Радуга Крови

** …Вечером того дня, когда Арад так кроваво познакомился со Симсаной, по совпадению отец позвал его в таблиний — «позаниматься». Это означало, что Арад будет сидеть за небольшим столом («черновым», как называл его папа) рядом с отцовским, большим, и читать предложенные (а иногда и выбранные отцом) книги, пока тот писал свои судейские эдикты. Вряд ли Арад вообще нуждался в таком добровольно-принудительном упражнении, потому что читал много, даже слишком, но такова была традиция в их семье — так Нергим-Синай приобщал к безусловно нужной Сунгу литературе; да и случалось это раза два в луну, нечасто. Как правило, Синай давал сыну или бессмертную классику, либо что-то по праву Империи. Потом иногда обсуждали прочитанное. Сначала Синай расспросил сына о перемотанных кисти-предплечье (Арад до сих пор почему-то не снял повязки). Что произошло, сын? Да вот, в больнице стеклом порезался. Ай, жалость, дай поглядеть. Порез несильный, но вдоль предплечья, такой кровит сильно и много. Ну ничего, заживёт. — Тебя кто так сильно замотал? Прямо наверняка всё проделали, — придирчиво осмотрел всё отец. — Пап, я ведь в больнице порезался, — иронично заметил Арад, глядя на отца, наблюдая, как он трогает ему повязку, словно это была ужасная, чрезвычайная рана. — Верно, — по-доброму засмеялся отец, и оставил осмотр. — Спасибо врачу, — махнул, и пошёл к столу. — Вы там было не сильно устали на этой… — Это не врач был, — сел за свой стол Арад. — А кто? — зевая, спросил отец, открывая большую записную книгу, которую никому не позволял трогать, даже жене, и всегда прятал. — Кто? Да это, эта… Ашаи-Китрах. Отец задумался, посмотрел вперёд, с графисом меж пальцев, потом глянул на него. — Ашаи-Китрах? — чуть перекосился ему рот. — Да, — начал вертеть в руках книжку Арад, которую сегодня отец достал из недр библиотеки. Он ещё её не видел. — Это какая из них? — Она молодая была, совсем как я возрастом, — заметил Арад, и сделал затейливый жест — описал ладонями предполагаемую плавность предполагаемой фигуры предполагаемой львицы. — Сынок, ты ещё даже не молод, а юн. Отец жеста не заметил. — Юная. Папа хмыкнул, постукивая кончиком графиса о клык. — А как звали? — Её? Да не помню, — пожал плечами Арад. Это был враньём. Всё Арад помнил. Он всё хорошо запомнил. Ваалу-Симсана. Выжидание… Предлагаю без номена. Ваалу-Симсана. Без номена. Симсана. Предлагаю сня… — Арад! — Что? — Что это ты, сонный? — Нет, пап, задумался. Ты мне какую-то новую книгу дал. Я такую ещё не видел. — Сегодня нам нужно будет с тобой поговорить… кое о чём, — говорил папа, словно крайне занятой лев. — Но прежде почитай вот это — «Бесконечная Радуга Крови». Арий Третий, рода Гельсиан, восемьсот пятидесятый год. — О чём поговорить, пап? — Ты сначала прочти, бегло, полистай, — отмахнулся отец, — я тут поработаю. А после поговорим. «Бесконечная Радуга Крови» оказалась тяжеловесным по стилю этическим трактатом о природе любви и половых отношений, перемешанным с тем, что называли модным словом «метафизика»; как и все стоики, а Арад безусловно причислял себя к ним, он не любил метафизики и её бесконечного словесного верчения вокруг Ваала-Тиамата-Нахейма и сунгмары. Это всё было филистерство философастеров, что, с одной стороны, старались поцеловать в зад Империю, а с другой — Ашаи-Китрах. Ни первой, ни вторым эти нежности были не слишком нужны: у первой уже места непокрытого нет, всё зацеловано; у вторых место всегда найдётся, только им требуются чуть иные поцелуи — более конкретные и менее целомудренные. Но если отсечь лишнее, что было непросто, то книга оказалась хорошей. Это был трактат об общении между Сунгом и Сунгой в широком смысле; текст об отношениях полов вообще, и Арад никогда ещё такого не читал. Всё это было точно на злобу дня, поэтому углубился в чтение. Сначала было больше о том, как велики Сунги и Ваал в них (та самая метафизика), как они хороши, и как понимает любовь старый брюзга, что уж ничего не может, и о продолжении Рода, и о том, как важно чтобы Сунги вдруг не решили взять и перестать этим заботиться (попробуй тут перестань, подумал Арад), и прочем. Потом шло примерно такое: «…меняется твоя кровь, если ты разгорячён, меняется твоё обоняние, твой запах изменяется, но в особенности — её, вещи вокруг меняются, сознание меняется. Ты перестаёшь быть собой — ты теперь и есть Радуга Крови, что желает продолжиться ещё раз, как тысячи раз до этого. Это горячечное изменение крови от близкого присутствия Сунги, как известно с давних времён, полезно во всех отношениях для растущих и молодых Сунгов после начала гривороста. Долгое отсутствие натурального освобождения после такого изменения, напротив, отравляет кровь самцов, поэтому растущим Сунгам стоит или участвовать в известных любовно-игровых опытах, либо же воздерживаться от лишнего горячения крови — для молодых Сунгов, и не давать зряшных поводов для такого горячения — для всех Сунг…» Вот о запахе Арад мог подтвердить, даже подписаться. Да и о крови тоже было всё сущей правдой. В этой истории с Аршайей он так отравился ядом неосвобождения, что до сих пор больно (теперь — характеру, а поначалу — не только ему), и не знать, сколько ещё будет больно. Далее: «…кроме самых трансцендентных случаев львиного существования, которые, скорее, умозрительны, нежели реальны, надлежность к огненно-солнечному (самцы) или водно-лунному (самки) полу за должное надо воспринимать как судьбу, как основной факт существования: «Я, лев — существую» вместо «Я — существую», и то же самое — для львиц. Невозможно существовать в ином качестве, нет ничего, кроме этих полюсов и их градаций. Рядом здесь находится и известный, старый, как само сестринство, фатализм у Ашаи-Китрах: Ашаи нельзя стать, только родиться. Пол — это не нечто вторичное по существу, случайное и курьёзное, не только известные натурные признаки и качества характера и ума. Это свойство, вещество самого Я. Поэтому отношения между Сунгом и Сунгой — это сердце сунгмары. Иной, тем более — качественно иной взгляд на природу пола, — будет регрессивным и дегенеративным по своей сути…» Ладно, почесал нос Арад, это умный способ сказать, что львы и львицы — разные. Тоже мне. Это понятно любому, кто хоть раз видел и тех, и других. А тем более — слушал. А тем более — нюхал… Так, надо дальше: «…У гельсианцев, которые всеобще признаны среди варваров наиболее развитыми и культурными, и которые — убеждён — имеют шанс однажды стать Сунгами, а их земля — частью Империи, всё же наблюдается дискуссия, которая порочна и ошибочна по своему существу: а именно о подчинённом положении львицы, самки как таковой вообще, в любом обществе, и возможном её «равенстве» или хотя бы «уравнении» в некоторых вопросах, будь то владение недвижимостью или возможных способов вестись. Вопросы такого толка лишены всякого смысла с точки зрения любой сколь-нибудь известной Сунгской философии, и совершенно точно обнаруживают свою беспомощность перед верой Ваала. Знание чрезвычайно просто: невозможно сравнивать два пола, как невозможно сравнивать огонь и воду в сколь-нибудь практическом, а не потешном смысле. Самец и самка — разные стороны магнита; о метафизической важности магнита и адаманта см. ниже. В том числе и поэтому жречество, хоть даже внешне подражающее сестринству Ашаи-Китрах, невозможно в обществах, подобных гельсианскому, а мы ведь ещё обозначили их, как самых развитых варваров…» «Хорошо хоть, что мы с самками можем одну воду пить из одинаковых кружек, а можно было бы сломать голову», — усмехнулся Арад. — Ну что, сын, как? — показал отец на книгу, вертя графис. — Что ты можешь сказать? «Кажется, он уже долго так сидит и смотрит на меня», — подумал Арад и осторожно закрыл книгу. Снаружи трещали сверчки в тёплой ночи. Полутьма двух ламп, и ещё нескольких свечей. — Да как, пап, — многозначительно вздохнул Арад, — львы и львицы разные. Гельсианцы, как всегда, бегут, но догнать не могут. Любовь — метафизична, а ещё — трансцендентна. Все, кто не согласен — регрессивные дегенераты. Мы всё понимаем, и поэтому ничего не можем понять. Синай засмеялся, искренне. Когда ему было действительно смешно, он держался за грудь, а потом утирал несуществующие слёзы. Он был доволен. И Араду стало хорошо, что отец доволен. — Он ваалист, пап, этот Арий… Как его там. Арий Третий. — Да ничего, ты пропускай, как обычно, что поделаешь. Все кругом ваалисты, только мы с тобой, — он сделал смешную суровую рожу, — в вероборческом подполье. На самом деле, очень хорошая работа, — показал он на закрытую книжку. — Что ещё? — откинулся в кресле. Подозрения Арада быстро превратились в уверенность; он примерно представлял, что именно папа хочет услышать, и точно понял, о чём отец хочет побеседовать. — Ну, Радуга Крови. — Радуга Крови! — подхватил отец, радостно стукнув по столу, а потом задёргав себе гриву. — Да-да, вот это. Там где про горячую кровь, ты дошёл? — Дошёл, — кивнул Арад. — Смотри, Арад, — вдруг картинно посерьёзнел отец, и отложил графис, облокотился о стол. Арад сидел сбоку, за своим, словно ученик в школе. — Кхм… Ты уже достаточно взрослый, чтобы узнать некоторые вещи. Кхм. Ты, наверное, уже обращал внимание на сверстниц, кхм, на львён твоего возраста… «Ага, бывало», — подумал Арад, но смолчал. Сарказм вынудил взмахнуть хвостом. — …и ты думал о романтической стороне рассматриваемого вопроса… Папа, рано или поздно, из всего делал судебное заседание. — …и задумывался о том, как… что именно делать со своими… — поставил Синай перед собой руки, пытаясь найти слова, — …со своими этими самыми ощущениями. Арад заметил, что отцу чрезвычайно трудно. Это не было актёрством. Ему было безумно трудно говорить об этом. Он знал, что должен, и наверняка готовился, и всё равно. Арада это озадачило. Он решил помочь папе: — Со своими желаниями, — осторожно добавил Арад. — Да, и с ними! — шумно выдохнул отец, и схватил графис. — Ты, наверное, хочешь поговорить со мной об Игре, верно? — Именно так, о ней. Именно! Давай я… — отец, заметив, что сын пытается что-то сказать, остановил его жестами. — Дай мне, потом вопросы. Если у тебя с кем-то появятся отношения, — поставив папа условную точку на столе, когтем, — и они зайдут достаточно далеко, — подвинул точку, — то ты сможешь — если она согласится — с ней, как это говорят в просторечии, поиграть, — постучал он по точке. — Уединившись, — выдохнул он, ему не хватало воздуха. Это было пыткой для него. — Ты можешь закончить, ну, ты понимаешь, в смысле натурном… — Да, — помог Арад. — И при этом не проникать в неё, как это делают взрослые. Ни в коем случае. Потому что Родовой Закон, часть первая, раздел седьмой, статья четвёртая, гласит… — Папа, да, я помню. Там о том, что несовершеннолетний Сунг не может быть отцом, а Сунга — матерью. — Правильно! И обязательно… обязательно помни, что играть запрещено с дхаарками, да и с Сунгами низкого положения тоже не стоит, со всякими служанками и, там, нижними слоями. — Пап, спасибо. Хорошо, что мы об этом говорим. Но не волнуйся, я уже знаю об Игре, в практических чертах. Арад хотел сказать «в общих чертах», но решил из выпендрёжа сказать всё это посложнее. — В практических? Ты уже играл? — вдруг оживился отец, весь удивился, заинтересовался. И вдруг: — Да, — бессовестно соврал Арад. Он не планировал этого вранья. Он не думал об этом вранье. Он даже не знал, почему это сделал. Хотя нет. Зачем обманываться. Знал. — Даже так. О… Интересно, кто это мог бы быть? — спросил Синай себя так, словно тут его сына и не было; странный вопрос пришёл папе в голову. — Пап, дочь тех комнаасских патрициев, что были тогда у магистра в гостях. Аршайя. — Ты играл с дочерью патриция Красстана-Мас, рода Фейли, правой руки наместника Закона и Порядка в Сунгкомн…? — почему-то отца это, кажется, ужасало. — Да, пап. Я кончил ей прямо в морду, — поставил Арад ладонь на стол. — О… — папа совсем растерялся. — Я её в карты выиграл. Есть такая игра, флис с прятками. Если выигрываешь, то тебе закрывают глаза, потом ищешь её, находишь, ну и всё. Папа потёр гриву. — Молодёжь теперь… умеет знакомиться, — похоже, такое отцу в голову не умещалось. — Ладно, помни о запретах: никаких беременностей, пока не вырастешь, ясно? — Ясно. — И если она чего не хочет или запрещает, то соблюдай. Как говорится, играй там, где разрешила. — Ясно, — обречённо кивнул Арад. — Вот и закрыли вопрос, — захлопнул отец дневник. «Ага», — подумал Арад. — «Закрыли». Прямо тут же в таблиний вошла мать и потребовала от обоих идти спать. «Хаос и беспорядок», — думал Арад, стоя возле окна. — «Всё-таки хочется ясности». Эхехе. Он начал врать, даже ещё не вступив в войну. Сложно было отличить, что правда, а что — нет, в этих правилах и обычаях Игры. «Не совсем понятно даже, как играть: что кому делать?», — думал он, бездумно разматывая повязку на руке. — «Ожидаются технические сложности, блуждания по местности, катастрофические поражения». Размотал, посмотрел на окровавленную ткань, вспомнил о Симсане. — «Интересно, она — найсагрийка?». Оказалось — да, вроде найсагрийка, или как правильно у них говорится, найсаграя. Свой прайд, близкая кровь. Ну, она не похожа на найсагрийку; наверное, ещё какая-то кровь была. Это, и кое-что ещё, охотно поведал ему учитель математики, которого отец нанял для Арада к дому. Оказалось, он знал Ваалу-Симсану и её наставницу, поскольку её тоже учил математике: — Они возле речки живут, она и её наставница. Дом такой, белый камень снаружи, полтора этажа. Большой. — А где? — спросил Арад. — Там самая последняя улица, Кольцо называется, там дальше прямо поле идёт. — Аааа. Знаю. — Эта Вэ-Симсана оказалась молодчиной, — задумался наставник, приставив руку с линейкой к редкой гриве, — как для львицы, сообразительная. Но я уже там год не был. — А дом какого стиля? — вдруг поинтересовался Арад. — Не разбираюсь, юнсир. Ну, зато Арад разбирался; по крайней мере, начинал разбираться. Папа отдал его на подмастеричество к единственному настоящему архитектору в Галлене, который закончил настоящий Марнский университет — уровень, о котором Арад мечтал, но никак не мог быть уверен в его достижении, несмотря на вполне хорошее и происхождение, и денежное достоинство рода. Мастер-архитектор вроде как любезно принял его, но всё наверняка было только лишь из уважения и возможного фавора отца. Первую Луну Огня, когда гимназию отправили на каникулы, Арад провёл, разбирая у него старые бумаги и чертежи; мастер давал ему иногда действительно дурацкие задачи и постоянное «пойди-принеси». Арад много ходил по Галлену, и за это время пять раз (подсчитано) встречал по дороге Симсану: два раза — с наставницей, три раза — с самыми разными подругами, не меньше, чем хвоста три-четыре. — Красивого дня, Симсана, — он обязательно шёл мимо. — Ваал в сильный день, Арад, — не останавливалась она, всё-то они торопились. Подружки любопытствовали, глядя на него, одна вроде даже стрельнула глазками, но вроде. Один раз он не обернулся вослед, четыре — обернулся. Ни разу — она. Состоялась было ещё и та самая поездка в соседний Муур: ехала молодёжь со взрослыми — взрослые чего-то купить, юные — мир посмотреть и посмеяться. Там попались вместе и Арад, и Симсана. Шансов её застать наедине не было, но он успел с нею посидеть немного, поболтать. Болтовня была пугающе пустой, ему аж было стыдно. ** После луны или около того бумаг, расчётов и поручений, Арад захотел попасть, где что-то строят, и мастер согласился, что это хорошая идея. И поручил ему ходить, по возможности каждый день, на стройку на окраине Галлена, и там помогать. Арад пришёл. Строили свинарник, точнее, только-только начали. В итоге он делал всяческую подсобную работу (не тяжелую: подросток и сын судьи), а ещё: сначала помогал ниткой размечать участок под фундамент, где вывел старшего по работам в первый же день своими замечаниями о том, что диагонали не равны, и это неверно; потом вздумал всуе забраковать песок на подушку фундамента, и это было забавно (песок всё равно засыпали, это же «сраный свинарник»). А потом цемент, и камни для него. По идее, Арад должен был помогать старшему соблюдать пропорции смеси, но… В итоге, он был весь в цементной пыли и грязи, когда встретил Симсану в этот раз. Полдень, он валялся в тени дерева, попивая из кувшина отвратительно тёплую воду, отдельно от остальных (старший ему уделил внимание и очень настоял, чтобы он отдыхал отдельно, ибо нехорошо «юнсиру-подмастерью» вместе с рабочими — уже прознал, что это сын судьи, средняя Имперская страта, а по местечковому уровню — так местные верхи). Какая-то добрая хаману (наверняка привлечённая всё тем же старшим, что стал заботливым, как нянька) нанесла ему еды. Он сидел спиной к дорожке, и по чистой случайности заметил Симсану, что шла, держа подмышкой баул. — Симсана! — вскочил он, вышел на дорогу. Она оглянулась, уши навострены. — Красивого дня, — перехватил он её. — Арад? Это ты? — изумилась она ему и его… виду. Поставила баул на дорогу. — Да. Вот тут, эм, мы строим. Поэтому такой грязный. Я же архитектор. Хочу быть, — сказал он всё и сразу. — Оооо… Так ты хочешь быть зодчим? — Симсана заложила руки за спину. — Да, да. Гимназия, потом университет Марны. Если смогу. А не смогу, то университет Муура. — Лев дела. Я, если честно, — приложила она левую руку к груди, а правой нагоняла волны в воздухе, — думала, что архитекторы вроде как делают план на дом, а потом по этому плану строят другие… — Это так, — снисходительно засмеялся он, — но полезно знать, как оно всё строится. А ты что? — Тут львица одна рожает, на Нижней Третьей улице, — махнула она рукой. — Пусть этой Сунге поможет Ваал, тяжело ей. — Ты с наставницей? — задал он глуповатый вопрос. Он не хотел, чтобы она уходила. — Да. Мы уже от полночи у неё, — чуть нахмурилась она. — Надеюсь, всё будет хорошо. У неё будут здоровые львята. И она сама будет здорова. Симсана кивала, и делала это дольше, чем обычно делают. Он заметил перемену: она ушла внутрь себя, задумалась, словно внутри себя пала во что-то; совершив замысловатый крест из скрещённых, растопыренных пальцев, она когтем дотрагивалась к носику, а потом и это перестала. Она упала глубоко, совсем глубоко; Арад такого не видел ещё; у Арада вдруг появились мгновения изучить её взглядом, рассмотреть. Островатые, не найсагрийские уши, без каймы, без холки, без пышностей, без ничего — чистые. Такие тут необычны. Большие серые глаза. Короткая мордашка. Маленький нос, небольшой рот, чёрная полоса. Он в одной книге видел такое сочетание: «сенсуальный изгиб». Сенсуальный рот, нет, сенсуальные уста. Ей бы подошло. Рост? Да не высокая, не низкая, обычная. Строй тела? Да сложно сказать, он её видел только в этих грубоватых, длинных, неизящных платьях с мощным поясом. Судя по рукам — худощавая. Или даже прямо худая. На ней был амулет, он даже знал, как он называется — амулет Ваала, почти полностью спрятанный воротом. Окрас сероватый, немного солнца; нет, ну может, всё-таки и правда совсем серый, прям необычно. Таких называют хорошим словом «хорошенькая», от друзей ещё слыхал слово «удачная». Удачная львёна. Красивая. Бывает же, например, весёлая красота. Все такую видели. Бывает скучная красота. Бывает вызывающая. Какая ещё… Хустрианская. Северная. Да, конечно, северная, комнасская… Юнианская! Такую видел раз, захватывающе. Андарианская. Такую тоже видел, эту идеальную плавность и округлость всех линий. Безусловно, и родная, вкусная, найсагрийская, но тут Симсана и эта вершина не сходились: слишком много несоответствий. Какая тогда? Печальная? Нет. Строгая? Нееет. Какая? Какая?.. Она посмотрела в него, темно-серые глаза. — Симсана, я люблю тебе… сказать… Я хочу архитектуру, — быстро сказал он. И схватил себя за гриву от этой быстросказанной чуши, которой он лишь заполнил пустоту диалога. Она будто очнулась. — Прости, моё внимание? — улыбнулась она, виновато, очень. — Что «архитектура»? Извини, я так волнуюсь из-за этой роженицы. — Да ничего, пустяки, — махнул он рукой. — Вот что. Послушай, я тебя задерживаю, знаешь, ты ходишь в Фелидсаловский гостдвор? Фелидсаловский. — Редко, — довольно безразлично пожала она плечами, — была пару раз, подружки приглашали. — Приходи туда сегодня. «Она же сейчас спросит „Зачем?”», — вдруг испугался Арад, и быстро добавил: — Я приглашаю, вместо подружек, — сказал и понял, как это никчёмно звучит. И протянул ей руку; Арад уже был уверен, что всё, что он наболтал, можно было сказать в тысячу раз лучше. Она осторожно и не сразу, но приняла его ладонь, сделав маленький, этикетный, приседающий шаг навстречу. Выросший в хорошем доме, он примерно знал, как ведутся львицы разных сословий и возрастов при приветствии либо прощании, если ты им протягиваешь руку. Сунги низких сословий могут теряться: то делают только книксен, то протягивают руку, но поздно, спохватившись, и это неловко. Однажды он протянул руку дхаарке, были обстоятельства, и та совсем растерялась и поцеловала ему руку, и это было брутально неловко. Симсана делала всё хорошо, одновременно с ним, книксен одновременно с рукой для его поцелуя; можно было поцеловать, можно было сделать вид, остановившись в когте от её тонкой ладони, и Арад выбрал первое; проклятье, у неё были манеры, и это немного удивило Арада; единственное, она почему-то протянула левую, а не правую руку, так ещё принято у патрициев. Всё-таки она ведь ученица Ашаи-Китрах, которая принимает роды, львят лечит, всё такое, а это вроде как не самое, хм, не дело высокого круга; достойное, безусловно, но. Вон у них в городке: одна Ашаи-Китрах свадьбы совершает, вторая сделки заверяет — очень светские особы. Папа их не любит. Они, наверное, не любят папу. Это, Симсана могла быть из хорошего рода. Пожалуй! Пожалуй. Будет тема для беседы. Вторую, правую ладонь, она держала у самой шеи; потом вдруг обернулась, куда-то туда, откуда пришла: где наставница, роженица, её дело. Такая хорошая погода. Арад ждал. — Прости, Арад — внезапно молвила она, глядя вниз; Арад наблюдал за ушами Симсаны, что прижимались всё сильнее, — не знаю. Столько дел. Арад, я не могу, — быстро добавила в конце. «Что?..», — дёрнулся хвост. — Совсем, никак? Симсана поглядела на него и закивала «нет», мелко и немного, раза два-три. Никак. Совсем. Всём все ясно? Совсем. Никак. — Может, тебе не нравится место? Я придумаю другое, — безнадёжно спросил Арад. — Дело не в нём. — Что ж, ничего, — медленно сказал он, потом закрыл глаза, потёр переносицу. — Ничего страшного. Я понимаю. Но вот что: он всё еще держал её левую ладонь, а она не отпускала, не делала попыток освободиться, не делала и намёка на освобождение; он почти её не держал, но она не освобождалась, так-то уже совершенно свободная. — Ваал мой, и дело в не тебе, Арад, — поспешно добавила она. — Понимаю, — перебил он, подняв руку, мол, не стоит объяснений, когда всё ясно. — Не выходит, значит — не выходит. Симсана смотрела на него. Он совсем освободил свою хватку, и только тогда она забрала руку. Деликатная. Приняла все обхождения и мягко отказала. «Изо всех сил пытается не обидеть. Не буду её мучить. Маасси кругом полно. Ничего страшного». — Я тогда пойду. Наверное, меня это, ждут. Удачи тебе с родами… точнее, ей, той. — Спасибо, — ответила, подняв свой баул с земли. Ну, чего ждёшь. Всё. Ты свободна. Отказ есть отказ. Да — это да. Нет — это нет. Всё просто. «Баран», — подумал Арад. — «Тупой ты баран». — Красивого дня, Симсан, — улыбнулся ей. Наверное, не очень получилось. Но не стоит ожидать от раненного льва, чтобы он делал всё слишком хорошо; наверное, не стоит от него ждать неизмученных улыбок, быстрых лап. Помахал, развернулся, уши уже услышали сзади: — Пока. Он не смотрел ей вослед, ни тайком, ни открыто — не мог. Просто сел под деревом, где раньше, медленно гладя переносицу с закрытыми глазами. Была такая уверенность, что всё получится. Она ему нравилась, он предчувствовал, что с ней можно что-то начать. Мыслилось, что дело за дальнейшим, она встретится с ним, даже хотя бы из любопытства, обычного для львиц. Он знал, что немногое понимает в знаках и сообщениях самок, но тут его внутренний маяк так недвусмысленно оглашал её заинтересованность; и притяжение это случилось ещё тогда, возле больницы. Оказалось — обманул. Он, вообще-то, о ней думал. Не раз, и не два. Ему нравились многие львёны, а конкретней — четыре, но вот с этой — ученицей-Ашаи, вот так штука — Арад действительно решил предпринять решительные шаги. Трудности: он мало что знает о львицах; и ничего почти об Ашаи. Война без карт вражеской территории, только общие наброски. Стрела не попала в цель. Наверное, Ашаи-Китрах требовательны; ей нужен сильнее, старше, лучше. Имеет смысл. Кто же не хочет в Империи Сунгов побыть с ними? Все хотят. Требовательны. Имеет смысл. ** На следующий день, поутру, Арад притащился к мастеру-архитектору, и объявил в почти безапелляционном тоне, что с него свинарника достаточно. Тот удивился, подумал, решил с этим ничего не делать (не желая ссориться с отцом), и отпустил Арада на этот день. В итоге Арад оказался в центре Галлена, предоставленный сам себе. Домой не хотелось. Встретил хорошего друга, но тот торопился, но успел показать трофей — шкуру волка. Присел в таверне, на улице, на самом краю; поглядел на Имперское Знамя Сунгов, развевающееся на Обелиске Империи, посреди площади; у них в Галлене Обелиск высокий, шагов сорок, не то что в соседнем Мууре, хотя это город раза в два-три больший; подумал, не стоит ли ему стать военным инженером, а не архитектором. Будет в Восточных Доминатах строить крепости, форты, стены, ямы-ловушки, рвы, заполненные водой, жабами, змеями, крокодилами (видел в книжке рисунок крокодила, а жабами пугал львёнушек в начальной школе). Стреломёты. Наверное, стоит стать истинным львом науки, быть одиночкой, вообще дела с самками не иметь, даже не трогать их нигде и никак; говорят, это помогает в упражнениях разума, делает тебя злее и умнее, а самцу важно быть позлее, а поумнее — так само собой. Многие видные учёные сознательно не имели с ними дела. Мешаются. Пока думал, принесли нечто похожее на морс и лимонад одновременно. Это нечто оказалось тягучим, очень холодным и очень вкусным. Спросил, как называется. Ответили: «Кафнский шериш». Неплохо. Мимо прошла хаману, молодая, наверное лет двадцать. Он провёл её взглядом, болтая кружкой. По внешности и одежде найсагрийки, наверное, можно сказать больше всего, чем по львицам других прайдов. С чего начинать? Правильно. Смотреть сзади, на хвост. Правда, его почти не будет видно, хвост — у найсагрийцев не признаются хвостосвободные платья, это вам не Хустру, не Гельсия. У всякой порядочной и воспитанной в прайдовой традиции найсагрийки, а они тут все такие, в Галлене, после того, как она станет маасси, — это, ну, лет двенадцать, — появится пояс. А на поясе сзади будут свисать шнуры, шесть штук, иногда восемь, в каких-то очень особых случаях — двенадцать. Всё вместе называется катена, но это львицы так говорят, львам проще сказать «шнурки», немножко так презрительно ещё (это важно), да и всё. Вот эта хаману, например, замужем, имеет двух детей, занимается повседневными делами, ничего не празднует и… эээ… а, да, из простых сословий. Скотоводы там, ремесленники. Арад отпил ещё, оставил хаману в покое, и… Най, ого, что это? По площади, в шагах двадцати от него, шла Ашаи-Китрах, и таких от тут ещё не видел. Она совершенно точно не была здешней. За ней шёл страж, его Арад даже знал, это был брат жены сына двоюродной сестры его мамы; он нёс ведро с водой. Ещё за ними шла некая пожилая львица с большим кувшинчиком, её он с виду знал (светотипическая память), но не более. Ашаи-Китрах была молода, лет двадцать, с обручем и улыбалась с оскалом, чрезвычайно мило; сложно было сказать, откуда она происхождением. Но нездешняя, неа. Она что-то весело говорила стражу, то поспешно кивал. Они все трое подошли к подлапию Обелиска, и Арад примерно понял, что увидит: будут жечь Чашу Ваала — эдакий большой бронзовый чан, неглубокий и широкий, наполненный маслом. Арад лишь несколько раз в жизни, буквально пересчитать по пальцам двух рук, видел, как жгут игнимарой Чашу, да и вообще игнимару. Три раза это было на свадьбах, издали, остальные — по разной оказийной случайности, в том числе и здесь, что бывало редко, только по праздникам. Чаша у Обелиска в Галлене открыта всем ветрам, без навеса, всегда горит недолго, да и жгут её нечасто. Отец всё любит говорить, что игнимара — ловкий, до конца не разгаданный трюк Ашаек. И смотреть на него — дурачить себя цирковым фокусом для праздной толпы. Но ведь делать нечего; Араду стало интересно, он встал, и вместе с вполовину полной кружкой пошёл поглазеть. Кругом полдень, почти никого кругом, интересно — что будет? Эти трое подошли к Чаше, на небольшое возвышение; Ашаи вместе с львицей протирали Чашу от грязи; Арад праздно встал, наблюдая, на наименьшем почтительном — как ему казалось — расстоянии. Случился небольшой конфуз: старая хаману чуть не разлила содержимое кувшинчика на землю, всё чуть не упало, но они вместе поймали ёмкость и облегчённо засмеялись. Вдруг кто-то подбежал к стражу, что стоял в сторонке, как и Арад. Пошли отчаянные жесты, объяснения, случилась кража, то ли хвост поймёшь что; на площадь вышло несколько львов из магистрата города (да вон он, напротив). Подтянулось и пару голов с соседней Рыночной улицы. «Хуже времени не придумаешь для церемоний. Кругом — никого. Ленивое время», — подумал Арад. — «Вот дура-то Ашая эта». Стражник в прямом смысле слова убежал, и, оказалось, это создало трудность для Ашаи: та провожала его взглядом, а потом картинно развела руками, мол, ну и дела. Арад просто стоял и глазел, не зная, что всё это значит, и забавлялся зрелищем; из львов некто помахал Ашаи рукой, но она отвернулась, и стала искать взглядом в иной стороне. В иной стороне она и нашла — его. — Добрый Сунг. Добрый Сунг, можно юнсира? — зазвала его жестом, улыбаясь. Обернулся, но сзади никого. Быстро подошёл, вплотную, прямо с кружкой в руке, но так, с недоверием. — Помощь нужна, — весело и негромко молвила она, разбалтывая масло большой кистью. — Спасай, добрый Сунг. — Чем могу помочь? — удивился Арад. Поглядев на него, молвила: — Как чем, свидетельствовать будешь. — А что мне делать? — Добрый Сунг, выпьем потом, когда всё закончим, — забрала она у него кружку и поставила прямо возле чаши на землю. — Да ничего, как всегда: стой и смотри, — ещё тише добавила она. Он навострил уши. — Что, совсем ничего? — чуть согнулся к ней, украдкой посмотрев по сторонам. Из магистрата кое-кто вылез, и этот кое-кто, как знал Арад, уж точно потешался зрелищем: сын известного судьи помогает Ашаи делать её штуки. — Ты чего, дома никогда не свидетельствовал? — громко зашептала она, отряхивая кисть о Чашу. — Когда зажигают огонь на Ай-Юлассай, День Героев, день рождения Длани Ваала, да просто так? Ты вроде ого-го, — поглядела на него, блеснули зубки, — большой лев, лет восемнадцать. — Шестнадцать, — почти правда от него. — У нас ни разу Ашаи дома не было. Посмотрела на него, сморщила носик, сощурила глаз; и с неё не спадало весёлое, залихватское, бесстрашное выражение. — Ууухуху, это будет весело, — очень обрадовалась она. — Но почему я? — пожал плечами, сдержанно взмахнул хвостом. — И так каждый спрашивает. Не будь занудой. Всё, тихонько, стой за Чашей, молчи-смотри. Ладно. Он встал и начал наблюдать за нею. Её великий шарм и энтузиазм отражался во всём облике; ещё она была красива с мордашки. Прям действительно. Без дураков. Без скидок. Именно таких рисуют художники. Юниан, Дэнэнаи, возможно… Андария? На ней было именно то нарядное платье, тёмное-красное, что он запомнил как «их платье», «наряд Ашаи-Китрах», но не знал, как называется. Слыхал, но забыл. Тем временем она перекидывала шлейфы, что свисали по всей длине рукавов, крест-накрест через голову, потом пропускала всё дело подмышками, и выглядело это мудрено и сложно; в итоге у неё полностью оголились руки, по самые плечи. Чистое золото окраса. Всё-таки, наверно, Дэнэнаи… Она посерьёзнела, исполняя эти вещи; точнее, не посерьёзнела, а словно с чем-то смирилась. Несколько раз дёрнула себя за рукава, проверялась. Ещё она подпевала себе под нос, нехитрый мотив. Посмотрела на него, улыбнулась уголком рта, сощурила глаза — всё на миг. У него прошла волна по спине. Очаровательна. Вдруг она навострила уши, посмотрела на небо, по сторонам; скривилась, как от кислого — что-то ей не нравилось. Принюхалась даже, затем протянула руку, и невидимая для Арада старая хаману дала ей штуку из ткани, похожую на мешок. Оказалось: большая такая накидка с капюшоном, твёрдая, серая и страшноватая на вид, не подходящая к её наряду, серьгам, к ней всей. Вот этот кошмар Ашаи на себя ловко и надела; капюшон скрыл ей глаза. Она так чуть постояла, потом плавно подняла руки перед собой, прямо над Чашей, не поднимая головы. Араду показалось на миг, что так выглядят преступницы, пойманные и осуждённые: большой капюшон на голове, прошение о милости вытянутыми руками. Потом ладони сцепились. Потом левая ладонь подчинилась правой, начала её гладить, и Арад слышал, какой мучительно сильный вдох сделала Ашаи. Он сжал кулаки, непроизвольно. Он чувствовал напряжение; он начал за неё переживать. Она делала нечто бесконечно трудное, яростно сражалась в никому не видимой битве — кроме него, он видел. На её правой ладони — и на половину предплечья — появился красный огонь. Совсем красный. Арад видел её руку, от начала и до конца, и мир кругом изменился. Он чувствовал его жар, его цвет. Он размяк, рот ему приоткрылся, словно у того, кто увидел восход алого солнца. «Это не трюк, это не фокус, это не трюк, это, это… Сунги, Сунги, о сунгмара, Ваал…». Ладонь черкнула по поверхности масла в Чаше, оно загорелось. Проорали в толпе, как обычно, слава Ваалу, или ещё что, Арад не слушал. Он только смотрел за её правой рукой: она ещё горела, Ашаи тряхнула ею в воздухе, потом торопливо приложила к своей накидке, капюшону… …и тут, понял он, произошло ужасное, непредвиденное, беда. Она загорелась, накидка, причём мгновенно! У льва всегда должен быть план на плохие вещи. У Арада есть. Он знает, что делать, если кто загорелся в одежде. Он сорвал фибулу плаща и бросился на неё, сбил её с лап и упал с ней на землю, накинув плащ, дальше прихлопнул несколько раз её по плечам и голове, где мог быть огонь — а огонь надо было убить, неважно, Ваала это огонь или просто так. Ещё задел хвостом треногу Чаши Ваала, и это было больно. Прижал к земле, разлёгся на ней. Всё стихло. Арад понял две вещи: он сделал нечто ужасное; и сделал всё правильно. Он сделал что мог. Он поступил быстро и решительно. Вздохи ужаса. Он был готов принять проклятия, удар, ругань, критику. Так и будет. Нашёл её мордочку в складках плаща; лежала расслаблено, не двигалась; увидев его, нашедшего, сказала: — Поймал. Шмыгнула носом, и него потекла кровь, несильно. — Там зажёгся капюшон. Я… — На мне лежится хорошо, верю, но сейчас будет толпа. Он мигом встал, и она привстала. Все подбежали, кто-то серьёзно оттолкнул его, и Арад очень бы хотел запомнить, кто это был, но не увидел. — Она оказалась в огне, огонь на капюшоне, — начал объяснять он старой хаману. — Да она его скинуть может, — чуть не плача ответила та. — Но он ведь загорелся? Хаману видела? — Да, — приложила она ладонь ко рту. — Наверное, масло пролили на него, когда несли. Молодую Ашаи обступили. Арад почесал гриву, вздохнул, нашёл на земле фибулу, повертел в руке. — Как чувствуется превосходная… — спрашивали её. Та стояла, держа высоко голову и платок у носа, и повторяла одну фразу: — Всё хорошо. Всё хорошо. Всё хорошо. И смотрела прямо на него. — Это карается, это совершенно непозволительно, — решили возмутиться. — О чём вы, он меня спас! Она подкинула пару раз капюшон в одной руке, продолжая держать второй платок у носа: — Он загорелся, на нём масло. Следы масла. Вот. Всё хорошо. Что там, огонь Ваала горит в Чаше? Ну и слава Ваалу. Ничего страшного, ничего страшного. Пусть хаману подержит, — отдала накидку. — Хотя нет, пусть отдаст, — забрала. — Спасибо. Всё хорошо. Нет, он молодец. Я могла загореться, вся. Да, вся. Да, да… Всё хорошо. Все начали потихоньку расходиться. На Арада бросали взгляды: любопытные, раздражённые, заинтересованные. Он стоял возле Чаши Ваала и смотрел на огонь; тот был обычным, жёлтым, редким. — Я правда подумал, что сиятельная загорелась. — Тебя как зовут? — потёрла она нос, и посмотрела на свою кровь на ткани. — Арад. — Ваалу-Арасси, — она словно хотела продолжить, что-то добавить, но остановилась. Вместо продолжения встала возле него и огня. Снова посмотрела на платок: снова кровь. — Говорила же — будет весело. Я грязная? — Где именно? — Арад любит точность. Она поглядела на него. Предки, какие зелёные глаза. — Где именно? — повторила она, а дальше — самый переливчатый, самый пленяющий смех из всех, что он слышал от львиц. Она приковывала к себе внимание шёлковой цепью. — Там, в таверне, можно умыться, — предложил Арад, стараясь говорить как можно ниже и самцовее. — Даже нужно. Идём. Кружку не забудь. Он схватил кружку с земли и они пошли. — Тот капюшон снимается, понимаешь? Очень быстро, вот смотри, — Ваалу-Арасси быстро его надела, и махом сняла, и это было комично и курьёзно, — видишь. Он особый. Его надевают, когда боятся жечь игнимару на ветру, вообще на улице, и вообще боятся, — показала она когти, словно задумала его пугать. — Надеваешь вот так, хоп, — она снова его надела, Арад, напустивший на себя важность, наблюдал за нею, — и спряталась, и не мешаются всякие. Хинастр называется, — снова мигом сняла. — Есть накидка такая, хинастра, может слышал, львицы носят, и светские и мы, ну а вот этот грубый… вот это грубое вытворение… оно как у этого, знаешь, у того, кто казнит, как его… рубильник голов который. — Палач, — поправил Арад, снисходительно. — Как правильно: рубильщик или рубильник? — она махала рукой в воздухе, но он такого жеста вряд ли полетит голова — мягкий, ласковый. — Рубильщик, — уверенно сказал Арад, хотя и не был уверен. — Я видела, как одна жгла игнимару на свадьбе. Кругом торжество, а она — бам! — и палаческий мешок на голову, — и засмеялась. Арад не смеялся, а порезонил, пытаясь прикрепить оторванную фибулу к плащу, который приходилось придерживать рукой: — Превосходная Ваалу-Арасси, всё, конечно, хорошо, но он загорелся. Думаю, на него масло пролили. Я посчитал это опасным, — веско отметил он. — Сиятельная, я прошу прощения. — Побоялся за меня, да? — остановились они возле стола, она бросила капюшон на лавку и самоуверенно уставила руки в стороны, осматриваясь. — Да. Обстоятельства были рисковые. Ужасные вещи могли случиться. — Ужасные вещи. Сейчас приду, — молвила и куда-то ушла. Он сел за тот же стол, где сидел прежде. И даже кружку поставил на то же место. Взял капюшон, что лежал рядом, рассмотрел: таки действительно пролили масло на сторону, порядочно так — следы остались. Нет, он всё сделал правильно. Хорошо, что она вроде это понимает. Легкомысленная! Шутки ей. Сгореть же можно… Хорошо, что он знает, что делать, это он от двоюродного брата матери знал — тот был на Востоке, рассказывал об огненных стрелах и стрелах в горле. Надел из интереса капюшон, воровато обернувшись, чтоб никто не видел. Быстро снял. Да, его можно быстро снять, но откуда он знал, да и платье могло загореться, это её красивое платье. Хорошо на ней сидит. Правильно сидит. Всё подчёркивает. А это всё у неё как у той, у Аршайи, только лучше. Хотя, казалось, куда уж лучше. «С огнём играют», — многозначительно подумал Арад. — Юнсир, что случилось? — подошёл к нему пожилой служитель таверны, подёргивая косичку гривы. — Там, возле Чаши. — Загорелся капюшон. Масло пролили. Тот взял, посмотрел на него, потрогал когтями стол, кивнул головой. — А я её потушил, — вдруг добавил Арад. — Да мне сказали, что юнсир бросился с превосходной на землю. Жаль, не видел. Странно, что сейчас Чашу жгли… Что-то ещё будем? — Кафнского шериша. Две кружки, пожалуйста. — Сейчас. «Жаль, здесь Симсаны не было. Или вообще всех львиц Галлена», — подумал он. — «То-то она бы меня увидела. Герой спасает всё». Принесли две кружки. «Да, сюда бы Симсану», — нахмурился он, подперевшись кулаком и поводя когтем по дереву столешницы. — «Наверное, у неё есть другой. Или даже другие. Или ей только эта учёба, ремесло. А я думал, что ей понравился… Обходительная она просто. Твою ж мать. Все уже кругом сыграли в Игру, только я, как полный дурак…» — Хей, меня долго не было? Перед ним предстала Ваалу-Арасси: без крови на носу, и с двумя полосками тентуши под уголками глаз. — Теперь Ваалу-Арасси чиста и красива, — подвинул он ей кружку. — Оооо, Аради, ты просто находка, ты меня покорил. Ты спасаешь Ашаи от неминуемой гибели, сыплешь комплиментами и поишь, что очень кстати после всяких штучек с огнём Ваала, — сказала, а потом быстро, заговорщически, конфидентно добавила: — После игнимары очень хочется пить. Мммм… что это? — Называется «Кафнский шериш», похоже на лимонад и морс одновременно. — Отличная штука, Ваал ты мой. Прям что надо. Он смотрел, как она пьёт. «Интересно, если бы все в мире умерли, она сразу бы мне отдалась, или пришлось бы насильничать?». — Познакомимся поближе, Аради. «Та ладно», — подумал Арад. — «Шутит, снисходит. Всем только шутки шутить». — Не стоит, сиятельная Ваалу-Арасси, — посмотрел он в сторону с ухмылкой. — Мрррр, ха-ха, львы мне ещё так не отвечали. Так, мы же на «ты», ну чего ты. Давай без предобращений. — Это как бы и без номена? — посмотрел он на неё, вспомнив о Симсане. — Нет, с номеном. Смотри, — заёрзала она на месте, и Араду захотелось, чтобы она так сделала, но только сидя на нём, вот была бы штука, вот это была бы жизнь, а не эта комедия, — когда Ашаи-Китрах говорит, что желает слышать своё имя без номена, то это переводит ваши отношения в близкий круг, — жестикулировала она, тыкая когтями по столу. Очертила круг: — В этом круге твои близкие родственники, друзья, патроны, конечно же, твои любовники, вот. Она как бы разоблачается перед тобой, — показала жестом разоблачение, Арад подумал попросить повтора, — убирает себя-сестру со света и прячет в тень. А ставит себя-львицу. — Ну ясное дело, — кивнул он, всё поняв. — Я не родственник и не любовник, и даже не друг. Зато я спасатель. — Тогда знаешь что? Она встала и пересела — прямо возле него, слева. Её близкое, какое-то тесное, напряжённое присутствие. — Предлагаю без номена. Можешь называть меня Арасси. Сколько хочешь. Спасателям тоже можно, — стукнулась с ним кружкой. Вот иллюзия: кажется, что она говорит тебе прямо в ухо. — Арасси, я похвалюсь: есть ещё одна Ашаи, которая разрешила мне такое. — Расскажешь? — почесала она шею. — Охотно. Но что? Арасси подумала, покачала головой. — Она твоего возраста? — Да. — Хороший знак, её благосклонность. — Я тоже так подумал, — вздохнул Арад. — Ну и хорошо. Ты не обижаешься? Перемена темы, очевидно, застала Арасси врасплох; но, кажется, ей нравилось быть пойманной врасплох. — За то, что пустил мне кровь и повалял в пыли? Нет, бывало и хуже. — Прости. — Эй, Арад, так не бывает, чтобы лев и львица были рядом, и чтобы когда-то не случилось крови-боли и всяких валяний. — Прости, что не сделал хуже. — Эй, — дотронулась она к его плечу. — Это масло — дело нешуточное, и ты меня спас, не сомневайся. А спасение жизни Ашаи-Китрах сестринство никогда не забывает. Ну и вот: сестринство не забудет твоей помощи. Вздохнула. — И? Как сестринству тебя отблагодарить? — наклонилась она, ища его взгляда. — Спасибо, не стоит, — смотрел он прямо, вертя кружку. — Мне ничего не надо. — Сестринство не благодарит тем, что надо. Сестринство благодарит тем, что хочется. — Правда? — язвительно молвил Арад. — А по-моему, вы только смеётесь. Он допил, поставил кружку и закрыл глаза, облокотившись о стол. — И так трудно, попробуй тут во всём разобраться. И так кругом капканы и не пойми что. Какая-то хвостня происходит. Остановился. Стой, держи себя в руках, обвей хвостом. Посмотрел на неё. Она сидела, навострила уши. — Продолжай. Это прозвучало даже не как просьба, а как разрешение. Арад погрыз коготь, и продолжил: — Вот ты сказала, что «без номена» — это хороший знак. Намёк. Ну вот у меня такое было. Она тоже Ашаи-Китрах, и так она меня отвергла. Сначала сказала: «можно без номена». Всё сходилось, я видел, что она не против, всё хорошо, я пару раз её видел, и… в общем, я её пригласил, и что? И ничего. Она сказала, что не пойдёт со мной ни-ку-да. Ни в какой день, ни в какой год, — приукрашивал Арад, — ни в какое место. И не может, нет времени. Совсем. — Я не знаю всей истории. Ей могло что-то помешать. Или это могли быть качели. — Что? Какие качели? — Это когда львица не уверена, хочет ли с тобой иметь дело. Львиц с качелей надо скидывать, чем раньше, тем лучше. — Куда скидывать? — непонятливо спросил он. — Или прочь, или себе в руки, как уж решишь. — Качели… — чуть презрительно молвил Арад. — Может, и помешало что-то. Но что? — Давай подумаем, — поставила она ладонь для подбородочка. — Не хочу. Раз она не может, то… не может. «Нет» — это тоже ответ. — Ты что, с ума сошёл? — заходили её уши, со серьгами. — Арад, ты не сдавайся, это война и ты в ней — боец. Раны будут, без них никак. Ты что, прогуляться по жизни хотел? Не выйдет. Надо идти вперёд, — покачала она пальцем, а потом дотронулась им к подбородку. Его. Он отметил её жесты, вообще манеру сидеть, стоять, двигаться и жестикулировать. Что-то в этом было. Хотелось просто смотреть. — Что мне ей, надоедать? Вы же это ненавидите. — Ненавидим, но не так, как ты думаешь. А кто она? Можешь подробности? Нам надо понять, что ей мешает. — Ну, она — сестра Ашаи-Китрах… — Арад, ты же говорил, что она твоего возраста. — Ну? — Она не может быть сестрой. Она ученица. Ученица-сталла. — Аааа… Ну да, я думал, что как бы все Ашаи-Китрах — сёстры. — Да, сёстры, но, ну, смотри, как бы формально сестрой ты можешь стать только после Приятия, это не раньше двадцати лет. До этого ты учишься. Потом Приятие, — посмотрела вверх Арасси, — потом дают амулет Ваала, и вот ты уже сестра. — У неё есть амулет. На шее. Кстати. — Это не её, это наставницы. Это большая вольность, так обычно не делают. Так разве мастерицы жизни делают, им позволительно, их штука. — Да, они обе — мастерицы жизни, — быстро согласился Арад. — Огой. Сталла, ученица мастерицы жизни. Ну, Арад, попалась же тебе. Они, мастерицы, они… сложные. — Почему они сложные? — У них трудное, кровавое, страшное дело. Они постоянно имеют дело с жизнью и смертью. — Да ладно, львята же родятся постоянно кругом. Я роды не видел, но ведь это как бы хорошо, что родятся, нет? Она беспомощно посмотрела на него. Что ему сказать? — Нам бы сюда мою подругу, — вот что сказала. — Я, если бы даже и имела мантику — толку с меня, как с мантиссы, мало. Она бы тебе всё сказала, все твои деликатные дела. Но она отсюда далеко, на Востоке… Арад не нашёлся, что сказать. — У меня такое впечатление… Ты говорил, что в твоём доме не бывает Ашаи, и не было. Что-то такое. И ты вот… Прости, что спрашиваю, но у тебя отец не учёный ли, или… — Я — сын Имперского судьи. — Мммм. Он из анваалистов, правда? — сказала она, той самой манерой, когда хотят что-то мимоходом утвердить. — Да. — А ты? — Вроде ка… Да. Ваалу-Арасси помолчала чуть больше обычного. — Ты же знаешь разницу между анваализмом и Доктриной Просвещённой Вольности? — Да. Доктрина: Ваал есть Сунги, Сунги есть Ваал, с Ашаи дела не имеем. Анваализм: Ваала — нет, Ашае… Ашаи — имеем. Не имеем. Ой, ну, с Ашаи дела не имеем. Отец говорил по-другому, когда они садились за чтиво в таблинии: «Доктрина: Ваал есть, в Ашайках не нуждаемся. Анваализм: в Ваале не нуждаемся, сеструшек — на…». — Арад, никогда не говори никому нигде того, что твой отец — анваалист, — с чрезвычайной укоризной молвила Арасси. — Он — в Доктрине. Не анваалист. В До-ктри-не. Ты что? — Ты же сама спросила, — сконфуженной поелозил он кружкой. — Арад, — очень скептично посмотрела она на него. Какая у неё фантастическая способность: так явно показать, что ты делаешь что-то не то. Прям на всю жизнь запоминаешь, эту её скептическую мордашку. — Проклятье! Я просто… У нас просто был такой искренний разговор… Я… — Всё хорошо. Только я тебя прошу. Не надо вам иметь дела с Надзором Веры. Или, ещё хуже, с некоторыми сёстрами, ладно? Не «папа — анваалист, я — анваалист», а «папа — в Доктрине, я — добрый Сунг». Судьям так положено, — молвили они в унисон «так положено», ибо Арад много-много раз в жизни слышал эту фразу. — Ты меня понял? — Я это всё знаю. — Ты меня понял? — нажала Арасси. — Да. — Теперь всё ясно. Твоя горячая симпатия, она боится. «С чего она думает, что она горячая», — подумал себе Арад. — «И вообще, скромница она». — Зачем ей меня бояться, я ей не говорил, что я анваал… что я… проклятье, — ощутил он фарсовость всего своего положения, — я даже не знаю, иногда мне кажется, что я… Что я… — Арад, ты о себе будешь болтать или о ней? — О ней, — ответил Арад, и вдруг весь взъярился, стал решителен: — Знаешь что, Арасси? Я ей докажу. Арасси повела ушами, закатила глаза, прошла через эти слова. — Она не за себя боится, не за наставницу, не за сестринство. Она боится за тебя, Арад, и особо — за твою семью. — Ну вот и как мне иметь дело с сестринством? — разочарованно спросил Арад. — Ты же анваалист! — весело оскалилась она. — Ты нас кнутом должен пороть, а не дело иметь, гонять нас по всей Империи. Ну же, давай, злобствуй меня полностью, — зашипела она от восторга. — Я уже не знаю, — попробовал он выдать смешок, а потом серьёзно так, искренне заговорил: — Твоё красное пламя, твоя игнимара, её не должно быть, там не было фокуса, отец всё говорил, что там есть фокус, но там же нет никакого фокуса, без обмана, всё чистое, настоящее, красное, просто огонь на руке из ниоткуда, вот Ваалу-Арасси, вот как это может быть, что я должен думать, я смотрю на тебя и начинаю верить, верить всем сердцем, честное слово, я клянусь… — оправдывался он. Она подставила ладонь для подбородка, вздохнула. — О, не разочаровывай меня, не болтай так много, дерись за убеждения. Будь славным Сунгом, остальное — неважно. — А можно тогда не верить во Ваала, но любить Ашаи? Арасси, слушай, я могу сильно любить, — поклялся ей Арад. — Можно, всё можно. Мы готовы к любой любви. Наклонилась к нему, прямо к уху. — Ты умный лев, ты придумаешь новую метанойную штуку и назовёшь её умным словом, где Ваала вышвыриваешь прочь, как пса, но где любишь нас: порочных, слабых львиц. Арад ощутил, как он ему перехватывает дыхание; незримое напряжение, как бы шутливое, игровое, ненарочное, показушное, необязательное, что медленно сгущалось ранее, стало таким явным, жёстким, реальным; кровь стала горячей, как красный огонь, всё стало тесным; она так близко, только мешает этот дурацкий стол; верно, надо её снова уложить, прямо тут, на лавке, раз уже такое сделано, а где раз, там и два, и три, и четыре, и пять; он хотел что-то сделать, надо уже было наконец-то что-то сделать, так продолжаться больше не может, так жить больше нельзя, иначе случится нечто ужасное, он вытворит нечто такое, от чего сотрясётся земля или зарычит так, что оглохнут все самки во льене кругом, у них потечёт кровь из ушей, из носу, да из всюду, они будут умолять о пощаде… — Нет, Арад, оно так не работает, — Арасси запустила Араду ладонь прямо в гриву. — «Под хвост меня, только она», «я ей докажу», «я буду хороший», «я буду сильно любить», «я всё сделаю» — неа. Не то. Не туда. — Что? — растерялся он от напряжения и так жестоко приятного ощущения от её ладони; соображал так плохо, что хуже некуда. Вдруг Ваалу-Арасси зажмурилась, потом схватилась рукой за переносицу, а другой — за голову. Несколько раз вдохнула и выдохнула. — Слушай, Арад, что выбираешь? Сеть или рыбу? — Гарпун. Такой, чтобы всё на куски, — царапнул он стол. А потом схватил её за лапу, где-то у коленки. — Арасси, перестань мучить. — Смотри мне в глаза. Конечно, Арад это сделал. Он сделал вдох, и вдох показался ему очень долгим, шумным, глубоким, в голове всё затуманилось, и он подумал остатком мыслей, что теряет сознание (уже доводилось, когда душили в Круге). Выдох — и отпустило, медленно въехал в мир обратно. Оказалось, что смотрит он не на неё, а на деревянный столб. — Что за херня? — покачал головой Арад, осмотревшись кругом. Хух. Арасси сидела почему-то напротив него, хотя ведь буквально только что сидела рядом (вроде как). Аккуратно убежала. Знамо: схватил за лапу, начал приставать — убежала. Она тёрла глаза, сильно. — Да это, ничего страшного. Мне в глаз что попало. Понаблюдал за нею, потёр нос; ладонь правой руки чем-то остро, сладко, разяще пахла. Странно, что за запах, раньше ведь не было. И в голове шумит. Не сиди, как идиот, не вынюхивай руки. Что там Арасси? Она так и сидит, прижав уши. Бедная. Напугал. Убежала. Эх. — Слушай, а чего это… ну это… в полдень жечь Чашу Ваала у Обелиска? — попробовал отвлечь и понять, как она. — Всегда вроде вечером это делают, когда голов побольше, разве нет? Отвлеклась мгновенно, посмотрела на него, как ни в чём ни бывало: — Меня попросили, я отказать не могла, как всегда. Дурацкая история. Отвлёкшись от неё, сознательно, чтобы успокоиться окончательно, обрести обратно трезвость ума, Арад старательно осмотрелся вокруг, сначала по таверне (пусто), а потом по площади; они сидели прямо у брусчатки, на деревянном подмостке, и ты словно сразу в двух мирах: внутри и вовне. И вдруг он, о да, проклятье, он кое-кого заметил. Шла Симсана. С корзиной. Арад вмиг попробовал просчитать её путь, и если её воля не решит никуда свернуть, то она проходила ровно мимо них; она не глядела вперёд, скорее, куда-то под лапы, на каменные узоры брусчатки. Он издал некий непонятный звук, больше всего похожий на тихое рычание. Арасси услышала, посмотрела на него, потом на причину его рычания, и — если бы Арад смотрел — то он смог бы увидеть, как быстро переводила она взгляд с него на неё, глаза в унисон с ушами, как охотница. Арад царапнул стол. Будет ли смысл её окликнуть? И чего эта Ваалу-Арасси молчит? Пусть болтает что угодно, тогда Симсана обратит внимание на говорящих, увидит его, и они смогут встретиться взглядом. А там дальше… Нет. Нет! Надо первым. Надо попробовать. Вдруг всё правда. — Симсана! Привет! — он вложил всю беззаботность и будничность в эти два слова, на какие только был способен. И ещё добавил, неожиданно для себя: — Иди сюда. Он видел, что она навострила уши, видел, как она вся вспыхнула вниманием, ища хозяина этих слов, и по всему жесту её тела и повадке Арад смутно понял, что всё, возможно, пожалуй, наверное, вроде как, но… Вдруг слева — резкое движение. Там стояла Ваалу-Арасси, и её перемена была такой холодной, резкой и вообще чудовищной, что у Арада открылся рот. Она стояла в правильной, стройной, церемонной позе, алмазный взгляд, это был сам лёд формальности, неприступности, надменности. Он встал, даже не из манер, а от неожиданности. — Юнсир Арад, большое спасибо за гостеприимство истинного найсагрийца. Сожалею, но мне следует торопиться. Сестринство, — посмотрела мигом на подошедшую на неуверенное расстояние Симсану, — всегда будет хранить благодарность за сегодняшний блистательный поступок юнсира, — она воистину надменно протянула ему левую руку, и Арад принял её для манерного, насквозь ненастоящего обозначения поцелуя, глядя на серебряное кольцо сестринства на безымянном пальце. — Слава Ваал-Сунгам. Восславим, слышащая, — это предназначалось Симсане. — Слава… — пробормотал Арад. — Восславим Ваала в сей полдень, сестра, — в то же время ответила Симсана, в удивлении и лёгком испуге, приглаживая себя у шеи от внезапностей. Закончив на том, Ваалу-Арасси, Сидны дисциплара, гордой и плавной походкой ушла прочь, сдержанно прижав к себе капюшон-хинастр, виновник всех сегодняшних злоключений. Симсана смотрела ей вослед, плотно прижав к себе корзину. Арад тоже, но потом перевёл взгляд на Ашаи, что была рядом. Он приготовился встретить её взглядом. — Привет. — Най, привет, — обернулась она к нему, продолжая гладить шею, так успокаиваясь от всей неожиданности. — А, слушай, а кто эта дисциплара? Ты её знаешь? — Это — дисциплара? — почесал за ухом гриву Арад. — Это та, что учится в этом, как правильно… — Дисципларии. Да. — Я думал, она уже как бы сестра, — с удивлением сказал он, подав ей руку и указав, чтоб присела. Она повиновалась, и села напротив, на краешке скамьи. — Нет. Она точно дисциплара, — обняла Симсана корзину и посмотрела снова вослед Арасси, но она уже скрылась за углом. — Не знаю, правда, какого дисциплария. Стамп у неё вроде как Сидновский… Выглянул служитель таверны, одобрительно удивился про себя, сколь много сей юнсир привлекает Ашаи-Китрах, и вообще какая кругом него ажитация самок, скрылся. — Её зовут Ваалу-Арасси, — облизался Арад, потёр краешки рта. — Она попросила меня свидетельствовать Чашу Ваала. Она плавно, естественно положила ладонь на стол. — А что за поступок она упоминала? Арад посмотрел ей в глаза, затем на её внимательные, любопытные, навострённые уши. И совершенно небрежно: — Да пустяки. Подошёл неуместный таверничий, спросить, чего ещё юнсиру угодно; Арад ответил, что ничего, хлопнул два империала на стол (ужасно много, но он меньше всего сейчас хотел считать деньги, и вообще всё это), и пригласил Симсану встать, снова таки подав руку. И снова она повиновалась. Они вышли на брусчатку площади. Арад посмотрел вправо, влево, многозначительно, мужественно. Попытка вторая. Давай, прорви её оборону. Ну, вперёд, во славу Сунгов… — Арад, ты на меня обиделся? — опередила она его со словами. И встала перед ним. Чтобы видел, всю. — С чего бы, я всё понимаю, — ответил он, ровно и стоически, чувствуя триумф. — Я не обиделся, — улыбнулся ей так, словно повидал всё на свете. — Всё хоро… — Я соврала, — схватившись от стыда и признания за ухо, молвила Симсана, быстро и искренне. — Я хотела с тобой пойти. Просто… твой папа, он судья. Все в Галлене знают, что он не имеет дела с Ашаи-Китрах, — смотрела она вниз. — Когда я об этом узнала, когда я узнала о твоём отце, когда мне сказали, то подумала, что если мы с тобой куда-нибудь пойдём, то он на тебя разозлится, и будет что-то плохое, и что-то будет, и что-то… случится… Понимаешь, Арад, случится… Арад старательно делал всё более удивлённое, обескураженное и немного возмущённое выражение. — …и у вас в семье будут неприятности и споры, а я не хотела тебе навредить, мне просто так сказали, что так будет лучше. Я знаю, это глупо, но я подумала, что тебе так лучше, потому что Ашаи нельзя вредить… — Я не судья, — приложил он ладонь к её плечу. — И не собираюсь им быть. — Но семья, отец… — И что? Даже если бы я был судьей, я бы не принял Доктрину. Я с ней не согласен. Вообще, папе так положено, это его дело; ну принято судьям, чтобы они с Ашаи-Китрах дела не имели. Но вот как мой папа, Сунг, может быть против, чтобы его сын, Сунг, общался с Ашаи-Китрах, со жрицами сунгмары, лучшими из дочерей Сунгов, со львицами Ваала? О, как хорошо, что он вспомнил все эти эпитеты, и ни один не забыл, и нигде его память не подвела. Замечательно. Впечатлённая речью, умной и правильной, и подтверждающей все твои лучшие предвосхищения, утверждающей разумными доводами твои чувства (о, как такое львицы любят!), Симсана вздохнула: — Прости, я такая… Ты точно не обижаешься? — Пошли со мной. Идёшь? — пустил Арад последнюю стрелу победы. — Иду. Можешь меня приглашать, — улыбалась она и крутилась на месте. Ну и отлично. — Давай для начала пойдём отсюда, я тут засиделся. Пошли. — Сейчас? А куда? — удивилась она. — Вон туда, — махнул он на запад. С тем же успехом мог и на восток. Всё равно. — Тут надо по рынку походить, — осторожно заметила она, — наставница сказала. Купить всякого. — Так идём, давай корзину. Меня мастер отпустил, — упредил он возможный вопрос о времени, чтобы не вздумала ставить под сомнение его присутствие. — Не дам, она не тяжёлая, и львам не идёт с корзиной ходить, — ответила Симсана, приглаживая уши, то справа, то слева. — Дашь, когда тяжёлая будет. — Дам, — пообещала. Они пошли к рынку. — И что, она не говорила, из какого дисциплария? — Нет, — потёр загривок Арад, — просто сказала, что её зовут Ваалу-Арасси, и всё. Было так: я сидел в таверне, увидел, что будут жечь Чашу, подошёл, она меня подозвала, и попросила, чтобы свидетельствовал. Я раньше так не делал, если честно. — Не свидетельствовал? Ах, ну да… И как? — Ничего. Слушай, а зачем это нужно, свидетельствовать? Зачем кто-то нужен? — Игнимару нет смысла церемониально жечь, если у тебя нет свидетелей. И лучше, если это Сунг, а не Сунга. — Почему? — Символ такой, — осматривалась кругом Симсана. — Ты будешь все сыновья Сунгов, а она — все дочери Сунгов. — Так кругом же всегда есть свидетели, на площади. Целая куча. — Они не свидетели, они просто зрители. Надо назначить кого-то, чтобы свидетельствовал. Так правильно, по церемонии. Свернули на Рыночную. Арад ловил взгляды. Его с ней заметили. — Слушай, — вдруг подумал он, и вполне серьёзно озадачился, — а ты умеешь жечь игнимару? — Погоди… — молвила Симсана и подошла к торговке кореньями, травами, специями, киноварью и ядом для крыс. — Хорошего дня, хаману Хаумени. — Аааа, юная мастерина, здравствуй. Арад кивнул, но торговка не смотрела на него, как обычно стараются не смотреть на того, кто представляет большой интерес. — Ещё учусь, — заученно ответила Симсана, очевидно — по какому-то правилу. — Как наставница? — с нескрываемой хитрецой спросила торговка. — Спрашивалась: что там дочь хаману? — Да слава Ваалу, хорошо, встаёт на лапы… Арад отвернулся, чувствуясь совершенно лишним в самочьей болтовне, как оно и бывает. — Ты сегодня не сама, — ещё хитрее заметила торговка. — Нет, не сама, — и в голосе Симсаны Арад услышал вызов. — Арад, из рода Каризиан-Руст, — поймал нужный момент Арад, хотя мгновенно понял, что представление, собственно, и не было особо нужно — хаману прекрасно знала, кто он. Торговка, либо по простоте, либо из-за разницы в возрасте, либо отчего-то ещё, упустила обычные «очень приятно» и ответное представление. — Юнсир Арад, отец юнсира ведь судья, верно? — Именно так. Хаману знакома? — Откуда мне, я торговка, на рынке, вот торгую патамурой и всякой вот всячиной. Знаю просто. Кто же его в Галлене не знает. Держи. Симсана взяла неестественно огромный корень, с руку длиной, повертела его, понюхала. — Старый, — утвердила. — Ну, немного. Да почти молодой. — Помоложе нужен. — Как говорится, выбирай моложе, будет тебе гоже, — засмеялась хаману Хаумени и тяжело полезла куда-то под прилавок. Арад и Симсана переглянулись. Она сморщила носик в смешке, потом прикрыла рот ладонью. Он пожал плечами, мол, ну и штуки. Симсане второй понравился больше, она его взяла. Тут же, даже не успев отойти на пару шагов, они наткнулись на стайку каких-то её подружек. — Привет. И ещё раз, снова, ещё две маасси, и снова: — Привет, Ва-Симсан, — метнули взгляды в Арада. Разминулись. — Сколько у тебя подруг, — отметил Арад. — Знаешь, это как львы крутятся возле сына оружейника, — сощурив глаза, сказала ему, тронув за плечо, чтоб нагнулся ближе к уху. — Понял. Ты им пригодишься, вот и дружат. — А ещё нас все видят. — Ага. — А ещё ты голодный, — остановила она его. — Да нет, не очень, — удивился её какой-то животной проницательности Арад. — Идём, идём. Прошли по улочкам, Симсана куда-то уверенно вела его наверх. Галлен в центре разделялся на Верх и Низ; свернула влево на тропку, и такую хитрую, что он о ней и не знал, хотя всю жизнь только тут и прожил. Они вышли к чему-то, что Арад определил как маленький сад: три-четыре абрикосовых дерева, закрытые кустами со всех сторон на чьём-то за днем дворе. Он ещё немного осмотрелся, и понял, что они примерно за торговой гильдией и казармами стражи, только он не знал, что тут вообще есть дом. — Подожди здесь, — поставила корзину у дерева, — я сейчас. Арад кивнул, хотя понятия не имел, куда они пришли и что будет. Осмотрелся кругом, заложив руки за спину: у стены кустов были прорехи, и там, за ними, была преградка, а дальше — каменная стена отвесом, шага в четыре высотой. Внизу шла тупиковая улица, там играли львята. Справа, прямо рядом с преградкой, в опасной близости, стояло странное, старое, полулежачее кресло. Арад прошёлся мимо него, стукнул его лапой — тяжёлое. Дальше по кругу была глухая стена соседнего дома, дальше сам дом, и дальше — какие-то глушайшие заросли, которые, верно, никто уже не рисковал трогать, чтобы не разбудить древнее зло. Уши услышали шаги, и он отметил, что уже, пожалуй, может отличить по слуху шаги Симсаны. Она подошла: мирная, дельная, спокойная; на него не смотрела; через руку держала большое покрывало, и одно в один мах оказалось на траве. Он наблюдал. Это было хорошо. — Садись, — пригласила, и он сел. Но она не осталась — ушла снова. Это выглядело странновато и интригующе, и вообще, пожалуй, волнительно. Сад, хорошая погода, закрытость от мира. Симсана. Арад не мог не вспомнить сад и Аршайю; это было другое, совсем другое, совсем-совсем другое, но не мог не. Стянул нож с пояса (мешался), небрежно бросил в сторону. Он не знал, что будет; о будущем, даже ближайшем, думать не было смысла. Он и перестал. Вскоре Симсана пришла и принесла в полотенце какой-то… чан? Кастрюлю? Что-то большое, керамическое и пузатое. Он не знал, как такое называть. — Что это? — Не знаю, понравится ли тебе, — задумчиво, как обычно говорят во время какого-то дела, сказала Симсана, — но должно, — посмотрела на него. Она вытаскивала этот чаник из полотенца, и орудовала ещё несколькими полотенцами помельче, которые, как фокусник, вытаскивала словно ниоткуда. Арад засвоевольничал, снял крышку с этого… с этой серой керамической кастрюли, нет, всё-таки Арад не знал, как такое называется; там было что-то вкусное. Симсана, балуясь, пристукнула его такой же серой керамической ложечкой по пальцам. Кажется, это было жаркое, но какое-то уж очень чёрное и очень сильным ароматом. — Придвинься ближе. Он придвинулся, полулёжа, к кастрюле. — Ко мне, ближе, — терпеливо поправила она. Ладно, охотно. Арад придвинулся близко, почти вплотную. — Будешь кушать. Ну, — очень ловко она поднесла ему ложку, мол, пробуй. От удивления, что его сейчас вот так просто будут кормить, как маленького львёнка, Арад даже не стал сопротивляться и послушался. — Слушай, вкусно. Симсана уже держала ложку во второй раз наготове. Такое впечатление, что всю жизнь такое делала. — А почему мы… — еле успел сказать Арад, как снова пришлось есть. — Голодный лев — злой лев, — ответила Симсана, открывая рот вместе с ним, ну прямо кормя малыша. — А почему ты… — Не беспокойся, и львица поест, — продемонстрировала Симсана: взяла и себе немного съела, с его ложки. Арад, вообще-то понял, что возражать против таких условий не стоит. Даже напротив. Всё даже хорошо. Всё даже замечательно, и всё само собой. Симсана так очаровательно серьёзна; как он не раз видел, как мама или их служанка кормят младших братьев: сосредоточенно, быстро, уверенно и зная, что делать. — А откуда это, что это за дом? — довольно показал туда, в сторону дома. — Где мы? Она обернулась, словно бы не знала, что он там есть. — Тут кухарка, она для казарм стражи готовит, — он видел, как она с навострёнными ушами смотрит в сторону, и её профиль в луче доброго солнца. Потом она взглянула на него. — О… — почесал гриву Арад, словно это имело какое-то значение. Заметил: Симсана облизала ложку, взяла ещё этого жаркого мяса, с очень сильным вкусом — и пряным, и орехи там точно были, и кислым, и сладким, — и дала ему ещё. Что-то было в этом жесте очень непосредственное, волнительное, и (почему-то ему так подумалось) — нарочитое; возможно, даже можно так допустить, что тут был и вызов. Они едят из одной тарелки. Из одной ложки. Так. «Так, никаких ожиданий. Я должен её поцеловать, вот как поедим», — пришёл к выводу Арад. — «Я должен, иначе я не буду львом, а посмешищем. Я должен сделать это очень уверенно. Я должен это сделать как можно раньше, и только сегодня. Она должна видеть меня очень сильным. Надо будет сделать что-то, и не принимать никаких возражений. Надо будет», — думал он, рассматривая её, восседающую на лапах, подогнув их под себя и совсем укрыв коленки платьем, как и приличествует обычно сидеть самкам любого положения и возраста. — «Надо будет схватить её за плечи. Сопротивление бесполезно. Она мне нравится. Она красива. Она такая, как надо. А ещё она…» Её взгляд вывел из потока важных мыслей; Симсана улыбнулась, но легонько, и отвела глаза. — Ей надо будет заплатить, — заметил Арад. — Не надо, — покачала головой Симсана. Он подумал. Эй. Нет. — Ты за нас не плати, — приказал. — Я не буду, — пожала плечами, помешивая в чанике. — Она признательница, нам с наставницей должна. Если мастерица жизни помогает львице — та становится признательницей. — Понятно. Тогда я тебе буду должен. Буду твой признатель. — Признателей у меня ещё не было. — Буду первым. Она хмыкнула, вскинув бровь и мерцнув ухом. Ну ладно. Арад обнаружил ещё кружку с водой, выпил её чуть ли не одним махом. А капли на донышке залихватски и брутально смахнул на траву сада; они блеснули в свете. — Мы поедим, и пойдём в гостдвор. — Сейчас? И в таком виде? — посмотрела на себя. — Мммм… — Тогда сегодня вечером. Она потёрла подбородок. — Сегодня не выйдет. И завтра тоже, — и посмотрела на него с извинением. — А сейчас до вечера я должна хотя бы этот патамур принести. — Тем лучше, — отмахнулся он. Уже всё продумано: — Смотри, через четыре дня будет ярмарка. Там будет много всякого. Там будут бродячие артисты, знаешь, танцоры, фокусники, там точно будет одна такая, знаешь что умеет: значит, ей ставят на живот тарелку такую, глубокую, и она будет держать её животом, хоть вверх лапами, хоть вниз, хоть как. Тарелка не будет падать. Ещё можно будет купить что хочешь. Ещё там можно будет легко купить вина. Ещё там можно будет увидеть, там, наверное, будут жечь огонь Ваала, ночью, будет красиво. И вообще разожгут большой огонь. Ещё там будут, наверное, бороться, и я тоже буду… — намекнул он на то, как же он всё-таки хорош и годен. Она не отвечала — ещё ела. Весь его рассказ она слушала и ела, аккуратно выбирая себе что-то в чанике. — Хорошо звучит, мне нравится, — поняв, что он закончил и идеи иссякли, с готовностью ответила она. — Я за тобой зайду, и мы пойдём, — важно сказал Арад. — Вдвоём. — Пойдём, — повторила она. Симсана снова облизала ложку, не стесняясь особо такой манеры, и поставила её обратно в чаник; вдруг он подумал, что она, вероятно, низкого, простого происхождения, как принято говорить, «обычного достоинства рода». Так, сначала он определил высокое достоинство. Теперь простое. Хм. Ну и что. Ашаи-Китрах, насколько он знал, формально не несут с собой бремя достоинства рода, они всегда принадлежат к отдельной страте, независимо от происхождения. Он смотрел, как она пьёт, придерживая кружечку двумя руками, и вдруг вспомнил, как Арасси сложила руки в похожем жесте во время зажигания. — Так ты не сказала: ты умеешь жечь игнимару? — вспомнил он свой вопрос, вполне ему интересный, между прочим. Она посмотрела на него, ему показалось — с недоумением, или даже лёгким возмущением. — Конечно, я же Ашаи. — Ты серьёзно? — удивился он, всячески теребя растущую гриву и её намек у шеи. — Я думал, что это делают только когда Совершеннолетие наступает. Что этому учат, когда совсем взрослой станешь. Я ни разу не видел, чтобы это делали в нашем возрасте. Симсана усмехнулась, и он впервые видел от неё такую усмешку; она была скорее даже грустной. Повертела в руках кружечку. Её взгляд… во-первых, ему почему-то стало слегка стыдно и неудобно. Её взгляд контрастировал с лёгкостью, плавностью и сладковатой приятностью их дня. Он не ждал, что у сверстницы может быть такой взгляд, в конце которого — с не такой уж маленькой вероятностью — поджидался отличный приз, который он, безусловно, предвкушал — волнительная слабость её рта, её запах, её закрытые глаза (он уже такое видел, даже знает). Выразительный? Пожалуй, лучшего определения он пока найти не мог… Арад знал, что от ни одной маасси он такого взгляда не видел. Он его, нет, не испугался. Он не знал, что с этим делать. Было ещё вот что: она знала, что он знает. Это вызывало бесконечно гаснущее эхо в диалоге их взглядов. Это было странное ощущение: знать, что она — нестройно, примерно, размыто — но знает, что ты думаешь. И ты знаешь. И она. И снова ты. И снова она… Что-то должно было случиться, прямо сейчас. Но тут совершенно чужой, такой чудовищный и такой неуместный голос, такой омерзительно обыденный и бестактный: — Ва-Симсана! Ведь он уже начал, даже дёрнулся от нервов и желания хвост, он уже начал движение к ней, она ведь тоже готовилась принимать его, она уже было наклоняла голову, он даже вроде заметил блеск её нижних клыков, ему даже показалось, что он почувствовал её горячее дыхание, её тепло, много тепла, очень-очень много тепла, и как она вся расслабилась, и какой был выдох разочарования, он был слышен, превосходно слышен. — Я здесь, хаману Шиала, — ответила Симсана, глядя в сторону и вниз, поводя ушами. — К тебе Глай идёт, примешь его? Симсана обернулась, посмотрела за дерево, затем встала и пошла; Арад не видел, что там, потёр нос, посмотрел в сторону, вздохнул. «Что ещё за Глай?», — подумал он. — «Какой ещё Глай? Его не должно быть. Никого кругом не должно быть. Никого вообще не должно быть». А Глай оказался львёнком лет трёх на руках у Симсаны. — Сисана, — он вытащил наружу доселе скрытый на груди амулет, большой такой, и хозяйственно его изучал, — люли. — Хочешь люли? — нежно спросила его Симсана, усевшись с ним обратно на коврик. Уселась по-иному: упёрлась о дерево, лапы в сторонку. Вместо ответа он поднял амулет и начал ставить себе на грудь, а потом на голову. Арад ничего не говорил. Он не знал особо, как говорить с маленькими львятами, что с ними делать, и как с ними играть, несмотря на двух младших братьев. — Это кухаркин сын? — осторожно спросил Арад. — Нет, её дочки — ответила Симсана, не глядя на него, прижав уши, как обычно делают львицы, балуясь с детьми. Он улёгся у неё на руке, пока она поправляла себе кусок ткани, перекинутый через плечо. Эти длинные куски были крест-накрест перекинуты через плечи у неё каждый раз, когда он её видел в этом немного странноватом и простоватом платье мастериц жизни (а он видел её в таком всегда и неизменно). Оказалось, Симсана приспособила ткань через шею, и теперь львёнок лежал у неё на груди и руке, а рука поддерживалась этой тканью. «Ха, ловко», — подумал Арад. — «Вот оно зачем». Засунув руку ей глубоко за ворот, львёнок мгновенно перестал беспокоиться. Даже хвост перестал биться. Арад заметил, что Симсана закрыла глаза, вид у неё был бесконечно умиротворённый, умиротворяющий, спокойствие. Посмотрел в сторону: там появился новый персонаж в их маленьком мире, довольно тихо и незаметно — на то самое кресло усаживался старый лев, сухой и голый по пояс, весь тёмно-серый. Арад кивнул ему, и, как ни странно, тот ему тоже. Он разлёгся на кресле, спиной к ним, и перестал двигаться. Что же, он был почти у цели. Но сегодня судьба распорядилась не оставлять их наедине. Ничего. Кое-что он уже знал. Он уже знал, что случился, когда его нос очутится возле её. Это волновало даже ещё больше, чем сам поцелуй; можно было смотреть на неё и представлять, мечтать об этом, зная, что так и будет. Поглядел на неё. Та уже открыла глаза и тоже смотрела на него. — Что, засыпает? — шёпотом спросил Арад. — Уже спит, — тихо, но обычным голосом ответила Симсана. — Как это? — недоверчиво спросил Арад. — Так быстро? — Талант такой, — говорила она, расслабившись о дерево, мирно глядя на Арада, — могу усыплять львят. Да и вообще всех, только не так хорошо. — Талант? — У разных Ашаи, когда они начинают учиться, появляются разные таланты. То один, то много. Как говорят наставницы, «восходит талант». У меня такой появился. — Слушай, он, наверное, очень полезный, — вполне серьёзно сказал Арад, заинтересовавшись. — Угум, — и в ответе не было слишком много энтузиазма, — вполне. Слушай, а расскажи мне всё-таки о той дисципларе. Вместо ответа Арад пересел и тоже опёрся спиной о дерево, чтобы сидеть прямо рядом с нею, справа; он, в целом, имел формальную причину — разговаривать потише; а так, вообще-то, чтобы сесть вплотную к ней. — Погоди, — она забрала полотенце и ловко расстелила его одной рукой, — теперь садись. — Я о ней ничего не знаю, Симсан, — сказал, властно протянув руку на согнутом колене. — А что вы делали в таверне? — Она сказала, что хочет пить после игнимары. — Да, после этого мучает жажда, — согласилась она. — Ты посвидетельствовал, и вы после этого пошли в таверну пить? — Ну да, в общем, так и было. Немного поболтали. Она была немного странной. И кажется, что-то она сделала… — тут Араду словно застряла мысль, не даваясь словам. — Но вполне приятная особа. Мы уже как бы прощались, и я вдруг заметил тебя. Вот такой вот день, — посмотрел он на неё. Теперь она была ближе. Куда ближе. Её серые глаза, они внимательно, внимательно рассматривали его. — Она говорила, что сестринство тебе благодарно. Расскажешь, о чём речь? — Пустяки. Я даже не знаю, правильно ли поступил. — Арад, это очень даже высокая… не знаю, как правильно… это редко бывает, чтобы Ашаи так говорили. «Блистательный поступок». Она при мне это сказала нарочно, чтобы я знала: сестринство тебе должно. — Да ничего не должно, — насмешливо сказал он. — Арад, ну скажи, я же сейчас вся сгорю от интереса, — сломалась выдержка львицы. — Я никому не скажу. — Впрочем, — вдохнул Арад, чувствуя лёгкую дрожь, — если оно благодарно, — немного не хватало воздуха, — значит, и ты — тоже? — Да, — согласилась. — Можно что-то просить. — Что можно попросить? — Служения. Услуги. Ритуалы. Церемонии. Всякое. Прочее. В последний миг Арад вспомнил о старом льве, и покосился. Вроде тот сидел спокойно и ничего не делал, но… — Он спит, — тихо, торопливо молвила Симсана. — Кто знает… — Верь. — Мне нужно одно служение. Ритуал. Мне нужно, чтобы ты закрыла глаза. Она не сделала этого мгновенно. Она будто представляла сначала, как ей это сделать, и сделать ли вообще. Было много солнца — они были в тени, но солнце было в самом воздухе. Он приблизился к ней, совершенно близко, вещи кругом начали исчезать, звуки — глушиться. Арад в самом деле надеялся, что всё это время будет смотреть на неё, но обнаружил свой нос в мгновении от её; он ощущал, как она осторожно дышит, выжидая. Он знал, что сейчас будет огонь, примерно представлял, но не вот так же… Когда он поцеловал её, нежно и медленно, то обнаружил несколько новых вещей, каждая из которых была открытием совершенно потрясающим: первой вещью оказался ответ — она отвечала ему; он поставил ладонь на её плечо, бессознательно, и обнаружил вдруг, что её ладонь — у него на груди, и она значила столь много: она и была взаимностью, и охраняла хозяйку, и приглашала его. Второй вещью был запах. Он был и доселе, совершенно точно, но его Арад то ли не замечал, то ли не мог заметить, то ли он открывался только тому, кто завоёвывал такую близость. Он был похож на запахи самок; чего таить, ведь Арад примерно знал, как пахнут львицы: некие мгновенные приветственно-прощально-дружеско-родовые объятия, случайные близости, по совершенному совпадению, шлейф за какой-то маасси, однажды Сарабанда, в конце-концов. Пойманная в угол Джулна. Аршайя, упущенное блаженство. Но все эти запахи оказались полунамёком; разве что в случае сестры это был очень лёгкий, очень нежный намёк, на который он тогда не обратил большого внимания — от избытка всего. Запах Симсаны, с такой неимоверной близости, уже ни на что не намекал — он был; это был другой запах самки, и количеством, и качеством, который Арад до сих пор своей жизни не знал. Он стал всем, Арад повиновался ему совершенно, и прошёлся носом по её щеке, а потом встретил шею; он даже не видел и не чувствовал, что Симсана подняла голову, только для него; кажется, он превратил свою ладонь у неё на плече в хватку и даже кажется, что вцепился когтями (и кажется, она стерпела). Он понял, что надо взять отдых, иначе сейчас случится нечто ужасное и великое, иначе он пойдёт куда-то вперёд, круша всё на пути, а ведь было очевидно, что этого делать нельзя здесь, в этом месте, и сейчас, в этом времени. Он медленно, очень медленно отпрянул, и по пути получил ещё доселе невиданный им подарок: Симсана, осторожно, может даже неуверенно, — лизнула его щеку. Арад замер. Случилось чудо — она сделала это ещё раз: ещё легче, ещё осторожнее. Арад понял. Он понял этот новый способ говорить. Он знал, что она ему сказала. Она забылась настолько, что её ладонь на его груди совершенно обезволилась и, кажется, упала. Но вернулась, давя очень легко, как только возможно для львицы, но не льва. — Арад. Арад, мы… Арад, мы его разбудим. — Да? — выдохнул он. Кружилась голова: — Не разбудили? — Нет. Мы… — Мы потом, да? Симсана не ответила словами; пожалуй, не полагалось на такое отвечать «да» — слишком это уж было бы просто. Она посмотрела вниз, плечи сжались в неопределённости. Вопрос дурацкий, и лишний, и вообще вне их мира — ответ на него уже был перед ним. Это было превосходное начало. Можно успокоиться, взять передышку — всё обдумать, здесь завоёвано неимоверно много. Теперь он не один будет блуждать в невыносимо тяжёлом мире; теперь у него появилась связь с противоположностью, с другой стороной. С этого мига львицы мира, в облике Симсаны, согласились быть подле него, и это было так удивительно и невероятно, что… — Слушай, Симсан, мне надо кое-что тебе сказать. — Да? — удивилась она. — Слушай, ты пахнешь. Арад не знал, как это лучше сказать; эхо всего происшедшего не давало подобрать слов. Это был самый высокий комплимент, который он только мог придумать. Он ведь открыл самую изумительную эссенцию в мире, и она была её хозяйкой, а потому ей надо было как-то сообщить. Но по мгновенному испугу и беспокойству в её облике понял, что сболтнул что-то не то как-то не так. — Чем? — со страхом спросила она. — Я не знаю. Симсаной, — заторопился он. — Нельзя так хорошо пахнуть, это опасно. — И что, ты опасаешься? — осторожно выяснила она, наклонив голову. — Грива дыбом от страха, — показал он. Она засмеялась, тихо, словно он сказал что-то очень смешное; и некоторое время не могла остановиться. Он был рад, что рассмешил. — Ты так и не рассказал, что ты сделал для сестринства! — вдруг капризно обвинила его, тыкнув его когтем в грудь. — А что мне за это будет? — Не знаю, — защитилась-удивилась Симсана. — Превосходно, — обрадовался Арад, потому что он знал, это его дело — знать, что ему будет. — Эта Ваалу-Арасси, она загорелась во время игнимары. У неё был такой капюшон, большой, такой что закрывает руки, плечи, знаешь… — Хинастр. — Да. На него пролили масло и не заметили. Оно загорелось, я её потушил, она же, представляешь, вся вместе с капюшоном загорелась. Снял вот этот плащ, — показал Арад, — и потушил. — Ничего себе. Она его не могла снять? — Да-да, я знаю, он быстро снимается, он именно для этого и нужен. Но тогда я не знал. Симсана понимающе кивнула. Вообще, Арад понял, что вся эта история живо заинтересовала её, только он не мог внять до конца, почему. Решил пойти дальше, не крутиться вокруг события: — Так она дисциплара, да? — Арад смотрел на старого льва, но тот всё так же не шевелился с того времени, как улёгся. — Интересно, что она здесь делает, в Галлене? — Вот и мне интересно. Поспрашиваю. Но это обычное дело, дисциплары так-то много путешествуют по Империи. — Ты тоже пойдёшь в дисципларий? — Я? Нет, — улыбнулась Симсана, посмотрела в сторону, затеребив цепь амулета, — мне поздно. Я-то уже пробовала войти, — посмотрела на него, искоса. — И что? — весь повернулся к ней Арад. — Ничего: как видишь, свободная ученица. Я просто учусь у Ваалу-Миресли, и всё, — пространно сказала она, протянув это «и всё». — Меня не взяли, — быстро добавила, посмотрев на спящего львёнка; поправила руку, поправила платье; чем-то не удовлетворилась. — Расскажешь, как это было? — Ну как, — вздохнула она, открыв рот и облизавшись. — Сначала ты проходишь Круг Трёх — три Ашаи-Китрах тебя оценивают. Я прошла. Поехала вместе с наставницей в Криммау-Аммау, мне тогда было двенадцать… — Надо в двенадцать ехать в дисципларий, если хочешь вступить? — У разных учениц по-разному получается: кто в одиннадцать, кто четырнадцать. Я вот — в двенадцать. — Так нечестно, — возмутился Арад, пытаясь её защитить, и уничтожить тех, кто посмел не взять такую Ашаи в дисципларий, — как могут львёны в одиннадцать соревноваться с теми, кому четырнадцать? — Это не соревнование, это немножко другое. Всё сложнее. Это судьба: ты или вошла, или нет. Это примерно так, как с путём Ашаи: ты можешь ею только родиться, не стать. Примерно так же тут: дисципларой надо родиться. Готовиться надо, пытаться надо, и это правильно, но… — Но там же есть какие-то экзамены, испытания? — Да, есть, — внимательно подумала Симсана. — Всякое испытание, наверное, всё-таки лучше пройти в четырнадцать. А не десять, или там, одиннадцать. Верно? — Арад, ты такой любопытный, — свильнула она с тропки беседы. — Конечно. Понимаешь, я познакомился с тобой, и вот ты для меня первая Ашаи-Китрах, с которой я могу близко поговорить. Перед ними бегала птичка, интересуясь остатками трапезы, и Симсана уделила ей внимание. Потом ещё львёнку. Но продолжила, когда Арад всё-таки вытерпел молчание: — Вот смотри, идти в дисципларий — дело добровольное. Решаешь с наставницей. Идёшь тогда, когда ты уже не найси, а сталла. — А какая разница между найси и сталлой? И та, и другая — ученицы, верно? — Арад быстро улавливал понятия, соединял нити. — Да. Но разница есть, — мягко говорила она, теребя серебряное кольцо, подвешенное на шее. — Когда тебя только взяли, приняли на путь, то ты найси. Потом становишься сталлой. — Когда? — Когда приходит время. — Это решает наставница, да? — допытывался Арад. — Нет, не наставница, — терпеливо ответила Симсана. — От тебя всё зависит. Когда приходит время. Арад, я тебе потом когда-то скажу, если захочешь, какая разница между найси и сталлой. Или, может, сам узнаешь, или догадаешься. — О, ну хорошо. И вы поехали в Айнансгард. — Да. Но там, — сощурила она глаза, и задумчиво посмотрела на него, — мастерицы жизни не особо нужны, их вообще очень мало в дисциплариях. Они все учатся свободно, вот как я. У нас немного по-другому всё, чем у других Ашаи. — У вас же роды, а как ты будешь этому учиться в дисципларии, да? — Верно, где-то так, — кивнула Симсана, поглядев, как там львёнку Глаю спится. — Может, лучше было вообще не ехать? — Это точно, — нервно дёрнулся её хвост, и он заметил. — Наверное, но я очень хотела. Наставница решила дать мне укусить этот хвост, — выдохнула она. И она выразительно поглядела на Арада, и он даже понял смысл: «Тема мне неприятна». Это безмолвное общение — та ещё штука, Арад оказался от неё в восторге. — И что, — не отпускал он её, несмотря на послание, — ты пришла на экзамен, а они сказали: мастерица жизни, всё, не берём? — Нет, не так. Там тебя берут, и начинают оценивать: как ты выглядишь; какова твоя игнимара… Да, в дисциплариях очень любят игнимару, если у тебя талант, то возьмут вот так, сцапают, — показала когти. — Бац, и всё. У меня игнимара обычная. Каковы у тебя таланты — это тоже смотрят. Смешно: я ещё не знала, какой у меня талант; только приехала назад — сразу узнала: усыплять всё что угодно. Такой талант точно не захотят в Криммау-Аммау. Проверяют, что ты знаешь из Кодекса, из Канона. — Канона? Это вроде как Великая доктрина веры или там двенадцать велений Ваала? — решил он блеснуть. Он о них знал, читал, слышал. Они однажды с папой даже сидели, читали, и смеялись над всем этим. Это было смешно и глупо, и с папой было хорошо. Папа — настоящий анваалист. И он счастлив, что сын — тоже. — Нет, это надо знать в любом случае. Канон, это всякие там стихи, тексты, картины, фрески… статуэтки. Всякое искусство, что решили причислить к Канону. Нет, это неинтересно. — А что значит «как выглядишь»? Как ты одета? — Нет, одежда не имеет значения. Они смотрят, ну, ты раздеваешься, и наставницы смотрят, — сказала она, и ей было неловко. Араду, на самом деле, уже очень нравилось, когда львицам неловко. — Совсем раздеваешься, догола? — Ваал мой, да Арад, совсем. — Прости, я просто хотел уточнить, ведь это странно, — сбивчиво сказал Арад, представляя себе эти безусловно, ужасно странные картины. — А что они смотрят? — Как ты сложена и как ты будешь сложена, когда вырастешь. Именно поэтому дисципларой скорее рождаются, нежели становятся. В Криммау-Аммау не возьмут, если хвост неправильной длины. — Какие дураки в этом Криммау-Аммау сидят. — Не дураки, Арад, ты что, — сурово перебила Симсана, и он утих: верно, точно уже зашёл куда-то не туда. — Как ты можешь так говорить? — нахмурилась она, чуть подняв голову. — Извини. — Дуры. Он засмеялся, львёнок на руках недовольно зашевелился, что она уладила, покачав его ну раза три-четыре, не больше. Снова уснул. — Шшшш, разбудишь. — Знаешь, они так сглупили, что тебя не взяли. Как они вообще могли сказать, что у тебя хвост неправильной длины? Это невозможно. Я бы тебя взял, в Криммау-Аммау. — Ну, во-первых, по внешности я как раз прошла, — между прочим отметила Симсана. — Во-вторых, ты же мой хвост ещё не видел. — Поймал, — Арад действительно поймал кисточку её хвоста, что показался из-под подола. — Вот и он. — Ну что ты делаешь. — И что, ты жалеешь о дисципларии? — оставил он её хвост в покое, пообещав себе к нему вернуться. — Нет, уже нет. Поздно уже. — Значит, дисципларой ты не будешь? Хм… Значит, будешь, как это, сталлой… пока не станешь сестрой? — Нет, после Совершеннолетия я буду уже просто свободной ученицей мастерицы жизни. Юной мастериной, как уже можно будет говорить. — Юной мастериной… — Так львицам можно будет говорить, не львам. — А львам как? — Да как обычно — с номеном, или без номена. Вот как для тебя. — Когда тебе будет семнадцать, то тебе дадут кольцо, кинжал и печать? Будешь ходить опасная, с кинжалом. — Когда будет семнадцать, — Симсана начала грызть коготь, — то надо будет снова ехать, просто так не дадут. Или в дисципларий, или один их трёх Домов Сестёр в Империи. Шесть мест. Выбирай любое. Да и кольцо у меня есть, вот, — показала ему маленькое колечко, присоединённое к цепи амулета. — Мастерицы его на пальце редко носят. И сирна — кинжал — у меня есть. Я уже опасная. Правда, она не моя, а наставницы. — Я ещё слышал, что амулет нельзя так носить, пока ты не станешь совершеннолетней, — вспомнил он разговор с Арасси. — Да не совершеннолетней, Арад, а сестрой. Сестрой я буду после Приятия. Вот, смотри: сначала ты найси, потом ты сталла. Или в дисципларии, или нет, неважно — всё равно сталла. Потом ты или свободная ученица, или дисциплара. Потом, после Приятия, сестра. Если всё пройдешь — всё будет вот так. — И что, снова будут раздевать? На Совершеннолетии. — Всё тебе раздевать. Фу, Арад, ну ты же хороший, не пошлый. Совершеннолетие — это сложно. Проверять игнимару будут, по большинству. Зажжёшь — хорошо. Нет — прощай. — Ты ведь зажжёшь, правда? — с надеждой спросил он. — Надеюсь. Она у меня вроде ничего. Не огонь, но пойдёт. — Ха-ха. А что с теми, кто не зажёг? — Они перестают быть Ашаи-Китрах. — Да ладно! — удивился он. — Шшшш… А как ты думал? Всё, ты не прошла Совершеннолетия. Тебе говорят «прощай, спасибо за попытку», ты становишься Приближённой. Можешь делать, что хочешь — теперь ты просто Сунга. — Надо же… И что в таких случаях делать? — развёл руками Арад. — Не знаю, — пожала Симсана плечами. — Замуж идти. — Так что, это Совершеннолетие, оказывается, трудная штука? — Ещё как. Многие не проходят. Очень многие. — Ты справишься, — махнул он рукой. — Да. Я справлюсь, — грустно ответила Симсана. — Так, амулет дают уже на Совершеннолетии. — Нет, — терпеливо поправила Симсана, — на Приятии. Это уже после. В двадцать-двадцать пять лет. Много ещё… — На Совершеннолетии ты игнимару жжёшь. А там, на Приятии, что делаешь? — Об этом нельзя говорить. Запрещено. — Ладно. Я это к чему: ты вот носишь амулет. Как так? — Это не мой, — потеребила цепь Симсана, — это наставницы. Это такой символ: я у неё учусь, она мне доверяет всё своё. Я часто ношу её сирну, её амулет. Это запрещено, вообще-то, Кодексом. Но этот запрет как бы снят для мастериц жизни. Нам можно. — Почему? — Часто мастерица жизни всё отдаёт лишнее ученице, и амулет на неё надевает, и сирну, и кольцо своё, чтобы не мешалось, когда она роды принимает, и когда… ну, когда много всякого ещё делает. Ученица, она как подставочка. — Ха-ха. Знаешь, у папы в библиотеке есть Кодекс Ашаи-Китрах. — Правда? — Да, он же судья. Кодекс имеет силу Имперского закона. Большая такая, толстючая книженция. Папа всё говорит, что и хаотичная. Он был уверен, что Симсана станет возражать. Но она: — Да, там бардак, мешается всё. — А что ещё запрещено Кодексом? — Кому? — сощурилась Симсана, поправляя своё положение; поправка получилась удачной — её плечо стало давить на его. Она была близко, её присутствие. — Ашаи-Китрах, кому же ещё. Он же для них. То есть для вас, — дотронулся он к её шее (формальный повод — указал на цепь амулета). — Ашаи ведь разные бывают. — Ну вот всем чего нельзя? — Замуж нельзя, — сразу сказала она. — Вот и зря. Не понимаю, почему. А что ещё нельзя? — Арад, — поставила она голову ему на плечо, — я сейчас усну, как вот он. Что ты меня пытаешь этим Кодексом? — Пытка окончена. Давай стукнемся, — предложил он, хотя в кружках не было ничего, кроме воды. — Давай. Так мы на ярмарку через три дня пойдём, да? — Да, — твёрдо сказал он. — И мы потанцуем, когда будут играть? — Да, — твёрдо сказал он. — А что? — ухватилась она. — Что хочешь. Фромал. Сунгмтари. Я всё могу, — гордо сказал Арад. — Я, кажется, тебя видела, ты танцевал луну назад с какой-то маасси. Арад понял, что она хотела сказать взглядом: что не «кажется», а видела, и не с какой-то, а точно известно с какой. Эти намёки через взгляд — то ещё развлечение. — Да, было. — Ты в гимназии научился? — Нет, папа мне было сделал частные уроки с одной хаману. Мне надо уметь, я же… род такой. Хаману Ханиана, может, слышала о ней. — Как не знать, слыхала. — А ты? — Что? — удивилась Симсана. — Хорошо ли танцую? — Ну… любишь ли. — Нет львиц, которые не любят танцевать. — И ты тоже всё танцуешь? — Как поведёшь — так и станцую, — пожала плечами, повела ушами, в сторонку поглядела. — Буду стараться. — Согласна. Странно она ответила. Не «хорошо», не «ладно», а «согласна». Арад задумался, весь потянулся, зевнул. — Он ещё спит, да? — спросил Симсану о львёнке. — Угум, мрррр. — Давай я ещё тебя помучаю вопросами. — Вопросами? — Симсану, кажется, удивило то, что её собрались мучить именно этим. — Ну мучай вопросами. Что, снова Кодекс? Это будет сложно, я в нём не сильна. Мне важнее другое. — А что? — Аамсуна. — Что? — переспросил Арад. — Аамсуна, это всё, что не Кодекс. Кодекс, он не очень важен для мастериц жизни. — А что такое аамсуна? Есть много вещей, которые не Кодекс. Она замолчала. На миг Арад подумал, что она то ли не хочет говорить, то ли что: она просто уставилась в точку, и всё, прямо перед ними. — Ты когда нибудь открывал Кодекс Ашаи-Китрах? — Да, вроде. — Там на второй странице, после титула, написано одно слово, в углу, маленькое: «аамсуна». Там только это слово и больше ничего. И всё, больше оно не упоминается в Кодексе ни разу. Потому что оно не надлежит Кодексу. — А чему надлежит? — Оно — это всё, что не Кодекс. Мне больше всего нравится как Ваалу-Даима-Хинрана ощутила аамсуну: «Ашаи — это Кодекс, Китрах — это аамсуна». «Ашаи-Китрах» это «сёстры понимания». Значит, Кодекс отвечает за сестринство, но за понимание отвечает аамсуна. Ты действуешь по аамсуне когда понимаешь вещи, и, прям, действительно понимаешь. — Вроде понял, — молвил Арад, гладя себя по щеке. Что-то в этом было, он оказался удивлён. — Не знаю зачем тебе рассказываю, я даже не знаю, можно ли. — Так можно и запутаться, — серьёзно отметил он. — Ашаи постоянно путаются и не знают, что делать, — ухмыльнулась Симсана. — Моя наставница вот говорит: «Кодекс о том, что делать. Аамсуна о том, что не делать». Я так ещё этого и не поняла на самом деле, если честно. — Какова она, твоя наставница? — Она… — Симсана посмотрела наверх. — Она хорошая, — мечтательно протянула она, то здесь было столько недомолвки, что он и думать перестал идти в том направлении. — А ты? — Я? Я тоже хороший. Она засмеялась. — Знаю. Я спрашиваю: так ты архитектором хочешь быть? — Да. Хочется делать большие вещи, которые стоят долго и упорно. Сейчас учусь у мастера. Мастер мне не нравится. — Почему? — Я ему не нравлюсь тоже, это обоюдно. Зато, надеюсь, понравлюсь твоей наставнице, — смотрел он, наблюдая за нею, — потому что сегодня до дома тебя провожу я.