Тихое место

      … – Как, нет, я не понимаю, как? Зачем вообще придумывать что-либо настолько несуразное? Они ненормальные! – Возмущается Вал. Её щёки раскраснелись, а тёмные глаза сверкают, – Тому не нужна легилименция, чтобы понять: «странная маггловская придумка» ей понравилась.       Конечно, у Вал нет никакой проблемы зачаровать педали, чтобы они крутились, а руль – чтобы сам сворачивал туда, куда она хочет. Не то, чтобы эта штука тогда чем-то отличалась бы в управлении от метлы… Но Том прав, пытаться сделать по-маггловски довольно весело, ровные участки дороги, по которой они спускаются с холма, мелькают со свистом. А вот повороты абсолютно ужасны – вроде бы, всё то же самое, на ве-ло-си-пе-де тоже нужно наклониться корпусом, но остаются же ещё педали… Как они на этом ездят? Почему у несносного, смеющегося Реддла получается так просто? Он же сказал, что тоже раньше никогда не пробовал!       Том не знает, что его смех действует на Вал раззадоривающе – каждый раз, как она мило возмущается, тормозя себя чарами, и бушует, кляня «эту странную машину» на все лады, он просто заворожен, и губы сами собой расползаются в улыбку. Он понимает, что это не продлится долго: уж за четвёртым-то разом, или, край – за пятым, Вал разберётся, как это работает, и её маленькие кулачки перестанут изящно вскидываться, а подбородок – упрямо задираться, и он лишится столь чудного зрелища взволнованной досадной неудачей мисс Блэк. Но она сказала, что матушка ждёт её только к обеду, и у него всё равно есть целых два с половиной часа, чтобы любоваться ямочками на её щеках и тем, как тяжелые длинные локоны треплет ветер. И чтобы тренировать выдержку – молодая ведьма, которой прочат титул Леди Блэк, оскорбится, окинь он её ладную фигуру слишком жадным взглядом. Может, поймать такой мечтала бы любая соседская девушка и добрая половина учениц Хогвартса, но… На них он не смотрел, ведь ни одна из них не была Вал.       Вальбурга старше его чуть больше, чем на год, уже совершеннолетняя. Остался всего один курс до её выпуска – наверное, потом судьба разведёт их так далеко, как это только возможно. Говорят, тогда объявят о её ожидаемой помолвке с Орионом – ему уже будет четырнадцать… Он младше, но что такое четыре года, да даже двадцать лет, разницы для тех, кому хватит сил жить пару столетий? Сейчас она бунтует и своевольничает, позволяя себе проводить время на летних каникулах с Томом, но, конечно, её воспитание не даст перечить воле родителей.       Том может быть красив, силён и даже со временем стать известным волшебником – пожалуй, влюблённость в Вал уже года три мотивировала его развивать свои и так немалые способности даже сильнее, чем желание хорошо устроиться в жизни. Но пусть через десяток лет такие маги, как Блэки, будут готовы принимать его в своём доме благодаря личным заслугам, Том Вал неровня. Наследник Блэк не менее красив, очень силён и сообразителен, как для своего возраста, хорошо ладит с Вал, и Лорд, проведший расчёты-предсказания на то, какой потенциал может быть у их общих детей, оправданно считает, что эта пара будет очень удачной. А отцу Вал что же, при наличии такого предложения, нужно принимать в расчёт какого-то шестнадцатилетнего сироту, что, хоть и заработал себе на съём комнатки в Лондоне на всё лето, не имеет ни реальных денег, ни связей среди магов, да и о мире знает лишь то, что рассказывают в школе? Дочь упоминала, что он может быть в родстве с Салазаром Слизерином… Но даже, коли так, помилуйте, через сумасшедших Гонтов?       Как знать, может, если бы Том поставил себе за цель правдами и неправдами добиться, чтобы Вал была с ним, он бы этого достиг. Но он понимал, что ценой стал бы разрыв её отношений со всей семьёй. Знал, что он не может сейчас дать ей той жизни, к которой она привыкла. Что счастливые истории про принцессу и нищего бывают только в наивных романах, и что, будь он трижды магом, способным устроить свою жизнь хорошо, тянуться ему до уровня семьи Вал годами: не то мышление, не то воспитание. Никакого воспитания, если уж так откровенно говорить… И она это знает, но их влечёт друг к другу, хотя ни один из них не может перестать ходить кругами и приблизиться.       Может, где-то, в каком-то невозможно далёком параллельном мире Том бы наплевал на всё и решился бы.       Но не здесь. Том теперь знает, что его жизнь взята взаймы, и что он должен за неё заплатить. Что она будет состоять из мести, и что он не может, не имеет права, втянуть в это её.       Но сейчас лето. Чудесное лето после чудесной весны в Хогвартсе – он зимой едва держался в своём уме, вспомнив всё, но Вал… О, она способна привести в чувство и вселить толику надежды в любого, кому подарит улыбку. А ведь у них были целые тихие вечера в библиотеке. Партии в шахматы, в которые она научила его играть ещё первокурсником – да, сейчас обойти его было почти невозможно, но они всё равно играли. Двигать фигуры можно, перебрасываясь милыми фразами, то ли ничего не значащими, то ли с двойным или тройным смыслом. У них были мимолётные встречи в коридорах и на территории замка. Чинные чаепития в общей гостиной, во время которых можно было слегка подшучивать, пока их реплики разбавлялись чужими разговорами. Пара танцев на какой-то из вечеринок декана, когда Том мог держать её пальчики в своих ладонях и стоял так близко, что чувствовал тонкий аромат её духов… Он путался в ногах – боже, какой бы это был позор, если бы Вал не выправляла его медвежью из-за волнения грацию невербальной левитацией…       А теперь Вал согласилась прогуляться с ним в маггловскую часть, хотя никогда не считала простецов заслуживающими особого внимания... Вот, взять, хотя бы, эту их войну, ради чего снова? Но среди кварталов магов их прогулка казалась бы слишком вызывающей, даже, может, скандальной, как для девушки из благородной семьи. Она не желала скандала. Просто она хотела провести время с Томом. Пусть это и значило, что нужно аппарировать в пригород, а еду нести в корзинке с собой, словно у неё нет домовушки, способной переносить её с кухни куда угодно щелчком пальцев.       … Они возвращают велосипеды местным мальчишкам – как мало нужно этим магглам для счастья, всего лишь жалкий фунт сверх того, что дают им родители. Том провожает ребятню странным взглядом, но Вал не понимает, что он мог бы значить. Она и не может понять, Реддл говорил ей, что его мать умерла, он рос среди магглов и учился контролировать своё волшебство сам. Но он никогда не рассказывал, что у него не было велосипеда или времени, чтобы на нём ездить… И что фунт ему казался когда-то богатством даже в большей степени, чем этим ребятам.       … Они огибают холм, с которого недавно спускались на чокнутых изобретениях, призванных заменить отсутствие правильных каминов и аппарации. Местные говорили, что там красивый вид на Темзу. Том подаёт ей руку, когда уклон становится неудобным для ходьбы в её тонких туфельках.       … Они съедают ланч из корзинок, сидя на пледе на траве (а мисс Блэк не проводила так время уже лет десять!) Сэндвичи, которые сделала домовушка, идеально квадратные и больше, чем на половину, состоят из листьев салата – матушка всегда считала, что это полезно для фигуры. То, что принёс Том, наоборот, напоминает сплошное ассорти из мяса и сыра (он готов благодарить Господа, в которого никогда не верил, за то, что фермеры-маги продолжают делать нормальные продукты даже во время войны, у магглов с этим хуже…) Они разбирают сэндвичи и собирают новые, смешанные, и Том улыбается всё шире каждый раз, как их пальцы случайно сталкиваются. Вал заливается очаровательным румянцем, смотрел бы и смотрел…       … Они лежат на траве, позабыв о том, что она оставляет зелёные точки на кремовом платье Вал – право слово, всегда можно стереть след чарами. Небо над ними голубое и яркое, и облаков почти нет, так, что даже не поспоришь о их формах. Том спрашивает, продолжая когда-то прерванный разговор:       – Почему Тьма, Вал? Что разницы с предрасположенности, если тебя передёргивает от крови?       Вальбурга в задумчивости срывает травинку и крутит её в руках.       – А что кровь, Том? Ты спрашиваешь, как маггл, будто не знаешь, что не только ею кормят Тьму. Десятки заклятий держатся на светлых эмоциях, можно же и так, почему нет? Вот вы же с ребятами устраиваете драки без магии. Или дуэли, по всем правилам. Тоже урезаете себе возможности, вам так больше нравится, хотя всем ясно, что боевая магия совсем другая, и никто не игнорирует преимущества… Кстати, а в чём соль-то?       Том немного хмурится: вообще-то, он полагал, что о таком «плебейском» увлечении некоторых слизеринских парней, как драки на кулаках, даже не на шпагах, не знают ни остальные ученики, ни девушки с их факультета. Они всегда осторожны и никому об этом не болтают…       – Это честно, Вал. В маггловской драке… ну или на дуэли остаёшься только ты и твои умения – никаких взрывных зелий, никаких артефактов, никаких ситуаций, когда пятеро на одного. Тогда бой – это почти красиво. Конечно, в реальной жизни так дерутся только те, кому нет ради чего побеждать, но что с того, мы же просто расслабляемся?       – Хм… Ну, может. Тогда подумай вот о чём: из всей магии тёмные заклятия самые честные – ты всегда платишь цену за то, что хочешь получить. Да, ими можно выкосить город, но мне-то это не нужно. И вообще, каждый решает сам, сколько готов отдать – назначать ли чью-то жизнь в цену своему желанию создать что-то сверхнеобычное или разрушить слишком крепкое? Или, всё-таки, быть скромнее в запросах и платить, скажем, запасами магии, хорошим настроением или воспоминанием? Даже многие тёмные твари, которые стремятся убивать, всегда держат слово, если ты тоже даешь обещанное. Я не могу отказаться от Тьмы, разве только от соблазна получить что угодно. А проклятия – это же, вообще, настоящее искусство! Особенно те, что долгоиграющие… казалось бы, если это не воздаяние, условия снятия обязательно должны быть, чтобы легло, как нужно, но как же важно выбрать именно те, выполняя которые обидчик, может, намучается не меньше, чем не выполняя… Да и проклятия не обязаны именно вредить, – задорно улыбается Вальбурга, – вот моя мать тоже малефик, и она за свою жизнь прокляла шестнадцать пар на то, чтобы девушку каждую неделю переносило к мужчине и они были обязаны провести рядом по часу. Условия снятия было смешным: либо они тут же женятся, либо не сопротивляются три месяца и не пытаются мать проклясть. И, чтоб ты знал, независимо от количества ответов, которые рискнули насылать пары, в итоге после того, как проклятие снималось, в пределах года они всё равно женились! И здесь уж магия была ни при чём, только мамина наблюдательность!       – А я-то раньше всё никак понять не мог, чем же развлекаются благородные ведьмы, – смеётся Том. – Что было с теми, кто сопротивлялся или рискнул прийти и проклясть? Неужели, чары каждый раз усиливались и приходилось больше времени проводить вместе?...       Тёмные глаза Тома побледнели и стали ярко-зелёными, а его волосы – светло-пепельными. Гарри помотал головой – та немного болела, и голос Эйдена странно отдавался в ушах:       – Почти двадцать минут. Неплохо, хотя легилимента посильнее это не сможет удерживать так же.       – Нет, – скривился Поттер. – Через воспоминание про Абраксаса ты пробился быстрее, может, минут пятнадцать. Мне кажется, это тебе просто хотелось досмотреть.       Окклюментный барьер у Гарри был не очень прочным, и прямому вторжению в свои мозги он почти не мог сопротивляться. И, если честно, до какой границы ему могла бы помочь Шерри, тоже было неясно. Приходилось пробовать варианты, где от его предрасположенностей был хоть какой-то толк – вот как этот. Он буквально утягивал легилимента в воспоминание и удерживал его, подбрасывая всё новые и новые детали и переполняя их эмоциями, заставляя переживать то же самое – это здорово сбивало с толку и затрудняло попытки узнать что-либо ещё, а, следовательно, и поиск чего-то конкретного. Метод был чем-то сходен с перенаправлением вторжения на «безопасное», дабы создать впечатление, что считывание идёт успешно. Он был куда менее оптимален, потому что сопротивление очевидно. И всё же, опыт Эйдена показывал, что и так можно не пускать в свои воспоминания очень долго – он использовал такой подход против помощи Сьонэд наравне с классикой окклюменции и, пока сам не решил, что наконец пора перестать «быть шестилетним», фрёкен пробиться не могла.       Они сидели в зале, в котором когда-то обитал василиск – теперь здесь не было и следа огромного змея, чьи останки постепенно продавали на континенте через семью Эмбер. Рынок Британии оказался маловат – не так уж и велик спрос на костяные артефакты, чтобы здесь могли выкупить всё. Окклюменцией можно было заниматься в комнате поменьше, но обоим последнее время не доставало нормальных физических тренировок, и каждый раз, когда они встречались, сначала немного разминались – а на это нужно было место, всё-таки, взрывы, творческий подход, хорошая скорость и ловкость движений, зашкальная интуиция у обоих… С разрушением всего вокруг они справлялись на раз.       Нельзя сказать, что Эйден был хорош в легилименции. Он знал заклинание и помнил, как работает ментальная магия. Но у него не было столь выдающихся способностей, сколь в предыдущей жизни – по крайней мере, поверхностная и беспалочковая была ему не по зубам, да и, как знать, там, где требовалось не только тонкое понимание, а и чистая сила заклинания, возможно, он не дотягивал. Почти сорок лет развития эмпатии, а не ментальной магии, как же могло быть иначе? Здесь, скорее, было странно, что он, как Гарри Поттер, всё же смог на неплохом уровне освоить окклюменцию – наверное, жёсткие провальные тренировки у Снейпа и страх выдавать Волдеморту информацию всё-таки сотворили чудо, дав ему толчок для развития чего-то, к чему склонностей не просто не было, а, скорее, они были в минусе.       Но сейчас у Гарри была проблема: насланные видения об Отделе Тайн. И им не оставалось ничего иного, кроме как пробовать учить его ограждать свой разум – Гарри знал столько того, осведомлённость о чём нельзя было показывать врагам, сколько Эйдену в его годы и не снилось. В начале сентября, когда такой сон впервые приснился Поттеру, они испугались не на шутку, предположив худшее: тот факт, что дух Волдеморта – якорь мощного проклятия, позволил ему каким-то немыслимым образом освободиться. Но нет, лич, всё так же в стазисе, преспокойно оставался в гобелене. Оба они очень сомневались, что он может в таком состоянии думать о Пророчестве и, тем более, узнавать, где оно хранится.       Второе объяснение было то ли невероятнее, то ли прозаичнее – это как посмотреть. Профессор Дамблдор готовил очередное ювелирно спланированное столкновение Гарри и Тома, на этот раз – в самом сердце Министерства Магии, пришествие в которое Волдеморта было тяжело не заметить. Удобное место – там директор школы не при делах, если Гарри после столкновения не выживет, да и поправить свои политические позиции столь эффектным доказательством, что он говорил правду, самое время… Чем окончилась подобная встреча у Эйдена, тот до сих пор предпочитал не вспоминать – прошли годы, он стал взрослее и циничнее, боль немного забылась за большим количеством новой или других событий, но полностью перестать себя винить в смерти Сириуса он не мог.       Подозрения о том, что Гарри – некий странный общий для Тома и Альбуса крестраж, потихоньку переросли в уверенность. Может, Гарри и видел пару снов с участием Волдеморта до того, как он восстал, именно из-за связи с ним. Зато видения об Отделе Тайн насылались Гарри с тем, чтобы, наоборот, через него сделать мысли Волдеморта о Пророчестве навязчивыми. Эйден на себе почувствовал, как оно, поймав отголоски сна… Поймав, несмотря на то, что связь между теми двумя осколками духа, что были у него и у Гарри, призрачна – это же был «его» родной дух, а крестраж, в котором он когда-то был, разрушился, и самого Эйдена таковым считать было нельзя. И всё же, один сон из двадцати мутных и непонятных видений, насылаемых ночами на Гарри, он увидел, а когда проснулся, у него возникло неслабое желание проверить, что же там, в Пророчестве о Поттере. Ему стало очевидно, что это влияние, не прямое, ради показанной картинки, а более тонкое, с внушением… И влияние недетской силы, если задело даже его. Бездушный лич, уж точно, ухватился бы за идею. Методов насылать видения тьма-тьмущая, не только по таким неизученным связям, как крестражи, но… были и другие причины предполагать худшее.       И главной из них были слова Леди Блэк. Когда-то, лет двадцать назад, или пару лет вперёд, в другом мире, другая Леди, мягко, непривычно для него улыбаясь, заверила Эйдена, что «убивший дракона сам становится драконом». Тогда он не понял, что именно она имела в виду, хотя и получил ещё пару намёков. Она просила сжечь её портрет – именно Гарри, считая, что у него, в отличие от кого-то ещё, получится. И потому что другого выхода для себя не желала, сказав, что «больше некого ждать». Просила сжечь, и «делать то, что должно», когда «почувствует, что пришло время». Конечно, он ничего не понял, кто бы понял, это была загадка уровня «собери несколько даров смерти, а потом пойми – или не пойми – зачем»…       Леди Блэк в этом мире говорила куда более прямо. Она была будто одновременно рада и не рада визиту Эйдена. Да и он не знал, как описать то чувство, которое возникло у него, когда он смотрел на сильно постаревшую, кажущуюся безумной, даму на портрете. Как объяснить, о чём он думал, когда первый раз Кричер своей магией притушил все звуки в доме, чтобы они с Вал могли поговорить, пока Сириус и Ремус, живущие в нём, спят.       У Гарри для Эйдена было с дюжину таких вот воспоминаний об отношениях Тома и Вальбурги, да ещё пять о друзьях, а вообще парень, зная, как сильно искажает его понимание себя чужая память, старался не копаться в воспоминаниях Тёмного Лорда, хватая целостные образы только случайно, по верхам, и больше просто думал о крестражах, а после – о реликвиях Основателей – чтобы приходило знание и понимание всего, относящегося к этой теме. И хорошо, наверное, что он почти не отхватил воспоминаний, что бы Гарри сейчас с ними делал? Ему и знаний о жизненных целях молодого Тома было достаточно для депрессии.       Но то, сколько Эйдену мог показать о прошлой жизни Гарри, было не так-то важно… Стоило Эйдену увидеть наконец лицо Вальбурги, не завешенное портьерами, он без единого на тот момент воспоминания о ней понял: эта женщина была ему очень дорога. Возможно, у него никогда не было человека роднее. Кажется, он так и стоял бы, молча смотря на неё и недоумевая, как же так получается… Что какой-то портрет враз вернул ему все краски жизни: он вдруг вспомнил, что такое любить… Вспомнил, как дороги были ему Джинни и дети, и как сильно он был привязан к некоторым другим людям, о которых за год в этом мире, казалось, забыл. Понял, что, абсолютно не зная ничего о Вальбурге, он легко отдал бы жизнь за неё – или за её детей, если она попросит – во всех мирах, казалось, не было никого для него более важного. И эта мысль отрезвила Эйдена, враз возвращая его туда, где он был. В реальность, в которой Вальбурга – нарисована, сын у неё остался только один, а второй умер, скорее всего, пытаясь остановить его же, Тома, у которого поехала крыша. Где рядом из дорогих Эйдену людей есть только трое – Гарри, Хьюго и Луна. И, может, ещё Миртл, которой он хотя бы попытается дать крохи тепла, ведь и для неё он был тем, кто отнял у неё возможность жить так, как она хочет.       Может, они с Вал не заговорили бы и вовсе. Она тоже поначалу молчала, неверяще смотря на него со своего холста – казалось, она узнала того, кем он когда-то был… И, конечно, оба боялись поднимать тему пропажи Регулуса. Но шло время. Эйден зачем-то приходил снова и снова, жертвуя часами сна после долгих насыщенных дней и рискуя попасться на глаза кому-нибудь из Ордена, чтобы… помолчать. Нарисованная Вальбурга тоже просто смотрела на него, не заводя свою обычную истерику о «грязнокровках, разоряющих её фамильное гнездо».       А потом, одной дождливой ноябрьской ночью они начали разговаривать – будто вокруг них остановилось время. О погоде, которую портрет не мог видеть, о книгах, читать которые ни у нарисованного, ни у сверхзанятого человека нет возможности, о классической музыке, в которой Эйден вообще не разбирался. А после – о детях, которые, казалось, вот только были маленькие и такие… весь мир в себе вмещающие, а потом, в какое-то мгновение, их нет, а ты остаешься, будто ходячий мешок с костями, у которого отобрали смысл жизни. О том, как всё уходит. О том, что то, что возвращается, никогда не может стать прежним.       О мире вокруг, который меняется, стоит лишь отвернуться. О магии, что меняется вместе с ним. О том, как волшебно, когда ты тоже меняешься, а не застываешь посреди вихря событий, словно муха в янтаре. О том, что мистер Дамблдор знает толк в мести. О том, что и Вальбурга успела сказать своё слово.       О том, что Вал считает мистера Поттера крестражем Дамблдора и его же огромной ошибкой. Ошибкой, что неведомым образом стала одновременно крестражем Тома. И человеком, куда более человечным, чем были оба – Альбус и Том – вместе взятые. Ошибкой, из которой, Альбус уверен, всё ещё можно извлечь огромную пользу, но это не так… О том, что дух Волдеморта мог бы упокоиться после смерти Альбуса и уничтожения любых других якорей, но, ежели душа Дамблдора останется в этом мире, уж не важно, в чьём теле, Гарри был бы тем, кому было бы передано обязательство исправить несправедливость. Что уже он не мог бы жить или умереть спокойно, пока это не сделает… О том, что Эйден против: он предпочтёт выполнить свои старые обязательства сам, чем сваливать их на брата. О том, что в тайнике за портретом Вал хранится думосброс и огромная шкатулка с множеством воспоминаний – не Тома, но, собственно, Вальбурги, Леннарда, Гебриэля и даже молодого Регулуса. Жаль, что с ними уже не поговоришь вживую, только память, которую они оставили для него, можно глянуть.       Они говорили о том, что полсотни смертей магов от драконьей оспы в конце семидесятых не могли быть случайностью. Что не уберегся и Орион, сгоревший за несколько дней, и Абраксас, хотя, казалось, оба были ещё весьма молоды… Эйден ничего о тех событиях не знал, только слушал, что говорит Вал, но, исходя из её сведений, тяжело было не согласиться: аристократов и просто видных тёмных магов уничтожали, а, учитывая, как у них принято следить за собственной защитой, многих из них, возможно, предавали близкие.       А ещё Вал говорила, незадолго до того, как её прокляли, Тому стало казаться, что на его сознание влияют, хотя он не мог понять кто или что. Эти мысли начали приходить ему в голову уже после смерти Абраксаса, и, проверив многие другие варианты, он подумал, что дело может быть и в крестраже. Крестраже, которого, как после прямого вопроса доложил опасающийся его гнева наследник, в сейфе покойного друга больше не было.       Считая, что кто-то, способный на него повлиять, может ещё и найти, как тетрадь уничтожить, Том решил срочно действовать. Во-первых, создать ещё один крестраж, на замену, смешно сказать, из латной перчатки Годрика Гриффиндора. Или, не из неё – он тогда не знал, подлинная ли она. Собственно, воспоминания о себе он просил у друзей как раз с целью, чтобы потом хотя бы частично понять, что он отдал в крестраж. Во-вторых, Том собирался избавиться от воздействия так скоро, как мог.       Вал не знала, кого он убил ради второго крестража. Эйден догадывался, видел в воспоминаниях Леннарда невзрачного парня из Лютного, что, как он узнал, смог выполнить заказ на Лорда Блэка – даже оцарапать Лорда нелегко, но этот справился, попутно заразив его штаммом драконьей оспы. Не то, чтобы Том должен был сокрушаться о смерти Ориона, который был с той женщиной, что – Эйден был уверен – единственная среди когда-либо встреченных, запала ему в душу. Но, Орион, казалось, делал Вальбургу счастливой. А ещё она и сама не заразилась от больного только чудом. Не так уж и много вещей на свете мотивировали Тома на новую месть – её в его жизни было слишком много, но угроза Вальбурге могла быть одной из них.       Теперь же, за дверьми Гриммо, 12, Магическую Британию лихорадило: Эйден был зол на то, сколько откровенно нехороших дел проворачивали власть имущие. Для человека, который способен проникнуть в секретные архивы и подслушать немало разговоров не для чужих ушей, вопрос сбора информации ограничивался лишь временем. И он, конечно, использовал найденное… По правде, он никогда ещё так грязно не играл – даже Вальбурга удивлялась, когда они говорили о его планах. Но, с другой стороны, что ему оставалось? Эйден Акселсон был иностранцем с мутной биографией (как понимать, боевой маг, охотник на тварей Крайнего Севера? В тех местах, говорят, даже Министерства Магии, учитывающего количество волшебников, нет…) Он не был своим в обществе британцев, чтобы к его ценному мнению прислушались влиятельные личности, и уж точно не мог обжиться и обрасти связями за одно лето, или за полгода.       Немало кто удивлялся, что человека, который устроился всего лишь вольноподрядным взломщиком проклятий в Гринготтс, вводит в общество Лорд Прюэтт, который, казалось, после смерти жены совсем отошёл от дел. Удивлялись и тому, что Эйден принял наследство давно исчезнувших с политической карты МакДорадов. И тому, что он, как для иностранца, знает многовато «внутренней кухни». Он завязывал отношения, он присматривался, к нему присматривались и оценивали… потенциально высоко оценивали, но ключевое слово было здесь потенциально. Эйдену требовалось время, чтобы установить правильные отношения с нужными ему людьми, и с другими – с двойниками которых он в своём мире не сталкивался. Он использовал все свои знания о них и всю информацию, которой был согласен поделиться Ксено, связанный по рукам и ногам различными магическими договорами с авторами «статей о ерунде» для «Придиры». Но даже маг не способен просто по желанию запускать цепь политических явлений туда, куда ему нужно – вокруг него тоже маги. Эйдену необходимо было куда больше влияния – явного и неявного, чтобы создать шанс провернуть с Договором нечто похожее на то, что он уже однажды смог сделать «спустя десять лет». Ведь и здесь Договор, видимо, скоро потребует обновления.       Но времени просто делать себе имя, а уж после играть в политику, у него не было: проблемы Альбуса, бывших Пожирателей и даже Министерства, что пыталось отхватить себе всё больше контроля над обществом магов, никуда не девались. Так что, сделав свои дела, законопослушный, обаятельный и умный мистер Акселсон, потихоньку устраивающийся в Британии и имеющий отличную репутацию, превращался под Оборотным и сложными чарами, искажающими ауры, то в одну, то в другую неприметную личность, что встряхивали болото там, где этого никто не ждал.       Год назад Гарри, которому попали на руки сведения о возможных преступлениях, не знал, что с ними сделать, чтобы «было лучше». Эйден, может, тоже не знал, как сделать идеально, но, безусловно, он был готов взять на себя больше ответственности и попытаться. Он крал документы и подкладывал их туда, где они создавали шум, который невозможно было замять. Он шантажировал мелких чиновников их небольшими проступками, чтобы они делали так, как он хочет, а то и тормозили кое-какие законопроекты. Он влез в сообщества, которые всегда были опасней боевых кланов – те, что располагают и торгуют информацией.       Он устраивал скандалы, после которых, бывало, кого-то отправляли в Азкабан – и ему было без разницы, чьи именно это люди, если они заслужили. Впрочем, он периодически осуществлял и мечты Фаджа, Дамблдора и Лорда Малфоя, равно как и других людей, представляющих интересы своих организаций… Только они не могли быть полностью счастливы, что мешавшие им личности теряли репутацию, должность, а то и свободу – потому что с некоторыми их людьми происходило то же самое. И никто из них к весне 1996го так и не понял, как это получилось.       Фадж продолжал держаться за своё кресло – он был готов даже делиться своей властью, чтобы лично на нём было поменьше грязи… Хотя её о сотрудниках Министерства вытащили наружу немало. В некотором роде, его должность удержало то, что к Рождеству он начал неожиданный и долгоиграющий проект, папка с которым была так вовремя подана ему очередным помощником, что на фоне рассыпающихся карьер быстро строил свою – Персивалем Уизли. Проект, который предполагал организацию специального дошкольного летнего курса сроком в месяц для магглорождённых волшебников. Предполагалось, что он мог бы помочь им «в адаптации к реалиям мира магов и его традициям, чтобы в Хогвартсе они чувствовали себя уверенней» – хотя сам Фадж и не догадывался, как там нужно их адаптировать.       Но эта идея позволяла сорвать куш и повысить престиж среди недовольных из-за скандалов с министерскими сотрудниками избирателей: она пришлась по вкусу и магглорождённым (что помнили, какими дураками себя чувствовали поначалу, а ведь для кого-то это весьма повлияло на жизнь), и умеренным традиционалистам (наконец-то кто-то разъяснит этим невеждам, что нельзя бездумно тащить всё, к чему они привыкли, в общество магов! Давно пора было вернуть соответствующий курс в школу, ну да и так неплохо). Идея выглядела со стороны очень логичной и последовательной после того, как в Хогвартсе был назначен Инквизитор, и даже такие видные деятели, как Лорд Малфой, прикинув, что они тоже могли бы извлечь кое-какую выгоду, согласились её проспонсировать. О, каким было бы для них сюрпризом, если бы они узнали, что Эйден и не думал бросать реализацию такого проекта на самотёк, и гурьба детей, не защищённая наставничеством, из которой самым простоватым можно было бы легко навязать пожизненное долговое обязательство, – всего лишь мечта, которая никогда не сбудется, он договорился о защите будущих учеников с Гильдиями.       А вот директор Дамблдор, которого, казалось, такое начинание должно было задеть, будто и не отреагировал на очередной брошенный в его огород камень – очевидно, Министерство ставило под сомнение, что в школе магглорождённые получают достаточно информации. Разгромная статья Скитер, которая взяла интервью у профессора Амбридж, тоже не удостоилась каких-либо комментариев. Хотя в ней было немало ремарок о персонале Хогвартса, включая «упомянутого ранее» полувеликана, позволяющего себе пропустить два месяца преподавания, «сомнительной квалификации» прорицательницу и привидение, что треть учебного материала каждого года не вычитывает, так как его иногда «циклит» на неоконченном деле – конспекте лекций по гоблинским восстаниям, который в итоге дети проходят по нескольку раз.       Вальбурга полагала, что директор, носа не казавший из школы почти с начала учебного года и действующий исключительно через своих людей, замыслил что-то сильное. Когда-то, когда он не воспринимал угрозу Тома Реддла всерьёз, его можно было встретить где угодно, и он занимался много чем, не связанным с Хогвартсом… Зато пережив несколько покушений в 60х, он предпочёл позже оставаться под защитой замка – так же, как и сейчас, видимо, происходящее из-за действий Эйдена его сильно насторожило. Но угрозы он привык устранять, так что какой-то план у него просто обязан был быть.       Гарри, который не догадывался, что Эйден почти каждую ночь играет в шахматы и спорит об условиях снятия проклятий с портретом женщины, которую любил в прошлой жизни (тот понимал, что, расскажи он об этом, его вряд ли поймут правильно и предложат снова поговорить с психологом), тоже думал о директоре что-то похожее. Что план обязан быть. Тем более, раз его предполагаемый исходный план не сработал – за всё время, которое Орден Феникса дежурил возле Отдела Тайн, никто им больше не заинтересовался, директор должен был понять, что видения не дают эффекта. Больше того, уже прошёл Самайн, после которого Гарри разрушил тело лича и захватил неупокоенный дух в свой браслет – Метка Северуса, да и немного изменившееся поведение остальных бывших Пожирателей, известных директору, должны были убедительно доказать, что восстание Тёмного Лорда снова отодвинулось во времени.       Но сны об Отделе Тайн почему-то продолжали доставать Гарри почти каждую ночь – он, конечно, мог уже сделать сновидение осознанным да попросту уйти, или позвать Шерри… Но кому понравится, что голова потом болит весь день, он же пытается в этой кутерьме как-то учиться, расти, жить!       Барьер окклюменции, который он худо-бедно научился ставить, откровенно был недостаточно сильным, чтобы справляться с таким напором. Прошло и весеннее равноденствие, на которое Гарри, давно для себя решивший, что его голова должна быть только его головой, выбросил (буквально) из неё странный осколок Тома – столь малый, что его можно было и не заметить. Нельзя сказать, что ситуация совсем не выправилась: навязчивые мысли о Пророчестве полностью покинули Эйдена, что подтверждало удачный разрыв связи Гарри и Тёмного Лорда. Вот только неправильность в ауре оставалась, она вообще, по словам Луны, почти не изменилась, а значит, Гарри предстояло продолжать подготовительные ритуалы ради предположенного Эйденом осенью второго осколка… Ещё больше полугода, у него же нет желающего смирно постоять посреди ритуальной фигуры директора или хотя бы его крови… Неудивительно, что настроение у Гарри было не очень.

***

      Учебный год был тяжелый и наполненный постоянным переживанием о деятельности Эйдена. И о том, что кому-то из них, скорее всего, придётся убить Дамблдора. Причём делать это нужно, с одной стороны, как можно быстрее, а с другой – после того, как Гарри и Невилл (и, не дай Бог кто ещё), больше не будут крестражами… К ауре Невилла Луна и Гарри долго присматривалась и, в результате, сочли, что предположение Эйдена может быть очень вероятным.       Гарри был убеждён, что нельзя просто убивать кого-то, кто тебе мешает, но здесь, казалось, была та самая страшная ситуация «ты – или тебя». Ради своей цели очистить магическое сообщество от «тёмных магов», перевоспитать их всех, даже тёмных тварей, исключить саму возможность волшебников иметь «тёмный» дар, директор уже стал причиной смерти в десятки раз большего количества людей, чем кто-либо из этих самых тёмных магов, включая даже, возможно, Реддла. Но не мог же Гарри просто всадить ему нож в спину в школьном коридоре – он такое вообще ни с кем сделать не мог, что говорить о том, с кем связан магическими узами – с ограничениями как у раба. И, кстати, это ничем бы не помогло – чтобы пробить такую защиту, какая есть у мага уровня (и возраста) Альбуса, нужно и самому быть невероятно умелым… Эйден, даже с умением ходить Путями, говорил, что «в лоб» весь тот комплекс защитных чар, что был у Альбуса, он бы не преодолел, тем более, на территории замка. А насчёт мыслей Гарри об убийстве, вообще, отвечал прямо – чтобы выбросил это из головы и хотя бы половину своего времени занял тем, чем должны заниматься нормальные подростки.       Гарри вздыхал: он бы и рад, но как-то совсем выпал из откровенно подростковых проблем. Вокруг него парни думали, как бы откосить от учёбы – он же, наоборот, страдал над заданиями по удалённому обучению и вечерами просиживал над разного рода справочниками. Может, он и позволял себе писать эссе на лишь-бы-отвязаться, но то, что могло пригодиться в дальнейшей работе, он читал очень внимательно, да и к экзаменам готовился со всей серьёзностью, проходя программу чар Ж.А.Б.А. «на вырост». Он хотел бы помочь Эйдену делом, но тот придерживался мнения, что Гарри стоит меньше лазить по опасным местам и больше – сидеть в школе, и всеми силами ограждал его от участия в авантюрах, которые вынужден был проворачивать. Единственный «крик о помощи», который он себе позволял, это иногда отдавать Гарри ворох бумаг – у Поттера с финансами выходило разбираться лучше, вот он, наряду с вопросами вкладов собственных денег, и помогал с делами предприятия МакДорадов, которым больше не управлял гоблинский поверенный, ожидающий передачи наследства.       Куда более важным делом, чем учёба, для большинства сокурсников Гарри были отношения. Почти каждому студенту кто-то нравился, хотя симпатии часто были не взаимны, и многие, особенно девушки, рассматривали это как почти что конец света. Больше того, следуя советам Эйдена по контролю своего странного восприятия, Гарри начинал уже немного различать оттенки этого шумного эмоционального фона вокруг, и, если откровенно, преувеличенные страдания заставляли его самого чувствовать себя немного неуютно. Потому что, выливая периодически сок с очевидными добавками и выбрасывая то и дело предлагаемые ему девчонками конфеты с лёгким приворотным, да и постоянно держа в голове мысли о Волдеморте и Альбусе, он сам не находил сил начать с кем-то встречаться. Встречи предполагали романтику, но, хоть возраст и располагал к подобному, почему-то проблемы более глобального масштаба казались важнее. А весной, когда парочки высыпали на улицу, всеми силами игнорируя предписания Амбридж не подходить друг к другу ближе, чем на двадцать дюймов, Гарри ещё и аукнулось его прошлое, напоминающее, что, если он хотел бы серьёзных отношений, ему пришлось бы рассказать девушке об уже случившемся отцовстве. Вряд ли кто-нибудь из учениц Хогвартса мог бы принять такое известие нормально.       Казалось бы, он тех двух морских ведьм, которые повысили уровень собственного довольства жизнью за счёт рождения от него детей, и не знал совсем, только видел мельком в конце лета, зато ответственности огрёб на годы вперёд. Малышки, которым не было ещё и года, были к марту по развитию почти как трёхлетние люди, и у них начали проявляться магические способности. Одного этого хватило, чтобы мамы тут же абсолютно без участия Гарри решили вопрос «как им встречаться с отцом, чтобы не рисковать его утопить» – обе признали, что дети, кипятящие воду – это слишком опасно, и что их срочно нужно обучить это контролировать. А, раз уж это папочкина наследственность (очевидно же, что не их), и он вполне себе жив, то пусть он и разъясняет, как эти всплески унять. Благо, понятие «нянь» придумали не только на суше – весной дамы начали появляться с малышками в Чёрном озере, оставляя их на пару часов на попечении местных русалок, тогда же к ним мог приплыть и Гарри. Поттер был, в целом, доволен таким подходом, хотя было во всём этом два минуса: во-первых, незаметно для остальных обитателей замка плавать в озере (даже на выходных) и договариваться о следующей встрече с всплывающей на поверхность главной русалкой было тяжело; во-вторых, вопросы из разряда «объясни, почему» вызывали у него шок побольше, чем аналогичные у обычных детей… хотя бы потому, что могли быть не только о магии, но и о повадках какой-нибудь кефали, о которых он ничего не знал, тогда как его рассказы о жизни на суше были, наоборот, абсолютно не понятны девочкам.       Пожалуй, единственным переживанием, которое он в полной мере разделял со своими сокурсниками, было отношение к профессору Амбридж. Эта талантливая женщина могла взбесить любого, хотя целью её прихода в школу были действия по подрыву авторитета директора. Справлялась она так себе, потому что попутно настраивала против себя студентов, привыкших, что их выходки не то, чтобы поощряют, но, по крайней мере, не особо контролируют. И преподавала она просто ужасно.       Слушая рассказы Эйдена и Луны, Гарри понимал, что могло быть намного хуже. Здесь Амбридж не могла развернуться во всю ширь, ведь в Министерстве творилось чёрте-что, и она вынуждена была часто отрываться от школьных дел. Гарри же предупредили множество раз, как легко заработать второй одинаковый для них с Эйденом шрам, если не держать язык за зубами и пререкаться с милейшей Долорес. И он молчал на её уроках, не возникая даже тогда, когда что-то пытался сказать вспыльчивый Рон, так что небольшой интерес преподавателя к нему, вызванный тем, что Дамблдор – его магический опекун, быстро сошел на нет. Гарри было тяжело, например, представить, что его и близнецов выгнали из команды по квиддичу из-за пристальной слежки за его проступками – он любил летать, и, хотя командные тренировки отнимали время, это был тот вид отдыха, на который он с охотой его тратил. Но до таких крайностей не доходило, хотя Амбридж и без усиленного третирования гриффиндорцев нашла, чем заняться: уволила Трелони и нацелилась на Хагрида.       Порой Гарри ненавидел себя за проявленную зимой инициативу: это он был тем нехорошим человеком, подавшим Амбридж идею разбавить чтения учебника на ЗОТИ инструктажами по эвакуации из зон конфликта, на которые матерились все до одного ученики. Это не было «обучением бою» и предполагало, что каждый студент будет знать, куда стоит бежать, если случатся какие-то беспорядки вроде произошедших на Чемпионате мира по квиддичу, и как вызывать аврорат на место происшествия. По правде, Гарри не думал, что это может помочь, если начнётся гражданская война, но он надеялся, что хоть кто-то из детей уяснит, что в их возрасте и с их запасом сил, самое умное, что они могут сделать среди разгорающейся магической битвы – уносить ноги или прятаться. И на «подпольных» занятиях ЗОТИ, в удовольствии организовать которые он так и не смог себе отказать, он тоже в первую очередь учил щитам – магическим или, если нужно, трансфигурировать что-то подручное, уж к чему было больше способностей у студентов, ведь на занятия приходили разновозрастные ученики, у которых не могли одинаково получаться заклинания, что легко выполняются любым взрослым.       Гарри надеялся, что хорошие знания ЗОТИ никому из них на самом деле не пригодятся. Но учить старался на совесть, тем более, что встречи «полным составом заговорщиков» никогда не проводились. Он старался не перенапрягать мелких чем-то сложным, и разъяснил им, как колдовать только ошеломляющие, сдерживающие, разоружающие и взрывные заклинания – они как раз должны были бы проходиться в школе. Об остальных полезных чарах – вроде тех, как что-то уменьшить, отбросить и как использовать банальную левитацию творчески, он рассказывал, но отрабатывали их все самостоятельно в комнатах для самоподготовки, Амбридж не догадалась запретить выполнение домашнего задания по предметам Флитвика и МакГонагалл. И только старшекурсники, которым, кроме прочего, вскоре предстояли экзамены, занимались чем-то чуть более продвинутым… Но и с ними Гарри предпочитал встречаться в два захода – со своими сокурсниками во время «окон» расписания, а со старшими гриффиндорцами – после квиддичных тренировок, там кроме команды добавлялся только Ли.       Не сказать, чтобы все студенты были довольны таким подходом. Падма предпочла бы тренироваться с сестрой, а не практически постоянно заниматься в гостиной Рейвенкло с другими ребятами с факультета под руководством Луны. Её «окна» совпадали в расписании с «окнами» гриффиндорцев куда реже, чем у хаффлпаффцев, так что, в отличие от того же Эрни, она попадала на занятия с сокурсниками только где-то раз в три недели. А Джинни вообще с остальными Уизли на таких встречах не пересекалась и отрабатывала чары с братьями Криви. Но Гарри никого из них не держал и не заставлял у него учиться, просто то, что попыталась предложить Гермиона в первый поход в Хогсмидт, ему не подходило категорически, о чём он тогда же и сказал. Он не собирался брать на себя ответственность за двадцать пять учеников, способных на раз друг друга покалечить – лечит он откровенно так себе! Максимум людей, колдующих взрывы, за которыми он мог уследить одновременно – десяток, а лучше – меньше. Кроме того, чем их меньше, тем проще ему собрать их в каком-то не очень большом классе поблизости от тайного хода Салазара, наложить на дверь запирающие руны, чары тишины и какую-нибудь оповещалку, чтобы в случае, если пожалует Амбридж, успеть вывести пару человек и сделать вид, что они ничего не нарушают. Да и времени на занятия он в итоге, по словам Луны, тратил сопоставимо с Гарри в другом мире: может, он и объяснял кое-что повторяющееся трём разным группам, зато чары они отрабатывали быстрее и эффективнее, так что по итогам это занимало у него часа два-три в неделю в сумме.       Зато он не светил всем подряд Выручай-комнату, не попадался в «слишком больших подозрительных компаниях» на глаза даме из Министерства и вообще, уличить их в создании «армии» было сложно. И у них не было списка заговорщиков с заклинанием, вызывающим прыщи, а были чары Конфиденциальности, которые он не забывал накладывать всякий раз. Эйден, услышав о том, как выглядит ДА в версии местного Гарри, посмеялся, и заметил, что такими темпами вариант с «изгнанием» из школы директора никак не может случиться. Гарри пожал плечами – он вообще не был уверен, что, повторись у него история Эйдена, этот директор бы предпочёл «взять вину на себя» – вряд ли он был так уж уверен в том, что Поттер делает так, как выгодно Дамблдору.       Больше всех из-за малого количества практики по ЗОТИ расстраивалась Гермиона. Гарри советовал ей присоединиться к дуэльному клубу Флитвика – тот предпочитал не афишировать, что такое существует, в основном тренируя только старшеклассников с его факультета, но того же Поттера принял, когда тот попросил, тоскуя о тренировках с дурмштрангцами, и Гарри видел, что среди завсегдатаев там были и несколько старших слизеринцев. Флитвик как-то договорился с Амбридж и клуб продолжал существовать, заодно, неплохо готовить Рейвенкло к экзаменам по ЗОТИ. Так или иначе, Гермионы он там пока не видел.       Вообще-то, Гарри мог понять её беспокойство: помимо экзаменов девушка боялась того, что может ожидать её за стенами школы, если к власти придёт Волдеморт – она магглорождённая и её родители никак не смогли бы позаботится о её безопасности, только она сама. Грейнджер была из тех редких людей, кто был уверен, что проблема Волдеморта существует, хотя остальные ученики Уизли уже давно принесли вести о том, что фениксовцы теперь и сами в сомнениях. Часть людей была согласна с какими-то доводами Снейпа (Гарри предполагал, тот рассказал им о Метке), а часть – наоборот, насторожилась происходящим ещё больше, последнее время было много политических скандалов и существовало мнение, что это Пожиратели пытаются провести какой-то переворот.       Дошло, честно говоря, до страшного: раскола в семье Уизли. Если летом «паршивой овцой», не верящей директору и придерживающейся линии Министра, был только Перси, то за осень ситуация кардинально переменилась – ему удалось перетянуть на свою сторону мать. Безусловно, Молли прекрасно видела, что в Британии происходит что-то, но ей, в отличие от Артура, динамика, скорее, нравилась, а, кроме того, она начала сомневаться в авторитете директора. Гарри не знал, как так получилось, и было ли там какое-то влияние Эйдена, но миссис Уизли приняла некоторые доводы Перси касательно странностей мотивов их лидера, в том числе, и относительно Гарри. После она даже поговорила с Чарли и Биллом, и те, видимо, тоже что-то проверив или проанализировав, поумерили свою активность в агитации «за Орден».       Нет, Поттер полагал, что, выбирая между Орденом и Пожирателями, все Уизли не раздумывая выбрали бы первое, тем более, что Пожиратели убили братьев миссис Уизли. Но сейчас для неё вопрос стоял совсем по-другому – к зиме она окончательно пришла к выводу, что прямой угрозы нет, и что глобального толку от их деятельности, соответственно, тоже никакой, а потому самым разумным, что она могла бы сделать, было вернуться к обычной жизни. Артур придерживался обратного мнения – он продолжал ходить на службу и не брать работу, приносящую выплаты за сверхурочные, вместо этого тратя много времени на дежурства для Ордена.       Молли не собиралась устраивать ему за это постоянные скандалы, но была очевидно недовольной. Теперь, когда все дети были уже относительно взрослыми, она могла больше времени посвящать попыткам поправить семейный бюджет продажами собственных поделок… и вдруг оказалось, что раньше они очень привыкли к тому, что Артур получал больше, а сейчас стали почти что зависеть именно от её нерегулярного дохода. Дети следили за оговорками в письмах родителей чрезвычайно внимательно: казалось, те ссорятся, и со временем становится хуже, ведь, как и большинство женатых пар, они припоминают друг другу всё на свете. Рон полагал, что мать не права, Джинни изо всех сил держала нейтралитет, а близнецы пытались поверить в невероятное: единственное, на чём сходились родители сейчас – это на том, что Фреду и Джорджу на фоне общих странностей, творящихся в Министерстве, не стоит искать там работу. Молли, может, предпочла бы, чтобы и Перси уволился, но он был уже слишком взрослым, чтобы она могла настаивать.       На жизнь Гарри эти сведения не влияли – если не считать того, что он был в курсе событий из-за частого бурчания Рона. И того, что его не пустили на Рождество к Уизли – приглашение было, но в последний момент всё как-то не сложилось. Лицо его друга было очень виноватым, когда он уезжал, оставляя Гарри в гриффиндорской башне почти что одного – был ещё какой-то парнишка со второго курса, и только. Но Поттер как раз не расстраивался – к нему на праздник заходил брат, а покои Ровэны расстарались для них на пушистую ель и гирлянды. Было немного странно, что он не мог поехать и на Гриммо, хотя Сириус, кажется, был куда более лоялен делу Дамблдора, чем Молли, но уж так получилось, и рождественские каникулы выдались очень спокойными.       Пасхальные, наоборот, держали его в чёрном теле – он забросил даже свои занятия с оружием, почти перестал вести несрочную переписку, урезал количество собраний ДА и категорично поставил Анжелину перед фактом, что будет ходить только на две тренировки в неделю – окрылённая надеждой на Кубок, та готова была заставить команду работать ежедневно. И всё из-за того, что глас его разума где-то отсутствовал, когда он осенью выбрал слишком много маггловских курсов с целью сдать экзамены в конце этого учебного года, а не следующего. Он тогда рассчитывал, что на обычных-то тестах сможет спокойно пользоваться и зачарованием ручки на исправление грамматических ошибок, и волшебными шпаргалками, и самогипнозом, чтобы вспоминать, о чём писать, если что. Но теперь, когда конец апреля приближался с ужасающей скоростью, а у него в чемодане лежало расписание экзаменов (для явки на которые нужно было ещё и сбегать из школы), он мандражировал всё больше и больше и задумывался о том, что поспешил. И договориться с Амбридж поспешил… Впрочем, Поттер не привык отступать, тем более, что маггловская сессия в основном заканчивалась для него ещё в последней неделе мая, давая передышку перед С.О.В., только последний модуль по математике стоял в то же время, что и начало экзамена по прорицанию… Но, смотря правде в глаза, если он пропустит сдачу практики по прорицанию, вряд ли он много потеряет, этот предмет уж точно был не его.       Несмотря на адскую зубрёжку, жизнь его уже долгое время была нормальной. Наверное, именно поэтому Гарри весь апрель не покидала тревога о том, что что-то должно произойти. Его шестое чувство просто вопило, что грядёт какая-то дрянь. Эйден тоже чувствовал себя как-то неспокойно, и они то и дело переглядывались, будто строя безмолвные предположения о том, что может произойти.       Ни один из них, тем не менее, не угадал, что первым случится Петтигрю.       Он появился внезапно – будто так и нужно, будто и не пропал с горизонта (о чём Гарри не особо печалился) почти на год. Просто одним субботним апрельским вечером, когда, по устоявшейся традиции, профессора играли в преферанс, а Гарри и Эйден занимались окклюменцией, окончания их тренировки в Комнате Ровэны ожидала не только Луна.       Эйден, завидев «лишнего» человека, вскинул палочку с ужасающей скоростью, и в Питера полетели верёвки, норовящие спеленать его не хуже мумии. Но на его руке, препятствуя следующему колдовству, повисло двое: Гарри, из соображений о том, что у них с Хвостом мировая, и Луна, как оказалось позже, уже перебросившаяся с ним парой слов.       – Что ты здесь делаешь? – Удивлённо спросил Гарри. Питера он едва узнал: тот сильно загорел, выбрил волосы почти под ноль и выглядел одновременно и лучше, и хуже, чем раньше – казалось, он изрядно отдохнул и привёл себя в порядок, с виду помолодев на десяток лет. Его острые черты лица чуть смягчились – их не подчёркивали резкие тени от усталости, да и сам он казался стройнее и выше, больше не съёживаясь и не сутулясь, как от непомерного груза. Но при этом в глаза бросалась и очевидная потрёпанность: часть одежды висела лохмами, от скулы вниз на шею сползал страшного вида шрам – свежая рана пыталась затянуться под действием какого-то волшебства, но это явно осложнялось тем, что её нанесла тёмная магия. Кисть правой руки, будто созданная из цельного металла, наверное, служила волшебным протезом, но сейчас висела плетью, оплавленная в нескольких местах.       Питер, в свою очередь, не менее удивлённо рассматривал Эйдена, опасливо прищурившись. Вопрос он задал одновременно с Гарри:       – А ты кто такой?       Эйден всё ещё враждебно целил в него палочкой, да и Петтигрю вскинул левую руку в каком-то жесте. Но выяснение взаимоотношений в своей непринуждённой манере прервала Луна, слегка смеющимся тоном представив их друг другу:       – Питер, это Эйден, побратим Гарри. Эйден, ты не поверишь, это Питер, тоже побратим Гарри. Он, кстати, очень спешил к вам, и, кажется, так же сильно спешит куда-то дальше. Почему бы не перестать тратить время на разборки?       – Побратим, говоришь? – Невесело ухмыльнулся Петтигрю. Гарри заметил, что он неосознанно попытался потереть протезом левое предплечье. – Ну, допустим, все мы братья. Я к тебе, Гарри, с х.ровой вестью. Барти вчера-сегодня должен был бы вернуться в Британию, и неровен час, он наконец прочтёт газеты за прошлое лето, и не найдёт там твой некролог. Уверен, исправить свою оплошность будет второй его главной жизненной целью.       – Неужто, отомстить тебе за неудачное воскрешение Волдеморта – его первая цель? – Довольно враждебно спросил его Эйден. Рассказ Гарри о том, до чего они договорились на кладбище, оставлял у него много вопросов к Питеру, и самое время было бы их задать.       Хвоста, услышавшего имя хозяина, всего передёрнуло, но ответил он, тем не менее, почти нормально.       – Нет, меня он уже достал, и, к моему счастью, тоже оставил мучительно умирать, не проверив результат. Видно, он не рассчитывал, что будет бегать за мной по всей Южной Америке, и что это затянется так надолго, так что спешил наконец вернуться, едва разжившись информацией, что стало с Лордом. Но он допросил меня под Сывороткой, и теперь знает, что произошло в прошлом июле. Это помимо остального… Догадайся, к кому он придёт дальше и что захочет сделать? У него, вообще-то, может что-то получиться, гениальные же мозги, хоть и набекрень. Бл.! – Неожиданно закончил Питер, чуть подпрыгнув на месте. Эйден заметил мелькнувшую на шее цепочку с каким-то медальоном – он светился и, видимо, пёк, доставляя Петтигрю немалые неудобства.       – За тобой ещё кто-то сейчас гонится? Кто? – Переспросил он – подобные медальоны он уже видел. Ими пользовались тёмные личности, которые многим успели отдавить мозоли, артефакт мог определять, когда с кровью человека проводят поиск, и вот-вот завершат ритуал, создающий путеводную нить.       – Да какая разница, кто из них, я ни..я не готов сейчас к встрече! – Огрызнулся Питер, шаря рукой в кармане. – Короче, я предупредил, забегу ещё, как подлатаюсь немного, ты, Гарри, постарайся не нарываться и смотри, что ли, в оба. Вон, гм, побратим, пусть приглядывает, авось и на Барти управу найдёт. Держи, это тебе с совершеннолетием, лучше поздно, чем никогда, и всё такое. Чао, амиго!       И Питер вдруг подбросил что-то в сторону Гарри – тот рефлекторно вскинул руку, чтобы поймать, а Эйден едва успел затормозить предмет чарами – вдруг что проклятое или портал? Этой секунды, пока он отвлёкся, Питеру каким-то образом хватило, чтобы перекинуться в крысу, и куда-то исчезнуть – через миг Эйден, осмотревшись, досадливо подумал, что его уже нет в комнате. Спешно развёрнутая Карта Мародёров, как ни странно, тоже показывала, что Хвоста поблизости больше нет.       В недоумении все трое посмотрели на предмет, который Питер «подарил». Он оказался зачарованным, но никак не проклятым, и не порталом. Это были очень старые, хоть и в хорошем состоянии, волшебные часы на длинной цепочке – чтобы вешать на шею. На циферблате было куда больше, чем двенадцать, делений и сплошь непонятные Гарри значки, из которых он смог распознать только пару растений и рисунок котла. Обе стрелки сейчас находились в пустом белом секторе, напротив которого был чёрный, со стилизованным изображением взрыва.       – Вы что-нибудь понимаете? – Спросил Гарри. Питер уже второй раз порвал ему все шаблоны своим поведением, и опять улизнул до того, как его удалось нормально расспросить.       – Что, например? – Устало сказал Эйден. – Что он утверждал, будто оттянул всё внимание Крауча на себя почти на год? Я тебе скажу, это них.. не стыкуется с тем образом Хвоста, который у меня был со слов Сириуса. А у тебя? В нашем мире он тоже был мутным, но чтоб так… И, всё же, он прав, если Барти в Британии и не оставил идеи поиска хозяина, дело нехорошо, дух в ловушке, но не упокоен. Нужно как-то намекнуть Моуди, у него на Крауча зуб, авось поможет искать…       – Тебя больше ничего не заботит? – Напряженно сказал Гарри.       – В смысле? – Не понял его Эйден.       – Он меня только что поздравил с прошедшим семнадцатилетием! Мне официально пятнадцать, забыл? Откуда он знает? И почему назвал меня в прошлом году всё таким же психом? Откуда ему столько обо мне известно?       В комнате запала неуютная тишина – вопрос и правда был нетривиален. Впрочем, Луна мягко разбила её спустя пару минут:       – Тут всё очевидно, вы знакомы. А, если ты этого не помнишь, может, просто этого ещё не было. Скажи честно, ты, случаем, не собирался снова в прошлое, мм?