Вечером 5го сентября Гарри Поттер сидел на кровати за задёрнутым пологом в обнимку со своим блокнотом и напоминалкой, одолженной у Невилла. В прошлом году он брал её пару раз, наблюдая, по мере того, как его память возвращалась, незначительный прогресс в виде бледнеющего жёлтого цвета дыма. Однако в этом году он просил её у Невилла каждый день, ведь то, что показывал артефакт – весьма тревожно. Последние четыре показания сделали Гарри крайне подозрительным, и сейчас мальчик снова нахмурился, глядя на строчки, исписанные собственным неровным почерком.
Визит к Эмбер был столь богат на темы для размышлений о мире волшебников, что его голова после него буквально раскалывалась от новых воспоминаний, а в блокноте, в который он их записывал, закончилось место, и Гарри пришлось заводить новый. В нём он в конце лета, через два дня после Чемпионата мира по квиддичу, поколебавшись, всё же решил отвести и место под записи о новых событиях. А всё потому, что перед отъездом в Хогвартс, когда мальчик расспрашивал Билла о валютах волшебников в разных странах, тот посмотрел странно и ответил, что вчера они уже обсуждали все эти вопросы. Ему не сложно повторить, но, может, Гарри стоит записать, если он так путается?
И вот теперь, полюбовавшись на кроваво-красный дым внутри напоминалки, ещё более насыщенного цвета, чем два дня назад, Поттер устало поставил уже пятую (по количеству замеченных
Обливиэйтов) чёрточку на одной из страниц, и, чтобы ничего не пропустить, принялся перечитывать записи с самого начала – с того вечера, как выяснил, что ради поддержки экономики в сообществе волшебников, фунты на деньги из гоблинских сплавов меняют только в ограниченном количестве (дабы не образовывать переизбытка бумажных денег относительно того, что требуется для нужд сотрудников Министерства Магии). Оказывается, в банке фунты могли и не обменять, если у них уже набрался дневной/недельный/месячный лимит – гоблины не намерены были связываться с валютой, которая не обязательно вернётся им гарантированными галлеонами. Эта новость настолько поразила тогда Гарри, что он битый час расспрашивал, как же тогда обходиться со своими сбережениями волшебникам, живущим в обычных городах и сёлах (Билл заверил, что таких больше, чем три четверти, если считать от общего числа колдунов, но многие из них предпочитают накладывать на дома многоступенчатые антимаггловские защиты).
Оказывается, волшебники, получающие доход только в волшебных деньгах, предпочитали никогда не менять их на обычные, за исключением очень редких случаев, вроде поездки на Чемпионат мира, организованном на маггловской территории. Зато они с удовольствием покупали продукты или одежду у лавочников и фермеров, многие из которых держали бизнес «на стыке», закупая у магглов сырьё и семена, и продавая им «неволшебные» «экологически чистые» продукты, ткани из натуральной шерсти да поделки из самых разных материалов, от дерева до золота. Эти люди, ускоряя некоторые технологические процессы несложным волшебством, числились у магглов частными предпринимателями, платили налоги и в маггловском мире, ничего не нарушая в волшебном – они не продавали заколдованного и имеющего в составе части волшебных растений и животных (продажа зелий под видом лекарств была наказуема). У этих волшебников тоже можно было срочно поменять деньги при надобности, но их курс никто не регулировал. Гарри начал понимать,
каким именно образом Том Аткинсон вёл своё хозяйство, оставаясь при этом в настолько тесном контакте с волшебным миром, что Эмбер легко узнавала новости о, как она выразилась, «популяции Блэков» и политике. Магглорождённым всех других профессий полагалось при необходимости пробовать менять деньги в банке, причём у несовершеннолетних (и их родителей) был приоритет при обмене по сравнению со взрослыми волшебниками. Неудивительно, что Гарри решил это всё записать – информация такого рода всегда бывает полезной. Тем обиднее было, что назавтра он её снова забыл.
Не прошло и двух недель в Хогвартсе, как ситуация с памятью начала выходить из-под контроля. Кэти Бэлл, Шимус Финниган, и даже Джастин Финч-Флетчли сообщили Гарри, что у них уже были дублирующиеся разговоры – наверное, Поттеру нужно лучше высыпаться, раз он с интервалом в два дня спрашивает у них то же самое. В придачу, в сумке он нашёл
четыре (слегка отличающихся) собственных эссе по чарам и два – по трансфигурации. Понятно, почему зелья сделать он на этой неделе не успел. Чтобы избежать казусов в общении с ребятами, приходилось даже после каждой перемены украдкой записывать, о чём были разговоры. Всё, что он с таким трудом вспоминал целый год о прошлом, Гарри уже дважды полностью забыл, и вспомнил заново, после перечитывания блокнотов, лежащих прямо под подушкой так, что их сложно не заметить. Голова от этих экстренных
вспоминаний изрядно болела (нужно заметить, вспоминалось одномоментно больше десяти месяцев событий!). Количество чёрточек на той странице блокнота увеличилось до девяти и Гарри не был уверен, что напоминалка поможет отследить следующие изменения памяти: вряд ли дым мог бы стать краснее. Говорят, что девчонки могут различать больше оттенков, но не то, чтобы это могло решить проблему: нужно было убрать причину.
Сириусу после его последнего письма Поттер решил не писать: эта нехорошая вещь с
Обливиэйтом происходила прямо в школе, и в такой ситуации крестный точно не согласится вернуться в безопасное место. Гарри за него переживал: одно письмо о страшном сне – и Сириус, рискуя попасться аврорам, мчится в Британию. Конечно, готовность помочь грела сердце, но Поттеру очень хотелось бы, чтобы хоть кто-то из родных, которым он небезразличен, был жив, пусть и где-то в тропиках.
Зато он написал длинное письмо Эмбер о тяжести уроков на четвёртом курсе, вскользь спросив её о средствах от забывчивости и рассеянности… Он боялся, что она не поймёт намёк, но в ответ получил подарочное издание Агаты Кристи и бодрое письмо о всяких мелочах, включая пространный абзац о курьёзных случаях, произошедших на той неделе с бабушкой Гретой, страдающей склерозом. Перечитав его несколько раз, Гарри решил, что миссис Аткинсон сравнима в искусстве конспирации с Грэмм – он уловил несколько намёков на тревогу о нём и завуалированный перечень советов только тогда, когда детально вспомнил своё путешествие в прошлое. К сожалению, в письме Эмбер сетовала о необратимости возрастных изменений из-за биохимии нервной системы, из чего Гарри сделал вывод, что с последствиями магической коррекции памяти бороться тоже чрезвычайно сложно, даже с медитациями, о которых говорил Невилл.
Именно поэтому, сверяясь со свежими записями в растрепавшемся от частого использования новом блокноте, сейчас Гарри занимался развешиванием на внутреннюю сторону ткани полога кровати нескольких схем. Одна из них была практически заполнена и касалась его путешествий в прошлое. На ней оставались обведёнными только два вопроса: как Салазар Слизерин уговорил его отправиться назад в будущее – Гарри помнил, что ещё до ужина с Основателем Хогвартса он собирался задержаться в 19м веке; и
зачем ему, собственно, было там задерживаться. Относительно первого ему не хватало, видимо, всего одного воспоминания. Что касается второго, он знал, что к этому напрямую относятся все изыскания в областях шаманизма, магии душ и ритуалов, а также тренировки в «видении магии», но не мог детально восстановить содержание двух разговоров с Леди Элизабет, которые, наверное, и проясняли эту связь. В любом случае, схема выглядела достаточно полной, чтобы Гарри понимал отсутствие связи с актуальной проблемой стирания памяти.
Туда же мальчик приколол листочек с записью о Волдеморте – такой сон приснился ему только один раз, зато потом болел шрам. На данный момент Поттер склонялся к тому, что это событие не связано с путешествием в прошлое, ведь он выяснил, что его артефакт раньше принадлежал Салазару. Однако, событие было достаточно тревожным само по себе, и вполне могло послужить причиной
Обливиэйта, если бы имелось продолжение этой истории, которое он и забыл.
Третью, самую большую, схему Гарри как раз собирал заново. Слабым местом теории о том, что ему стёрли память, когда он случайно что-то не то узнал, было как раз то, что это произошло уже минимум девять раз – его заклинали систематически. Рассудив, что у него вряд ли есть возможность узнавать каждый день непредназначенную для его ушей информацию, Гарри всё пытался вычленить в этой системе какую-нибудь закономерность, опираясь на записи о событиях, которые он не помнил.
К сожалению, найти рациональное зерно в пропавших воспоминаниях никак не удавалось: ему было абсолютно непонятно, зачем бы кому-нибудь было стирать его разговоры с соучениками о том, что они любят, и о том, чем занимаются их родители, или модифицировать память о подготовке домашнего задания. Что из этого
хотели стереть, и есть ли что-то, что забылось случайно? Есть ли в его записях вообще цель
Обливиэйта?
В прошлом году Гарри неплохо поправил сильно ухудшившиеся на втором курсе отношения с остальными учениками, и теперь, хотя его лучшими друзьями по-прежнему оставались Рон и Гермиона, он много общался с большинством сокурсников (кроме слизеринцев), да и со многими гриффиндорцами, а не только с квиддичистами. Кто из них играется с его памятью? В попытке решить эту задачу пригодилось бы логическое мышление Гермионы – умнейшей ведьмы поколения – и Рона, лучшего шахматиста гриффиндорской гостиной. Но напоминалка показала яркий красный цвет уже вечером первого сентября, а первым проблему «заметил» Билл, ещё в Норе… К своему стыду, Гарри, кроме обычной подозрительности относительно неясных врагов, не мог выбросить из головы и другие кандидатуры «стирателей» – всех учеников Уизли и Гермиону, хотя думать так о друзьях было неприятно.
Шла уже вторая неделя, он стал чрезвычайно рассеянным, и несколько новых заклинаний стали бы реально опасными для его долговременной памяти. Бедный привратник на Чемпионате! Но логика в пробелах никак не просматривалась… Да, после нахлынувших воспоминаний о магах 19го века, Гарри начал больше задумываться о том, что он знает о современном обществе магов. С удивлением, он понял, что за три года почти
ничего не узнал о том, чем занимаются взрослые волшебники (кроме Уизли и преподавателей), как устроена законодательная и судебная системы (и это после встреч с Министром, судом над гиппогрифом и рассказом о неправомерном обвинении Сириуса!) Конечно, он стал чаще переводить разговоры с другими учениками на интересующие его темы… И вот, когда он наконец начал получать обрывки информации о современных реалиях, кто-то стирает ему память!
Но, казалось бы, это общеизвестные факты, кто бы из-за них накладывал заклинание? Кому может не угодить его знание о том, что на острове живёт всего около 80000 волшебников, а в Европе итого пропорционально меньше – каких-то пол миллиона (а ведь на Чемпионате по квиддичу было почти сто тысяч, и они поместились на одном огромном стадионе!)
Допустим, он выяснил, что образование в школе платное, но при этом, из-за последнего Договора с магглами, обязательное для всех волшебников, которые сильнее определённого уровня – у остальных может быть дар, обычно тяготеющий к какому-то направлению колдовства, но при этом у них практически нет магических выбросов, а заклинания получаются очень слабые. Не все волшебники способны выложить за обучение стопку галлеонов, поэтому магглорождённым (всем) предоставляется стипендия, а вот если дети, даже сироты, имели одного или обоих родителей-волшебников, им в случае нехватки денег придётся брать ссуду (на выбор, в банке или Попечительском совете школы) и выплачивать долг после окончания школы. И всё же, эту информацию должны знать все бедные дети, точно так же, как и информацию о фермерах-работающих-на-два-мира мог бы повторить ему Колин Криви, который помимо своего увлечения фото узнавал о перспективах применения волшебства к отцовскому хозяйству. Что за смысл, опять-таки, удалять из его мозгов сведения уровня «мой папа продаёт артефакты, но делать умеет только простые, вроде движущихся заколок для волос, а большую часть ему отдают на реализацию другие» и «я хотела бы выводить новые виды животных, но сейчас так тяжело получить лицензию, что скорее придётся идти работать в Министерство, чтобы вернуть долг за обучение»?
Так ничего и не найдя в полученной за день информации, Гарри раздражённо собрал листочки и начал переделывать схему по принципу: в какой день какой период времени отсутствует. К сожалению, и это помогало не сильно: дважды ему стирали память на каникулах, четыре из девяти – вечером или после уроков, когда он, предположительно, был в гостиной, два раза – в библиотеке, и один раз посреди дня – тогда он забыл весь утренний материал. Из этого следовал неутешительный вывод, что недоброжелатель – гриффиндорец, но ничего более конкретного.
В спальне громко хлопнуло окно, и Гарри понял, что он не один. Вздохнув, он снова собрал схемы в одну стопку и, привычно положив их под подушку, отдёрнул полог.
К его удивлению, на подоконнике сидел Дин, вороватым движением быстро сунувший что-то за спину.
– А, это ты, Гарри. Не заметил, что ты в комнате, – сказал он преувеличено спокойным тоном, так, что отпали все сомнения в том, что он что-то прячет. При этом в нос ударил легкий, смутно знакомый запах. Поттер удивлённо вскинул брови:
– Марихуана, Томас? Серьёзно?
– Что, побежишь сдавать МакГонагалл? – набычился он.
– Что я, пай-мальчик какой… Кури, раз так решил, вроде уже не маленький, чтоб слушаться запретов сокурсника. Да и я слышал, что маги, в отличие от магглов, вообще к ней не привыкают. – Отстранённо сказал Гарри, и себе присаживаясь на подоконник, чтобы выглянуть в окно.
– Чудно, – пожал плечами Дин. – На самом деле ты так скромно ведешь себя на уроках – ну, не считая зелья – да ещё постоянно тусишь с Грейнджер, что все действительно думают, что ты пай-мальчик. Иной раз при вас с Невиллом ляпнуть что-то про девок стыдно, такой с виду наивняк.
– Ну ладно Лонгботтом, он с бабулей рос, там, судя по всему, тот ещё лагерь. Но я-то в обычную школу ходил, да не в элитном районе, чай и не в лесу. Какой наивняк, если я траву по запаху узнаю?
Дин усмехнулся.
– Не знаю, Поттер. Вот глянешь на тебя, и постоянно забываются твои рассказы о замесах в предыдущей школе, да ночные шатания в этой. И что ты герой и всё такое, тоже поди вспомни – с виду-то тихоня-воробей, совсем на серьёзного чела не похож. Я-то привык, что у
нас на районе пацаны все ходят осторожно да носят метал, чтоб если что, то цепью врезать – домой попасть без приключений надо ещё уметь.
– Меня, Томас, за такое,
дома бы ждали
приключения. Тётка у меня – настоящий цербер, так что, если неудачная компания – ноги в руки и тикай, и не приведи Господи одежду запачкать, три дня впроголодь и гауптвахта со шваброй. – Гарри замолчал, не желая вспоминать о том, что эту самую «неудачную компанию» ему без особых проблем обеспечивал собственный кузен… – Слушай, а ты не боишься, что тебе на заклинания эффект даст? Или ты до завтра больше не колдуешь?
– Да нет… У меня наоборот, большие планы на домашку по трансфигурации… Оно знаешь, сознание расширяет, в транс вводит, всё такое… Правда, много нельзя, как с чарами Обострения Памяти – потом может быть нервное истощение. А транс очень помогает, на самом деле, учить новое. Тебе, наверное, всё равно – у тебя сила через край хлещет, а я порой даже представить не могу, как так заклятье сколдовать, чтоб не надорваться. Не всегда понимаю, как именно намерение в инкантацию вкладывать, вот и спускаю кучу силы впустую, и уже и не попробуешь снова, пока чуть не отдохнешь…
– Никогда не замечал, что у тебя такая фигня с уроками… – Пробормотал Гарри.
– Да она у каждого третьего… Вон у Рона и Шимуса тоже силища, хоть и не так много, как у тебя, но Рон ленится, а Шимус – торопится часто, вот все и колдуем одинаково так себе. А та же Гермиона усидчивостью берёт – отработает сто раз, да находит оптимум свой рано или поздно. Я, честно, не знаю даже, тебе завидовать, или радоваться, что у меня с моими невеликими пределами хоть плеер работает...
– А как ты вообще силу меряешь? Я ауры скорее ощущаю, как текстуру, что ли, и ещё вроде мерцания, то ли завихрений каких-то. Они же не статичны… И вообще, второй год тренируюсь их видеть, но с некоторыми людьми всё равно без толку…
– Да никак не меряю, что там, мне вообще мало кого «видно», как ты говоришь… Так только, вокруг тебя будто воздух вибрирует, и вокруг тех, кто постарше, тоже. Но знаешь, Гарри, вокруг тебя посильнее будет, чем даже у профессора Вектор, например, потому и говорю, что дурной силы, наверное, много. Я тут на днях мучился с фильтром, хотел радио ближе к окну настроить, да возле твоей кровати такие помехи, что детонация – просто кошмар…
– Кто тут о взрывах, и без меня? – Бодро спросил Шимус, услышав с порога знакомое слово. А после, с удивлением принюхался. – Вы что, у Трелони аромопалочки одолжили?
– Не, тебе показалось. Мы вообще о радио, – небрежно бросил Гарри, приоткрывая окно посильнее, чтобы дым от потушенной уже Диновой сигареты быстрее выветрился. – Дин говорит, волшебство замка, ну и наше тоже, сильно модулирует частоту звука, которую должен выдавать его плеер, он никак не может настроить, чтоб по всей комнате работало одинаково хорошо. – Это был не первый разговор относительно того, как заставить кассетник исправно работать, и Гарри, давно прочитавший вместе с Дином внушительную стопку учебников, лучше остальных сокурсников понимал проблему.
– Шутишь? Я три года удивлялся, что он у него вообще хоть как-то работает – в Хогвартсе очень сильное волшебное поле, тут все маггловские приборы выходят из строя. – Ответил Шимус, присаживаясь на кровать.
– А я три года удивляюсь, почему все в этом так уверены? – Взорвался Дин. – То, что мы можем, применив магию, что-нибудь пролевитировать, не отменяет действия закона тяготения на этот предмет. Почему это пресловутое волшебное поле должно отменять остальные физические законы? И я утверждаю: оно не отменяет, просто при его наличии появляется дополнительный фактор, влияющий на электромагнитные колебания, и должен быть способ его скомпенсировать! Вон, у Филча в подсобке, видали, стоит тостер и электрочайник, он их питает от генератора, причём не бензинового, а на какой-то другой гербологической печали, которую он у Спраут периодически берёт. И ничего, работает в волшебном замке! Или вот, Гарри, ты когда последний раз дома проводку сжигал? Потому что я за всю жизнь – один раз только, мне папа тогда популярно объяснил, что это я был сильно не прав…
– Да лет в шесть, наверное, после уже ничего не ломал – изо всех сил всегда хотел, чтоб в доме ничего не ломалось и от дяди меньше влетало… Меня, правда, всё равно боятся к телеку подпускать, но это от общей нелюбви. Но так, чтоб он, например, сгорел, а не лёгонькие помехи, когда я совсем на взводе, – точно никогда на моей памяти не было…
– Не, ребят, вы не с той стороны заходите. – Покачал головой Шимус. – Оно, конечно, желание важно… ну, то есть, если мы всей комнатой будем постоянно помнить, что Динов плеер работает, и хотеть, чтоб работал и дальше, ему, скорее всего, даже эти…
батарейки… не будут нужны. Но в замке же тонна всяких чар, защита разного рода, и не везде она одинаковая, так что даже если исключить влияние самих волшебников, много проблем от этой неоднородности. Вот колдорадио обычно как на какую стенку повесили, так и не трогают лишний раз, чтоб щиты от чар вокруг приёмника не перенастраивать. А проекты по разработке чар, которые бы преобразовывали излишки магфона, и не давали ему влиять на ток в электроприборах, уже лет сорок как заворачивают в Министерстве, обычно с формулировками, что такая штука тут же съест всё наложенное в каком-то радиусе, а это небезопасно.
– То есть, просто никто не смог разработать нормальную изоляцию? Или ещё нужны трансформатор и бесперебойник?
– Что, прости? Да, в общем, не важно, я к тому, что всё разработанное не допускают к официальной продаже. Оно подпадает в итоге под то, чем занимается папа Рона. И вообще, народ, я чего зашёл, вы что, на ужин не собираетесь?
– Ты что, еда – это святое. Подождите меня пару минут, пожалуйста. – ответил Гарри, ныряя обратно за полог, чтобы прочесть список-от-склероза. Возле домашнего задания стояли галочки везде, кроме эссе по зельям. К своему удивлению, он увидел в списке несделанного и пункт «поговорить с Гермионой о Маховике Времени» – странно, что он до сих пор там, а ведь это важный вопрос…
Когда мальчик снова вник в разговор, парни уже спорили о полезности для волшебников звуко- и видеозаписывающих устройств. Шимус утверждал, что чары от подслушивания отлично справляются с созданием диких помех записи, и их тоже правильно корректировать никто не научился. Потому-то и пользуются только магическими аналогами. Поттер горько усмехнулся: он полтора дня проторчал в библиотеке в поисках каких-нибудь простых чар диктофона, очень пригодившемся бы сейчас, но выяснил, что даже чары стенографии и самописца ему пока не по силам – тренировать и тренировать ещё такое тонкое колдовство. А у использования обычного диктофона тоже был недостаток: это самое пресловутое влияние волшебства на процесс подмагничивания ленты при записи, выдающее потом дополнительные шумы. Ну и не последний по важности аргумент против диктофона – его банальное отсутствие.
Поздно вечером того же дня Гарри в очередной раз за неделю поймал себя на том, что он не помнит, куда и зачем шёл. Он стоял один, посреди пустого класса, а его раскрытая сумка лежала под ногами. Поттер устало потёр переносицу и привычно сунул руку в карман в поисках записки-для-самого-себя, которые за последнюю неделю стали постоянной практикой. На пергаменте был список с проставленным временем сегодняшних событий, недвусмысленно указывающий на автора
Обливиэйта. И, к сожалению Гарри, отрицать очевидное, как он сделал вчера, уже не было смысла. Из памяти снова пропало примерно три часа, и он не помнил разговора с Дином и ужина. Но это не важно, ведь здесь было написано, что сразу после него Гарри и Гермиона должны были встретиться именно в этом самом классе.
Это было больно. Конечно, в целом заботящиеся о нём Леди Элизабет и Грэмм, никогда не давали Гарри развивать наивные надежды о том, что во всех людях нужно искать только хорошее. А те же Дурсли и Снейп, так вообще, всеми силами старались, чтобы Гарри вдруг не подумал, что его все любят. Но ему всегда казалось, что он может рассчитывать на друзей – тех, кто ни разу не подводил его, начиная с первого курса, и помогал выпутываться из опасных приключений (хотя и впутываться в них тоже). Гермиона же помогла спасти Сириуса от дементоров! И вот, попытка просто поговорить с ней о серьёзности последствий использования Маховика – видимо, неоднократная попытка – и его единственная подруга не находит ничего лучше, чем превращать его мозг в сыр ментальными чарами, которыми, по логике вещей, не должны злоупотреблять и взрослые.
В смятении, Гарри развернул Карту Мародёров и нашёл на ней точку, подписанную «Гермиона Грейнджер». Несмотря на поздний час, она была не в гостиной, а в туалете Плаксы Миртл. Не особенно понимая, зачем, Поттер набросил мантию-невидимку и прогулялся туда, хотя заходить не спешил. К его удивлению, звуки, которые доносились из-за двери, тяжело было интерпретировать иначе, чем рыдания. Он подумал бы, что это Миртл, но всхлипы перемежались отчаянными «Гарри не понимает…», «Я должна была», «Для его же блага». В общем, Гарри сделал вывод, что Гермиона слегка раскаивается в том, что с ним делает, но считает себя поступающей верно.
***
Немного поостыв к утру от первоначально захлестнувшей обиды (хотя он и был подсознательно готов к тому, что это – кто-то из друзей), Гарри решил, что бросаться на ведьму с обвинениями – не выход, она просто ещё раз его заколдует. Но характер не позволял и просто нажаловаться на подругу декану – он был не готов ни «стучать» на кого-то настолько близкого, ни к тому, что за совершённое девушке будет грозить серьёзное взыскание, ни к тому, что ему, возможно, вообще не поверят, как это уже неоднократно бывало.
За последующие две недели он больше ни разу не пробовал подойти к Гермионе с вопросом о Маховике, хотя и продолжил вести краткий дневник. С одной стороны, он радовался, что память, вроде бы, больше не пропадала, но с другой, это значило, что он был прав, и виновница – Гермиона. Иногда он ловил на себе её тревожные взгляды, брошенные украдкой, да и сам бросал на неё похожие: она настолько не доверяет Гарри, что готова подвергнуть его опасности стать таким, как профессор Локхарт, а себя – получить санкции от Министерства за применение колдовства на каникулах? Почему она находит
нормальным решать проблемы таким образом, тем более, по отношению к другу, а не врагу?
От этих переживаний его отвлекали и некоторые приятные события: во-первых, Сириус написал, что ему удалось вернуться в безопасное место, а во-вторых, скоро должны были приехать ученики из других школ. Турнир Трёх Волшебников, состязание, которое должно было проходить в Хоге в этом году, обещал быть делом очень интересным и зрелищным, и, что ценно, Гарри будет наблюдать за ним с трибун. Недавно сказанные кем-то сведения о том, что на каком-то Турнире студенты ловили василиска, отбили бы желание связываться с такой ерундой у любого, кто когда-либо сталкивался с этой чудной змеёй.
Ученики других школ производили впечатление. Дурмштранг, казалось, привёз только боевых магов, и Гарри невольно сравнил их с гриффиндорцами 14го века: несмотря на отсутствие мечей, выглядело очень похоже – они одинаково выверенно двигались. Ему даже стало немного стыдно за свой факультет – сегодняшние выпускники были кем угодно, кроме боевиков, а сравнивать их с приезжими не поворачивался язык. Среди учеников же Шармбатона, было много девушек, и нужно было признать,
симпатичных девушек. Жаль, они вряд ли бы обратили свои ясные взоры на мелкого Гарри… Впрочем, какой-то шанс свести знакомство всё же был, ведь там, в прошлом, он худо-бедно говорил по-французски и сейчас тоже мог перевести некоторые долетающие до его ушей фразы – значит, он помнит достаточно для небольшой беседы, а ведь к говорящему на их родном языке гости всегда относятся более положительно.
Но планам на спокойный год не суждено было сбыться. «Как всегда», – мрачно подумал Гарри и припомнил слова Эмбер о чём-то мутном, творящимся вокруг него. Кубок Огня, выбирающий Чемпионов для состязаний Турнира, ни с того, ни с сего, выбросил его имя. Гарри сидел под прицелом взглядов учеников и профессоров, одновременно ошарашенный и как будто оплёванный. Ему никто не улыбался и не аплодировал, все только переглядывались и шушукались.
Может, наивный-Гарри-верящий в лучшее, и не нервничал бы сильно, в надежде, что можно что-то исправить, но он в миг как-то отчётливо понял, глянув на лица окружающих, что ухнули в пропасть все его усилия иметь хорошие отношения с учениками других факультетов, и те самые «связи, которые ему стоит завести», и что взрослые снова не помогут. Они только хмурились, но никто ничего не говорил, хотя организаторы могли бы и возмутиться.
Он сорвался, ещё не дойдя до преподавателей – крикнул хрипло, но всё равно отчётливо слышно в напряженной тишине зала:
– Это ошибка! Магией клянусь, я не бросал своего имени в Кубок! Я не хочу участвовать!
Поднятая рука озарилась сиянием. Но, ожидаемо, всем было всё равно. Ему махнули идти к другим Чемпионам, и он пошёл, а потом слушал не особо активную перепалку между директорами. Профессора Каркаров и Максим, узнав о клятве, сосредоточили свои протесты на попытке отказать Гарри в участии (и он был бы только за), но мистер Крауч из Министерства сказал нельзя, и на этом всё обсуждение закончилось.
Поттер злился. Нет, ну вот так, в лоб? Нельзя – и пусть все подавятся праведными возражениями, нельзя – и гори огнём нормальные отношения с делегатами из других стран, нельзя – и он, Гарри, должен рисковать в опасных состязаниях, и не важно, что он этого совсем не хотел… Кто мог вместо него заключить неразрывный магический контракт? Ведь для любого такого нужно
согласие! Его или его опекуна! И кто у него опекун, если директор выглядит расстроенным из-за ситуации, но не отменяет контракт своей волей?
И никакие гриффиндорцы, радующиеся, что он стал Чемпионом, не смогли поднять ему в этот день настроение, тем более, что второй его самый верный друг ему
не верил, несмотря ни на какие клятвы. Пристраивая рядом с подушкой блокнот с записями-против-стёртой-памяти, Гарри мрачно думал, а
есть ли у него на самом деле друзья, или ему только казалось последние три года, что это так?
Шли дни и лучше не становилось. Он снова оказался в центре навязчивого внимания – люди косились на него и перешёптывались за его спиной. Тяжело было сказать, что нервировало больше – презрительные взгляды, или откровенно жалеющие его, коих тоже было немало. В любом случае, нормальной поддержки было получить неоткуда, ведь даже многие гриффиндорцы, которые были
на его стороне, были отчего-то уверены, что он хотел участвовать. И Рон был в их числе. Гермиона же, потому что ему верила, или потому что чувствовала себя виноватой, всеми силами пыталась его приободрить, но по отношению к ней ему самому было непонятно, смогут ли они общаться так же доверительно, как и раньше. Слизеринцы задирали его меньше, чем могли бы – конечно, они периодически громко спорили в его присутствии, сколько Гарри протянет в первом туре – две минуты или три, но шутки у них были какие-то менее злые, чем у обидевшихся за Седрика хаффлпаффцев.
На следующий же день после выбора Кубка, Гарри написал письма Сириусу и Эмбер. Оба в ответ выражали тревогу и советовали смотреть в оба, Сириус же обещал поговорить с ним по камину. Гарри очень за него переживал, ведь это, скорее всего означало, что он вернётся в Британию. Но, видимо, переживания работали в обе стороны, и ничего тут не поделаешь. Просить миссис Аткинсон помочь Блэку с укрытием Гарри не позволяла совесть – может, она и считала себя должной
лично ему, но помогать кому-то из родственников Мариуса было бы, наверное, слишком тяжело для женщины, столько потерявшей по его вине. Оставалось надеяться, что Сириус сможет скрываться от аврората хотя бы так же успешно, как в прошлом году.
Сам же Гарри в отношении Турнира разрывался между страхом перед самими выступлениями и общей тревогой – теория Моуди о том, что его хотят убить, странным образом перекликалась с мыслями Эмбер по поводу того, что он – «знамя победителей», которое всегда не нравится проигравшим. На этом фоне даже насмешки слизеринцев порой казались предупреждениями об опасности. Хотя проблем с памятью впервые за долгое время не было, мальчик снова плохо спал, и иногда нервно поглядывал на свой браслет, мозоливший глаза заманчивой перспективой путешествия в будущее – одновременно относительно безопасной в контексте создания временных петель и интересной для выяснения, что же творится вокруг. Останавливала его от опрометчивого путешествия очень умная и здравая мысль о том, что нельзя
все проблемы решать с помощью проживания чужой жизни.
Фееричное интервью с Ритой Скитер оставило ему только одно желание – побиться головой о стенку. Он был зол на себя – за то, что так медленно сориентировался и не увильнул от этой беседы, на Риту – за то, что сочинила этот бред и абстрактно – на то, что эта статья могла быть отличным стартом, чтобы его репутация в глазах волшебного мира качнулась либо в сторону дерзкого бунтаря, либо в сторону самонадеянного дурака, жадного до славы – стоит только кому-то пожелать и подбросить Рите немного денег, чтобы она освещала Турнир в том же духе… С тоской, Гарри подумал, что разумнее всего было бы
самому предложить Рите гонорар, чтобы она о нём
не писала, но эффект вполне возможен противоположный – ведь тот же Дамблдор тоже не смог остановить её энтузиазм…
За всеми этими тревогами, Гарри буквально жил ожиданием встречи с Сириусом – атмосфера в школе для него была откровенно тяжёлой, да и уроки выматывали. Занятия по зельям вообще были настоящим испытанием для выдержки, с учётом до сих пор критически злого после конца третьего курса Снейпа. На своих уроках и он, и ученики его Дома, не переминали пройтись по гордости мальчика, поминая то его косорукость, то тупость, и вдохновенно намекая на то, что
такой ученик будет неминуемо принесён в жертву ради зрелищности Турнира.
Как знать, возможно, эти злые шутки бы его не трогали, но раз за разом они настойчиво будили в нём смутные ассоциации, пока Гарри, наконец не
вспомнил… О том, что, видимо, упорно
не хотел вспоминать – рано или поздно он действительно будет принесён в жертву, ведь именно так и заканчивают те, кого сделали крестражем. Поттер сомневался, что хоть кто-то из нелюбимых слизеринцев может догадываться о реальном положении вещей, но это уже было неважно: они запустили лавину. Лавину переживаний, которая привела к тому, что Гарри сорвался и решил сбежать, заодно оттягивая для себя время перед неотвратимо приближающимся первым испытанием.
Убеждая себя, что при отправке в будущее параллельного мира он не сломает время, и успокаивая совесть тем, что он только поймёт, что на самом деле творится вокруг его Чемпионства, и вернётся назад, не меняя чью-то жизнь, в середине ноября Гарри в итоге снова оказался в Комнате Ровэны. Его мысли были безрадостны, но мальчик не сильно переживал. На этот раз он предельно чётко выразил свои пожелания: будущее, возможность узнать, что происходит сейчас, у очевидцев событий, и чтобы его перемещение могло чем-то помочь настоящему «хозяину» тела. Гарри помнил, что настройки браслета должны будут стабилизироваться, и это скорее всего значит, что он станет младше, чем сейчас, и перенесётся далеко от Хогвартса, хотя возвращаться лучше теперь как раз через него. Девчонкой становиться не хотелось, но, в общем, и в этом случае он уже знает, чего ожидать, да и не просит он у артефакта и комнаты, выполняющей желания, чего-то запредельного, что тут может пойти не так?
***
О том, насколько убогой, на самом деле, является его фантазия по части потенциальных неприятностей, Гарри пришлось узнать довольно скоро. Как ни крути, он практически буквально «висел на стенке» и имел весьма ограниченное понимание того, как отсюда выбраться.
Дело было примерно следующим образом: переместившись, Гарри попытался открыть глаза. И где-то между этими событиями
всё пошло совсем не так, как предполагалось. «Это чрезвычайно невежливо» – как будто услышал он прямо в голове, и не понял, как реагировать. Через миг он снова услышал тот же голос, говоривший: «Вон отсюда, прошу по-хорошему!». На это Гарри уже хотел ответить, но не успел, и под ворчание «Совсем уже о..ели», резко куда-то понёсся, и остановился, как будто бы приложившись лбом о стену. После, он попытался осмотреться вокруг, и понял, что видит комнату, как будто немного сверху, хоть и достаточно хорошо, но как бы он не крутился, а углы не просматривались абсолютно.
Так продолжалось некоторое время, – сколько, Гарри не мог сказать. А потом, он увидел перед собой лицо – мальчика лет девяти-десяти, с вьющимися, ярко-рыжими волосами. Его лицо было смутно знакомо, напоминая Гарри кого-то, кого он хорошо знал. Но глаза диссонировали с миленьким личиком очень сильно: воспалённые и уставшие, и смотрящие упрямо-недовольно. Мальчик поджал губы отдалённо-знакомым жестом, и твёрдо сказал, глядя будто бы Гарри в глаза:
– Мои родные против, чтобы я общался с такими, как ты. Уходи, я не смогу тебе помочь. Зеркало закрыто в эту сторону, но за второй кривизной прямой путь в астрал. Удачи.
И на этом мальчик отвернулся, оставив Гарри гадать, кто это –
такие, как он, и считается ли «вторая кривизна» адекватным выходом.
Нельзя сказать, что, пребывая в своём странном заточении, Гарри не разжился кое-какой информацией. Он чувствовал себя странно – казалось, он не ощущает времени, и не хочет есть или пить, в общем-то,
ничего не хочет. Однако, на полочке, прибитой к стенке, висели электронные часы, и Поттер мог оценить, что «висит на стене» уже вторую неделю. За это время он узнал, что на дворе 2017 й год, уже почти конец ноября. Рыжего мальчика зовут Хьюго, Хьюго Грейнджер-Уизли, и он, несомненно, волшебник. У Гарри была неплохая возможность наблюдать за его жизнью, но, почему-то, у него не было ни особого интереса, ни удивления событиям, которым он мог стать свидетелем.
Этот мальчик большую часть времени проводил в своей комнате, читая книги и сидя за компьютером. Иногда он втыкал тоненькие наушники прямо в уши, а иногда – звуки того, что он смотрел или слушал, доносились и до Гарри из динамиков. Научный прогресс явно шёл семимильными шагами: компьютер на столе был маленький, плоский, и мог долго работать без подключения к сети. Экран при этом выдавал картинку хорошего качества, и это всё было несравнимо с тем, что Гарри помнил о новенькой технике Дадли.
За столом Хьюго сидел спиной к ловушке, в которой пребывал Гарри (это было зеркало, исходя из слов мальчика), и вопрос досуга Поттера был решён: он никогда в жизни (или, с учётом его положения,
при жизни) не смотрел так много фильмов и сериалов, и никогда не читал так много всего обо всём. Кроме просмотра видео, Хьюго постоянно что-то печатал, получая в ответ от машины самую разную информацию (Гарри мог только подивиться тому, насколько же хорошо работает поиск информации, и насколько огромны базы данных, которыми оперирует эта техника). А ещё он видел, как мальчик вовсю общается с людьми – что-то печатая или переговариваясь по видео через различные программы, с тонной фотографий и без, с помощью компьютера или маленького, не кнопочного,
скорее всего, телефона. Читал он тоже в основном с техники – книги в комнате были, в большинстве своём, о волшебстве, но у Гарри сложилось впечатление, что они либо не новые, либо просто прочитаны уже раз пять – корешки были немного потрёпаны.
Хьюго был ребёнком, а потому явно подпадал под ограничения о колдовстве. Но в самом доме жили волшебники, а значит, кто-то умный всё же заставил точную маггловскую технику без помех работать рядом с ними. Само колдовство Гарри тоже иногда удавалось наблюдать: когда Хьюго выходил из комнаты, его как будто притягивало к мальчику, и он
следовал за ним, куда бы тот не шёл. В это время к Гарри возвращались какие-то интересы и желания, а потому было немного обидно, что по большей части Хьюго ходит по нужде, да ещё на кухню. На улице он бывал редко, в основном, с какой-то целью, вроде похода в магазин. Иногда мальчик открывал окно и выбирался через него на крышу, по ночам, и Гарри тоже мог полюбоваться на звёзды. Хьюго явно его видел, но больше не пытался с ним заговорить. И, к сожалению Поттера, он был
единственным, кто его видел.
Для себя Гарри, проанализировав названия книг (на эту тему были почему-то одни комиксы), стоящих на ближних полках и то, что ищет Хьюго на компьютере, пришёл к примерно таким выводам: мальчик имеет выраженные склонности к шаманизму или некромантии, то ли он медиум, в любом случае, может работать с такими тонкими материями, как чужие души. Но он
абсолютно не умеет своими способностями пользоваться, более того, всеми силами скрывает от родителей, что всё-таки пытается чему-то обучиться. Гарри видел, как к нему приходят и другие духи, но никогда не задерживаются надолго, раз уж мальчик говорит, что не поможет. Сам же он никуда уйти не мог: на руке Хьюго была проекция браслета-артефакта, с помощью которого Гарри здесь оказался, и каждый раз, когда Хьюго отходил от зеркала (ловушка там явно была слабее), конкуренцию между двумя артефактами выигрывал браслет – Гарри притягивало к Хьюго. Чем дальше они были от комнаты, тем проще для Гарри были попытки занять тело. Хьюго же при этом всегда «изгонял» Гарри раньше, чем тот успевал ему хоть что-то сказать, видимо, наученный горьким опытом общения с призраками, которым уже имел неосторожность что-либо пообещать.
Что было странным в жизни мальчика, так это то, что он большую часть времени был дома один. Он готовил себе дважды в день сам, и ещё раз больше еды – на ужин всем, мыл за собой посуду и убирал, и, несмотря на малый возраст, ходил в магазин за большим количеством продуктов. Он же, при Гарри, явно оплатил какой-то счёт за коммунальные услуги, и это помимо того, что он заказывал в интернете не игрушки, а что-то вроде фильтров для воды и ещё какие-то сантехнические переходники. В общем, этот мальчик вёл себя
не похоже на ребёнка.
А ещё (хотя Гарри с его смещённым чувством времени это долго осознавал), мальчик почти не спал – он отключался часа на три каждый день после того, как выпивал что-то из небольшой склянки, а потом, как заводной заяц, снова включался в странный ритм своей жизни.
Несмотря на то, что за окном была осень, мальчик не ходил в школу, хотя и сдавал иногда работы удалённо – исходя из того, о чём мог судить Гарри, это был тесты, дотягивающие почти до А-левела, которые он сам сдавать и не рассчитывал, особенно с учётом учёбы в Хогвартсе. Скорее всего, уровень знаний Хьюго был связан с тем, что он так мало спит, и тратит на учёбу очень много времени, но это всё равно казалось куда более ленивому от природы Поттеру
странноватым на грани гениального.
В то вечернее время, когда Хьюго виделся с семьёй, у Гарри была возможность видеть друзей. Рон и Гермиона выглядели значительно взрослее и серьёзнее, они весело препирались за столом и спрашивали Хьюго о том, как прошёл его день. Мальчик отвечал оживлённо, хотя Рон его практически не слушал, предоставляя матери спорить с сыном о чём-то умном, но у Гарри день ото дня складывалось всё более тревожное впечатление практически полного одиночества мальчика несмотря на всю его любовь к родителям. Оба они уходили на работу рано и возвращались к ужину, а Рон иногда приходил и того позже. Гермиона колдовала по дому, а потом они садились вместе в гостиной, Хьюго с Роном в попытке что-то посмотреть вместе, а она – почитать. Поттер никогда не видел, чтобы они
играли вместе или подолгу разговаривали.
Гарри знал, что есть ещё старшая сестра, которая, судя по всему, учится в Хогвартсе – Гермиона уже дважды зачитывала всем её письма, но брату девочка, за время «наблюдения» Гарри, не писала. Родители Гермионы не приходили в гости, они жили в каком-то месте вроде санатория и не узнавали семью, а потому их навещали пару раз в месяц, хотя в этом месяце – по словам Рона – совсем нет времени... Зато недавно, по всей видимости, на выходных, им всем было значительно веселее: приходила миссис Уизли, вместе с хмурыми Джорджем и Перси с его женой. Хлопоты женщины каким-то образом оживляли всё вокруг, но несмотря на всё это, семья казалась подавленной. То и дело мелькали шепотки вроде «Джинни» и «Гарри», но на них все только многозначительно качали головой и вытирали набегающие на глаза слёзы.
У Гарри было смутное впечатление, что имеются в виду какие-то конкретные, знакомые ему Джинни и Гарри, и последний – это вполне может быть он сам. Но как бы Поттер не прислушивался к разговорам, ему совсем не удавалось понять, что же такого страшного случилось с ним в будущем. Он видел на нескольких фотографиях в доме и свою более старшую версию, часто в окружении многих рыжих макушек – видимо, многочисленной родни Уизли. Рядом с ним обычно была Джинни и ещё – какой-то парень с ярко-синими волосами, но, к сожалению, у Гарри никогда не было времени рассматривать снимки, ведь Хьюго возле них не останавливался.
На стене Хьюго напротив злополучного зеркала висело два плаката, квиддичной команды и музыкальной группы, но было там и ещё несколько вырезок из газет с колдфото – Гермиона, получающая какие-то премии (три штуки), Джордж, почему-то без Фреда, на фоне яркой витрины магазина, и он сам, Гарри – на колдфото в аврорской мантии и на фото в обычной газете, в какой-то абсолютно маггловской, и почему-то с виду новой, но слегка мешковатой и нарочито потёртой, одежде. Из этих вырезок Гарри делал вывод о «своей» профессии и увлечении – оказывается, «местный» Гарри был трейсером – не понимающий значения этого слова подросток уяснил примерно, что это значит, только когда увидел видео с его «бегом», просматриваемое Хьюго. Нужно сказать, увиденное весьма впечатлило Гарри и вызвало его интерес, когда он «вышел» из комнаты и снова смог соображать. Но, несмотря на то, что «местный» Гарри, вроде бы, был жив, и в хороших отношениях с этой семьёй, с «собой» увидеться пока не выходило. В любом случае, сколько бы событий не происходило вокруг, за ними удавалось только наблюдать, но никак – не подавать о себе знаки, и Гарри уже начинал бояться – настолько ограниченно, насколько он сейчас мог бояться, – что он из этого зеркала не выберется никогда.
Так или иначе, точку в его «подвешенном состоянии» поставила Гермиона, когда в один прекрасный день зашла к сыну с будничной фразой о том, что хотела бы постирать чёрное. Она мимолётно посмотрела в зеркало и внезапно вздрогнула, будто поймав взгляд Гарри. В какой-то неуловимый момент (а может, понадобилась пара минут – Гарри всё равно не совсем ощущал разницу), ведьма прищурила глаза, а её волосы буквально вздыбились и задымились, и по ним даже, кажется, пробежала искра. Она резко развернулась в сторону Хьюго и начала зло, расстроено и хлёстко выкрикивать что-то вроде «Опять за своё!» и «Да сколько можно!» – Поттер особо не прислушивался, ведь мир вокруг него трескался, осыпался осколками и сворачивался в крохотный, дрожащий островок безумия.
