Тихое место

      Если бы кто-нибудь спросил сейчас миссис Дурсль, урождённую Эванс, о том, чем ей запомнился 1970й год, она посмотрела бы на него одним из своих фирменных взглядов, и любой бы понял, что нельзя ради праздного интереса отрывать даму от её дел. Выражение её лица осталось бы строгим и немного удивлённым – почему кто-то вообще решил, что этот далёкий год был необычным, что она должна его хорошо помнить? Родители, слава Богу, тогда были здоровы, у отца была хорошая работа, а мать привычно занималась домом и детьми. Она сама прилежно училась в школе, ведь не так уж и за горами был выпуск.* Сестра с ней не ходила – у Лили было очень слабое здоровье, и она просто периодически сдавала тесты, так было и в 1970м. К чему, собственно, этот интерес?       Одним словом, Петуния отмахнулась бы. Наедине с собой, она, возможно, и отважилась бы подумать о том, что там было в этом году. Но никому бы не рассказала. Так уж сложилось, что примерно тогда она поняла, что такое быть всего лишь магглой.       Эвансы знали, что их младшая дочь необычна. Раз в полгода-год с ней обязательно приключались какие-то удивительные вещи, в основном, безобидные. Но мать считала, что любую необычность выставлять напоказ – признак дурного тона, и строго наказывала Лили ничего такого не делать на людях. Ещё строже она наказывала Петунии, которая была старше, а значит, более ответственной, следить за сестрой, чтобы та этого не делала.       И Петуния следила. Весьма ревностно, нужно сказать. Возможно, именно тогда у неё появилась эта подсознательная привычка постоянно следить. Потому что сперва всё такое, что мать запрещала делать Лили, нравилось и ей, Туни. Да, было совсем непонятно, как у сестры это выходит, но вокруг неё часто творилось что-то чудесное, а какому ребёнку такое не понравится? Пока сестра была помладше, а мать оставляла их играть вдвоём в комнате, она иногда просила её что-нибудь такое показать. До того дня, когда, заставив несколько платьев кружить в танце по комнате, Лили не упала в обморок. О да, с тех пор Петуния всегда следила и шикала на сестрины странности, как бы сильно не хотелось посмотреть на чудеса. Слишком уж хорошо она запомнила и ту трёпку, которую задала им мать, и тот страх, который все чувствовали, пока Лили не приходила в сознание, а потом ещё много дней оставалась слабой.       Но сколько бы она ей не запрещала, сестра всё равно периодически чудила – лет с восьми ей начало удаваться делать именно то, что она хочет. И как-то раз её странности заметили – мальчишка, сказал даже, что не впервые, и назвал Лили ведьмой. А Петунию всего лишь магглой.       Они тогда ушли. Сёстры, вообще-то, в детстве хорошо ладили, и в таких-вот странных ситуациях всегда держались друг друга. Но слово уже было сказано.       Неизбежно, Лили начала задумываться и всё чаще расспрашивать, знает ли кто что-нибудь о самом мальчике. Ближе к концу 1969го, они отважились постучать Снейпам в дверь – не особо удачно. Первый раз открыл изрядно выпивший в выходной мужчина, и то, что он сказал, не пристало слушать приличным девочкам. Вторая попытка была предпринята в рабочее время, во избежание встречи с хозяином или, не дай Бог, соседями – район у этого мальчишки был довольно плохой. Так они познакомились с «мамой-ведьмой», и от неё Петуния снова услышала презрительные слова. А ведь, чтобы составить компанию сестре, она даже последний урок прогуляла! В итоге, в январе мальчишка снова сам нашел Лили, и они о чём-то договорились. Но чем дальше, тем меньше сестра ей рассказывала, и только на каникулах Петунье иногда удавалось проследить за их встречами…       Возможно, пресловутый 1970й как раз этим и отличался: Лили начала много общаться с мальчишкой Снейпом, а родители ей, почему-то, не препятствовали. Может быть, именно из-за его компании Петуния для сестры и начала превращаться из «Туни» в кого-то, кого можно обозначить «всего лишь». Но в глубине души миссис Дурсль прекрасно знала, что сестру у неё украл не Снейп, а сказочный «Хогвартс», из которого летом 1972го Лили вернулась уже не той девочкой, которая заставляет цветы распускаться не в своё время, а той, что хранит в карманах платьев всякую дрянь. Не той девочкой, которую хотелось помнить.       Да, то самое загадочное место, закрытое для неё, Петунии (ведь она всего лишь маггла). Место, в которое она по малолетней дурости мечтала поехать. Хорошо, что она, в отличие от сестры, нормальная. Нормальные туда не попадают, и, как оказалось, дольше живут. Пусть и не в сказке.       Если бы кто спросил сейчас о 1970м у Северуса Снейпа, то удостоился бы, в зависимости от степени общего раздражения профессора зелий, строгого взгляда или даже лёгкого проклятия вдогонку, лучше прочего разъясняющего, что приставать с вопросами к занятому колдуну небезопасно. Он не стал бы ничего рассказывать, но не потому, что не помнил этого времени, или оно было плохим. На самом деле, оно было светлым… Только вспоминать его было больно.       Когда-то, когда родители были живы, их семья обитала в разваливающемся доме рабочего квартала, невдалеке от фабрики, днями коптящей воздух, и жили они бедно. Его отец был не лучше и не хуже других магглов того района – так же тяжело работал, так же пил весь вечер в пабе, получив аванс, так же срывался на домашних, если ему что-то не нравилось. На матери лежало проклятье, последствия которого сильно подкосили её здоровье, а то, чем можно было облегчить симптомы, забирало почти всю её выручку от продажи зелий в аптеки. И он обоих родителей любил – их, как известно, не выбирают, да и у них в семье вполне себе бывали хорошие моменты.       Но Северус, наверное, никогда не сможет полностью понять или извинить обоих за то, как он рос. Подростком, когда ему уже не так нужно было ответное внимание, он иногда думал, что матери стоило выпить абортивное зелье – право слово, десять кнатов. Зато под ногами не бегал бы вечно всем мешающий пацан, которого иногда забывали кормить, и на одежду которого у матери никогда не находилось времени и каких-нибудь портняжных чар. И это при том, что, если бы его обноски просто были чуть более похожи на обтрёпанную одежду остальной голытьбы, над ним меньше смеялись бы соседи, и не пришлось бы учиться бегать или отбиваться ещё до того, как их всех сбагрили в школу.       Уроки Снейп, в отличие от многих, почти не прогуливал, хотя на них ему было скучно: он и с первого раза прекрасно понимал, зачем так разжёвывать-то? Но выбор занятий был мал – он ещё слишком мелкий для подсобной работы, друзей нет. Так что, когда он не бродил по округе, Северус немало времени по собственному почину проводил в публичной библиотеке. Если бы он там не сидел, то уже к семи годам размазал бы по стенке своей стихийной магией кого-нибудь из тех, кто задирал его на улице.       Мать говорила терпеть до дома, и он терпел, хотя отец был совсем не рад выбросам и бил его в случае разрушений ремнём. В самом доме не было телевизора, как не было и книг, разве что по зельям, на этих мальчик, в основном, и рос. Тем более, когда он крутился возле маминого котла, она часто рассказывала ему о волшебном мире. Это были хорошие моменты, почти такие же, как и когда ему что-то рассказывал отец. Почти – это потому, что вторых было с каждым годом всё меньше и меньше, и оттого он их больше ценил. Пока Тобиас не спился, и он не перестал его уважать.       В 1970м жизнь вообще казалась вполне сносной, много приятнее, чем в 60х, потому что тогда у него появился друг. На самом деле, с Лили они познакомились раньше, просто первый разговор не задался, хотя Северус и очень надеялся, что единственная ведьма их округи (ну, кроме мамы), захочет с ним дружить. Со временем, к его огромной радости, так и случилось.       Взрослый Снейп, изрядно побитый жизнью, как и его мать, скривившаяся в своё время при упоминании Лили, понимал, что девочка начала общаться с ним исключительно из-за отсутствия других источников информации о волшебстве. Ей вообще понадобилось больше месяца, чтобы привыкнуть к тому, как неряшливо он выглядит, и перестать слегка морщить носик, когда разговор заходил о его доме или родителях. Но взрослый Северус всё равно был благодарен Эванс за их общение вне Хогвартса – он и ребёнком понимал, что просто так с ним никто дружить не будет (если бы это было возможно, к тому времени уже нашлись бы желающие). Лили была совсем не похожа на него – светлая, весёлая, хорошая. И магия её тоже была яркой, солнечной, завораживающей. Удивительно, что такая девочка вообще находила нужным общаться с ним годами.       С весны 1970го они виделись почти каждый день – недолго, по пару часов, когда её сестра ещё не успевала вернуться из каких-то кружков после школы и оккупировать внимание Лили, а Северус уже давно был свободен. У Лили же была бездна времени, ведь она в основном занималась сама – учителя ей нанимали только перед тестами.       Подруга задавала Снейпу сотни вопросов о волшебстве, хотя кое-что для контроля над силой он показал ей сразу, ещё зимой. Постепенно, конечно, она стала спрашивать меньше, и они просто болтали. С Лили было очень легко говорить о чём угодно, если ты выучил два правила: не строй вслух планы на очень отдалённое будущее, то, что после Хогвартса – она почему-то от этого хмурилась, и постарайся исключить из обихода слово «маггла»... и вообще всё обидное в адрес семьи. Помнится, когда летом он поймал её сестру на слежке за их разговором и, разозлившись, уронил на ту ветку, Лили дала ему подзатыльник и не общалась с ним почти две недели – вечность, как по тем меркам.       Взрослый Северус, чья дружба с Лили уже давно рухнула, похоронив под обломками и те робкие мечты о других отношениях с ней, сейчас не мог бы сказать, на самом ли деле девочка относилась к нему настолько хорошо, как он себе придумал. Почему она каждый раз при встрече интересовалась его делами? Может, это была банальная вежливость? Зачем она иногда приносила какой-нибудь очередной «пирог, который мама пыталась научить её печь, и он снова не получился… может, хоть мы съедим, раз папе она его на стол ставить отказывается?». Такая формулировка не задевала его гордость, и он жевал эти пироги, иногда значительно более вкусные, чем испечённые его собственной матерью, только смутно ощущая, что Лили, наверное, темнит, и пекла на самом деле для него, а не для Эвансов. Но, может, она вовсе не врала, и это правда было что-то «неудачное»? Почему она подарила ему на одиннадцатый День рожденья вязаный шарф – правда ли собиралась сделать оберег, или так вышло случайно, а что-то связать было дешевле, чем купить?       Честные ответы на эти вопросы были не важны – всё то внимание, которое она ему отдавала, и смех, который звучал во время их встреч, дарили ему ощущение дружбы. Этого было достаточно для того, чтобы раскрасить смутный период его детства чем-то ярким. Да, о 1970м у него много хороших воспоминаний, как и о 1971м, омрачившимся разве тем, что Лили поступила на Гриффиндор. И нет, этими хорошими воспоминаниями он ни с кем не будет делиться. Никогда.       Если бы кто даже и хотел спросить у миссис Поттер, урождённой Эванс, о том, чем ей запомнился 1970й, ему бы это не удалось. А жаль – вот она-то была намного более жизнерадостной личностью, чем Петуния или Северус, и могла бы долго щебетать о «беззаботной поре детства». О том, как хорошо, что она к началу весны совсем уж перестала бояться нелюдимого Снейпа, и даже смогла с ним неплохо поладить – он рассказал ей очень много, всегда её поддерживал и помогал. Он был хорошим другом, хотя восторженные взгляды в её сторону и напрягали, когда она подросла, в том числе и потому, что он влез в плохую компанию, а его познания в тёмной магии были далеко не безобидными. Но тогда, в 70м, им было весело, ей даже время, которое она проводила со Снейпом, нравилось не меньше, чем посиделки с матерью и сестрой за каким-то рукоделием и телевизионной передачей. Учёба тогда тоже шла легко… Конечно, это было не особо важно, она же поступила в Хогвартс, но сам факт радовал.       Одно было неясно – зачем ей дались эти отцовские справочники по сплавам металлов, что она убивала время на их чтение тайком поздними вечерами? Может, это её просто интересовала его профессия – инженер звучит гордо, так ведь? И она ещё много его расспрашивала, хотя он и часто закруглял рассказ чем-то вроде «не забивай головку, милая»… Да, наверное, это был просто мимолётный интерес. О котором сейчас уж точно никто бы не узнал.       Ни одному нормальному человеку не пришло бы в голову расспрашивать о том, что там было в 1970м году, её сына, Гарри Поттера. Очевидно, почему – он-то родился только десять лет спустя! И зря не пришло: полтора года, которые Гарри провёл в семье Эвансов после того ужасного вечера, когда он впервые увидел «свои» маленькие руки, платье, отделанное кружевом, и мешающиеся перед глазами рыжие пряди, он помнил даже слишком хорошо.       Эти полтора года были для него одновременно самыми прекрасными и самыми ужасными из всего его «детства и юности», если можно так назвать всю ту странную последовательность разных периодов, которую он успел прожить к этому времени. Если бы ему дали выбор, он, возможно, так и не смог бы ответить, хотел ли бы он их провести именно так, или, лучше бы этого всего не было. Потому что жизнь в Коукворте дала ему столько, сколько он не мог вообразить, но и отняла немало.       Сколько раз он порывался вернуться в своё время? Бессчётное множество. Как сильно его мучила совесть на тему того, что весь период между мартом 1970го и сентябрём 1971го он живёт вместо своей матери, которой и так отмеряно столь мало? Слишком сильно. Она продолжает его мучить и, возможно, отпустит только, если он придумает, как перевернуть мир и время, чтобы она осталась в живых. Но тогда, в 1970м, став из подростка (а ведь он почти привык, что ему шестнадцать!) снова ребёнком, он сломал себе все мозги, разработал пару десятков планов по возврату «на своё место»… И отверг их все. Это было слишком опасно – если он доберётся до Комнаты Ровэны и перенесётся в своё время, нет ни одного надёжного способа сделать так, чтобы мама целой и невредимой вернулась домой, и ни одного волшебника, которому он мог бы доверить её возврат. С учётом того, что, если с ней что-то случится, и он не родится, может сломаться ветка вероятности, а потом, как выражается Хьюго, будет занавес, полтора года на её месте – самый безопасный вариант.       Почему, почему из всего того, что можно было сломать в браслете, нужно было трогать именно функцию «быстрого» возврата? Почему он не довёл дело до конца и не сломал его полностью? Чем ему не угодили другие пустые комнаты замка, ну, подумаешь, застукали бы? Что, в конце концов дёрнуло Чжоу дать ему какую-то дрянь, которая забросила его в это изменённое состояние за миг? Дрянь, которая, тая на губах где-то в далёком будущем, обеспечила ему невозможно долгие каникулы в прошлом?       Так или иначе, теперь он жил в перевёрнутом мире. В мире, в котором сбылись все мечты его раннего детства. В мире, где семья была полной, дружной, а его все любили – даже, казалось, больше, чем Петунию. Оно и неудивительно: Лили была младше, симпатичнее, талантливее в учёбе, и требовала к себе больше внимания – она была особенной и родителям приходилось присматривать. А болезненность, проявляющаяся, когда Лили пыталась осознанно колдовать что-то слишком сложное, чётко определяла, кому требуется больше родительской заботы. Да, Петунию никто не селил в чулане, но Гарри видел, насколько ей тяжело быть обычной, и как она расстраивается, когда у неё не получается повторить ничего странного. Возможно, тёте действительно понадобились годы, чтобы научиться своей нормальностью наоборот, гордиться.       Но самое удивительное было то, что Петуния его, точнее, её, Лили, тоже любила. Это очень помогало на бытовом уровне, когда сестра плела Гарри косы (честное слово, плести самому себе требовало больше ловкости, чем обрезка ядовитой тентакулы, норовящей в процессе укусить). Или, когда подсказывала что-то, если они вертелись с матерью (бабушкой) на кухне или по дому. Но, вообще-то, Гарри был здорово обескуражен такой заботой. Неужели, тётя на самом деле не любит именно его, лично? Ведь с мамой у них были хорошие отношения, а Эвансы прививали девочкам постулаты о том, что нет ничего дороже семьи, и делали для детей всё, что могли. Пожалуй, и Петуния, и Лили, впоследствии, для своих детей делали то же самое, только жаль, что на племянника запала тёте уже не хватало.       Впрочем, материнской заботы и отцовских добрых наставлений, которых ему раньше так хотелось вместо ворчливых увещеваний Дурслей, Гарри здесь досталось с лихвой. И он ценил общение с бабушкой и дедушкой, очень, как и возможность их узнать. Жаль только, что было это всё не как у людей, а воровано, в прошлом, да ещё и наставления щедро сдобрены советами о том, как вести себя с будущим мужем и что полагается знать приличной девочке, а о чём вообще думать не стоит. И, конечно, в его гардеробе было критически мало брюк, а бабушка очень расстраивалась, если он угваздывал платье, следуя желаниям иногда побегать и побеситься.       К платьям он почти привык, а крохи сырой силы, доступные ребёнку, приучился тратить в том числе и на очистку подола. А вот с «побегать» он ничего поделать не мог – детское тело требовало движения и плохо реагировало на постоянные попытки учёбы. И он бегал, кстати, с ещё одним представителем перевёрнутого мира – мелким (ну, здесь-то, его возраста) Северусом Снейпом, с которым мама начала общаться за пару месяцев до того, как Гарри здесь оказался. И этот человек смотрел на Лили зачарованно, восторженно, а не холодно и презрительно.       Гарри и сам знал, в чём у мамы были проблемы – сильная ведьма, но слишком нетерпеливая, пыталась колдовать наугад и не могла совладать с тем, сколько силы вкладывать. И да, он и сам мог эти проблемы решить, да и Снейп уже тоже маме разъяснял, как это поправить. Но было целых три причины, по которым ему следовало продолжать общаться с мальчиком. Во-первых, согласно тому, что ему рассказывала Эмбер, у мамы останется память об этом времени жизни, но не его, Гарри, память, а только о том, что он делает сейчас в её теле. Так что, если он не хочет, чтобы у мамы появились непонятно откуда для неё взятые опасные умения, ему не стоит, скажем, ходить Путями на Косой переулок. Но логично при наличии в округе колдуна-полукровки, расспросить его о волшебном мире, как Лили и планировала сделать.       Во-вторых, Снейп, как ни странно, оказался очень хорошим кандидатом для общения. У мамы были подружки, но Гарри, хоть он и продолжал с ними иногда встречаться, всё же откровенно не понимал их интересы. Была Петуния, но она считала себя старше и умнее, а разговоры с ней было не так и тяжело свести к помощи в чём-то и лестному «разъясни» да «научи». Без каких-либо проблем сданные на отлично тесты выглядели для всех логичным результатом упорной учёбы и наставлений сестры, у которой «Лили» выспрашивала «от скуки», что учат в школе старшие. А вот со Снейпом можно было и о волшебстве поговорить, и наперегонки без ограничений побегать, и голубей половить, и порыбачить в их ужасно грязной речке (Северус-то не особо представлял, насколько чинно должны играть девочки, чтобы не рвать чулки). Да что угодно можно было делать в его компании, так что встречи с ним были отрадой, тем более, что Снейп в свои десять был таким же удивительно умным, как и Хьюго.       Строго говоря, его убедить в том, что «Лили ничуть не изменилась с тех пор, как вместо неё здесь Гарри», было посложнее, чем семью – он был чертовски внимательным ребёнком. Это было второй причиной, наряду с не очень хорошими воспоминаниями о Снейпе-профессоре, по которой Поттер вначале не был уверен, что хочет продолжать с ним встречи – рискованно. Но тогда, в марте 1970го, в некотором роде повезло – у Северуса как раз были какие-то очевидные проблемы в семье, и ему поддержка Лили была важнее, чем лёгкие странности в её поведении и что-то такое… другое в её глазах. А потом, когда его дела немного наладились, догадаться, что что-то не так, было уже тяжелее.       Где-то в то время Гарри понял для себя ещё одну немаловажную причину строить эту странную дружбу: он Снейпу сочувствовал. Не так, как мама, та его, скорее, жалела – разница в социальном положении их семей, и в отношении к детям была очевидной. И Лили, Гарри уверен, в том числе и по этой причине продолжила бы общение, стараясь нелюдимого соседа приободрить и социализировать. Но мама всегда росла в этой чудесной семье, в которую Гарри теперь случайно удалось попасть, и маме никогда не удалось бы хорошо понять тех эмоциональных инвалидов, которые слишком быстро вырастают из нелюбимых детей.       Гарри же, наоборот, понимал их очень хорошо, хотя и не осознавал до этого путешествия, в чём именно разница. У него примеров этих «нелюбимых» было хоть отбавляй: он сам, что-то, что он помнил о Томе, что-то об Уилле… Да даже Рон иногда вёл себя похоже! И все они, как и Северус, готовы были перевернуть мир для тех, кто относится к ним хорошо. Неудивительно, что Снейп так привязался к Лили – она была первым другом. Отношения в его семье были непростые, в компании Северус вписывался плохо, а последнее время ещё и вынужден был подрабатывать, то разнося газеты, то выгружая молоко во время утренней развозки, то совсем уж неофициально убирая в небольшой лавке… Гарри не удивился бы, если бы Лили казалась Снейпу чуть ли не светлым лучиком во мраке тяжелой обыденности. И да, ему хотелось этому странному парню хоть чем-то помочь и хоть как-то поддержать. Как знать, может, этим желанием он сам сделал свою жизнь хуже – теперь ему было почти очевидно, что нелюбовь Снейпа к отцу Гарри может быть связанной ещё и с давней ревностью. Но, в любом случае, от этой дружбы ему было слишком сложно отказаться.       Сидя в Хогвартс-Экспрессе и ожидая своего второго путешествия на первый курс, Гарри смотрел на платформу и пытался совладать с разрывающими его сердце эмоциями. Он уезжал от людей, которых успел полюбить, навеки, ведь дедушки и бабушки в его времени он никогда не видел. Он знал, что задержался слишком надолго, что вообще не должен был появляться… Но это всё равно было очень тяжело – тяжелее даже, чем, когда Поттер осознал, что от его чувств к Чжоу больше ничего не осталось. Чем бы она не руководствовалась, когда подарила ему поцелуй с привкусом дурмана, закончилось это для него пребыванием в 70х… И он просто давно её забыл.       Он вообще много о чём подумал заново и много по ком соскучился. Где-то там, впереди, его ждала встреча с Волдемортом, к которой нужно готовиться, как и начинать заново цикл ритуалов в равноденствие – его душа слишком долго пробыла в прошлом, и начатое на Имболк больше не было актуальным. А вечером грядёт ещё кое-что: распределение на глазах у всей школы и директора, который, не приведи Господи, посмотрит на ауру девочки. Пока что самым умным вариантом решения проблемы было устроить себе полное истощение перед приездом – тогда значительно тяжелее что-то заметить. И рано утром добраться до Комнаты Ровэны, когда не будет странным для новенькой оказаться на восьмом этаже – в замке столько переходов, что новички всегда теряются…       Гарри так задумался о том, что будет делать, что отвечал Северусу невпопад. Подумать только, он почти пропустил мимо ушей его ссору с… папой и Сириусом?       Что ж… Как бы странно не распорядилась судьба, когда он сюда попал, мысли о семье, навеянные вопросом Чанг, позволили ему увидеть тех, кого он никогда не знал. И за этот подарок он был судьбе благодарен. Но предпочёл бы о его деталях никому никогда не рассказывать.