Тихое место

      Звуки падения тяжести и звон нескольких разбитых предметов известили, что Эйдену не повезло что-то задеть. Гарри и Луна от неожиданности даже подпрыгнули, но, уточнив, что там всё в порядке, вернулись к прерванному занятию – рассматриванию нарисованного в чьей-то старой тетради комикса о преподавателях. Картинки были волшебные – то и дело перемещались, и молодой профессор Флитвик смешно пятился к краю листа, отступая – на предыдущей странице он как раз зачем-то подлил в кубок профессора МакГонагалл валерьянки.       Под ногами у студентов в скромной кожаной сумке Эйдена лежали медальон и чаша, веками считавшиеся величайшими реликвиями, а сейчас излучающие какую-то тёмную ауру.       – Нет, – констатировал подошедший Эйден, очищая покрывавшую его одежду пыль щелчком пальцев. – Простите, понятия не имею, где она может быть.       – Ладно, – кивнул Гарри. – Не вижу тогда причин тянуть резину. Ты же уверен, что у тебя и проблесков таких способностей, как у Хьюго, в прошлой жизни не было? Ну, я на всякий случай, уточняю риски.       – Уверен, я был всего лишь хорошим ментальным магом. Кроме того, если в этом мире я не заходил прятать сюда диадему, то ты просто никуда не перенесёшься, всё должно быть нормально…       Гарри улыбнулся – это первый раз он наивно верил, что хороший план помогает. Уже одно то, что он собирался в 56й после того, как побывал в 71м, было рискованно – магия браслета может сбоить на маленьких временных промежутках. Сам себе кивнув, он обвёл взглядом необъятные просторы заваленной вещами комнаты и загадал "своё" кресло, которое, благодаря удивительным чарам Ровэны, появилось неподалёку, даже ничего не задев.       – И что теперь, ты просто попытаешься уснуть? – С любопытством уточнила Луна.       Эйден, не дожидаясь ответа Гарри, отрицательно мотнул головой. Он прошипел пароль, открывая Тайную комнату, а в его руках возник внушительных размеров стакан, из сумки сама собой выпрыгнула бутылка.       – Держи, – сказал Эйден, протягивая Гарри налитое виски. – Убойная штука, главное, не сбейся с мысли. И не надо таких взглядов, это из запасов в моём доме, между прочим, выдержка! – Ответил он на возмущение Луны.       Гарри, посмеиваясь, изрядно отпил, и действительно: опьянение пришло довольно быстро.       Спустя миг после того, как он потерял сознание, Эйден споил ему флакончик с протрезвляющим зельем, стремясь исключить возможность повторного путешествия куда-нибудь, а после того, как Гарри открыл глаза, не мешкая, затащил его в покои Салазара.       – Ну как? Всё нормально?       – Да, ничего, – ответил Поттер, немного рассеяно потирая браслет, на котором теперь сиротливо выдеялись две невыгоревшие полоски.       – Хм. – Дипломатично вступила в разговор Луна, видя, что Гарри не спешит ничего говорить. – Ты не переместился?       – Почему же, переместился. – Сказал он и снова замолчал, будто собираясь с мыслями.       – И… Что тогда с диадемой?       – Диадема… Лежит здесь, и я так думаю, хорошо лежит, пусть бы ещё несколько столетий полежала…       Луна и Эйден встревожено переглянулись, а после – пристально уставились на Гарри, будто пытаясь найти десять отличий между тем, что есть сейчас, и тем, что было пару минут назад.       – Это должен быть он, – неуверенно протянул Эйден, – душ у Тома, я так думаю, не больше одной, и мы давно знаем, что это моя, так что здесь, разумеется, сам Гарри. Может, стоит проверить его на какие-то воздействия, хотя я совсем не понимаю, как…       – Забей, Эйден, – рассмеялся вдруг Гарри немного нервно. – Всё со мной нормально, я просто слегка в шоке. Сейчас расскажу, вы тоже вряд ли останетесь спокойными. И вообще, давайте лучше все присядем…       И они сели, разместившись на кровати Салазара, так, будто бы и не было всего, что случилось с прошлой осени, и будто спустя минуту из дверей кабинета покажется ещё и задумчивый Хьюго, а сквозь стену в любой момент сможет просочиться Миртл. Как же хорошо, что хотя бы они на самом деле могли позволить себе знакомиться с новыми соучениками, не забивая головы проблемами вселенского масштаба. – Это… даже не знаю, с чего начать. – Сказал Гарри, взъерошивая волосы. – Эйден, я так понимаю, ты не помнишь, кто такая Энн Лиэжжи-Паркс? – Что? Какая Энн? – удивился он, хотя спустя миг нахмурился. Он молчал, будто осмысливая какую-то сложную задачу – что-то всё же в голове крутилось. – Бомбёжка перед третьим курсом Реддла. Такая старушка-божий одуванчик, которая поволокла перепуганного Тома по направлению к убежищу раньше, чем он сам сообразил, что нужно бежать. Но они всё равно не успели до взрывов. – Помог ему Гарри. – Она упала буквально через пару десятков шагов, и Том тоже остановился, почему-то испугавшись за неё больше, чем бомб. Но это была просто старушка, они больше не встречались… – Неуверенно протянул Эйден. – Он тогда грубо нарушил Статут, прикрыв её, себя и ещё кого-то рядом самым мощным щитом, на который был способен. И их всех только контузило, хотя двух человек, до которых не дотянулась защита, завалило обломками зданий насмерть. То есть, эту встречу ты помнишь? – Частично, насчёт щита я не уверен. Хотя предполагал, что Том уцелел, не добравшись до убежища, благодаря магии. Не сказать, чтобы это знакомство было радостным. А что, были ещё встречи? – Были. Сразу после этого Энн пустила его в свой дом до первого сентября, потому что приютское здание было уничтожено. – Не помню, мне казалось, что он бродяжничал. Странно… – Как раз не странно, – вздохнул Гарри. – По классификации Реддла, чьё детство не было счастливым, это было хорошее воспоминание. А он в свой крестраж, память откуда тебе и досталась, лишний раз хорошего не складывал. Потом они с Энн увиделись только через год, снова перед началом учёбы, потому что на каникулы он оставался в школе, а на большую часть лета ему удалось найти, к кому из волшебников поехать в гости. Женщина сильно сдала, живя в постоянном страхе, хотя и бодро шутила, что в Лондоне во время отсутствия Тома было немного blitzy. Зимой она заболела от переохлаждения в убежище, и с тех пор каждая простуда перерастала в пневмонию. В начале 1943го она написала Тому в Хогвартс и попросила встретиться сразу, как он сможет. Том не стал игнорировать просьбу и приехал даже раньше, чем она ожидала, на пасхальные каникулы. И хорошо, потому что в июле она умерла. – Постой, написала в Хогвартс? Маггла? – Оказалась сквибом. Потому-то, наверное, и не испугалась или удивилась, когда мальчик применил при ней магию. Это не важно, главное, она рассказала ему детально о Договоре между магглами и волшебниками, и после ритуалом передала ему свои функции гаранта со стороны магов. Как он понял позже, кроме Энн тогда в живых с этой стороны оставались один-два хранителя, да и те вскоре умерли – он почувствовал, когда остался один. Лорд, который был главным гарантом от магов, МакФергисон, умер ещё в начале 30х. – Тот самый МакФергисон, который…? – Да, тот, что из-за пророчества Алесты развязал вражду с МакДорадами, выкосившую оба рода. Кстати, в 33м Том был свидетелем, как сбывается последняя часть предсказания, про пламя, пожирающее объединившихся потомков. Но, он, конечно, об этом тогда не знал. – Любой предпочёл бы не знать, – буркнул Эйден. Шерри знатно постаралась притупить им с Гарри эти воспоминания, но он понимал, что они были ужасающими. – Ты рассказывай, я пока не улавливаю твою мысль. – Так вот, он стал гарантом, и остался последним с нашей стороны ещё до весны 1944го. А ведь чуть больше, чем за год до того, он как ты понимаешь, вспомнил весь тот кошмар, который творился с ним в шесть. Кстати, Эйден, только не нервничай, но, даже если мы уничтожим крестражи твоей предыдущей инкарнации, мы, скорее всего, не развеем дух. Не сейчас.       В комнате повисла напряженная пауза. Голова Гарри после виски и протрезвляющего всё ещё немного побаливала и он, тоже пытаясь оставаться спокойным (новости и ему были не по вкусу), потянулся за палочкой, наколдовать себе воды. Луна, молчавшая во время всего разговора, сказала:       – Тебе стоит продолжить, Гарри. Это, знаешь ли, сильное заявление.       – Да, я понимаю, – отстранённо сказал он. После, глубоко вздохнув, он пояснил, – Полная клятва, которую он дал МакДорад, содержала в себе часть «…и не будет мне покоя, ни при жизни, ни после смерти, пока расплата не настигнет каждого виновного…». Дух держит ещё и невыполненное обещание на крови и магии, закреплённое множеством жертв. Он – якорь проклятия и не может развеяться, пока не завершит месть. Воспоминание об этом Реддл оставил себе, а не поместил в тетрадь – это было очень важным знанием, а нам досталось только то, что он забыл, потому ни ты, ни я не смогли разобрать слов раньше.       – Но почему он вообще тогда… – начала было Луна, но Гарри мотнул головой, и она замолчала.       – Да, мысли о бессмертии приходили ему в голову ещё в школе, а примерно в начале пятого курса он заинтересовался достижениями тёмной магии в этом деле, узнав о крестражах. Уточнял даже что-то у Слагхорна, и строил теории о том, что будет, если их количество увеличить… эта часть совпадает с тем, что ты мне, Эйден, рассказывал. Он считал себя умным, смелым, особенным, и знал людей, от потери которых мир, по его мнению, мог только выиграть…       Но дело в том, что он забыл об этой идее после рождественских каникул, побывав в открытой для гостей части библиотеки Лестрейнджей. Он стал копать глубже и узнал о более точных исследованиях и теориях, и что нельзя отождествлять разрыв души и разрыв духа, понял, что крестраж только помогает призвать чужую душу обычному магу, не шаману, чтобы она не ушла. И что для воскрешения точно так же, как и в обычном случае, нужно иметь живое тело – то, что было, или воссозданное магией – и успеть провести обряд до конца девятого дня после смерти.       То есть, нужен человек, которому он доверяет, чтобы хранил крестраж, и чтобы этот человек знал, что делать. А, если маг не успеет, крестраж останется просто осколком духа, несущим в себе отпечаток личности и памяти, и после может быть использован только для того, чтобы вселить в кого-нибудь дух или поднять нежить. Кроме того, Реддлу очень не нравилось, что дух нельзя разорвать так, чтобы воспоминания продублировались, только разделить их. Он вполне обоснованно полагал, что такое действие изменит его понимание о том, кто он, и, ясное дело, он догадался, что рискованно много раз подряд рвать связь души и тела, велик шанс, что душа не удержится. И что между созданием крестражей должно проходить много десятков лет, да и смысла делать их больше одного нет…       – Но он сделал, этот факт неоспорим, – возразил Эйден, хмурящийся по мере монолога Гарри всё больше и больше. – И мои знания от молодого Реддла о крестражах совпадают с понятием разрыва души, тем, что рассказывал мне ещё Дамблдор в моём мире. Хотя я признаю, что правда отличается от тех представлений, мне это давно разъяснили шаманы. Но и «взрослая» версия Тома, из которой получился лич, в моем родном мире была уверена, что создала несколько якорей…       – Я могу объяснить фрагментарность твоих знаний от Тома. Это как раз результат той же проблемы – разделив на две части воспоминания и оттенки личности и оставив основное себе, он предоставил тому, что получилось, самостоятельно додумывать, что оно такое. По логике вещей, что себе думает крестраж, хранящийся в экранирующей магию шкатулке фамильного сейфа его друга Абраксаса, никого не должно было волновать… Том не предполагал, что в итоге кто-то в его дневнике будет писать и делиться с ним магией добровольно.       Кроме прочего, в крестраж он сбросил информацию для себя не важную, самые поганые воспоминания, которыми не дорожил, оставив из плохого только те, на которых, как он считал, строилась его личность. Неудивительно, что осколок духа формировал нечто вроде самосознания только с учётом доступной ему информации. Ты же жаловался на логические нестыковки, когда прорабатывал воспоминания Тома? Говорил, что с точки зрения знаний, Реддл-подросток по твоим впечатлениям значительно тупее, чем был ты, но при этом ты знал, что он староста и лучший ученик. Так это потому, что он при создании крестража не пожелал делиться с трудом заработанным, отдав только мелочи и то, что ему, казалось, в жизни никогда не пригодится – вроде теоремы Остроградского-Гаусса, вычитанной в какой-то маггловской книжке, помнишь, ты ещё смеялся над вопросами Сьонэд?       Что он знал о своём прошлом? Была память из приюта, ужасные воспоминания из лаборатории, потом бомбёжка, и ещё что-то со времён учёбы. По-моему, логично, что на такой основе и так склонная к убийствам, потому что бездушная, псевдоличность сделала вывод, что всегда ненавидела магглов, принёсших столько боли. Напустила на их потомков василиска, все равно ни одного хорошего воспоминания о магглорождённых тетрадь не содержала. Осколку духа не было причин предположить, что, мучаясь угрызениями совести об участи Миртл, Реддл попросту убрал из головы в тетрадь и самые яркие моменты того времени, как и в случае остального, оставив только кое-что, дабы понимать, что там были за события.       А всё, что знал дневник Тома о нашем времени, рассказала ему Джинни, вместе с героической историей того, как я ещё младенцем победил великого волшебника, в которого он вырос. Он узнал, что стал запредельно сильным тёмным магом, и думал, что расщепил свою душу ради бессмертия. Конечно, в итоге он пытался восстановить тело, действуя, как любая нежить, по модели одержимости, и, после рекламы Джинни, неудивительно, что он хотел со мной пообщаться. Это только ты, как человек, мог разобраться, что чего-то в памяти не хватает, но уж точно не осколок сам по себе…       – Сьонэд тоже считала, что моя память избирательна именно на плохое и восхищалась тем, насколько хорошо Том справился с отделением всего, что ему в своей голове не нравилось. Но я так и не понял, почему она сделала вывод, что личности Тома Реддла и Гарри Поттера похожи на девяносто восемь процентов. Она говорила, что воспоминания – это ещё не всё, что несёт осколок духа, но…       – Так и есть, Эйден. – Пожал плечами Гарри. – Клянусь, я никогда не видел настолько похожих по мышлению людей, как ты и Том. Вы ещё более похожи, чем мы с тобой, Сьонэд была права, как бы она не определяла различия…       – Я бы никогда не додумался создать крестраж, – обиженно гаркнул Эйден, сжав кулаки так, что костяшки пальцев побелели. – Особенно, если, как ты говоришь, знал о том, что это никак не поможет достичь своей цели! Я бы никогда не убил ради собственного мнимого бессмертия! В шестнадцать, чёрт возьми!       – В семнадцать с половиной, – педантично поправил Гарри. – Полутора годами после Дня рожденья он дорожил, потому у тебя только более ранние воспоминания плюс момент, когда он пошел убивать родственников. Заметь, ярко прошлое в бытность Поттером ты тоже помнишь до семнадцати с половиной, а не до шестнадцати, что отлично стыкуется с той датой, которую называю я. И давай так, я не отрицаю, что есть у вас и отличия, ты добрее, он всегда был жестче, иначе не дожил бы до совершеннолетия.       Но насчёт крестража, он вспомнил об этой штуке в конце шестого курса снова, решив, что идея в его ситуации хороша. В 1944м он собрал в голове паззл: на нём висело страшное обязательство отомстить за смерти многих детей, над которыми ставили опыты – заметь, он понятия не имел, какие, зачем, кто. И не менее серьёзное обещание пресечь подобное, чтобы больше такого, как случилось с ними, не повторилось. Он умел читать газеты – маленькие маги то и дело пропадали, и с шестнадцати лет он мог догадаться, что с ними случалось. Пусть из-за проклятия последней МакФергисон рано или поздно лаборатории горели Адским Пламенем, выживаемости детей это не способствовало. А ещё – только его жизнь и держала тогда Договор, я же говорю, он почувствовал, что остался со стороны магов один. Вторая Мировая ещё не закончилась, а о идеях сверхрасы как в исполнении Гитлера, так и Гриндевальда, не слышал только глухой… Что случилось бы, рухни в то время соглашение между магами и магглами? Как много он вообще мог сделать в семнадцать? Он же был никем, талантливым учеником, не более, без денег, без жилья, единственное – никому больше не должным, ведь о своём происхождении только намекал, но молчал при взрослых, предпочитая считаться магглорождённым, которому полагалась стипендия, а не полукровкой, которому придётся жить в долг.       Том рассмотрел проблемы и решил часть из них довольно изящно: составил новый проект Договора, в котором прописал в том числе огромный магический откат за опыты над магами и магией, даже для самих магов – это было рискованно, есть же ещё колдомедицина, но он составил гениально изворотливые формулировки. Включил пункт, убирающий возможность работать над созданием «сверхлюдей» на основе «изучения» магов. Рискнул назначить наказание за совместную работу магов и магглов над чем-либо, связанным со здоровьем и жизнью живых существ – написал о том, что такие исследования должны утверждаться лично двумя главными гарантами с обеих сторон. Добавил и ещё требований, подсказанных паранойей военного времени. Короче говоря, знатно пораскинул мозгами, как исключить саму возможность создания того ада, в котором он побывал, или чего-нибудь ещё, совмещенного со шпионажем, например. А потом он явился с этим проектом к королю.       – Что?? – В один голос спросили Луна и Эйден. Уж короля-то любой действующий Договор охранял в первую очередь, не говоря уже о круглосуточном пригляде лучших авроров.       – Да-да, Эйден, ты в обоих известных нам жизнях в семнадцать был тем ещё отчаянным парнем. Ну, в бытность Томом всё же сначала очаровал всех помощников на королевской службе и службу безопасности, чтобы у вас была условлена встреча. Даже поискав это в его памяти, я удивлён, что такое удалось пацану из приюта, но вот вам итог: Том встретился с монархом, изложил ему свои опасения на тему того, что Договор поистрепался, и что нужно что-то делать. Для убедительности показал свои детские воспоминания. Заявил, что он – последний гарант от магов, представил проект дополнений и... предложил его подписать, если король согласится, не дожидаясь, пока формулировки одобрят остальные маги. Монарх взял время подумать, а после, летом, передал ему правки текста и весть, что он согласен. Они подписали соглашение ещё до сентября 1944го.       – Но как? Нельзя заключать его вдвоём, если новый текст никто не знает, и сильные маги не желают изменений, то он просто не удержится на воле одного волшебника, тем более несовершеннолетнего! Уж я-то знаю, я же подписывал в 2006м! – Эйден, от переизбытка чувств вскочил, даже не заметив, что сказал кое-что, о чём когда-то обещал молчать.       – Георг VI не подписывал до того Договор ни разу. Оказалось, Лорд, который отвечал за подписание при его отце, тоже передал перед своей смертью полномочия, Лорду МакФергисону, чтобы не пришлось второй раз за три года собирать магов и ждать, пока они согласятся с тем, что менять ничего не нужно. А тот, судя по всему, в итоге смотрел на вещи немного иначе – он точно был связан с этими лабораториями и с тем, что магия Договора теряла силу. Он не набрал новых гарантов в дополнение к предыдущим, хотя все думали, что именно это и было сделано. А потом, после того, как умер и он, и король, Договор пошатнулся без главных хранителей, больше того, со всей этой ситуацией вокруг отречения Эдуарда, его не перезаключили сразу, да и потом то ли маги не могли никак договориться между собой, то ли ещё что...       Реддл со своим рассказом был монарху как снег на голову, но он согласился, что Договор в принципе нужен, а те дополнения, о которых просил Том, с учётом всех странностей, творящихся в стране больше десяти лет, тоже не помешают. Согласно справкам, которые навёл монарх, и среди магглов из живых гарантов осталась только королева-мать, а с ней можно договориться. Но ждать, пока маги решат свои разногласия, препятствовавшие поправить дело раньше, ни королю, ни Тому не хотелось. Последний решил, что волю многих магов вполне способна заменить жертва – и та, что он жертвует чей-то жизнью, и та, что он добровольно жертвует своим правильным посмертием. Он создал крестраж, завязав новый Договор на него. Ему казалось, что лично он мало что теряет – у его духа всё равно не было бы возможности развеяться после смерти, не решив проблему, только перспектива скитаться и продолжать попытки мести. Крестраж всё же с какой-то вероятностью мог помочь ему воскреснуть, да и пока цел дневник, никаких новых лабораторий... Потом, ко времени коронации Её Величества, Реддл уже набрал достаточно влияния, чтобы убедить многих Лордов в том, что существующий Договор хороший, так что его не меняли, только подписали заново и наконец укрепили объединённой волей и новыми гарантами. Я не знаю, сколько из них выжило после конфликта в начале 80х, но дневника, который не дал бы обвалиться соглашению даже при стопроцентной их смертности, больше нет! Сдаётся мне, что те шевеления влиятельных магов, не связанных с Пожирателями, которые мы так и не смогли понять, возникли из-за сильного ослабления Договора уже сейчас!       – То есть, Гарри, я правильно тебя понимаю… Тебе понравился подход Тома, который, если я не путаюсь в твоём объяснении, убил отца, деда и бабушку, ради создания дневника… И об уничтожении крестража, который столько полезного сделал, ты теперь жалеешь? Потому, что он дополнительно держал Договор? Василиск уже забыт? – Сарказм так и пропитывал каждое слово Эйдена, воздух вокруг него сгустился и нагрелся, а Луна смотрела на него расширенными от страха глазами. Гарри, который просто пытался объяснить то, что случилось много лет назад, а потом вдруг оказался в глазах остальных адвокатом дьявола, это надоело – он тоже вскочил на ноги, и температура вокруг ещё повысилась…       – Не понравился мне его подход, убийство мне вообще не может понравиться! Но я способен его мотив понять. Жертву Том не просто так выбрал, он убил отца, который забрал его из приюта, чтобы потом хладнокровно отдать в эту чёртову лабораторию! Вспомнив такие детали, он и отказался от его имени окончательно! И да, он посчитал, что эту информацию отдать в крестраж не имеет права, если хочет остаться собой. И ведь у него ни Сьонэд не было, ни Шерри, он помнил до создания дневника весь ужас в полном объёме! Да ещё и справки навёл: он был не единственным, Реддлы забрали многих магглорождённых детей-волшебников из приютов, чтобы передать их в то же место, где держали его! После истории с опаиванием приворотным зельем, узнав о существовании магов, они стали относиться к ним очень плохо, и всеми силами, как они думали, способствовали «очищению детей от скверны»! Том посчитал их достаточно виновными, они тоже были среди тех, кому он должен был мстить, и он отомстил! И не говори, что ты не можешь понять его хоть на долю, разве не ты убил Невилла из той же мести?!       Вдруг, на головы обоим, и Гарри, и Эйдену, вылилось несколько галлонов холодной воды. Отплёвываясь, они недовольно уставились на Луну, твёрдо держащую направленную на них палочку.       – Сели! Оба! Вам нужно остыть. Мы здесь собрались не выяснять, у кого из вас моральные принципы крепче, и обсуждать плюсы и минусы подхода Тёмного Лорда! Мы собрались решать, как быть сейчас, чтобы не было никаких жертв, связанных с ним! Пусть Гарри узнал много разного, это не повод орать друг на друга. Мы разойдёмся и соберёмся вновь, если нужно, но Гарри расскажет нам всё в деталях. Потом мы успокоимся, обдумаем информацию, и разберёмся, что делать. Мы поступали так раньше, поступим ещё раз, как взрослые ответственные люди, чай не судьбу печенья к чаю обсуждаем! Ну? Нам пора расходиться?       – Нет, – сквозь зубы процедил Эйден. – Спасибо, Луна, ты, конечно, права. Ну а ты продолжай, Гарри, не стесняйся… Я прямо в нетерпении услышать, какую пользу должны принести человечеству остальные крестражи Лорда, что мы не должны на них капать из вон той бутылочки с ядом василиска?       – Да никакой, – буркнул в ответ тоже не до конца успокоившийся Гарри. – Просто я не уверен, что здесь есть хоть один. Я понятия не имею, что такое медальон Слизерина и чаша Хаффлпафф. До пятьдесят шестого Реддл видел их только однажды – ему показывала их когда-то мисс Смит. Уж точно он их не зачаровывал. И кольцо его деда тоже не было крестражем. Как и диадема, которую он принёс и спрятал в Комнате Ровэны именно тогда. Да, он наложил на неё тёмные чары, но другие, и с другой целью. Больше того, я думаю, попади ему в руки медальон или чаша, он сделал бы с ними то же самое, и это опять-таки был бы не крестраж. Чем вы меня слушали? Он отказался от идеи семи кусков духа, потому что разобрался в проблеме до того, как наломать дров! Мне так кажется, он кроме дневника мог создать ещё максимум один крестраж, значительно более поздний. Потому что у того духа Волдеморта, с которым я сталкивался, логика тоже местами странновата, будто и у него проблемы со знаниями о мире.       – Он мог продолжать попытки делать крестражи, так в итоге и потерять душу... Это объяснило бы, почему в 80х ему будто крышу сорвало и начался откровенный антимаггловский террор. Вдруг, это была уже нежить? Тогда мы на самом деле не знаем итогов, и сколько частей духа нужно искать. Даже если ты прав, он и тогда был разделён минимум на четыре части, одна у тебя, одна – у меня, одна – в гобелене, ты говоришь, крестражи – вряд ли крестражи... где искать четвёртую? – Нахмурился Эйден.       Гарри так же хмуро пожал плечами.       – А что за чары на диадеме? И остальных реликвиях Основателей, если ты прав? – С интересом спросила Луна, вновь сидящая на подушках так, будто и не было между ними никакой вспышки всего пару минут назад.       – То самое проклятие должности, в которое вроде и верят, и не верят. И я обеими руками за то, чтобы ни в коем случае его не снимать!

***

      Неяркий свет Люмоса выхватил тёмную громаду старого здания. Эйден, подойдя к массивной двери, приложил к ней руку, чувствуя, как норовистые защитные чары, распознающие хозяина, сопротивляются – их ещё уговаривать и уговаривать. Кивнув сам себе, он перенёсся прямиком в гостиную и присел на единственный диван – что поделаешь, дом суровых шотландцев… Мебель, кроме массивного дубового стола, вообще стоило поменять, хотя остальное убранство он бы не выбросил ни за какие коврижки – те же гобелены и книги были очень хороши. Но на обустройство времени постоянно не хватало – кое-какие бумаги до сих пор были не разобраны, все комнаты, кроме кабинета и гостиной – заперты, а уж, как вести дела принадлежащей ему теперь маггловской швейной фабрики, Эйден не представлял. Но не жаловался, что её и небольшую крепость Алеста МакДорад завещала по всем правилам, пусть пастбища и отдала соседям.       Теперь он наконец понял, почему эта старая провидица после того, как пресёкся её род, оставила распоряжение насчёт имущества на имя того Эйдена Акселсона, который, желая открыть собственный счёт, сможет связно ответить гоблинам в 1995м году на вопрос «что такое криптовалюта». То, что она предвидела появление Эйдена в этом мире после её смерти, было очевидно, но теперь стало ясно – она ещё и посчитала его тем, кто завершит месть за случившееся с её внучкой.       Чем больше он узнавал о своей прошлой жизни, тем паршивей ему становилось – кажется, так же паршиво было после конца войны, но он не уверен, потому что не помнит, что именно тогда чувствовал. Но, надо думать, было неприятно: он осознал в учебке аврората, что действительность в Магической Британии отличалась от того, что он представлял, терпя лишения и сражаясь с режимом, который установили с подачи лича.       Хотелось курить, хотя у него и не было такой привычки. Как его только не называли разные люди – баловнем судьбы, любимчиком магии и даже повелителем смерти – но на самом деле, он, как и все, принимал решения сам, а после нёс за них ответ, и никакие сущности высшего порядка не снисходили, чтобы предостеречь от чудовищных ошибок, что будут многим стоить жизни. Он устало взъерошил волосы – прошло уже три дня с тех пор, как Гарри пробежался в прошлое и принёс сногсшибательные сведения о мести, которую должен был совершить Реддл. Его рассказ поднимал ворох вопросов и проблем – срочных и не очень, но в любом случае, тяжелых. Желая закрыть вопрос о реликвиях Основателей, Эйден всё же рискнул протащить их в другую страну, чтобы показать шаманам – ему повезло не попасться местному аврорату с такими тёмными предметами. Но, в итоге, после вынесенного вердикта – «не крестраж», приходилось признать, что так всё и есть. Медальон Слизерина оставили в Тайной комнате, а ради чаши Эйден снова заглянул в Гринготтс – у него не было желания держать проклятое в своём доме. Наверное, это правда немного смешно – он теперь способен пробраться в сейф Лестрейнджей с закрытыми глазами – в третий-то раз.       Эйден не хотел признаваться в этом Гарри, но больше всего его волновал не вопрос о том, насколько хорошим или плохим он был, будучи Томом – казалось, младший пытался утешить его, рассказывая, что на совести Реддла меньше убийств, чем они думали, и предлагая ему попробовать посмотреть легилименцией воспоминания о молодом Томе, который, как любой абсолютно обычный маг, оказывается, имел не только увлечения тёмной магией, но ещё и друзей, и даже любовь всей жизни.       Эйдена коробила сильно окрепшая уверенность в том, что и в бытность Гарри Поттером он сделал слишком много ошибок, позволяя себя использовать. Конечно, он знал, что им манипулировали, давно, да и понятие «общего блага» поистрепалось с годами, но чтоб так… Да, его жизнь была – что там, идёт прямо сейчас – в параллельном мире, где что-то может быть по-другому, но сколько деталей именно этой истории отвратительно совпадали…       По словам Гарри, которым он верил, Реддл составил проклятие не столько на должность учителя ЗОТИ, сколько на любую должность в школе – от директора до завхоза, повесив её на вещи, принадлежащие Основателям Хогвартса – в пятьдесят шестом – только на одну, а после, похоже, и на другие. И это проклятие заключалось в том, что учитель, поднявший палочку на ученика, должность потеряет, а расплата будет соразмерной нанесённому вреду.       Если так подумать, в его мире так всё и было: Квиррелл, попытавшись убить первокурсника, в итоге получил ожоги, вряд ли совместимые с жизнью, Локхарт отделался легче – потерей памяти, зато сразу, как попытался проклясть Рона. Люпин потерял должность после того, как забыл выпить аконитовое зелье, никто не пострадал, и он в итоге – тоже. Крауча ни много ни мало, поцеловал дементор, после того, как он заклял Крама, и в результате его действий погиб Седрик и чуть не погиб сам Гарри. Даже Амбридж, едва решилась применить к Поттеру Круциатус, попала к кентаврам. Зато Снейпу ничего не было – он-то детей не трогал, только директора. Так же и в этом мире – Крауч, проклинавший студентов другой школы и пытавший Гарри, на прощанье отхватил фамильное Блэковское проклятие от Эйдена лично – может, и не смертельно, но каждый день всё его тело будет болеть и корчиться в судорогах почти двадцать минут, вполне равноценная расплата. Жаль только, проклятие Реддла неприменимо к тому, что может расцениваться как стандартное телесное наказание в рамках дисциплинарного взыскания – Кровавое перо и удары Керроу тому подтверждение, как и то, что они требовали, чтобы студенты отрабатывали на товарищах пыточные, но не накладывали их сами.       В таком ракурсе, совсем не хотелось знать, что за людей нанимал Дамблдор (обе его версии), что они пропадали или умирали из года в год, с учётом действия проклятия. Что вообще за «тёмные, нехорошие, а иногда и абсолютно отвратительные» случаи были в школе во времена учёбы Реддла, заставившие его найти и заклясть реликвии так, просто, лишь бы ограничить власть учителей и директора? Проклясть их, карая за прямую попытку убить или серьёзно навредить студентам на всё время, пока они преподают, даже на каникулах? Удивительно, но он решил оставить память об этом себе. Или, она была в тех шкатулках, что Эйден не рискнул открыть?       Эйден не был уверен, что его порадует ответ на остальные вопросы: что, если он совсем не знал правды о Реддле и в своём мире? Могла ли ситуация с крестражами-реликвиями там обстоять похожим образом? Здесь реликвии тоже были под защитой тёмной магии, да и проклятие светлым назвать язык не поворачивался, рядом с этими предметами было очень неуютно… Мог ли Волдеморт-из-осколка-духа, ставший личём, так переживать за эти предметы из-за фрагментарной памяти, сделанных неправильных выводов и непонимания того, что это на самом деле – не его крестражи? Это было странное допущение, но... Если там они не были крестражами, попросту ли ошибся тот Альбус? Или он отправил Гарри в квест с другой целью? Квест, стоивший из-за того, что он растянулся почти на год, жизни многим магглорождённым магам...       Старые воспоминания о Волдеморте, что был в его мире, они со Сьонэд пересмотрели вдоль и поперек. Те, что показывал ему директор, Эйден видел уже будто другими глазами, и многое, если отсечь комментарии Дамблдора, воспринималось теперь иным…       Разваливающаяся хижина Гонтов, к которой Том имел опосредованное отношение, напуганный мальчик, думавший, что к нему пришли из психушки – видит Бог, Эйден знал, что, если там Волдеморт тоже побывал в месте, где дети от опытов сходили с ума, как не блокируй воспоминания, подсознательный страх у него оставался… Горящий шкаф – сколько у сироты вообще вещей?       Разговор с Хепзибой – почему-то теперь манеры Тома казались не более странными, чем у любого менеджера, коих взрослый Поттер повидал немало. Да и реакция на рассказ о судьбе медальона его матери была… обоснованной.       И во всех случаях директор ждал, пока предубеждённый подросток, больше того, подросток-эмпат, выскажется на тему всех замеченных им странностей, и сделает все нужные выводы. Не было ни одного подтверждения, что предметы, о которых они говорили – именно крестражи, а не какая другая тёмная ерунда, ничего, кроме того, что сказал директор. Разве только, змея была почти точно, похоже, созданная уже после восстания, но её убил Невилл, последней... Эйден никогда не задумывался, что то, что нет доказательств убийства Хепзибы Волдемортом, могло значить и его непричастность к убийству. Ему и в голову не могло прийти, что обрыв воспоминания Морфина мог значить то, что продолжение ему не показали.       Эйден не знал, смеяться ему или плакать: рассказ Гарри рисовал какого-то немного противоречивого человека, но так похожего на него самого… будто, будучи Томом, он просто повзрослел раньше, чем, будучи Гарри, а итог был один – он оставался непримиримым и не изменял своим целям, но научился быть достаточно гибким, чтобы их достигать… он научился молчать, где нужно, и говорить то, что хотят услышать… он не любил и не хотел убивать, но был способен это делать, с этим нечего спорить. О да, Гарри-подросток, познакомившись с дядей в лице Морфина, сделал бы то же, о чём Эйдену недавно рассказали – помог бы ему, чёрт возьми, убраться в доме, расспрашивая подробно о матери и о том маггле, который был его отцом. А потом ушел бы, Том в пятнадцать был уже слишком взрослым, чтобы надеяться на хорошие родственные отношения с человеком, у которого не все дома, да и никогда им не интересовавшимся.       Мог ли он предположить, смотря фрагменты чужой жизни, что в этом мире (а может, и в том...) Реддл не отберёт у Морфина палочку и пойдёт убивать, а вернётся для этого только спустя два года после разговора, что показывал Гарри Дамблдор? Мог ли он хоть на миг подумать, что Морфин сам предложит «повесить» убийство на него? Оказывается, его сырая, тяготеющая к тьме сила, почти как у продвинутого тёмного мага, позволяла сносно чувствовать себя рядом с дементорами, особенно, на верхних ярусах Азкабана. И там была регулярная кормёжка, что в итоге нравилось Морфину больше, чем куда более голодное существование, которое он вёл после конца заключения, будучи абсолютно неспособным позаботиться о себе... О да, Гарри было проще поверить, что Том украл перстень деда, как сказал Дамблдор, а не что Морфин попросту отдал ему наследство, поняв, что парень вырастет в колдуна, во много раз сильнее его, да и любого Гонта, которого он знал! Что ж, по молодости Эйден вообще всегда легко верил директору, хотя со временем и узнал достаточно, чтобы сомневаться в нём.       Волдеморт (по крайней мере здесь) поначалу создал целый орден именно чтобы свершить месть, это уже позже часть из этих людей, вместе с его школьной компанией, стали основой политической силы. А тогда он собирал единомышленников из родственников пропавших детей, что тоже искали виновных – о, ему, в некотором роде повезло, что его противники замахнулись на детей чистокровок, а не только магглорождённых. Исчезновение этих, как ни крути, оставляло больше следов.       Том искал с упорством барана, прозябая годами в Лютном переулке и наводя контакты среди таких личностей, о которых обычно не говорят. Путешествовал, разыскивая нескольких скрывающихся бывших авроров – на тех, кто расследовал исчезновения маленьких магов, нападал какой-то странный мор, и самые умные убегали за границу. Вся его жизнь до тридцати годов была посвящена этим поискам, будучи слегка разбавленной лишь исследованиями и поисками заработков. И, тем не менее, он нашёл союзников. И нашёл виновных. Согласно словам Гарри, у него был список из девяти магов и пяти магглов, которых не достал ни один из четырёх пожаров, созданных проклятиями шотландских ведьм.       Смотря на Эйдена почему-то виновато, Гарри говорил и о том, что в 56м Том как раз начал кровную месть – с мага, который был замешан не только в этом деле, и ради поисков которого Антонин Долохов перебрался в Англию. Сам же Том к этому времени убил только Реддлов, да и не факт, что планировал убивать лично дальше – с ним было немало людей, что желали отомстить за детей своего рода, даже Кассиопея Блэк, которую никто никогда не обвинял в том, что она была Пожирательницей. Если так разделить, то список виновных был меньше, чем список желающих приложить руку к каре… Гарри сокрушался, что более точных планов не знал – ему вообще непросто дался этот просмотр воспоминаний Тома, который намеренно пришёл к Дамблдору со знатного похмелья, затрудняющего поверхностную легилименцию. Том был очень умён – там, где ему не хватало навыка, никогда не сражался напрямую. Эйден, слушая эту часть рассказа, почти что умирал со смеху, щедро замешанном на злостной самоиронии – а он-то в своё время, глянув на помятую, бледную и недовольную рожу с красными белками глаз (неужто, просто от полопавшихся сосудов?), поверил директору, что «занятия тёмной магией исковеркали душу…»       В том ли мире, в этом, к директору вело слишком много дорог. Сейчас где-то в школе Гарри до сих пор силился переварить тот факт, что Дамблдор был девятым магом в списке виновных, не понёсших наказание. И что, возможно, список бы с подачи директора расширился новыми исполнителями, если бы Том вовремя не подсуетился с Договором, вынуждая постоянно несущую потери из-за пожаров группу магов наконец прервать исследования. Да, у Гарри давно уже были ощущения, что лично для него директор планировал какую-то лажу, планомерно вытаскивая его из передряг, вроде потенциально смертельного падения с метлы на третьем курсе, но только, если они не связаны с Волдемортом... И всё же, никакие подозрения не приготовили его к тому, что такой "великий и светлый" маг, помимо возможного желания устранить лича за счёт жертвы ребёнка, участвовал по молодости в организации исследований, где постоянные неудачи оканчивались смертями подопытных. Директор был тем, кого Волдеморт стремился убить очень давно и последовательно, что бы он ни делал помимо этого – создавал ли свою партию или занимался наукой.       Эйден этот факт переварил сравнительно быстро – в самом деле, сложно было не заметить очевидное желание Альбуса и Тома уничтожить друг друга, логично, что корни у него давние и причины не детские. То, что у Тома был серьёзный мотив, ничего не меняет: их противостояние всё же втянуло в конфликт множество других магов, и грозило сделать так же снова, как это и произошло в его мире. Эйден после услышанных новостей даже не удивлялся, почему они не могли разобраться друг с другом десятилетиями, изощрённо прокляв друг друга, наверное, множество раз. Реальность вокруг враждующих не знала, под волю какого экстраординально сильного мага гнуться: человека, назначеного возмездием вследствии проклятия отчаянных ведьм, или внука ши, находящегося под защитой древнего замка на Месте Силы, и, что самое главное, искренне уверенного, что он в своём праве и поступает ради высшего добра.       Все мотивы и цели исследований Том, как ни искал, не смог узнать, но были среди них те, что довольно чётко указывали, какого рода люди их вели. Много внимания уделялось вопросам о том, можно ли отнять магию у волшебника, можно ли передать её, и можно ли разделить дар, уничтожив "тёмную" направленность – вопросам, которые никогда бы не пришли в голову потомственному магу, помнящему традиции и истории, которые матери рассказывали детям. Магия была сутью человека и нередки были случаи, когда терявший её умирал, для выживания нужно было, чтобы хоть искра оставалась, как у магглов, неспособных её разжечь. Передать магию, конечно, можно, в чём вопрос, немало ритуалов есть, да, все жертвенного характера, как иначе? Бывало, пробовали "пить" не все силы, но это было ещё тяжелее, и от такого жертвы часто сходили с ума. Том полагал, правда, что искали варианты передачи дара в пользу маггла, но и такие решения существовали, как в любом аспекте тёмной магии, был вопрос только в том, достаточно ли равноценна уплаченная цена за желаемое.       Тем не менее, его память подсказывала о попытках использовать не жертвование, а другие техники, включая всякого рода маггловские препараты, что наводило на мысли о том, что тёмные ритуалы по какой-то причине то ли не подходили, то ли их не желали использовать. О том же, чтобы изменилась уже сформированная предрасположенность дара, вообще никто никогда не слышал, только у детей могла проявиться новая. По юности он ещё задавался абстрактным вопросом, неужели, возможность влиять на то, какими силами будет обладать ребёнок, стоила стольких усилий для исследований, ведь в более поздние годы крали даже потенциально сильных детей из чистокровных? Но потом он перестал искать причины, поняв, что все идейные вдохновители уже сгорели, остались только некоторые чиновники, помогавшие скрыть пропажи детей, нанятые маггловские учёные и всего два человека, которые могли рассказать, что именно они пытались понять в вопросах передачи магии.       Оба они когда-то вплотную общались с Геллертом Гриндевальдом, но "разошлись с ним во мнениях", оба были последними выжившими из Ордена, пропагандирующего запрет "слишком опасных" отраслей магии, и оба казались ему "с приветом". Вопросы одному из них он задать не успел – это и был кровник семьи Долохова, как только они сломали защиту его дома, Антонин разобрался так быстро, что уже было не поспрашивать. Вторым был Альбус Дамблдор, нелюбовь которого к проявлениям "тёмного" была Тому давно известна, как и своеобразные понятия о добре и любви, унаследованные, наверное, от отца. В Лютном переулке, где можно было встретить умельцев в накладывании неснимаемых проклятий и специалистов по тихим убийствам, даже в пятидесятых "со значением" кивали на происшествие в конце девятнадцатого века в Насыпном Нагорье, как на одно из самых кровавых за многие годы. Поговаривали, что от троих магглов, избивших маленькую ведьму, остались только сотни мелких кусочков спутанного месива, не поддающегося опознанию – Персиваль Дамблдор, видимо, несмотря на то, что имя и воспитание ему дал отчим, в полной мере помнил и принцип родни из фэйри "отвечать и на добро, и на зло"... поплатившись за это тем, что сел в тюрьму и оставил заботу о троих детях жене.       Казалось, в свете новой информации Гарри и Эйдену тоже с директором было очень не по пути, он вполне мог стать их прямым противником. Откровенно говоря, его смерть, как бы цинично это не звучало, решила бы множество проблем – начиная от завершения мести Волдеморта, и до того, что больше никто не волен был бы распоряжаться судьбой Гарри. Пока что он, видимо, до сих пор ставил именно на крестраж Поттера в плане окончательного избавления от поднадоевшего ему уже Тома, десятилетиями мешающего его планам и строящего козни даже в виде духа. Возможно, директору правда было выгодно поспособствовать его восстанию в виде лича – так подставить Поттера под его Аваду должно было быть проще... Кроме того, оба конфликта с Волдемортом, и в 70х, и тот, что назревал, были опасны с точки зрения открытия мира магов магглам и обрушения Договора, которое не случалось на разу за всю историю Статута в Британии. Уж не было ли и это расшатывание общества намеренным, ведь, если Договора не будет, вопрос старых исследований вновь мог бы быть поднят?       Эйден знал, что сведения из двух миров нельзя было смешивать – он уже столкнулся с тем, что здесь отсутсвуют, например, два знакомых ему по отчётам аврората Пожирателя – один, кажется, и не рождался никогда, а другой давно умер. Что уж говорить о событиях – отличаться могло что угодно. Но память о параллельном мире после войны и частичное знание о том, что там творилось в кругах политиков, совсем не противоречило мыслям, что Дамблдоры в обоих мирах были похожими. Раньше думалось, что в двухтысячных недочёты идеологии, пропагандируемой директором, были не так уж и важны, он сам давно умер, а Гарри всю свою взрослую жизнь положил, чтобы сделать лучше и устранить вред.       Но вот тот же Невилл принёс немало страшных проблем, хотя больше пятнадцати лет это было тяжело заметить, а потом – поверить в то, что он не ограничивается только политическими заявлениями. Особенно пугало то, что с началом его преподавания в Хогвартсе у многих детей магия становилась нестабильной и всё чаще Министерство жаловалось на непреднамеренное детское колдовство на каникулах. Возникали там и идеи о том, чтобы разработать чары для принудительного лишения силы, а не ограничители-блокаторы артефактного типа. Это был нонсенс – любой тёмный маг (правда, специалисты были не в чести) мог бы ответить, что это только навредит. И усилий, чтобы тормозить такие идеи, организации Эйдена приходилось прилагать немерено. Впрочем, со смертью Невилла, вопрос должен был решиться.       Теперь Эйден снова пытался разложить все подозрения по полочкам, воскрешая в голове тусклые сцены из прошлого. Особенно – встречу на «вокзале» между жизнью и смертью с директором Дамблдором и привлёкший в 2017м внимание знакомой формы шрам на лопатке Невилла. Политика Лонгботтома, продолжающая политику Дамблдора... Какие страховки против крушения собственных планов могли оставлять столь гениальные мозги, что были у директора?       У Дамблдора был почти год после того, как он получил сводящее его в могилу проклятие, чтобы завершить дела и спланировать свою смерть. Мог ли он... заменить Невилла? Мог ли он хотеть провернуть это не с ним, а с Гарри? Но за Гарри охотился Волдеморт... Только ли из-за Пророчества, или он тоже что-то подозревал? Было ли что-то, что Эйден не знал о Самайне 81го, помимо того, что писал ему когда-то Петтигрю? Чьим крестражем он был когда-то, что на вокзале их было трое?       Эти подозрения уже крутились у Эйдена в голове в 2017м, когда он сходил с ума от боли после смертей в его семье, и ко всему относился с утроенной паранойей... Он тогда почти пожалел, что, выслушав сразу после войны комментарии Вальбурги насчёт своей жизни, позволил себе не задумываться над её словами и предостережениями, и что переспросить уже не мог, так как выполнил её просьбу – сжег портрет. В итоге, он всё равно, кажется, сделал то, что она предрекала, перестраховавшись и дополнительно «упокоив» Лонгботтома ритуалом. Но... если его паранойя подсказывала верно, то высоки шансы, что и в этом мире с парнями не всё так просто.       Дамблдор куда более сумасшедший, чем принято считать. Пока он жив, они, в некотором роде, все в опасности из-за его идей, а не только из-за угрозы Волдеморта. Но и Эйден не палач, не так то это просто – решиться убить директора, мотивируя это тем, что он это заслужил или заслужит. А уж действительно убить тоже не просто – в прошлой жизни он не справился. Тем более, что в школе хозяин замка практически неуязвим... А ведь у него ещё и есть множество сторонников – опасны и те, что, не раздумывая, спешат выполнить любую его просьбу, и те, что могут знать что-то о его других планах... Игра на два фронта – против директора и агрессивных действий бывших Пожирателей, многие из которых группировались вокруг Лорда Малфоя, обещала быть очень опасной. И был же ещё где-то Барти, которого поисковые заклинания Эйдена не могли найти, он прятался очень далеко – Путь к нему был осложнён, через большую воду. Как долго он будет оставаться в стороне?       Как не ошибиться с тем, что делать им самим? Как уберечь во всей этой кутерьме Гарри, который вообще находится на перекрёстке интересов, да и сам периодически влипает в истории?       Сегодня, следуя указаниям Гарри, Эйден искал место, где стоял дом Гонтов, а потом обходил магическую защиту, чтобы посмотреть, есть ли там что-нибудь – в пятьдесят шестом ещё не было. Он нашёл кольцо Марволо, и диагностика показала наличие на нём сложнейшего проклятья. Решение, которое приходилось принять после того, как он это увидел, тоже было не из лёгких – уничтожить ли на всякий случай, вдруг всё же крестраж? Оставить ли в качестве ловушки?       Эйден сидел в темноте и никак не мог уснуть, хотя до рассвета оставалось не больше часа. Мыслей было слишком много.