***
Внутри все тревожно-волнительно и вместе с тем сладко натянуто и напряжено, когда они идут по улице плечом к плечу; молчание, растянувшееся между ними, звучит гармонично и правильно — сейчас не до слов, сейчас не до звуков голоса, сейчас достаточно того, что они рядом друг с другом. Мин слепо шагает за парнем, вскоре теряясь в городе — он не знает, где он находится, не подозревает, куда конкретно они идут, все его мысли сконцентрированы на том, что плечо жжет от такой близости с Хосоком — еще немного, и на его ветровке будет выжжена самая настоящая дыра. Ноги его почти отказывают, когда мизинец Чона случайно задевает его собственный — возможно, только случайно. Хосок не убирает руку. Мин тянется ближе, перехватывая его мизинец. Тяжелым монолитным прессом давит в груди и перехватывает дыхание, рвутся нити и натягиваются новые, и в какой-то момент Мин вообще теряется в пространстве: так неважно, куда они идут, главное, чтобы это не прекращалось… Что? Там, за пределами этого прикосновения есть что-то еще? Есть какой-то город с миллионами жизней, сотнями тысячами людей, с какими-то событиями? Разве действительно в этот момент реально что-то еще, кроме того, что его теплая ладонь на его ладони? Разве может быть сейчас что-то более существенным, чем его длинные переплетающиеся пальцы? Теплый большой палец аккуратно поглаживает его ладонь, пока пальцы Мина не обхватывают его, прижимаются ближе, крепко сцепляются; Юнги почти сорвано дышит и робко поднимает взгляд на Хосока, шагающего под боком — он опять улыбается. Как и всегда. Мин улыбается в ответ, и Чон опять как-то робко отводит голову, втягивая шею; только сейчас парень осознает, что что-то в Хосоке изменилось: он еще не понимает что конкретно, но… но это чувствовалось во всем — в легкости его движений, в искренности улыбки, в чистоте взгляда… Юнги не замечает, как парень начинает все медленнее шагать, а перед ними появляется невысокое белое здание в два этажа за кованым забором; краем глаза Юнги примечает, что оно похоже на те строгие государственные муниципальные заведения, где постоянно проходят какие-то мероприятия на бесплатных основах — он и сам в такое место ходил в детстве, когда они еще жили в другом районе над круглосуточным продуктовым магазином, а в семье почти не было денег... Сердце его запинается, когда он переводит взгляд, и теперь серьезные мысли начинают закрадываться в его голову; незаметно, он сжимает ладонь Хосока сильнее, улыбка исчезает с лица, и он вопросительно смотрит на молодого человека: в таком месте уж явно не бесплатный кружок по вязанию или рисованию, да и на театральный клуб это слабо похоже. Чон не отвечает, только улыбка его становится менее отчетливой; он дышит спокойно, спина его расправлена, взгляд открыто смотрит перед собой, когда они заходят на территорию этого странного места; здание окружено парком и аллеей, впереди виднеются тонюсенькие бледные фигурки людей, которые один за другим исчезают за дверьми. У Юнги плохое предчувствие, и он опять глядит на Хосока — тот не говорит ни слова, лишь спокойно подходит к скамье у аллеи и аккуратно усаживает Мина на нее: — Тебе туда не нужно, — он отвечает тихо, глядя в самые глаза, и взгляд его настолько уверенный спокойный, что и Мин успокаивается сам, хотя в голове миллион вопросов, — можешь пока прогуляться по парку…. Я закончу через полтора часа, — вздыхает, отпуская его руку, отходя на шаг назад, — спасибо, что ты рядом.***
Девяносто минут тянутся почти что как вечность — Мину почему-то страшно отойти далеко от этой скамьи, и он время от времени поднимается, делает пару шагов и садится обратно; на здании нет никаких табличек с названиями, здесь совсем нет людей и почему-то пахнет штукатурной, стройкой — как будто это место только недавно построили… Здесь неспокойно, гармония вдруг почти что теряется внутри него: она сконфужена, смущена и ей хотелось бы спрятаться где-то в дальней складке его души. Пытается вглядеться в пустые окна, но ничего не видит, пытается вслушаться, но здесь не слышно ничего, кроме пения птиц в кронах высоких деревьев. Холодно и волнительно — солнца над головой почти совсем не видно из-за деревьев. Когда люди начинают выходить из здания, все они кажутся Юнги будто призраками: худые, бледные, почти что прозрачные, они медленно выползают из здания и стремятся прочь с территории, почти не переговариваясь меж собой. Хосока не видно, и Мин волнительно вжимается руками в колени, провожая взглядом этих странных людей — многие улыбаются, уверенно глядя вперед, но лишь единицы обмениваются словами и то, что они говорят друг другу, расслышать невозможно — слова их слипаются, прерываются ветром и шумом с дороги, долетая до Юнги в виде одной смешанной кучи звука. Хосок не появляется и тогда, когда поток людей покидает здание, и Мин начинает беспокойно гипнотизировать двери, почти что решая пойти за ним внутрь; но почему-то по-глупому страшно, будто, зайдя внутрь, он узнает огромную страшную тайну и достанет скелета из его шкафа, ведь… ведь вдруг он не готов? Что это за здание? Что там происходит? Что это за люди? Выдыхает. Нет, успокойся. Ты все уже для себя решил. Он прикрывает глаза, пытаясь успокоить внутреннюю дрожь, когда слышит краем уха звук закрывающейся двери и неторопливые медленные шаги к нему. Мин открывает глаза и видит свое солнце, но только вот оно… не светит. Хосок теперь и сам выглядит бледным призраком, от лица которого отхлынула вся кровь, а из глаз вытекла жизнь; Чон выглядит выжатым, усталым, почти что не держащимся на ногах, и Юнги почти вскакивает с места к нему навстречу, но тот оказывается быстрее и садится рядом на скамью. Какое-то время он молчаливо смотрит перед собой, а затем складывает руки в карманы своей джинсовки и почти скукоживается — Юнги безропотно терпеливо ждет, не подгоняя его, но изнемогая от происходящего. Медленно, плавно и тихо Чон Хосок выдыхает и также медленно начинает боком наклоняться к Юнги, пока не находит его плечо и не припадает к нему, чуть опуская голову ниже. Парень выглядит раздробленным, безжизненным, опустошенным, и Юнги взволнованно глядит на его макушку, тело его тоже парализовано — он не может шевельнуться, не может приблизиться ближе, не может взять его за руку, хотя надо было бы… — Хосок… — хрипло начинает он, почти переходя на шепот, — что… что это за место? — Это… — он сглатывает, — это реабилитационный центр, созданный для… для людей, пытавшихся покончить с собой. Мин Юнги молчит, глотает язык, тяжело дышит, ощущая недостаток кислорода; мысли ошпаривает, и он все еще парализован, только теперь ощущает, как каменеют его конечности, в голове немного кружит. Реабилитационный центр для суицидалов…. Сжимает глаза, выдыхает, чувствуя как от самой макушки до кончиков пальцев пробегают мурашки, и он, наконец, берет себя в руки и расковывает себя — рука его быстро находит руку Хосока, и он прижимается ближе, все еще не произнося ни слова, давая Чону время и… и спокойствие. Он здесь для того, чтобы быть рядом — только для этого. Важно об этом не забывать. — Юнги, — он находит в себе силы усмехнуться, — я здесь в качестве волонтера, я помогаю…. Веду группу… вел. Вел группу. Сегодня было мое последнее занятие с ними… Я… Каждое слово будто вытягивает из Хосока жизнь, и он тускнеет больше и больше, и, так глупо, но он продолжает улыбаться, глядя перед собой. Мин срывается и, поднимаясь со скамьи, уверенно начинает тянуть ничего не понимающего Хосока за собой — тот следует почти слепо, но ступает за ним слабо, будто в сонной дымке шагая за парнем: — Мы куда? — К тебе, — спокойно отвечает Юнги, ощущая, как сильно бьется его сердце, — тебе сейчас нужно отдохнуть и хорошенько поспать.***
В его квартире слабо пахнет кофе и более отчетливо улавливается запах печенья с корицей; еще утренний свет падает из окон на пол, делая это место таким уютным и домашним... Юнги только сейчас понимает, что вся эта квартира выглядит буквально как Хосок — разноцветные книжки на полках, цветы в горшочках, разные подушки на диване, в шкафу с десяток сортов чая, а стены увешаны милыми картинками… Тишина — только из приоткрытой форточки где-то на кухне слегка слышен внешний мир; Юнги и не подозревал, что так соскучился по этому месту, как и не подозревал то, насколько оно ему в самом деле нравится. Они, тихо шоркая ногами, быстро следуют в спальню, Юнги за руку тянет Чона за собой: оба молчат. У Хосока нет сил на разговоры, а Юнги они сейчас не требуется. Чуть приоткрытая форточка, свет, едва пробивающийся через занавешенное окно, застеленная постель — только они оказались в спальне, и самого Юнги потянуло в сон: он ведь так и не спал в поезде... хотелось бы тоже лечь, растянуться на кровати и провалиться в сновидения… Он отпускает руку парня и подходит к кровати, расстилая ее, пока Хосок где-то сзади начинает переодеваться в домашнюю одежду; Юнги сконфужено и смущенно цепенеет - ему слишком неловко смотреть на то, как парень переодевается, и он упорно глядит перед собой, пока он позади. — Юнги… — слышится из-за плеча, и Мин аккуратно оборачивается — тот уже в пижаме, — я… мне нужно так много всего тебе сказать, — слабо улыбается, подходя ближе, — я… страшно представить, какая картинка у тебя в голове, ты же ничего не знаешь… — Это сейчас не важно, — он выпускает воздух из легких, притягивая Хосока к кровати и как-то неловко укладывая его: сердце сжимается от того, как сильно ему хочется, чтобы Чону было хоть чуть-чуть лучше, — поспишь, отдохнешь, а потом… Чон ложится на кровать, не выпуская его руки, глядя на него снизу вверх; глаза его чуть-чуть припухли, но смотрит он с благодарностью, почти с восхищением… — Отдыхай… — Юнги пытается вытянуть свою руку и уйти на кухню, чтобы не мешать, но Хосок не дает этого сделать: — Юнги… — он скомкано улыбается, выдыхая, — не уходи? Пожалуйста, — обхватывает пальцы, — побудь рядом. Сначала он ничего не отвечает, молчит, слышит только, как все внутри него скрипит и натягивается: больше всего на свете он не хотел сейчас уходить. Улыбается, все же выпуская руку из его руки, начиная медленно расстегивать ветровку: — Я возьму твою домашнюю одежду? — улыбается шепотом, — лежит все там же? — В этот раз у меня нет сил придумывать повод, чтобы ты остался рядом, — Хосок кивает Юнги, наблюдая за его движениями, - я просто хочу этого. — А у меня нет причин этого не делать, — парень сухо усмехается, вспоминая тот вечер, когда они впервые уснули друг рядом с другом: пьяненькие, промокшие, усталые, еще не особо понимающие, что происходит… Да и сейчас ситуация была не самая внятная: отличительной чертой было то, что они не задавали к ней вопросов, понимая, что все разрешится. Все уже разрешилось — теперь нужно только немного времени и… сна. Мин Юнги аккуратно ложится на кровать рядом, Хосок лежит на боку, к нему спиной, свернувшись калачиком; молотком бьет по внутренностям, трезвонит в ушах и сводит руки, ноги, все внутри… волнительно быть вот так рядом, так близко, волнительно хочется быть еще ближе, волнительно страшно это сделать, будто, протяни он руку, Чон упорхнет, как бабочка. Не оборачиваясь, Чон находит его руку, прижимает к себе, сам приближаясь к нему ближе; кладет руку Юнги себе на талию, кладет на нее кисть, останавливаясь у пальцев, мягко проходясь подушечками. Юнги двигается еще ближе — он смущен, и от этого в какой-то момент он трескается: — Я… я ведь тактильный двоечник, знаешь? — парень чувствует, как загораются его щечки, и он утыкается лбом в его спину, смеясь над собой же, — я не умею… не могу трогать людей…. — Я же учитель, — шикает парень, лукаво смеясь, — научимся. — Придется стать отличником, — почти боязно он хватает его руку, крепче сжимая, — отдыхай, — чуть вытягивается, оказываясь почти у его уха, аккуратно кладет голову на подушку, улыбается: Чон уже почти спит, и Мин борется с тем, чтобы не обхватить его еще сильнее, прижать к себе, развернуть, схватить его лицо…. И… Нет. Он тихо улыбается, устраивая голову совсем рядом с его затылком, рядом с его волосами. Сейчас он здесь для того, чтобы быть рядом.***
Он трепетно смотрит на него, не будучи в состоянии оторвать взгляд; крохотный, как котенок, парень утыкается носом в подушку, размеренно дышит, и Чон почти что трескается от умиления, пока его пальцы почти незаметно проходятся по волосам Мина. Внутри спокойно, хорошо. Наверное, впервые за многие, долгие годы. Сейчас Чон понимает, что уехать так поспешно из Пусана было тогда верным решением — не случись этого, он не разобрался со всем тем, что происходит в жизни и в его голове, не уедь он тогда, он не смог бы позволить себе сейчас просто радоваться тому, что Мин Юнги рядом; нет, определенно точно, не случись то, он бы корил и винил себя, а щупальца страшных мыслей окутывали бы его голову со всех сторон. Но не сейчас. Сейчас он чувствует себя счастливым, окрыленным. Влюбленным. И это лучшее, что с ним случалось. Он всматривается в спящее лицо, чувствует, как бьется собственное сердце и медленно улыбается, приближаясь к нему ближе — потому что иначе не может… не может сопротивляться себе, не может отказать себе, не может не быть рядом с Мин Юнги, потому что…. Он не знает почему. Определенной причины нет и одновременно с этим причина одна-единственная: это сам Мин Юнги. Все в нем и вне его, рядом с ним, вокруг него… от макушки до мизинцев на ногах. Рука, дрожа, застывает сначала в воздухе, замирает в считанных миллиметрах от его щеки, пока он закусывает губу, а потом опускается на щечку — в этот раз он позволяет своим пальцам больше, и они мягко, почти неосязаемо проходятся по коже и перебегают чуть ближе к уху, поглаживая. Она мягкая, бархатная… Парень плавится внутри и внутренности начинают походить на тянущийся плавленный сыр, который подогрели в микроволновке. Мин во сне съеживается, и дыхание его слегка сбивается, когда он просыпается; не успевает он открыть глаза, как начинает улыбаться, и немного потягиваться всем телом; Хосок не торопится убрать руку, лишь, склоняя голову, улыбается, мило глядя на Мина: — Прости, что разбудил, не смог сдержаться…. — шепчет. — Ничего, — он кладет свою руку поверх его, начинает улыбаться шире и, открывая веки, впивается взглядом в парня напротив, — я готов просыпаться от такого хоть каждый день, — смущенно смеется. — Звучит слишком уверенно, — он крадется рукой ближе к волосам, устраивается на подушке поудобнее, — скажи, ты ведь и в тот раз проснулся? — Проснулся, — отвечает почти смущенно, отводит взгляд, — но… но тогда не открыл глаза. Почему-то. Сам не знаю. — Да это не так важно, — он закусывает губу и чуть медля убирает руку, — я хочу все тебе рассказать, все, что происходило со мной и то, почему я тогда уехал из Пусана, хотя… хотя больше всего на свете не хотел уезжать, — отводит взгляд, — от тебя. Молча он привстает с кровати и проводит рукой по волосам, выдыхает — терапия и препараты заметно помогли ему, но… но все равно впереди был еще долгий путь для того, чтобы полностью прийти в норму. Как говорит его психолог — важный шаг начать доверять людям, открываться, говорить с людьми… — Юнги, пожалуйста, не подумай, что я гружу тебя своими проблемами, — он опирается о свои колени, глядя перед собой, пока Мин продолжает лежать на кровати, с серьезностью глядя на молодого человека, — но… но то, что происходит между нами… — он смущенно хихикает, подрагивая плечами, — я хочу верить, что нас впереди что-то ждет, и я хочу идти туда вместе с тобой…ты должен знать это. Может, я и преувеличиваю, может, для кого-то это и не будет поводом для таких сильных переживаний, но… я просто человек такой, — Хосок оборачивается, мягко улыбаясь, — я проходил курс терапии и антидепрессантов, только недавно закончил и… — он вздыхает — ему явно тяжело. Юнги приподнимается вслед за ним, молча кладет руку на его колено; взгляд — понимающий, бесценный, глубокий… Хосоку становится проще: — Это произошло еще тогда, когда я учился в школе, — он чуть опускает взгляд, — у меня самая обычная семья…. Была. Отец — бухгалтер, мама — медсестра, старшая сестра, которая заканчивала школу, и я… Ее звали Давон, — лицо парня как будто сереет, — я… она…. она была моим примером во всем: лучшая ученица, прекрасная танцовщица, гордость семьи… у нее было много друзей и она собиралась поступать в Сеульский университет на врача… — делает паузу, — она покончила с собой в ванной нашего дома, пока не было родителей, а я нашел ее, — взгляд становится стеклянным, — еще теплую, но уже синюю… Еще с кровью, но уже без дыхания. Если бы я вернулся тогда домой хотя бы на 10 минут раньше….- он опускает голову, Мин приближается ближе: ему самому больно, и сердце его колется на куски, — никто… никто из нас даже не заметил, что за ее улыбкой скрывается расстройство пищевого поведения и депрессия…. Никто из нас даже не подозревал, не заметил, пока она громко хохотала за обеденным столом, пряча еду, а потом выбрасывая ее…. — медленно он выдыхает, хотя хочется разрыдаться вслух и с громкими всхлипами, — никто из нас вовремя не сказал ей нужных, необходимых слов, я сам ничего ей не сказал, хотя даже одно слово могло бы…. — заикается, сглатывая, переживая все эти моменты заново, — я, вроде как, это все проработал с психологом, — выдыхает, поднимая глаза вверх — Юнги видит, что в них стоят слезы, — и мне правда лучше, но мне сейчас нужно пройти через это, рассказать это вслух — никто ведь и не знает, кроме родителей, — Юнги находит его пальцы и крепко сжимает их, — все эти годы я нес это все в себе, винил себя и из-за этого ненавидел себя, спасался в том, чтобы помогать другим и поддерживать их, совсем забывая про себя… Запретил себе сближаться с людьми, — сорвано смеется, — думал, что так защищаю себя, а на деле только рыл себе могилу глубже. — Хосок… - все внутри горит пожаром и пламенной смолой скатывается в груди. — Но мне вдруг разонравилось рыть ее, захотелось выбраться, — он смотрит прямо на Юнги, — это начало происходить, когда брат моей ученицы начал написывать мне в инстаграме, потом подвозить на машине, показывать свою музыку и быть таким невыносимо милым и… — глупо смеясь, он шмыгает носом, закрывает глаза — слезы все ж таки стекают по его щеке, — и мне совсем-совсем разонравилось сидеть в этой яме, когда этот парень держал меня за руку под сакурами в Пусане, когда я увидел в его взгляде столько всего, что и в целой книге не описать, когда… Но последней точкой стало то, что я обидел его все там же, в Пусане, но уже на балконе, я… кх… — Хосок обхватывает его руку двумя руками, приближаясь ближе, — каждый раз, когда мы сожалеем о прошлом, мы воруем это время у будущего, которое может быть лучше; у прошлого только один исход — оно уже случилось, и его не исправить, а… а у будущего есть… вариативность, — усмехается, — есть шанс, что оно будет лучше. И от этого интереснее жить… мне хотелось видеть себя в будущем с тобой, — он смотрит исподлобья, ощущая, как краснеют щеки и горят уши, — но я не мог позволить себе, чтобы я утащил тебя с собой в свое же прошлое, в свою же могилу. Мне необходимы были эти полтора месяца, чтобы это понять… прости, что я не писал, не звонил, представляю, сколько боли… Мин заставляет его замолчать, прислоняя большой палец к губе — слегка проводит им, затем поднимается к щекам, аккуратно вытирая слезы; молчит, чуть приоткрыв губы, внимательно глядя на его лицо — он переполнен эмоциями, грудь вибрирует от чувств, стальными пластами в нем опадают мысли, но все, чего он хочет — это чтобы Хосок успокоился и не переживал, чтобы ему было хорошо и легко, чтобы эта боль навсегда покинула его… Не раздумывая, все это он забрал бы себе только чтобы Чон перестал страдать. — Прошло столько лет, — тихо продолжает Хосок, слезы все так же скатываются по щекам, — а я только сейчас вышел с ее похорон* — он выдыхает, поднимая голову наверх, — фух… Мин Юнги медленно опускает свои руки на его талию, приближается, заключает в объятия. Хосок кладет свою голову ему на плечо и заметно успокаивается, закрывая глаза — хорошо, спокойно; сердце отбивает удары уже почти без боли, глаза не болят от слез и теперь хочется целую вечность просидеть вот так — в теплых уютных объятиях, пока где-то на улице разливается закат, течет жизнь… но здесь, в этой комнате, все иначе - все немного притормозилось, замерло, застыло, как в невесомости. Они вместе ложатся обратно на кровать, и им трудно оторваться друг от друга — Юнги цепко хватается за руку учителя, смотрит в его глаза, тяжело дышит: — Я не только тактильный двоечник, — робко начинает Юнги, остро ощущая, что настала его очередь говорить, — но я еще и двоечник в человеческих отношениях и разговорах, — сухо усмехается, — ты ведь заметил это? Мне всегда было проще отмолчаться и быть незаметным, пропустить мимо себя и не участвовать. Но одна моя подруга сказала, что…. показала, как в жизни важно быть неравнодушным, — делает паузу, поглаживая пальцем его ладонь, видя его внимательный взгляд, — и что этому нужно учиться, и я… и я не только хочу стать отличником, но и получить магистерскую степень, — смущенно улыбается, — мне… мне важно, что было у тебя в прошлом, потому что это — часть тебя, твоей личности и твоей жизни… и я понимаю, как тебе не просто было раскрыться… прости, я все еще не умею внятно говорить, — хрипло бурчит, — то, что у тебя произошло и то, что тебе довелось пережить… Боже… — сжимает губы, сжимает руки, сжимает глаза, стоит ему представить все это, — я хочу быть рядом с тобой, Хосок — и не просто быть рядом, ведь…кх… — Давай, говори, — подначивает парень, хитро улыбаясь, стирая с глаз набегающие слезинки, — я тебе свою душу наизнанку вывернул, теперь твоя очередь… Помнишь, тогда в машине ты сказал мне, что привык говорить все прямо и не ходить вокруг да около? — Да, я знаю, — с обидой на себя кидает он, — я так про себя и думал, пока не встретил Чон Хосока, одно присутствие рядом которого заставляет меня забыть все существующие слова… Знаешь… столько моментов было, когда я хотел тебе сказать что-то особенное — там, под снегом после вечеринки, в машине, у бабушки на кухне… хотел пьяным позвонить тебе и признаться во всем, а в Пусане, когда мы только встретились, я уже почти начал говорить вслух… Было столько моментов, когда я мог сказать слова и, знаешь, сейчас… сейчас я задумался, — он становится серьезным, — ведь всего лишь слова, сказанные вовремя, сказанные в подходящий момент могут… могут изменить вообще все. Я всегда боялся слов, заменял их молчанием или музыкой и, да, иногда музыка может сказать почти то же самое, но она не скажет того, что могут они. Музыка не сказала бы тебе, как меня кольнуло током, когда наши пальцы случайно соприкоснулись, когда я принес тебе кофе в школу; музыка не скажет тебе, как я переживал из-за своих детских фотографий, которые Наён решила тебе показать, чтобы мне насолить, — он хихикает, — вдруг ты бы посмотрел на меня мелкого с тем шоколадным мороженным и полностью разочаровался бы во мне? — делает паузу, — музыка не скажет тебе так же отчетливо и явно, что рядом с тобой я впервые почувствовал волшебство момента и жизни, распробовал вкус настоящих эмоций, думал о тебе днями и ночами… И знаешь….? Это даже хорошо, что есть одна универсальная фраза, которая может перевернуть мир человека…. И я больше не хочу упускать моментов для особенных слов…. Хосок выглядит бесконечно расслабленным, спокойным, но и уставшим тоже — он выглядит так, как будто только что пробежал марафон длиной в несколько лет и только-только достиг финиша: остается только чувство глубокой бесконечной благодарности. Он устало моргает и не может сказать что-либо, способность составлять логические предложения разбивается о пол как стеклянная ваза — эмоциональные горки выпивают из него все силы, и Мин понимающе мягко улыбается: — Договорим потом? Тебе нужно еще поспать, Хоби… — Ты ведь никуда не исчезнешь, когда я проснусь? — он уже почти опять засыпает. — Никуда.