***
Спустя пару недель ажиотаж вокруг незадавшихся отношений Питера и Эдгара, как и предрекал Сириус, поутих – ну, а общее пренебрежение учеников было вполне привычным. Мэри удачно для Питера разошлась с кем-то с Хаффлпафф, и сплетницы переключились на новую жертву. Впрочем, Хвост вообще оказался неудобной жертвой, пусть Мародёрам и приходилось «Не замышлять ничего доброго» значительно чаще, показывая, что слишком яркие шутки над Хвостом вернутся сторицей. Питер боялся, что из-за такой защиты и остальным Мародёрам перепадёт досужих домыслов, но Сириусова репутация ловеласа, оказывается, перекрывала что угодно, а взгляды Джима на Эванс не замечал только слепой. Почему грязных намёков на парочку Ремуса и Питера не было, последний не знал, может, не хотели трогать старосту… Не ему было жаловаться. Того, что отношения с друзьями не изменились, было достаточно для хорошего настроения. Однако кое-что стало по-другому. Питер не мог и предположить, что дело обернётся таким образом, но неожиданно оказался зажат в угол. Не мог же он прятаться вечно… Питеру хочется сбежать от их энтузиазма. И главное, эти тоже абсолютно искренни. Они смотрят на него нездорово горящими глазами, будто это они ещё сдерживаются… Он никогда не думал, что будет мысленно сравнивать девушек с любопытными бакланами. Ну, Мэри, он, наверное, ещё понимает, почему. Та вообще девчонка без комплексов. То есть, многие магглорождённые девушки более доступны, да и склонны любую ситуацию романтизировать... По миру прокатилась сексуальная революция, а вот в Магической Британии всё ещё во многих семьях девчонок держат в ежовых рукавицах. Так что неудивительно, что с магглорождёнными чаще заводят интрижки – Сириус тоже в основном уговаривает на встречи кого попроще из них, не ухлёстывая за более серьёзными мисс, где интерес тут же рискует довести до женитьбы. Из-за таких-вот непостоянных парней сердечко Мэри, которая даже по сравнению с другими магглорождёнными «без комплексов», разбивается по множеству раз. То и дело вся гостиная слушает душераздирающие истории об очередном расставании, а, если виноват слизеринец, даже собирается морду бить – ну повод же, девушку расстроил. От Лили Питер не ожидал. Наверное, это как раз МакДональд на неё «плохо влияет». На их седьмом курсе, как-то так сложилось, гриффиндорок осталось двое – и сразу-то было немного, а потом поуходили после С.О.В. – их факультет тягой к учёбе, в целом, не отличался. Одна сокурсница ушла даже с шестого года, выскочила замуж и не захотела продолжать учёбу. Так что, как курс Марлин выпустился, Лили и тесно общаться-то в башне мало с кем осталось, кроме Мэри – у младших хорошая, но своя, обособленная, компания. И живут они вдвоём, опять же. Он чувствует себя неуютно. Вчера он был абсолютно таким же Питером, как сегодня. Парни это даже как-то понимают – Луни краснел, бледнел, но твёрдо заявил, что ладно, ерунда, вот он вообще оборотень – ему с личной жизнью даже посложнее будет, чем Питеру. Хвост же ради него рискует шляться по Запретному лесу, хотя он мелкий и уязвимый, что ж, Луни не справится как-то принять его странные вкусы? Джим всё ещё переваривал этот неожиданный каминг-аут, но тоже явно кричать и посылать Питера очень далеко не собирался. Сегодня утром уже и шутки проскакивали относительно того, чтоб никто ни за кем не подглядывал в душе. Как же так получается, что те, кого вопрос его ориентации мог бы задевать больше, раз уж он с ними в комнате живёт, реагируют почти нормально, а вот девчонки вдруг решили, что он какой-то совсем другой, чем они думали? Мэри заявила, что у неё никогда не было друга-гея. «Это, должно быть, прикольно…» «Питер же может разъяснить, что не так с этими парнями?» «Питер разбирается в том, какие брошки подходят к каким мантиям?» Лили не выдаёт уникальных фраз, но сидит и улыбается словам Мэри, и так же любопытна… её вообще забавляет ситуация. Питеру хочется сломать Гарри челюсть, да беда, у них одна челюсть на двоих. Но всё равно, сколько можно ржать-то, голова гудит!? К сожалению, тот никак не может успокоиться. Да Питер и сам не знает, как реагировать. Ну что у этой идиотки в голове, серьёзно, что он должен отвечать ей на «И как оно, целоваться с парнем?!»***
Осень давно вступила в силу – всё холоднее за окном, всё промозглее ветер на открытых галлереях замка. Но Лили не холодно. С каких-то пор где-то глубоко внутри неё поселилось тепло, и ей ничего, ничегошеньки не удавалось поделать с тем, как оно предательски усиливается, стоит ей бросить взгляд на Поттера. Этого придурка Поттера, – повторяет себе она, а уши выдают лукавство и краснеют. Она не может не видеть – он такой милый, когда увлекается… Их компания с прошлого года уже не только шалит, но и над чем-то сидит, и неожиданно для Лили, уменьшевшееся с этой странной занятостью количество попыток привлечь её внимание, в том числе яркими и широкими жестами, задевает. Почти пропали все эти масштабные розыгрыши, от которых иногда бросает в дрожь, хотя Поттер не упускает возможности покрасоваться, и продолжает делать ей неизменно шутливые комплименты… – ровно точно так же, как и раньше, говорит себе она. Но как же Лили вдруг прозевала момент, что она начала поглядывать на то, как он валяет дурака, а не гордо отворачиваться? С каждым новым днём всё тяжелее не улыбаться ему в ответ, и Лили, всегда трезво смотрящая на вещи, по-житейски практичная, как и все женщины её семьи, вынуждена констатировать: она больна. Ведь нельзя же назвать здоровой девушку, которой нравятся эти его добродушные подначки? Они же глупые, так почему, когда он её окликает – не меньше сотни раз на дню, сердце уходит куда-то в пятки? Почему оно начинает биться непозволительно быстро, когда Поттер мелькает где-то рядом и когда она мимолётно ловит на себе его взгляд? Учащённое сердцебиение – это же точно симптом чего-то страшного? Раньше Лили никогда такого не чувствовала. Она всегда свысока смотрела на Мэри, которая влюбляется трижды в семестр, а потом плачет в подушку. Она понять не могла, как можно не включать мозги, находясь рядом с этими идиотами и покупаться на какое-то обаяние? Вот подход сестры был ей понятен: нашла себе надёжного мужчину, за которым, как она считает, будет, как за каменной стеной, влюбилась в него – немного, так, ещё сохраняя здравый смысл, проверила его намеренья – они почти год встречались! И только в декабре будет свадьба… Петунию она во многом не поддерживала и Вернон Дурсль Лили не нравился – он же скучный, но с таким выверенным подходом у не менее скучной Туни должна получиться семья, о которой они обе мечтали в детстве… А что же Лили? Что ей делать с неровным сердцебиением, и с коленками, которые не к месту подгибаются, и с тем, как пропадают из головы все здравые мысли, когда она здоровается с Поттером? С тем, что летом ей оказалось тоскливо без его ежедневных подначек? С тем, что при его виде руки предательски тянутся поправить волосы и разгладить складочки на мантии? Мама всегда говорила, что отношения стоит заводить только с теми, с кем потом хотелось бы жить всю жизнь… Да, они могут не сложиться, и до свадьбы не дойдёт, но «просто так» нет смысла и пытаться, это только время тратит. И Лили согласна с мнением мамы, то, как дела обстоят у Мэри, только подтверждает её правоту. Хотела бы она жить с Поттером? С этим придурком Поттером, которого всё чаще хочется называть по имени? Он ведь несерьёзный, и делает хорошо только то, что считает интересным… А вдруг он окажется, как мистер Корн, живущий на их улице напротив? Который постоянно меняет работы, потому что ему нравится копаться в гараже в каких-то железках, и он ставит свои увлечения выше, чем необходимость заработка? Миссис Корн с ним так мучается, и говорит, что он мог бы уже возиться профессионально, но не хочет – как только нужно делать что-то от звонка до звонка, в нём будто весь энтузиазм перегорает… Она же, на чаепитиях клуба садоводства, что собирается по вторникам в доме Эвансов, советовала Туни и Лили, если они мелькали неподалёку, в выборе жениха полагаться исключительно на мозги… Мама не была столь категорична – она утверждала, что без любви в семье никак. И говорила потом девочкам, что миссис Корн просто не повезло – та действительно вышла замуж по любви, но к этому ведь должна прилагаться ещё общая работа супругов над отношениями, да и над улучшением благосостояния. Вот, Эвансы свою любовь пронесли через года, не стесняясь обсуждать все проблемы и прилагать совместные усилия для их решения. Семья родителей казалась Лили идеальной. Отец зарабатывал достаточно, чтобы они достойно жили. Мать растила детей и заботилась о том, чтобы для мужа всегда была вкусная еда и окружение, в котором ему отлично отдыхается после трудового дня. На их улице было множество семей с подобным укладом, и все они выглядели счастливыми. Бывало, некоторые миссис стремились и себе выйти на работу, если им не хватало воспитания детей, рукоделия, готовки и садоводства (последнее занятие Лили вообще не понимала). Однако не потому, что им не хватало денег – все соседи, кроме мистера Корна, гордились тем, что способны содержать семью, и жены искали работу только, если уж очень хотели. И Лили, и Петуния, конечно, примеряли на себя подобный уклад жизни. Это была та модель семьи, которую они хорошо знали, и которой они видели много позитивных примеров. Однако, их время было другим, чем время их родителей, и каждой из них хотелось бы доказать и то, что они сами по себе чего-то стоят. Петуния ради этого уехала в город побольше – со спадом производства, дома её ждало бы лишь замужество за каким-то работягой, знакомым с детства, и уж точно никаких перспектив… Лили долгое время считала себя особенной, как узнала, что она ведьма – это же должно было давать столько возможностей! Она училась все эти годы упорно, перерывая книги и выискивая в них интересности. Она совсем не понимала, как этот парень, который ей нравится, может филонить от учёбы? Или, она не понимала, как он может ей нравится, раз он такой непостоянный, что даже от учёбы филонит? Правда, ему так и так многое давалось легко, но сам факт! Лили долго думала над тем, кем она хотела бы стать среди магов. Но, чем больше она читала, тем меньше понимала, что бы ей хотелось делать. У неё будет отличный старт – родители всегда говорили, что образование – это очень и очень важно, особенно диплом с хорошими отметками, который открывает в жизни перспективы. Однако, у неё создалось впечатление, что на диплом маги смотрят только при приёме на работу в Министерство и в Мунго. Ну, скорее всего, в Хогвартс. Всем остальным это будто не интересно, а образования выше Хогвартса в Британии нет. Последние два курса после С.О.В. уже считались высшими, более академическими, а те, кто хотели стать настоящими учёными и изобретателями, погрязшими в дебрях теоретической магии, могли брать дополнительные уроки у Мастеров – очень дорогие. Лили была умницей, но куда вернее сказать – старательной. Она могла выучить что угодно, но изобретать? А, тем более, стремиться потом свои изобретения продавать в крошечных лавках, застрявших на уровне средневековых мануфактур? Северус ей не раз пытался что-то объяснить про то, что товарооборот у магов немного другой и им большего и не нужно, но это не меняло главного: такое трудоустройство совсем не казалось ей надёжным. Гринготтс набирал из людей в основном взломщиков проклятий и туда Лили не хотела… Ей из школьных предметов куда больше нравились зелья и трансфигурация, чем ЗОТИ, может, чары, но у гоблинов работа, судя по всему, опасная… Из таких рассуждений Лили и приходила к выводу, что работать в Министерстве выгоднее всего – надёжный заработок, перспективы карьерного роста. И она будет делать что-то полезное для общества. Кроме того, там, по слухам, много магглорождённых, и никакая высокомерная (хорошие девочки не уточняют, кто) не будет ей тыкать, как позволяли себе некоторые «высокородные» слизеринцы. А в Мунго только кошмарные случаи, ужасные травмы и сильные проклятия – с чем не справились колдуны дома… Хочет ли она на такое смотреть? И вот, Лили, которая амбициозно целилась на должности в Отделах Волшебного Транспорта или Магических Происшествий, а ещё с радостью находила в книгах разного рода бытовые чары – это ж как удобно-то хозяйство вести, и даже вязание и шитьё можно заколдовать! И… Джеймс, у которого богатые родители (но Лили знает, что любое состояние легко промотать), и который балбес – при хороших задатках даже эссе пишет в последний момент, увлекаясь то шалостями, то полётами, то заколдовыванием мотоцикла. В очередной раз Лили об этом подумала и вздохнула: полагаясь на мозги, шансы у их пары иметь такую же крепкую семью, как у родителей… не очень. Ну и что, что мысль о том, как красиво звучит «Лили Поттер» и о том, какая у них будет милая дочка, уже посещала её голову? Дочерей нужно растить, о них нужно заботиться и не забывать о воспитании. Джеймс и сам часто ведёт себя, как ребёнок… Сквозь проём за портретом, неловко споткнувшись, перебрался Питер. Он приветственно махнул задумавшейся Лили, и она улыбнулась ему в ответ. Они неплохо поладили, когда Лили помогла ему прятаться от нездорового любопытства Мэри – Эванс, в отличие от подруги, с первого раза поняла его мысль о том, что то, что он гей, не влияет на то, какой он человек (а об этом за шесть лет уж можно было что-то узнать, и странно пытаться с ним «активно подружиться» только на основе выплывшего на свет факта). К своему стыду, когда Лили немного об этом подумала, она поняла, что об этом своём сокурснике как раз-таки ничего не знает. О нём и вспомнить-то на фоне его друзей тяжело. Он таскается с Мародёрами, он ненадолго встречается с разными учениками – будто он им что-то продаёт. У него простоватое, доверчивое лицо, но оно становится очень ехидным, когда Питер хихикает – такая особая, мерзкая ухмылочка. У него ещё парочка таких есть, для случаев, когда он неубедительно пытается выразить заинтересованность и получается глупое подхалимство. Но Лили посмотрела на эту смешную ситуацию, как он бегал от Мэри, и решила, что он просто застенчивый, и выставляет эти ужимки, будто защитный фасад. Похоже на «высокомерную» рожицу Северуса, он её тоже лепил с детства, да так она, кажется, и приклеилась. А так-то Питер вполне спокойный парень – и он кажется ей понятнее, чем другие Мародёры, за исключением такого же книгочея Люпина, как и она сама. Она начала перебрасываться с Питером более длинными фразами, а потом, через какие-то пару недель, они стали говорить всё чаще. У Лили был раньше друг-парень, и общение с Петтигрю немного походило на общение со Снейпом, вот только Питер и не думал сообщать ей, что все её соображения о мире «отдают маггловской логикой». Он просто, когда был несогласен, качал головой, и говорил, что, как Лили поживёт не в школьной среде, может, немного изменит мнение о понятии успеха у магов. А ещё – в одном Мэри была права – раз Питер гей, ожидать, что он в тебя влюбится, не приходится, а значит, и неловкостей, которые проскакивали на пятом курсе с Северусом, не будет. Так у Лили появился новый приятель, которого она не замечала шесть лет до того, а теперь стала общаться при случае. Приятель, который не очень умён в уроках, но у которого явно есть идея, как ему устроиться в жизни. Питер не так уж и плохо разбирался в обычном мире – хотя всегда был рад послушать её рассказы. Бывало, ей казалось, что пару раз он был будто другим, задумчивым, но неизменно вежливым с ней. Он так смешно вчера икнул, когда она в шутку назвала его «Хвостиком» – ей показалось, ему так прозвище идёт больше. В общем, Лили не удивилась, что Питер не прошел мимо неё к спальням, а подсел, и сказал что-то нейтральное. А потом огорошил: ему через два дня восемнадцать, и они с ребятами хотят отметить в Хогсмидте, как раз скоро официально разрешенный поход. Не хочет ли Лили присоединиться? Ничего необычного, они просто посидят в «Трёх мётлах», а Джеймс, если она вдруг пойдёт, клятвенно обещал не приставать… «Ну да, просто смотреть на меня будет своими невозможными глазами, и я не буду знать, куда прятаться», – подумала Эванс, и уже открыла было рот, чтобы вежливо отказаться: это же все четверо своей знаменитой развесёлой компанией, а они с Питером хорошо общаются месяц отсилы, и… – Ну, ты подумай, – хмыкнул Питер, и, не давая ей ответить, махнул на прощание, взбегая по ступенькам к спальням. Через четыре дня она сидела в упомянутой развесёлой компании, потягивая сливочное пиво и пытаясь не подкармливать это самое странное тепло в животе – греющее всё больше с каждым разом, как она встречалась взглядом с непривычно молчаливым Джеймсом. Ещё через неделю она неожиданно для себя присоединилась к их гулянке по поводу восемнадцатилетия Сириуса – она была в гостиной, и на ней тусовались, наверное, все гриффиндорцы, но это был первый раз за четыре года, когда Лили осталась. Так же, как и на гулянку, на которой чествовали победу квиддичной команды – не смогла забиться в уголок с книгой, как всегда в таких случаях, – уж больно счастливое было лицо у Поттера. Вскоре, она всё-таки сдалась и пошла с ним на свидание. Симптомы её «страшной болезни» только усиливались – но это больше не пугало, потому что свидание ей очень понравилось, как и последующие. Настолько, что они с Джеймсом плавно стали одной из тех самых парочек-неразлучников, которые так бесят незамужних грымз. Они сильно поссорились только раз – когда приглашение на свадьбу сестры вылезло боком. Может, Туни и Вернон казались ей дико скучными, но всё же испорченный праздник… Надолго обиды Лили не хватило – в феврале они снова встречались, и девушка опять начала задумываться о том, может ли у них получиться что-то серьёзное… Джеймс был так невозможно счастлив, да и она тоже, что сомнения начинали уходить на задний план… Летом он хотел представить её родителям…***
В комнату Сириус привёл очередную девчонку – Питер сам видел, они были столь неосторожны, что забыли о запирающих чарах. Он успел убраться, до того, как эта… хм, громко стонущая причудливая конструкция из тел распутается достаточно, чтобы личико дамы повернулось в сторону хлопнувшей двери, и, по логике вещей, исказилось в крике. Но и в гостиной оказалась парочка: Лили сидела у Джеймса на коленях, и они самозабвенно целовались, игнорируя чужое присутствие. Что поделаешь, их ещё зимой было тяжело друг от друга отвлечь, так что ничего удивительного. Питер был счастлив, что его увлечение Джимом всё же сошло на нет к тому времени, как он наконец начал встречаться с Лили. Иначе Питеру было бы очень больно на них смотреть (и чувствовать эту ваниль, разлитую в воздухе, всей своей .баной эмпатией!) – а так он просто за них рад. Но Питеру не хотелось пол ночи после выпускного слоняться в одиночестве, не зная, где приткнуться, с этими парочками – даже Ремус где-то пропадал. И Питер предложил Гарри занять его место – тот любит бродить по замку, говорит, осталась привычка со времён беззаботного детства. Гарри действительно был не против прогуляться – сейчас, когда и пир, и неофициальная вечеринка закончились, и завтра Хогвартс-экспресс в последний раз отвезёт их на Кингс-Кросс… Ну, официально последний, Питер же ещё вернётся крысой. Гарри рассеяно думает обо всём одновременно... Вот он, последний удобный момент зайти в комнату Ровэны, повернуть всё вспять, а, может, рассказать кое-что Питеру и понадеяться, что он сделает то, что хочет сделать Гарри. Потом в Хогвартс придётся наведываться через Путь, а Питеру – как-то выбираться в попытке не попасться на глаза директору – соврать-то ему на прямой вопрос он не сможет. Но Гарри даже не пытается дёргаться – он сколько уже прождал, и, пусть дальше события будут только темнее, он же именно в то время хотел… И ему следует ещё кое-что сделать до 81го, хотя к 79му он, вроде бы, готов. Почти, что он будет делать этой зимой, Гарри ещё не решил. Не так давно Питер и Гарри «отметили» между собой вторую годовщину появления Гарри – она же примерно конец восьмого месяца, если исключить зеркало, потому что летом Гарри много времени проводил вместе с Питером (он просил), а в учебном году – мало. По возрасту Питер уже даже перегнал Гарри, хотя изначально тот был старше. С другой стороны, Гарри помнил все события в полной мере, если о них думал, так что возраст – это уже такое субъективное понятие… Так вот, Гарри помнил события из жизни Питера (за последние два года довольно многие, а перед тем, конечно, только выборочно). И, честно говоря, ему было тяжело согласиться со взрослым Сириусом, что Хвост не достоин Гриффиндора – в современном понимании, не связанном со склонностями дара. Питер был труслив, и осторожен, с показным благородством у него было не очень, но этот парень, несмотря на то, где рос, редко проходил мимо, если ему ничего не стоило помочь, а, когда ему грозила опасность – Гарри свидетель – находил в себе прямо-таки бездонные запасы смелости, достаточные, чтобы спастись. Правда, спасал себя в первую очередь, а о других думал, если получится, но это ведь… здоровый эгоизм, а не что-то плохое? Или же дурь и благородство должны быть такими, чтобы о себе не думать? Гарри приходилось признать, что и он тогда уже не совсем гриффиндорец. За всё то время, как Питер занимался контрабандой, помощь Гарри ему ни разу не понадобилась – Поттер скорее моральную поддержку оказывал, чем какую-либо ещё. За всё то время, что Дамблдор ему приказывал – не так прямо и много, как Маркус Эмбер, но зато более чётко донося ограничения – Питер самостоятельно искал пути обхода, если ему что не нравилось, а, бывало, и терпел боль из-за неточного ответа, как когда его расспрашивали об анимагии и том, что они чудили – там, пожалуй, ещё на одну виру могло б набраться из-за их лесных прогулок, хотя по итогам, все и целы. Конечно, Гарри менял Питера – тот у него кое-чему учился, а кроме того, становился увереннее в себе, но сейчас Гарри уже знал его достаточно, чтобы сказать – он изначально был не из тех, кто предаёт ради выгоды. По крайней мере, не свою мать, и не тройку Мародёров – с этими людьми его слишком много связывало. Для эмпата те, кто всегда делятся хоть крупицами хорошего отношения – на вес золота. Гарри помнит Питера из своего времени – не особо приятную на первый взгляд личность (так Питера и сейчас многие не любят), но достаточно сильного, то ли несломленного, то ли нашедшего себя заново. Гарри одновременно знает, что его всё-таки доведут и до предательства (он настолько испугается?), и до состояния жалкой тряпки (может, как раз из-за первого), и надеется, что эту проблему они как-то обойдут… Надеется, что у них получится – Питер в будущем, после того, как они с Гарри встретились на пятом курсе, не похож на ничтожество и куклу для битья Пожирателей, как в воспоминаниях Эйдена, он похож на себя, только взрослее. Гарри, увидев, как Питер в семнадцать безмятежно сбегает из допросной, наконец верит, что тот вполне способен и от Сириуса, что раз в пять сильнее него, уйти (Гарри старается не думать, как), и от Крауча год бегать. Лишь бы приказы его при этом не держали – ну да что тут поделаешь, не был бы рабом, так уже, может, переехал бы из Англии… Гарри скучает по своему прошлому будущему – там люди, которые ему дороги. Казалось бы, и здесь тоже… Тем более, если Гарри удастся задуманное, они будут и там. В чемодане у Питера лежит готовое зелье стазиса – да, потребовалось немалое количество денег (ничего, контрабанда даёт неплохой заработок), но первый пункт плана выполнен. Редкий ингредиент добыт сравнительно просто – хотя проходить сквозь стены в поисках лаборатории Салазара то ещё удовольствие, у него же архитектура Тайной комнаты изрядно смещена в пространстве… Но парселтанг так плохо даётся, что пробовать страшно – вроде бы, с ментальным посылом нормально, и всё же Гарри чувствует, что не то – у Питера нет дара. Магия самого Гарри, тем не менее, потихоньку прибывает – уже нет сомнений, но ждать, пока он правильно зашипит, не хотелось, напролом сработало, и ладно. Питеру не нравится ходить сквозь стены – может, он и запомнил, как, но у него вообще на эту тему психологический барьер – даже на платформу 9 и 3/4 предпочитает аппарировать, коли уже можно. Сложнее всего в добыче зелья – уговорить Северуса сварить, ведь он быстро понимает, глянув на рецепт, что это не похоже на законную вещь. Однако, Гарри предпочитает рискнуть, по нескольким причинам, из которых то, что у другого зельевара будет дороже и тоже нет гарантий, последняя. Гарри думает, что Снейп, в отличие от тех же «сестричек», скорее всего, справится. Он знает, что ему нужны деньги – а плата внушительная, точно хватит или на гардероб, или на пяток продвинутых книжек. И что Северус, в конце концов, слишком псих, чтобы устоять против желания сварить такое. А ещё, в сентябре, когда Гарри заказывал, они были в состоянии отношений «не враги, точно способны сотрудничать» – это считалось чертовски крутым ростом относительно 76го. Северус хмурился, и спросил его, знает ли он рецепт антидота. Знает ли, что потенциально это зелье вообще может? Гарри ответил, что эффект зелья он представляет. И что антидота не существует – хотя Северус может оставить себе остатки и зелья, и порошка, и работать над ним, сколько душе угодно. Он тогда с радостью и его купит. Он уверен, что у Северуса получится (он не говорит, что этот антидот воочию видел, но он же уверен!), а Северус смотрит на него одновременно как на ненормального, и с опаской: кроме шуток, зелье стазиса без антидота… Конечно, возникает вопрос, кого Питер так не любит. Но Гарри был прав в своих расчётах: то ли из чувства некой благодарности к Питеру, то ли из любви к познанию или к деньгам, без разницы, принципы Северуса изогнулись в ту сторону, чтобы всё-таки приготовить. На это ушло несколько месяцев, и Гарри не знает, сколько раз Северус переделывал – он просто выставил немаленький счёт. Но результат был, зелье такое же по виду, каким Гарри его помнил… Северус сдержал своё слово, хотя в учебном году они практически не общались, тем более, что ситуация с (правдивыми) слухами о Питере как-то не способствовала: Северус, как и Сириус, не особо понимал. Питеру его круга общения хватало. Лили влилась в их компанию быстро и незаметно, хотя большую часть времени они с Джеймсом проводили вдвоём, оставив остальных Мародёров самим искать себе занятий. С Ремусом у Лили всегда были неплохие отношения – они частенько говорили об учёбе, с Питером они тоже нашли не так уж и мало общих интересов. Лили всегда поддерживала сторону Питера, если кто-нибудь что-то говорил о его неудачном будущем трудоустройстве: она не видела ничего плохого в стабильном заработке, тем более, если к нему прилагается процент от гонораров за выполненные дела. По ней, так лучше низкий оклад, но гарантированный, чем ждать с моря погоды от продажи до продажи изделия, на которое приходит вдохновение. У Лили не было сейфа с золотом – так что такой обывательский подход был понятен. А ещё (Гарри много на эту тему шутил), они иногда обсуждали рецепты. Так уж сложилось, готовила для Питера обычно мама, но теперь-то он от неё съехал, и, способный только к кашам да яичнице, вынужденно расширял свой кругозор. Нет, память о том, как что-то делал более сведущий Гарри, помогала, но то не отменяло некоторого интереса к подобным темам – Лили с охотой делилась вычитанными кухонными заклинаниями. И только с Сириусом у Лили не очень ладилось – она считала его очень… ну, оболтусом, да ещё подбивающим Джеймса на ерунду. Гарри с родными почти не общался – по паре-тройке дней в месяц, так, вкупе за учебный год, вместе с ритуалами, и набралось что-то около двух месяцев. В школе стало чуть легче дышать – без постоянных встреч с теми, кто напоминает о грядущем, хватает и Мародёров… Но Гарри не хочет мешаться рядом с отношениями родителей (если какая другая пара сойдётся из-за его случайного вмешательства, и неучтённый относительно варианта «без Гарри» ребёнок появится, браслет потянет скомпенсировать, чтобы петля была стабильной. Может, и пару-тройку подобных случаев… Но если Гарри не родится, тут уж полный крах…) Да и зачем ему проводить в школе много времени? По прошествии 77го ему всё тяжелее воспринимать родителей именно как родителей – они его ровесники, и воспоминания о них будут, как о ровесниках. Дурсли – вот, кто его растил, строго, часто несправедливо, но они и заботились о нём все детство. Грэмм и Леди Эрнборн приглядывали за ним тогда, когда он очень в этом нуждался. Эвансов он каким-то образом после полутора лет на месте Лили воспринимал как, если бы они были его родителями… Чета Уизли подарила ему много тепла на тех каникулах, что он проводил в «Норе» – в то время, когда он ещё считал себя ребёнком и это было важно… Миссис Аткинсон, а после и Лавгуды, никогда не отказывали ему в совете. Эйден, как пришел в себя, заменил ему и крёстного, и отца, и брата – от Сириуса он столько заботы и подавно не видел. В общем… Есть люди, которые своим воспитанием сделали Гарри тем, кем он был сейчас, и он сам себя сделал, а тех, кого он видел в гриффиндорской гостиной, он мог только просто любить, за то, что они есть. Они сейчас не непререкаемые, как мать и отец для маленького ребёнка, авторитеты, что влияют на мировоззрение, а такая же молодёжь, что только ищет себя в жизни. Гарри в прошлом, чтобы как-то создать шанс на то, что у них на это будет время. Ноги выносят Гарри на открытую галерею, и он останавливается. Здесь отличный вид, и когда-то они встречались здесь с Чжоу. Тогда он был влюблён – чистым, беззаботным первым чувством, приди к нему четырнадцатилетний Гарри, он даже, может, от воспоминания улыбнётся, как когда-то это сделал Эйден. Влюблённость эту было пережить тяжело – когда всё так некрасиво закончилось, Поттер почувствовал себя опустошенным и… жалким, обманутым. Он тогда нарисовал в своих мыслях что-то чудесное, об отношениях, в которых не только секс играет роль (хотя эта роль весьма и весьма…). Он тогда верил, что его девушка, так же, как и он, искренне рада проводить с ним время, что она может принимать его переживания, поддерживать (на четвёртом курсе, в постоянном гнетущем ожидании страшного, это было так необходимо), что он ей важен. Поступок Чжоу, которая, однако, решила за них двоих, не интересуясь мнением Гарри и ему не доверяя, был натуральным плевком в душу. Гарри был рад надолго спрятать своё растоптанное сердце за насущными проблемами – абсолютно новой для него бытностью десятилетней мамой, тем самым преследующим его всю жизнь вопросом Волдеморта, а потом и Альбуса, ударной учёбой – единственной отдушиной, которую он выбрал для себя сам, без посторонней помощи, хоть для этого и пришлось подвинуть природную лень. Конечно, Гарри знал, что рано или поздно ему кто-нибудь понравится. Что он снова влюбится. Это абсолютно нормально – влюбляться. Однако, Гарри не мог предположить, что попадёт аж в 76й, и что, даже с попыткой «дать Питеру время», он всё равно долго будет в этом времени жить в полном понимании этого слова: да, решая проблемы подготовки к «воскрешению тех, кого считают мёртвыми» и вечного вопроса избавления от лишних для себя духовных сущностей, да, по просьбе Питера поддерживая его, вынужденного заниматься опасными вещами, разговорами в голове, а не из зеркала, но при этом ещё и чувствуя, ощущая, составляя мнения о происходящем. Гарри не мог знать, что именно во время пребывания в прошлом его снова кто-то заденет. Любовь многогранна, эфемерна, необъяснима и плохо описуема словами в исполнении Гарри, но это не мешает ей просто вновь ворваться в его жизнь – неожиданно, незаметно, подкравшись со спины и успев укутать с головой до того, как он понял: чёрт, а ведь это она и есть… В учебном году он так нечасто занимал место Питера, что осознание своих чувств для него сжато, будто вот только в сентябре он об этом начал задумываться, вдруг на дворе уже январь, а там и май, а он только смирился. Отчасти, Гарри так мало «выползал» из зеркала именно потому, что это постепенное осознание его пугало, и встреч с объектом своего интереса он одновременно хотел и старался избегать, ведь сейчас он не Гарри, а Питер, да и, честно говоря, если бы он был просто Гарри, вряд ли стало бы намного легче. Поначалу, когда до Гарри наконец дошло, что он действительно высматривает худую, всё ещё довольно угловатую фигуру Снейпа в Большом зале неспроста – и куда чаще, чем любую другую фигуру, что мимолётно пойманные задумчивые и мечтательные взгляды тёмных глаз вызывают серьёзное желание заставить Северуса смотреть так на Гарри, а не на какой-то свиток, который он самозабвенно чёркает, или очередное варево, красоту кипения которого Поттер так и не способен оценить, Гарри растерялся. Это должен был быть простой интерес к по-своему весьма неординарной личности Северуса, ведь так? Гарри знал Северуса уже так долго, и одновременно понимал его так мало, что эта вечная загадка не могла не привлекать внимания. Угрюмый, пугающий мужчина, который никогда не скрывал своего раздражения к нему, Гарри, плюющийся придирками и одновременно вытаскивающий за шкирку из передряг. Мальчишка, замкнутый, обделённый вниманием, асоциальный, который тянется за любым добрым словом так, что щемит сердце, и он же – мальчишка, чьё лицо просто светится от искренней улыбки, той, что ещё иногда проскакивала, но уж точно не тогда, когда он знает, что кто-то видит. Юноша, выделяющийся в толпе скорее тёмным, чем ярким пятном, на которое большинство людей не смотрят лишний раз, неухоженный, не следящий не только за собой, но и за тем, что вообще творится вокруг, когда он уходит с головой в учёбу. И потому, что ему нравится учиться, и потому, что после смерти матери ему нужно было загрузить себя по уши в попытке справиться с горем… Как вообще все эти образы способны сложиться в голове в один, настоящий? Да так, чтобы вызвать в душе у Гарри настолько позитивный отклик? Но Гарри не уверен, что это можно объяснить с точки зрения объективной реальности – на то они и чувства. Отличается ли Снейп от всех, кого он знает? Безусловно, и не сказать, чтобы всегда в хорошую сторону. Северус целеустремлён и упорен, и ему нет дела до того, что большинство людей требует с себя намного меньше. Он был слабее, чем Сириус или Джеймс, или даже Регулус, который его младше, ещё года три назад, но он разгоняет дар по максимуму, а Сириус и Джеймс ленивы (боже, Гарри уже даже соглашается с тем, что Снейп твердил ему годами), они, как и девяносто процентов магов в школе, довольствуются тем, как оно само идёт – и теперь Северус, пожалуй, значительно сильнее всех из их выпуска. Северус хочет для себя многого и прилагает для этого большие усилия, попутно считая себя выше тех, кто так не делает. В этом есть и слабость – Гарри знает, куда это его заведёт. Но не может им не восхищаться – он способен понять, что такое хотеть прогресса, а не застоя. Сколь сильно Гарри не хотел бы себе спокойную жизнь, без навязанных геройств, это не относится к тому, что он не хочет совершенствоваться. Он просто хочет совершенствоваться в том, что выбирает сам – так же, как и Снейп. Гарри нравится, что у Северуса есть внутренний стержень, уже сейчас, и, видно, он с возрастом только усилится, ведь его будут ломать и ломать – только он всё равно останется. Гарри нравится в Северусе не только это, но, строго говоря, это – не причина любить. Это просто то, что оттеняет, придаёт глубины иррациональному. Северус скуп на улыбки, хотя всё ещё не контролирует порывы, особенно злость, и ему далеко-далеко до той холодной, сдержанной маски, что есть у него в будущем. В начале учебного года у него вообще будто не было красок, а все чувства перевешивала одна мысль: «нужно подтереть сопли и жить дальше, хотя и них.ена не знаю, как». Ещё тогда Гарри ловил себя на том, что он не просто сочувствует Снейпу, и на том, что он бы многое отдал, чтобы у того больше таких потерь не было. Гарри казалось, что мир вдруг стал каким-то неправильным, раз Северус есть, а живая, хоть и мимолётная, чуть кривая ухмылка, к которой он так привык летом, когда они воодушевлённо устраивали друг другу подлянки, отсутствует. Гарри в вопросах личных тугодум, но не тупица: к моменту, когда в голову пришла вдруг мысль и о том, что он решился бы на самое сумасшедшее, рискованное путешествие в прошлое ради Северуса вернее и быстрее, чем даже ради родителей, из-за которых, как он думал, он здесь, Гарри признал, что это называется вляпался. Заботил ли его в сентябре-октябре, когда он задумался над тем, что он делает и ощущает, тот факт, что Северус – парень? Помилуйте, Гарри уже весьма долго в теле того, кого парни возбуждают, у него самого реакции те же, так что ответа на вопрос, вызывает ли Северус дружескую привязанность или нет, долго искать не пришлось. Стоило хоть на миг подпустить мысль, что волнение, которое чувствует Гарри рядом с Северусом, может быть следствием того желания, которое ему шутливо, но ёмко, описал прошаренный Питер… Стоило окинуть разок Северуса другим взглядом в попытке оценить, нравится ли он ему в том самом смысле, как Гарри понял: он легко, естественно и до одури желанно представлялся на месте любого жаркого эпизода из памяти многоопытного Хвоста, так легко, что в штанах стало тесно, стоило только… да-да, подпустить первую робкую мысль. Гарри редко замещает в теле Питера и ещё реже ложится спать, меняясь с ним утром, а не вечером, но, если уж ложится, второй фигурант его волнующих, эротических или откровенно порнографических снов чётко определён. Гарри также, как и остальные, прекрасно видит и то, что у Северуса грубоватые черты лица, и то, что он, увлекаясь работой и учёбой, запускает свой внешний вид, но это вообще как-то не важно. Питер и Северус почти не пересекаются, только на чарах, где Питер из-за малого объёма сил откровенно отстаёт, и ЗОТИ, где тоже кое-как, но этих двух предметов, если на них ходит Гарри, хватает с головой. Чтобы, бывает, случайно столкнуться (и неугомонная фантазия тут же выдает картинку, как он прижимает этого человека к себе в совсем других условиях), чтобы, сидя в классе позади Северуса, скользнуть взглядом по тонкой, бледной шее (как же хочется оставить на ней парочку засосов), чтобы едва не пропустить заклятие, против которого полагается выставлять щит (потому что руки у Северуса, цепко держащие палочку, вообще очень красивые, а пальцы – длинные и… Гарри обычно на этом моменте уже сглатывает и мысли свои похабные прячет, как может). Гарри не смотрит Снейпу лишний раз в глаза по двум причинам: боится, что утонет в них с головой, и потому, что Северус, который уже, может, ещё и занимается ментальной магией, способен это понять. Осознание очевидного порождает мысль о том, что Северус травил Гарри все подростковые годы, и что такое не способно заводить. Но упрямое Поттеровское сознание, в котором с целью остудить немного голову вызывается образ злобного тёмного учителя, выкидывает жуткий выверт. Тот, взрослый, Северус двигается значительно стремительней, гибче, изящней и это ниф.га не унимает полёта фантазии, а уж воспоминания о голосе, который вымораживал и заставлял цепенеть так часто – и подавно, запускают вниз по позвоночнику череду мурашек с совсем другим подтекстом. Гарри давно не четырнадцать, и он проскакивает фазу неясных томлений сразу к пониманию: ему хочется, чтобы Северус – весь, и этот, молодой, и тот, что будет в 96м, принадлежал ему. Чтобы он укладывал его в постель, доказывая превосходство или поддаваясь – Гарри не знает, что горячее. Чтобы Гарри видел, как слетает с его лица маска невозмутимости, обнажая его яркую, порывистую суть. Чтобы хоть на миг в этом всём мире, в котором Гарри с одиннадцати лет – а сейчас даже «до своего рождения» – ведёт нескончаемую войну с кровником, для них с Северусом нашлось тихое место. В котором Северус мог бы спокойно экспериментировать со своей любимой бурдой в котелках, не отвлекаясь на нежелание учить малышню или чьи-то приказы, а Гарри мог бы мастерить что-то крутое. В котором они могли бы пить какао в перерывах – Северус позволяет его себе только по вечерам, а по утрам давится кофе, но Поттер хотел бы готовить для них пироги, которые, кажется, Снейп готов уминать с любым напитком. В котором Гарри мог бы укрывать Северуса пледом, когда тот читает – в школе он явно мёрзнет, забывая за книгами накладывать согревающие, и чтобы Гарри мог устроиться рядом. Гарри хочет всего этого одновременно, и, если это называется каким-то другим словом, кроме «влюблён», у Гарри плохо с английским. Гарри вглядывается вдаль – вид с галереи, как всегда, хорош, даже, несмотря на то, что он очерчен в тенях, отсветами луны и звёзд. Мирозданью абсолютно класть на желания Гарри. Есть он, влюблённый в Северуса, и есть Северус, который возненавидит Гарри Поттера, наверное, с рождения. Северус, который всё ещё смотрит, бывает, тоскливыми, голодными глазами на его мать, невольно кусая губы. Северус, у которого в будущем всё в порядке и с головой, и с ориентацией, у которого непонятные Гарри, но весьма яркие, давние отношения с женщиной, по имени Ивонн, и двое детей. Гарри не знает, что там у них всех при этом с Мариной, но прекрасно знает, что Северус прячет и мысли, и любые намёки на информацию обо всех этих людях так далеко, что ни Альбус, ни Волдеморт не докопаются, и что ему, Гарри, он готов мозги сжечь, чтобы только про Ивонн никто не узнал. Потому, что Северусу нет и не будет дела до Гарри, не ради него Северус готов будет умирать, и, что важнее, жить. Всё, что может быть между ними, – один недоделанный поцелуй, не нужный на тот момент им обоим – с какой же тоской Гарри сейчас вспоминает, как он просто пытался отвязаться от уроков окклюменции. Через несколько часов Гарри – или Питер – сядет на поезд, и они с Северусом, если и встретятся, то, может, в какой-то стычке между Орденом Феникса и Пожирателями. Гарри отдал бы много, чтобы Северуса от этого оградить – но вновь, как и в случае Питера, нельзя, он слишком замешан в истории Гарри, спрятать Северуса в Томбукту от войны (кстати, как, под Империо?) – отличный метод сломать время. Гарри не может, как бы он ни был влюблён. Учёба пролетела – а там, наверное, Гарри придётся уповать на пресловутое «с глаз долой – из сердца вон…» в надежде, что он перестанет о Северусе думать. Мирозданье – серьёзная штука, и, если ты маг, рискующий даже в мыслях на него сетовать самым наглым образом, практически проклиная то, как оно всё для тебя складывает, будь готов пожинать плоды: оно способно выкинуть что угодно. Вот, например, Гарри, который вышел на эту галерею случайно, и уж точно не ожидающий, что она не пустует, вдруг слышит шорох, а, разворачиваясь на звук, выхватывает взглядом едва видимую в ночи фигуру человека. Того самого, о котором он старается не думать, и думает потому, что не думать – выше его сил. Северус обнаруживает себя, привставая с парапета одного из широких проёмов в каменном ограждении – хочет видеть, кто потревожил его одиночество. Его лица за тёмными волосами при таком освещении совсем не видно – это Гарри как раз попадает в полосу лунного света, но Северуса Гарри, кажется, уже может узнать по повороту головы или походке, так что видеть лицо совсем необязательно. – А, это ты, – облегчённо говорит Снейп (всё-таки и в день выпуска ругаться с деканами нет никакого желания). Гарри замечает, у Северуса в руках бутылка, которую он держит за горлышко и даже не трудится прятать. – Что в башне-то не сидится? – Там туго с уединением, – отвечает Гарри, разрываясь в ощущениях между радостью от такой внезапной встречи и неловкостью, – а здесь… вид красивый. Северус хмыкает, а Гарри как никогда счастлив, что тот теперь нормально относится к Питеру. – Пива хочешь? – Говорит ему Снейп, отчего-то сегодня поступившийся своими трезвенно-язвенными принципами и привычке уткнуться в книгу, что бы там вокруг не творилось. Гарри, боясь спугнуть странную удачу, кивает. Он ожидал, что Северус съязвит, заметив, что тогда нужно со своим приходить, или, наоборот, по-дворовому протянет ему бутылку, но тот делает нечто другое: вынимает палочку, парой резких движений трансфигурирует из чего-то с кармана кривоватый стакан – по толщине почти как кружка. Потом он наливает туда немного и снова стучит по стакану палочкой, что-то бормоча – Гарри узнаёт заклятие Пополнения. Он с благодарностью берёт почти полную пинту, а Северус, тем временем, пополняет и себе, похоже, у него в комнате есть приличный запас, чтобы призвать. Пиво холодное, терпкое и оставляет на языке горечь, Гарри такое пробовал всего раз, незадолго до этого путешествия в прошлое. – Это что, всё-таки стаут? – удивлённо спрашивает он, чувствуя, что приятный хмель скоро ударит в голову, догоняя тот, что уже гуляет по организму из-за огневиски, которое пил Питер во время гулянки. – Ну не сливочное же, – говорит Северус снисходительно. – Я почти никогда не пью, так что ж, если захотелось, травиться этой непереваримой сладостью? – Хм, но это же так по-чистокровному, – весело тянет Гарри в ответ. Северус подвигается, давая место, чтобы и Гарри мог устроиться в той же нише с удобством. Парапет широкий и можно сесть, прислонившись спиной к стене, симметрично Снейпу, и теперь между ними вышибающее из Гарри дух расстояние в чуть меньше ярда, их лица, хоть и прячутся в тени, друг другу немного видно – они так близко, что, если одновременно поставят своё пойло возле колен, могут столкнуться руками. – Магглы в большинстве своём раздражающе узколобы и пусты, – ничуть не смущаясь своей мизантропии, отвечает Снейп, – но это не значит, что я буду жрать кактус вместо салата только потому, что его вырастил волшебник из тупых, а не маггл, который, для разнообразия, справляется со своим делом. Гарри слегка улыбается и молча отпивает. С Северусом на эту тему спорить бесполезно – для него все априори довольно тупы, пока не докажут обратного. – Куда завтра? – Спрашивает его вдруг Снейп, хотя Гарри чувствует: ему абсолютно без разницы, что он может ответить, Северус пытается разогнать свою собственную неясно откуда взявшуюся тоску пустыми разговорами, которые он не особо любит. – К матери на пару дней. Меня ждёт занимательный квест на поиск хаты. – Разве это так сложно, жильё найти? – Такое, чтоб нравилось? Похоже, ты никогда не пробовал. – Хмыкает Гарри. – А ты? – У меня портал в Италию, – вздыхает Северус, делая очередной глоток. Кажется, это лучше, чем что-либо другое отражает, что он нервничает – у Гарри впечатление, что Северус опасается стать по отношению к алкоголю похожим на Тобиаса, но при этом не знает, как люди по-другому справляются с длительным волнением: успокоительные зелья способны устранить симптомы, но не причины. – Собираешься покорять вершины Мастерства? – Спрашивает Гарри, и, когда Северус кивает, он слегка свистит. – Ну, удачи, что ли… Снейп чуть дёргает губами, обозначая улыбку, которую, он знает, не видно, и молчит. Мог ли он пару лет назад подумать, что кто-то из Мародёров будет желать ему удачи в день выпуска? – Это… страшно немного… никогда не был за границей. Будто прыжок в неизвестность. – Чуть помедлив, говорит он. Северус не из тех, кто любит комментировать свои слабости. Но Питер… уже раз его слабость видел. Он не глумился. – Это отличный опыт. Если смотреть глобально, люди, конечно, везде одинаковы, но смена обстановки всё равно здорово расширяет кругозор. – Говоришь, как библиотекарь. – Почему? – Понятия не имею, почему ты так говоришь. – Ты зануда, – смеётся Гарри. Он, кажется, пьян, и ему почти всё смешно. – Я имел в виду, что, как чуть пообвыкнешься, тебе, скорее всего, понравится – даже, если не сама Италия, то новые впечатления. Мне не все места, где я был, приглянулись, но колорит я много где оценил, это уж точно. – Ты путешествовал? Мне казалось, ты все последние каникулы работал. – Не поверишь, я нашел работу, связанную с путешествиями. – Беспроигрышно, однако. Ну и где был самый неоценимый опыт? – В Бельгии… Сто лет бы туда не ездил. – Гарри немного кривит душой. У него подобного неоценимого опыта в Англии было хоть отбавляй, так что впору говорить, что он сюда возвращаться не желает. – Странно, – пожимает плечами Северус. Он аккуратно отставляет бутылку, чтобы не задеть её ненароком, и чуть ёрзает, немного меняя положение. Теперь свет падает так, что Гарри видно не только его подбородок, но и губы, тонкие и обветренные (идеальные, думает он). – Мы столько виделись летом, я ни разу не спросил, чем ты, собственно занимался. – Ты же и сейчас не спрашиваешь, – веселится Гарри, с трудом перегоняя мысли обратно в русло разговора, – тебе это не интересно. Мне вообще кажется, что большая часть твоих гениальных мозгов уже снова ушла от пива к мыслям о каких-нибудь эндемиках во флоре Италии и о том, нельзя ли их впихнуть в твой проект вместо чего-то, что там не идёт… – Откуда ты знаешь? – Северус закашливается. Просто потому, что он правда подумал о новых впечатлениях, которые бы его порадовали. И он не уверен, что другое окружение – это интересно, а вот что-то нехарактерное для рынка Британии… … У тебя голос неуловимо меняется, когда ты говоришь о зельях, и эмоции вокруг тебя – чистое вдохновение, я даже помню, как у тебя глаза блестят, когда идея приходит в голову… – мог бы сказать Гарри, но он только пожимает плечами. – Да так. Полагаю, ты вряд ли выползешь из лаборатории, чтобы вообще проверить, чем Италия от Англии отличается, но это не важно. Круто, что ты знаешь, чего хочешь, и что нашел возможность заниматься любимым делом. – А у тебя дело … не любимое? – Спрашивает его Северус. На этот раз правда с интересом, Гарри чувствует. – У меня … подходящее. Я о выборе не жалею. – Отвечает он хрипло, и за себя, и за Питера. Гарри не позволяет себе жалеть или отступаться – он в прошлом, чтобы стребовать у судьбы для себя и родных больше счастья, пусть это и эгоистично по отношению ко всем остальным. Пусть это и привело его к тому, что он влюбился в парня. Как вообще можно о чём-то жалеть, когда этот парень так близко, да ещё и наклонился к нему, чтобы лучше видеть его лицо? Возможно, он просто пьян… Или слегка безумен. В его голову вдруг приходит странная мысль – а точно ли он уверен, что Северусу нравятся исключительно девчонки? Скорее всего, из его головы просто пропадают мысли, так хорошо ему в этом лёгком умиротворении, повисшем между ними. Гарри безбашенно подаётся вперёд и нагло пробует на вкус эти губы – не может же он просто здесь сидеть и от такого удержаться? … В голове на утро пусто, только сам Гарри себе голосом взрослого Северуса сообщает, что «Поттер, Вы – идиот», что нужно меньше пить, и что нужно как-то извиниться перед Питером. Петтигрю и Снейп, уму непостижимо, как можно было хоть на миг додуматься? Идиомы, которые выдал Северус, прежде, чем удалиться, Гарри не перевёл бы во что-то приличное никаким образом – здесь ни обычного, ни старого английского не хватило бы. Синяк на скуле, бодро наливающийся множеством оттенков, даже трансфигурации поддавался с трудом – окраины Коукворта учат, как разукрашивать лица качественно. Сомнений в том, что нравится Северусу, не остаётся ни малейших.