Радуга Крови

** Уже в десятый раз занавеска поднялась и бросилась. — …шшш, не шуми. — Да не шумлю я. Что шипишь? Что, львёнок спит? — Вон там спит. У Симсаны на руках. Она не сама, угадай с кем пришла. Не угадаешь. С Арадом, сыном Нергима, Каризиан. — Это судья, этот тот, судейский? — Ага. — Он же Ашаи не любит. Какой скандал, — с восхищением молвила львица помоложе. — Всё тебе скандал! Вон… Смотри. Сидят, ласкаются, — бесконечное обвинение в чудовищном преступлении от львицы постарше. — Ласкаются? — восторженный вздох львицы помоложе. — Да, — зашипела львица постарше. — Я ей львёнка всунула. А он всё равно лезет. Видишь? Видишь? — Ты мастерине скажешь? — Ну а ты как думаешь? Конечно, скажу. Сколько ему лет-то, кажется шестнадцать, семнадцать. Он её, кабан такой, замучает. Я о нём наслышалась уже ушами. Слыхала о нём? — Не, не очень. А что с ним? — Говорят, у магистра был то ли приём, то ли танцы, ну вот это их всё. И он там затащил в сад дочку какого-то северняка, и того… — Что? — изумилась львица моложе. — Говорят, чуть не изнасиловал, страшно лез. Бедненькая, наверно, еле вырвалась, а потом жаловалась всем, мол, такой он уж наглый, ему хвост не показывай. — А отцы? А отцы что? — Да загрызли дело как-то, наверное. Не скандалиться же. — Так это он теперь за Симсаночкой прилез. — Ага. Будет теперь ей по ушам топтаться и хвост грызть. — Да она Ашаи, ей ничего не будет, — вдруг решила львица помоложе. — Ну и что, что Ашаи? — Не даст себе пропасть. Управится как-нибудь, они умеют. — Так ей же пятнадцать! — Вот пусть и учится, как всяких к себе не пускать. Или пускать… — засмеялась молодая львица. — Ой, ой, ты бы так училась не пускать в своё время. Тебя кто ни дёргал за хвост, а ты всё смеялась и крутилась, как сволочь в таверне. Надо было не всем смеяться, а правильным. Молодая угрюмо замолчала. — Всё, иду его прогонять. Ваал ты мой, накормила его, поласкаться дала, львица Ваала, добрая душа, всем нам мастерина через пару лет, вот, а тот как сыр в масле катается, Ваал мой, что делается, совсем не понимает, им же всем только одно и подавай, и то им, и другое, и жрать вон им дай этим львякам вёдрами, сели на голову, как жить, что за времена… Арад и Симсана уже собрались вставать, как тут пришла хаману, и враз принесла с собою всю повседневность. Львёнка отдали ей, потом Симсана пошла за ней, и Арад пошёл тоже, потому что некуда было деваться; он даже было удумал изменить план да уйти, сдержанно со всеми попрощавшись, не желая слишком тереться в кухаркиных домах, но Симсана всё бросала на него взгляды, мол, сейчас разделаемся, сейчас уйдём, и ты меня проведёшь, как обещал, но хаману всё не давала. Симсана даже намекнула: — Что ж, мы пойдём, хаману Шиала. Но не тут-то было. Возникли какие-то дела, обязательства, упомянулась всуе наставница, что-то где-то надо было сделать очень важное. Пришлось идти втроём, вот и вышли из дому втроём. Затем пошли вниз по тропе, к городу, и она была узкой, потом Арад шёл сзади и смотрел на Симсану. Он наблюдал за ней, за её походкой, за тем, как выглядывает из-под хвостного разреза платья кончик хвоста, то скрываясь в складках, то выглядывая. Она обернулась, один раз, чтобы посмотреть, как он там. Мерещился шлейф запаха за нею (а может, вовсе и не мерещился), он уже его знал. Блестело её грубое, странное, большое, железное кольцо на ухе; сначала он находил его довольно нелепым, но сейчас оно начинало нравиться. Она, соединив руки впереди в невидимом для него жесте, вежливо, разборчиво, живо болтает с хаману, на боку у неё корзина, она качается в такт её походки; о, у неё хорошая, стройная походка, лапами почти в одну линию, словно идёт по жерди, это видно даже за этим её грубым, скромным платьем, с поясом совсем не самочьей толщины, что безжалостно держит талию, кошелёк, её мелкий ножик, два тканных обреза, перекинутые через плечи, и даже серую тряпку, которую он заметил только теперь. Проклятье, кровь предков, ну кто так одевает маасси в её возрасте, что за мода у этих мастериц жизни одеваться, как старые карги из Норрамарка? Вот он однажды видел сестру в юбке с асимметричным подолом, вот это было да, вот это были лапы, вот это было вкусно, ну то бишь, вкус, от слова вкус, конечно же, а не что другое. А вот та же Ваалу-Арасси — вся извержение внешних впечатлений. Ладно, неважно. Ему захотелось её обнять сзади, и сжать. Сжать очень сильно, так, чтобы она начала задыхаться, проситься, или даже кусаться; она бы вырывалась, наступила ему лапой на лапу, зарычала. Обязательно зарычала, да. Одна его рука лежала бы на груди. Или на животе. Где-то там. Когти бы цепко впились в ткань платья; оно грубое, выдержит всё. А вторая бы силой повернула её подборок к нему, и он бы взял, и той, первой рукой, подтянул бы подол платья, или что там на ней, или нет, лучше сзади, через хвостный разрез, и… — Арад? — Да, да, что? — Извини, я тут… — бессильно показала Симсана на повозку, какого-то старого, весёлого, немного плешивого льва, на хаману Шиалу, на рынок, на котором они снова почему-то очутились. Были какие-то обстоятельства, какие-то дела, надо было куда-то заехать, а потом её подвезут домой, вместе с корзиной, всё это ему будет неинтересно и дальше она сама, ибо не смеет пользоваться его компанией для такой чепухи. Арад стоял, с лёгкой ухмылкой, а потом согласился. Он уже было думал, что всё то ли приснилось, то ли что, но тут она к нему подошла (на неё уже ждали все эти неуместные хвосты), близко, на то самое расстояние, и сказала: — Так я жду, правда? — Жди, я буду через три дня. Я за тобой зайду. — Хорошо. Надо было как-то попрощаться, наверное, помахали бы друг дружке рукой, и так бы и сошло, ну или он бы поцеловал ей руку, такое себе манерничание посреди рынка, но он как-то разгадал её телесный язык и её готовность, и положил ей руки на плечи (она — ему в ответ, вмиг), вполне хороший жест для хороших друзей, но она подставила ему не щеку, как обычно бывает, и они встретились ровно посередине; он точно, прямо совершенно точно ощутил, как её язык скользнул по его губе и зубам; наверное, она хотела лизнуть его прямо в нос и рот, подбородок, в общем — всё, но сдержалась или заскромничала (кругом же куча добрых Сунгов, чтоб их), и у них получилось нечто вроде быстрого поцелуя, и он не мог, никак не мог быть дружески-прощальным, это было невозможно по всем законам мира. Он помахал ей рукой, когда она уезжала, болтая лапами сзади на повозке, она — ему. У неё где-то там упала многострадальная корзина, и больше она не оборачивалась до скрытия за поворотом. Этот поцелуй остался самым сильным впечатлением за весь день, когда приплёлся под вечер домой, а впечатлений было много. Ужин, сидел он, папа, мама, братья, какая-то мамина подруга, прислуживала их дхаарка, подали мраморный окорок на закуску, но Арад во всём этом отсутствовал. Его спросил, как прошёл день, он ответил что-то ничтожно пустое. — Что, сынок, тебе нездоровится? — спросила мама. — Да, лапы болят, неимоверный день. Он уселся у себя в комнате (первый этаж, угловая, кровать под окном), уставился в окно, а потом и вовсе вылез на лунно-ночной подоконник. Он смотрел в окно — мир был добрым, многообещающим, всепрощающим; была бесконечная уверенность во всём, та самая, когда знаешь, что всё идёт хорошо. Закрыв глаза, он начал представлять её (светотипическая память, ты всегда выручишь): вот она сидит под деревом, лапы в сторону, её хвост течёт по траве и бессильно кончается у его руки. Одеяние надо поменять, пусть это будет туника со свободным хвостом, как тогда, у северольвицы Аршайи. Умные, внимательные глаза. Уши чуть назад, словно она всегда слегка пристыжена. А ещё её запах. Он понюхал ладони — вдруг остался? Надо украсть у неё какую-то вещь, надо точно что-то украсть, надо будет что-то сделать, надо будет что-то с ней сделать; этот запах, если бы его продавали, то за него бы платили золотом империалов. Надо представить её вообще без всего. Арад может, но смутно; он знает, как выглядит львица вовсю только по пошлым картинкам, что ходят средь знакомых, а ещё однажды он видел купающихся нагих львиц, но те были угнетающе далеко, и ещё было всяких пару оказийных случайностей. Гораздо легче представить её жар, огонь её поцелуя, закрытые глаза, запах, как она всё выше поднимает голову, когда он всё ниже целует её шею, да, да, вот оно, вот. ** Вечером следующего дня он сидел вместе с матерью за столом на заднем дворе дома, который всегда вытаскивали для Поры Огня. Арад отдыхал, устав корчевать пеньки в их саду вместе с чернолапцем, которого они иногда нанимали для разноработ. Мать что-то вышивала (говорят, найсагрийки, попав в Нахейм, шьют там ночное небо, андарианки же — ткут гобеленом степные травы), иногда хищно закусывая иглы в зубах; отец слонялся по саду, всё трогал, и повсюду был чем-то недоволен, а особо подсобкой Арада, где он хранил кучу своего мастерского барахла. Выглядел отец там очень невпопад, в своём поволочне, типичном для чиновников всякого ранга. Арад, глядя на него, попробовал представить себе охоту с отцом, и в который раз — не смог. Братья где-то то ли гуляли, то ли слонялись по дому, то ли снова делали бардак в подвале, где они решили сделать пристанище разбойников. — Что, как твои дела? — вдруг спросила мама, не посмотрев. — Да какие там дела. Гимназия в каникулах, мастер-архитект меня отпустил на дней пять, — переставил он лапы, вытянутые на другом кресле, а потом весь потянулся. — А как твои личные дела? — спросила мама тем же тоном, снова не посмотрев. — То есть? — захотел уточнения Арад. — У тебя уже есть какая-то симпатия, или симпатии? Попадался кто тебе в охоту? — мать попала в ушко иглы, с первого раза. Арад потеребил хвост, постучал им по краю плетёного кресла. — Не хочу вмешиваться, всё-таки ты лев и сможешь всё расставить по местам, — продолжила она, громко стукнув напёрстком по столу, — но я могу поведать кое-что интересное, что слыхала. — Попадался в охоту, мам, — многозначительно хмыкнул он. — А что ты слыхала? — Что ты нравишься многим маасси, и даже произвёл какого-то рода… впечатление… тогда, у гостях у магистра, четыре луны назад. Может помнишь. — Какое впечатление? — подумал Арад, нахмурившись, почесав гриву. В смысле. Действительно. — Хорошее, скажем так. Хорошее. Особенно на Мальструну-Ленайну. — На кого? — На Ленайну, дочь хаману Мирны, оружейники, — нажала мама. — Аааа. Мирна, эта хаману, что к нам любит захаживать. Понятно, — потянулся Арад. Мать, очевидно, ждала продолжения или комментария, но они не последовали. — Ещё я слыхала сегодня, что тебя видели с одной, скажем так, особой… — Это с этой… дочерью… тьфу, ученицей повитухи-Ашаи, да? Как её там… Симсана, — крутил он ладонью у виска, изображая припоминание. — Да, с ней. — Мам, — тяжело, со смыслом вздохнул он, — прошлый день был полон всякой нелепицей. Вчера в полдень мне пришлось свидетельствовать огонь Ваала на площади, это вышло случайно. Меня позвала какая-то приезжая Ашая, не мог же я ей отказать, Сунг всё-таки, надо сохранять гриву. По ходу своих дел она загорелась, пришлось её тушить плащом. Мать внимательно слушала, навострив уши, шить перестала. — Мне объяснили, что делать этого не стоило, но ведь откуда я знал. У нас огонь Ваала не жгут, я не видал, как это делается. — Ты же мог загореться! — Нет-нет, всё нормально. И она цела-здорова. А потом меня с ней и встретила Симсана. Ну, если отгрызть сказке хвост, то попросила помочь ей с корзиной, я согласился. Потом мы зашли к какой-то хаману, что готовит для казарм стражи, и там поели. — Ты ел у кухарки дома? — с подозрением спросила мама. — Ты нёс корзину? — Корзину не нёс. — Ты согласился помочь с корзиной, — посмотрела мать вверх, указывая иглой в небо. — Но корзину не нёс, — теперь игла указывает долу. — Ладно, а что ты делал дома у кухарки? — Не дома, а на улице, так получилось. Симсана пригласила, как бы в благодарность, я решил не обижать отказом. Я просто прошёлся с ней, — немного раздражённо поведал Арад. — Странная история. Ты мог спокойно отказаться, — отмахнулась мама. — Да, я знаю. Надо было, — сказал Арад, и кашлянул. — А потом мы разошлись, и всё. Поэтому нас с ней видели. Видит ли мама, я проявил к ней некоторого рода интерес, очень практического толка… — закрутил он в воздухе хитрые круги. — Хорошо, Арад, ты уже довольно взрослый, я не имею ничего против, чтобы ты подыскивал симпатии, — перебив, продолжила она шить. — Просто именно это… эта ученица Ашаи, ты понимаешь, может создавать определённые сложности для папы. Даже расстроить его. Я думаю, ты себе можешь поискать маасси куда получше; скажем так, как у нас в фансиналле говорили — с проспектом отношений. Она вдруг нагнулась, вытащила бутылку с вином, что всё время — оказывается — пряталась под столом, очень залихватски открыла её зубами и налила себе в кубок. — Тем более: я давно уже поняла, что ты не робеешь, и уже знаешь всё об Игре не понаслышке, когда я посоветовала отцу с тобой поговорить. Лучше поздно, чем никак, всё-таки эту формальность надо пройти всякому сыну с отцом. — Да не очень прямо так и знал, мама, — честно сказал Арад. — Ну-ну, тут мне не виляй хвостом. Знаешь, та северянка, а она-то дочь помощника наместника Регулата фискального дела и казны в Сунгкомнаасе, та, которую ты утащил в сад, да-да, не делай эти невинные глаза, потом всем говорила о твоём… алчном нраве. — Что, так и говорила? — прям удивился он, даже уши навострил, что делал редко (самцу не подобает очень уж востриться). — А ты думал — я не знаю? Мама всё знает. Папе не говори. Он у нас лев серьёзный, ему не до игр. Вздохнула. — Не знаю, что ты там вытворял, но ты её впечатлил. Надеюсь, ты не делал ничего неблагоразумного, всё по правилам? — Это совершенно точно, — сильно вздохнул Арад. — Всё было благоразумно. — Да. Папе об этом знать не надо. Он, знаешь, не очень любит вольности, и беседовать о чувственном, ему не интересно, — покачала головой мама, нет, не интересно, правда. — Да понял уже, когда он заговорил об Игре. Мне показалось, что ему трудно. — Трудно. Жизнь обошлась с ним сурово, он без отца рос, сам знаешь. У него не было времени исследовать дары юности, — она отпила вина. — Я вообще у него была первой. Ой… — разлила на стол, возвращая кубок. — Не говори папе. — Надо же, — удивился Арад. «Но почему, всё сходится», — вдруг подумал он. — И даже не играл ни с кем? Мама молча покачала головой. Неа. Не играл. — Он мне честно рассказал, когда мы начали всерьёз встречаться. — Вот так честно и признался? — Да. Он очень честный лев. Очень. Даже слишком. Я и люблю его за это, и боюсь… за него, и вообще. Слишком серьёзный, слишком честный, — пространно сказала она. Потом махнула рукой: — Но для судьи, наверное, это лучшее, что может быть. — Тогда и я честно скажу: я подумывал, чтобы и с этой Симсаной чего-нибудь устроить, раз уж она имеет интерес. Но! Если отцу это как-то не под руку, то и… и… то и всё, — хотел он сказать «то и хвост с ней», но вдруг не смог. — Хорошо, — согласилась мама, рассматривая вышитое на свету. — Но вообще, она меня не интересует, — беззаботно сказал он. — Сказано так, словно на примете другая. — Да, — Арад внутренне обрадовался этой ложной тропе, пущенной матерью. — Разные есть на примете. — Ну, делай хороший выбор, с хорошей кровью, — живо, даже слишком согласилась мама. — Кстати, я-то слышала — через десятые уши — что маасси Ленайна к тебе небезразлична. Правда, она сейчас уехала к праматери, в Марну. — Ты, мам, одобряешь знакомство с ней? — зачем-то спросил Арад. — Просто делаю тебе подсказку. Подсказки ведь полезны, правда? Арад посмотрел в закатную сторону. Да какая Ленайна, если тут явилась иная, странная, чарующая цель. Он и не знает Ленайну хорошо, лишь моментально; она из тех особ, о существовании которых ты знаешь годами (имя, возраст, пол), видел с детства, вместе где-то пребывал, но больше ничего. Дочка маминой подруги. — Смотри только. Мне напоминать о таком не очень полагается — это папино дело — но помни о правилах. — Мама не имеет причин для волнений. Всё помню, всё хорошо. Пришёл отец и заметил, что мать просто себе сидит и пьёт; это ему не понравилось, потому что львице почему-то нехорошо просто сидеть и пить вино. Мать парировала: дел нет, всё исполнено, даже шитьё уже на этот день поделано, — имеет право. Отец был недоволен: на службе не ладилось; ему было предложено вино, но отказался — надо иметь на завтра чистую голову. Мать неудачно пошутила о чистой голове, отец пришёл в обычную для него недовольную нервозность, которую надо было просто переждать. Мама спросила о проблемах на службе, отец закатывал глаза, морщился, прятал взгляд в пальцах и тёр виски. В итоге мама его успокоила, он размяк в кресле. Пришли братья, пошумели, куда-то звали Арада, он лениво отмахнулся. Мать, с многими предосторожностями, изменениями и правками пересказала сегодняшние приключения Арада, и он молчал всё это время; рассказывая, потеряла иглы в траве, и начались поиски, даже Арад делал вид, что нагибается и ищет. На самом деле он просто думал о Симсане. Если оставить его в покое на пару мгновений, то он больше ни о чём не мог думать, и ни о ком — тем более. Это было чудовищно и невыносимо, что её здесь не было. С другой стороны, не было ничего лучше, чем это предвкушение следующей встречи. Он встречал на своём жизненном пути львиц, но все они были другие. Некоторые были добрыми, некоторые были игривыми, некоторые даже показывались благосклонность, некоторые просто позволяли на себя смотреть; они фыркали, смешно смеялись, были глупо-веселы или — чаще — в надменном ожидании; в общем, это всегда была игра в одну сторону, броски копья в пропасть, пускание стрел в небо, деревья, или там скалы, иногда вообще стрелы ломались, оружие ломалось, всё было не так, и всё было очень глупо, обыденно и страшно. Ну вот и с Симсаной: было снова-таки страшно и не так уверенно, как хотелось бы; здесь он взял арбалет, из которого-то и стрелял только пару раз в жизни, и всё — мимо, он пустил короткую, страшненькую, коренастую стрелу-болт, пустил скорее даже наугад, чем осмысленно, пустил из-за мимолётного желания, очарованной симпатии, поиска возможности и даже самцового долга: всё-таки львицами надо интересоваться, всё-таки с ними надо что-то делать, если они есть, найти им применение. Если они существуют, значит, можно пустить их в ход, как скажем, молоток или там штаны, ну или циркуль с графисом; забить ими нужные гвозди в нужных тебе местах, и успокоить свои нужды. Так он примерно представлял себе все эти отношения, утехи и любовные вещи: болт летит, попадает в добычу, добыча падает. Всё, кушать подано, больше никаких событий не происходит, а вся драматика вокруг этого — так, понарошку, сентиментальная блажь для львичек. Но оказалось, что из ниоткуда, в ответ, немножко погодя, прилетает ажурная, длинная стрела, тонкая и цветная, с наконечником из света. Потом вторая, потом ещё, и ещё, и ещё, и ещё, красная, синяя, красная, жёлтая, белая, красная, красная; они, разматывая длинные ленты, попадают в нос, в бровь, в глаз, в сердце, в ладони. Они беспощадно нежны, и ты умираешь под ними; ты забываешь о том, что с самками церемониться не особо стоит, как советовал и отец, и все умудрённые опытом, и что всё это — простые вещи, и стоит просто кого-то найти и сцапать, кого сможешь поймать, исполнив нехитрые взаимные ритуалы; ты забываешь вообще о всём. Всё это хорошо и вполне возможно — вся эта простота — если ты жив; но если ты умер от её стремительных стрел, выдыхая от счастья, но всё это — невозможность. Вот сидит мама, вот сидит отец, и они даже не подозревают, что всё — Арада нет, он умер. ** Итак. Договаривались они через три дня. Только вот что: Арад стал нарушителем договорённости — он пришёл раньше на день, и сейчас, затаясь как хищник, ожидал в доме наставницы, потихоньку пил ещё тёплое вино, смотрел на краешек книги, выглядывающий из-под ткани, и уже начал размышлять, как объяснить Симсане своё присутствие (когда та придёт; если придёт; если вообще ожидание когда-нибудь кончится; и вообще). Сидел уже долго, никто не приходил, вино в кружке почти кончилось. «Не очень берёт, вино это», — подумал Арад. — «Точнее, вообще». Он волновался, и чем дольше сидел, тем больше волновался. Взял книжку, освободил от ткани; оглянувшись (на всякий случай), вдруг взял ткань, понюхал — это её, она её постоянно трогает, её запах. Открыл, книга оказалась «Дисциплары и дисципларии», Герода из рода Яамри-Сай, 798 год Э. И. Очевидно стало, что книга дорогущая, прямо чрезвычайно. Пролистал раз, два, три, потом быстро просмотрел ещё пару страниц, потом дальше. На большинстве страниц текста не оказалось, а если и попадался, то он его пропускал; это была перенесённая на толстую бумагу светотипия дисциплар и дисциплариев (как он понял из подписей), снятая и с картин, и с настоящих светотипов. Вот, например: на простом бело-красноватом фоне (штора, портьера, что-то такое) был грудной портрет молодой львицы, лет так семнадцати. Львица очень симпатичная, южная, она улыбалась. Подпись: «Ваалу-Найли-Лашанэ (хустриани), Сидны дисциплара, после прохождения Совершеннолетия, 793 Э. И., Сидна». Ещё одна, но уже не портрет кистью, а светотип, на более интересном фоне: справа — солнце знамени Империи Сунгов, спрятавшееся в его складках, слева — тёмное то ли знамя, то ли что, неизвестного цвета (светотип ведь цвет не передаёт, не увидишь); после некоторого усилия Арад понял, что это тёмно-синий, клетчатый узор прайда Менаи. «Ваалу-Нараяна (менаи), Айнансгарда дисциплара, неизбежная светотипия после прохождения Совершеннолетия для личного дела и Книги Сестёр, 780 Э. И., Айнансгард». Эта львица была просто красивой. Вот дисциплара, с левой рукой на поясе, возле кинжала, а второй — свободно вдоль тела, серьёзная, немягкая, даже надменная. «Ваалу-Мрууна (андари), Сидны дисциплара, свободный портрет, 778 год Э. И., Сиднамай». Она приглянулась Араду, он наклонился, чтобы всё рассмотреть, потому что художник всё проделал в экстраординарно реалистичной технике. Сложность картины контрастировала с простотой фона: какие-то символически простые цветущие кусты. Отметил, что свободность, расслабленность правой руки, отдых ладони на бедре — далеко не случайны, в этом были изящество и заученность одновременно. Она не просто себе стояла, она показывала, как надо стоять. Через несколько страниц он нашёл такое: разворот страниц, справа было две повторяющиеся строки: Я буду тебя любить, А ты меня — ещё больше Я буду тебя любить, А ты меня — больше Я буду тебя любить, А ты меня больше Я буду тебя любить А ты меня Я буду тебя любить А ты Я буду тебя любить Я буду тебя любить Я буду тебя Тебя Тебя Тебя Ты Арад подсчитал: таких строф было двенадцать. Справа был светотип, её запечатлели вполоборота, и вся её мордочка была в три четверти. У неё были большие, тёмные глаза, широкая переносица, и маленькие мохнатые уши, такие зовут «снеговыми»; очевидно, северо-западная кровь причудливо смешалась с южной, потому что шерсть у неё, по-видимому, темноватенькая, сложно сказать, всё-таки цвета не видно. Маленький, плоский носик, светотип честно запечатлел и шрам под левым ухом. Она была странной, даже смешной, подумал Арад, и всё в ней было бы так себе, если бы не глаза. Большие, кажется, в уголках чем-то подведённые (или нет, или да, или нет — Арад так и не понял, и это сомнение придавало ещё больше всего), они впечатляюще блестели; они не были грустны, нет, но и не веселы, они оказались такие… такие… Они были ночные, совсем. Они не смотрели прямо на него, а будто на кого-то за его плечом. Иллюзия была неимоверной, Арад обернулся даже. Потом снова на неё. Потом снова обернулся. Подписали её так: «Ваалу-Анлиль (норрамарси), Айнансгарда дисциплара, мастерица страйи, светотипия, совершённая гельсианскими огнепоклонниками, 796 год Э. И., Внешние Земли — Гельсия». Под стихом была подпись: «Ваалу-А.», — с использованием затейливой каллиграфии для «Ваалу-» вместо обычного использования буквы высшего алфавита. Отец один раз рассказывал: в одном из циркуляров Верховной Палаты Справедливости всем судьям, даже тем, кто в Доктрине, строго запрещалось писать «Ваалу-» буквами низшего алфавита, потому что они взяли это за моду, а такое считается оскорблением. Арад не устоял и снова посмотрел назад. — Кто это там, у меня за хвостом? — со смешком почесал нос. Иллюзия была великой, и смешок получился нервным. Что-то в этом всём было суггестивное; это было похоже на заклинание, как в мифах или сказках, только с той разницей, что даже тут, в этой книге, — оно начинало работать. Арад знал, что у Ашаи-Китрах даже есть заклинания, нечто вроде того, но забыл, как они называются. Может, это одно из них, ведь он начинал кого-то любить: то ли её, то ли кого-то за спиной, то ли всех вообще, то ли таинственную незнакомку, то ли начало львицы. Арад перевернул страницу, и на весь разворот там были красные стрелы, летящие прямо в читателя. Он закрыл глаза. Он впервые в жизни ощутил нечто подобное, похожее на оглушение: оказывается, так можно. Как — он ещё даже не понял, если откровенно. Но, оказывается, так — можно. Засов стукнул так, что вздрогнули уши и хвост. Кто-то пришёл, ещё не видно, кто. Глубокий вздох, стук, что-то упало. Её голос: — Аааай… Да стой! — с деревянным стуком нечто приставлялось к стене. Это была Симсана. — Фух… Упали кнемиды. Вода, это она моет лапы. Ещё вода. И ещё. Теперь руки, наверное. Арад быстро закрыл книгу, резко развернулся на лавке, ко входу в комнату, чтобы встречать цель во фронт. Подумал, встать ли. Нет, это будет очень глупо, сиди. Поправил нож на поясе, чтобы было видно. Спрятал. Нет, назад. Упереться сзади локтями о стол, да, отличная идея; ещё трубку в зубы, и был бы совершенный взрослый вид бесконечно уверенно в себе льва. Прямо картинка. — Это ещё что? — спросила себя пока ещё невидимая Симсана, и очень забавно фыркнула. «Мои кнемиды увидела, точно», — подумал. Прошли мгновения, во время которых это нечто, верно, рассматривалось. Потом вздох, и звук, похожий, когда чешут шёрстку. И вдруг без предупреждения, без подготовки, только несколько шагов стали предвестием — и она вошла в комнату. Снова в своём обычном, скромно-грубом платье, в руках — обычный такой мешок. Она заметила его, считай, почти мгновенно. — Привет, Симсан! — беззаботно сказал он, развалясь, опираясь о стол. — Арад? — она испугалась, снова её обычный самочий жест: ладонь на груди. Но несильно: — Хей, най, привет… Он хотел что-то сказать, но не знал, что: всё было непродуманно, всё застряло. Он вдруг встал на лапы, быстро и упруго, одним движением. «Всё серьёзно», — подумал Арад. — «Проклятье, это всё сложнее, чем я думал». — Это сегодня ярмарка? — Симсана совершила несколько шагов в сторону, глядя на него. — Вроде завтра? Ваал, я что, пропустила?.. — испуганно задумалась. — Нет, нет, она завтра, всё хорошо, — нерушимо стоял он. — Просто я тут шёл неподалёку, и зашёл. Симсана осторожно поставила мешок, возле кровати в центре. Посмотрела на него: — Понятно. Она обошла кровать с иной стороны, чем он, глядя на него, как на нечто опасное и безусловно хищное, требующее внимания и осторожности. — Была твоя наставница, — сел обратно Арад, пропустив теперь лавку меж лап, — мы с ней говорили, и она просила сказать, что к ночи придёт. Ты не думай, что я тут выбил дверь или пролез в окно, — хотел он сказать весело, искристо, с юмором, чтобы они вместе засмеялись, и она к нему легко, с охотцей подбежала для поцелуя; они бы размякли, расслабились, и можно идти вместе, куда угодно. Получилось не так. Получилось, словно он докладывал, вбивая каждое слово. «Ты, дурак, сидел, мечтал и читал книжку. Как насчёт продумать разговор?», — он ощутил взаправду волнение и страх. Одной стороной. Но другая его сторона говорила: «Всё отлично. Веди её». — Хорошо, — осторожно ответила Симсана. Спохватилась вся, заходили уши: — Эм, есть хочешь? — Нет, вообще нет, спасибо, — что было правдой. Осмотревшись кругом, Симсана всё так же осторожно подошла к нему и села подле него, не совсем близко, а так, даже почтительно; она пригладила подол платья, когда садилась, бесконечно аккуратный жест; Арад наблюдал за ней, внимательно, не упуская, притих. Их встреча рисовалась ему воссоединением влюблённых после недолгой разлуки: поцелуй, весёлость, пара смешков от неё, игривость и блеск глаз. Они бодро выходят из дому, забыв обо всём. Его снисходительность. Вместо этого: два диких зверя, заметившие друг друга, не знающие, чего ждать. Облокотившись, она подставила себе ладонь к подбородку-щеке, и посмотрела ему в глаза. Кажется, она даже улыбнулась, совсем чуть-чуть. — И смотри, я читал книгу, она — твоя, — у него голос сорвался на хрип. Так бывает, если простудишься: не говоришь — рычишь. — Да, моя любимая, — обратила она внимание и взяла закрытую книгу, — это нам подарил отец двойни. Точнее, не нам, а наставнице. Давно это было, года четыре назад, или три… — Это такая хорошая книга, Симсана. Это самая лучшая книга, которую я только читал в жизни. — О, так ты, наверно, читал вот здесь, смотри, — смущённо пригладила она ухо, — вот, здесь есть… И открыла ровно на той странице, где он закончил — с красными стрелами (ткань залезла прямо меж страниц). Симсана перевернула назад, где была Ашаи ночного взгляда. — Да, самая лучшая книга, — взял он кружку с уже холодным вином, почти пустую. — Она умерла, — вдруг сказала Симсана, давя когтем край страницы. — После этого светотипа. — Эта дисциплара? Почему? — Несчастный случай. Повисли неловкие мгновения. — А ещё твоя наставница дала мне вино, вон, в чайнике. Давай попьём вместе? Тёплое, горячее. — Я… — быстро посмотрела на него, снова пригладила она ухо, слева, справа. — Ой, Арад, ты думаешь… Он уже наливал в кружку, отодвинув книгу. — … стоит? — Давай попробуем. Это — твоё. Возьмёшь и мне вторую? Вместо ответа Симсана взяла его кружку, сильно зажмурила глаза и стала пить. Ему вино было слабое, совсем; но, видимо, ей жгло: она вдруг зрелищно кашлянула — вино у неё пролилось, потекли ручейки по подбородку, шее, пошли капли вниз. Не выпив всё, но добрую половину, она оторвалась от кружки, мордашка вся в вине, посмотрела на неё, словно в недоумении, облизалась и сказала: — Ой, — глядя прямо на него. Служительница кровавого культа, с неё стекала кровь, похожая на вино. Арад больше так не мог. Всё это требовало расправы. Первым делом он схватил её ладонь с вином, и направил её к столу, и всё произошло без неожиданностей, как задумано; вторым движением он направил её руки себе на плечи, и это случилось тоже так, как он и хотел; потом краткое мгновение, огонь, жар, потом просто тепло — они целовались долго, он не хотел уходить от этого блаженства; а она, верно — как он, как же ещё. Ещё одно наслаждение: взять и посмотреть на неё во время поцелуя — она будет с закрытыми глазами. Он сжал её за талию, кажется, слишком сильно — изошёл тихий, просящийся стон. Надо было идти дальше, и Арад, с предупредительной ладонью сзади её ушей, просто взял и уложил её по всей лавке, не считаясь ни с чем. Симсана начала проситься: ладони вместо в объятий перешли в слабую защиту. — Неудобно, — запросилась она. Он помог ей сесть, зацепив кружку, и та чуть не упала. — Тут неудобно, — ещё раз сказала Симсана, перекинула лапы на иную сторону лавки и встала. — Пошли? А то наставница сейчас придёт, — поднялся и он, что оказалось не так просто и потребовало кой-каких ухищрений: слишком уж очевидным было его желание. — Не придёт, её долго не будет, — приглаживала себе уши с закрытыми глазами и поправляла воротник. «Так», — подумал Арад. Ему уже плохо давалось думание. Поэтому крутилось только одно это одинокое слово. — «Так». Симсана хрипловатым, скорым голоском начала говорить, все ещё не открывая глаз: — Раз идём, можем пойти вон туда, — указала на выход из дому. А потом — на куцую деревянную лестницу, ведущую вверх, которую Арад раньше посчитал путём на чердак: — А можем и в другую сторону. Скажешь, — она уже смотрела на него, держа ладони на щеках. Арад протянул ей руку, она приняла, и повёл её туда, в иную сторону, и там наверху оказалась небольшая дверь, кажись, в чердачную комнату, он такие видал; он хотел пойти первым (забыв о манерном правиле — львицы вверх идут первыми, вниз — последними), лапа соскользнула с узкой ступеньки. Симсана поняла, что его незнакомство с домом будет играть злые шутки, и пошла вверх первой, осторожными лапами, но он не то что был незнаком или промахнулся — просто его начал душить неимоверный, кошмарный, нервный страх вместе со страшным, неудовлетворённым, рвущим желанием; ужасающее сочетание. Он понял, что идёт туда, откуда просто так уже не возвращаются, там что-то должно произойти, и его ждёт либо самое главное, либо совершенно опустошающее поражение. И если ничего не произойдёт — это будет именно оно. Как во сне, он поднялся за нею, видя перед собой кисточку её хвоста, из-под подола платья. Он набирался отваги, пока шёл по этой лестнице в тысячу ступеней (на самом деле — десять). Он не вернётся оттуда без победы. Он сдохнет, но не вернётся. Он её изнасилует, если надо. Почему «если»? Надо. В любом случае надо. Это всегда насилие. Но сейчас… Сейчас. Вот что. Вот: пусть она даст ещё одну подсказку. Надо быть уверенным, что он всё верно понял. Что это оно, что это — Игра. Ещё раз. Дай знать, просто ещё раз. Покажи, что это «да», а не просто глупое недоразумение и наивность. Я же тебя люблю, ты поймёшь. Я не хочу тебя обижать, ну ты понимаешь. Хочу, и не хочу одновременно. Это ненавистное воспитание, как его убирать прочь, когда так нужно? «Она зайдёт туда, развернётся, и ты на неё набросишься», — решил Арад. — «Знаков ты не ждёшь. Сразу. Ты самый дикий лев из самых диких львов. Варвар, насилующий Ашаи-Китрах». Вот, оно. Стало полегче. Веселее. Должно же быть весело, раздерись всё пополам! Симсана, не глядя на него, толкнула дверь, она с ужааасным скрипом отворилась вовнутрь, и он зашёл, глядя на неё ниже спины, в продолговатую комнатку, небольшую, с одиноким окном. Страх отступал, ещё был, но ничего. Становилось хищно, легко, Арад понял, что такое горячая кровь, быстрая кровь, он уже переставал стесняться того, что шумно дышит, и ему не будет хватать воздуха для говорения, блеяния, болтовни; только — наверно — на рычание. Вся комната пахнет ею. Вся комната пахнет Симсаной. Это самая лучшая комната во всех мирах. Она подошла к низкой, вопреки найсагрийским обычаям, кровати, в шаге от неё остановилась. Ну же. Разворачивайся. Смотри на меня. Он совсем рядом, между ними ладони две расстояния. Не оборачиваясь, она попыталась защититься полусогнутой левой рукой, бессильный жест сдачи: — Арад, я волнуюсь… — и по оттенку стало понятно, что действительно боится. — Я тоже, — сказал вместо него кто-то другой: рычащий, разудалый, хрипло-хищный. Он не волновался. Он раскалялся. — Врёшь, — вдруг с нервным смешком сказала Симсана, начав развязывать пояс. Он с глухим стуком упал на пол, вместе с кошелем и ещё чем-то. Не оборачиваясь, она сильно расхристывала платье мастерицы жизни, глядя в окно, а потом начала снимать его через голову, прижав уши. Ну конечно. Вдруг Арад понял, что на нём слишком много всего. Всё мешалось. Так быстро он никогда не раздевался в жизни, да и там немного: штаны, туника, и делов. Закончив, он увидел, что Симсана присела, чтобы сложить платье на полу возле кровати, с амулетом наставницы сверху, который она тоже сняла; то ли она не хотела его неаккуратно бросать, то ли ждала, пока он сзади подойдёт, не желая оборачиваться первой, не желая быть первой. Мгновение-два он смотрел на это зрелище: она, в белой шемизе по колено, сидит на лапах, её хвост распущен по полу к нему. Он видел ещё это, только это, что можно назвать даже невинным зрелищем — и уже оказался заворожён. Там не было откровенного, случайного бедра, всё скромно, ибо вообще Симсана — осторожна, никогда не дразнится зазря, он уже это понял. Она поднялась, и уже было хотела снимать и шемизу, ухватившись накрест за стороны, чтобы остаться ни в чём, как и полагается, но нет. Арад обнял её сзади и прижал, сильно, как всегда мечтал сделать каждый раз со многими; она подняла голову, разлеглась на нём, всё, вся, вдоль него, хорошо, правильно, молодец. Шея свободна, ну на, бери, целуй, можно, и здесь за ухом тоже можно; только её запах, много, и он чистый, ничего лишнего. Запах был слишком сильной вещью, он затмевал всё: ум, чувство пространства, чувство времени, причины и следствия, что можно и что нельзя. Арад просто уткнулся Симсане носом в загривок, просто вдыхая её сущность; чтобы его пленница не вздумала бежать, левая ладонь прижимала к себе низ её живота, правая — перешла вверх, к груди; не зная, позволено ли прижимать грудь самки к себе, и как обращаться с этой новой, ещё неизведанной формой, рука пошла чуть дальше вверх и пленила пленницу у шеи; Симсана оказалась в окружении. Арад забыл, что надо делать что-то ещё, продолжать, и так далее — эта эссенция была слишком сильна, он совсем поплыл, и оттого взял и укусил её, словно можно (нужно) попробовать Симсану на вкус. — Несдержаешься, — то ли смущённо, то ли восхищённо протянула она, и он впервые в жизни услышал голос львицы вблизи, действительно вблизи, когда ты обнимаешь её. Он покровительственно извинился, лизнув, где укусил. Хорошо. Превосходно. Вот что так было нужно — её запах; он давал то, чего не могло дать вообще больше ничего в мире. Левая рука хотела опуститься ниже, исследовать, что же там у неё, львицы, внизу; это совершенно необходимая вещь, и Арад понял, что надо идти в обход, снизу через бедро, задрав ей шемизу. Он так и сделал, и бедро так поразило его своей мягкостью и твёрдостью одновременно, своей шерсткой, что мгновенно захотелось продолжить, преследовать цель, приблизить конец — прямо сейчас. Для этого, конечно же, её следовало повернуть к себе, а потом увести на кровать (или пол — неважно), чтобы… Арад ещё не знал, чтобы что. Но что-то. Он ощутил, как чутко львица прислушивается на его только начавшийся призыв обернуться (и всё, что успел — нажать на бедро), как отвечает, как реагирует на всё его, как всё её естество внимает ему, ожидая следующего веления; как она легко крутнулась, исполнив желание; как она вообще безмолвно понимает, что он хотел сделать с нею, ещё ни разу не ошибаясь. Это надо попробовать самому, чтобы понять. Долгий поцелуй омрачался размышлением Арада: как же всё надо продолжать? Даже в такие мгновения он не мог не думать. Решился: сильно, чтобы наверняка, пошёл вперёд; понял, что сделал всё слишком грубо, но Симсана справилась, и даже живо оттолкнулась лапой о него, чтобы быть посерёдке кровати, а не на краю. Эта ловкость ещё больше раззадорила его. Тут, она, верно, снова хотела проделать трюк с шемизой, и всё-таки её снять, но не успела, потому что Арад прижал её сверху, больно прижал плечи, потом руки и не оставил выбора, кроме как отвечать на его поцелуи, превратившиеся из нежных во властные, не терпящие возражений. Лежать оказалось лучше, чем стоять. Всё стало невыносимым, до боли. Её шея стала мокрой — вся — от его поцелуев. Она несколько раз попыталась высвободить руку, и — наконец —удачно. — Арад… Арад. Сейчас, — пообещала она. Он наблюдал за ней, не отрывая глаз, опираясь о локоть, в неимоверной близости от её мордочки; она была такой разгорячено-взъерошено-красивой, что он еле удержался от порыва прервать её; она же искала что-то наощупь сзади, на комоде, серьёзная. Неудачно. Симсана нахмурилась, недовольно вздохнула, ей пришлось приподняться, он привстал. Она что-то искала в ящике длиннющего комода, но там этого не было. Это что-то, верно, было очень важным, ибо поиски продолжились: перевернувшись на живот, она юркнула к краю кровати и начала искать под ней, и в итоге получилось — наверняка ненамеренно — что ему она подвернулась хвостом, вся хвостом, и даже скромность ткани шемизы не смогла приглушить красоты этого зрелища. Это не могло окончиться иначе: он положил ладони ей возле хвоста, по обе стороны, и даже через тонкую ткань это было такое восхитительное ощущение, что он бессознательно, тихо, грязно ругнулся. Оставалось только уткнуться носом ей под хвост, между лап; он знал, что хочет сделать это. — Арад, ну ты что? — с испуганным смехом спросила она, ещё не привычная, что самцы — оказывается — могут так делать, что им очень интересно всё то, что сзади; нет, безусловно, она это знала, но так, умом. А знать вот так, вживую — это иное дело; вот, сейчас и пришлось. — Всё отлично. — Вот, — что-то достала она, и увернулась от его хватки. Оказалось, что это небольшая, коричневая бутылка с пробкой, похожей на винную. Симсана уселась, подоткнув шемизу между ног, да и хвост был между ними; она, безусловно, ещё стеснялась его; а теперь, похоже, впервые смогла толком рассмотреть его, как и вообще увидела впервые увидела льва так близко и в таком откровенном, изначальном виде; он заметил, как она задержалась взглядом внизу его живота и совсем невольно сжала свободную ладонь, сглотнув. Потом посмотрела ему в глаза, не испуганно, но серьёзно: — Правила помнишь? — вдруг тихо спросила, прямо глядя на него и уж вытягивая зубами пробку. — Ага, — покачал он головой; его озадачило, что она делает и что такое может быть в бутылке, но видимо, это было что-то действительно нужное. Симсана разлила на левую ладонь что-то тёмно-желтое, похожее на масло; и действительно, запахло не то оливковым маслом, не то чем-то ещё, но Арад мог поклясться, что знал этот запах. Но — хоть убей — не помнил, откуда и почему. Осторожно задрав шемизу до низа живота, она медленно, тщательно наносила это изнутри бедер, приглаживая только по росту шёрстки, сверху вниз; Арад внимал, изо всех сил, его взгляд приковало то, что обещалось между лапами, но разглядеть нельзя, пока что ему был доступен только намёк; кроме того, хвост, предупредительно зажатый меж лапами, охранял от жадного взгляда. Так, она вмиг поставила бутыль на комод, плавно и медленно разлеглась спиною по кровати, всё еще держа лапы согнутыми и поджатыми; Арад видел, сколь она серьёзна, даже сосредоточена, её глаза были закрыты. Лапы она всё так же медленно вытянула вверх, во всю длину; Арад заворожился этим; затем их чуть согнула в колене и скрестила. Арад всё еще ничего не делал, хоть и не считал себя достойным бездействия. Он видел тело львицы, это было красиво, это завораживало; её экзерсисы, её странный ритуал, её подготовка — пленяли; конечно же, она готовилась для него, это всё назначалось ему, для его действий. Всё. Было. Для. Него. Он вроде готовился, он знал кое-что об Игре, не в деталях, но в общих чертах (хотя стоило бы всём, хвост дери, вдаваться в эти самые, такие необходимые детали!), но сейчас вертелись только простейшие слова, сказанные когда-то другом Крресом: «Она тебе покажет, как готова дать». Вспоминаются в таких сложных ситуациях только самые простые, самые действенные вещи. Кажется, всё. Она готова. Она лежит. Или… Или ещё что-то? И тут, как уже потом Арад поймёт, она чуть помогла ему, как и помогала-подталкивала-подтверждала-одобряла всё это время ранее: не открывая глаза, всё так же разлёгшись, она протянула ему кончик хвоста, разжимая ладонь. На, бери. Играй. Львица сдалась, очередь льва побеждать. Арад всё понял. Он даже понял, что именно он должен делать и как именно ею владеть, хотя до этого сомневался, вплоть до того, что от волнения желание начинало тонуть. Теперь оно вырвалось, как вырывается вода из разрушенной плотины. Игра стала полностью понятной. Его победа в ней стала очевидной, и путь к этой победе, до этого столь непонятный, мучительный, напряжённый,— стал прямым. Он схватил её хвост, всё так же проходящий меж лапами и охраняющий хозяйку и её самое тайное, второй придвинул её к себе за лапы, легко, без особой церемонности, как собственность. Он проник между её бёдер, и это оказалось куда легче, чем ожидалось. Новизна от ощущения чужого — не своего, но чужого — тела, заставила закрыть глаза. Он почти выпустил хвост, но вдруг Симсана не дала этого сделать, схватив его ладонь и потянув вверх — мол, тяни, не бойся, давай, так надо. Арад это сделал, но малосознательно, без особой силы — сейчас он был весь там, внизу, теперь там было всё. Всё нарастало быстро, очень быстро, очень сильно, очень ярко; он уже чувствовал, как неимоверно страшно всё закончится, и даже не мог открыть глаз, лишь цепко, с когтями сжимая левой рукой её скрещённые лапы вместе, чтобы она вдруг не вздумала их разжать. Всё очень быстро подходило к концу; огромное, уже давно мучительное напряжение, голод, запах, первая нагая львица, первая львица, которую он схватил за хвост (и не отпустил), все впечатления этого самого лучшего в его жизни дня — давали о себе знать; в последние несколько мгновений он догадался открыть глаза, чтобы, вдобавок ко всему, рассмотреть её безо всякого стыда, сожрать её взглядом как угодно — теперь он вправе. Симсана лежала на спине (живот открыт, но шемиза укрыла грудь, собравшись многими складками), повернув голову в левую сторону, к близкой стене, возле которой и было их ложе; у неё не только были закрыты глаза, она ещё полузакрылась ладонью, как иногда делают во великом стыде. Она не издавала стонов, таких, какие Арад, по случаю, имел возможность случайно подслушать, ничего такого, даже шумного дыхания не было. Всё. Сейчас будет всё. Арад весь напрягся со всей силой самца, распрямился, левая рука сжала её лапы-бедра вместе изо всей силы (и ей уже явно больно, уши услышали вздох боли, но какая разница!), правая натянула её хвост, и хотелось что-то ещё сделать с нею напоследок, и Арад просто взял и укусил её за лапу (несильно, всё-таки смог сдержаться). Но вот в остальном — ничего в мире, ни Ваал, ни Тиамат, ни Нахейм, ни страх смерти — вообще ничего не могло его больше сдержать. Дальше помнил только одно: страшное, помрачённое, схожее на сель во время затмения освобождение — долгое, мучительное и такое сладкое. Словно умерев на мгновение, он откинулся назад и в сторону, бросив всё, потеряв жизнь, тихо и совершенно неразборчиво изрёк одно страшное ругательство, стукнулся головой о какой-то огромный, сухой венок, висящий почему-то у стенки подле кровати, венок упал. Несколько мгновений он так и сидел, опираясь о стенку, мало что понимая и без интереса наблюдая за Симсаной, и то лишь только потому, что она просто была перед его взором, а не что другое. Та же, в неподдельном изумлении, наверно, впервые столь явным перед ним, полусидя разглядывала всю себя, запятнанную донельзя и всюду, от низа живота и до шеи, держа ладонь, словно в немом жесте вопроса. «Это вот… так?», — это её немое вопрошение к миру. Верно, она ожидала, что всё кончится чем-то аккуратным, почти приличным, не выходящим за границы её бедер, основания хвоста, межлапья, ну ладно, ещё живота, а не этим полным поруганием. Потрогала себя у шеи, подбородка — там тоже оказались его следы; посмотрела на пальцах, не постеснялась попробовать на нюх, совершенно забыв, что он, хозяин и виновник, тоже здесь присутствует. Арад чуть отошёл, вернулся потихоньку в мир; расслабленный, уже (ещё) незаинтересованный в ней, но любящий, подкрался к ней на кровати, уселся с левой стороны, дотрагиваясь коленом к её боку. Симсана же, закончив рассматриваться и утерев ладони о шемизу, привстала, очень глубоко и очень сильно вздохнула, и вдруг заехала ему с когтями по морде. Это было так врасплох, что Арад, привычный к резким движениям и возможным ударам, как и всякий самец, даже не вздумал защититься. — Мерзавец, — совершенно непередаваемым тоном сказала Симсана, негромко, блеснули её зубы в оскальной улыбке, прижатые уши. Ближе всего он был к тому, словно она, после долгих, упорных раздумий, поняла что-то чрезвычайно важное. Поражённый Арад так и застыл. Вдруг Симсана приложила обе ладони ко рту и носу, и блестели только её испуганные, сожалеющие глаза. Потом она быстро пригладила ему щёку: — Прости, прости Арад… Извини, я… Я просто очень захотела, я всегда так хотела… Я не хотела, я несильно, я втянула когти, почти. Тут ничего, ничего нет, — гладила и тёрла она место удара. — Я не хотела, я так хотела… Ладно? Ты не обижаешься? Ты не злишься? — Неплохо, — взял он её ласковую, извиняющуюся ладонь и поцеловал; он ощутил на ладони Симсаны свой явственный, сильный запах. — Это что, это так положено, у Ашаи? — Нет. Это я, сама, — она, наконец, решилась перестать прикрываться ладонью. — Это моя такая… штука… — Если хочешь, можешь ещё. — Нет, нет. Сейчас уже… не то. Ещё раз осмотревшись, Симсана подобрала хвост и опустила лапы на пол. Арад вдруг ощутил, что Игру надо окончить нежной волной, и остановил её, взяв за плечо. Поцелуй был совсем иным: не горячечным, не жарким, не жадным и нервозным, как прежде, а чрезвычайно мягким, нежным; в нём не было ни малейшего напряжения и фальши. Он прошёлся рукой по её животу, боку, плечу, шее, обнял за ухом. — Я же там вся… Арад… Ты же меня напортил. Мне надо… Помыться… — говорила она, прислушиваясь к тому, как он, почти не касаясь, лижет ей щёку и под ухом. — Не иди. Не иди никуда. Я тебя люблю. Она подумала, поприслушивалась, раз закрыла глаза, обнажив клыки. — Дай я хоть шемизу сменю, — попросилась. — Давай, — перестал он её мучить и улёгся. Симсана встала, отошла куда-то за изголовье кровати. Звук сброшенной на пол одежды, шелест. Он не смотрел, хотя было любопытно; всё-таки она решила спрятаться там, чтобы переодеться, надо это уважить, подумал он, а не повсюду преследовать взглядом. Не голодный-то уже. — Пить хочешь? — спросила где-то сзади. — Очень хочу, — ответил, счастливо глядя в потолок. «И есть ещё», — подумал. Предстала перед ним в другой, точно такой же шемизе, и уже с амулетом наставницы. Она вертелась перед огромным зеркалом, что стояло прямо напротив кровати. И вот что: начиналось оно от пола и заканчивалось выше доброго львиного роста. «Странное зеркало, в раме, и просто стоит на полу», — подумал Арад. — «Какое-то оно старое. И место ему странное». — Как дела? — вдруг спросила Симсана, не глядя на него, а расчёсывая себе шерсть маленькой щёткой, и рассматривая кончик хвоста. — Лучше не бывает, — честно ответил Арад. Он было хотел взаимно спросить, как она-то сама, но Симсана, бросив щётку на полку, уже вышла из комнаты, что-то всё поправляя возле уха с большим железным кольцом, и Арад остался сам. — Сдохнуть можно, — негромко сказал он. Осмотрелся. Вон прямо дверь, туда ушла Симсана. Великие предки, да за что; да она же лучше, чем он себе мечтал о своей первой львице. Как говорят львины его круга, друзья, знакомые: хорошо иметь львёну, львёнку, подружку, подругу, маасси; ну, если местная, своя, свой кровопрайд, то — найсу, найсаграю; эм, ну ладно, ещё: безгривую, игрушку, баловку, вертихвостку, или просто хвостку, а ещё пятихвостку, ерохвостку, вяжихвостку. А ещё: подхвостку. А ещё… ладно, это уже неприлично, ведь о них нужно думать хорошо и приятно, всё-таки они же матери, они ведь жёны, они ведь приносят жизнь в мир, жизнь и красоту, а тут ты, такой пошляк и надменец… Что ещё здесь есть у неё? Ну, зеркало, вот оно слева, возле стоит комод, наверху на нём почему-то всё одни тарелки и кувшин. Справа, на стенке, возле кровати — три венка, всякого размера, прямо так и висят; дальше, в углу — сухие ветки, травы. Сзади, за ним — снова комод, там щёток штуки четыре, шкатулка, какая-то чёрная лента (толстая), корзина — а в ней всё вата. И ещё пару длинных лент и тканей, всяких. Что-то весьма похожее на Чашу Ваала стояло у подоконника, только вверх дном. — Сдохнуть можно, — ещё раз сказал Арад, почёсывая за ухом. Его первая подруга: Ашаи-Китрах, ученица мастерицы жизни, красавица, стройница (очень, серьёзно). Кажется, из югов она, надо спросить, он даже ни разу не спрашивал, кто она по прайду. Прошу любить и жаловать. Как это всё понимать? Проклятье, дома могут задавать вопросы… И да, он от Атара слышал, что он добивался от Джулны благосклонности и сдачи на Игру три-четыре луны. Пффф. Смотрите, как надо, даже на первое свидание не успели толком сходить. Так вам, неудачники. Поправил себе подушку, заложил лапу за лапу и ударил стенку. Бам. Поняли, как надо? Это всё он: ум, сила, смелость. И тело — от копья, от Круга, от всего. Красота. Красавец. Что-то вспомнил, заглянул возле кровати, потом под неё. Вытянул оттуда маленькую, коричневую бутылку. Когда она успела её так далеко засунуть под кровать, да ещё пробкой закрыть? Открыл пробку, понюхал — ну точно знакомый запах. И тут зашла Симсана через эту ужасно скрипучую дверь: — Прости, есть только вода, не очень холодная, — ловко и забавно закрыла она дверь лапой. — То, что надо, — закрыл он бутылку и поставил себе на живот, на виду. — Слушай, я тебе дверь смажу потом, скрипит страшно. — Этим? — села она подле, лапы на полу, протянула ему большую кружку, себе оставила поменьше. — Это масло оливковое, да? — показал он когтем на бутылку. — Им не выйдет. — Да, масло. Масло, и кое-что ещё. — Знакомый запах, — отпил он воды. — Ты что, не знаешь, что это? — хитро ухмыльнулась Симсана. — Ну… масло оливковое с чем-то ещё, — безразлично пошевелил хвостом. Симсана посмотрела на него, кажется — с лёгким удивлением. Протянула ему что-то прямо под нос, он отпрянул, она улыбнулась, мол, не бойся; оказалось — вяленая свинина — Это — олеамор. Светлый. Как его ещё называют — масло любви. Фу, не люблю, когда так говорят, — сидела Симсана, вся повернувшись к нему, кулачок у подбородка, скрестив лапы, и болтая на весу свободной из них. Её хвост — вдоль его бока, кончался возле руки. Он его очень осторожно гладил. Она не замечала. Кажется. — А, вот оно что. Я то думаю… — принял он от неё ещё вяленого мяса. — Спасибо. Я слышал, он дорогой. — Да не очень. У нас его завались, Арад, целый бочонок. — Ого, зачем вам столько? — со смешком сказал он, жуя. — Как… — удивилась она, взмахнув кружкой. — Мы его с наставницей делаем. Львицы потом приходят и покупают, иногда сюда, но чаще мы отдаём торговке на рынке, за часть. — О, так у вас такая подработка? — Ваал, Арад, это исконное дело Ашаи-Китрах — олеамор делать, — сделала она большие глаза, мол, ну чего ты. И забрала у него пустую кружку, уже без воды. — Прости, я не знал. Ты пойми, у нас Ашаи ни разу в доме не было, — заложил он руки на затылок, и улёгся поудобней. — Ты и наставница — первые, с которыми я вообще заговорил, понимаешь? Кстати, у твоей наставницы взгля… — Я иногда забываю, что ты — сын судьи, — покачала она головой, вертя кружку в руках. — Папа твой в этом, как его, в Доктрине. Ему так положено. — Ему так положено, — повторил Арад. — Да… Прошли мгновения молчания. Симсана дала ему ещё свинины, он было увидел, что кусок последний и рта не открыл. Ешь ты. Но не тут то было: она, как маленькому, просто затолкала. Пришлось жевать. Арад смотрел на неё задумчивую, в профиль (смотрела прямо, думала). Она была странно красивой; а вот сейчас выглядела прямо повзрослевшей. Он глядел на изгиб спины, скрываемый лёгкой белой тканью, его круглым, хорошим продолжением ниже. У неё всё так правильно, и даже то, что неправильно — всё равно правильно. Какая превосходная у неё статура; худая, да, но как же ей идёт. Он даже подумать не мог ещё пару лун назад, что у них Галлене есть такая экстраординарная львица; наверняка он встречался с нею где-то случайно, и даже он, верно, встречался с её серыми глазами, но даже не замечал и не запомнил. Она всегда ходила по улице в этом простом, скромном платье, в котором невозможно даже приблизительно понять красоту статуры; кажется, в ином он её и не видел. Он начал думать странную мысль, хотя ему всегда хватало наглости и самодовольства: я такое не заслужил. Почему я? Я не заслужил. Нет, заслужил! Она слишком… хороша для меня. Да брось. Нет, я серьёзно. Перестань. Ты тоже не последней крови. Бросай это! — Наверное, если бы твой отец узнал, что мы с тобой… общаемся, то наверное, разозлился… — Нет, почему. Я уже тебе говорил. Симсана посмотрела на него, затем забрала у него с живота бутыль с олеамором и спрятала обратно под кровать. «Если она держала его под кроватью, значит, предполагала, что мы сюда придём?», — вдруг подумал он. Но вслух сказал: — Сядь поближе, прошу. Что-то покажу. Она посмотрела в окно. — Темнеет уже. Скоро наставница всё-таки придёт, а мне ещё помыться… Затем на него. — Я тебе только мигом покажу, и всё. Лапы под себя, села перед ним, ведомая его руками, обнявшими её плечи, хвост подле; очутилась в его объятиях, она спереди, он сзади, на кровати, и впереди — зеркало во весь рост. Они в нём вдвоём. Арад, дотронувшись носом к её плечу и ощущая, что в нём всерьёз пробуждается желание всё повторить: — Смотри, видишь, — показал на зеркало. — Да. — Мы там вдвоём. — Да, — странно и грустно молвила она. — Интересное у тебя зеркало. Прямо тут, у кровати. Так, знаешь, лежишь, и видишь себя в нём. Даже спишь — и снова видишь себя в нём. Она ощутила вздрогнула. «Всякие страшилки ей говорю», — порицательно подумал Арад. Он сцепил свои ладони с её, ощутил её когти. Повёл её руки вверх, к плечам, накрест — так обнял; лизнул ей шею, затылок, за ухом. Да, вот оно, всё ясно, всё понятно, иногда таки молва не врёт, вот тут. — Арад… что ты делаешь… — он телом ощутил, что она вся растекается по нему, просто вся мягчает, просто течёт по нему. — Мы же так не сможем… не прекратится… Она ведь ждёт, — приложила широко расставленную ладонь к мордочке, глаза закрыты, загривок покоится на его плече. — То есть, она придёт скоро… — Ты самая красивая львица. Этот запах. Его когда-нибудь может быть достаточно? — Ты меня заговариваешь. Повернул её голову, очень легко, очень нежно, за подбородочек. — Ты самая красивая Ашаи. — Неправда, — из последних сил сопротивлялась она, но оказалась поцелована. — Мучитель. Ты меня лжёшь… Он отпустил её, посмотрелись оба в зеркало снова, не сговариваясь. Он, да что он — обычный львина, счастливый и самодовольный, наглый победитель, пользующийся всем, чем только можно пользоваться, ну как все кругом, смотреть на себя уже не мог, аж тошнит; но вот она, какие у неё сверкающие глаза, огненные, огонь Ваала, вся им разбуженная, растревоженная, вся им охваченная, мокрая от его поцелуев, и даже раз укушенная за лапу, и… — Много крови, больше крови. Много крови. Больше крови, — вдруг молвила она, раздельно, чётко. Что бы это ни было, это было и любопытно, и приятно, Арад не возражал. — Я забыла сказать, когда всё закончилось. Прости, мне впервой. Мгновение он осмысливал, о чём она говорит, а потом понял. Да, конечно, всё он знает: львицы-Сунги после говорят львам-Сунгам всякие слова, так принято, так правильно, это часть сунгмары; правда, он думал, что не в Игре, а только после настоящего соития. Оказывается, вот как. И в Игре говорят. Ну, ей виднее. Львы молчат, это львицы после этого должны говорить. Ей видней. И он почти признался: «Я тоже впервой». Но, конечно, не признался. Вместо: — Придётся всё заново повторять. — Ах ты нахал! — сказала ему, посмотрев на него, чуть отпрянув, глаза сощурила, ах злая. И снова заехала ему по морде, не сказать, чтобы уж больно, но ощутимо так. Арад понял, что у неё что-то с этим есть, что-то связано, нечто тайное, вот прямо как у него — всегда хотел уткнуться львице сзади, меж лап; что-то она находит в этом любовном восстании, сопротивлении самки. Провокация. Да, она его провоцирует. Симсана уже не оправдывалась, не извинялась, а только глядела из глазу в глаз: что скажет, как поведётся? Он просто почесался, и сказал: — Показать настоящее нахальство? Ха, как же. Так она тебе и ответила. Смотрит. Араду кое-что пришло в голову, она пошловатая штука, но он всё же не решился. На потом. И так сегодня завоевания превосходят все мыслимые и немыслимые ожидания. Какой день! Какой день… Он отпрянул, улыбаясь. — Живи. — Арад, и оденься, — вспылила она, — ты меня смущаешь. — Лучше ты разденься, и будем себе вместе. — Вот, най, я же говорила. Нахал. Ты, ты… — очень убедительно возмущалась она. — Кроме того, я сегодня пыталась, но ты мне не дал, набросился на меня. Так что я не виновата. Буду вот так. — Всё просто: следующий раз я сам всё сниму. И сам посмотрю на всю тебя, — закрыл он глаза от удовольствия. Она встала, снова сощурила глаза, тыкнула ему пальцем в нос: — Ха! Это мы ещё посмотрим, — прошлась к двери. Обернулась: — Может, ты его и не заслужишь. Прошлась снова, надела амулет наставницы; теперь уже она его не прятала. Посмотрелась с ним в зеркало, скрестила руки, стала чуть боком, поднялась на кончиках лап, на самых когтях, считай. Постояла так, что-то себе надумала, сняла амулет и поставила обратно. — Идём, темно уж. Разумно. Арад встал, получилась заминка с одеванием и всем этим, он никак не мог найти всего по полу, что там оставил. Наконец, оделся, они вышли из комнаты; уже весьма темновато, поэтому она предупредила: — Осторожно, тут ступеньки крутые. Сошли в главную комнату, Симсана зажгла лампу, пяток свечей. Принесла ещё воды, пока он медленно ходил возле пресловутой огромной кровати в центре комнаты, изучая. — Слушай, зачем кровать посередине? — Комната большая, кроватей надо иметь побольше, вот и стоит. Да и традиция как бы. На, пей. — Спасибо. Смотрели друг на друга одним глазком, когда пили, и вдруг начали прыскать со смеху, как совсем маленькие. — Да не смеши ты! — Я ж ничего не делаю, Симси, — утёрся он, и одновременно ей моргнул. — Ничего он не делает… — забрала она кружки, и завела руки за спину. Повертелась чуть на месте, хвост ударился о кровать. — Я не буду в предвхожую идти, ладно? Выйдешь сам? — начала она. — Мне и убраться надо, и мыться, всякое. Долго… Наставница… — Нет проблем. Так я завтра зайду? — он обнял её за талию. — Завтра? — даже удивилась она, положив ладонь ему на плечо, как в танце. — Так ярмарка завтра. Давай сходим. Пожалуйста. Просто вдвоём будем ходить по ней. — Надеюсь, наставница отпустит. Может не отпустить, — всерьёз задумалась она. — А то прямо два дня ничего не делаю, так не бывает. — Я её сам упрошу, — уверенно сказал он. — О, ты её не знаешь, — облизалась Симсана. — Ты меня не знаешь. Он прижал её к себе, она — обвила его за шею. Пару раз его потрясла, так держа, точнее, попыталась потрясти — попробуй его расшевели руками львицы. Странноватый, приятный жест — словно Симсана пыталась убедиться в реальности Арада. Поцеловались, очень осторожно, словно опасаясь друг за друга, что обожгутся. — В следующий раз… не кусай так больно за лапу, ладно? — говорила она, с ещё закрытыми глазами. — Или кусай, толь… не так сильно. Как же превосходно хорошо он услышал самое главное: «В следующий. Раз». Дотронувшись к её уху с кольцом, поиграв с ним чуть, ответил: — Хорошо. До свидания, Симсана. — До свидания, Арад. Пока. Иди осторожно. Он усмехнулся: тоже мне далёкая дорога. Зашёл в коридор, одел кнемиды, снова заглянул к ней в комнату — всё так же стояла, ждала. — Выйдешь сам, откроешь? — Не волнуйся. Я лучший открыватель дверей в мире. — Пребудет с тобой Ваал, сильный Сунг, — вдруг торопливо молвила она. Заметив в его облике явное замешательство, поспешила добавить: — Так надо, если покидаешь дом Ашаи. Или если Ашаи покидает твой дом. По Кодексу. — Что отвечать надо? — почесал нос Арад, глядя исподлобья. Он так иногда делал. Ещё ждал, когда вырастет, чтобы застилать глаза, и тогда он будет смотреть «из-под гривы», как говорится; слышалось, львицам такое нравится. Кажется, вопрос застал её врасплох. — Эм… «Спасибо», или там «пока», «до свидания». Что угодно. — Спасибо, Симси, лучшая львица мира. И, прижав уши, чтобы не слышать возможный ответ, возможный протест, возможный вопрос, возможную благодарность, и вообще всё возможное — решительно открыл дверь дома, в холод вечернего воздуха и мир вечерних звуков, и плотно закрыл её. Спереди — забор, на нём уже бессильно, не имея места, вьются плющи. Справа — дорожка, ворота, дальше направо и можно идти домой. Слева — дорожка, рядок сосен, потом — поле. Он зашёл вот через него, что было глупо, ведь и так заметят. Теперь тем более нет смысла. Но из некоего чувства последовательности решил выйти через полевую сторону. Разницы, считай, нет, в конце-концов. И тут он кого-то заметил, слева — прямо на широкогрубой, с огромными деревянными досками скамейке, у стенки дома. Там кто-то сидел. Это невозможно увидеть, если выходишь из дому. Невозможно, если пойдёшь из дому вправо. Только если пошёл влево, заглянув на северную часть дома. Ваалу-Миресли. Она спала. Арад подошёл, посмотрел. На миг подумал, что ей плохо. Скрестив лапы, скрестив руки, укрывшись большой накидкой, как обычно делают, если зябко, она спала, прильнув к деревянному торцу угла дома. — Ваалу-Миресли? — почему-то громким шёпотом обратился к ней, словно боясь разбудить что-то очень сильное и древнее. — А, это ты, Арад, — мгновенно проснулась она, словно бы и не спала. — Ну как, сходили, куда хотели? — потёрла глаза. — Если честно, — сел рядом Арад, — мы никуда особо не ходили. Ваалу-Миресли не замёрзла? — Да в мастерине, в этом платье, — побила себя по лапам, — попробуй замёрзни. Нет, мне и спалось ничего, пока ты не разбудил. Кто же мог додуматься, что ты полем решишь пойти, а не как все — на дорогу, — простецки почёсывала она ухо. — Простится мне. Я заволновался о превосходной. — Что, правда? Ты же анваалист, — посмотрела на него. — Нет, какой же я анваалист, — развёл он руками, чуть прижав уши. — Мой папа в Доктрине, а я — обычный Сунг. Почему превосходная так обо мне подумала? Это что, шутка? — засмеялся он. Смех прозвучал средь вечера крайне одиноко. — Естественно, я пошутила, — смертельно серьёзно молвила Миресли. — Шутка такая дурацкая у Ашаи-Китрах. — Аааа… — протянул он. — Ну как, — потёрла нос Миресли, — удачно никуда не сходили? Он решил быть таким честным, настолько честным, насколько это возможно. — Да. Очень. — Ты победил? — толкнула его, ладонью. — Да, — кратко согласился Арад. А потом решил похвалиться: — Победа, по всей ней. От лап до ушей, — провёл рукой. — Симсана удивилась, как много. Ваалу-Миресли поглядела кругом, будто опешив или убеждаясь, что кругом никого нет. — Хвостощуп. Хвастун, — говорила, не глядя на него. — Конечно, удивилась, раньше ей не досаждали такие кабанчики, как ты, — скрестила она руки и посмотрела вперёд. — Хвостощуп — это хорошо или плохо? Он не садился. — Странно, что не спрашиваешь о хвастовстве и кабанчике. — Хвастовство не так уж и плохо. Кабанчики вкусные. — Да хотела бы сказать, что плохо, но знаешь ли: или хвостощуп, или ничтожество. Понял, ерохвост? — Понял, великая превосходная, — почтительно кивнул он. — Да, тебе хвост в зубы не давай. Ты даже ироничен, хотя должен быть испуган. Ты вообще направо должен был идти, что с тобой не так? — И не увидеть превосходную Ваалу-Миресли? — Мирно спящую себе под своим домом. — Я заволновался. Я не хотел причинить плохого для Ваалу-Миресли, наставницы самой лучшей в мире Ашаи-Китрах — Ваалу-Симсаны. — Мне это ей передать? — встала она. — Не стоит, я уже ей сказал, что она — лучшая львица мира. — Лжец, льстец, — отряхивала себе платье, осматривалась. Очень простые манеры. — Да, это так. Но и о Ваалу-Симсане — всё правда. Я очень благодарен сиятельной за неё, она лучшее, что случилось в моей жизни за пятнадцать лет. — Не слишком ли рано ты делаешь такие огромные выводы? — поманила его пальцем, мол, пошли. Он встал, пошёл за ней. Направились, как ни удивительно, в поле, хотя там ничего не было. — Пятнадцать лет, чтобы сделать выводы? Это малый срок? — Нет, ты знаешь её всего пару лун, а сегодня пришёл на первое свидание. На котором взял всё, что хотел, — почему-то она обвиняла в этом его. — Второе свидание. Только пусть Ваалу-Миресли не винит её, ей было проще всё отдать, нежели сопротивляться. — Так ты её принудил? — оживилась она, навострила уши. — Да. Я же кабанчик. Я бросился на неё, когда она пила вино из чайника. — Ты ещё, может, и насильствовал? — приложила ладони к щекам. — Укусил за лапу. Кажется, до крови. Миресли нахмурилась, несколько раз хмыкнула, а потом снова толкнула его ладонью в плечо: — Арад, признавайся, кто тебя научил говорить со львицами? Не отец же, я не поверю. — Нет, не он. Двоюродный брат мамы. Наверное. Пользуясь случаем, хотел бы узнать: что любит сиятельная Ваалу-Миресли? Вышли на одинокую дорожку в поле. Вокруг — никого. Только вдалеке дома. — Что люблю? Да много чего. Вот люблю, когда не болит спина. Люблю, когда просыпаешься рано утром, и за окном — дождь, очень сильный, и знаешь, что ещё можно поспать. Люблю печёнку, — закивала она, делая левой рукой затейливые круговые жесты, правая же поддерживала локоть. — Много лет назад подруга по дому в дисципларии за это меня возненавидела — запах не могла переносить. А я не могла без неё жить. В итоге у меня не стало подруги, и появилась другая. Она тоже меня возненавидела, но мы как-то ужились. — А что ещё? — легко пнул Арад камешек. — Всё это не очень подходит, а мне превосходной надо что-то подарить, чтобы она завтра отпустила Ваалу-Симсану на ярмарку, — и посмотрел на неё, искоса. — Я печень тоже не люблю. Та отрицательно закивала. — Тебе овцу покажешь, так ты и стадо сожрёшь. Завтра дела, нет, нельзя. Никакой тебе Симсаны. — Мы действительно гулять пойдём, мы недолго, я обещаю, — приложил он руку к груди. — Просто на ярмарку. Видит ли сиятельная, сегодня я зашёл так… — Как «так»? Луночислом ошибся? — Нет, — побил он ладонь в ладонь, — не вытерпел. В смысле: захотел увидеть. — В смысле: не только увидеть, — поглядела она в сторону дома. — Посмотрим. Видел хаману Ульру? Если завтра не придут от неё, что схватки пошли, то… я подумаю. — Спасибо, превосходная Ваалу-Миресли. Так какие подарки уместны для Ашаи-Китрах? — хитро спросил он. — Тысячи две империалов золотом — неплохо для начала. Новый красивый пласис, я всё зелёное люблю, в зелёном мотиве. Подвески серебряные, если хочешь — венец, только сам не выбирай. Чашу Ваала с гравировкой. Кольца на хвост. А, да, ещё я давно ванну хочу вместо бочки в балинейной. Точнее, рядом с ней. Арад притворился, что думает, прикидывает. Пели сверчки. Она поглядела на него, серьёзно, а потом заулыбалась, замотав головой. — Превосходная не подскажет, где таким, как я, дают займ? — Таким пройдохам, как ты? Ладно, слушай сюда, вот что я тогда тебя попрошу, раз ты так хочешь меня задобрить. Во-первых, подари кое-что не мне, но Симсане. — Так, — оживился он, весь внимание. — А что она любит? — Не что, а кого: знаешь, она, как все мы — львицы любят львов. Будь просто самой лучшей первой симпатией… стой, не так, давай искренне — первой любовью. Будь таким, ну прямо ах. Просто чтобы все умерли от зависти, и я в том числе. — Это… А можно вернуться к варианту с обручем на голову, или там кольцам на хвост? — Надеюсь, это была шутка? — Ваалу-Миресли изобразила воистину уничтожающее возмущение. Как заходили её уши, надавил взгляд, изогнулась линия рта в презрении, обнажая клыки. «Ничего себе», — подумал Арад. — «Вот это эмоция». — Естественно, я пошутил. Шутка такая дурацкая, у нас… у… как это, щупохвостов, — виновато заулыбался он, и на всякий случай отскочил на шаг. — Да хвостощупов, Ваал мой. — Извинения. Я отмечу, что у огненной вполне наш говор, но иногда эти слова… — попробовал он увести разговор. — Яамри. Яамрийка я, — крутнулась она на месте, намекая на известный яамрийский танец. — А, отвага Империи, страсть Империи, — поддерживал он увод темы. Ваалу-Миресли посмеялась. «Эх, такую не зальстишь», — подумал Арад. — Я тебе откроюсь, Арад, как бы в аванс: будет у меня к тебе серьёзная просьба, но потом. — Потом — это когда? Почему не сейчас? — Я должна увидеть тебя получше. Её походка плавнела, её жесты делались всё выразительнее, язык тела — всё богаче. Арад начинал немного теряться. Настоящая иллюзия, что среди ночи куда-то идёшь с какой-то высокородной особой, по недоразумению или трагедии облачённой в это угрюмое шерстяное платье. — Преподобная должна… — Арад, умоляю, только не означение «преподобная»… Я его ещё со сталлы ненавижу. — Ой. Я не хотел, — прижал он уши, извиняясь. — Ничего, продолжай. — Ваалу-Миресли должна мне доверять, чтобы обратиться с этой просьбой? — Да. — Понимаю. Тогда, чтобы у превосходная знала обо мне больше и могла решиться, я должен признаться: меня уже две Ашаи-Китрах уличили в очень плохой вещи. Миресли навострила уши. — Какой? Он смотрел на неё, не отвечая. — Арад, я не умею читать мысли. Я умею видеть настроения, это иное. Эмпатия так не работает. Почти… Он покрутил родовой перстень. — Я — анваалист, — остановился он. — Так… продолжай… Или всё? — развела она руками. — Пока всё. — Какой кошмар, — пригласила она идти дальше. — И кто же тебя уличил? — Одна дисциплара, Ваалу-Арасси, позавчера, она была проездом в Галлене. И мастерица жизни Ваалу-Миресли, сегодня. — Какая у тебя в жизни полоска пошла: не было, не было, и на те — одни Ашаи кругом, — возмущённо сказала она. — Верно. Это точно, — живо согласился Арад, и даже задумался об этом. — Я думаю, тебя не только мы с Ваалу-Арасси уличили, были ещё, но как видишь, ты себе жив-здоров. Кому какое дело. — А Палата? А охранение веры? — осторожно спросил он. — Это дело Империи. Ашаи не проповедуют. Это несущественно для меня, Арад, не беспокойся об этом. Я-то думала, что тебя Симсана уличила, — засмеялась она. — А что будет, если она узнает? — Не знаю, — пожала плечами. — Попробуй сказать. — Я не хочу ей причинить боль, или обидеть. Она решит, что я плохой Сунг. — Какой же ты, как кот, что грызёт колючки. Знаешь, что анваализм — очень плохо, сам же сказал, и всё равно грызёшь. Да она узнает, рано или поздно. Или притворись обычным, нормальным Сунгом, чего тебе. — Я как-то даже не думал, что будет, если она узнает… — Ты влюбился в подрастающую жрицу Ваала, не веруя во Ваала. Как это романтично, Ваал мой, — даже счастливо вздохнула она. Арад вдруг испугался. Неосторожность. Какая же беспечность. — Пусть мне простится, Ваалу-Миресли. Я наболтал лишнего. Головокружение от успехов, самоуверенность… — очень виновато прижимал он уши, поникал головой. — И мой отец, он вообще об этом не знает, об просто в Доктрине, но он уважает исконную веру Сунгов, как никто. Никто обо мне не знает. Я начитался книжек. — О, безусловно, я в этом совершенно уверена, конечно же, твой отец просто в Доктрине. Видит Ваал, что я это знаю. — Я честно говорю, — попытался он. — Конечно. Я знаю это. Только ты, вот такое вот укатившееся яблочко от яблони. Сбежавший поросёнок. — Почему тогда сиятельная позволила встречаться с Ваалу-Симсаной? — Она тебя выбрала, — пожала плечами, объясняя что-то совершенно очевидное, — ты ей понравился. Ашаи должна уметь выбирать, это часть её обучения. — И как, она умеет? — очень заинтересовался Арад. — Вот и поглядим. — Её отношения со львами, вообще, личные отношения — тоже часть обучения Ашаи-Китрах? — Безусловно. Конечно. Ещё как. — То есть, всё дело в этом? Пришёл час ей научиться… встречаться со львом… ладно, не так… сыграть в Игру? И вот, она подыскала того, кто годен? — Это так по́шло, Арад, что я просто спишу это на твою молодость. Конечно же, оно не так работает, — кажется, она была серьёзна в своём порицании. — Я прошу прощения. Я ещё не знаю, как всё работает. — Не проси, перестань. Не оправдывайся, — нервно сказала она, то ли в деланном раздражении, то ли настоящем. — Хуже делаешь. Он обратил внимание на вот что. С Ашаи-Китрах невозможно было определить, какие эмоции — подлинные, а какие — нет. С обычными всегда получалось хоть как-то это измерить, определить, внутренний компас кое-как работал. Тут он просто бешено крутился. — Хорошо. Сказал, как умел. — То-то, — взъерошила ему гриву. — Просто вот в чём дело, превосходная, и это я действительно спрашиваю, прямо искренне. Тем более, у нас всё так быстро получилось… И олеамор под кроватью. — И олеамор под кроватью! Арад, как это в борьбе называется последнее предупреждение, если нарушаешь правила? — Петух, — обескураженно сказал он. — В самом деле? — удивилась она, но потом облизалась, и продолжила: — Вот тебе большой такой петух. Ты посмотри на него! Быстро сдашься — недоволен. Долго будешь водить его за нос — недоволен. — Понял. — Значит, смотри: львицы никого не подыскивают. Их находят. Мы всегда стараемся, чтобы нас нашли, но находите вы. Потом смотрим, и так: тот нет, тот нет, ой фу, тот нет, хм, вот этот… О, этот может быть. Вот, и ты просто ей понравился. Ты к ней подошёл, вы где-то встретились, ты заинтересовал. Она ответила. Такие вот правила. Ты ей оказался интересен, и она решила позволить тебе вести события вперёд. Потом, когда ты уж её сцапал и не даёшь житья, то соглашается на Игру, чтобы утолить твою манию. «Да не цапал я её, не так всё было», — подумал Арад. — «Всё даже спокойно. И к стенкам её не жал, как Джулну. Кстати, надо будет попробовать…» — Манию? Почему сразу манию. Звучит как-то странно. — Конечно, это одержимость, — уверенно сказала Ваалу-Миресли. — Мания, жажда, кипение крови в твоём возрасте. Ничего об этом не слышал? — Читал. — Шутник. Ну вот, чтобы ты не перегрелся от своей крови и не наделал тупостей, она и соглашается поиграть. Вот посмотри на себя, как ты чувствуешься? Хорошо, уверено, задорно? — Отлично — полностью согласился Арад. — Видишь. Есть разница между «до» и «после»? — Совершенно пропасть, — согласился ещё раз. — Видишь. Всё делается для тебя, — с укоризной сказала, и Арад вдруг подумал, что это не укоризна, а может что иное. — Львицы-Сунги делают тебе уступку из любви, чтобы ты стал лучше. И ты обязан становиться лучше. Обязан. — А как же вы? Что, львицам не в удовольствие играть? Это как корову подоить: нужно, полезно, скучно? — Знаешь, я думала, что всё слыхала — до этого момента. Ты действительно интересный львина. И вопросы у тебя, мням, интересные. Корову… Не беспокойся, нам и хорошо, и любопытно. Но не так, как вам, интерес не того качества, не того количества, и вообще — даже не сравнивай, мы слишком разные. Мы чувствуемся по-иному, чувственность у нас иная. Всё иное. — А какая? — заинтересовался Арад, не упуская возможности. — Вот что делать, чтобы вам было хорошо? — Любить. И не стесняться показать свою любовь. Мать-Ахлиа лупит хлыстом стеснительных львов, когда те наконец сдыхают после своей скучной жизни. Делай с ней всё, что считаешь нужным — не забыв о правилах; она почувствует твою любовь, и именно это ей и нравится — чувствовать твоё желание. Не думай много о ней, и не очень манерничай, веди, мы не такие неженки, как ты думаешь. Знаешь, если львице нравится лев, то ей нравится давать то, чего он хочет. Но я тебя обману, если не скажу больше. Тебя львицы еще много раз обманут в твоей жизни, и много раз обман этот будет во благо, а не зло, поэтому знай, что и нам нужна ваша жажда. Мы вам нужны, но и вы — нам. Такой вот секрет. — Нехитрый секрет, но спасибо. — Ты чего, хочешь советов похитрее? — очень удивилась она. — Такие тебе скучноватеньки? — Очень хочу, сиятельная Ваалу-Миресли. А будут? — Советы для Игры или для отнош… — Игры, — мгновенно выстрелил Арад. — О, Ваал. За ушами лижи. Только много и долго, понял? Не чуть-чуть, чтобы отметиться, а работай, — потянула его за ухо. — Вот когда из неё пойдут мурлыкающие стоны, тогда вот можешь считать, что получилось. — Ясно. — Отлично, — оглянулась Миресли, а потом посмотрела на небо. — А потом лезь туда. — Куда «туда»? — он тоже поглядел вверх. — Под хвост, Арад. Под хвост. Сзади, спереди — как тебе нравится. Он задумался. — Нельзя в Игре лезть под хвост! Совершенноле… — Ты не этим своим лезь, — и она точно, безошибочно дотронулась к этому, и такой ловкости Арад прям удивился, — а вот этим, — почесала его по носу. — Лезь туда лизаться, понял? — А… — наверное, выглядел он глупо. — Не надо пальцами, руками, когтями, хвостами, чем-то другим, — очень настойчиво говорила она, — и слушай что я говорю, ибо говорю один раз. Только мордой суйся туда, — подёргала его за морду. — И тебе полезно, и ей хорошо. — Мне? Мне полезно? — Запах львицы хорош для львов, особенно в твоём возрасте. Сильнее будешь, будешь правильно расти. Даже поумнеешь. — Я уже понял, что он какой-то особенный, — серьёзно сказал Арад. — Я бы его ел или покупал в лавке. — Так вот, вот там — совсем особенный. Там купишь и наешься. — А она даст? — с подозрением спросил Арад. Рисковая затея. — Лезь, я сказала. Сделай это, — приказала Ваалу-Миресли. — Ты лев, или кто? — А если скажет «не надо»? Я вот попробовал руку… — Я тебе что сказала: рукой не лезть! — отчаялась Миресли. — Забудь за руки. Туда не суйся руками, лапами, хвостами, ничем, кроме своей чистой морды. — Но она всё равно может протестовать. — И это будет в двух случаях, если она уж с тобой улеглась: или она стесняется, или ей надо помыться. В первом случае не обращай внимания, разбить лёд можешь только ты, она — нет. Если совсем никак, то подожди и попробуй в следующий раз, у некоторых есть такой, знаешь, штук в голове, — постучала она себе меж ушей. — Во втором — пойдите помойтесь вместе, только ради крови предков, не говори ей «пойди помойся», ты её просто этим уничтожишь. Если мыться не выходит, то или отложи всё до лучших времён, или лезь. Разберёшься, но лучше лезь. Наглецов мы по морде лупим, но подле них сидим. — Ладно, — осторожно допустил Арад, пытаясь определить последовательность действий, сложить план. — Я залез. Что делать? — Лёд в Пору Вод лизал? — Ага. — Вот. Только это и делай. Не кусай, не грызи, вообще ничего, только лёд между лап, как в той поговорке о северянках. Чем легче, тем лучше. Повтори. — Чем легче, тем лучше. И ей понравится? — с жадной надеждой спросил он. — А ты попробуй, увидишь. Всё, теперь ты знаешь больше, чем почти все львы в Галлене. Вот тебе советы похитрее. — Спасибо, Ваалу-Миресли. Мне кажется, что всё это очень полезно. — А то. — А это разрешено по правилам Игры, правда? Она поглядела на него, ухмыльнулась. — Тебе таки нужно, чтобы в Родовом Законе писалось: «И позволено доброму юному Сунгу лизать добрую юную Сунгу…» — Я понял. Спасибо, — поторопился Арад. — Пожалуйста. Она указала пальцем — идём назад, к дому. Потрогала ему нос — проверить, не замёрз ли, так ему не раз делала мать. — Она ведётся, как львица, ты ведёшься, как лев — все получают удовольствие. Вот такая игра. И никогда не обсуждай этого с ней, вообще. — Что именно? — Правила игры между полами. Просто будь собой, она будет собой; вы будете играть свои роли, это игра, но в ней и зарождается искренность, любовь, доверие. Поменьше болтовни, побольше знаков. Она будет общаться с тобой на одном уровне болтовнёй, а на другом — знаками, и они — важнее. Не переживай, они подстроены под тебя, ты их поймёшь. Мы очень любим внимание, повнимай ей. «Я думал, меня Ашаи убеждать в истинности веры будут. А тут — лижи ей лёд под хвостом. Дела. Весёлые они». — Сиятельная Ваалу-Миресли таки готовит меня стать лучшей первой симпатией? — Какой ты прозорливый. — Спасибо за советы, — приложил он ладонь к груди, полушутя, полусерьёзно. — Моё служение, — скорее всего, Миресли не шутила. — Служение? Как же это связано со служением Ваалу? — Ашаи-Китрах отвечают за помощь в продолжении рода у Сунгов, Арад. В том числе мы отвечаем на такие вот вопросы: «А что делать со львицей в Игре, чтобы из неё выдавить мурлыкающий стон?». — Серьёзно? Она только ухмыльнулась, и махнула на него рукой. — Я и не знал. Я думал, Ашаи просто служат Ваалу, как бы жечь огонь, ну ещё сделки заверять, ну больницы… — Служить Ваалу — это служить Сунгам. Всё, ты меня вымотал. Иди уже спи, ты же не заснёшь, у тебя сегодня день, как у некоторых — год. — Это точно. Доброй ночи, превосходная Ваалу-Миресли. — Спокойной ночи, Арад. Слушай, не болтай зазря о том, что мы говорили, ладно? А то я буду стесняться, уши будут прижиматься, мне будет некуда деваться, на улицу придётся не соваться. — Всё сгорит со мной на тофете, — провёл он себе рукой по шее. ** Арад даже не помнил, как дошёл домой по уже, считай, ночи. Вышла их служанка-дхаари, Седеси (полное имя её было настолько длинно, что не умещалось в один ряд даже убористого письма), всегда болеющая львица уже гаснущего возраста силы, крупная и совсем темно-серая. — Хозяин Арад, сегодня долго. — Обещался к знакомому зайти, дела, — дал он ей кнемиды и пошёл мыть лапы. — Тяжёлый день. — Оу, оу, — соглашалась Седеси, — оу. Хозяин Арад будет есть? Арад подумал, глядя на маленькую кафнскую пальму в прихожей, что мать достала у кого-то за какие-то неприличные деньги, и отец по этому поводу ворчал. — Буду, много. — Оу, это хорошо, все ужинали без хозяина, но есть много всего. Араду накрыть в столовой? — Нет, я на кухню пойду, всё на кухне, чтобы быстро. — Быстро, это хорошо, быстро. Как только они вошли на кухню, туда же зашла мать в домашнем платье, со счетами и лампой. — Седеси, ты иди спи, я ему сама дам. — Да, хозяйка, добраночь, Арад. — Доброй ночи, — уселся он за кухонный стол, забрав со стула тазик. Мать поставила счёты и мучилась с лампой, сняв её с потолка. Арад и себе зажёг лампу на столе. — Никак не могу досчитаться, — ворчала она. — Счетовода нанять, что ли… Ты говорил, что свинью зарежешь. Я поэтому чернолапца сегодня не нанимала. — Разве? Я забыл, мам. Дарзай мог бы зарезать. — Он ещё мал. Да и его тоже до вечера не было, еле к ужину приполз. Все поразбредаются, потом вас попробуй покорми, — злилась она. — Он не мал, ем двенадцать уже, — насмешливо сказал Арад. — Грива начнёт расти, тогда и может резать. Ты тоже что-то припозднился. — У меня дела были, — быстро сказал он. — И что, какие дела, где бывал? — Да что там… Сначала к Атару зашёл, его не было, правда. Потом — мастер советовал пойти на строительство одного дома, посмотреть. Из гимназии знакомого встретил, в центре. Потом ещё в одно место заглянул. Такой вот день. — Ты к мастеру чего не ходишь на занятия? — спросила Эвсуга. — Он мне дал дней семь погулять. Ещё у нас есть задумка поехать в Муур, покататься на фирранах. — Да-да. Только не на Цайке. Она больна, — вздохнула мать. — Что с ней? — Не знаю. Должен придти врачеватель, посмотреть. Я давно говорю папе, что две лошади нужны, а не одна. Най, не разоримся, — махала ложкой мама. — Там ещё свинья эта верещит, тобой не резанная, мешает ей. Седеси дала ей поесть, но она всё равно кричит. — Мам, утром встану — всё сделаю. — Какой-то ты серьёзный весь, — сощурилась мать на него. — День тяжёлый. Устал. — Читать ещё будешь? — Точно не буду. На сегодня новых знаний хватит. Мама повела ушами, побила ложкой о посуду. Потом подошла, наложила ему есть, и села напротив. — Раз ты такой серьёзный, то есть для тебя новости. — Какие? — взялся он есть. — Через дней так двадцать, это будет — как раз начнётся Пора Вод — должна приехать Мальструна-Ленайна, — заговорщически сказала мама. — Ленайна? — жевал он. — Она у праматери в Марне. Так я это знаю. — Мы сегодня говорили с её мамой, там, в общем… Я тебе пока этого не говорила, — мама говорила тихо, — папа ещё не знает, всё ли получится, но смотри: мы передали с ней письмо в Марну одному папиному знакомому, который служит в Регулате Закона и Порядка, на серьёзной должности. У него серьёзный чин, — мама говорила всё тише. — Этот папин знакомый имеет очень хорошие связи в Марнском университете, а также — представь себе — знаком с праматерью Ленайны. Он сможет сделать тебе очень солидную, приватную рекомендацию. — Ого. Звучит хорошо. — Ещё как, — закивала мать. — Возможно, он даже приедет сюда, по какому-то делу, и тогда наверняка захочет с тобой пообщаться. — Да? Хорошие новости. — Очень. Знаешь, мы, наверно, в гости пригласим род Инсаев, когда приедет этот марнский чиновник. Отца, маму, Ленайну. Если всё выйдет, ты будешь ей обязан. — Ленайне? За то, что повезла письмо? — живо уплетал он, смотря то на неё, то на тарелку. — Най, ей. Арад сделал очень задумчивую мордаху, закачал головой, многозначительно нахмурился. — Понимаю. — Вижу, тебе нравится. Мать страшно любила, если хвалили домашнюю еду. — Да… — Арад сегодня забыл отдать комплимент. — Это, мама, очень хорошие новости, — откинулся он на кресле. — А тебе она нравится? — вдруг спросила мама, сложив пальцы вместе. — Что? Еда? — смотрел он на мать некоторое время, а она — на него. — Ленайна? — переспросил с нажимом. — Мы с ней должны познакомиться поближе, — поднял мизинец вверх и взял себе ещё томлёного кролика. — Вот и познакомитесь, — пристукнула она по столу, словно решив дело. — В конце-концов, вы не раз виделись, вы же вроде знаетесь, немножко? Как она тебе, вообще, есть впечатления? — Да. Да. Маасси как маасси, они, мама, все похожие. Но совсем наша, чистая найса. За характер не очень знаю. Вроде весёлая такая, — вилял он вилкой, туда-сюда, весёлая-живая. — Хотя на свадьбе со мной рядом сидела — угрюма. Может, случилось чего. Ну, это давно было. — Вот именно, чистая найсаграя, прекрасной крови, — улыбалась мама. — Как твоя мама. Как твоя мама Эвсуга, и твоя праматерь Эвсуга, и прапраматерь Эвсуга, и так далее, и так далее, до шестого хвоста. И род её вполне достойный. Хорошее денежное достоинство, — отметила. — Ну, — жевал Арад, — разберёмся, мам. — Конечно разберётесь. Ну, ты ешь и иди спать, а я пошла. — Доброй ночи, мам. Мама обняла его сзади и поцеловала его меж ушей, а потом похлопала по плечу; так всегда, если у мамы хороший настрой. А потом действительно ушла, не забыв забрать счёты. Арад сидел, крутя вилку в руке. Почесал когтем нос. Снова кручение вилки. Иронически усмехнулся про себя. Облокотился о стол, измученно пригладился затылку, шее, закрыв глаза. Постучал ещё вилкой по столу, а потом — по лампе. Та жалобно зазвенела бронзой. Университет. Важный чин. Какая-то маасси Ленайна и что-то там о письме. Наверное, всё это были важные и хорошие новости. Наверное, о них стоило подумать. — А, ладно. Нет, ничего не лезет в голову. Он купался в тёплом каскаде впечатлений сегодняшнего дня, в котором научился стольким вещам, скольким не мог научиться, верно, за целый год; или, возможно, за всю жизнь, будь она другой; это — пока что — был самый счастливый день в его жизни; и всё это следовало обдумывать и вспоминать долго, очень долго, осмысление не займёт одну ночь безмятежного сна, о нет. Он глядел на пламя в лампе, качал головой, будто нечто отрицая: — Симсана… Симсана… Сим-са-на… Симсана. Как вообще всё это получилось, как… надо идти спать. Кажется, есть повод собой гордиться. Он, наверное, не всё сделал идеально. Но всё было правильно. — Да, — оскалился в улыбке он, проводя языком по клыкам. — Да. Вот так. Согнул валявшуюся на столе оловянную ложку, сгибая её большим пальцем. — Пришёл. Увидел. Отыграл. Ложка сломалась. Закрыл глаза, вспомнил моменты. Вот она крутится перед зеркалом. Вот она закрыла глаза, а он целует, подглядывая. Как она удивлённо рассматривает себя, запятнанную до шеи. Её случайный, влажный взгляд в уже полутьме, только одно мгновение. Её зубы (хорошие). Её хвост и всё то, где он берёт начало (вот очень хорошая). То, как она прикрывалась хвостом, и как это почему-то до неприличия привлекательно. Весь этот невозможный разговор с Ваалу-Миресли. Да он понятия не имел, что Ашаи-Китрах, и что вообще всё это… что с ними можно… что они, и я… — Ашаи-Китрах, — очень тихо сказал он вслух, прислушиваясь к каждому звуку. — Сёстры понимания. Затушил лампу, а ещё случайную, почти уже сгоревшую, тусклую свечку возле печки. Посмотрел в окно — в тёмную, безлунную ночь. Несколько раз ругнулся, самым скверным образом; злобы не было — то ли удовлетворение, то ли восхищение. Дотронулся носом к холодному стеклу, поелозил им, подышал на него. Прислушался, нет ли кого рядом. Отпрянул, закрыл глаза, пару раз ударил себя кулаком по носу. Подумал. — Да. Именно так. ** На следующий день Арад встал рано и в превосходном состоянии духа. Всё было быстро сделано: он — помыт, он же — сыт, свинья (а на самом деле — большой поросёнок) — заколота, зашёл к их кобыле Цайке, но та сидела. Арад почувствовал, что ей совсем нехорошо, она была равнодушна ко всему и не хотела вставать, мать правду говорила — больна; врачеватель должен быть здесь и сейчас. Постоял возле неё, не зная, что делать, потом пошёл к стреломёту. Арад делал метательные машины, любые, что вообще доступны пятнадцатилетнему львине. В детстве делал рогатки, самые лучшие, мог сделать лук, мог сделать арбалет (сделал целых два), но его любимым и самым бесполезным проектом был малый стреломёт на колёсиках, стреляющий длинными, массивными стрелами. Отцу было всё равно, братья веселились, служанка чрезвычайно его боялась, мать страшно злилась и говорила, что он когда-нибудь им убьётся, и что всё это — потрясающая дурость. Стреломёт был готов и абсолютно действенен, пугающе действенен, и Арад аж потерял от этого прежний интерес, ибо пока он делался, не без чрезвычайных трудностей, то сам процесс был смыслом; теперь же готовое оружие пробивало доски, двери, все доспехи, и вообще всё что угодно, и что-то слабо представлялось, что делать с такой разрушительной силой. Ему подумалось, что имеет смысл так однажды убить свинью: дать по ней из стреломёта, а потом добить так, ножиком в сердце или молотом по голове. Но предполагались осложнения, ведь если не попадёшь хорошо, то пока её поймаешь, она всё вокруг перевернёт, кровь, визг, потом попробуй объяснись. Первое расстройство принесла мама, объявив, что сегодня будет плохая погода. Мама не ошибалась в погоде, предсказывая по небу и птицам (родовой навык, все Эвсуги так умели). Второе — отец, после того, как Арад объявил на позднем завтраке о том, что пойдёт на ярмарку: — Отлично, возьмёшь братьев с собой. — Папа, ну зачем? Там будут только мои друзья, ну что я с ними буду делать? — Ахаха, — Дарзай и Аярр смеялись. — Возьми. — Папа, может они сами? — скривился Арад. — Ты же не на свидание идёшь, а на ярмарку, — начала резонить мать. — Можешь их взять. Мы вообще все можем пойти. — Я не смогу, — быстро сказал отец. — Мама… Я на свидание не пойду, но там могут быть львицы, и я могу вдруг взять одну погулять. Там будут танцы, и… — То есть? А как же Ленайна? — Что Ленайна, что мне до неё, она в Марне! — возмутился Арад. — А я — тут! — Ахаха, — не унимались братья. Мама зашипела на них. — Это будет воспринято несерьёзно, Арад, если ты будешь искать себе быстрых отношений, развлечений… а она приедет, и узнает, а она узнает. Тем более, если она придёт сюда, с отцом и матерью. — Что ты его пилишь, ему пятнадцать лет, ему ещё далеко до всей этой серьёзной кутерьмы! — начал злиться отец. — Ахахаха! — братья были в восторге от веселья. Мать бросила взгляд на отца, обещающий расправу, но потом. — Мама, я понятия о ней не имею, мам, — со смехом хмыкнул Арад. — Или у тебя кто-то ещё на примете? — вдруг спросила мама. Момент был какой-то очень удачный для слов, они будто прозвучали в полной тишине. Потекли неловкие мгновения. — Конечно. Все львёны от тринадцати до восемнадцати в радиусе, эдак, льенов двадцать. Папа улыбнулся, братья стали показывать на Арада и корчить ему морды. Дарзай бил себя в грудь, Аярр показал очень непристойный жест: указательный палец правой руки заходит в кружок, сделанный пальцами левой руки (где он, вымесок, только его увидал?); за что и поплатился — мать заехала ему по ушам так, что тот чуть не упал. — Возьмёшь братьев, хотя они, я вижу, этого не за-слу-жи-вают! Да? — разозлилась мама, встав и всучив служанке одно из пустых блюд. Никто не хочет говорить серьёзно о серьёзных вещах в этом доме, полным самцов. — И вообще, погоды сегодня не будет. Наверное, и ярмарки не будет. Так и случилось. Погода сильно испортилась, стала тяжёлой, гроза чувствовалась носом, она была неотвратима. Арад узнал, что ярмарку перенесут на дня два-три, и это — точно. Тем не менее, на шестой час, как и обещал, он вышел из дому, правда, в повседневной одежде, а не праздничной. Зато взял короткий меч, хотя всё ходил с ножиком, как и все, потому что меч мешается. Он пришёл к дому Симсаны и Миресли, укрытый плащом сверху и с мокрым хвостом, грязными лапами, но в прекрасном настроении. Ничего не могло его сбить. «Просто скажу, что ярмарки не будет. Но пришёл, как обещал». Постучал, сначала осторожно, но дождь ведь льёт, потому постучал сильнее, а потом даже и в окно; дома точно кто-то был, он видел зажжённый свет. Вдруг рыкокрик львицы, причём такой, что Арад думал — кого-то убивают. — Что за… Тем временем решительное открывание двери, и вот — на пороге Симсана, в одной только шемизе с поясом: — Арад? — удивилась она, впрочем, не очень сильно. Выглядела она оживлённой, занятой. — Что происходит, кто рычит? — Хаману Ульра, она у нас. У неё пошли короткие схватки. Ой… Она спрятала ткань с кровью за спиной, с которой всё это время стояла. — Да я не боюсь крови, — усмехнулся Арад. — Тебе её нельзя видеть. Слушай, Арад, сегодня ничего не выйдет, — быстро закачала она головой. — Вижу. Ярмарку перенесли, но я обещал зайти, и вот — зашёл. — Симсана! Кто там?! — голос Ваалу-Миресли обещал разорвать на куски того, кто посмел. — Это… — очень помедлила Симсана с ответом, наверняка пытаясь приврать, а потом сдалась. — Арад. Он уже уходит! — Покажи коту масло! Жирный кот! Скажи пусть катится, иди сюда! Симсана, глядя на Арада, сморщила мордочку, показала зубки, прижала ушки: ей стало неудобно. — Жирный кот? — Араду стало смешно. — Не злись, она вспыльчива бывает. — Нет проблем, — потёр он нос, — я покатился. — Постой, — обернулась она, словно заглядывая вовнутрь дома, потом легко подскочила к нему и поцеловала. — Теперь иди. — А как она? — Кто? — почти закрыла двери Симсана, и просунула в них носик с мордашкой. — Ну, хаману Ульра. — Ничего, работает. Решила дома детей не пугать. Она сможет, она легкородка, — посмотрела Симсана вверх, словно пыталась там найти ответ: чего это он спрашивает о таком? Потом фыркнула, наморщилась, сощурив глаза, и улыбнулась: — Всё, целую. Хлопнула дверью, и Арад застыл с поднятой рукой. Две вещи оказались восхитительны, за ними стоило идти: её лёгкий подскок с поцелуем, и это «целую» в конце со странным, но очень привлекательным жестом, которого от львиц он ещё не видел ни разу: она выдыхает, но не просто, а будто на тебя, для тебя, и при этом улыбается. ** Через три дня, в этот прекрасный предвечер, тёплый и приятный, он снова подходил, нет же, подъезжал на двуколке (та ещё комбинация: лошадь он выпросил у папиного друга, причём с условиями и обещаниями, ибо их лошадь таки совсем поплохела, двуколку взял из дому) к её дому. Он приоделся в пасну, прямо как в гости к магистру, такая парадная тога (это тоже стоило кой-чего: мать на выходе всё-таки отметила, что как-то он уж подозрительно хорошо выглядит). Подходящий внутренний кошелёк взял у отца, у него же — инкрустированный заспинный нож, ибо только такое декоративное оружие подходит к тогам и паснам. На кисти — широкие браслеты, уже свои, подаренные мамой. Сложнее всего было с гривой: она уже вроде как есть, и вроде даже солидно подросла после судьбоносного дня со Симсаной (не врут, право, действительно что-то есть в этом запахе львиц, от него делаешься такой, как надо), но ещё не хватало, чтобы там умасливать, косы делать, всякие побрякушки вешать или же стричь. Решил просто всё помыть и расчесать, и делов. Чистейшая авантюра: с того дождевого дня он не виделся со Симсаной, и тогда они не условились, когда встретятся в следующий раз, ибо хаману Ульра и обстоятельства. Арад переживал. Во-первых, её могло и не быть, хотя именно сегодня ярмарка, и если она сообразит, а она очень сообразительная, как понял Арад, то Симсана должна догадаться, что он придёт (приедет, приедет, какое там придёт), причём точно в такое же время, как и в прошлый раз. То бишь в шесть. Во-вторых, он переживал, только уже втайне (даже от себя) за вот что: они появятся вместе на публике во весьма недвусмысленном статусе — как лев и львица в отношениях. Сын судьи и ученица Ашаи-Китрах. Уже даже не с проспектом отношений, как говаривала тогда мама, с её фансиналльным словарём. А уже с самими отношениями. Ну и что, что такого, им же пятнадцать-шестнадцать (он в Пору Вод рождён, шестнадцать вот ещё чуть-чуть, и будет), юная любовь, увлечения юности, Ваал мой, большая новость. Но наверняка об этой новости узнает мама. Узнает отец. Всё будет дефинитивным. Всё будет явным… Прямо отолгаться не выйдет. Или выйдет? Мама будет недовольна, он уже знал это: на Арада у неё были родовые планы; она ничего не имела против Ашаи-Китрах, кажется, но она хранила кой-какие ожидания, в кои не вписывались ни Симсана, ни любая маасси-львёна вообще, а только правильная (в нужном месте, в нужное время), ну или правильные. Так, с мамой такое, всё-таки он лев, что хочет, то и делает. Хвостощуп, взятки гладки, всё можно на это списать. Отец. Отец, отец, отец… «Он будет тоже недоволен, но его досада будет иной природы», — холодно думал Арад, почти подъехав. — «Он — анваалист. Я — анваалист. Я такой — благодаря ему. И вот я — имею дело с Ашаи. Измена. Интеллектуальная. Нет. Принципиальная, измена принципам. Он их ненавидит. Он радуется, что их ненавижу я. Ага». Он слез с двуколки возле дома, привязал чёрную, как ночь, кобылу к закрытым воротам дома Ваалу-Миресли (и Симсаны). Незнакомая с ним, лошадь не давалась, и всё было сложно. «Но я ведь просто Сунг. Я не судья, не учусь даже праву, я просто себе молодой Сунг. Мне можно. Мне даже нужно искать связей с Ашаи-Китрах, этого хотят вообще все кругом; любой урод, каждый в своей жизни пытается поиметь хотя бы одну, а я вот поиграл в первый раз — и с Ашаи. Нет бы всем радоваться за меня, что маме, что папе. Всё всем не так. Ладно, давайте так: я, в общем, против ваализма, но мне нравятся две Ашаи-Китрах. Нет, три. Так можно?». Управился с привязью, зашёл через калитку. «Вообще, я ещё так устрою, что не только поиграюсь впервые с Ашаи-Китрах, но и трахнусь. Сенсационно: анваализм бьёт противниц прямо в…» Не додумал, так как двери открылись, и из них вышла задом, не глядя, Ваалу-Миресли. Тащила она ведро в одной руке, в другой — волокла по земле мешок. За ней вышла Симсана, в своём обычном платье мастерицы жизни. Они его увидели почти сразу; он остановился, скрестив руки. — Ваал мой, какой львина, — первой сказала Ваалу-Миресли. — Праматерь-Ахлия, ты такое видела? — посмотрела она в небо. — Зачем Ваал посылает такие искушения, воследствие которых нестойкие назначению сёстры и ученицы впадают в саахри, и бросают сестринство извиняющейся Церемонией Прощания, чтобы стать жёнами добрых Сунгов, не принимая истины, что они уже замужем за всеми, и только их служение даёт жизнь Его огню! Это было очень даже ораторично. — Похоже на цитату, — заметил Арад, и очень глубоко кивнул. — Добрый день, превосходная Ваалу-Миресли. Привет, Симсана. — Ой… — ойкнула та, а потом начала жрать глазами наставницу, держась обоими руками за стенку сзади. Они обменялись взглядами. Очевидно, очень многое там происходило. — Ладно, — сдалась Ваалу-Миресли. — Иначе житья не будет. Только в этот раз. — Ну всё, Симсан, пошли, — понял Арад, что всё будет. — Ярмарка сегодня. Шесть часов. Я тут. — Я так не могу, мне надо переодеться. Я думала… — Значит, я попрошу Фальсу тебя подменить, иди скажи это Ульре, — говорила ей Миресли, но Симсана смотрела то на него, то на неё, и слушала вполуха. — …думала, ты придёшь сначала так, чтобы договориться… — …ты меня слышишь? — легко забила в ладони Миресли. — Я подожду, ты одевайся, — успокоил Арад. Симсана мгновенно исчезла в доме. — Только Арад, в дом — ни лапой! — вдруг обернулась Миресли к нему. — Что, вообще никогда? — Шшшш, не кричи. Да нет же, сегодня! Там роженица и трое львёнышей! Львы не идут, где роженицы, нельзя им, понял? — Знаю, превосходная, не буду идти. — Зачем я это позволяю, ума не приложу. Она ведь должна… Приведи её раньше полночи, понятно? — показала на него пальцем. — Хорошо, превосходная, верну раньше полночи, — провёл он рукой. Переживать не стоит. — К десяти лучше, — надумала Миресли. Взяла ведро, закрыла дверь, неосмотрительно оставленную Симсаной. — Не боишься? — вдруг спросила. — Нет, сиятельная Ваалу-Миресли очень приятна, на самом деле. И цитаты интересные. — Хватит тебе шутки шутить. Я не о себе спрашиваю. — А о чём? — Ты знаешь, о ком. Как это возможно? Как она из говорливой, немного забавной львицы возраста силы превращается в эту тёмную волю взора? Арад не выдержал, опустил глаза, хотя всегда был силён в играх взглядов. — Не боюсь. Я ведь Сунг-найсагриец. Ничего не запрещает мне быть в обществе Ашаи, только поощряет. С этим согласна мать. И отец. Тоже. — Ты мне неправду говоришь, но ничего, я вижу, что не со зла, — стояла она, и Арад сейчас мог поклясться (светотипическая память), что точь-в-точь, в той же позитуре, как та самая грустно-сосредоточенная дисциплара из Симсаниной книги. — Ваалу-Миресли, мне совет есть? — вдруг спросил он. «Кстати, да», — подумал он. — Есть, но не дам. Решай сам. Иначе сломаю твою волю, и будешь меня винить, а не себя. А тебе важно сейчас решения принимать самому. — Это, наверное, всем всегда важно. — Нет, Арад. Иногда нужно, чтобы решения принимались за нас. Особенно, если ты — львица, а не лев. — Хм. Даже Ашаи? — Какой саркастичный пример, — язвительно сказала Ваалу-Миресли. — Мы даже не выбираем того, что входим в сестринство. — Хм… — До полуночи, а лучше к десяти. Она и так не досыпает. Хорошего вечера, сильный Сунг. — Приятного вечера, превосходная. Ваалу-Миресли взяла ведро и мешок, прошлась немножко, а потом, словно поняв тщетность всего, развернулась и просто зашла обратно в дом. Арад постоял, покрутил хвостом, потопал лапой. Вдруг вышла Симсана, вообще-то довольно быстро, Арад внутренне приготовился, что всё подольше будет. Резво повернувшись, она закрыла дверь и подошла к нему. — Я, наверное, выгляжу ужасно. Вообще-то, он впервые в жизни видел её в чём-то другом, чем её обычное грубое платье. И это нечто было куда лучше. Украшений, браслетов и чего другого на ней не было, даже амулета наставницы — тоже. Только серебряное кольцо сестринства на пальце и неизменное железное — в ухе. Ещё были лёгкие, ненавязчивые, почти незаметные подвески в ушах. — Ничего страшного, буду с ужасно красивой. — Снова ты меня лжёшь. Ой, а мы что, едем? — Ой да. Помог ей взобраться на двуколку, сел сам, и только потом вспомнил, что не отвязал лошадь. Посмотрел на неё, засмеялся, слез обратно, сделал всё, как надо, снова посмотрел на неё (она уже успела удобно усесться, лапа за лапу). У её платья (серо-зеленоватое, с узорчатыми найсагрийскими вытачками по всем краям) был странный подол. Он был косой, и лапа Симсаны в нём виднелась уже бедром, чуть выше колена, ибо в нём оказался ещё и разрез. Он такую откровенность видал, но только на всяких вечерах, пирах, ужино-приёмах, вот как у магистра тогда. И поехали. Она заговорила, необычно быстро: — Пришлось взять вот эту свиру. Я так спешила, не хотела, чтобы ты ждал. Подпласис у меня оказался ну совершенно не готов, я не догадалась, что ты придёшь. Просто какие-то невероятные дни, — сказала радостно она, и быстро добавила, — в смысле, бешеные: то надо сделать, сё. Прости, я недотёпа, не догадалась. А куда мы едем? — Да поедем, прокатимся по круговой, пока эта кляча не устанет. А потом пойдём. — Кляча? Арад, ну ты чего, лошадей не любишь? — Нет, не очень, если честно. Было бы весело, если бы фирраны могли повозки таскать, они мне больше нравятся. — Это было бы смешно, а не весело, они же так красивы. Наши сородичи! Ко всему: они к хозяевам привыкают; я слышала, только их катают. — Ну да. — А ты катался? — игриво спросила она. Кажется, ей вправду хотелось бы на фирране проехаться. — Сзади, пару раз. — И как? — С непривычки болтаешься. Вообще, сзади на фирране не очень накатаешься, третий лишний. Там должен быть только ты и он. — Только ты и он… — повторила она. — Да. Возникла пауза, во время которой Арад объезжал какого-то льва с вилами на плече. Арад ругнулся на него, утёр нос, посмотрел на Симсану, потом — сверху вниз, на неё всю. Она последовала его взгляду — что такое? — «Взять свиру» — значит, это платье? — Да, свира, вот такая. Скромненькая, но я её люблю. — Она такая… интересная. Она мгновенно поняла, о чём он. — Несимметричный подол сестринства, нам можно в таком ходить. Свира, она вообще в дорогу, или там на каждый день. — Мне нравится, тебе очень идёт. — Спасибо. — А чего ты в ней постоянно не ходишь? — резонно спросил Арад, в этом он увидел несправедливость и неразумность. — Раз она повседневная. — Для мастериц жизни она не очень практична. Поэтому мы с наставницей и выглядим каждый день, как старые карги, — засмеялась она, очень искренне. — И эта свира так хороша для твоих потрясных лап. — Чем это они потрясные? — рассмотрела их Симсана. — Я однажды видел статуэтку пральвицы в одном богатом доме. Она была вся чёрная, и у неё были очень изящные лапы, которые так, знаешь, с любовью изваял скульптор. Так вот, они — несовершенная копия твоих. — Арад, я… Арад! Стой, стой! Они ехали по довольно богатой улице, не весть где, но из двора равнодушно выезжала огромная легатная телега, запряжённая двумя тягловыми лошадьми, в которую они чуть не въехали. Что она здесь делала — Ваалу одному известно. На ней сидел лев совершенно непонятного возраста, как это всегда бывает у старых воинов Легаты. — Что такое, сир? Засмотрелся? — Да, на неё, — честно признался Арад. Тот кивнул и зевнул. Потом добавил: — Смотри за ней хорошо. Откровенно говоря, Арад ждал шуток и пошлостей, и уже готовился отвечать, но не последовало ничего. Обогнав телегу, поехали дальше, выехали на окружную дорогу Галлена. — Фух… Кажется, я тебя немного отвлекаю болтовнёй. — Ничего, в этом весь смысл, продолжай, — потрогал он её за ладонь. — Вообще-то, у этой свиры на самом деле две юбки, верхняя и нижняя. Она такая, на все поры. Если нижнюю прокрутить, то ничего видно не будет, будет всё очень пристойно. — А ещё можно прокрутить? — Можно. Ещё — и разрез аж сюда будет, — показала она на самый верх бедра. — Аж куда? — Аж сюда, — снова показала она. — Аж сюда? — дотронулся он к её бедру, легко. Она ударила его по ладони, тоже легко. — Не отвлекайся, сейчас снова заедем. Ещё в свире удобно танцевать, а то в таком пласисе, как у меня, не очень натанцуешься. «Вот ведь, платье с регулируемым эротизмом», — подумал Арад. — «Додумались же». — Пласис — это что? — Это такое, знаешь, главное одеяние Ашаи. Они разные бывают, но, как правило, это такая, знаешь, праздничная одежда, или на ритуалы, церемонии. Вот, пласис ты видел у Ваалу-Арасси, той самой дисциплары, которую ты спас. Отпадный у неё пласис был, я бы за такой хвост себе отгрызла. — Ты помнишь её имя? Кажется, Симсана аж обиделась от такого вопроса. В недоумение упала. — Конечно, я всегда помню имена. — Надо же, я иногда за десятый раз не помню. — Ты тоже её видел только раз, и всё равно запомнил. Или вы виделись прежде? Ох уж эти львицы. Всё они улавливают, всё соединяют. — Нееет. Нет. Я ещё твоё имя с первого раза запомнил. — Почему? — игриво спросила она. — Оно красивое. Кроме того, ты мне сказала «без номена», а я даже не понял, что это значит. Стою такой и думаю: «Что она сказала, я не хочу выглядеть дураком». — Ты знаешь, почему я тогда так сказала? — после некоторой паузы спросила Симсана; чувствовалось, что вопрос не просто важный, и что это даже не вопрос; он дался ей весьма, весьма непросто. Она решила, что ему стоит узнать ответ на этот вопрос. — Да, — уверенно ответил Арад. Верно, она точно не ожидала этого короткого, властного «да». Она пригладила уши; даже, кажется, всерьёз задумалась. — И об именах, — продолжил он. — А каково твоё имя рода? — Имя рода? Моё? Вирд. Симсана, из рода Вирд. — Расскажи-ка о своём роде, о маме с папой. Они, наверное, очень тобой гордятся. Ашаи в роду ведь отличный знак, честь. Братья, сестрички? — Сейчас расскажу, — буднично молвила она. — А куда мы едем? — Я придумал так: сейчас вот тут проедем ещё по окружной, завернём на Тобрианскую, и заедем к одному папиному знакомому, оставим там повозку. А там пойдём пешком, оттуда к центру лишь пара шагов. — Это что… его повозка и лошадь? — вдруг голос Симсаны сорвался в дрожь, то ли от возмущения, то ли отчего ещё. — Нет, — спокойно, чуть нахмурившись, ответил Арад, стараясь понять, — лошадь не наша, наша болеет. А вот двуколка — наша. — А… — держала она руку у рта. «Что здесь такого, она что, хочет ещё покататься? Или ей не нравится, что не моя лошадь?», — почесал он гриву. — Хочешь ещё покататься? — Нет, давай, как ты придумал. Мы потанцуем? Он заметил, что голос у неё какой-то странный. Он посмотрел на неё, но она отвернулась, и чихнула. — Да, конечно. Без понятия, что там будут играть. — Давай всё потанцуем, что будет, без разбора. — Давай, — легко согласился Арад. — И купим сладостей? — Купим. Что ты любишь? — Да всё. Особенно то, что с мёдом. Я могу мёд ложкой есть, вот прям не останавливаться. — Ну ты даёшь, он же приторный. Остановились. Врата дома рода Марсан-Ашнари оказались закрыты. После раздумий, Арад пошёл к дому, пришлось похлопотаться; сын хозяина дома, этот надменный, околодвадцатилетний, худосочный счетовод, который так любил ещё пару лет назад подтрунивать над Арадом, когда приходил со своим папой и своей толстючей мамой, изъявил явное недовольство, что он приехал так рано, что он приехал, и что вообще. Пошёл с ним, в итоге, к повозке — открыть ворота, и завести лошадь с двуколкой; это доставляло ему очень явное раздражение. Когда подошли, то Арад увидел: Симсана уже слезла с двуколки и стояла к ним хвостом, глядя вниз на вечернюю улицу. — Рановато! Что, юнсир Арад, ты уже всё, насвиданился? — совершенно неуместно спросил он, поймав лошадь за узду. — Добрывечер, маасси. Симсана обернулась и просто кивнула ему. Арад заметил: скрещенные руки покоились так, чтобы виднелось кольцо сестринства; одна лапа спереди, другая сзади. — Нет, мы только начали. — Что, первый случай? — с насмешливой надеждой спросил тот. — Нет, — пожал плечами Арад, уже протягивая руку Симсане, мол, идём. Он не считал его за угрозу — тот просто был досадным кретином с дурацкими замашками. — Ну, шурши, чтобы всё склеилось, — почесал тот подбородок с язвительным видом. «Мудак», — подумал Арад, но решил не устраивать выяснений. — Но что у сира? — вдруг сказала Симсана. — Что «у меня», маас… Аша… Ашаи, эм, Ваалу-…? — видимо, он только теперь заметил, что перед ним Ашаи-Китрах, хоть ещё и юная. — Сир ведь ещё не шуршал, — подняла она голову выше. Арад понял, что Симсана сказала ему нечто совершенно ужасное, прямо попала точно в невидимую цель огромной стреломётной стрелой. Счетовод стоял с таким видом, словно сейчас ударит Симсану, и Арад весь напрягся; обыденное дело приняло какой-то дурацкий оборот. Он начал раздумывать, как всё это толком разрешить, подобрать слова, чтобы все спокойно разошлись (этот род, Марсан-Ашнари, в конце-концов, полезные друзья их роду — надо учесть), и так далее, но Симсана взяла Арада слева под руку. И протянула руку сыну рода Марсан-Ашнари, левую, с кольцом — для поцелуя. Арад почему-то был уверен, что сын рода Марсан-Ашнари не поцелует ладонь. Неучтиво, грубость, отрицание манер обращения с Ашаи, да, но эта мгновенная, бессмысленная напряжённость, наверное, уже не позволяла этого сделать; жест Симсаны излучал повелительство, большой каприз, она была слишком вправе; Арад не принял бы такое в свою сторону, такое падение под лапу безгривой, тем более, если ей пятнадцать, а тебе — целых двадцать. Лучше всего будет сдержанно разойтись, выдавив прощание. Но тот взял её руку — двумя руками — и благоговейно, покорно поцеловал. И во время этого: — Ваал, склей сему Сунгу возможность хоть немножко пошуршать, — она медленно, раздельно, церемонно говорила каждое слово. Это было слишком; то есть, формально, сначала было правильно, манерно, и обычно для Сунгов их положений, возрастов, статуса, ничего особенного, так и должно быть, а благословение можно было воспринять как молодёжную, дурацкую шутку. Но по содержанию это было так издевательски и так сучески, что Араду аж стало жаль счетовода. В конце-концов, он его никогда не воспринимал серьёзно, его колкости были просто неудобной глупостью, которую легче обойти, чем всерьёз пнуть. Арад ему сдержанно кивнул, хоть тот и не видел, как-то даже полностью и не выпрямившись, и повёл Симсану вниз по улице, и она повелась мгновенно, словно зная, когда вместе с ним сделать шаг. Отошли. — Хлёстко ты его. — Он урод. Не имей с ним дела, — зло, знающе предупредила Симсана, как охотница, указывающая на ловушку. — Тебе стоило заехать ему по морде. — Симсани, это не такое простое дело: заехать по морде, по мелкой причине, в праздничной одежде, на свидании с львицей, от которой у тебя идут волны по шерсти, какому-то случайному дураку, отец которого отлично знает моего отца. — Много думания, — молвила она, и громко выдохнула, сморщив нос. — Знаешь что? — остановил он её. Она посмотрела на него большими, вдруг испуганными, влажными глазами, и молчала. Именно так: Арад увидел страх. Он совершенно не понял, почему страх. Она что, боится его? «Львы не решают дела простой болтовнёй, а он — болтун, дразнившийся с детства, пронёс привычку до этого дня, умеет только открывать рот, кому какая разница?», — так он хотел сказать. Но Симсана не выдержала: — Прости… Прости, Арад. Ты, наверное, думаешь, что какая-то злая дура. Я всё порчу… Он закрыл ей рот, ладонью, быстро. — Не смей обижать лучшую львицу Империи. Медленно убрал ладонь и просто, легко поцеловал. — Хей, да я уже о нём забыл, — раскинул руки. — А то будем только о нём и говорить: он сделал то, брякнул сё, — кривлялся Арад, а она смеялась с влажными глазами, утираясь, вся в эмоции (преувеличенной, как для Арада, но ох уж эти львёны), — он такой, он сякой. Так и вечер проведём. Я хотел сказать: помнишь, на чём мы остановились? — дотронулся к её груди, у шеи. — На чём? — навострила она уши, вся открывшись, и, кажется, она имела в виду поцелуй; Арад устоял искушению — они были на улице, они не были одни, и молодым Сунгам не одобряется на публике показывать чувства. — Ты, твой род, твои родители и все-все-все. О том, как они тобой гордятся. Знаешь, я не буду удивлён, если у тебя окажется род высокого достоинства, во всех смыслах. — Ахах, да, остановились, да, на этом — с робким смешком молвила она, будто чуть задыхаясь. С неё не сходила непонятная Араду эмоция, некое сверхизливающееся чувство. Хоть, в целом, он не имел никакой проблемы с тем, чтобы львёна была львёной, но всё-таки он уже внутренне настроился, что эмоции Ашаи-Китрах более дрессированные, подвластные, более точные. Всё, глубоко вдохнула, провела ребром ладони по центру тела. Поменялась, успокоилась. Ему нравилось, что она волнуется, оттого Арад наполнялся уверенностью. Всё-таки первое настоящее свидание, по-найсагрийски — случай, выход — это не шутка, а для неё оно точно первое. Да и для него, считай, тоже. Но право — об этом никому не стоит знать. Они повернули за угол, и стала видна ярмарка, шагов так триста впереди. Шатры, лотки, Сунги, дхаары, стражники, бессменный приставучий львина с рожком, повсюду огонь и звук огромного барабана — всё там. — Най, смотри, сколько там всего. Идём, Аради! — Пошли, о львица-загадка. Дочь доминарра Легаты. Дочь обедневшего патриция. Дочь регула. Она засмеялась. Но не ответила. Арад вдруг кое-что понял: «Дурак. Она, скорее всего, простого и невысокого происхождения. Не ставь её в позор, смени тему, живо». — Так, если там не будет обещанных акробатов с тарелкой, то я кого-нибудь укушу, честное слово. — Кусяй, — очень живо согласилась Симсана, и засмешилась. — Кусять? — Да. Только не кого-нибудь. — А что-нибудь, да? Она не ответила, но посмотрела на него с усмешкой. Они вошли на площадь (Симсана держалась ему под руку, никто из них никого не отпустил, и чем ближе подходили, тем сильнее хватка у каждого) — всё, дороги назад нет. Ну здравствуйте, добрые Сунги, взглядов уже не сосчитаешь. Чашу Ваала, ту самую, многострадальную, уже зажгли, возле неё толпились львята. Возле неё также стояла Ашаи-Китрах, немолодая, с серьёзным таким венцом, в платье опасного красного цвета, и амулетом Ваала с таким же опасно-красным камнем; Арад знает её с виду, чисто внешне, она местная, галленская, это точно; с ней приветствовалась Симсана; Ашаи не посмотрела на Арада, но ответила на их совместное приветствие (что-то длинное и правильно-подходящее говорила Симсана, а он просто добрый вечер, да и сиятельная, да и всё). Голов вокруг было уже много. Танцев пока не было (кто-то просто бил в неровный такт по военному барабану, а то, что барабан военный — Арад узнал по виду и звуку), акробатов следовало ещё найти, их на площади не оказалось (выбор акробатам будет невелик: или площадь, или аллея возле его гимназии, она тут, рядом). Подошли в торговке сладостями, купили у неё большие медовые соты (для Симсаны). Ха, она так-то не врала, что любит мёд. — Ладно, давай пройдёмся, посмотрим, что к чему. — Ахам. Кстати: танцы будут вот тут, — показала на южную сторону площади, где издевались над барабаном. Она говорила это так: томное «А…», а потом безвольное, расслабленное «…хам». — Расскажи мне, что там хаману Ульра? — Да ей фоть бы што, — начала жевать Симсана соты, и это оказалось смешно. Она виновато засмеялась, мол, прости, и начала их просто лизать, глядя на толпу: — Я ей завидую, она так легко рожает, хоть и сильно рычит, когда схватки, аж уши закладывает. — И что, правда три сына? — Представляешь. Она ещё отлежится у нас денёк, а завтра, наверное, уже домой отправим. Арад решил сладкого себе не брать, потому что он настоящий лев, а не что-то там, и вместо этого купил себе у другой торговки-тёмношерстки (юга), с залихватской повязкой на глазу (Арад сам такую захотел), свинины с самыми острыми специями, которые только есть (Арад сам так захотел) на тонком, длинном ноже. Правда, торговка захотела залог за нож. Дура. Да кому такой нож нужен. — Братья одного возраста будут, хорошо им. А то с младшими — одна мука, — сказал Арад. — Почему это? — очень удивилась Симсана, облизывая соты и глядя на него. — Да всё надоедают, — смотрел он на неё. — Пример: хотели со мной пойти сегодня. — Мог бы и взять, — пожала она плечами, взмахнула ладонью, жест понравился Араду: эдакая небрежность. — Мы же на свидании, — Арад попробовал мясо с ножа и понял, что его не обманули — мясо оказалось таким острым, что поначалу он даже не понял, что происходит. — Мы ведём себя только прилично, как приличные Сунги, — лизнула Симсана снова свои соты. — Только прилично. — Мы целовались на улице. Аааа… — зажмурился Арад, слёзы сейчас потекут. — Что, жжётся? — высматривала она его, навострила уши. — Нееет, так, слегка, — потёр он ладонью морду; может, поможет. — Мы только раз целовались, — вернулась Симсана к мёду, рассматривая окружающее, — мы так больше не будем. А братья твои потом бы попросились домой, или разбежались по ярмарке. — Нет. Они когтями бы в нас вцепились, вертелись кругом и дразнились. — Им сколько? — Дарзаю — двенадцать, Аярру — восемь. Или сколько там ему, — Арад еле говорил. — Девять. — «Или сколько там ему». Ну ты даёшь. Арад пожал плечами и понял, что сейчас будет весь мокрый от остроты. — Слушай, дай я твой мёд откушу. — Что, мясо с мёдом? — удивилась Симсана. — Ладно, на. Хорошо, что смотрит в сторону, высматривает танцы. — Спасибо. Стало вроде полегче, но лучше бы чего попить. Симсана же, получив обратно свои соты, лизнула их снова и прямо застыла на месте. А потом зажмурилась, прижала глаза, выдохнула: — О Ваал, Арад. Я сейчас сгорю. — Что такое? — Арад уже понял, что такое. — Ты только откусил, а теперь всё острое! — открыла она рот. — Идём, я знаю, что делать. Он потащил её за руку, а она побежала за ним, не в силах закрыть рта. Хоть в той таверне, где они с Арасси однажды имели разговор, уже было куча хвостов, и никому особо не дела до двух подростков не могло и быть, но Арад так решительно пролез к таверничему, так сразу знал чего хочет и прямо сразу заплатил, что они имели по две большие кружки кафнского шериша неправдоподобно быстро для ярмарочного дня. Пили оба молча и жадно, выпили всё, только потом вышли наружу. — Вот ты меня отмучал, — оперлась она о столб накрытия таверны, обмахиваясь ладонью. — Вкусный напиток, кстати. — Хорошо, что не поцеловались, правда? — поставил он руку на столб, словно на свою собственность. — Оно острое, Арад! Как ты это ешь? Прямо красная острота, ой Ахлиа-праматерь, пощади! — Красная острота. Напоминает мне о красном платье той Ашаи, что мы встретили. И её красном камне в амулете. Всё красное. — А, Ваалу-Сизэ, — показала Симсана на центр площади. — Такой красный пласис — это знак сильной игнимары. Ой, жжётся… Только Ашаи с сильной игнимарой такой носят. — Сильная — это как? — В две руки, или если горят предплечья, хвост. Даже уши, — Симсана пыталась облизываться, но это ей давалось с трудом. Кто-то поздоровался с нею, но она лишь кивнула. — Такое может быть?! — в свою очередь изумился Арад. — Ещё и не такое, — медленно говорила она, — почему же нет. Ещё у неё — амулет с рубином, а это знак того, что она не приемлет отношения патроната, вообще. К такой нельзя подходить с Церемонией Обращения. Такой ещё Вестающие носят. — И много таких знаков во внешнем виде Ашаи? — О, тьма их, — опёрлась она поудобнее о столб, и громко вздохнула. — А какие на тебе? — На мне? — осмотрела себя. — Хм… Ну, из очевидных: железное кольцо жизни, — стукнула когтем по кольцу, — значит, я — мастерица жизни. Или учусь. Самое важное. Моё отличие, — многозначительно сказала она, и Арад понял, что это важно. — Подвески маленькие, такие как раз для сталлы. Да и с такими танцевать удобней. — Вижу, ты с нетерпением ждёшь, когда мы потанцуем. — Вот не то что бы с нетерпением. Но жду. Дальше… Кате́ны на мне нет, как видишь, я просто её не умею носить, не привычна. Наставница — яамрийка, она меня не учила этому. Да если и носила бы, то танцевать лучше без неё. — Кстати, всегда хотел спросить: кто ты по прайду? — как бы между прочим спросил Арад. Пришлось над ней нависнуть, держась за столб, иначе кругом задевали. — Кровью матери — найсагрийка, кровью отца — тобрианка. Значит, найсагрийка. Так, дальше. На мне свира, одежда как бы дорожная, повседневная, но в ней тоже лучше танцевать, только не говори мне снова про нетерпение, я так-то терпеливая очень, очень-очень. В пласисе только фромал нормально можно, а в свире — что хочешь. Амулета на мне нет… Если бы был, то это ещё один знак, что я — ученица мастерицы жизни, но я решила не брать. Чтобы — снова таки — танцевать удобнее. Кнемиды я не взяла — чтобы танцевать. Вижу — ты тоже, и это хорошо. — То есть, ты Ашаи-Китрах, которая всем видом рычит: «Я пришла танцевать!». — Арад, ты невыносим, — почему-то возмутилась она. — Ты просто с меня издеваешься… Да! — Сейчас, вот допьём и пойдём, — уверенно сказал он. — Я пойду найду тех, кто там будет играть, мы их выследим, я их просто подкуплю. — Да ладно тебе. Дождёмся, — махнула рукой. — Нет, иначе я не доживу. Иначе ты меня просто разорвёшь на куски, моя львица сестринства. Потом сразу понял, что нарушил одно правило, о котором ему говорили. «Мой» говорит первой она, не ты. Ошибка. Она вдруг подозвала, пригласила его рукой. Он, внимая, прильнул, нахмурившись. Нет же, ближе, просит её рука. — Мой Арад, я расцарапаю тебя, чтобы ты разодрал меня, как сам Ваал, — прошептала ему на ухо «Твою мать», — подумал Арад, стало страшно и охотно одновременно. Это было слишком горячо; это было слишком по-взрослому; в этом было нечто запрещённое; это было слишком много, слишком быстро, слишком. Она отпрянула, и снова, то же самое, прямо как тогда с ударом: большие, испуганные глаза, рот ладошкой прикрыт, немедленное как бы прошение прощения. Это сказала не она, нет, это кто-то вместо неё, не может быть, какой ужас, какая пошлость. Арад успел только почесать за ухом, как тут задули в огромный, тяжёлый, пробирающий до дрожи городской горн, тот самый, что у входа магистрата. Потом все затихли. Значило это или неимоверное хулиганство, оглашение чего-то важного или… начало праздника, а значит… если это ярмарка к концу Поры Огня, то значит, забили в несколько тамбуринов, значит — начало всеобщих танцев! — Идём. Дважды её упрашивать не пришлось. При любых всеобщих танцах есть те, кто выводят остальных, приглашая (даже укоряя) своим примером. Арад не боялся внимания, так-то и вообще, но тут с Симсаной они выходили, считай, первыми. Симсана шла гордо и вызывающе, спереди него, в танце сунгмтари так позволено, в сунгмтари вообще много всего позволяется, и танцевать его можно так по-разному, он любому подойдёт. Мало того, она правую руку подняла, вот же бахвальство, так ведь делают только в серьёзных танцах, а не на ярмарке, где все — кто во что горазд. Это, безусловно, привлекло внимание, и это пугало Арада: если кто вдруг упустил их из виду в этот вечер, то сейчас точно заметил. «Ну, конец тебе, Арад», — подумал он сам себе. Как же будут надоедать вопросами потом. Особенно дома. Будут? Конечно, будут… Когда пошёл барабан (в который бил лев, стоя на нём лапой, и лев был совершенно зверско-бандитского вида — его Арад не знал) под тамбурины (а эти львицы знакомы — играют в Галлене когда придётся на чём придётся). Решили начать с медленной «Солнце-север, луно-юг». Арад присматривался к Симсане: медленный сунгмтари можно танцевать совсем просто, можно посложнее, можно заморочиться и всё делать прямо по искусству; по крайней мере, из того, что знал. У Симсаны, похоже, была вариация между вторым и третьим, такой он ещё вроде не видел; прямо вот с первых движений, когда она начала крутиться вокруг него, он понял, что Симсана так-то действительно умеет танцевать — в том смысле, что её учили, а не что она хаотично научилась на всяких празднествах, как большинство. Арад занервничал: такая партнёрша будет замечать твои промахи, тут можно упасть мордой в грязь. Ну хорошо, что любой сунгмтари снисходителен к умению самца: если ты заучишь пару нехитрых движений, входов-выходов и тому, что её надо всё-таки вести, но остальное она сделает сама, то проблем быть не должно. Их и не было. Очень быстро он перестал обращать внимания на окружающее, всё смешалось в простое сине-чёрно-жёлтое пятно под вечерним небом; единственное — танцевать было свободно, ещё не все вылезли к танцу, и это хорошо (скоро так не будет). За медленным сунгмтари снова пошёл медленный, теперь уже играли только львицы на тамбуринах и пели «Ничего не случилось», и Арад подумал, что начинать с медленных и грустных вещей как-то не то. Потом вспомнил, что так празднества начинают, если недавно кто умер важный, или ещё какая беда приключилась; но не знал ничего ни о первом, ни о втором. Всё получалось, он ещё не расслабился (выпить бы), но всё шло, как надо. Они понимали друг друга, иногда — на маленький миг — встречались взглядами, Симсана неизменно улыбалась. Сразу после второго танца она бегом залезла себе под ворот, расслабив его и пояс, и что-то там сильно поправляла. Не удовлетворившись, закусив губу, полезла прямо через подол. Ну, наконец-то, что-то там получилось. — Мрррям. Забыла, — продемонстрировала результат стараний, повернувшись к нему боком и вытянув лапу. Это она провернула нижнюю юбку, и теперь разрез шёл почти всему бедру. Арад одобрил, кивнув. Он хитро ей улыбнулся. А она не осталась в долгу — оскалилась с улыбкой. — Сними пасну, — посоветовала, глядя на музыкантов, словно опасаясь пропустить начало следующего танца. Да, хороший совет, но где бы одежду так оставить, чтобы ей не приделали лапы или просто нечаянно разорвали? Подумав, решил забросить на перегородку между столбами навеса таверны. — С кем это так танцуешь, Арад? — спросила его хаману, прямо поймав его рукой. Это — одна из подруг матери, бывавшая у них изредка в гостях. Вопрос был, безусловно, не для того, чтобы узнать, с кем (это ясно, а кому не ясно, тот может спросить у подруги). — Добрывечер, хаману. С Ваалу-Симсаной. Ученица мастерицы жизни Ваалу-Миресли, — утёр он нос, выглядывая, где там Симсана. — Так танцуете! Аж, кажется, неровно дышите, — в «шутку» сказала её дочь, стоявшая рядом — львица лет двадцати, замужняя, известная своей неимоверной тягой к сплетням. — Да, мы сплелись, — просто ответил Арад. — Прекрасная львица. Да, сплелись, встречаемся, у нас случай, в отношениях. Ну его всё, что отрицать. Самочьи уловки и сети нельзя обойти, предупредить или обезвредить, прямо все; рано или поздно в какую попадёшься. Но есть против них неотвратимое оружие: их можно разорвать на куски ножом. Сплетница от восторга не нашлась, что ответить. — Дай пасну, не бросай, — поняла подруга матери, что Арад хочет сделать, и не дала, аж прямо силой. — Я сохраню. — О, спасибо, хаману Мааши. — Иди, иди, не беспокойся. Арад вернулся к Симсане, а она, как и некоторое другие танцоры, наблюдала на заминкой у музыкантов, что расположились возле огненной чаши Ваала. Музыка не начиналась, ибо зверольвина с барабаном что-то спорил со львицами с тамбуринами. Те его обступили, и что-то ему втолковывали, шипели, одна из них даже стукнула его тамбурином по голове, что он снёс с безразличием. Пришёл ещё один львина, и ещё, и ещё один; первый принёс простенький рожок, второй — сурму (этот длинный, змееподобный, тонкий инструмент Арад даже раз испробовал в игре, и он превосходно запомнил конец его раструба в виде голой львицы), третий — ещё тамбурин, но какой-то очень большой. — Что это они? — спросил Арад Симсану, и взял за руку. — Да вот этот с барабаном, — он почувствовал, как её пальцы вплетаются в его, а не просто позволяют себя обнять, и это было такое поглощающее, хорошее чувство, — сказал, что тамбуринщицы устроили поминки, а не праздник. И обозвал одну из них. — Что теперь, музыки не будет? Ответа не последовало, так как заиграл быстрый сунгмтари. Снова всё — кроме нее — стало тёмно-оранжевым пятном. Это была работа, всё было серьёзно. Было бы хорошо потанцевать фромал, да: можно и поговорить во время него, и не устаёшь сильно, и вообще всё так чинно. Это же — быстрая дичь, и Симсана требовательна, и чем быстрее ты кружишься (а быстрый сунгмтари — это и есть одно кружение), тем больше ей нравится. После первого быстрого танца он понял, что с ней церемониться не надо; дальше он жёстко вёл её, но, казалось, чем сильнее и грубее он это делает, тем лучше — она со всем справлялась, всё могла стерпеть, даже нарочито жестокое обращение. Несколько раз Арад о кого-то стукнулся. Один раз Симсану попытались между танцами украсть, она не далась, прильнув к нему, а потом в умном манёвре сама отвела их обоих чуть в сторону от места покушения. Арада не пытался украсть никто. В мелких перерывах Симсана делала только две вещи: или повисала на нём, причём серьёзно так, приходилось пытаться устоять, и говорила какую-то переливчатую, смеющуюся ерунду; либо бесконечно утирала мокрый нос и топала лапой в нетерпении. Говорить нормально она разучилась, совсем — только смеялась или вздыхала. Она и не думала проситься на передышку, но Арад знал, что первым не сдастся, пусть она. Не сдался никто. Весь первый заход они никуда не уходили. Странно, но никто ни на рожке, ни на лютне, ни на чём другом ни разу не сыграл, и львицы с тамбуринами, очевидно, притомились. Кроме того, появилось новое развлечение — возле гимназии появились обещанные акробаты и все пошли туда. Симсана походила взад-вперёд, высоко поднимаясь на когтях лап (и так делаясь ровней для Арада), посмотрела кто что делает, и поняла, что пока с танцами всё. Самовольно взяла оставленный тамбурин, потрясла им вверху, побила, потанцевала сама себе немножко, прокрутившись на месте. Потом обняла, постукивая инструментом ему по спине. — Ой, Арад, отойдём, притомилась. «Хуууу», — подумал Арад. — «Ну наконец-то». Она так и стояла вместе с ним, не желая уходить. Просто обняла, просто мурлыкала у его шеи, он хорошо это ощущал, очень. Кто-то сзади тихо подошёл и забрал у Симсаны тамбурин; она его безвольно отдала. Это была одна из найсаграй, что играли. — Что, юница, любовь? — спросила. Если бы кто стоял возле той найсагрийки, он бы увидел, как выглядывают из-за его плеча её большие, сверкающие глаза, и как она зажмурилась в ответе: «Да». Но он, конечно же, этого не видел; для него Симсана пропустила вопрос меж ушей. — Молодёжь, — довольно сказала хаману, и оставила их в покое. — Что, Симсан, пойдём посмотрим фокус с тарелкой? — Как хочешь. Я бы прошлась, остыла. Подруга матери с его пасной пропала, и верно, стоило её поискать, но не захотел, это его не расстроило. Будет ходить так, в тунике, что уж, не замёрзнет. Чуть подумав, Арад повёл её вверх по улице к казармам стражи: во-первых, там есть родник, пущенный по жёлобу; во-вторых, так они будут идти к северной стороне Галлена по дорожке, где сейчас, считай никого не будет. Несколько раз Симсана поднимала лапы и осматривала их, потом стряхивала с них пыль; Арад ждал. Ещё она обмахивалась подолом. — Где ты училась танцевать? — В Криммау-Аммау, — посмотрела на него. — Ты же туда не попала. — Мы с наставницей провели там две луны, после моего неудачного вхождения. Ой, — махнула она рукой, — для неё было непросто: в Галлене была куча дел, роженицы, дети, все просились, все ругались, но она сделала это, ради меня. Меня брали на занятия вместе со сталлами дисциплария. Давай попьём, а? — Как раз идём к жёлобу. Арад попил так, засунув морду в падающий поток; Симсана пила аккуратнее, с ладоней. Намочила себе нос, оглянулась с удивлением; её уши ходили, прислушиваясь к ночным звукам. Светила тусклая, молодая луна. — Никого, даже в домах как-то темно. — Я же говорил: фокус с тарелкой, он та ещё штука. Все пошли смотреть, — сказал он, снова засунув морду в поток воды. Вдруг, что-то себе надумав, быстро обернулся к ней: — Пойдём туда? Вот что он увидел: она стояла к нему боком, и обмахивалась подолом свиры, задрав его высоко, почти к началу хвоста. Трудно возражать такому зрелищу, и Арад мгновенно подумал: «Такие лапы. И теперь — мои, мне, моя». Заметив его взгляд, бросила подол и чуть прижала уши: — Ну жарко мне, — оправдалась, капля воды упала у неё с подбородка. — Я думала, ты пить будешь, а не оборачиваться… Прям анасурма получилась. Ой, мать-Ахлиа. Прикрылась ладонью — уже привычный Араду жест. — Что? Что это? — распрямился он. — Ты не знаешь, что такое анасурма? — Я много слов знаю, — почесал он голову и посмотрел вверх, честно пытаясь вспомнить, — но такого не слышал. Это что-то сестринское? — Ладно, — поправила она пояс и разгладила себе одежды. — Как же «ладно», расскажи, что это, — предложил он пойти под руку, что она приняла, и пошли они в иную сторону от центра, к Галленской горе — Вышу, за казармы. — Вот в словаре поищешь, не надо меня стеснять. — Я лучше у отца спрошу, он точно знает, он любит старые слова, и древний язык, и всё такое. — Ой, не надо у него, это немножко по́шло. — Ах так, мой папа не подходит? — обняв за талию, начал её щекотать (всё рассчитано, момент пойман). — Тогда я, при встрече, у твоего спрошу. — У моего? — удивилась Симсана, пригладив ухо, и даже не защекоталась. Уточнила, с каким-то большим изумлением: — У моего отца? — Да. Посмотрим, что он скажет, — сурово говорил Арад, продолжая обнимать сзади. — Он такой: «Ты где это услышал?». А я такой: «А мне Симсана об этом только и говорит». — Ты у него не спросишь, — слабо молвила она. — О, тебе уж не отвертеться, — прошлась его ладонь, внешней стороной, по её щеке. — Арад, я… У меня нет родителей. Я никогда их не знала. Он даже не сразу, не мгновенно понял, о чём это она, и всерьёз ли. Остановился, остановил её, посмотрел на неё. У Симсаны оказалось очень странное выражение, больше всего похожее, будто бы она провинилась в чём-то ужасном и неисправимом, и смотрела она ему не в глаза, а вроде как на что-то (или кого-то) за ним. Он дотронулся носом к её. — Я не знал, — держал её обоим руками за шею. Арад тщательно наблюдал: она закрыла глаза; она не плакала (но он смог почуять — она всё держит); она дышала тихо; она вообще прислушивалась к тому, что будет происходить, не делала ничего. Он потёрся носом о её, чтобы развеселить, но нет, вышло не очень. Послышались молодые голоса — это галленцы с севера переходили по этой дорожке на ярмарку. Так-то все обходили гору с восточной или западной стороны, так куда удобнее; а тут идут только молодые, которым всё равно. Арад отпрянул, не хотелось чужих глаз, и повёл её дальше. Он молчал. Что тут скажешь. Говоришь, не думая, и вот, что получается. Ужасная неловкость. — Есть такой город Альмсан, — вдруг негромко начала она, когда кучка из трёх львов и шести львиц (все старше их года на два-три) прошла мимо, — и в нём есть приют. Из этого приюта меня забрала наставница, когда мне был год, но она не могла со мной возиться, поэтому отдала одной хаману, что стала мне нянькой, она же кормилица, она же мачеха, в общем… стала всем, — смотрела она вперёд. Арад слушал. — А почему я в приюте? Я знаю, что мои родители ехали с кем-то там по дороге в Тобриане, их было много, торговый караван. Всех убили разбойники, меня оставили, и потом, потом меня подобрали стражи, или воины, я не знаю, и больше я ничего не знаю. А потом в приют пришла наставница, случайно, и меня забрала, и отдала тёте Ланри, и тётя Ланри вместе с сиром Тарной растили меня до семи, потом отдали наставнице. Наставница иногда приезжала ко мне, они ведь живут тут, недалеко. Я до семи жила с ними. Я даже была на свадьбе у дочери тёти Ланри, она тоже со мной игралась, и сын у неё есть, уже большой. У наставницы тоже есть и сын, и дочь, сын далеко где-то, он вроде аж где-то за морем, в Кафне или где. А дочь в посёлке возле Муура живёт, мы у неё и пожили немного, однажды… А ещё она к нам сюда приезжала. — У Ваалу-Миресли есть дети? — удивился Арад, но так, для разговору. Его занимало другое на самом деле. — Да, конечно, взрослые. Она уже праматерь. Сына она давно не видела, лет пять, а с дочкой иногда видимся. Её Майси зовут. Майси-Майси. Она со мной играла, много… — Идём на Выш, Симсани, — указал он на тропку справа. Следовало так-то идти прямо. — Идём… — она даже не спросила, зачем. Ибо там никого, и ничего. Там никого не будет, не должно быть. Будет тропа с каменной стеной, ветер и знамя Империи на самом высоком месте во всём Галлене и окрестности. — Симси, а ты знаешь, кто их убил и почему? — Нет, нет… Какие-то разбойники, там в Тобриане есть много опасных дорог. А почему — так ведь ограбили, и всё забрали. Никто жив не остался, вроде как. — Какой ужас. — Я случайно выжила. Сначала наставница всё рассказывала, что я в люльке лежала и даже спала, но это враньё, я знаю. На самом деле — потом призналась — меня в повозке привязали, вот так, за пояс, — Симсана показывала, как, — даже непонятно кто это сделал, и так меня и нашли, потому что я ревела на весь лес. — Легата нашла? — То ли стражи, то ли воины, я уже не знаю, кто. Они вышли почти на самую вершину, остановились на вытоптанной площадке; от весьма крутого склона отделяла только неровная каменная стенка в пояс высотой («Не садиться на такие! Никогда!» — помнил ещё с детства Арад). Ветра почти не было, знамя Империи оказалось безвольно, и Араду было вполне ещё тепло в эту ночь почти умершей Поры Огня. — Ты что-то знаешь о них? — О маме, о папе? Нет… — покачала она головой. — А родня? — Нет никого, Арад, — поёжилась она. — Я уверена, что где-то должны быть мои родные, но мы так с наставницей и не нашли никого. Она однажды сказала, что вроде как нашлась одна моя праматерь, что она живёт с Сунгкомнаасе, но и всё. Дальше слов дело не зашло. Арад подумал, спрашивать ли дальше, или хватит. — Что-то от них осталось? Вещи? — Да. У мамы нашли мою метрику, в тубе, она её прятала под одеждой, — Симсана показала на себе, как прячут вещи под одеждой. — Значит, мамина и папина тоже есть? Она с непониманием посмотрела на него. Потом даже с неё сошло выражение печали, замещённое сосредоточением. Она даже взмахнула рукой, словно спрашивая кого-то невидимого. — Нет. — Ну, если семья далеко едет, то в туб ставят все бумаги. Обычно так. — Нет, только моя. Наверное, у папы и мамы они были отдельно. — А Родовая Книга? — Нет, не было. Только метрика. Одна единственная, всё, что осталось, Арад, всё, что осталось, всё, всё, всё. Это всё, что у меня было от мамы, это всё, Арад. Симсана прильнула к нему, в поиске родства. Потом спряталась ему под шею, зарылась мордочкой возле плеча; он чувствовал, что она плачет, прилагая самые жестокие усилия, чтобы не делать это громко, явно. Арад ждал, и просто её гладил. Выдохнула. Успокоилась… Ждать пришлось долго. — Иногда мне кажется, что я что-то помню, — сказала она, не глядя на него, где-то там, внизу, у него на груди. — Помню, что было страшно и одиноко, и темно, вот как сейчас. — Тебе сейчас страшно? — Нет, сейчас просто темно. С тобой не страшно. С тобой не одиноко. Правда, сейчас ещё… зябко, — потёрла она плечи. — Тебе не холодно? Так. Видимо, тепло не всем. Ну, знамо, львицы больше мёрзнут, всегда. Знамо ещё, что было ей совсем недавно так жарко; теперь вот бросило в холод. Следовало позаботиться, и самое простое — просто пойти домой. Но Арад не хотел ни в какое «домой»; он вообще не хотел спускаться — они существовали тут одни. Он не хотел идти ко всем Сунгам, к миру тёплой крови, ну их всех. — Сейчас, — сказал он. Под высоким столбом знамени (шагов десять), прямо в скальной земле, находилась подсобка, которую Арад хорошо знал, потому что несколько раз здесь бывал для разбора остатков древней наблюдательной башни. В ней кое-что есть, и это кое-что он сейчас задумал использовать. Он пошёл, не говоря ничего (он так любил, такая натура: берёшь, делаешь — и всё), Симсана — за ним, скрестив руки, вдруг вся отчуждённая и покинутая в облике. — Ты что делаешь? — неуверенно спросила она. Подёргал толстенные дубовые двери, все в железе. Ну ясное дело — закрыты. Но если всё осталось по-старому… Ключ, с полруки размером, неудобный, как кочерга, хранили прямо тут же, засовывая в расщелину между камнями, нужно только не бояться ладонь засунуть. Что Арад и сделал. — Что там? — ещё раз спросила Симсана. — Я возьму тебе кой-что согреться. — В смысле? — Сейчас, подожди чуть… Открыв двери, он наощупь подошёл к сундуку, больно стукнувшись при этом о какую-то железяку на полу. Оттуда вытянул длинный, тяжёлый кусок ткани. Так, сменные знамёна — на месте. Сейчас на столбе — праздничное знамя Империи Сунгов. Он вытащил какое-то иное, но в темное не видел, какое именно. Ну и ладно. Вышел с ним наружу, перекинув через плечо и оставив ключ в дверях, дабы не потерялся. — Идём, посмотрим на Галлен сверху, — взял её за руку. — Что это за каморка? — смотрела она то на него, то назад, на тяжёлые двери, и бесконечно приглаживала ухо: её признак волнения, смущения, или вообще любой непонятной ситуации. Арад уже знал её эту штуку. — Да всякое барахло держат. Есть одно подходящее место, у старой, полуразрушенной стенки наблюдательной башни. Отличное даже, Арад там пару раз сидел с друзьями. Там видно реку Лиш, видно леса, видно южную часть Галлена внизу, всякое видно, можно вдали увидеть Яамрийское предгорье в очень хорошую погоду. Арад укутал их знаменем (длинное, оно заволочилось по земле), уселся на редкую, потоптанную траву, опёрся о старую стенку. Ткань знамени поглотила всё: и холод, и остроты камня с землёй. Прижал её к себе, накрыл их сверху. Знамени много, им можно укрыться щедро, очень щедро, сколько хочешь. — Вот, теперь не холодно. И на ночь поглядим, — подставил руку под затылок, а другую — у её талии. — Откуда ты знал, что там есть ткань? — обняла его; самочья вещь — закинула лапу на него, хвост; он — на спине, она — на боку, к нему. — Да помогал тут однажды, такое… — потёр нос, сощурившись. — Погреемся немножко, и пойдём. — И ткань вернём? — уткнулась ему носом где-то у груди, совсем укрывшись где-то там, в тепле знамени. — Само собой. — Мне домой к десяти. Или к полночи, — спокойно сказала она, и начала мурлыкать: вовсю, громко, прямо аж вся, так долго не промурлычешь, это Арад знал, это нужно стараться, это надо делать намеренно; долгое, ровное мурлыканье матери, оно почти неслышно, к нему нужно прислушиваться, подставив ухо к груди; а здесь, это мурлыкание львицы, которая… которая, наверное, любит, да? Он лишь впервые в жизни пожалел, что не имеет чего-то от самки, что не может ответить тем же, ибо львы не могут мурлыкать ни хорошо, ни громко, только немножко помучить горло, издав пару грозных, немирных звуков, граничащих с рычанием. — Давай мы ещё побудем тут, ладно? Просто немного посмотрим, не хочется ещё домой. И вниз не хочется. Не хочется. — Не хочется, — мурчаще повторила она, её слова слились в быстрых волнах. Он вроде как видел перед собой очень бледный пейзаж, залитый молодым лунным светом, но не видел ничего, потому что прислушивался: к её левой ладони, ласково гуляющей у него по груди, и иногда он ощущал твёрдость серебра кольца сестринства, когда она доходила до шеи; к её хвосту, что бился кончиком о его лапу; к её щеке, что прильнула снова же к его груди; к волнам её мурчания. Он был так поглощён этим целостным чувством, что даже не особо отвечал ей, хотя — вроде как — обязан, должен, по правилу взаимности в любви. Он только прижимал её к себе и чуть отпускал, засунув ладонь за её пояс. Он вдруг очень чётко и очень ясно понял, глядя на одинокое ночное облако, что дело — крах. Прежнего мира уже не будет, он разбился вдребезги. Будет «до», и будет «после» того дня, когда он в кровь разрезал себе руку возле той счастливой больницы. Счастливая кровь, всем бы такую. Дело уже не в поиске увлечения, не во львицах, не в подростковой горячей крови, не в Игре, не в Радуге Крови, даже не в Сунгах, и даже не в первом опыте, и даже не в утолении голода, и не в освобождении, и не в её столь уже необходимом запахе, и не в её красоте, стройных лапах, вообще стройно-тонкому сложению, правильному, не в глазах, её привычке приглаживать уши и её скрытной от всех, кроме него, склонности к жестоко-любящему аффекту — дать тебе по морде и покорно ждать последствий этого аффекта, не в приятности повадок, и не в её выраженному началу самки. Дело уже просто в ней. Да, это и есть то, что называют «любовь», подумал Арад, наверное, это она, хотя даже это слово ему казалось неточным, аж немного излишним. Он вошёл в её мир, нет, не так, он стал миром в её сердце, и больше всего она искала тепло и того, к кому можно будет прильнуть, вот так, вся. Арад понял, что теперь на нём — ответственность, причём самая большая из всех в его жизни; как же осторожно теперь нужно идти! Он смотрел вперёд-вверх, пронзённый стрелой этого понимания, и даже не замечал, как она два раза приближалась к его шее с закрытыми глазами и прижатыми ушами, готовая ответить на любой его поцелуй, замирая горячим дыханием в самой близости от него, не смея сделать это первой, покоряясь правилам вечной игры. На третий раз она нарушила запрет, и лизнула его шею, очень легко, совсем немножко, сама, своевольно, без его воли, всё сама. Арад этого не ожидал. Он вообще не ожидал, что будет именно вот так, что по нему пробежит судорожная волна. Он сжал её от неожиданности, сильно, а лапы с хвостом дёрнулись; она выдохнула со стоном, но не пожаловалась; мало того, он прорычал ужасное, неприличное слово, прямо конец всему. Он забрал руку из-под головы и положил на её плечо, укрытое знаменем, и слегка прижал к себе, ну же. Он даже не хотел говорить ничего, просто сделай это ещё раз, просто пойми, ты же сестра понимания; это было совсем иное удовольствие, новой природы, нового мира, ибо до этого он целовал львиц, не они его, и это оказывалось не просто достаточным, это было всё, что нужно. Но оказывается, она тоже может; это — целое открытие, хоть её поцелуи и совсем иной природы и силы, они бесконечно нежны, в них нет жадности и жажды, и… Она поняла, и сделала это ещё раз, но уже по-другому и в чуть ином месте: это было всё так же ласково, медленно, но бесконечно, бесконечно долго. Снова волна, снова напряжение аж до дрожи, и Арад не смог ни справиться, ничего не смог сделать, рука сама скользнула к её голове, быстро и сильно. Он даже не знал, что хотел сделать: то ли обнять её, то ли перевернуть, да что угодно, рука просто обрела свою волю, и… …его родовой перстень зацепился за её железное кольцо мастерицы жизни в ухе. Сильно. Слишком. — Ай! — взрычала и вздрогнула Симсана от настоящей боли. Арад в это же время бездумно поймал что-то в ладонь, даже не поняв, что. Симсана привстала и схватилась за ухо, затем посмотрела на него — кровь; у Арада впервые в жизни отняло дар речи, прямо совсем, он не мог ничего сказать, хотя хотел. Она с ужасом посмотрела ему в глаза, даже забыв о крови: — Арад, кольца нет, — быстро сказала Симсана. Он сжал ладонь и почувствовал, что кольцо у него в руке. Это оно. Но вместо ответа, что кольцо есть, схватил себя за гриву. Катастрофа, вот это он, вот это он… вот это — смотри и учись — называется разрушить всё. — Кольца нет, это очень плохой знак, Арад, — повернулась она к лунному пейзажу, полагая, что оно улетело куда-то в него. — Ты не видел, куда… «Покажи ей кольцо, ну же!». Что он и сделал, без единого слова, он только лишь потребовал её внимания, когтями дотронувшись к её руке. Она вмиг обернулась, его взяла, рассматривая, словно видя впервые в жизни, а потом сильно сжала в кулаке. Потом приложила ладонь к уху, и снова посмотрела — теперь больше крови. «Что ты наделал?!», — Арад ненавидел себя. Толку от слов, надо что-то делать. Сначала он подумал о поясе, но вмиг понял, что тот не годится — ясное дело; поэтому заспинным ножом просто отрезал немалый кусок ткани от туники (мягкая, белая, шёлк — как раз); затем… Затем следовало снова взять её в свои руки, и усадить перед собой, но теперь возник серьёзный вопрос — дастся ли она ему в руки теперь. Это был чудовищный вопрос. Арад знал, что его ни в коем случае нельзя спрашивать у неё, она или пойдёт к нему, или нет. Можно было мягко. Можно было властно. Была не была. Властно. Иди ко мне, садись тут, укрою знаменем. Она принялась. Села перед Арадом на лапах, хвостом к нему. — Дай, дай, дай сюда, — остановила она его торопливые попытки приложить ткань к уху. — Я залижу, — наконец-то хрипло сказал он. — Погоди, — посмотрела она на кровавую белизну ткани, потом потрогала себе ухо, зашипела от боли. — Я залижу, я осторожно. Дай, — торопился он. — Посмотри: сильно разорвано? — Да так, — сказал Арад, действительно не зная, что сказать. — Оно всё порвано или просто так… ну, прямая дорожка, где было кольцо? — Прямая дорожка. Я залижу. — Давай, только осторожно. Он начал. Вкус её крови. Симсана сидела послушно. Он схватил её за ладонь. Потом за вторую (ощутил в ней кольцо мастерицы жизни). Прижал её к себе, и стало её очень жаль, неимоверно, как никого и никогда, больше, чем себя. Он почувствовал, что нечто тёплое щекотно скатилось с уголка левого глаза. О, нет. Вот всё что угодно, но не это. «Не плачь, мерзавец. Не плачь. Самое последнее, что ты должен делать перед львицей. Ты что, дурак? Не плачь же, да что с тобой не так, ты же знаешь, этого нельзя делать никогда, что ты делаешь? Возьми себя в руки! Взял. Себя. В сталь». Всё. Взял. Воля вернулась обратно. — Как тебе? — он попытался спросить мягко, но не получилось. — Хорошо, — как ни престранно, она сказала именно это слово: «хорошо». — Симсана? — хотел он ей что-то сказать (но ещё не знал, что), осматривая ухо. Кровь уже, считай, не шла. Но Арад продолжил, и вылизывал он ей ухо так бережно, насколько вообще способен. — Хорошо, что ты поймал кольцо. Это превосходно, Арад. У меня великое впечатление, чувство, что… — глядя на пейзаж, начала она отстранённый монолог, назначенный даже не ему, Араду, а так, миру. — Самое главное — есть кольцо. Я потом наново пробью ухо, это не страшно, мелочи. Кровь — не страшно, мы, мастерицы жизни, всегда в крови, знаешь, говорила мне кормилица Ланри, что однажды её со мной, маленькой совсем, остановила на рынке какая-то мантисса, не Ашаи-Китрах, а так, какая-то львица, может даже львица веды, кто знает, и напредсказывала, что у меня руки будут по локоть в крови. Тётя Ланри, тётя Ланри, знаешь, обозвала её сумасшедшей, и забоялась, она не понимала знаков и образосмыслов мантики, она ведь просто добрая Сунга. Ты поймал моё кольцо мастерицы жизни, Арад… Ты его забрал, ты его вернул. Я ещё не пойму знака, мне, наверное, стоит прочесть энграмму или посновидеть, чтобы меня пронзило понимание, но я не могу, потому что я на свидании со львом, на нём невольно вестись, как вздумается, потому что всё, что мы делаем — должны делать хорошо, в этом и есть аамсуна, поэтому я не волнуюсь, потому что Ваал велик, он не даёт нам тех знаков, которые мы не способны обнять… — и замолчала она. Развернулась к нему, легонько толкнула его в плечо. А потом — раз! — и ткнула ему указательным пальцем в нос, резко, но так-то не больно, и так держала его. Арад аж перестал дышать. — Теперь я знаю твою слабость. — Какую? — обескураженно спросил он. Указала ему на шею. — Теперь даже не просись, чтобы я это делала. Хоть по стенкам лазяй. А то живого места на мне не оставишь, — и чуть его толкнула. Он прильнул обратно к стенке, она же снова улеглась ему на груди. Арад снова укрыл их обоих знаменем. — Ничего, — сказал он. — Ничего, скоро я узнаю твою. — Ха. Ха-ха. Ха-Ха, — картинно посмеялась она, мол, успехов, нет у меня ничего такого, никаких слабых мест. — У меня есть некоторые догадки. — Это ещё какие? — с вызовом спросила она, улёгшись на шее так, чтобы смотреть на небо. — Слушай, — резко сменил он тему, — давай мы тебе ухо замотаем тем куском ткани. Где он? — У меня в руке. Не надо. — Почему? — немного удивился Арад. Она вытянула руку из-под знамени, прямо вверх, поиграла пальцами, даже когти показала. — Я буду выглядеть глупо. Кроме того, он точно грязный. Лучше пусть так. — Может, пойдём тогда к тебе домой? У тебя точно есть мазь, эта, как её… — Мазь кири, и есть не только она. Пустое, не хочу домой. Или всё? — привстав, развернулась она к нему. — Или свидание оглашается тобой законченным? — сощурила серые, ночные глаза; он почувствовал, как у его лапы забился её хвост. Он подвинул её выше к себе, всю, направил ладонью её щеку, подбородок, помня о раненном ухе, приложил ладонь к её шее и поцеловал. Податлива, покорна, он чувствовал, как она вся расслабляется, растекается, совершенно тает; он совершил свою любимую хитрость — подсмотрел, что она делает, как выглядит во время поцелуя, ибо точно знал, что она смотреть не станет (что-то очень древнее запрещало львицам это делать). Арад вспомнил на миг о старой, глупой байке, ходящей среди львин его возрастов, что чем сильнее львица прижимает уши во время поцелуя (и не только во время него, там ещё много всяких обстоятельств напридумывали), тем сильнее тебя любит. Всё-таки невозможно устоять, если на тебя львица закинула лапу, и Арад пролез ей под подол и пустился в путешествие по колену, потом — бедру. Медленно, не спешить. Выше, ещё. В ней ничего не меняется, она слушает, о да, конечно же слушает, но играет в маленькую игру с названием «ничего не происходит». Безумно захотелось сменить путь, уже почти у самого верха, и пуститься по бедру и ниже хвоста, он уже чувствовал опасную близость этого жара, он там ещё никогда не был; мельком видел, признаем — но никогда не был. Но устоял, и даже не из-за правил и обычаев Игры (он знал, что Симсана стерпит недолгое путешествие, простит ему самцовое любопытство), нет, а из-за совета Ваалу-Миресли. Не надо рукой, не надо. Сделаешь иначе. Он аккуратно отпрянул, оставив её, зацелованную, у себя под шеей. Но руку на верхушке бедра оставил. — А кольцо есть? — буднично спросил. — Кольцо я спрятала, не переживай, — негромко ответила Симсана. — Что будешь с ним делать? — Как что, — почувствовал, как она пожала плечами. — Сделаю новую дырку в левом ухе, буду дальше с ним. Мастерицам жизни так положено, вот моя наставница носит, все мы носим. — Она прекрасная львица и Ашаи-Китрах, правда? — Наставница? — как-то радостно спросила Симсана. — Да, я от неё в восторге, — Арад не чувствовал, что слукавил для того, чтобы понравиться. — А я ей вечно должна, ведь она забрала меня из Альмсанского приюта. И каждый раз на мой вопрос «Зачем?» у неё новый ответ. Я та, кто я есть, именно благодаря ей. Я… — Я тоже вечно должен ей за это. Симсана заулыбалась, он чуть сильнее прижал её к себе; она снова спряталась где-то там, на груди. — Я тут подумала. Я имею: наставницу, её дочку, кормилицу и её мужа. Это мои близкие, сколько помнюсь. И… — Ты мастерица жизни. Тебе это нравится, правда? — спросил Арад, перебив. — Это всё, что я есть. Это всё для меня, Арад. Это самое лучшее, что может быть. — Значит, хей, у тебя есть ещё целое сестринство. — Да, да. — Была бы ты в дисципларии, наверное, ты бы это ощутила куда сильнее. — Точно. — Подруги всё подле тебя крутятся, да и вас с наставницей львицы, мне кажется, очень уважают. — Приятно. — Ещё есть один лев. Ты его не так долго знаешь, как остальных. Но он… Симсана приподнялась. Долгий долгий взгляд на друг друга. Очень долгий. — Что ты со мной делаешь? Я не могу ничего с собой поделать, — она бессильно упала снова ему на грудь, и он получше укутал её тканью знамени. — Я так… Я совсем… — И не надо ничего с собой делать. Я всё сделаю. Хихикнула. — Так уже и всё. Помолчали. — Мне очень хорошо с тобой, Арад, — тихо, почти шёпотом молвила Симсана. И вдруг очень сладко зевнула. — Я тебе признаюсь кое в чём, — так же тихо сказала она. — В чём? — Арад попытался скрыть нетерпеливость жгучего любопытства. Она несколько раз вдыхала, и Арад понимал, что это вот-вот проговорится, скажется, но каждый раз Симсана не решалась, передумывала, искала новые слова. — Но давай не сегодня, — наконец, вот так сказала. — Отлично, хорошо, что не сегодня. — Это ещё почему? — капризно, чуть обиженно спросила она. — Это значит, что у нас будет завтра. А не только сегодня. — Мрррр… — довольно промурлыкала она. — Вот ты какой хитрый. — Ушко болит? — пригладил он её. — Так, немножко. Я вот думаю, что сказать наставнице. — Правду. — Это точно. Полежали. — Так чем она тебе понравилась? — Да… всем, — ответил Арад. — Да, у меня с ней был опыт: она на меня так посмотрела, это было так странно. Я никогда такого не ощущал. — Взгляд, да. Страйя, — буднично согласилась Симсана. — Ты так умеешь? — Нет, не очень, нет такого дара. — Зато ты усыплять можешь, — вспомнил Арад. — Ахам. Вдруг ему — от любопытства — пришла отличная идея: — Слушай а можешь меня попробовать усыпить? Дай мне испытать эту штуку. Она пошевелилась. — Арад, тут нечего пробовать, я тебя усыплю. Ты уснёшь, — даже как-то грустно молвила она. — Давай попробуем. Я буду сопротивляться, просто буду лежать и изо всех сил не спать, — настаивал он. — Ах, Арад… у нас есть связь, я тебя чувствую, ты не сможешь не заснуть. Смешной. Да не обманываю я тебя, могу я усыплять, ложь в обладании дарами духа, аааам… — зевнула она. — Ах, карается по Кодексу. — А как она карается по Кодексу? — ладонь с бедра перескользнула к её хвосту; он пошёл вниз по всей его длине, теребя его и играя; с её стороны протеста, что из хвоста сделали игрушку, не было. — Уж точно не так, — справедливости ради, она сделала очень слабую попытку освободить хвост. — Ну пожалуйста. Мне очень любопытно, — попросился Арад, уткнувшись носом ей меж ушей. Её запах. Его никогда не может быть много. — Удивительно, что могут хотеть львы на свидании, оказывается. — И что ещё львы хотели… на свиданиях с тобой? — Ты у меня первый, — просто сказала она, — у меня с тобой первый поцелуй, первое свидание, — умостилась поудобнее. — Первая Игра. Во всём первый. — О… — не знал что сказать Арад. Это было неожиданно. И почему-то очень приятно. В это же время, ещё одну неожиданность подарило его путешествие по хвосту. Оказалось, что кончик её хвоста раздваивается в самом конце, это необычно, Арад не думал, что такое бывает. — Закрой глаза, — сказала она ему. Он так и сделал. Она подалась вверх и теперь совсем рядом — её нос возле его. Арад захотел пошевелить рукой (чтобы поправить ткань знамени, укрыть их получше), но Симсана ощутила, упредила и запретила, мягко. Так он полежал под её тихое мурлыкание некоторые мгновения, а потом понял одну интересную вещь, что весьма захватила: когда она вдыхала, то он — тоже; дыхание стало совместным. Вроде простая вещь, но такая радуга чувства — её тёплое дыхание на носу. Дальше произошло более странное: она — он чуял — отпрянула, уже смотрела на него сверху вниз, а ощущение тепла её дыхания сохранилось: и у него на носу, и на усах, и на рту — тёплый ветер при каждом выдохе. Тут ещё ворвалось в сознание то, что она — оказывается — напевает очень простой, гармоничный мотив. Певучий, красивый, ему понравился, ничего необычного, только удивительно то, что он понимал: напевает она уже давно, а заметил — только сейчас. Вдруг, при очередной тёплой волне, она протянула по мотиву: — Ансиан-саахиим… Он никогда не слышал таких слов, и не мог понять языка, даже предположить не мог, откуда это и почему. Гласные бесконечно растянулись, звучало это как «Ансиааан-сааахииииим…» Она дала ему отдохнуть. А потом снова: — Ансиан-саахиим… Второй раз это произошло совсем странно: словно голос был или крайне громкий, или повсюду, или прямо у него в голове. Чувство полёта, вверх-вверх-вверх. И снова. И снова. Арад чувствовал, что просто исчезает — такое безмерно счастливое чувство, всем бы так. ** Шум падающих камней, необычно светло в глазах — Арад проснулся. Ранний рассвет. Он встал, немного посидел в сонливом неверии. Посмотрел вправо-влево — слева спала Симсана, с приоткрытым ртом, подложив обе ладони под голову (левое ухо — сверху, следы крови), безмятежно совершенно, укутавшись в — о, не может быть! — Знамя Войны Сунгов. «Я же обещал, что мы вернёмся до полночи…». — Симси, Симсана, — потряс он её. — Вставай. Она пару раз покачала головой, постонала, а потом открыла глаза. Медленно встала, пригладила себе шерсть, посмотрела на него. — Доброе утро. — Привет, — ответила, и закрылась руками, подогнув лапы. — О, великий Ваал… — Хорошечно так уснули. Надо идти. Вставай, я заберу знамя. Симсана поглядела под себя, ловко встала, потом сошла с ложа, на котором спала: — Мы спали на Знамени Войны? — поглядела она на золотое солнце, из которого исходили лучи-стрелы. — Оказывается, да, — взял он его с земли, попробовал отряхнуть. — Великий Ваал, пощади нас. Это же нельзя, нельзя! Она ему помогла, взялись за концы, отряхнули. Смотрели друг на друга и не могли поверить в происходящее. Сложили знамя вместе, молча, Арад понёс его: — Сейчас приду, будь тут. И как только он подошёл к каморке, он услышал чьи-то шаги и разговор. На Выш ходили часто, раз десять в луну; так не раз делал Арад вместе со служителями магистрата, что отвечали за знамёна и знаки. Это — один из таких дней. «Быстро открыть, кинуть знамя, закрыть, смыться… Нет! Долго! Будешь в мышеловке. Бросить… Утащить с собой… Видно очень, заметно, видно будет, как с ним идти?! Бросить у дверей, сложенное. Да!», — Арад продумал всё это в один удар сердца. Надо было убегать. Арад бросил знамя у дверей, и побежал к Симсане. — Уходим, тут пришли, — громким шёпотом сказал он и схватил её за руку, пока она пыталась причесаться, или расправить себе одежду, или привестись в порядок, или что там ещё львицы делают. — Кто? — как всегда, неуместные вопросы. — Уходим, с магистрата пришли на Выш. — Оооо… — испуганно протянула она. — Что будет? — Тихо. Сбегаем, и ничего не будет, — торопился он по крутому, травяному, скользкому от утренней росы склону. Он знал путь, эту крутую тропку с другой стороны Выша, Симсана — совершенно не знала. Побег получился удачным. Один раз наткнулись на болото на дороге из-за разлившегося ручейка, он бы перепрыгнул, но Симсана засомневалась, и он перенёс её так, взяв на плечо, как полезную в хозяйстве и ценную вещь, не долго думая, и представлял себе, что несёт пленницу куда-нибудь себе в логово или на продажу, и это было очень весело и азартно, он даже засмеялся, хотя и изрядно вымарал лапы. Он нёс её куда дольше, чем требовалось, уже давно была сухая земля, и Симсана начала проситься, а он вместо этого просто укусил её за бок, потом хорошо так хлопнул возле хвоста, и только потом опустил на землю, причём резко. Ошалевшая от такого обращения, Симсана выдала два-три нервных смешка. Дальше они вышли на улицу, и вид у обоих был тот ещё. Арад порвал ножом тунику, на ней были капли её крови, лапы все грязные и сам он имел одичало-счастливый вид. У Симсаны — разодранное ухо, кровь на одежде (почти не видна из-за цвета), и взъерошенность от Арада; у неё был испуганно-счастливый вид, в свою очередь. Арад нёс какую-то жуткую ахинею о том, что рано утром вставать полезно, ибо так делают стоики, и торговки, и матери, и вообще все львы и львицы дела. Симсана слушалась и соглашалась вообще со всем. Виднелся уже дом Ваалу-Миресли. — Я обещался, что мы вернёмся до полночи, — Арад, наконец-то, решился затронуть страшную тему. — Она меня убьёт, и тебя тоже, — схватила она его за плечо. — Арад, тебе лучше пойти домой. — Я пойду прямо к тебе домой, и прямо до конца, — отрезал он. — Она будет зла, я серьёзно говорю. Я даже не знаю, что будет. — Может, её дома нет? — Есть… Я уже вижу, что есть. Аааа… — простонала Симсана, кусая коготь. — Вот она, у окна сидит. Ваал, она нас видит. Арад, беги, пока не поздно. — Никогда, — радостно ответил он и взмахнул грязным хвостом. Они просто шли рядом, но вдруг Симсана взяла его за руку. Потом, когда вошли уже во двор, взяла его под руку. Встали перед дверью, она сжала его руку, аж впилась когтями. — Может, постучим? — предложил Арад. Симсана покачала головой, мол, нет, жди, и тут медленно, торжественно открылась дверь, и в проёме явилась Ваалу-Миресли в простом домашнем платье и огромной зелёной накидкой на плечах. Она не смотрела на него, но только на Симсану. О, да, подумал Арад. Ей не избежать разговоров. Бедная Симси. Тем временем Симсана вдруг подошла к наставнице, присела перед ней на одно колено и взяла её левую руку в две ладони; выглядело это как… «Наверное, так Ашаи-Китрах просят прощения, если сильно провинились», — подумал Арад. Миресли посмотрела на Арада, и взгляд не предвещал совершенно ничего доброго, и приложила руку меж ушей ученицы. Симсана встала, и тут Миресли заметила ухо. И отсутствие кольца. — Это что?! — изумлённо спросила она у Симсаны. Вместо ответа ученица вытащила откуда-то из-за пояса кольцо мастерицы жизни, второпях показала. — Зацепилась, — улыбнулась во все зубы. — Ухо немножко пострадало, но кольцо есть, — держала она его в пальцах, как найденное сокровище. — Это я ей ухо порвал, — отозвался Арад. Симсана обернулась к нему. О, Ваал. Ну постой, помолчи, ну хотя бы сейчас, может как-нибудь всё обойдётся… О, нет. — Зачем?! — потрясая обоими ладонями у головы, спросила у него Миресли. — Это вышло случайно, я не хотел. — Ясно, что не хотел! Если бы хотел, я бы тебя прямо тут зарезала. Ты… Ты… А ты? — посмотрела она Симсану, у той враз прижались уши, что уже успели отойти. — Посмотри, что он с тобой поделал: ты вся пахнешь самцом, он тебя потаскал, — подёргала её наставница за одежды, — ухо тебе порвал, домой вернул, когда ему взбрелось — а ты довольна стоишь. Лев мечты, ну. Посмотри на него, вон каков. Что вы вдвоём творили, я не пойму?! — не дождавшись ответа, Миресли завязала себе накидку на груди. — Ладно, потом поговорим… Ты, — показала на Арада, — несерьёзный, я тебя просила до двенадцати, ты обещал. Ты нарушил договор. Мало того — ты с неё сорвал кольцо мастерицы жизни, а это уже совсем. Всё, не прощу, иди прочь. И закрыла дверь, забрав Симсану вовнутрь. Арад постоял, потом присел на ступеньку у двери, пригладил гриву. Зевнул. Как ни странно, громких разбирательств внутри дома не было — только что-то вроде тихого разговора. Потом постучался в двери. — Ты ещё тут? — Ваалу-Миресли, сиятельная. Можно я тоже на колено встану? — Нельзя. — А можно объясниться? — Нет. Закрыла дверь. Арад вздохнул. Он не знал, зачем это делает, если честно. Это было уже невежливо. Наверное, это была уже серьёзная грубость. По мерам его воспитания и его круга — невероятное хамство. Но он снова постучал. Как ни странно, Ваалу-Миресли открыла снова. — А можно со Симсаной попрощаться? — Что ты имеешь в виду? — упёрлась кулаком в бок мастерица жизни, и тон у неё был — впервые за это утро — не раздражённый, а скорее, озабоченный. — Я хочу сказать «до свидания», не успел. И она тоже не успела. — Она в балинейной, отмывается от тебя, — кивнула Ваалу-Миресли вовнутрь дома. Посмотрела на его грязные лапы: — Заходи, не впускай холод в дом. Но стой тут, — предупредила, показав на дверь. — У меня чистота в доме, тут нельзя грязь носить. Рожают тут. Понимаешь? — Понимаю. — Не понимаешь ты ничего, гривастый, — постучала ему по голове ладонью. — Ни-че-го ты не понимаешь. Ничего. Поставила маленький стульчак, так-то предназначенный, чтобы ставить на него лапы, когда надеваешь кнемиды или там моешь. Арад стоял ровно, прямо возле выхода в предвхожей, как она и указала. Но Миресли села на лапы, прямо вот так, на пол, а на стульчак опёрлась рукой, и села не просто так, а со смыслом, с осанкой, она даже — кажется — поправила себе хвост, хоть он вообще скрыт платьем. Арада немного удивила её повадка — необычно. — Вот смотри, ты обещал её вернуть, а я, считай, и не спала почти всю ночь, — говорила она, сидя прямо на полу. — А мне сегодня к двум львицам надо идти, и Симсане, значит — тоже. Я не спала, она не спала — ну хороши мастерицы жизни, уснём там, — жестировала она рукой, и у Арада начал возникать диссонанс. — Ну? Как я могу тебе верить? Как я могу рассчитывать на тебя? И кто виноват? — подняла она руку в вопрошающем жесте. Арад внял, что именно явилось причиной несоответствия реальности и ожидания: он был в доме простой мастерицы жизни в провинциальном городке, которая ещё мгновение назад больше всего напоминала сварливую повитуху, но теперь ему казалось, что на невидимых подушках невидимого ложа возлегла патрицианка и рассуждает о вещах жизни. Вдобавок всё происходит тут, в предвхожей, и этот грубый табурет — диссонанс оказался сильным. Манеры неподдельные. Что происходит? — Она поспала, между прочим. Я виноват. Я прошу прощения, превосходная. — Ты виноват? Не она? — вопросительно наклонила она голову. — Не она. — Водил её, сколько хотел, да? — Да, — подумав, ответил Арад. — Ваал мой, а она домой хоть просилась? — Ну так… да, да. — Что случилось? Где вы были? Арад прислонился к окантовке двери, посмотрел вверх. — Мы сначала танцевали на ярмарке, потом пошли на Выш, потом… Мммм, это сложно объяснить. Но у нас было всё хорошо, пусть сиятельная поверит. — Замечаю, что у вас всё хорошо, даже слишком. Ещё не видала, чтобы львицу так понамучили, а она столь довольна ходила. Ведётся она счастливицей, полной чашей. Попробуй пойми, да, Арад? — посмотрела Ваалу-Миресли в сторону, и он увидел в утреннем свете окна её профиль и седые шерстинки на ушах. — Да. — А кольцо как сорвали? — Я её обнял, вот так, — попробовал показать Арад в воздухе, но получилось смешно, — и… это… я вот так… и раз! И всё. — Священный огонь, Арад, мне даже сложно представить, что вы там вытворяли. Ты её портишь, Арад, — начала гладить она подбородок, глядя искоса, снизу вверх. — Ты её уже испортил, совсем её растряс. — Превосходная Ваалу-Миресли, можно левую руку сиятельной к моей услуге? — Во-первых, присядь подле. Он так и сделал, с другой стороны стульчака. — Во-вторых, зачем? — Я хочу её поцеловать в знак благодарности, за всё. — Не подлизывайся. Каков же ты. Первое: обещаний не держишь, лжёшь нас. Второе: подлизываешься. В итоге: лжец и подлиза. — Я расскажу Ваалу-Миресли о ней, — показал в сторону комнат Арад. — Превосходная о Симсане знает? Наверное, всё знает, но я всё равно расскажу. Я, честно сказать, без понятия, какая она Ашаи-Китрах, подозреваю, что отличная. Вот усыпляет она здорово… Я очень мало в этом смыслю, — его мысли хаотично прыгали, он хотел сказать всё, здесь и сейчас. — Я вообще когда-то вас всех представлял не такими, какими-то другими. А оказывается, Ваалу-Миресли, Симсана она такая превосходная львица, такого изумительного… всего. Нет ничего, что бы мне не нравилось. Если даже и есть, то это неважно. Она даже лучше, чем та львица, которую себе рисуешь в мечтах, тот идеал. Мне даже страшно, что я так откровенен, потому что выгляжу по-дурацки. Но это всё правда, — сжал он кулак перед ней, словно угрожая. Миресли слушала внимательно. Впечатлилась ли, или нет — сказать невозможно. — Она — твоя первая любовь. Потому такие чувства, — просто подытожила она. — Так что, дело только в том, что она — первая любовь? — Арад, признаться, в это не поверил. Никак. — Вроде того. — Нет, — вдруг отрезал Арад, покачал головой. — Неправда. Дело не в этом. — Идеалист, — ухмыльнулась она. — Я худший прагматик из всех самых мерзких прагматиков. Стоик и прагматик, — провёл по шее несколько раз — символ стоицизма. — Ты идеалист, как и почти все из вас, — сощурилась Ваалу-Миресли, и погладила его по голове, гриве. — Тебе далеко до прагматизма самки. — Ну и пусть. Да какая разница. Я всё равно благодарен Ваалу-Миресли и всему сестринству за Симсану, — он вдруг нарушил границы и сам взял её руку в свои. — Она мне рассказала о своей судьбе и о том, что превосходная забрала её из приюта. Я жил целых пятнадцать лет, и не знал, что она здесь, рядом. Я признаюсь, как было дело. Сначала я просто хотел себе найти подружку для Игры, да, вот решил попробовать с ней, ну и ладно. Сначала дело было во всём этом, в простом. А теперь… И поэтому, превосходная, я в долгу перед сиятельной, перед сестринством и перед… — он вдруг сильно закрыл глаза и приложил к переносице кулак. — Ваалу-Миресли, я ещё, наверное, и говорун, да? Я всё разболтал, да? Так не делают ведь, правда? Я смешон? — Ты лучше будь осторожен. Слышишь? — Да. Она махнула рукой. «Да» все могут говорить. — Ты ей даёшь то, чего сейчас дать не может никто, кроме тебя. Ни я, ни сестринство, ни муж её кормилицы, которого я так пыталась привлечь к её воспитанию, но так тщетно, и ещё пару всяких, и кого только не, ибо ты не представляешь, как это важно для львёны — быть в общении со львами. Я могу привести сюда всех сестёр Криммау-Аммау, и они не смогут помочь делу. А ты — можешь. Ты теперь лев в её жизни, и я боюсь тебе говорить, какая на тебе теперь ответственность, и пусть Ваал поможет тебе, хоть ты и анваалист. Будь хорош, ты много значишь. Будь Сунгом безупречной доблести. Ей нельзя… — Миресли помахала рукой, нет, не то. — Её нужно убедить, что… не делай ей больно, Арад, она уязвима. Она будет играть в силу, что всё — нипочём, в гордость, но всё равно — она очень уязвима. Она сделала очень торжественный жест, две руки перед ним — вверх: — Вот что значит «всё разболтать». Вот так это делается. Ваалу-Миресли небрежно ударила коготками по дереву табурета. — Ну что, Арад. Я было уж решилась тебе довериться, а теперь — не знаю. Всё-таки обманул ты меня со Симсаной. — Если сиятельная о том, что мы припозднились, то это вышло, можно сказать, случайно. — И ты совершенно не владел обстоятельствами? Арад задумался, посмотрел вокруг, потрогал веник и оторвал от него соломинку. — Не порть мне веники. Ученицу испортил, так хоть их не трогай. — Владел, Ваалу-Миресли. Просто отдался течению событий. Мне было слишком хорошо. — Ладно, прощу, на этот раз, — вдруг легко согласилась Ашаи-Китрах. — А что сиятельная хотела меня… Вдруг открылась дверь вовнутрь дома, и явилась удивлённая мордочка Симсаны. — О, наставница, Арад. Вы всё ещё, эм, не закончили, эм, беседу? — Ты уже помылась? — удивлённо спросила Миресли. — Нет, только иду, — робко ответила Симсана. — О, моя ученица, пропала бы ты сталлой в кондо дисциплария, — и повернулась к Араду, показывая на неё. — Она час может мыться, и это только мыться. Видал такое? — Наставница! — несмело возмутилась Симсана, вся в недоумении. — Он сидит, — указала Миресли на Арада, — так как ты с ним не попрощалась, и я тут у него в заложницах. Видишь, какой угрожающий вид. — Да, я сижу на хвосте наставницы, Симсан. Она не может встать. Симсана показалась в проёме вся, обёрнутая большой балинейной тканью, от плеч до когтей лап, держа ладонь на груди. — Арад, ну ты чего, это же больно… — неуверенно сказала Симсана, и Ваалу-Миресли вдруг затряслась от смеха. — Я пошутил, — со смешливой мордой сказал он. — Моя наставница не злится на Арада? — Симсана пыталась скрыть радость. — Злюсь, конечно, — поднялась Ваалу-Миресли, и теперь вовсе не как Ашаи-Китрах, и не как патрицианка, и без рассчитанного движения, а так, как повитуха. — Как на такого не злиться. Ну, прощайтесь, и бегом в балинею. И вышла прочь. Симсана подбежала к Араду. — Как ты её задобрил, как тебе удалось? Вместо ответа он подмигнул. Они поцеловались. — Когда ты будешь снова свободна? — Я уже продумала, давай так: я тебе письмо пришлю. — Письмо? — удивился он. — Записку, — с укором сказала, глядя ему из глазу в глаз. — Так делают в дисциплариях, мне рассказывала наставница, у Ашаи-Китрах так принято. Я тебе намекну на время, когда можно придти. — Ну хорошо. А тебе не проще придти ко мне домой? — спросил он, и сразу понял, что сказал многослойную глупость. Но сказанного не вернёшь. — Арад! Я же не… Письмо — это ведь романтично, интересно, — обиделась она. — Виноват, глуплю, устал, под впечатлениями от времени с тобой. Это как сон. Золотой сон. Спасибо, Симси. — Мне было очень хорошо. — Ну, до встречи. — До встречи, Арад.