по сторонам, убеждаясь, что парни их не слушают, — а вдруг я все испорчу? — он мнется на месте, — что мне делать.? Я не знаю… я беспомощен. Вдруг все зря… — Не знаю, просто не думай об этом так? — парень отхлебывает, — все получится само собой. — А что если это само собой получится не так, как нужно? Он выдыхает, смотрит за окно: утро бежит вслед за электричкой, нещадно обгоняя, следуя нитью и разливая солнце им навстречу — и правда, уже самая настоящая весна. Холодная зима позади, но порой Юнги даже слегка грустно от этого, ведь эта зима… эта зима была самой волшебной. Он быстро ухмыляется, когда в голове проносятся мимолетные снежинки, ночной мороз и румянец на щеках, мокрые ноги и пьяные возвращения домой, вспоминаются зимние каникулы... — А как нужно? — Чонгук хитро стреляет глазами, смущая старшего, — лучше выпей кофе, расслабься… ты… ты все равно не придумаешь ничего нового, ты все равно не узнаешь, как все произойдет, пока оно… не произойдет. Он выдыхает. В конце концов, Чонгук прав, но сердце от этого не перестает биться медленнее, дыхание не становится ровным, мысли не выстраиваются в идеальную логическую цепочку. Иногда успокоить самого же себя перед каким-то событием труднее самого события — он давно понял, что это нормально; он это принимает, но и боится одновременно — все это так нестройно, так нечетко, зыбко, как ускользающий сон… Он возвращает наушник на место, прибавляет громкости, отпивает кофе и откидывается на спинку. Как называется, когда одновременно хочется приблизить и отдалить грядущее событие? Юнги не знает такой термин, но слишком явно ощущает его.***
— С этим конкурсом я совсем забыл, что сейчас цветение сакуры! — Чимин улыбается где-то впереди, оборачиваясь, — поглядите, сколько тут туристов! Да мы приехали сюда в самое романтичное время года! Юнги почти не вслушивается в слова Пака — идет где-то позади, улыбаясь, таращась на розовую вишню, что так вовремя зацвела, и смущение еще больше подстегивает его — это ведь самое подходящее время для свиданий… Он быстро прерывает свои же мысли: никакое это не свидание! Это… это…. что угодно, но не свидание! Воздух здесь сладкий, плотный, такой, что можно потрогать: он, смешиваясь с запахом сакуры, полностью обволакивает вокруг, втаскивает в себя, сразу, без ожидания одобрительного ответа, полностью забирает, сливая с городом, который в такое время становится вдруг волшебным: розовые лепестки покрывают парки, улицы, зеленеющую траву, украшают водную гладь канала. Воздух не просто поглощает, он опьяняет, врывается в легкие, ударяет в голову. К вечеру зажигаются разноцветные бумажные фонарики, свет которых подсвечивает деревья и отражается в воде, а там, где-то за вишней горят цветные неоновые вывески Пусанских магазинчиков и лавочек; здесь неожиданно тихо и спокойно, и все пропитывается безмолвным умиротворением — прохожие влюблено проносятся мимо Мина: он думает о том, что у каждого из них своя необычная история, у каждого свой уникальный путь, и каждый живет свою жизнь — это осознание завораживает, но одновременно с этим все они для Юнги сейчас все равно, что призраки или дополнение к картинке, которая до сих пор не совершенна. Не полна. Отсутствует элемент — самый важный элемент. Он где-то рядом… сердце стучит, дышится тяжело, кружится голова и подкашиваются ноги — он не знает, что будет делать, когда увидит его, не знает, что скажет, не знает, что почувствует… — Давайте сфотографируемся! — где-то за спиной голос Тэхёна, — мы же победители! У нас должна быть чемпионская фотография! Юнги, затуманенный, шагает вперед, видя верхушку здания железнодорожного вокзала Пусана, быстро глядит на часы — он, должно быть, уже где-то совсем рядом: они договорились встретиться в этом парке. Его сейчас стошнит. Ему кажется, что он почти чувствует въедливый запах шпал, паровозного дыма и жирной вокзальной еды; ему кажется, что он слышит стук колесиков чемодана, гудок поездка и быстрые торопливые шаги на фоне монотонного дикторского голоса и надоедливого звука вокзального оповещения. Ему кажется, что он видит высокую худую фигурку и разлетающиеся недлинные волосы, видит его улыбку, но… но нет, вокзал слишком далеко, и, конечно, все это ему лишь кажется. — Юнгии-а-а! — подзывает Ким, и Юнги чувствует, что все ребята остановились позади, — давай сфотографируемся, ну! — Да, да, Юнги! — поддакивает Чимин, улыбаясь, — никуда не денется твой Чон за то время, что мы фоткаемся… — Чимин хохочет, — вдруг мы тебя сегодня вечером больше не увидим, м? — Что за ерунду ты говоришь, Чимин, — Юнги пытается смеяться, но это выходит неровно, скомкано, фальшиво — ему самому слух режет, — я..я… Он дурачок, забывший все слова — он сам это знает. — Да, да, вставай сюда и не выделывайся, - Чимин подзывает рукой, — мы в Пусане, наслаждайся каждым моментом! Юнги не в состоянии сопротивляться, что-то говорить в ответ, возмущаться: в голове белая пелена и осознание того, что уже совсем скоро….***
Руки в карманах, старые, еще универские конверсы шарпают сухой асфальт: немного подташнивает — ох, наверное, не нужно было есть тот сомнительного вида хот дог на вокзале… или это дело не в нем? Определенно не в этом. Оно в том, что он действительно приехал в Пусан. Но чтобы… чтобы что? Расслабься, Чон Хосок. Тебе просто нужно было развеяться, встретиться с другом, провести время в новом месте, увидеть красивые места… С другом..? Признайся уже себе, наконец… Тут так тепло — почти хочется снять темно-зеленый тканевый плащ-парку, расправить плечи и, громко смеясь, пройтись вдоль канала Пусана, глядеть на сакуру, задрав голову вверх, бесконечно болтать о чем-то неважном…. Чтобы ничего внутри не беспокоило, чтобы на сердце было легко и свободно, чтобы он был рядом, совсем близко, чтобы рука в руке и смех на ухо… нет, так с другом время не проводят, Чон. Решишь задачку с одним неизвестным? Сердце его пропускает удар, ноги останавливаются, когда он видит его еще издалека. Они стоят в метрах двадцати, фотографируются у сакуры, смеются, и Юнги выглядит действительно счастливым рядом со своими друзьями — это и правда он?.. Хосок почти вслух хохочет, когда осознает, что действительно видит Юнги перед собой — ни его текстовую версию, ни его инстаграм, ни его голосовые сообщения, ни изображения по видеосвязи. Он сам. Так близко. Хочется сорваться, смеясь, подбежать к нему и… и… он порывисто вздыхает: он не знает, что делать с этим всем. Хосок чувствует, что его ноги прикованы к асфальту и не смеют шевельнуться: быть может…. Быть может, убежать, пока не поздно? Быть может… улыбка слегка пропадает, когда он теряется в своих мыслях: ему страшно, и руки сами собой сковываются в кулаки. Зачем он приехал? Это все какая-то глупость, это все…. Почти нервно он опять смеется самому себе, когда вновь смотрит на Мин Юнги и понимает, что желание приблизиться к нему сильнее, чем его страх сблизиться с ним. Пора решить эту задачу.***
— Хахахаа! Посмотри, что за лицо, Чонгук! — громко смеется Чимин, пересматривая фотки на экране фотоаппарата, — и это лицо победителя Пусанского кинофестиваля в категории лучшая студенческая работа? Тебе стоит поработать над этим! Как потом на красных дорожках появляться будешь? — Ты на себя-то погляди, мистер совершенство! — смеясь, отвечает парень, — посмотри, как губы выпятил… что за взгляд, ты как будто через фото пытаешься снять меня на ночь… точнее, сняться на ночь! — Снимусь только в фильме самого лучшего начинающего режиссера… А, ой, это же ты! — Чимин присматривается, — ну хоть к Юнги никаких претензий — на всех фотографиях одно выражение лица, называется повидавший жизнь дед с хронической усталостью! — Иди ты! — смеется увлеченный Юнги, присматривающийся к себе же, — я тут вообще-то улыбаюсь! Посмотри, я тут лучше всех вас вместе взятых вышел! — Это разве улыбка? — заливается Пак, — посмотри на Тэхёна — улыбка должна выглядеть так… понимаешь, это когда уголки губ подняты вверх? — Отвали, а, лучше бы губы свои втянул… — Юнги, хохоча, разворачивается, — я думал, мода на уточек закончилась году так в 12-м… На самое мгновение он забывает обо всем волнении, о предстоящей встрече, на мгновение он помнит только о смешной фотографии, на которой запечатлелся миг молодости и радости, мгновение он ощущает это волшебство от нахождения с друзьями, целое мгновение он чувствует беззаботное счастье без волнения, смущения, тревоги…. Но следующее мгновение становится еще слаще, ярче, чище: Чон Хосок. Чон Хосок из Тэгу собственной персоной — прямо перед ним: улыбается, чуть склонив голову, внимательно молчаливо смотрит на них… Юнги бьет током, парализует, он не может сдвинуться с места, он не может пошевелиться, только и глядит на парня, что радостно смеется, раскрывая руки…. Но он не может сделать шаг вперед, только и может, что пялиться на него, задыхаясь: — Аоаввх-х…- выдает он на издохе что-то нечленораздельное, ощущая, что все внутренности перемешиваются, перекручиваются, сжимаются и вытягиваются…. — О, это он! — громко выдает Чонгук, кидаясь к незнакомому парню в объятия –Хосок принимает их без удивления, без вопроса, просто как должное — только громче хохочет, ступая на шаг назад от наплыва младшего, — сам Чон Хосок! Ахахаха! Тэхен и Чимин оказываются рядом с ним тоже быстрее, чем Мин Юнги — он стоит, открыв рот, сглатывает, нервно смеясь, пока и сам не делает шаг вперед: точнее, его притягивают парни, и все они оказываются в общих смазанных и таких странных объятиях... — Если вы так встречаете незнакомого вам человека, — смеется Хосок, по очереди глядя на парней, — то как же вы встречаете своих друзей? — Ты нам вообще-то и так друг! — хохочет Чимин, — заочный, правда, но ты часто сидишь с нами за одним столом, — сначала Пак неловко косится на Мина, но потом вдруг начинает смеяться, — Кимы и так часто о тебе рассказывали, так ты еще и Мина заарканил: мы не могли не познакомиться с тобой! — Да…я… — тихо бормочет Мин, пряча глаза по сторонам: он ощущает, щеки его горят, и он не находит себе места — внутри все вьется ураганом, кружит… может, это была плохая идея? Он сам так плох, так сух, так смущен, так закрыт, хочется спрятаться, убежать закрыть лицо руками…. Но Хосок вырывается вперед, лавируя меж парней, и с громким смехом вдруг смыкает Мина в объятиях; парень ошарашен, удивлен, но… но тут и сам начинает смеяться, свободно выдыхая, начинает хихикать со своей трусливости, со своей глупости, начинает ощущать, как подкашиваются ноги… — Ох, Мин Юнги умеет удивлять, правда? — Хосок чуть отдаляется, почти неохотно убирая руки от молодого человека, глядя затем на парней, — еще никому не удавалось меня выманить из Тэгу так далеко за последнее время…! Сейчас настанет пауза, и Юнги точно скажет то, как он рад его видеть, как он счастлив от того, что он и правда приехал, сейчас наступит момент, когда он точно скажет ему большую часть того, что он думает и чувствует, сейчас, когда парни умолкнут, он заговорит, дав понять Чону, что действительно была причина того, почему он хотел, чтобы он приехал… Но горло пересыхает, когда он смотрит на улыбающегося Хосока; он упускает момент, и парни уже о чем-то переговариваются, обсуждают, знакомятся ближе; не успевает он и глазом моргнуть, как они над чем-то смеются, начинают шагать вперед по аллее, он не понимает, как они вдруг оказываются так далеко друг от друга: между ними Пак и Ким. Он беспомощен, бесполезен, слаб… он опять ощущает себя серым, крохотным, не интересным, не нужным. А на что он рассчитывал, на что надеялся? Может, он все выдумал себе? Придумал, поверил и теперь расстраивается из-за того, что собственные иллюзорные желания не совпадают с действительностью? Парни гораздо интереснее него: у Чимина хорошее чувство юмора, он постоянно удачно шутит и приманивает своей харизмой, Тэхён умный и может рассказать что-то увлекательное и необычное, а его голос сразу заставляет бесконечно слушать бесчисленные истории… а Чонгук просто свой парень, который моментально может стать другом, а он…. Он пресный, словно рис без соли. На что ты рассчитывал, Мин Юнги..? Как вообще можно было рассчитывать хоть на что-то? Глупый, глупый… Просто все сам себе придумал и поверил… глупец. Он идет рядом с ними, молчит, утыкает нос в воротник и почти не слушает то, что они там громко обсуждают — у него нет ресурса находиться в такой большой компании. Он просто хочет быть с Чоном. Только с ним, с Чон Хосоком. Но выберет ли Чон Хосок его…? Когда рядом новые, интересные люди… интереснее него самого в тысячу раз? Да сам Мин Юнги не выбрал бы себя самого. Хочется подраться с самим собой: сколько бы он не пытался, он не может пересилить свою природу — пора бы, наверное, смириться с тем, что он просто скучное дополнение к компании… он слишком быстро теряет интерес и ему невыносимо обидно, что он настолько незаметен. Он шагает рядом, смотрит на друзей и почти не слушает их — радует только то, что Хосок улыбается и смеется. Мин молча поднимает голову над собой, разглядывает лепестки сакуры, чувствуя, как все внутри давит от обиды на самого себя и на жизнь: в голове рисовалась совсем другая картинка, но он, к сожалению, не может соответствовать ей — в своих мечтах он намного более решительный и интересный, но не в жизни…. Что он там себе напридумывал, на что надеялся…? — Эй… — кто-то тянет его за рукав, и Юнги понимает, что парни отстали где-то позади, а рядом с ним теперь он. Чон Хосок. — Юнги, — он слабо улыбается, пробираясь взглядом в его глаза, - все в порядке? Парень быстро смотрит назад: Чимин, Тэхён и Чонгук убежали фотографироваться глубже в парк, но смех их слышно даже здесь. — А… да я…. — с обидой на себя начинает он, — все хорошо. Мы выиграли, кстати, — как бы невзначай упоминает он, — и я…. В своей категории… тоже выиграл… — Но тогда что с тобой? — Хосок улыбается шире, кладя обе руки ему на плечи, — где твоя улыбка, где твой восторг? Ты думаешь, я позволю тебе впадать в уныние? Это что такое! Юнги ухмыляется, водя носом; сердце плющит, и он хочет выдать ему сразу все: что награду взял трек, который он написал после встречи с ним; что последний месяц первое, с чем он просыпается, и последнее, с чем он засыпает — это его имя; он хочет сказать, что влюбился в первый раз в жизни, и это чувство пугает и завораживает его. Он почти говорит о том, что он настолько рад видеть его, что ему хочется прыгать и хохотать, ему хочется на какое-то время стать беззаботным ребенком и верещать, ему хочется выразить это все своим телом и всем своим существом, но он просто не может этого сделать: он не такой человек… рис без соли, просто рис без соли. Ему хочется извиниться за то, какой он. — Пойдем, пойдем! — Хосок начинает тащить его прочь с асфальтированной тропы прямиком под сакуру, — смотри, как красиво! Я первый раз вижу цветение сакуры, — он улыбается, подхватывая Мина под локоть, — разве не волшебство? И, правда, волшебство… десятки розовых деревьев с миллионами розовых лепестков, пьянящий запах вишни, что-то неуловимое в самой атмосфере вокруг; Мин расслабляется: теперь картинка полная, и невидимый комок внутри вдруг разжимается, позволяя тому улыбнуться — ну и пусть, он скучный, серый и неинтересный… Зато Хосок рядом. Остальное он уже решит потом. Хосок уверенно и быстро шагает вперед, почти подпрыгивая, когда Мин решает выскользнуть из его хватки: он отдергивает руку и почти сразу перехватывает его ладонь: возможно, Чон удивился, возможно, на мгновение приостановился, возможно, захотел обернуться и вопросительно посмотреть на него — Мин предпочел об этом не думать. Мин предпочел заметить только то, что смех парня сменился тихой улыбкой, а быстрый шаг замедлился. Его ладонь сжала его ладонь. Юнги чувствует, что начинает растворяться, внутри все обжигает. — Спасибо, что пригласил… — тихо говорит парень впереди, замедляя шаг еще больше, — это и правда полезно вот так вот сменять обстановку…и…. Все внутри сбито, перехвачено. Они здесь одни — прочие гуляющие остались в стороне, даже смех парней не слышен в этой части парка. Чуть слышно шумит ветер в лепестках, обрывая некоторые, мягко водя ими в воздухе, плавно опуская на мягкую землю… — Я правда скучал по тебе, Мин Юнги, — выдает Хосок, легко пожимая плечом, — я… — Я тоже, — голос почти срывается из-за сухости во рту, — я… Он умоляюще смотрит на Чона: пожалуйста, пойми меня без слов, пойми все то, что внутри, пожалуйста, я не смогу сказать…. — Я… — неосознанно Юнги делает шаг вперед, ощущая, как перехватывает дыхание, как кружится голова, — мне очень сложно… выражать свои чувства словами, хах…мне намного проще написать с десяток треков, чтобы передать все, но сейчас… — Мин Юнги прячет глаза, сам не понимая, что лепечет и к чему ведет, — я… я правда рад, что ты здесь, — он отважно поднимает голову, смотрит прямо в глаза, — я… Хосок… я…. — Я тоже очень рад, Мин Юнги, — почти прерывает Хосок. Он понимает все. Он ощущает все то, что ощущает Мин Юнги, и ему как никогда страшно, он не готов… Все это может выйти из-под контроля, и как сильно бы он этого не хотел… сердце бьется быстрее, когда он смотрит на Мин Юнги, но он не может, не может… Голос его громкий, бодрый, уверенный: — Спасибо еще раз за приглашение, — Чон быстро вырывает руку из руки Юнги, делая шаг назад, — найдем парней?***
Возможно, это вовсе и не слезы катятся по его лицу — возможно, просто капли воды из-под душа. Возможно, просто эта вода сегодня чуть более солоновата, чем обычно. Горячая вода медленно стекает по лицу, по волосам, по обнаженному телу, пока в сердце еще более горячий пожар: он слаб, он не может себе сопротивляться, он хочет сдаться, он уже сдался, он больше не может… все то, что у него в голове только мучает его, он борется с самим же собой, все это напоминает бесконечный круг, каждый виток которого уничтожает только больше изнутри, съедает его, каждый день откусывая все больший кусок. Он слаб, и он сдается. Хотя бы на этот вечер. По крайней мере, эта задачка решена: он безнадежно влюблен в Мин Юнги. Но может ли он позволить себе это? Может ли позволить себе чувствовать, может ли позволить себе сдаться, забыть все то, что он долгие года выстраивал вокруг себя? Больно. Грудную клетку сдавливает, и ему трудно дышать. Он выползает из душевой кабинки, опирается о раковину, почти задыхается. Да, он настолько влюблен в Мин Юнги. И он настолько ненавидит себя. Когда….когда он взял его за руку в парке… под сакуру…. Хосок закрывает глаза, в деталях вспоминая все. В деталях проецируя у себя в голове розовые лепестки над головой, его небольшую холодную руку в его руке, его искрящийся потерянный взгляд, все его несказанные слова на губах — кажется, Чон слышал очертания каждого… Он закрывает глаза и видит его — смущенного, робкого… невероятного, прекрасного…. Влюбленного тоже. Это было видно слишком хорошо. Сердце вырывается, сердце рвется выбежать из ванной и разыскать его, сердце просится… Он не может больше сопротивляться. Он сдается. Быстро одевается, выдыхает, понимая, как, наверное, больно сделал Юнги — отчего опять все режется внутри, перемалывая каждую косточку в грудной клетке. Ему горько от того, сколько боли мог причинить Юнги… Он слаб, он знает. Хочется извиниться тысячу раз за то, какой он ужасный человек... Хосок отказывается быть сильным, отказывается бороться со своими ментальными проблемами, отказывается сражаться за свое спокойствие сейчас. Отказывается в пользу Мин Юнги. Он выбирает Юнги. Легко шагает по теплому полу босыми ногами, слыша тихое сопение парней за приоткрытыми дверьми в спальнях: они заснули почти сразу после прогулки, наперебой обсуждая кинофестиваль - Хосок только делал вид, что слушает, хотя, на самом деле, больше всего ему хотелось поговорить с Юнги. Или просто побыть рядом. Он проходит по большим арендованным апартаментам где-то в центре Пусана, пересекает коридор, оказывается в просторной гостиной, где уже расстелен диван для него. Чон точно знает, что Юнги не спит — по- другому быть не может. Небольшая дверь на французский балкон в гостиной открыта: оттуда виден неторопливый сонливый Пусан, местами покрывшийся розовыми веснушками сакуры и разноцветными бумажными фонариками, слышен шум редких машин, пересекающих тишину… Легкую прозрачную тюль поддувает слабым, еще холодным весенним ветерком, а он стоит там, на улице, опираясь на перила в одной только футболке: захотелось по-детски захныкать, обхватить его всего, затащить под одеяло, согреть… Боже, ну почему он такой, почему он причинил ему боль? Невыносимо от себя. Он оказывается на пороге балкона быстрее, чем может подумать — на Юнги нет лица, он подавлен, сгорблен, ссутулен еще бы… Хосоку хочется самому себе дать пощечину за то, что сделал в парке. Мин не меняется в лице, только едва приподнимает подбородок, якобы спрашивая: ну, пришел меня добить? И сказать теперь все словами? Я не готов, но слушаю — говори! Чон выдыхает, окончательно принимая решения полностью сдаться. Два шага, и он рядом с ним, рядом с Мин Юнги, он быстро тянет руки вперед и прижимает его к себе даже слишком быстро, сорвано, почти истерично: хочется прокричать ему обо всем на свете, хочется, схватить его и никогда не отпускать, хочется признаться ему во всем, но вместо этого он молчит — знает, что здесь не нужны слова, а Мин Юнги не нужны слова особенно. Хосок перемещает свои руки ему на лопатки, прижимает еще ближе и, сдавленно дыша, приближается к губам, застывая в сантиметре, судорожно выдыхая: все внутри кипит, верещит, тревожится, и он порывисто срывается, прикасается к губам, ощущая, как Юнги выпрямляется, подтягиваясь — он не сопротивляется, тянется ближе, но почти не шевелится, будто бы парализованный… Чон кладет руки ему на шею, усиливает поцелуй, чувствуя, что сердце его больше не в его груди, чувствуя, что сам себе он больше не принадлежит. Да, он слаб. Но с Мин Юнги он готов быть слабым. Юнги, наконец, кладет свои руки ему на талию, приближается ближе, чуть вжимается — ему нужно было время, чтобы осознать происходящее, чтобы понять, что происходит, чтобы распробовать его губы и осознать, что все это не кажется ему, что все это реально…. теперь он сильнее впивается в губы, сильнее прижимает Чона к себе, сильнее сжимает пальцы на его торсе — от него вкусно пахнет, и это кружит голову, ему не хватает воздуха, но он не отрывается, хватаясь все больше за его губы, хватаясь за каждую частичку его тела… Он мокрый, еще горячий после душа, и это сводит с ума: Мину хочется плакать, ему хочется уткнуться ему в грудь, хочется вывалить на него все, но вместо этого он обеими руками начинает обнимать Хосока; все его существо тянется ближе, весь он сам вжимается в парня, пока по телу бьет самый настоящий электрический ток: мягкие теплые губы Чона то нежно касаются его, то с усилием мокро вжимаются. Носы соприкасаются и когда обоим совсем невозможно дышать, Хосок аккуратно отрывается, прикасаясь ко лбу Юнги своим: тот тяжело дышит, прикрыв глаза, его пальцы все еще на талии Чона — аккуратно проходятся по его телу, будто намагниченные наэлектризованные. Не успевает Хосок уловить хотя бы одну мысль, как руки его ложатся на холодные щеки Юнги, притягивая ближе: он целует его вновь — уже более тихо, спокойно, размеренно, в то же время сладко, то иногда мягко задерживаясь, то почти чмокая его, пока Юнги не просит большего — он опять вытягивается, приближается ближе, полностью растворяясь в Хосоке: он обнимает его за шею, плавно перемещая пальцы, аккуратно поглаживая влажную кожу. — Юнги… Юнги… — он тихо шепчет, отдаляясь — руки все еще на лице, — я так слаб, я не должен был… — Что? Прекрати, Хосок... - Юнги успокаивает, сорвано дыша, - это ведь... нормально... — Нет, нет, — парень отдаляется, качая головой — лицо нахмуренно, брови сдвинуты — ему больно, и он почти хнычет, — не в этом дело...я не должен был, я ужасный человек… Я — эгоист, я… — Хосок?..- Юнги приподнимается на носочках, пытаясь притянуть его ближе, — расскажи мне… что такое? — Это… — Чон сглатывает, — я… мне нужно… мне нужно разобраться в себе… Мин Юнги будто ошпаривает. Ну, конечно… прикрывая рот, он отступает чуть назад, и больно теперь и ему: его сковывает со всех сторон и бьет дубинкой по голове, воздуха вокруг становится как будто меньше. Так же всегда говорят, когда хотят отшить? — Нет, нет, — Хосок понимает, как это звучит, хватает Юнги за руку, — правда, у меня… у меня проблемы, понимаешь? — он сорвано улыбается, в глазах почти стоят слезы, — они в моей голове…- неосознанно он бьет себя по виску, — и я…. Я так сильно не хочу ранить тебя, потому что… потому что… ты для меня…очень важен, — он вздыхает, — Юнги, я не имею никакого права причинять тебе боль, и я не хочу этого делать, но уже сделал, — он делает еще один шаг назад, — я не хочу стать для тебя проблемой еще больше… мне нужно разобраться со своей головой. Про-ос-сти меня…- губы дрожат, все тело тоже. — Я не понимаю… — тихо, сдавленно говорит, смотря вниз, — я ничего не понимаю… — Я знаю, прости, но я… — он обхватывает руку Юнги, — я хочу… но я не имею права позволять себе…. Я…. — мысли совсем теряются, путаются, — дай мне время, прошу, мне нужно понять, что со мной происходит… — Так расскажи мне? — он склоняет голову, понимая, что сейчас расплачется, — я помогу тебе, я все пойму… — Я не имею права грузить тебя, я не хочу нагружать тебя своими проблемами… — он качает головой, сорвано дыша — Но я хочу этого.? — пытается приблизиться, склоняет голову, — я хочу тебе помочь, я хочу сделать все, чтобы помочь, я хочу быть рядом... — Никто и никогда не хочет нагружаться чужими проблемами, — горько усмехается Чон, и он почти ничего не видит вокруг себя: слезы заполоняют глаза, — дай мне время, Мин Юнги. Мне нужно время… — Для чего? — слезы катятся по щекам. Он не может сказать, потому что ком стоит в горле — еще немного, и он разрыдается вслух, громко, как ребенок. Время для того, чтобы понять себя, разобраться в себе и вернуться к нему тем человеком, которого Мин Юнги достоин. Или время для того, чтобы Юнги остыл, забыл о нем, оставил свои надежды, выпустил из сердца. Время для того, чтобы уже не вернуться обратно.