Радуга Крови - Часть IV
25 ноября 2020 г. в 10:47
**
Симсана посмотрела на сильно закрытую Арадом дверь, крутнулась два-три раза, не вовлекая в движение лап, метнула хвостом, улыбнулась сама себе, а потом превратилась в саму взрослую серьёзность и зашла в главную комнату. Наставница указала в сторону балинейной, мол, иди, мойся и хорошись; не радуется, но — вроде — и не злится, Симсана знает, когда Миресли воистину зла. Симсана ушла и всё делала, как положено; иногда умывалась водой и вздыхала, прижимая влагу к скулам, иногда улыбалась чему-то (кому-то) невидимому. Один раз укусила клыками губу, пару разу прокрутилась, а ещё смотрела себе на лапы. Много раз трогала порванное ухо, и из-за него решила не окунаться в балинейной бочке с головой.
Вернулась в жилое, поднялась по лесенке к себе, там обсушилась и пришла в одной ночнушке прямо к наставнице, что перематывала длинный шнур, который давали роженицам в руки одним концом, а второй подвешивали к потолку (им помогает, и держаться есть за что); наставница приказывала стирать даже его, помимо сонма иного тряпья, причём расплетая. Она же указала: нет-нет, иди к себе, я сейчас приду.
И сейчас пришла. Ваалу-Миресли усадила Ваалу-Симсану возле огромного зеркала у кровати, сама ученица очутилась на краю, а наставница за ней, на кровати, лапы под себя; ещё Ваалу-Миресли нанесла с собой всякого: и мазь кири, и спирт, даже иглы, нож, бритву и страшный чёрный порошок, и всякое ещё, и долго это раскладывала на тумбе рядом.
Так и они и смотрелись в это зеркало: сначала серьёзно-славная Ваалу-Симсана, потом, сзади — сосредоточенно-усталая Ваалу-Миресли. Наставница осматривала ухо, трогала его, посмотрела на ученицу в зеркале и чуть подняла ей подбородок и поправила положение руки. Потом снова начала смотреть ухо.
— Рассказывай.
— Это из-за меня, — приложила ладонь к груди Симсана, на миг.
— Огнеясное дело. Что случилось?
— Я усыпила его, — пристально смотрела на себя в зеркало Симсана, — энграммой на сон, и заснула сама.
— Будто ты не знаешь, что такое возможно, правда? Какая неожиданность. И зачем? — наставница взяла мазь на пальцы и очень так критически рассмотрела её. — Упражняться в таких дарах духа на льве, с которым пошла на свидание — это, скажу тебе, — наставница намазала ей на ухо, осторожно, — экстравагантно.
— Мы начали об этом говорить, он начал. Он попросил.
— А, ну раз попросил, — со саркастичной серьёзностью протянула Миресли, — то как можно было отказать, вне вопроса.
— Наставница… — поглядела долу Симсана.
— Уши не прижимай! Я же… Ой, Симсан, — развела Миресли руками и посмотрела на неё в зеркале, — я даже не знаю, есть смысл это зашивать, хуже можно сделать. Это, будешь теперь такая, с рассечённым ухом. Посмотрим, как заживёт.
— Как львицы Ваал-Сунгов древности, — улыбнулась Симсана. — Будет память.
— Я так вижу, он тебе голову откусит, а ты скажешь, что он — бедненький — очень кушать хотел, — бессильно, иронически улыбалась Миресли.
— Как же я что-то скажу без головы.
Наставница покачала головой. «Пропала! Испортилась начисто!». Вдруг устрашающе изрекла, обмазывая кольцо мастерицы жизни спиртом.
— Смотрите мне оба!
Симсана всё поняла.
— Наставница, он хороший.
— Хороший… Все они хороши. Не надо так ему потакать. Знай честь. В самца иногда надо когти впускать.
— Он ведь нравится наставнице? — нетерпеливо поелозила Симсана, заулыбавшись.
Ваалу-Миресли не отвечала и всё терла кольцо, будто это самое важное дело на свете.
— Думаю, это «да», — сказала Симсана, и даже скорее не ей, а себе, и даже повела бровью, пока наставница не смотрит.
— Уже говорила: он тебе полезен, — наставница перестала натирать кольцо спиртом, и дальше начала натирать его мазью, — вот так. Даже мне, в какой-то мере. Ты с ним учишься, я свои дела делаю.
— Это учёба, как наставница и говорила?
— Да, конечно. Смотри, что он с тобой вытворяет, сколько у него этой… дури. Отличный львина, чтобы научиться с ними управляться, а тебе уже надо. Хах, думала я такая: «Отпущу её, ей нужно поучиться, и львина хорошего рода, пусть посмотрит». Возвращается — как с войны.
— Наставница ведь говорила, что отношения со львами — это как война, и что у меня есть оружие, и что… — смеялась Симсана.
— Вот-вот, вот-вот, — с чем-то соглашалась Ваалу-Миресли, и даже непонятно, с чем именно.
Приготовив кольцо, наставница придвинула свечку и начала греть на нём доброе такое шило.
— Так ты расскажешь: с кольцом что?
— Это он сделал. Но я виновата.
Казалось, после этих слов Миресли еле сдержала смех.
— Если говорить откровенно, — всё-таки продолжила Симсана, даже заложив лапу за лапу и откинувшись ладонями на кровати, — если совсем откровенно, то я его в шею лизнула, и у него так от чувств, наставница знает, дёрнулась рука и задела перстнем кольцо. У него перстень такой родовой, на нем щит, — ударила Симсана себя по пальцам.
— Ну, а спали вы где? Не у него же, конечно?
— На Выше, на горе.
Ваалу-Миресли помолчала.
— Столько вопросов, — повела она ушами и перестала греть шило, — но уже не буду настаивать… у вас должны быть всякие интересные секреты, верно? Не замёрзли хоть там?
— Нет, Арад достал знамя, — Симсана вздохнула, — и мы в нём спали.
— Так, вопросов стало ещё больше. А ты ещё так горела пойти в дисципларий! Знаешь, я, будучи сталлой, видела только наставниц, занятия и сестриц по учебе. А вы вытворяете всё во все свободы Ваала. Надеюсь, вас никто не видел.
— Всё во славу Сунгов, наставница, — пошутила Ваалу-Симсана.
— Во славу Сунгов, — абсолютно серьёзно ответила Ваалу-Миресли.
Шило было готово, и Симсана не закрывала глаз, когда наставница просто и быстро пробила ей ухо, а потом ловко вдела туда железное кольцо (на самом деле, оно не совсем железное, конечно). Симсана оскалилась и раз тихо прорычала, но на этом и всё.
— Что ты ему рассказала о прошлом? — беспощадно крутила наставница кольцо в ухе.
— О приюте, о папе… о маааме… о кормилице, — страдальчески, с выдохом ответила Симсана, и теперь она уже закрыла глаза и ударила хвостом о пол.
— О родометрике? — оставила её ухо наставница, и затушила свечку.
— Сказала, что метрику нашли рядом со мной.
— Я не о том. Ты знаешь, о чём.
— Нет, не рассказала. Зачем это ему.
— Точно? — нажала наставница.
— Точно.
Ваалу-Миресли подняла палец.
— Забыла тебя предупредить: ни в коем случае не рассказывай. По крайней мере пока я скажу, что можно. Обещаешь?
— Да, наставница. Можно узнать почему?
Та ровно ответила:
— У него отец — судья. Судьи решают все подобные вопросы с родометриками и Родовым Законом. Вряд ли, но если ты об этом заговоришь, то Арад может подумать, что ты решила его использовать.
Симсана осторожно трогала ухо, думая. Потом догадалась:
— Точно! Я всё поняла, наставница.
Потом она ещё немного подумала.
— А вообще-то… наставница действительно хочет обратиться к отцу Арада?
— Я думаю об этом, — ответила наставница, и у неё дёрнулось ухо вместе с краешком рта.
— Он обо мне знает, его отец. Может быть, ему это не нравится. Это может всё усложнить, если вообще не испортить.
Это вывело Миресли из себя, несмотря на совершенную истинность замечания:
— Симсана, тебе пятнадцать! Скоро уже шестнадцать, и совсем скоро будет Совершеннолетие. Нам надо что-то делать с твоей метрикой. Я уже выискалась, сбилась с лап. Наши возможности тают, как снег в Хустру. Никому не могу довериться… — оскалившись, Миресли гневно качала головой в неприятии. — Никому!
— Может, всё-таки съездить в Далегоры, где я родилась?
— Нет, это ничего не даст, только время зря потратим, — зло ответила наставница. — Твоих родителей там никто не знал, твоя мать просто там тебя родила, и была там пару дней, это всё. Я тебе уже говорила. Возможно, Нергим — это наш шанс, по крайней мере, стоит попробовать, — наставница села возле ученицы, и они уже обе начали смотреть в зеркало.
— Что, зерцало сновидиц? — спросила у зеркала Симсана, беззаботная, не разделившая тревог наставницы. — Выведешь меня сегодня по древу?
— Когда ты сновидела? Три дня назад? — навострила уши Ваалу-Миресли.
— Да.
— Сегодня тогда не надо. Ваал во снах приходит?
— Уже дней десять как нет… Или даже два десятка, — задумалась Симсана.
Ваалу-Миресли кивнула. Помолчали.
— Отец Арада мне может помочь?
— Посмотрим, — вздохнула Миресли.
— Чем же отец Арада отличается от остальных судей? — спросила Симсана.
— Ничем, насколько я знаю, они тут все в Доктрине, все с нами не хотят иметь дел. Нергим так вообще анваалист.
— Арад тоже? — спокойно спросила Симсана. — Может, наставница прочувствовала?
— Не знаю, — смотрела наставница в зеркало, приглаживая плечо ученицы, — спросишь у него.
— Да зачем, — пожала Симсана плечами. — Дурацкий будет вопрос. Если сам скажет, то скажет. Он — настоящий Сунг, и это всё, что нужно. Истина веры Ваала — в нём, что бы он себе ни думал.
Она добавила:
— Вообще, мне Арад говорил, что его отцу всё равно, с кем он встречается. Если честно, я не поняла, правда ли это, или так. Он говорил так уверенно, — вздохнула она.
Наставница поглядела на ученицу, потёрла нос, потом ещё, и ещё.
— Хорошо, — кивнула. — Ты выясни, прочувствуй вещи, как будешь с ним в следующий раз. Поспрашивай, что там у него в семье думают.
— Наставница полагает, что его мать и отец придают этому значение?
— Я же говорю: выясни. Всё выясни, — нажала Ваалу-Миресли.
— А вот… А вот что если они разозлились, или против? — начала гладить ухо Симсана.
— Тебе не хочется этого знать, Симсана, я понимаю. Но придётся это узнать.
— Так что тогда? Наставница мне запретит его видеть?
— Нееет… Нет. Я не смогу, уже нет, — ответила Ваалу-Миресли. — Ты, ты вот что: выясни у Арада, как там настроение, и всё мне расскажешь. А потом я подумаю, стоит ли его просить о встрече. Вот так, вот как-то так. Ты, это… я предупрежу тебя, когда у нас появится время, дашь ему знать, он придёт. И никуда с ним не идите, оставайтесь тут, — потопала по деревянному полу комнаты.
— А вдруг захочет куда-то меня повести?
— Не захочет. Мы попозже поговорим, помогу тебе приготовиться, — сказала Миресли и сладко, с клыками, зевнула, а затем облизалась. — Остаётесь тут, ты ему даёшься, потом ходишь вокруг этого вопроса и внимаешь эмпатией. Только не до, а после, поняла? — потрогала ученицу.
— Да.
Миресли кивнула, пригладила ученицу по плечу.
— Посижу-ка я, упаду в аумлан, — молвила Симсана.
Наставница поцеловала возле уха («Не трогай его только», — прошептала) и вышла из комнаты, забрав с собою всё, что принесла. Симсана прислушалась, что наставница делает в доме. Вроде вышла. Она взяла себе пилку для когтей, попилила когти (обязательное дело для мастериц жизни), глядя на себя в зеркало: вот прямо, вот в три четверти, а теперь с другой стороны, голову выше, ниже. Давай соблазнительный взгляд, нет же, фу, намёк на соблазнение, так, ещё, вот намёк на намёк на соблазнение, вот. Ладно, давай тогда не так прямо, давай очарование.
— Пошел прочь, — театрально отпихнула рукой кого-то невидимого. — Негодяй. Подлец. Мерзавец, — страшно обвиняла она зеркало, словно заклиная того, кто там, за ним, быть мерзавцем. — Насильник.
Размахнулась на кого-то рукой с когтями.
— Мучитель. Не хочу. Не хочу!
Обхватила себя руками, закрылась хвостом.
— Хочешь? Перехочешь! Мучайся. Му-ча-йся.
И оскалилась с клыками, но получилось не страшно, нет, а совсем по-другому.
**
Когда Арад приплёлся домой в своём незаурядном виде, то отец уже ушёл на службу, и это было хорошо, от него расспросов сейчас не хотелось. Дом пребывал в тиши, свет солнечного утра лился через окна; обещание хорошего дня.
Мать со служанкой уже волновались, в большом беспокойстве, их он застал на кухне, но Арад успокоил львиц, как мог (а он мог), и рассказал, что да как: он, оказывается, на ярмарке гулял, танцевал со всякими, кто попадался под танец, смотрел акробатов, всё было отлично, потом очутился возле Выша, так как надо было перейти в одно место (договорился с друзьями), и там его какие-то совершенно неместные решили попробовать на зуб, и пришлось подраться, и вообще всё было отлично так-то, а потом он шлялся прямо до утра, да, его ошибка, не предупредил, кается. Пасна не пропала, мама, пасна есть, она у хаману Мааши, она её вернёт, наверное, а если нет, он пойдёт заберет, так уж получилось, ох уж эти танцы. И двуколка, мам, не пропала, она у рода Марсан-Ашнари, я её заберу.
Ну, вроде объяснился, и даже поел.
И пошёл да проспал с огромным удовольствием полдня.
Встал он только к обеду, и в столовой на обеде оказались только они вдвоём с мамой (братья отправились с братом матери на что-то, что тот назвал «охотой»). Мама не говорила сначала ничего. Но её молчание было таким многозначительным, что…
— Арад, заходила хаману Мааши, принесла твою одежду, — мама начала всё не сразу, а чуть погодя, когда он уж подъел половину из огромной тарелки для львов.
…ну вот. А что ты хотел? Надо направить дело в своё русло, перехватить инициативу. А, и да, бесконечная уверенность в себе.
— Да, она меня выручила.
Эвсуга налила себе из графинчика разбавленного вина.
— Что-то ты молчаливый, не рассказываешь, как ярмарка прошла.
Мама — львица, а они всегда атакуют с флангов. Поэтому надо бить во фронт.
— Наверное, хаману Мааши не только одежду принесла, — с усмешкой сказал Арад.
— Наверное.
— И что она поведала маме?
— Арад, ты знаешь, что. Теперь о твоём увлечении ученицей повитухи знает весь Галлен.
— Мама, она не ученица повитухи. Она — ученица мастерицы жизни, — застыл он, глядя в точку и жуя. — И ты это знаешь, — поглядел на мать.
«Холодней, спокойней, рассудительней!».
— Я ведь жена судьи, Арад, мне так положено говорить, — сдала Эвсуга. — Так говорит отец, и я тоже так должна. Не понимаю, что ты так оскалился, — а вот тут пошла вперёд.
«Хитрей заходи».
— Если бы это была ученица повитухи, то я бы не имел с ней дела; это прямо ведь позор для рода. А так, она — Ашаи-Китрах. Сунгам любых страт одобряется иметь отношения с Ашаи-Китрах.
Эвсуга вздохнула, повертела кубок.
— Я не имею ничего против, чтобы ты узнавал жизнь, — жест неопределённости в воздухе. — Но Арад, ведь подумают, что ты несерьёзный лев, — показала на него. — Виносок будешь? Я разрешаю.
— Буду, пусть мама нальёт.
— Ты же серьёзный лев, — настаивала мама, — а такому всегда нужно думать наперёд, и всегда нужна достойная пара. Это там легатные львы, дренгиры, которым некогда осесть, всякие пройдохи, львы свободных искусств, учёные — могут об этом не думать. А у серьёзных львов ценится хороший родовой союз, и чем раньше строить проспекты и выбирать львицу самой лучшей родовитости, тем лучше.
— Я серьёзный лев, мама, я очень серьёзный, до чрезвычайности, даже слишком! — вдруг взъярился Арад.
— Знаю, знаю, — примирительно молвила мама.
Почувствовав вину из-за этого примирительного тона, Арад откинулся на кресле и спокойно сказал:
— Мама, мы просто отдыхаем. Мама ведь знает: Ашаи-Китрах, они туда-сюда, они свободные в поведении, с ними можно погулять без особых обязательств, это ни к чему не обязывает, ну мама же понимает. Мы немного погуляем вместе, а потом разойдёмся, с ними ведь это неизбежно.
— Фу. «Отдыхаем, погуляем». Ты что, хустрианец? — попробовала пристыдить мать.
— Не хустрианец мама, но хвостощуп, — решил, что раз уж он такой весь самцовый, то вот.
— Вех, тебе не идёт пошлость, — отмахнулась мать и скрестила руки.
— Я скажу маме прямо: я не хочу много думать, мне хочется бегать за маасси, догонять и вгонять в них когти. Кого вижу, того цапаю. Я ничего не могу с собой поделать, — Арад почувствовал, как поднимается шерсть на загривке и теплится кровь, это было мгновенное обозление, раздражение, — и они от меня не сбегут, только пусть попррробуют…
Он еле сдержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу.
Закрыл глаза, стало так неудобно, что хоть в окно выскочи.
— Мне говорили, что взросление у молодых львов — дело непростое, — вздохнула мать. — Да и видела сама. Но давай подумаем, как всё проделать разумно, а не так вот — кого вижу, того цапаю, как ты говоришь.
— Ну хорошо, я внимаю: это как? Нет-нет, не так, — замахал он рукой. — Не тот вопрос. Я спрошу: что я сейчас не так делаю? Что я делаю плохого?
— Очень хорошо, что у тебя есть отношения со львицами, я этому только рада, поверь мне. Лев без опыта, он, не-не… Не буду называть, как мы таких называли в фансиналле, — вдруг засмеялась она.
— Пусть мама скажет, — заинтересовался Арад, и весь склонился вперёд.
— Нет-нет, это не для тебя, болтовня львиц, зачем тебе.
— Ну пожалуйста, мам. Интересно же, я буду больше знать.
— Не надо тебе этого. Так вот, смотри, плохо вот что: ты связался с Ашаи-Китрах, зная, что отец — судья в Доктрине. Кроме того, вы же с папой, — показала она на голову, — львы ума, науки, вы же не принимаете веру, как обычные, малообразованные Сунги. Это может ударить по его репутации, вызывать ненужные вопросы, намекнуть на раздор в роде. Это его… ослабляет. Кроме того, ты ведь должен со мной согласиться, что хорошие возможности нельзя упускать, а у тебя есть хорошая возможность соединиться в хорошем родовом союзе, — мама очень выделяла хорошие слова.
— Мам, я чувствую себя львичкой, которую хотят выдать замуж. Это очень смешно, даже посмею отметить — унизительно.
— Был бы ты львичкой, мы бы тут не объяснялись, мы бы понимали друг друга с одного взгляда, — мама склонила голову набок. — Я ведь не желаю тебе зла, только самого лучшего.
— Хорошо, допустим с родовым союзом я глуплю, хотя мне вроде простительно, мне пятнадцать… — честно рассматривал аргументы Арад.
— Считай, шестнадцать.
— … но я же не судья. Мне можно с Ашаи-Китрах иметь дело, я такой же Сунг, как все. Мама ведь не только верует во Ваала, но даже сестра праматери у нас роду была Ашаи-Китрах. Разве так честно?
Мама, кажется, серьёзно призадумалась, и туго скрестила руки.
— Подумай вот о чём. Напомни, как её зовут?
— Ваалу-Симсана.
— Так ты её называешь? Неужели с номеном?
— Нет. Симсана, Симси.
— Вот смотри, Ваалу-Симсана ведь тоже знает, что с тобой лучше отношений не иметь. Она ведь знала, что твой отец судья и в Доктрине, правда?
— Знала, — признался Арад. — Она сначала даже отказала мне во встрече.
— Вот, — уцепилась мать. — Значит, и она, и тем более — её наставница — почему-то решили, что с тобой стоит иметь отношения. Несмотря на сложности.
— Потому что я — это я. Я ей понравился, — уверенно сказал Арад.
— Арад, не обольщайся так, не очаровывайся. Если бы наставница сказала, что нельзя, она и бы смотреть на себя не разрешила. А наставница почему-то сказала, что можно. И это меня озадачивает.
— Мама её не знает, — ухмыльнулся Арад. — Симсана просто решила…
— Ты их не знаешь, Арад! — вспылила Эвсуга, и резко расправила рукава. — Ты не знаешь, что Ашаи-Китрах имеют предписания, как вестись, и они умеют, поверь, себя вести так, как им приказывает вера и воля; они не делают всё спроста, просто так, потому что хочется. Ваалу-Симсана не смогла бы иметь с тобой отношений, не имея разрешения наставницы, запомни это.
— Допустим, ну и что? Значит, я и наставнице понравился.
Нахмуренная мордашка мамы, она выдохнула с усилием, хмыкнула.
— Они что-то от тебя хотели? Просили о чём-то? Заводили разговор о… я не знаю… чём-то, что им нужно? — придвинулась она к сыну.
— Нет, мам! — совершенно искренне раскинул руки Арад. — Ни разу, мам! Нет! Ты её не знаешь. Если бы ты хоть раз поговорила с ней, если бы ты увидела её рядом, — бил он себя в грудь, — ты бы поняла, что она… — выставил он ладонь перед собой, словно что-то уловив.
— Ты в неё влюблён?
Он посмотрел на маму. Потом ухмыльнулся, заложил руки на загривок, поерошился за ушами.
— Прямо таки влюблён? Не просто сходить, поиграть, да? — и Араду показалось, что у мамы вспыхнули азартные огоньки в глазах.
«Не поддаваться», — подумал он. — «Не сдаваться. Охраняй её. Твоя. Твоя собственность. Твоё».
— Не. Нет. Увлечён, признаю. Но я не способен бегать за самкой, нет. Да всё равно. Она быстро дала мне Игру, прямо вот, — щёлкнул он пальцами. — Поэтому и увлечён: потому что с ней просто. В этом всё дело.
— Значит, не составит труда не иметь с нею дела? Если понадобится?
Арад снова ухмыльнулся, снова заложил руки на загривок, снова поерошился за ушами.
— Трудно будет отказаться от лёгкой Игры.
Мама вздохнула, ох уж эти сыновние замашки. Совсем не пошёл в Нергима-Синая. Интересно почему, да, как странно.
— Тогда есть предложение получше: Мальструна-Ленайна. Попробуй подойти к ней. Поверь, если всё пойдёт хорошо, она будет заинтересована в тебе, и пойдёт навстречу твоим желаниям. Ты успокоишься, львицы сойдут с мыслей. У вас будет и время, и место для развития ваших отношений. Поверь, что долговременные, стойкие отношения имеют свои выгоды.
— Не хочу себя ограничивать.
— Не капризничай. Подумай, Арад, — поставила она ладонь на его. — Посмотри: она, Ленайна, повезла твоё письмо…
— Которое я не писал, прошу учесть.
— Письмо твоего отца, — терпеливо поправилась Эвсуга. — Ты сможешь учиться в Марнском университете. И подумай: зачем его тратить на архитектуру? Такие возможности! Папа был бы счастлив иметь такие. Подумай, как хорошо: ты закончишь гимназию, поедешь вместе с Ленайной в Марну, у неё там есть праматерь, поэтому вы там устроитесь хорошо, и ты начнёшь изучать юстицию, Арад, вернёшься назад сюда, и продолжишь родовое дело отца. Подумай, какой хороший проспект.
— Юстицию? — удивился он, но как-то несильно.
— Об этом с тобой отец поговорит, о твоём выборе дела. Он давно хотел, честно тебе признаюсь. Рассудись: Марнский университет, может, ты станешь судьёй? Возможно, ты передумаешь стать архитектором, и продолжишь дело отца? Зачем утрачивать столь огромные возможности Марнского университета? Как всё вместе хорошо: Ленайна, её праматерь, друг отца в Марне. Ты же первый сын.
— Большие планы, — развёл он руками. — И зависят от таких мелочей, вроде: а вдруг Ленайна меня не захочет?
— Она тебя захочет. Захочет. Не переживай, — закрыла глаза Эвсуга, улыбаясь.
— А если я её не захочу? — закапризничал Арад, в озорстве.
— А что с ней не так? — кажется, мама действительно удивилась. — Ты же её видел.
— Видел, видел. Не знаю. Запах не тот, — сказал он, посмешился.
— Ну так, а ты подойди и попробуй, — намекнула мать с усмешкой, словно всё в нём раскусив, и налила ему виносока. — Вдруг тот.
— Её даже здесь нет, в Галлене.
— Она будет тут, — указала мама на пол их дома, — через три дня. Я приглашу род Инсаев к нам.
Она оставила сына наедине с собой, и тут Арад кое-что вспомнил.
Вообще-то, Ваалу-Миресли упоминала, что хочет его о чём-то попросить, но должна «увидеть его получше». Ну… Ну и что? Львицы ведь всегда хотят что-то взамен, они хотят бенефиций и преференций, протекций, подарков и внимания, если есть рядом лев, верно? Верно. Такова природа самки. Почему бы и нет, какие проблемы, пусть просит! Мать так говорит, словно это ужас-ужас. Симсана, так-то, ни о чём не просила («Ещё попросит», — подумал Арад, вспомнив кое-что из советов Миресли. — «Она будет умолять, чтобы я не останавливался, она будет драться когтями по стене», — совершенно бессовестно мечтал он, с хищной ухмылкой). Да если даже бы и попросила? И что? Ты — мне, я — тебе, ну какие тут могут быть непонятности или обиды? Пусть себе Ваалу-Миресли просит, чего уж там.
День незаметно перекатился в вечер, и пришёл папа, поздновато. Он был очень раздражён, и Арад уж было съёжился, — видно, слухи дошли, и в каком-то уж очень неприглядном свете. Оказалось — не то. Оказалось:
— Поругание символа Империи! — рычал отец.
Отцу не было дела ни до чего, его занимала одна новость, которую ему сегодня поведали в магистрате: какие-то ублюдки вытянули Знамя Империи на Выше и бросили прямо наземь; похоже, ещё и потоптались. Это совершенно, как-то чудовищно неслыханно. Арад внимал.
— Кто мог сделать такое? Какой ужас, — пожала плечами мать.
Хорошо, так, надо мутить воду, пыль в глаза, затаптывать следы.
— Папа, послушай, я вчера дрался на Выше.
— Что? — растерянно спросил отец, сбившись со злобных мыслей.
И Арад рассказал, как вчера ночью подрался с какими-то неместными на Выше, их было много, голов шесть, или четыре, было темно, и ничего они ему не сделали, только одежды порвались, но это ничего, все подростки, как он, и это, наверное, они решили вытворить такую штуку со знаменем, посмеяться над Галленом и галленцами, и отец его расспрашивал, и Арад отвечал, и обещалась скорая расправа, и папа обещал всё это передать магистрату и страже; и вдобавок, чтобы порадовать родителей, отвести их от себя, перестать отнекиваться и защищаться, замутить воду, запылить воздух, затоптать следы — Арад сам напомнил папе, что вроде как скоро должна приехать Мальструна-Ленайна с Марны и вроде как мама хочет пригласить её род в гости, и он, Арад — так себе подумав — считает, что это вполне небезынтересное мероприятие, и вообще всё это сулит новые возможности, потому что так говорит мама, и папа благожелательно-скептично сказал Араду, что уж очень род Инсаев хочет облагородиться и сплестись союзом со стратой повыше, и будет делать неимоверные выверты для этого, и всё это — мамины придумки да инсинуации (привычная к фансиналльным интрижкам и устройкам личных жизней, что поделать), а ещё мать Ленайны — большая мамина подруга, поэтому все эти верчения и выдумки, но — никуда не денешься — оружейное дело Инсаев даёт существенные денежные богатства, поэтому как знать, возможно, это всё не так уж и плохо, не так уж и плохо, а даже выгодно, пусть он себе снизойдёт посмотреть на эту Мальструну-Ленайну, если хочет, а им ещё предстоит серьёзный разговор о будущем, но не сегодня, нет, наверное, завтра, и об ученице повитухи и расспросов о ярмарочной ночи не было, совершенно, чего Арад и хотел, чего Арад и добивался…
**
Где-то дня через два, может три, когда Арад пошёл в гимназию, впервые после каникул (и это уже последний год), отец позвал его в таблиний и как бы между прочим (что делал всегда при важных разговорах, и это не любили ни Эвсуга, ни Арад) начал говорить о жизненных планах Арада. Нет, не о матримониальном и не о родовых контрактах (по мнению отца, это приложится само, невидаль какая, берёшь любую, что годится по статусу и страте, и идёшь дальше решать задачи дней), а о выборе дела; и отец обрушил на Арада сонм соображений и несколько неотрадных фактов. Самым неприятным фактом оказался тот, что Арад не понравился мастеру-архитектору: ни своим подходом к делу, ни как подмастерье (а его выходка пойти посмотреть, как что-то строится, так это вообще), ни — главное — графически. Арад, в лучшем случае, чертит, как инженер-строитель, он совершенно негоден к архитектурному рисунку. Он давал ему композиции из кубов, сфер, цилиндров, и Арад выполнил их не как художник, а как плоховатый военный инженер, рисующий схемы заграждений. Всё это тайно, с сожалением, но безусловно правдиво и поведал отцу мастер-архитект.
Но отчаиваться не стоит! — поспешил отметить отец.
В гимназии Арад учит право. В таблинии они читают что? Правильно, философию и право. Родовым делом отец видит судейство, да так все кругом делают, есть вот судьи в десятом поколении. Арад — анваалист, отличная карта для вхождения в закрытую от случайных хвостов страту судей, уникальное качество для уникального дела; ведь только для судей Империей поощряется ограждение от веры Сунгов (читай — от Ашаи-Китрах). Ну и пресловутые столичные возможности, что так удачно подвернулись.
Есть над чем подумать, и Арад попросил времени для раздумья и передышки. Это определённо новости, причём большие, и Арад решил просто пойти спать, благо, братьев дома не нет и беспокоить тишь некому.
На следующий день, после гимназии и бешеных соревнований по бегу, которые выросли из ничтожного спора, Арад, в саду за домом, стрелял из самодельного арбалета и сравнивал его с настоящим, который с большой неохотой, но одолжил ему друг Атар. Стрельба была поводом для размышлений, процессом, отвлекающим от реальности (не ходить же кругами, право, как некоторые недолугие), и Арад думал о словах отца. Качели оказались нешуточными. В одно мгновение он считал, что отец совершенно прав, и в жизни открывается новая, прекрасная страница; всё новое: планы, перспективы, приоритеты, даже образ себя. В другое — что отец просто разбивает всё его, всё его естество, весь смысл. И множество мыслей в промежутке между этими крайностями…
Что там нужно судье и вообще льву юстиции? С умом у него всё в порядке, Арад не сомневался. Со справедливостью? Хвост её знает, эту справедливость, понять трудно. Честность? Ну, так… Анваализм? С анваализмом проблемы в последнее время, серьёзные и нешуточные.
Арад кривился, скалился, но знал, что найдёт решение. На то он и Арад.
Додумать не дали: он заметил, что служанка несёт маленький бронзовый столик под вишню, недалеко от него. Потом принесла три полукруглых кресла для львиц. Она подошла к нему после диспозиции последнего кресла:
— Хозяин Арад, там к матери пришли.
— Кто?
— Львицы рода Инсай, — почему-то прошептала она.
— Ладно, — повёл ушами Арад и поднял ещё раз арбалет.
— Хозяйка и Араду велела стул принести.
Для львов кресла побольше и потяжелее, поэтому он понял, к чему она клонит:
— Я принесу себе, не беспокойся, Седеси, — опустил он арбалет.
Та кивнула, эдакий полупоклон без стараний, как обычно, и ушла.
Очень вскоре он заметил, что его мама, хаману Мирна и юная львица — её дочь Ленайна — располагались у столика; к ним шагов пятьдесят. Мать посмотрела на него, и он помахал рукой, показал, мол, сейчас буду. Он выдохнул, почесал нос, бросил арбалет (самодельный) прямо в траву. Надо идти, наверное, иначе мама житья не даст, да и письмо, и всё это, и все эти дела.
Притащив себе кресло, Арад не очень бережно бросил его, но очень даже вежливо приветствовал львиц рода Инсай, и поцеловал поданные руки. Затем расположился, в самой уверенной и самцовой позе, которую только позволяли обстоятельства.
— Смотри, Арад, как я тебе и говорила: маасси Мальструна-Ленайна вернулась в Галлен! — изображала мама чрезвычайную радость.
— Хаману Эвсуга, мне за честь — просто Ленайна, — сдержанно улыбалась дочь рода Инсай.
Вообще, хаману Мирна появилась в жизни матери недавно, от силы года два, а потом вдруг — раз! — и чуть ли не каждые два-три дня то мать, то она наносили друг другу визиты. До этого Арад не знал ни её, ни Ленайну; после знакомства он видел её несколько раз, но всегда она была как бы белым пятном для него, словно дочь маминой подруги, это нечто вроде… родственницы, что ли. Они холодно приветствовались, в случае встречи, а несколько раз даже не сделали и этого, хотя и прекрасно заметили друг друга. Самое долгое взаимообщение они имели год назад на свадьбе, устроенной во время Ай-Юлассая у одного сыновей знакомых отца (долгая история), где они волею судеб немного посидели вместе. Он запомнил её как ледяную, рассудительную, немного колючую львёну, но способную к беседе (хотя и пустой). В танец он её не брал, и вообще с той свадьбы они все ушли рано, по многим причинам. После этого Арад, когда надо, изредка вспоминал о ней в своих фантазиях; она вошла в круг львиц, о которых, если что, можно и представить; но с ней это было трудно, так как она запомнилась в очень общих чертах, а для откровенных фантазий важны детали.
Ну а тогда — вечер у магистра, северянка, дичь с провалившейся Игрой — Ленайна вообще как-то прошла мимо ушей и глаз, кроме одной, небольшой мелочи.
— Как там Марна? — с огромным интересом спрашивала мама, а тем временем служанка принесла чёрный чай.
Раз уж такое дело, подумал Арад, раз уж мать делала всяческие намёки и рекомендации, то стоит её рассмотреть, как можно лучше: кто это такая и с чем её едят. Ленайна сидела справа от него (круглый столик, он — напротив хаману Мирны, Ленайна — напротив его мамы). Первое, что можно сразу отметить: она в простом, приталенном платье темно-синего цвета. Эта простота обманчива, додумался Арад, оно, пожалуй, недешёвое, или даже из самой Марны: эти лёгкие, незаметные узоры на нём, этот дорогой вид ткани. На левой руке — золотое кольцо, на ней же — браслет; кажется, кольцо родовое, ибо такое немного слишком для юной особы её положения. На шее — ожерелье, то ли ещё что, но по найсагрийскому обычаю, плечи и разрез платья прикрывала наплечная накидка; по этикету, её можно снять в этих условиях, но Ленайна, видимо, решила не. На классически найсагрийских (круглые, большие, бесшёрстые, однотонные, золотые, скучные) ушах — по три маленьких кольца («Интересно», — подумал Арад, — «такие уши можно лизать прямо так, с кольцами?»). У неё совершенно точно есть катена, это видно по поясу, но Араду отсюда не видно, что у неё там сзади за шнуры и каково их значение.
Такая вот маасси.
Ленайна не смотрела на него, не обращала внимания, она вообще велась так, словно Арад не существует; этим он и пользовался, глядя практически только на неё, наблюдая. Ему хотелось вставить реплику, чтобы посмотреть, что будет, но не мог подобрать, какую именно (хотелось сказать что-то хотя бы чуть осмысленное, но дискурс разговора предполагал только самую бессовестную чепуху). Иногда создавалось впечатление, что она неимоверно, до чрезвычайности зла на него, и если он, например, вздумает её тронуть хотя бы за коготь, то мгновенно получит оплеуху или рык и блеск клыков. Говорила она сдержанно, напоминая о своей пресловутой холодности, почти без эмоций, подбирая слова, но изъяснялась ясно, и Арад отметил одну деталь — ему понравился её голос, он был необычной текстуры: с неуловимым изъяном, вроде низкий, а вроде и нет. Жестила мало, лапы держала вместе, скрещённые внизу и под себя.
— Ой, мои предки, я забыла… Эвси, янтарная моя, тебе подарок есть из Марны, — вдруг Мирна перебила рассказ дочери об Императорских садах.
— В самом деле? — мама навострила уши. — Мирни, право…
— Он там, в прихожей, — показала на голову Мирна, мол, всё ей забывается.
— Так пошли, посмотрим. Арад, вы тут пока пообщайтесь, мы сейчас придём.
Обе мамы торопливо встали и ушли вместе в дом, под руку.
Найсаграи, они ведь какие? Да вот такие, как Ленайна: мордашка пошире, и скулы тоже, нос широкий (но тонкий подбородочек); не худые, нет, никогда; окрас — всегда золото, просто тусклое золото, солнце Сунгов. И добрые глаза. У всех найсагриек почему-то добрые, длинные глаза. Злятся они мордашкой, ртом, телом, когтями, хвостом — а глаза добрые.
Наконец-то, после его бесконечного внешнего изучения, она ответила кратким взглядом. Холодный! Холодный, окатила ледяной водой. Сжатые уста, грозная серьёзность. Эй, ему обещали благосклонность, и по слухам, и по словам мамы, всё представляли в таком светлом свете. И вот тебе, добрые Сунги. Она пила чай, держа чашку обоими руками, будто греясь, и глядя в сторону. Тут вдруг что-то себе надумалась, и поглядела, что там у него в чашке, просто так, взяв её за ушко и заглянув; увидев пустоту, налила ему чаю, много, бросила ему молнию взгляда и дальше обхватила свою чашку, и дальше смотрела в сторону. Это можно было расценить даже как бесцеремонность, такое хозяйничанье в гостях, или же забота (это вряд ли), или же следование правилу, что львицы наливают львам и подают (Андария и Найсагри, остальная Империя средней страты и повыше смотрит на это, как на старомодность).
Наверное, в ответ на эту суровую доброту Араду следовало или поблагодариться, или начать разговор, но он даже не знал, с чего; он изобразил нечто вроде кивка. Он вообще не знал, что с ней делать. Он ходил по миру, насквозь пронзённый стрелами иной львицы; справедливости ради, Арад не мог не отметить, что Ленайна изменилась, повзрослела и похорошела. Она, вообще-то, ничего так маасси. Но она явно, явно не настроена к нему, он ей аж противен, весь её вид говорит об этом; кажется, её тяготит пребывание здесь, эти гости, эти мамины устройки (его мама Эвсуга бы сказала — «аранжеманы»).
Эх, какая разница. Ну противен, ну и ладно. Жаль… Да не жаль, проблемой меньше! Нет, жаль в том смысле, что он думал: она ему будет подобострастно глядеть в глаза, хотеть компании, незримо тереться, вот такой вот он неотразимый лев; быть в осаде самок — что может быть лучше? Что ж, хуже уже не сделаешь, подумал он, продолжая бессовестно изучать взглядом ту, кого ему так охотно поощряли.
О чём бы заговорить? Не о погоде же. Заговорить ли вообще, чего её морочить? Морочить не надо никого, это неблагородно, хотя и выгодно; надо быть искренним, хотя это и невыгодно (наверное; ещё непонятно, поживём — увидим). А, вот о чём, есть одна интересность, которую можно выяснить, для успокоения любопытства. Хуже уже, как говорилось, не сделаешь, так что можно.
— Я хочу тебя кое-что спросить.
— Да? — настороженно посмотрела она на него.
— Это ты закрыла мне глаза, тогда, на вечере у магистра?
— Что? — в этот вопрос Ленайна вложила много, много недоумевающего, защищающегося презрения.
Арад даже успокоился, восприняв её ответ; беспокоиться и суетиться точно не стоило. Всё-таки Ленайна если и была к нему расположена, то это уже точно не так. Симсана! Иди сюда. Хочу тебя на коленях прямо здесь, прямо сейчас, всю мою, вся моя. Мы бы ей показали, представь себе, мы бы ей показали, что такое аффект, что такое стрелы любви, Ленайна бы просто расплакалась, что у них это — есть, а у неё этого — нет.
— Ты же помнишь, когда мы окончили игру во флис? Я сел и начал считать, а кто-то мне прикрыл глаза ладонями… ещё с коготками так. Я подумал, что это ты.
— Нет, — ответила Ленайна с вызовом, снова посмотрев на него, — это была не я.
— А кто это был, не видела?
— Нет, не помню. Почему ты об этом спрашиваешь? — она уже в третий раз подносила чашку, чтобы отпить, и всё не получалось.
Покуражиться надо, чего тут. Пусть возненавидит его до огнеярости.
— Ладони оказались очень ласковые. А коготки — острые.
Кажется, Ленайна сбилась с толку, что-то в ней там происходило. Она поставила многострадальную чашку на стол. Потом снова взяла. Отвернулась от него, дёрнулся невидимый хвост под платьем.
— Да? Надо было обернуться, знал бы, кто, — молвила она, глядя в горизонт неба.
— Так нельзя же, игра такая.
— Тем, кто смеет — можно. Можно было и обернуться, и посмотреть, а не идти искать в саду ту… сссеверную… патрициааанку.
О, сколько там было язвительности. Львица-Ленайна, верно, будь то возможно, впилась бы кое-кому в шею (а кому?), брызнула бы кровь, ух.
— Я не нарушаю правил игр, никаких. Выиграл бы кого-либо другого, например, тебя — искал бы тебя.
Пожалуй, это было слишком, и Арад это почувствовал. Он намеренно подобрал этот ужасный порядок слов («…выиграл бы…»), потому что хотел с нею подразниться, и он даже не знал, почему этого хочет.
— «Например, тебя»! Да с чего ты взял, что я бы пошла в сад? Найсаграи, настоящие, так не делают, понятно, най! — прижались её уши. — Ты бы увидел одно: как я ухожу в дом.
— Я тебе не нравлюсь?
— Нет!
Арад развёл руками.
— Жаль.
Она глубоко вздохнула и подождала, скажет ли он ещё какую гадость, или всё. Некоторое время она сидела совершенно неподвижно. Шевелились листья вишни, прохладный вечерний ветер, чудно. Арад трогал край скатерти.
Он подумал, что стоит сказать нечто примирительное:
— Спасибо тебе за письмо в Марну, — вот это да, стоило Араду сказать. Неважно на самом деле, что там с этим письмом выйдет.
— Пожалуйста, — ответила она, и вдруг озадачилась, нахмурилась: — Эй, что ты делаешь?
— Лью тебе чая, — Арад действительно это делал: взял чайничек и из него наливал ей в чашку доверху, правда, чуть пролил на скатерть.
Хотелось ему сделать ещё что-нибудь такое, примирительное.
— Львы не наливают львицам ничего, тем более — чаю! — она попыталась у него забрать чайничек.
Не вышло, Арад доверху наполнил её чашку, аж перелилось, и откинулся вместе с ним в кресле.
— Видишь? Посмел нарушить правила, и вот: даже чаю не даёшь подлить, — насмешливо сказал он.
Что-то с нею всерьёз стало. Ленайна улыбнулась, но как-то уж очень небрежно, и с большой осторожностью взяла чашку; немного пролила на землю, нарочно, чтобы слить излишек; а потом — тут Арад действительно застался врасплох — так же медленно, спокойно и даже торжественно поднесла чашку к его макушке, меж ушей, и спокойно, медленно, методично вылила ему чай на голову.
Тёплые струйки потекли по морде, переносице, за ушами. Если взять и без предвзятости подойти к вещам мира, то Арад даже получил от этого необычное наслаждение — не каждый день тебе на голову, ни с того ни с сего, маасси льёт тёплую, приятную жидкость с таким серьёзным, сосредоточенным выражением мордашки. На мгновение он зажмурился. Конечно же, он не шевелился. Нет, это был балдёж. Смешно сказать, но правда же.
Он открыл глаза и посмотрел на неё, чувствуя, как стекают с подбородка капли. Ленайна уже обратно сидела в кресле, но, вроде, до неё начинало доходить; её глаза медленно, неотвратимо тускнели ужасом позора. Скандала. Что худшее в жизни найсагрийки? Оскандалиться.
— Вот и попили чайку, — молвил Арад.
Тут он краем глаза кое-что заметил.
Надо было решаться на поступок или не делать ничего. Арад решился мгновенно.
Всё-таки львиц надо спасать, а особенно таких, что льют чай на голову.
Пригодятся.
— Только не оборачивайся.
Ленайна этого не сделала, но вздох страха — издала.
— Сюда идёт отец, вроде, он всё видел. И моя мама, и твоя.
— Ты честно?
— Садись мне на колени, — тихо приказал он.
Ленайна прыгнула — именно прыгнула — ему на колени, причём так ловко и удачно, словно целую жизнь только то и делала, что прыгала львам на колени.
— Обними.
Он был объят сие мгновение.
— Делаем вид, что мы увлечены друг другом, — смотрел он на неё, а она — на него. — Смотри только на меня. Когда они подойдут, — голос его становился тише, — ты услышишь их, и устыдишься, и сядешь назад. У моего отца нет чувства юмора. Мог быть скандал, но так он не решится, — почти шептал он. — Он идёт сюда. Он тупой. Он очень тупой, Ленайна. Стыдись! — процедил он.
— Что? — выдох испуганной львицы.
— Обернись.
Это было несколько забавное зрелище, но только если бы Арад не знал, чем оно заряжено. Папа спешил к столику, за ним шла мать, в какой-то полупопытке его остановить, за той спешила мать Ленайны — ни жива, ни мертва.
Маасси послушно соскочила с колен, и юркнула к себе на кресло.
— Мальструна! — она первой набросилась на дочь, но только словесно, она даже не вышла из-за спины отца Арада.
Ленайна смотрела в сторону Арада, но вниз.
— Мы, кажется, не совсем вовремя, — неловко сказала мама.
— А что это ты мокрый, Арад? — требовательно спросил Нергим, очень судейским голосом.
— Да вот пил чай, пап, и разлил.
— В самом деле? — стоял в трёх шагах от него Нергим, и смотрел только на него. — Мне показалось, что его на тебя вылили.
— Пап, — выдохнул он, с искусственным вздохом раздражения и разочарования, — это игра такая. Не угадал слово — выливают чай на тебя, шериш, или там, вино. Теперь в такие играют. Долго объяснять, — он сделал неловкую мину, мол, вы все тут действительно так не вовремя.
— Дорогой, можно твоё внимание на маловремя? — ласково сказала Эвсуга Нергиму, и по ней Арад понял, что мать в совершенной, белой ярости.
— Гу, — сдавленно угукнул он, как это всегда бывало, если он боялся маминой немилости, и они ушли на это самое мгновение.
Мать Ленайны мгновенно заняла своё место, проводив их взглядом.
— Мальструна! — ещё раз позвала мать дочь по первому, «материнскому» имени, на этот раз — прямо в отчаянии, словно она совершила самое непоправимое преступление из всех непоправимых преступлений.
— Право, мы играли в забавную игру, хаману Мирна, — поднял ладони Арад. — Мой папа просто не понял.
— Ох, как неудобно, — спрятала хаману Мирна мордашку в ладони.
— Мы думали, что вы надолго ушли, и… — вдруг добавила сама Ленайна, и не договорила.
— Мы ушли, но пришёл сир Нергим, и… — оправдалась ей мать, и тоже не договорила.
— Не беспокойтесь, я объясню папе всё сам. Потом. Он у нас несколько старомоден, — нарочито спокойно молвил Арад. — Не волнуйтесь, чаепитие продолжается.
И налил себе ещё чаю.
— Ты мокрый, — обратила на него внимание Ленайна, словно ожив, встрепенувшись.
— Я сейчас, я сейчас всё принесу, чем утереться, я сейчас, — мигом исчезла мать Ленайны, тоже ожив и встрепенувшись.
Откуда-то подул сильный, прохладный уже ветер (дышит Порой Вод), причём вполне себе такой, что заметал платье Ленайны, чашки, ложки. Чайничек чуть не упал, его поймал Арад и взял себе в руки. Ленайна тем временем что-то искала: на столе, под столом, на стульях, в общем — везде в окрестности; но не находила. Порыв унялся.
Затем она обернулась, уши навостро. Убедившись, что никого нет, она встала и подошла к расслабленно сидевшему Араду и забрала у него чайник; он отдал его уже без сопротивлений. Затем встала к нему левым боком, скрестив руки, и совершила затейливую штуку: потрогала коленом его лапу, тоже у колена. Признаться, Арад не понял этого жеста с первого раза; но понимал, что она чего-то требует. Она сделала это ещё раз, причём во второй раз смотрела в сторону дома, и её пальцы мелко барабанили по её же плечу.
Надо было догадаться, что это всё значит, ибо львы должны догадываться, но Арад как-то не мог, и сомневался, поэтому:
— Это мило, но что ты делаешь?
Она вздохнула, поглядев на него (ему в глаза), а потом ниже (ему в живот), потом снова в глаза. Нет, не хочет говорить, чего хочет.
Арад, наконец-то, понял: найсаграя хочет сесть ему на колени. Но сама этого делать не смеет (бесстыдно) — он должен её усадить сам (что я могла сделать?). Да уж, спасаешь львицу — будь готов к последствиям.
Пропади всё пропадом. В конце-концов, у львов есть долг, нигде не написанный, и никем не высказанный, и Арад его ощутил. Право, тянешь им руку помощи — а они уже на шее.
Потерев нос, он притянул её рукой за талию, не грубо, а так, даже осторожно. Она медленно села ему на лапу, повыше, уже на всю длину его бедра. Первое ощущение: приятная тяжесть, мягкость её тела, тепло. Она не спеша, по-хозяйски развязала свою наплечную накидку и укрыла его всего, всю голову. Её руки прошлись по ушам, гриве, затылку, скулам, вискам, загривку, шее; её руки не очень ласковые, не слишком нежные, они именно добрые; самое подозрительное есть именно то, что Ленайна — хорошая львица, и Арад это понял по рукам, и этого понимания бы ему не дали ни бесконечные разговоры, ни чужие слова, ничего. Накидка познакомила его с её запахом, но Арад, хоть уже и опытный, не мог прямо сравнить, ибо её запах смешался с какими-то маслами и ароматами. И снова факт: даже масла не могли ему помешать понять, что запах тот. Нельзя уже отвертеться, что запах не тот. Нет. Всё с ним в порядке.
Мальструна-Ленайна вытерла его всего, но это оказалось не всё — она, привстав, взяла подолу платья побольше, и без сомнений утёрла ему нос, подбородок, мордаху этим самым подолом.
Все восточные Сунги знают, что подол львицы, но детной, имеет силу. Он может снимать страх, бессонницу, головную боль, тревоги, заикания, усталость, шум в ушах, всякие приступы, паники, дрожания рук, тошноту, и даже похмелье (и что-то ещё). Так мама делала Араду, когда он болел, и когда он испугался собаки, будучи маленьким, и братьям, и отцу, и какому-то львёнку на улице. Правда, вот что будет, если это делает маасси — Арад не знал.
Арад был мокрый, стал сухой, а Ленайна кинула накидку через плечо. Она придерживалась за его шею, а лапы подогнула, и её вес стал покоиться почти только на нём.
«О, какая. Потяжелее Симсаны будет», — подумал он.
— Это же платье.
— Оно чистое, как и хинастра, — ответила она.
— А станет грязное, мокрое. Не жалко?
— Нет, — помедлила, — отстирается.
Поправила на нём одежды; Арад всё имел привычку постоянно носить фибулу от плаща-лацерны прямо на тунике, просто и небрежно зацепляя её за ворот, особенно если вот так, возле дома. Она взяла и без сомнений сняла её с него, и поставила на стол.
— Кажется, познакомились, — сказал правду Арад. Теперь никаких укоров от матерей они принять не могут: это они сделали; ни одна не сможет сказать, что вечер прошёл зазря.
— Кажется, да, Арад.
Он посмотрел, нет ли чего погрызть там, на столике, но ничего не было.
— И что, не спросишь о выходке с чаем? — в её голосе звенел вызов.
— Зачем? Это было хвостато. Я бы даже повторил, — Арад, глядя на неё (не в глаза, а так, на всю, всё ещё изучая), заметил странный, небольшой шрам на подбородке, слева.
— Можно проделать ещё, — она пригладила его по спине, с тем молчаливым, взаимоясным извинением, что надо попробовать — мокрый или нет.
— Отец будет ругаться, что переводим Кафнский чай, — пожал он плечами.
— Ему жалко, чтобы тебе было хвостато? — верно, впервые Ленайна засмеялась.
Арад подумал, что ответить. Ухмыльнулся. Хотел Ленайне сказать, что вот из-за этой выходки отец точно её невзлюбит, хотя бы на время, но папа так-то злопамятен, или, точнее — памятен вообще, хорошо помнит вещи, даже слишком.
— Главное, что тебе не жалко. Ну, повторим?
Думал, будет отнекиваться и отсмеётся, но:
— Давай, но как нибудь потом, — с достоинством сказала Ленайна.
— Договорились. Что ещё будем делать?
— А что ты хочешь? — Ленайна стала очень занятой, завязывая себе хинастру обратно на плечи.
Арад решил не мелочиться. Было совершенно бессмысленно прекращать начатое, и вообще притворяться, что ничего не происходит. Подумалось: надо пустить руки в ход, вот она уже что хочешь сегодня делала. Ещё подумалось: успеешь. Ещё можно ничего с нею не делать, хотя две львицы — это вроде как лучше, чем одна (а три — лучше, чем две, надо полагать).
В итоге всё пошло более-менее благоразумно: он просто держал её чуть выше талии (но по-хозяйски: просунув ладонь за пояс маасси, это далеко не осторожное придерживание за талию), а другой, левой рукой, поцарапывал когтями стул.
— Можем чаем обливаться, или чем захочешь. Можешь мне, наконец-то, во флис проиграть. Всё хочу.
— Но не сразу, — ответила ему, и посмотрела на дом.
Но оттуда никуда не шёл, и вообще, будто все там умерли.
— Конечно, Ленайна. Одновременно всё даже мне не получится.
— Лени, можно Лени, — посмотрела она на него обратно.
Арад пригляделся. У неё были другие глаза. Жёлто-карие, найсагрийские, они были добрые, причём не в простом смысле уступчивости и незлобности характера, а добрые в большом смысле — в смысле её достоинства как львицы; она годилась ко всему, к чему и должна годиться добрая Сунга; наверное, подумал Арад, такую действительно очень просто взять замуж, сложно прогадаться, тогда только останется лишь смотреть за тем, на что сам способен и что сам собой представляешь, а она уж как-нибудь рядом будет крутиться.
Он знал, что может это сделать, и даже должен, принимая во внимание всё сегодняшнее. Но сомневался. Делать, не делать? А, ну его всё, лучше сделать, и пожалеть, чем не сделать, и снова пожалеть (и так, и так плохо, хорошо не будет — никогда и нигде).
— Лени, сейчас мы начнём с чего-нибудь.
— У нас же знакомство. Не случай, — молвила она, по старому найсагрийскому говору: не «свидание», но «случай».
Дразнится! Это худшее, что можно делать с Арадом.
— Ты права, — сжал он её за пояс, за талию сильнее, куда сильнее; ощутил, как шнур катены впивается ему в руку. Нет, сидит она неправильно. Он взял её под колени и быстро закинул её лапы на своё второе колено; теперь она полностью на нём сидела, а не так, вполовину. Она издала нечто вроде «Ой», словно не ожидала такой силы. Теперь надо принудить её к этому; интересно — как? Наверное, просто поставить руку на шею, сзади шеи, как-то так, или к щеке, за ухом, и требовать так сближения дыханий. Та ну, нет, надо просунуть ей руку за что-то, надо залезать за нечто её, чтобы она не имела сомнений, с кем имеет дело, он не скользит над, Арад так не любит, он идёт под.
Он прошёл ладонью под хинастрой к шее, и притянул её к себе, чтобы узнать её дыхание, попробовать на вкус.
Это был маленький поцелуй знакомства: они встретились, тепло поцелуя, он лизнул её в губы, она сделала то же самое, и даже сильнее. Оказалось так много похожего: Лени растекалась так же, как Симси; она закрывала глаза и прижимала уши так же, как Симси. Но было и иное: чувствовалось, что она спокойней; он почуял иной запах. Чтобы его понять, он потребовал дать ему шею, подбив ей носом подбородок, и она, как ни странно, дала ему это сделать. Да, он был тот, несомненно, но иной, чем у Симсаны. Симсана была мёдом, Порой Всхода, она была легче, изящнее. В запахе Ленайны не было намёков, это был простой, ясный, знакомый призыв. Запах Симсаны можно вдыхать вечность; этим — наверное — можно, наконец-то, насытиться.
Пора и посмотреть друг на друга, после. Арад выявил, что открыл глаза первым; сложно понять, может, Лени и ждала продолжения. Наконец, она посмотрела, и улыбнулась, очень легко; он заметил несоответствие, асимметрию, и только теперь понял, что она всегда и улыбалась, и злилась, и серьёзничала неровно. Рука сама собой потрогала её шрам на подбородке; она поняла, что он неотвратимо его заметил, посмотрела него руку, потом на него. Арад не прекратил исследования, и выяснилось, что вот здесь, вот, у неё есть странный провал, словно у неё нет целого ряда нижних зубов, или…
— Не надо. Не трогай, — отвернулась она.
— Прости, — перестал он.
— Не надо.
— Симсана, я не хотел тебе причи… — начал Арад, и вдруг плотно сжал зубы.
— Сим-са-на? — чуть сощурившись, уши навостро, посмотрела на него Ленайна.
«Да, Арад», — подумал Арад. — «Да. Да. Ничего не скажешь. Молодец».
Несколько мгновений она смотрела на него. Арад ничего не говорил, он понимал, что просить прощения — бесполезно; вот это было действительно непростительно, можно было делать что угодно, но не это. Нет же, вышло именно это. Эх…
— Пусти, — потребовала она, и сделала попытку встать.
— Нет, оставайся, — он её сжал.
— Пусти, я серьёзно.
— Я тоже.
Ленайна поглядела на дом, снова — там уже шли их матери, обе.
— Они идут, придётся тебе пуссстить, — снова попробовала отбиться Ленайна.
Что Арад и сделал: всё-таки она не могла сидеть у него на коленях открыто — неприлично.
Усевшись на своё кресло, справа от него, она скрестила лапы, затем ощутимо так пнула его по голени.
— Смотри, её Ленайной не назови, понятно? — увидел он её найсагрийские глаза; она старалась, наверное, быть грозной, но на самом деле получилась такой привлекательной.
Араду хотелось виновато посмотреть вниз, на ножки её стула, на траву, и объяснить, какой он дурак и попросить пощады. Но он шестым чувством понимал, что делать этого нельзя, нужно жрать её глазами, нужно добиться отвода её взгляда, нужно быть правым даже в этой неправой ситуации. Он добился своего, сожрал — она отвела взор, вздёрнув головой повыше.
Матери смеялись, у них было хорошее настроение.
— Най, как, нашли общие темы? — спросила их мать Арада.
Ленайна смотрела в сторону и вниз, где-то туда, где незримо кончались его лапы под столом, где когти его лап, теребила свою хинастру и вострила уши.
— Да, конечно, — по-дурацки повеселел Арад, — и даже нашли расхождения по одному вопросу. Но, я думаю, они поправимы, — смотрел он то на мать, но на хаману Мирну.
И вдруг оказалось, что уже темно, и что уже пора идти, и пожалуй, хватит на сегодня, а то неприлично так долго злоупотреблять гостеприимством. Пошли провожать гостей, и мама ему незаметно пожестила, мол, идём-идём, скажешь всем спокойной ночи и постоишь. Через дом прошли в прихожую, там что-то мама нудно и долго показывала на всякие горшки с растениями, и это очень заинтересовало мать Ленайны. Арад немного выждал, когда хаману Мирна отошла от дочери, и подошёл к ней.
Она стояла, неприютная, три-четыре шага от входа в дом, со скрещёнными руками, вся в защите. Арад не делал никаких попыток, не брал её руки, просто стоял себе рядом. Она осматривала окружающее, как-то скучающе, иногда покачивалась. Это было всё плохо, неправильно, он не хотел так с ней. Арад пожалел на мгновение, что всё начал; наверное, это глупо — пробовать на вкус второе блюдо, ещё даже толком не начав первое. Два одновременно есть нельзя… Или можно? Вот едят вместе горчицу и мясо, или там сливки с шоколадкой.
Ладно. Наверное, так и должно было быть. Он только начал исследовать мир чувства со Симсаной, помощницы ей не нужны; она, его Ашаи, его превосходная, ей они не нужны, это совершенно точно, она, жрица Ваала, не потерпит чужую кровь, кровь соперниц, только его и свою, пусть будет так, пусть будет, не жалко, не жалко, жалко, не жалко, эх, всё-таки…
Послышалось, что мать и хаману Мирна уже оканчивают свои разговоры, и тут Ленайна резко развязала свою хинастру, потом набросила ему за шею, на плечи, и так же резко, дёрнув его к себе, как вещь, завязала.
— Это мне что, на память? — попробовал он пошутить, слабенько.
— Думай что хочешь, мне всё равно, — отрывисто говорила она. — Она от тебя мокрая, и уже не годится. Она пахнет тобой.
— Мне кажется, напротив — она тобой пахнет.
— Думай что хочешь.
— Но у меня нет взаимного подарка.
— Мне всё равно.
Потом мама быстро позвала папу, ведь хозяин дома должен проводить гостей, и они все попрощались, и он просто и обычно поцеловал Ленайне руку на прощание, как приличествует, потому что все кругом — добрые Сунги среднего достоинства, её добрые найсагрийские глаза, её катена (шесть шнуров: красный, красный, белый, белый, красный, красный).
— Мам, что значит такая катена? Это вроде «праздник»? — спросил Арад, когда род Инсай покинул место рода Каризиан-Руст.
— Да, праздник, небольшой, — кивнула мама.
**
Дня три Арад только то и делал, что разрешал всякие неурядицы в гимназии, да и вообще ни книги, ни учёба — ничего особо не лезло в голову. Хинастру Ленайны он сложил на тумбе возле кровати, и — странное дело — она не исчезала, хотя и мать, и Седеси имели эту страшную, тираническую привычку львиц прятать и перепрятывать дома вещи в самые неожиданные места.
Как-то утром мать заметила:
— Хаману Мирна поведалась, что дня два Ленайна по вечерам плачет, ничего делать не хочет, и очень расстроена.
— Что, правда? — Араду стало её жаль.
— А ты как думаешь? У вас вроде всё пошло неплохо, как я поняла. Что-то случилось? — с большим таким подозрением спросила мать, показывая на него.
— Да так…
— Знаешь, ты пойди к ней и заявись.
— Что, просто придти?
— Позови погулять, — прямо потребовала мать. — Ты вот хотел поехать фирранов посмотреть — езжай с ней.
— Она вряд ли пойдёт.
— Ты попробуй, а там посмотришь, вряд ли пойдёт или не вряд.
— Мама, я разберусь.
— Разбирайся.
Арад думал, что ему делать, причём необычно долго. И решил никуда не идти. Он знал, что если выйдет из дому и пойдёт к самке, то может случиться так, что очутится он вовсе не у дома Ленайны, нет; лапы, скорее всего, приведут к Симсане.
Прошло ещё пару дней. От Симсаны, как она обещалась, не было ничего. Львицины штучки? Должен придти сам? Нет, решил Арад, нет, не может быть. Бредил о Симсане. Бредил о Ленайне. Иногда— вместе, с той, и с другой. Хотелось идти к самкам, хотелось что-то делать, претила эта ерунда, это ожидание. Потом побеспокоился: как, собственно, Симсана передаст письмо? Прямо таки Имперской почтой? Ещё скажи: Имперской посыльной службой?
С каждым днём он становился всё злее и измышленнеё, терпение сдавало (хотя так-то он терпелив), поэтому день на пятый-шестой решил так: пойдёт к Симсане, и если прямо там, прямо сейчас не получит её взгляда, её прикосновения и её запаха (ему надо!), то пойдёт к Ленайне, а там посмотрим, что будет.
И он действительно пришёл после гимназии прямо к дому Ваалу-Миресли, но там под домом собрались львицы, с виду — кажется, прачки, головы четыре, с вёдрами, тазами, всякой подобной дребеденью. Арад уже заметил, что ном повёрнут поперёк, значит — Ашаи дома нет (такое он уже знал).
— Хаману подскажут, где Ваалу-Миресли и Ваалу-Симсана?
— Разрешают одну первородку, не тут они, — ответила одна из них.
Он походил кругами подле окна, двери. Твою мать.
— А тебе чего, юнсир, от мастерицы жизни? — полюбопытствовали Сунги, побросав всю свою ерунду и разговоры.
— Мне Ваалу-Симсана нужна, — сказал так, словно потерял очень недостающую вещь.
— А, так это ты Арад, — заулыбались они, но так, с прищуром и хитрецой.
Пригрозились, и кто-то даже хлопнул в ладоши:
— Смотри с ней, на руках носи нашу будущую мастерину, а то уши оторвём, или ещё чего.
— Я уже носил, — ответил Арад, подумав об иронии с ушами. — Вот, пришёл снова. Но её нет.
— Занятые они, юнсир, они тайной занимаются, это очень много, они очень устают. Носы у них мокрые.
— А руки в крови, — добавил кто-то, и все согласились.
— Скажите, — вдруг сказал Арад, почти отправившись прочь, но развернувшись, — что вы о них думаете?
— О ком это? — кажется, львицы действительно не поняли.
— О Ваалу-Симсане и Ваалу-Миресли, — показал он на дом.
У них всех как-то поднялись уши, удивились глаза:
— Что ты спрашиваешь? Это же мастерина! — сказала самая старая. — Ваалу-Миресли, да к ней же попасть ещё надо!
— Это за благо…
— Это за благо, как попадёшь, она не даст уйти ни тебе, ни львятам, её сам Ваал ведёт.
— Ты её увидишь, Ва-Симсану, ты ей сядь и руки целуй, и много. Ты её не знаешь, и не знаешь, что она делает, — убеждали они его.
— Тебе нельзя знать.
— Нет-нет, нельзя…
— Но ты должен целовать её руки за то, что они делают.
— И она делает всё, что должна, не то, что некоторые.
— Да, да… — снова согласились все.
— Спасибо. Доброго вам дня, — попрощался Арад.
Это всё превосходно, это хорошо слышать, это растеклось приятным теплом, он был горд за неё. Арад уже знал, что сделает, когда её увидит, и когда они останутся наедине (у неё дома, только бы никуда не идти, только не это, у неё в комнате, надо всё ещё раз, ещё) — он будет целовать ей руки. Она сначала будет смеяться, потом спрашивать, чего это он, а он всё равно будет, а потом пойдёт выше, и не скажет, откуда ему поведали о руках…
Но всё это не решало одной вещи, что заставляла действовать, бегать, измышлять, планировать, искать и вообще смотреть всем им под хвост. Нельзя было просто пойти домой, зайти в таблиний и начать читать какую-нибудь ерунду. Нельзя было взять Атара и настреляться из всего, что только стреляет. Нельзя было пойти побороться на Круг. Точнее, можно было, но Арад так не хотел, он не хотел отвлечения, замены, подмены и самозаговаривания, мол, надо просто устать, и перестанешь о них думать. Нет уж. Кому что, а ему подавай самку, это надо, это просто необходимость.
Арад пошёл на запад, через площадь и Рыночную, к шумной улице дома рода Инсай, к их эклектичному городскому дому с маленьким двориком (прямо с другой стороны улицы — оружейка и её склады). Без стеснения постучал, довольно быстро открыла мать Ленайны:
— Ай, юнсир Арад, — обрадовалась та. — Прошу зайти.
— Хаману Мирна, красивого дня, рад видеть львицу. Мне нужна Ленайна, — сказал он просто, без хитрости, вот так говорят «Я хочу пить».
— Даааа… — как-то протянула хаману Мирна. — Да. Пусть юнсир Арад заходит. Да, — и ушла сразу на второй этаж, лестница шла прямо так, сразу, напротив входа в дом.
Он встал в маленькой прихожей, задумался, мыть ли лапы-руки и входить, или как. Запах чужого дома, резкий, странный такой, но домашний, тут хозяйничают. Решил без хозяйки не входить; да и потом — вдруг случится хорошее, и Ленайна сможет пойти с ним сразу. Куда пойти? Арад не знал. У него не было плана. Он даже не помнил, сколько с собой у него денег. Хотелось её куда-то отвести, запустить руку ей за пояс, куда угодно…
Идут.
Ленайна в сером домашнем платье, в пол, опоясанная символическим шнуром. В руках у неё почему-то графис. Тем временем хаману Мирна, предоставив дочь, исчезла вправо, в глубину дома.
Ленайна провела мать взглядом, словно вопрошая, за что её оставляют на растерзание одну. Потом вошла в прихожую, где он оставался, не смея сойти с коврика (лапы-то с улицы).
— Привет, Лени, — помягче, как мог, сказал он.
— Привет, — ответила она, словно с чем-то соглашаясь. На него не смотрела.
— Пошли, погуляем, — утвердительно сказал Арад.
Это была единственная разумная причина, внешняя, словесная, которую он придумал для визита. Он не мог сказать ей: «Лени, давай-ка всех из дому выгоним, сами закроемся у тебя, и наиграемся так, чтобы лапы подкосились».
— Я не могу, — извинилась она.
— И всё-таки?
— Арад, я не могу. Не сегодня, — нажала она на «не могу» и «не сегодня», свободно держа руки спереди и вертя графис. — И не завтра.
— И, наверное, послезавтра тоже? — насмешливо сказал он.
— Не знаю ещё.
— Ладно. Тогда извини беспокойство, — кивнул. — Прости, что если не так.
«Нет, всё-таки совсем обиделась», — подумал Арад.
— Арад, ну ты что? — хоть он ещё не успел ни развернуться, ни уйти, но она схватила его за руку, и вмиг отдёрнулась назад, словно это сделала не она, а кто иной. — Ты вот так пойдёшь… даже не зайдёшь на кус?
— Я за тобой приходил. Не идти же на чай в гостиную.
— А чем плоха идея?
— Я за тобой приходил, — повторил он.
Помедлив, Ленайна совершила такое: закрыла глаза, подняла брови, сцепила зубы, подняла руку с зажатым в кулаке графисом, а затем расслабила руку, отпустила её, ударив себя по боку.
— Если хочешь, то можем пойти не в гостиную, а ко мне в горницу. И попить чаю там, — указала графисом наверх.
Так. Интересно.
— Отличная идея.
— Пошли, — не стала она тянуть; всё посматривала, где там мать, но та пропала, насовсем.
— Сейчас, вымоюсь, — и он вымыл лапы-руки.
Она стояла подле него и глядела, как он вытирается несообразно большим полотенцем, затем повела его за собой прямо наверх, и Араду почему-то показалось, что она его протаскивает через дом, прямо как контрабанду или добычу в логово. У них был странный дом, ещё более эклектичный, чем снаружи: не такой уж маленький, но обилие всяческих вещей атаковало со всех сторон и делало тесноту: какие-то гобелены по стенам, вышивки, меч на стене, второй меч, третий меч, копья, ножи, кинжалы, военный топор (очень ржавый), бронзовый треножник с чашей Ваала прямо в конце лестницы (зачем? внизу уже виднелся один в гостиной), возле каждого горела символическая долгая свеча, как её называют (не жечь же чашу всё время, право), на подсвечниках, очень вычурных. Потом, в узковатом коридоре, где он чуть не споткнулся о подлапный табурет, она толкнула дверь её комнаты, а это была её комната, потому что вся дверь покрывалась огромным вязаным панно в виде цветов, ничего подобного он никогда в своей жизни не видел, а прямо к этому панно прикололась булавками вышивка с чуть неровно вышитым алыми и чёрными нитями: «Мальструна-Ленайна». Слева тоже дверь, но уже без панно, но с подобной же вышивкой «Мальструна-Мейсала», и дверь туда — полуоткрыта.
В этой небольшой комнате (шагов так пять на пять, ну может шесть) сидела ещё львёна, за добрым таким секретером, что наверное, крал четверть комнаты. На секретере раскрылась большая конторская книга, а вокруг толпилось столько бумаг и бумажек, графисов, пер и всего, что спасите. Львёна сидела на табурете, держалась за его краешки, в одной ночнушке (ничуть не стесняясь) и даже без пояса, хотя бы символического, как у Ленайны, и вид у неё был вредный. Она была копией Ленайны, но только помладше, лет так двенадцать, и озорнее, и без шрама на подбородке, который Арад уже не мог развидеть у Ленайны, и без колец в ушах.
— Так, а ну вех отсюда, — зашипела на неё Ленайна.
Та покрутилась на кресле:
— О, Ленайн, это твой названный, о котором мама говорит?
— Иди лучше оденься.
— Я чего, это ты его сюда привела, — довольно улыбалась она.
— Кыш!
— Рад знакомству, маасси, меня зовут Арад, — взял он ручку сестры Ленайны и поцеловал, а она захихикала и закрыла рот рукой. Потом такая, уже прямо за ухо утаскиваемая Ленайной от табурета:
— И что, ты будешь её себе женить? — и снова прыснула. — Ленайн, он смешной.
— Хвостка, как ты ведёшься, надо представляться в ответ!
— Ахухунехо, — покривилась она Ленайне, идеально ровные зубы, превосходные клыки. Вот так удалась.
— Обещаюсь, что не буду жениться на маасси Ахухунехо, — тронул Арад её когтем.
Это почему-то неимоверно её обидело. Та посмотрела на Ленайну, фыркнула и вышла прочь; Ленайна же закрыла за ней дверь, ибо та не удосужилась.
— Так ей. Вот так, — одобрила Ленайна. — Мейсала такая испорченная, папа так её испортил подарками и всем, что я уже не знаю.
— У меня двое младших братьев, Лени. Я понимаю.
Она махнула рукой, улыбнувшись, показала ему на сундук у секретера, ибо кроме табурета с мягкой подушкой, больше ничего сидельного в комнате не оказалось.
— Садись на него, на нём хорошо сидится, — и кинула на него длинную мягкую штуку, взятую с постели рядом.
Арад так и сделал: вылез на этот огромный сундук, поставил на него одну лапу, а другую оставил на полу, хвост пустил по нему к постели. На согнутом колене вытянул руку, и так уселся, весь такой из себя.
Тем временем Ленайна села за секретер.
— Сейчас, я кое-что за-пи-шу, чтобы не за-бы-ла, — начала она очень мелким, жадным почерком вычерчивать в счётной книге. Сидела ровно, стала серьёзна. Арад подзаглянул, что она там делает — в расчерченной на шесть колонок странице она заполняла цифры в последних двух. Затем, левой рукой, она начала играть со счетами, и это было зрелище: она пальцем без когтя следовала цифрам, и даже ни разу не посмотрела на счёты, над которыми летали пальцы с той ловкостью, которая возможна лишь после лет каждодневной практики. Араду почему-то это очень понравилось, он заворожился. Потом, наконец, посмотрела на счёты, потом на книгу, потом снова на счёты.
Посмотрела на него.
— Сошлось, — моргнула ему обоими глазами.
— Хорошо, — ответил он.
«Надо как-то начать», — подумал он, глядя ей в глаза. Она несколько раз сощурилась, пытаясь выглядеть строгой, или что-то такое. Влияние оказалось противоположным: Араду затеплилась кровь.
Но тут Ленайна вдруг припечатала графис к книге.
— Так. Арад. Скажи мне по-честному, — скрестила руки, плотно сжав лапы вместе.
— Хорошо, нет проблем. Скажу. Только дай мне руку.
— Зачем? — спросила она, но поставила руку на секретер, и он её без промедлений взял.
— А теперь вторую.
— Зачем? — со смешком спросила она, но поставила и вторую на секретер, он забрал и её.
Он сложил их вместе, сцепил их, начал играть ими, как чем-то своим.
— Ну что ты делаешь?
Арад поцеловал их, и не отпустил.
— Мне нравятся твои руки. А теперь спрашивай, что хотела.
Она придвинула табурет ближе, чтобы — раз уж схватил руки в плен — было удобней.
— Что, Арад, скажи: дать тебе второй шанс?
— Не надо мне второй шанс, — покачал он головой. — Верни первый, как был.
Он начал полегоньку тянуть её за руки к себе, пока ещё несильно.
— Извини за штуку с чаем, — вынужденно сказала Ленайна, одновременно учинив сопротивление.
— Я же говорил: это надо повторить, а не извиняться.
— А ты мне ничего сказать не хочешь? — она заиграла взглядом, уже знакомая ему манера.
— Хочу, — потянул он её к себе, мощнее.
Ленайна всё-таки сопротивлялась. Он — ещё. Она — неа.
— Нет, ну Арад. Пусти.
Бессмысленно. Он же сильнее.
— Арад, не могу я на тебя садиться, — сказала ему, и уселась на нём, — ни идти с тобой никуда, живот у меня болит. Мне надо дома сидеть.
Он поправил ей лапы, чтобы вместе, и чтобы к кровати. Лапой пододвинул себе табурет и поставил на него, для упора. Отлично.
— Вот дела, Лени. Ты что, заболела, съела плохо? — обнял он её за талию, ухватившись за поясной шнур.
— Нет же. У меня эти дни, понимаешь, — Ленайна совершала слабые попытки то ли освободиться, то ли устроиться на нём поудобней.
— Какие эти дни?
— Арад, ну ты же умный. Лунные дни.
— А. Да ты представь, что на табурете сидишь. Я тоже мягкий.
— Ты твёрдый так-то… Не принято, лев не трогает львиц в такие дни, мы вас избегаем в это время, — молвила она, и тут же обняла, причём не понарошку.
— Я тебя не трогаю, ты просто сидишь, — он же проделал путь вверх по её спине к загривку.
Она ткнула ему когтем в нос:
— Слушай, сейчас кто зайдёт, будет нехорошо, я даже дверь не закрыла. А папа если будет дома, то и засов не поможет.
— Почему не поможет? — слегка удивился он.
— Он просто выбьет дверь, — пожала Ленайна плечом, — от него не закроешься, он у нас такой. Но мы его любим. Слушай, давай я чего принесу, схожу вниз, а то будет некрасиво.
— Ладно, давай.
Она, посмотревшись в зеркало, на котором висело бесчисленное количество лент, да так, что еле видно отражение, ушла.
Арад оглянулся. Посмотрел рассеяно по секретеру, втянул воздух. Пахло этим домом, пахло чуть чернилами и бумагой, пахло Ленайной, запах был очень похож на тот, что в оставленной ею накидке. Вещей всюду было множество, но всему порядок. У неё было чисто, уютно, и хорошо. Деревянный пол. Только на секретере — а сей предмет мебели крайне странен в комнате юной маасси — разверзалось что-то вроде контролируемого хаоса. Взял одну из бумажек на нём, хоть это и неправильно, так не делают, так нельзя; поглядывая на дверь, прочёл:
29 4ЛунОгн. 807
110 | Деньг. Дом | 110.50 ЛЕВО
210-132 | Вейх и сынов. --- ПРАВО (должен 120.50; 10 запл. за полировку)
29 4ЛунОгн. 807
599 | Чёрн. сч. | 70.- ЛЕВО (или шлюхи?? выяснить)
111 | Деньг. Папа | 20.- ПРАВО
110 | Деньг. Дом | 50.- ПРАВО (из сек-ра)
30 4ЛунОгн. 807
112 | Деньг. К. Оружейк. | 12760.- ЛЕВО
420 | Доход Ор. | 12760.- ПРАВО
520 | Проданное | 7500.- ЛЕВО
130-1 | Тов. Оружейк. | 7500.- ПРАВО (старьё)
Это её почерк, Арад сразу это понял, даже непонятно, как именно. Ещё он понял, что это счетоводские записи, но смысл их был ужасающе таинственным — язык, ему (ещё) неведомый. А ещё он понял, что он к ней проникся большой симпатией, и вовсе не рассыпаясь каскадом мечты, и даже без идеализма, без пьедесталов и возвышений, а очень практически, очень жизненно. Притяжение — прямо вот сейчас, здесь, в это мгновение, в этот день, на этом месте, в это время. Арад понял, что именно с такой надо жить, не с другой, а на именно вот с такой; он понял, что хочет такую, вот ему нужна именно такая львица, и всегда хотел вот такую при себе и для себя, такую вот найсагрийку, потому что она будет делать своё хорошо, и значит ему будет просто делать своё хорошо.
Надо быстро определяться с целями, задачами, поведением. Он уже ненавидел себя, что пришёл сюда без тактики и стратегии, а так, потому что хотелось подышать львицей, и потому что внизу тянет. Невероятно глупо. Он пытался в один свой легион взять два города противника, и если он не будет помнить, сколь разные эти два города, то очень скоро окажется разбит. И если он начнёт врать, тем более себе, — то проиграет.
Придётся быть умным и хитрым. Война усложнилась.
Ленайна зашла, поставила поднос прямо на кровать; она уже успела надеть большой-большой передник, прямо в пол. Арад посмотрел на него, ему вдруг подумалось:
— У вас есть прислуга? — задал вопрос Арад; о прислуге в его страте задавать вопросы не то что можно, а даже принято (правда, там спрашивают «как прислуга?», и далее принято слушать нескончаемый поток жалоб).
Кажется, Ленайна не ожидала такого вопроса, прямо совсем. Она застыла с чашкой на полпути. Пахло чем-то приятным, но Арад не мог сказать точно, чем.
— В доме? Есть, одна сейчас прядёт. Есть ещё одна дхаарочка, у неё мать умерла, мы её приняли. Она маленькая ещё, ей девять.
— Слушай, жаль, — почесал он загривок.
— Да. Мой папа недавно устроил бучу в школе, слышал?
— Нет, а что там? — взял он у неё чашку с чем-то совсем чёрным. Это был не чай.
— Есть же школа для дхааров на Югконце, ну там дальше, по дороге, — показывала она, но совсем не в ту сторону («Право», — подумал Арад, — «львицы никогда не могут запомнить сторон света»).
— Ну.
— Туда ей очень далеко отсюда, и папа устроил её в школу здесь, при гимназии. Точнее, хотел устроить, — Ленайна осторожненько уселась возле него на сундуке, слева.
— Да, я в неё ходил. Туда дхааров не берут.
— Он давал взятку, чтобы её взяли, — очень просто сказала Ленайна.
В его доме бы уже в обмороки падали.
— И что, взяли? — удивился Арад, посматривая на чашку.
Она покачала головой.
— Неа. Очень побоялись Родового Закона. Поэтому он принципала школы обозвал… обозвал.
— Ого. И что теперь?
— Ничего, — поглядела на него, — папа нанял ей учительницу на дом.
— Это недёшево.
— Нет, нормально, пятнадцать империалов на раз, три раза в неделю. Она уже читает, пишет простым алфавитом, считает. Папа думает, чтобы она замуж за Сунга вышла, и стала Сунгой.
— Что это он так о ней печётся? — задумался Арад.
— Просто так, — пожала плечами Ленайна. Кажется, она удивилась вопросу.
— Это кофе, да? — пробовал Арад, осторожно, потому что горячее.
— Да, — приглядывалась она к нему. Потом поняла: — Ты чего, кофе дома не пьёшь?
— Нет. Он же дорогой очень, и говорят, от него бессонница и зубы выпадают.
— Сто девяносто шесть империалов за камень, — посмотрела Ленайна вверх, и он заметил, как заиграла её левая рука, словно на невидимых счетах, — не так уж и дорого. Ничего не выпадает, и на ночь его не надо пить. Ты попробуй, сейчас увидишь, от него оживляешься.
— Слушай, Лени, — вкрадчиво начал он, — давай одну штуку попробуем.
— Давай, — как-то сразу согласилась Лени. А потом впала в защиту, поняв свою опрометчивость: — Аааа какую?
— Смотри, я пью горячее, видишь? А ты не пей, не надо, поставь.
Она поставила чашку.
— Теперь так… — обхватил он её шею, прям вовсю, и взял за подбородок с иной стороны; требовал к себе.
Она не сопротивлялась, и её язык оказался прохладным и ещё почему-то сладким.
— Теперь ты, — отпустив, сказал ей. Чтобы не тратить время, взял свою чашку и силой напоил её горячим. Кончилось нехорошо: она, застонав, стукнула его по плечу, а потом вдруг прыснула всем на него.
— Ай! Ты…
Что вообще не помешало ему, мокрому на морде и одежде, заткнуть её и поцеловать снова; она оказалась горячей и горькой, как кофе. Кажется, она сопротивлялась, но какая разница.
— Прости, я ведь… — извинилась, но потом одумалась: — Ты утопить меня хочешь? — стукнула его снова, когда отпустил. — Арад, ты самый какой-то… такой… — она вытирала его передником. — Буйный, своевольный, несдержанный львина. Ахлия, спаси меня. Ваал. За что.
Очень довольный собой, Арад всё же решил перейти к делу:
— Слушай, я хочу с тобой поговорить, очень откровенно.
— Как раз хотела предложить, — неожиданно сказала она, расправляя уже весь в пятнах передник. — И ты готов?
— Да, — кивнул Арад.
— Тогда я первая, — взяла она свою чашку. — Знаю, что у тебя есть отношения. Они ведь есть?
— Да.
— Я знаю, что это — Ашаи-Китрах, мастерица жизни. Юная мастерина, «ещё учусь», — Арад уловил смену в её голосе, а также то, что она вдруг дала тумака подушке.
— Да, — легко согласился он.
— Я с ней даже знакома, Арад, мы с нею приветствуемся. У нее целая стая знакомых маасси и хаману, чуть ли не пол-Галлена, — говорила она быстро и ясно, словно наперёд продумала, что надо сказать.
— Да.
— Последнее, что хочет любая львица, так это ссориться или иметь непонимания с мастерицами жизни. Ты меня понимаешь? — показала на него чашкой, и очень вопросительно посмотрела.
— Да.
— Я — верноверная Сунга, — приложила ладонь к сердцу, — и понимаю, что у Ашаи-Китрах всё иначе, и что… им так… положено. Ваал им даёт многое, но забирает одно.
— Тут я не очень понял.
— Я что хочу сказать. Арад, я такое спрашивать не должна, — как-то очень строго молвила Ленайна, — это очень глупо спрашивать львице, и мы только начали, — нервная дрожь прошла по голосу, — но всё равно: ты ко мне серьёзно, или так, хвост посмотреть?
Он смотрел на неё, а она — на него. У Арада как-то кончились слова и мысли. Обошли из тыла. Тыловой удар. Инициатива у противника.
— Мой Ваал, какая же я дура… — схватилась она за висок.
«Хитра, хитрющая, прозорливица», — подумал Арад. И почему-то это было хорошо. Почему-то это было правильно. Почему-то это ей добавляло всего.
— Перестань, ты умница, Лени, — серьёзно сказал он, даже задумавшись. — Ты мне нравишься, и с каждым мгновением, что я с тобой провожу, ты нравишься мне всё больше.
Она мурлыкнула, и громко, Арад прямо давно такого «мрррр» не слышал.
— Делай так почаще.
Ленайна сделала это ещё раз.
— Ещё.
Она ещё раз.
— С ума сойти. И ты можешь делать так всегда, да?
Она снова.
— Я тебя не заговариваю. Я думаю, как лучше тебе ответить.
— Ладно, только будь мне честен и не дёргай мне хвоста, — покачала головой Ленайна, не глядя на него, но в окно, слева от них. — Я больше всего люблю умных и нелживых, и ты вроде такой.
— Ладно. Итак, наши родители хотят, чтобы мы соединились родами, — сказал Арад, наблюдая за нею, но Лени — так же глядя в окно — особо не выражалась и не удивлялась.
— Угум. Мои считают, что это им как-то поможет в делах, да и у мамы есть бзик — она хочет возвысить род, а ты ведь родом повыше будешь, благороден.
Было непонятно, смеётся она, или всерьёз.
— Не, у нас всё средненько, — насмешливо сказал Арад. — Есть куда круче.
— Ещё, наверное, папа думает, что иметь судью в родстве очень полезно. Хотя это больше мама суетится, ему всё так, между прочим, — махнула рукой.
— Это он прогадал, — снова насмешливо сказал Арад, — если он ставит на преференции в судействе, то пусть лучше выдаёт тебя замуж за другого сына судьи. У меня папа очень правильный, слишком. Ты вот рассказывала о взятке в школу, он бы уже на полу валялся, в обмороке.
— Что, серьёзно? — удивилась она, повела ушами, но не посмотрела на него.
— Ага. Та же штука с чаем: он всерьёз к тебе бежал, чтобы обвинить в непоправимом оскорблении сына, дома и рода. Он мог вас выгнать и запретить приходить роду Инсай вообще. Я всё обернул в шутку, которую он не понимает. Но он тебе это запомнил.
Она аккуратно почесала щеку, ничего не сказала. Облизалась.
— Как видишь, не самый выгодный союз, по крайней мере, мы вряд ли будем тем, что хотите вы, — заключил Арад.
— Ты ещё не знаешь, что у нас за штуки. И всё-таки, зачем ты меня спас от гнева папы?
— Я решил быть твоим Сунгом безупречной доблести, — взял он готовый, подходящий ответ.
«Сейчас засмеётся», — подумал Арад.
Он ошибся. Она вздохнула, привстала с сундука, а потом села обратно. Вдруг решила снять передник, через голову, сложила его и бросила на кровать; потом она вытянула руку, в его сторону, но не совсем, будто в сомнении или вопросе; Арад намёк понял правильно, и сцепился с нею ладонью.
— Так что же, Арад, — сразу после этого, словно получив разрешение, молвила Ленайна, — что мне думать, что мне делать? Ты будешь таким Сунгом для меня, или для кого-то другого? — посмотрела на него, боком, как на картинах, в три четверти — и ещё прижав уши.
— В этой лодке могут плыть только двое, правда? — не было смысла скрываться.
— Да, — охотно согласилась она, довольная, что он её понимает, — в нашем случае — да. Иначе всё будет… я так не согласна, найсаграи так не умеют, ты знаешь. Я захочу всё твоё внимание, если ты желаешь со мною начать. Я хочу услышать, что ты решил.
Арад попал в окружение.
Вообще-то, можно её обмануть. Это несложно. Вообще-то, можно ей сказать правду. Это куда сложней.
«Обещал же правду говорить», — думал он.
«Ты что, дурак?», — подсказывал инстинкт. — «Обмани их всех. Они только рады будут. Неси любую чушь, это же война».
«Есть принципы».
«Ты что, дурак?».
— Строить отношения на обмане — глупо. И я вижу, что я могу с тобой их построить. Не знаю, у меня очень хорошее ощущение насчёт тебя, мы притрёмся.
— У меня тоже, — поспешила молвить она.
— Я даже не знаю твою сестру. Я даже не знаю твою мать. Я никогда не видел твоего отца. Я вообще ничего не знаю, кроме того, что ты — хорошая найсаграя и ты мне очень нравишься, — сам себе удивлялся Арад, что так быстро и так охотно пошёл в эту сторону.
— Ты мне тоже, но не очень… в смысле! Просто нравишься. Чуть меньше. Ой, наплелась… Забудь. Нравишься…
— Я понял. Поэтому, правда такая: мне надо как-то закончить со Симсаной, и я не могу сделать этого в одно мгновение.
— Почему? — резонно спросила она. — Ты лев, ты всё можешь.
— Это неправильно, согласись, — чётко, как учитель в школе, сказал он. — Ты не можешь просто исчезнуть из чьей-то жизни — не объяснившись, не простившись. Кроме того, она может не понять, что случилось. Так нельзя. Я не хочу быть свиньёй.
Ленайна думала; было видно, что она думает, определяется.
— Ты будешь львом. Львы так делают. Не самые лучшие, наверное…А насчёт понять: она будет знать, что случилось, через пару дней, как нас увидят вместе. Это уж поверь. Что ты хочешь, встретиться с ней и всё сказать?
— Да, где-то так.
— Что ты ей скажешь?
— Что мой отец и моя мать очень разозлились из-за наших встреч, и мне невозможно больше с нею встречаться, серьёзно не разругавшись с ними.
— Эм, зачем ты такое придумал? — немножко удивилась Ленайна.
— Я не придумал, — хмыкнув, ответил Арад.
— Как это? — покачала она головой, не понимая.
— Мой отец — судья. Это значит, что ему одобряется быть в Доктрине Просвещённой Вольности. Судьи — единственные в Империи, кому такое одобряется. Ещё учёным, но им это разрешается, а не одобряется. Остальным это запрещено.
Она морщилась, словно ела горькое.
— Что это за штука, Доктрина?
— Это значит, что ему нельзя иметь дел с Ашаи-Китрах. Он уважает веру Сунгов, но Ашаи-Китрах с ним не имеют ни частных дел, он не пользуется их служениями, ничем. Дела только служебные и только по закону, с соблюдением их привилегий. Там целые правила… И они у нас дома не бывают.
— Что за бред. Я даже не знала. Это по-настоящему, как бы в законах так? — проговорила она, словно он рассказал ей дурацкую шутку, и забрала пустую чашку от него.
— Да.
— У вас никогда не было Ашаи дома? На Ай-Юлассай? Если кто-то болен? Если кто-то рожает? Просто так? — махала она чашкой.
— Не было, — со вздохом ответил Арад.
— Ваал мой. Ага, так твои родители разозлились, что у тебя отношения с Ашаи…
— Мама — нет, она… она, скорее, просто хотела, чтобы я сошёлся с тобой. Она видела в этом препятствие, но сама против Ашаи ничего не имеет. А отец…
— А отец не любит Ашаи-Китрах.
— Да, очень, — со смехом сказал он.
— Он на тебя орал?
— Нет, пока нет. Мама просто старается это всё сглаживать, ничего не рассказывать. Но он точно будет против неё, и будет мне долго и нудно гундосить… — жёстко выговорился он, и прервался.
Повисла тишина. Арад добавил:
— Мой папа и против тебя будет, ты же чай на меня вылила.
— Кофе тебе понравился? — как-то совершенно мгновенно сменила тему Ленайна.
— Да, Лени, спасибо.
И снова крутой поворот:
— Так ты хочешь ей сказать: мол, проблемы в семье, извиняй.
— Да, проблемы в семье, родовые обязательства, родовые планы между нашими родами. Я надеюсь, она выдержит.
— Чего ж не выдержит? — спросилась Ленайна, глядя вперёд.
— Она сирота, у неё, кроме наставницы, вообще никого нет. Ни родных, никого. Мне её наставница говорила, что она по уши в меня влюблена.
Арад сказал это, и пожалел. Наверное, этого не стоило говорить. Вот некоторые вещи не стоит говорить.
— Мастерина, Ваалу-Миресли? — Ленайна сделала вид, что ничегошеньки не услышала.
— Да, — виновато подтвердил он.
— Знаешь что, Арад? — Ленайна смотрела вперёд, немигающе. — Я чувствую, что она тебя так просто не отпустит.
Снова повисла тишина. Послышался из улицы звон стекла и очень сильная ругань. Арад выглянул, но ничего не увидел, Ленайна так и сидела, вообще не обратив внимания.
— Что посоветуешь? — тактически спросил он, продолжая выглядывать в окно, и ему не понравился собственный тон: он будто пытался спросить о ерунде, будто ему безразлично.
— Гневить Ашаи нельзя, — очень медленно говорила Ленайна, каждое слово раздельно, — тем более — мастерин, себе дороже, это все знают. Да и Ваалу это не угодно, — кусала она клыком губу. — Ты вот что: у вас уже что-то назначено?
— Она должна прислать письмо, — тёр он гриву, усевшись обратно на сундук, — когда будет свободна. Они заняты постоянно.
— Ясное дело. Ты приди, — она повернулась к нему, и начала теребить ему ворот. — В начале обязательно скажи, что пришёл к ней на прощальный случай. Подари ей что-то, повнимай, уважь, — отцепила ему фибулу и прицепила почему-то себе на платье. — Расскажи все обстоятельства, расскажи, что вынужден взять родовые обязательства, попроси прощения.
— Я не вынужден их брать, я сам к тебе пришёл, — поставил он ей ладонь на бедро.
— Ты соври, это хорошая ложь, — отцепила себе фибулу и вернула ему обратно. — Не уходи второпях, разве что выгонит, но это очень вряд ли. Не знаю, как она поведётся, но она обязана это принять, — её руки прохаживались по его груди, плечам, заботливо внося какие-то невидимые поправки. — Ашаям должно такое принимать.
— Звучит очень разумно, — согласился он.
«Да. Честно, разумно, взвешенно», — подумал Арад.
— Будь к ней добр, но сразу дай знать, что после этого случая появится стена, — посмотрела на него, выразительные жёлто-карие глаза. — Не дари ложных надежд, — постучала по плечу. — И наставнице её это скажи, если выйдет.
— Согласен. Так и сделаю.
— Как-то так, — подытожила, и дотронулась к его подбородку, очень легко.
Дверь резко распахнулась:
— Что за хрень, он ещё тут? — возмущённо скалилась сестра Ленайны, опасно наклонившись в проёме.
— Уже ухожу, — поднял руки Арад, сдаваясь.
— Что так долго? Помнится, с этим кузнечным конягой ты побыстрее перепихнулась.
— Ах ты дрянь! — Ленайна почти кинула в неё чашкой, схватив с подноса, но сестра исчезла, а она — пожалела чашку.
— Она невыносима стала. Аж стыдно, — терла она нос раскрытой ладонью, глядя на захлопнутые двери; голос изменился (из-за носа).
— А что за коняга? — очень поинтересовался Арад.
— Она шутит, — равнодушненько молвила Ленайна.
— Интересные у вас шутки.
Она поняла, что с Арадом такое не пройдёт. Побоялась его. Почувствовала, что он — очень странное дело — куда лучше знает язык львиц, чем обычно львищи его возраста: бестолковые, ещё неспособные, неготовые.
— Был тут один, подмастерье кузнеца. Ну было! — посмотрела в его сторону, и завертела чашкой. — Только у нас Игра была, а не то, что сказала Мейсалка. У меня всё очень честно, я всё чту. Игра такая, на отвяжись, — отмахнулась. — Я думала: получит сдачку, с хвоста снимется, а то проходу не давал, и никто за меня даже не заступался! — вдруг обвинила она мир (не себя же, право).
— Ага, сейчас, отвязался — цыкнул Арад.
— Я же не думала. Я же говорю — проходу не давал, — оправдывалась Ленайна, уже совсем замучив чашку. — Пришлось папе сказать, хотя не очень хотелось.
— А почему?
— С особенностями папа мой, такой весь… львиный, совсем. Увидишь — поймёшь. Надеюсь, он его не убил, — вздохнула.
— Слушай, а Игра на отвяжись — это как? — растянул он лапы и потянулся.
— Ну что ты такое спрашиваешь? Фуй. Я слыхала, ты знатный хвостотяг, — стукнула она его в бок, чего Арад не ожидал, — всё знаешь. Сам знаешь, как.
— Конечно. Запомни: со мной такая не пройдёт.
Ленайна вроде и опешила, но так, для виду. Даже не находилась, что сказать. Потом нашлась:
— Ваал мой, какая наглость. Да с чего ты вообще взял, что?.. Хвостун. Закрой глаза.
Что он и сделал, и ощутил, что его лизнули в щёку, придерживая другую. Он продолжал так и сидеть, прислушиваясь к ощущению. Потом она, мурлыкнув, так же громко, как раньше, уложилась ему на плече, подложив ладонь. Он всё ещё прислушивался, не хотел смотреть.
— Вот так тебе, — очень тихо сказала она, чтобы он еле расслышал.
— И всё?
— Не знаю, — ещё тише молвила она.
— Что, даже на свидание не пойдём?
— Как это не пойдём? — обычным голосом спросила Лени. — Ты выводи — я выведусь. Только эта пигалица Мейсала крутится, она может вредничать, ты не обращай внимания, это только ей и надо, — снова положила ему голову на плечо.
— Она всегда такая вредная со мной будет, Мейсала?
— Она со всеми вредная. Не знаю. Папа говорит, что она будет проституткой, и смеётся.
— Что? — изумился он, и открыл глаза.
— Ну, вот так. Говорит, натура такая. Я в мать пошла, а она — в него.
— Дела, — подивился он.
— А ты говоришь, что ваш род нам не подходит. У нас та ещё… шайка, — хмыкнула Ленайна со знанием. — Зато деньги есть, и дело.
— И много денег?
— Ой, непростой вопрос.
— Моя Лени, ты не говори, я ради шутки спросил, — засмеялся он.
— Да зависит как считать. Так что, ты это… — ладошкой пристукнула ему по груди. — Они нарасхват, Арад, эти две мастерицы, старайся не прогневать одну из них. Как я буду со львом, который прогневает мастерицу жизни?
Тревожит её тема, она переживает, её гложет, подумал Арад.
— Почему они нарасхват?
— Они всё делают, — вздохнула она. — Есть ещё одна мастерица в Галлене, это кроме повитух, но повитухи это такое, они послабее, к ним только с лёгкими родами идти надо. Так вот, эта мастерица, Ваалу-Харана, так она мало того, что не всё делает, так и дети у неё душатся. Она ненавидит Ваалу-Миресли.
— Даже так? А за что?
— Завидует, наверное. Её многие из Ашаи не любят, Ваалу-Миресли. Не знаю, почему. Что-то им не то, — наморщила мордочку Ленайна.
— Что значит «всё делает»? — потребовал от неё Арад. — Я уже несколько раз это слышал, но не знаю, что значит.
— Это значит, что они руки могут марать, — многозначительно ответила Ленайна. — Есть такие, что боятся, или там ленятся. Они двое — нет, молодцы.
Арад покачал головой, скривившись. Непонятно.
— Они детей встречают, они же их убивать могут, — объяснила Ленайна.
— Как? — опешил он. Однако.
— Я не знаю, говорят, поят чем-то горячим, заговаривают и спицу пихают. Больно.
— Слушай, а зачем?
— Ну мало ли. Изнасиловали тебя, или там опасно тебе рожать, или там… что угодно. Или там родился львёнок с кривохворью, например. Он всю жизнь будет урод, зачем так жить.
— А с ним они что сделают?
Ленайна показала на горло.
— Понятно что. Как именно — уже не знаю.
— Ничего себе. Жуть.
— Это самочьи дела, Арад, — серьёзно сказала Ленайна. — Ой, гляди, уже темнеет. Ваал мой, сколько мы тут просидели?
Тут же раздался тихий стук в дверь, но долгий, настойчивый.
— Заходи, мам.
Торжественно и улыбаясь, зашла мать Ленайны.
— Я уже иду, — пообещался Арад.
Потом он встал, потом он полюбезничал с хаману Мирной, и хаману Мирна нравилась ему, как и он очень нравился хаману Мирне, они сошли вниз, его проводили, и Ленайна поцеловала его в щёку, всё было чинно и вполне неплохо, даже Мейсала сказала ему нечто вроде «досвидасики» (его мать бы лишилась чувств от таких манер, а отец весь стал бы белый, как далёкие горные северняки), и он очутился за дверью, среди тёмного облачного вечера.
Он постоял у входа, поправил плащ.
Кто-то резко вошёл через калитку, грузная низкая фигура, и так же резко ею хлопнул. Этот лев поравнялся с Арадом: рубленый, квадратный, одетый в невообразимую смесь легатных доспехов (наручи, и кнемиды, и наплечники) и какого-то дивного дорогого шмотья, и его Арад узнал — это был тот самый, что постоянно орал на всех в оружейке, его же в Галлене знали, только ему как-то совсем выпало, что это мог быть отец Ленайны.
— Ты кто такой? — глядел он маленькими узкими глазками.
— Арад, род Каризиан-Руст.
— Кто? А, так ты этот… тот. С тех, судейских. Я думал, ты побольше! — потрогал он его за гриву, от него пахло пивом и рыбой. — Тебе сколько?
— Шестнадцать, — чуть приврал Арад. Хотя вот скоро.
— Твою мать, да ты чего? — возмутился лев. — Я думал тебе двадцать.
— Нет, сир, двадцать потом будет, надо подождать.
Он громко засмеялся.
— Чего торчишь, заходи.
— Я только оттуда, — показал Арад назад большим пальцем.
— Аааа. А чё приходил?
— С дочерью сира, Ленайной, поговорить. Неудобно, но хотел бы знать имя сира, — Арад не помнил, как его зовут, хотя не раз когда-то слышал.
— Чего тебе неудобно, у неё кровать хорошая, здоровая, я сам купил.
Арад невольно засмеялся; занятный, этот Ленайнин папа.
— Мы на сундуке сидели, но кровать вроде отличная.
— На сундуке… Значит, попку ей намял? На, смотри, а какой? — вытащил он настоящий длинный меч и сразу бросил (Арад еле поймал).
— Да, хороший, — махнул им Арад.
— Разбей им что-то.
Арад пожал плечами. Да не вопрос. Он может что угодно разбить. Сделав несколько шагов, простейшим резким выпадом, без замаха, он разбил внешнее стекло окна (отметил — в окне света не было). Потом вернулся и протянул меч обратно, держа его за за гарду. Но хозяин, вообще никак не удивившись выходке Арада, уже начал тарабанить в дверь.
— Открыто, кажется, — посоветовал Арад.
— Жена пусть откроет, порядку надо быть.
Хаману Мирна, вся кусая когти и в безысходности (вместе с Ленайной позади, и он заметил её такой настороженно-встревоженный вид), открыла, и он вошёл.
— Ты зачем окно разбил? Зачем окно? Ты снова пил? — пошла жена за мужем.
— А меч, сир? — вдогонку спросил Арад.
— Себе забери! — прорычалось из дому.
Арад пожал плечами, кивнул головой, поднял меч ещё раз. Даже в темноте видно, что хороший.
«Как его нести без ножен?», — задумался он.
К нему подошла Ленайна, прикрыв двери.
— На, отдашь отцу. Его без ножен не понесёшь, за дурака примут, — сказал Арад.
— Нет, лучше возьми. Он сейчас пьян и завалится спать. Видишь, стёкла бьёт, — отводила она его от дома, подталкивала.
— Он не очень пьян. А меч дорогой. И стекло, вообще-то…
— Возьми-возьми, — очень настояла Ленайна, — если что, вернёшь.
Арад подумал, и завернул его в свой плащ.
— Ладно, Лени, я пошёл.
— Ступай бережно, Арад, — обняла она его, сильно, очень сильно, как для самки, и он чувствовал у себя на щеке, как холодны кольца её ушей.
**
Спал он в эту ночь отлично. Арад вообще спал просто прекрасно в эти дни: снились несбыточные сны, полные воздуха, какие-то древние сюжеты, снились львицы с золотыми змеями на голове, снилась та Ашаи с ночным взглядом, что умерла (по словам Симсаны). Поднявшись, он записал:
Я хочу видеть
Тени золотых львиц
При закате солнца
Завтра
Или даже сегодня
Но вот мне рассказали
Что это уже случилось
Вчера
«Я ещё и поэт», — подумал себе Арад.
И на следующий день, после визита к Ленайне, выявил ещё любопытное: началась полемика с самим собой, словно взаправду появилось два Арада в голове (вместо более-менее одного), и начали спорить. Но это оформилось днём, а вот утром его не покидало чувство, будто он свалял полную глупость. Зачем он пошел к одной львице спрашивать совета о том, что делать с другой? Он что — сумасшедший? Или, того хуже — не умеет с ними управляться? Конечно, умеет.
Кстати, почему умеет? Он же раньше вроде и понятия не имел. А теперь — вот, прошу. Всё как-то очень стало получаться со львицами; раньше, что-то совершенно недоступное, открылось ему, ну право, будто открыли глаза или уши. Даже подозрительно.
«Стал взрослым, наверное», — подумал Арад.
Ранним утром, в одном из последующих дней, Арад стрелял из лука (вернулись братья со своей «охоты», и лучше делать это поутру, пока дрыхнут), и думал.
Раздвоение у него было таким: один Арад был прямым, принципиальным, ему хотелось разбивать стёкла мечом, раскладывать вещи по полкам и поступать правильно. Второй был хитрым и озорным, и подсказывал, что молчание — золото, что недомолвка — это хорошо, что нужно делать своё дело и не думать, что думает самка (всё равно не угадаешь). Первый хотел выбрать одну или вторую. Второй выбирал вообще всех. У первого были неимоверные проблемы. У второго никаких проблем не было.
Первой проблемой у первого Арада оказалась такая: зачем он вообще пошёл к Ленайне? Ответ вроде как на поверхности: шёл за Симсаной, её не было, разозлился (не на неё, а вообще, от голода), пошёл за Ленайной, как за ближайшей знакомой целью. Ну, пошёл, ладно, но зачем взял и всё разболтал, и вообще зашёл так далеко, что спасите. Толку? Какой смысл, даже в нетерпении, менять ажурные стрелы Симси, её… её всё!.. на матримониальные зарисовки с Лени? Нет ни малейшего смысла взять и вытащить из себя (вместе с кровью, будет много крови, больше крови!) стрелы жрицы огня Сунгов, даже с учётом родовых обстоятельств, всех этих полузапретов, этого всего судейства отца и прочей дребедени; и даже с учётом того, что Лени — хм, Лени, она оказалась совсем не тою, которую он ожидал. Насколько было бы проще это прямому, принципиальному Араду, окажись Лени какой-нибудь страшноватой дурёхой. Он бы просто внутренне смеялся, сидя на том знакомстве, смотрел в небо, и мечтал о Симсане. Ленайна же, она, наверное, очень толковая пара — лучше слова не подберёшь. Какова, а. За один его приход мало того, что ловчайшим окружением его разума попыталась убрать соперницу (его же руками), так ещё и привязала себе льва. Хитра. С другой стороны, именно такую прозорливую львицу и полезно иметь в хозяйстве, или?
Но всё это ведь такая ерунда. Это ведь ещё, наименьшее три года, пока он сможет всерьёз задуматься о соединении родов. Что за пошлость — думать об этом сейчас? За эти годы может кончиться мир, умереть он, Ленайна, он может разлюбить её, себя, отстрелить себе причинное своим стреломётом, или вдруг папа перестанет быть судьёй, или случится что угодно. Это всё были невозможно дурацкие прожекты, думал Арад, вытягивая стрелу.
Поход к Ленайне оказался ошибкой, — так более-менее решил он. Не ошибкой, скажем так, а просчётом. Хотя…
«Можно бывать и там, и там», — подумывал Арад. — «И всё».
Но он же вроде что-то там обещал. Как там, вспоминал Арад, натягивая тетиву: взять, Симсану бросить, придти обратно, доложить об успешном разгроме противницы. Ну, Ленайна, ну ты и… самка.
Нет, нет, таковому не бывать, ухмылялся Арад, он свою Ашаи-Китрах не бросит только потому, что папа — судья-анваалист, а мама решила его неплохо женить, а Ленайна не хочет соперниц. Ну вы чего, серьёзно? Вы все с ума сошли.
«Что-то Симси не пишет», — подумалось, когда доставал очередную стрелу. — «Долго всё».
Он уже очень сильно за ней скучал, но очень боялся в этом признаться, словно боясь пропасть или попасть в какую-то ловушку.
Второй вопрос недобро подстерегал, и выглядел куда более сложным: есть ли сама Ленайна ошибкой. Ещё несколько дней назад, до того гостевания рода Инсай в их доме, он бы рассмеялся на такой вопрос. Она тогда была ничем, он её не знал, хотя и видел раз десять. Но вот после… Хм, думал Арад, ну ладно, с тем, что она годится в жёны (в компаньонки вообще, если хочется), он уже вроде как определился — и разумом, и инстинктом, точнее, этим странным новым чувством на львиц, которое раньше отсутствовало. Вот её род куда легче обозначить: богатство и разруха. Весело и страшно. С таким соединяешься, только если любишь приключения и вздор. Ему стало даже неловко, что его мать, ходя в подругах с матерью Ленайны добрых два года, ещё этого не поняла, а он — понял с одного визита.
Но вот у Ленайны есть ещё что-то. Арад не знал, что; точнее, как это называется. И даже не эта пресловутая сообразительная хитрость. В таком роду, подумал Арад, пустив стрелу, рождаются или проститутки (тут он согласился с отцом Ленайны), или такие, как Ленайна. Такие, как она. Это какие? А вот такие.
А что же второй Арад: хитрый, инстинктивный, озорной? На первый вопрос отвечал просто: да ходи куда хочешь, делай что хочешь, не распространяйся ни о чём, крути им хвосты, они это любят, и только получай, что тебе нужно (закусать им всем загривки). Давай, не разочаровывай их, дай им качели. На второй вопрос: находка. Львица-находка, и она была бы невозможна без Симсаны. Это было настолько странный вывод, что Арад даже растерялся и подумал, что на сегодняшнее утро стрельбы хватит.
**
После завтрака Нергим позвал Арада поехать с ним, указав ему не идти в гимназию. Сегодня он поедет с ним в Обитель Правосудия. Это было нечто новенькое. И вот по дороге у них состоялся разговор, ожидание которого у Арада уже уснуло (думал — обойдётся):
— Я располагаю множественными свидетельствами о твоей связи с ученицей Ашаи-Китрах. Но хочу услышать свидетельство от тебя.
— Да, это правда, — безукоризненно признался Арад.
— Могу я узнать природу этих отношений?
— Натуральные, пап.
Помолчали.
— Ты не опасаешься возможных последствий для репутации?
— Полагаю, пап, последствия могут быть для меня, как для молодого Сунга, скорее положительными, — Арад старался как можно надменнее.
— Не в случае, если тебе предстоит судейская карьера, или карьера в юстиции вообще, — не впечатлился папа.
— А она предстоит?
— Уверен и надеюсь, что да, — сказал папа, как-то совместив уверенность и сомнение в одном предложении. — Кроме того, не забудь о репутации рода. О моей репутации.
Арад пожал плечами.
— Ты не можешь отвечать за отношения сына, которому шестнадцать.
— Я вижу риски, которых не видишь ты, у меня больше жизненного опыта, чем у тебя, и я каждый день сталкиваюсь… с ситуациями, где что-то пошло не так, — очень твёрдо говорил Нергим.
— Папа, каков риск? Если ты опасаешься за мои убеждения, то с ними всё в порядке, — без труда соврал он. — Если ты опасаешься за мою репутацию, то я даже не понимаю, что предосудительного во встречах молодого льва и молодой львицы, тем более, что мы чтим обычаи и законы. Отец, Радуга Крови разрешает мне это, даже поощряет, — сказал Арад, с превосходством глядя на окружающее.
— Им что-то нужно от тебя, — закачал отец головой, утверждая.
— Пап, ей ничего не нужно. Послушай… Папа, ну давай поговорим, как львы, давай перейдём в мою плоскость.
— Я так понимаю, — подумал Нергим, — в плоскость твоей юности? Давай.
— Вот в моём возрасте: ты бы отказался примять попку, если она сама трётся?
Араду этот аргумент, выраженный с помощью фразы отца Ленайны (понравилась, запомнилось), казался убийственным, неподвластным отрицанию. Эффект случился немножко иной — отец ошеломлённо посмотрел на него:
— Как ты со мной разговариваешь?
— Прости за экспрессию, но ты понял мысль.
Отец молчал.
— Мы проводим время вместе, — продолжил Арад. — Ей весело, мне весело. Она вообще о Ваале, о вере, о всей этой ерунде даже ни слова не сказала, ей просто плевать.
Отец продолжал молчать. Потом изрёк, в неожиданный момент для Арада (он уж думал — всё, тема закрылась):
— Я хотел бы, чтоб ты прекратил отношения с этими Ашаи-Китрах. Это меня… — он долго подбирал слово. — Огорчает.
Теперь уже замолчал Арад.
— А эта маасси рода Инсай — я ею недоволен.
— Ленайна? Она… — поспешил Арад, но сжал себе ладонь, и пошёл иначе: — Если ты о шутке с чаем, то моё объяснение об игре правдиво. Это проявление игривости, так теперь веселится молодёжь.
Нергим отрицательно покачал головой, молчаливо указывая правящему, куда повернуть, трогая его судейским жезлом.
— Я имею в виду целый комплекс проявлений её внешнего поведения, которые я волей случая увидел. Она представилась мне плохо воспитанной и несдержанной особой, даже вынесу суждение — разнузданной; юный возраст тут не извиняет. Она нанесла тебе оскорбление, и удивительно, что ты так равнодушно его проглотил. И мне, в отличие от матери, не очень нравится их род, хотя… в какой-то мере этот союз выгоден, — отец вздохнул. — Тебе, скорей всего, нужна маасси из фансиналла, как мать, — с искрой идеи сказал Нергим. — Это не идеальное место для воспитания львиц, но они имеют заученные манеры.
— А где, пап, идеальное место? — поинтересовался Арад, как всегда знающий, что папа не чувствует подвохов и засад в словах.
— Наверное, нигде, — спрятал отец жезл подмышкой, и посмотрел в сторону. Ему кто-то помахал с улицы, но он не ответил, ничем.
— Завтра же иду в нигде, — стукнул себя по груди Арад, — и выбираю себе…
— Не филистерствуй — тебе совершенно не идёт, старшему сыну Каризиан-Руст.
Помолчали.
— У тебя начались отношения, это положительно, но вот незадача: сразу две львёны, и не самые удачные. Тебе бы такую: абсолютно серьёзную и безупречно пристойную, и одну, — отец говорил это с абсолютной серьёзностью.
— Задача такова: две лучше, чем одна, — расставил пальцы Арад. — Три лучше, чем две. Четыре лучше, чем три. Пять лучше, чем четыре. А… Шесть лучше, чем пять.
— Вижу, период взросления тебе даётся нелегко. От горячей крови теряешь рассудок.
— Папа, почему, это же базовая арифметика.
Возможно, Нергим-Синай что-нибудь бы да и ответил на этот аргумент, но они уже приехали. В Обители Правосудия (Камеры Строгого и Неотвратимого Судейства, КСНС, в шутку (не при отце) — «кис-кис») он полдня провёл с отцом за бумагами, и папа был очень подробен о делопроизводстве, обедал с ним же, а остальные полдня сидел на процессе, который вёл тоже папа, и это было довольно занятно («Да будет освещено светом Ваала имя Императора», «Пусть начнется правосудие, ибо так хотят Сунги», и самое абсурдное — но положенное! — для судьи, и неважно, в Доктрине ли, или нет — «Волей Ваала, от имени Императора»).
Папу называли «честь Сунгов». Иногда так делала мама, при игривом настрое. Арад смотрел и пытался примерять всё на себя.
Когда вернулись домой, то мама, при ужине, тихо и с азартом сказала ему:
— Тебе письмо. Я поставила у тебя.
— Какое письмо, от кого? — равнодушно, но так же тихо спросил Арад, и почувствовал, как идёт волна по шерсти, по спине, вверх.
— Я не уверена, но оно похоже на любовное, — мама сказала так радостно, словно пришло ей, а не ему.
Арад совершил удивлённый кивок и нарочно растянул свое сидение на ужине до самого конца, нарочно обсуждал с отцом впечатления от дня (что Нергиму очень понравилось), растягивая, растягивая удовольствие этого ожидания, и конечно же, стараясь выглядеть равнодушным и будничным.
Мало того: он помылся, высушился, а ещё зашёл к братьям в комнату, которые замучили его мольбами показать меч, который нашли у него в комнате на кровати (нарочно там оставил, а зачем — и сам не знал). Наконец, решил пойти и уже почти забрал меч с собой, но те уцепились посмотреть ещё, и чтоб отвязались, Арад оружие оставил, а сам пошёл к себе.
Он повертел письмо, понюхал. Сложно сказать… Это должна быть Симсана — она говорила, что напишет. Больше некому. И хорошо. Слава Ваалу, подумал Арад, что больше некому, и что хорошо.
— Ваал, если ты есть. Это ведь она, да? — спросил ночное окно, и открыл.
Мой Арад,
прости меня, что не давалась знать столь долгое время. Мои дни и ночи полны теми усилиями, которые Ваалом и Сунгами велено совершать львицам сестринства. Я не смела тревожить тебя вестью, зная, что буду поглощена служением.
Рассказали, что ты был у нас на днях, требуя меня, и сколь я узнаю тебя в этой нетерпеливой решительности. Мне жаль, что мы тогда не встретились, но встреча эта была бы обречена на краткость и сдержанность чувств. Поэтому, возможно, ты найдёшь интересным, что 7го дня 1й Луны Вод — от самого одинокого утра до самой одинокой ночи — я свободна от всех дел и служений.
Пусть Ваал вдохновит тебя на подвиги.
Твоя В.-С.
Арад плюхнулся на кровать, как на облако. Заложил руки на загривок.
Да.
«Только бы никого там послезавтра не было. Ни Миресли, ни рожающих, ни больных, ни всяких прачек, ни львят, ни хаману Ульры. Ваал, сделай так, чтобы никого не было, чтобы все кругом сдохли на время, а потом ожили, а, или переместились в другой мир, можно ведь так? Это же твоя жрица, давай устроим пожар, я не подведу, я сделаю всё, как сказала Миресли, клянусь, я буду Сунгом безупречной доблести. Принеси её мне в жертву, а, отдай мне в служение, ведь они служат Сунгам, да? Дай мне её там прямо и пленить, чтобы мы никуда не ходили, чтобы я не зашёл такой, а она вся разодета в пласис, или что там у них, и такая вышла с порога: пошли, Арад, гулять и мир смотреть, и будем веселиться, а я такой, да-да, конечно, пошли, прекрасная погода, отличная идея. Дай мне сил не дать ей оттуда выйти, утащить за загривок долу, прямо как тогда…»
Вдруг послышался пронзительный звон стекла; понятно — это братья в своей комнате таки пустили меч в ход.
**
Ранним утром седьмого дня Первой Луны Вод, разве что уведомив Седеси, что его целый день не будет (дабы та сказала матери, и пусть они себе там разбираются), он вышел из дому. Ещё сияла роса на траве, и по всем мерам он отправлялся рано, но боялся, что сможет задержать некая случайность или папина прихоть повезти к себе на службу.
Кроме того, он и так спать не хотел, ещё от рассвета.
С собой он взял меч, вложенный в слишком узкие ножны, которые нашёл дома. Арад не знал точно, зачем его взял; какое-то смутное объяснение было таково: его надо нести так, в руке, и Симсане по приходу он скажет, что — так уж вышло — взял его для заточки, а поэтому выход куда-нибудь затруднителен (не будет же он и с ней, и с мечом бродить по Галлену), поэтому не остаться ли попить вина из кружек у тебя, что скажешь, Симсани?
«Смешно», — подумал он.
Но реальная причина, кажется, была чуть иной: Арад хотел выглядеть невероятно львино и устрашающе. И по дороге он придумал кое-что получше; должно быть небольшое представление или речь, а Арад, между прочим, прямо хорош в ораторском искусстве; по крайней мере, так оценён в гимназии.
Это должно быть торжество, доминат самца. Требование: их полное уединение, этот момент надо будет продумать. Он будет говорить чётко, ясно, уверенно — возьмёт лучшее от двух Арадов: скажет правду (прямота, принципы), но только ту, что полезна для дела (инстинкт, хитрость).
«Симсана! Я должен тебе кое-что сказать. Симсана!» (надо ходить влево-вправо перед нею, неотрывно глядя на неё) «Я буду с тобой правдив: мне было указано разорвать с тобой всякие отношения. Все они — в страхе!» (тут надо будет обвиняюще указать в направлении своего дома, дабы поняла). «Мать имеет родовые планы, и боится их разрушения твоим огнём. Отец желает превратить меня в судью, который боится Ашаи, как огня» (О Ленайне ни слова, ничего о ней, вообще). «Но Симсана! Этому не бывать, потому что…» (бросок меча куда-нибудь, то ли на стол, то ли на кровать, то ли на землю) «…я тебя люблю» (полная ерунда) «…я твой Сунг безупречной доблести» (вот) «…а ты — мой огонь» (неплохо).
Потом наступаешь на неё, и по ситуации.
Арад встал на пороге их дома, поотряхивал лапы. Было тихо, ном был повёрнут на «никого нет». Он засомневался — а вдруг что-то не сработало? Вдруг снова какая-нибудь чрезвычайность, на которую Симсане надо было непременно пойти? Эта мерзкая повседневность умеет портить самые лучшие вещи. Жизнь — лукава, не добра, любит дурацкие шутки.
Он громко постучал в дверь, так громко средь утреннего воздуха, что аж испугался. Это звучало, словно стража требует входа, а не львина пришёл ко львёне на свидание.
— Симсана!
Несколько долгих мгновений было тихо и безответно, а потом он услышал из глубины дома:
— Войди, — послышался её голос, негромок и приглушён; Арад еле его услышал, по правде.
Арад, очень тщательно отмывая лапы, отметив несколько вещей: вода совсем свежая; и полотенца свежие; и как-то очень тихо; и много света в предвхожей, пылинки в воздухе. Кажется, никого лишнего нет, ведь такая тишина. Дверь запер, и даже потряс, проверил.
— Красивое утро, Симсани, — ещё находясь в предвхожей, Арад подкинул меч в руке (держал за середину ножен), выдохнул тихо, и вошёл.
В комнате блуждали солнечные пятна, лучистый утренний свет из окон, и обилие вещей повсюду, как и прежде. Прежде всего Арад посмотрел на стол и возле него, ибо где ещё обычно тут находиться и сидеть, но никого, и тут он пронзился, до него дошло, что на кровати посреди комнаты кто-то или что-то есть — из-за светлого, яркого пятна на белизне простыней геометрия и светотень сыграли с ним шутку, спрятавшую от него — её.
Она, незнакомка, восседала на кровати, очевидно — прямо на лапах, ровно, с осанкой, в светлом, белом одеянии, больше всего похожем на ночную сорочку или хитон; хвост волной растёкся по краю кровати. Она смотрела на него, точнее, смотрела в его направлении, ибо Арад не видел глаз — та скрылась большой маской львицы, во всю мордашку; в другой руке что-то держалось, но Арад не понял, что.
Он остановился. Он даже не был уверен, что это Симсана. Это было так чарующе странно.
Львица не двигалась.
В воздухе витал ритуал. Очевидно: кто-то из них должен совершить нечто первым, и Арад не засомневался — кому ещё это делать, кроме него. Он сделал шагов шесть, вот так, с мечом в ножнах, и встал прямо перед ней, между ними — шага два, уважительно. Она маской глядела, смотрела за ним, и Арад узнал, что за маска — это Ахлиа, или Ахлия, праматерь всех львиц-Сунг; большие, символические уши (когда-то это ценилось у Сунгов, как большая красота, нравы давно поменялись), позолота, дорожки крови из носу. Сквозь полуприкрытые глаза маски видно, что за ним наблюдают. Хорошая маска. Вроде как… вроде как — Симсана. Но это шло так вразрез со всем, что он вообще мог ожидать от взаимодействия со львицей, тем более — его возраста, его поколения, что сомнение было реальным: возможно, у неё есть неизвестная сестра или подружка постарше (тоже Ашаи-Китрах, тоже стройная), и всё это — какие-то лукавые вещи от сестринства?
Если Симсана добивалась уничтожения стен, в которых ютился его ум, то она достигла этого. Он ничего не хотел говорить, он просто стоял и созерцал картину. В позитуре львицы читалась кротость, но вот маска не давала расслабиться, и даже фривольность мыслей, горячность крови — поутихли.
— Кто ты? — спросила львица.
Арад услышал, что это она, и её голос вогнал в блаженство. Он даже не сразу понял, что спросили; а когда понял, то вымолвил то единственное, что пришло:
— Сунг безупречной доблести.
Она, верно, не ожидала именно такого ответа, ибо прозвучало тихое, неожиданное, очень довольное «Хммм…». Очень резким движением, Арад аж вздрогнул, львица раскрыла веер в другой руке; взмах отличный, выработанный.
— Я пришёл за своей Сунгой. Где она?
— Она — снаружи меня. А я — внутри неё. Ты хочешь её увидеть?
— Я только этого и хочу, — отвечать просто, если точно знаешь ответ на вопрос.
— Смирись: желание льва — жизнь львиц.
«…жизнь львиц» он невольно повторил за нею, неслышно. Кто же не знает этой фразы из самой известной классики, пьесы «Ты Снилась Мне». Предназначалась она не ему — она её говорила самой себе.
Тем временем хвост ожил, лапы перестали покоиться на кровати и вместе совершили грациозный взмах (тоже выработанный), осторожно очутившись на полу. Метнулся кончик ленты, коей, оказалось, львица опоясана. Она встала, подошла к нему шажком, и Арад мимоходом определил расстояние — сможет ли схватить? Сможешь, ответил инстинкт. Глаза в маске мигнули, веер схлопнулся, и маска уплыла в сторону, открыв ему Симсану, но не просто Симсану, нет, это оказалась Симсана с красной полосой от носа до подбородка, подобно маске; но вместо двух скромных ручейков крови у неё лился небрежный красный водопад.
Определённо, глядела она так: с серьёзной, жестокой радостью; так, наверное, смотрит охотница, завидев, что великая добыча пала от её стрелы. Ещё, кажется, вопросительно, будто она желала подтверждения: оценил ли единственный зритель маленькое представление? Арад же пребывал в немом потрясении, и даже не потому, что поражали взгляд все изменения её внешности, а то, что это всё сделалось для него.
Потом молния действия поторопила, и он попробовал схватить одной рукой её за талию (во второй ведь меч), или как-то так, к себе в охапку; не очень быстро, с излишней уверенностью, и поэтому, наверное, ничего не получилось — она ловко увильнула в сторону, совершенно точно предвидя такую возможность.
— Нет-нет, о нет, — запретила она. — Помучайся.
— Хочешь, чтобы я мучился? — с наивным, голодным удивлением спросил Арад.
— Конечно, — она снова раскрыла веер, уже глядя на него с левой стороны, в которой очутилась после удачного побега. Только одни глаза: — Ваал в сильный день, Арад.
Веер снова сложен, и почти незаметный кивок головы вместе со стрельбой взглядом, затем Симсана развернулась и пошла к северной стороне дома, где он ещё не был. Он последовал, глядя на её почти полностью открытый хвост в этом хвостосвободном хитоне, или пеплосе, то ли ночной сорочке (Арад — правда — не знал, что это).
В необычно большой балинейной было темно; на такой дом, не маленький, но и не самый большой, это и вправду неплохо, это Арад отметил. Симсана лапой открыла дверь на улицу, залихватски и немного вне роли, Арад же подставил палку, чтобы не закрылась; света стало больше, даже утренние звуки проникли сюда, но всё равно всюду таилась полутьма, а по углам — так вообще мрак. Симсана встала возле балинеи — бочки высотой по шею средненькой львице — и выразительно посмотрела на него; выразительно именно в том смысле, как некогда смотрела на него Миресли, беседуя с ним взглядом, только гораздо слабее, без аффекта и эффекта. Но Арад послание понял, он вообще Симсану понимал; и он никак не мог для себя решить, хотя не раз об этом думал — это она столь выразительна в посланиях, старательно приготовленных для него и под него, или он так быстро и мгновенно стал прожжён в языке львиц? Послание было простым: ты слишком одет.
— Понял, — сказал он.
Через мгновение этот недочёт исправился, а меч очутился подальше от воды, в углу.
Затем она вопросительно посмотрела на маску и веер: у неё проблема — у неё заняты руки. Арад, конечно же, тут как тут, но сразу одумался — ей вовсе не нужны свободные руки. Ей надо развязать поясную ленту, что он и сделал, и это был только первый шаг, он охотно бы продолжил раздевать её дальше, но вот от этого Симсана увильнула — сочла достаточным и это, символическое разоблачение. Поставив веер и маску на подставке возле балинеи, забрала у него поясную ленту, которую он уже успел намотать на кулак (по-хозяйски, бесстрашно размотала, без стеснения трогая его за руки, глядя ему в глаза, а он смотрел на её приоткрытый рот и очень белые зубы на фоне красной краски), и сказала:
— Лезь в воду и отвернись, — на одном выдохе, деловито.
Арад залез в горячую, даже чересчур воду — от такой недолго и разомлеть — и решил не отворачиваться, право уж, но всё будет по-честному: он закрыл глаза, нырнул с головой, и вынырнул.
В таком одиночестве не пришлось совсем долго: зашуршала одежда, потом звук падающей ткани, пару осторожных коготков о каменный пол — и вот Арад уже не одинок в балинее, где, по задумке её мастера, могло поместиться эдак львин четыре, если они не окажутся стеснительны. Он ощутил, ещё не раскрыв глаз — уговор есть уговор — что она лапой дотронулась к его колену, с той мягкостью, на которую способны только самки.
Арад открыл глаза.
Симсана напротив, в воде. Она смотрит, она ждёт от тебя, не знаю… покажи ей, как тебе всё это нравится? Нравится? Какое недостаточное слово, какой от него веет косностью. Надо что-то сказать. Ну придумай же что-нибудь. Меня к такому не готовили. Я не знаю, что; я уже не могу думать. Вся жизнь была заблуждением. Скажи уже что-нибудь, только не чудовищную глупость. Давай, банальность. Что-нибудь простое.
— Когда я тебя поцелую, — высказана безусловная истина, — то тоже стану красным, — неотвратимый логический вывод.
На большее Арад пока не был способен. И Симсана видела, что он ни на что пока не способен. И ей это нравилось. Это отражалось в её полуулыбке: немного победной, немного озорной, немного чувственной.
Она молвила, вильнув ладонью по воде:
— Она сладкая, — показала когтем на подбородок. — Кровь Ахлии сладкая. Её можно лизать.
Примерила себе маску, схватив её с подставки:
— Это — Ахлия, — грозно сказала она.
— Это, аааам, да, — повторил за ней Арад, помня, что даже имя праматери всех Сунг львам говорить не положено, иначе бед не миновать.
— А это — одна из её дочек, — забрала маску и улыбнулась с зубами, клыками.
— Симсана! — радостно узнал он её.
Она закивала, да, да.
— А что, кровь правда сладкая?
— Да, — снова кивнула Симсана, всё утверждая, всё правда. И, кажется, чего-то от него ждала, но он только потёр морду мокрой ладонью, поэтому добавила: — Такая краска, особенная.
— Симси, слушай, а так можно?
— Как? — навострила она уши, опустила мордашку.
— Ну вот так, — показал он на всё кругом, вообще всё, на неё.
— А почему нет?
— Я и не знал. Без тебя я бы вообще ничего не знал.
Всё-таки надо убедиться, что красное и в самом деле хорошо на вкус, и он поплыл к ней. Ожидалось вот что: она не сдвинется с места, с негим ужасом наблюдая его приближение, а потом он прижимает её к стенке, а ещё надо будет проскользить по её изгибам под водой. Оказалось: она пошла ему навстречу, и они чуть не стукнулись носами посерёдке, но очень быстро поняли и определились, как им решить эту встречу — он оказался выше, над водой, с него стекали капли воды, которая чем-то пахла, в которую она что-то додумалась придать; она ниже, мордашкой вверх, а её уши почти касались воды или даже уже в воде (осторожно, вода в уши — ух как несладко), и чтобы не утонуть, она схватилась ему за шею. В какой-то миг Араду в голову пришла странноватая мысль, что так её можно очень легко утопить, даже не надо усилий, просто нажми вниз и немного потерпи; и снова через миг он совершенно ужаснулся такой мысли, аж весь вздрогнул (она сразу издала нечто среднее между «Хммм…» и «Мрррр…», полагая это молнией возбуждения), и на всякий случай обнял её у шеи, хотя она очень даже цепко держалась на нём. Кровь Ахлии-Симсаны и вправду оказалась сладковатой (точнее, похоже на кислое яблоко в сахаре), он и вправду всю слизал у неё с носа, губ, подбородка, части шеи, и со старательностью, которую она, пожалуй, не ожидала, но терпеливо сносила. «Как ей это пришло в голову?», — думал он. — «Моя Симсана, как ты додумалась? Как ты додумалась?».
Наконец, Арад удовлетворился этой первой сегодняшней встречей, и она подлезла ему прямо под шею и перевернулась на спину. Он снова спиной — к стенке балинеи, а она разлеглась на нём. Не обошлось без неожиданностей: Симсана точно не ожидала (то ли забыла), что желание Арада будет таким явным и твёрдым, наткнувшись на него внутренней стороной бедра; поэтому она плавно переселилась на его левую лапу и левое плечо. Арада озадачился, ибо всё-таки ей можно было на нём разлечься, уместиться между лап, и это точно принесло бы много ощущений, за последствия которых он уже не ручался — почему бы и нет. Но, видимо, Симсане виделось всё иначе, уж точно не в воде, поэтому он решил не настаивать. Всё равно получит, за чем пришёл. Он оценил мудрость её поступка: она думала о нём, думала о его желаниях, и не дразнилась зазря. Самое главное именно это — она подумала о нём. Ничто так не убеждало, как именно это: она подумала о нём.
— Я сплю?
— Нет, Арад, не спишь, — ответила она, вытянув лапу из воды на противоположной стороне и уставив её на край балинеи.
— Слишком хорошо, чтобы быть реальным, — он трогал носом её ухо, на котором снова появилось кольцо мастерицы жизни, и он любопытствовал.
Она засмеялась, он чувствовал, как она содрогается, держа руку на её животе, в опасной, властной близости. «Руками не лезть», — вспомнил советы Миресли. Эх, Миресли, слушай, давай-ка мы сделаем исключение. Нет, нет. Наставница, которая взрастила такую ученицу, знает своё дело. Послушайся.
— Я хорошо отличаю сон от яви, — она внезапно перевернулась и лизнула ему щёку, — мне это надо. Мы же сновидим.
— Значит, всё-таки сон? Но какой реальный.
Симсана улыбнулась, закрыв глаза и повиснув на нём. Он не поймёт. Он и не сможет.
Он вернулся с интересом к её уху с кольцом, и начал ей шептать, прямо в ухо, прижав её к себе без сантимента (знал, что так правильно, так войдёт, как надо):
— Ты моя львица сна, — гладил он её, по всей длине, как только мог, — ты мой золотой сон, ты… ты… Ваалу-Симсана, жрица Ваала, лучшая дочь Сунгов, мой самый изумительный сон, и… и мастерица жизни, и… мой огонь.
Нельзя сказать, что он незнаком с телом львиц, нет. Но эта приятная податливость и мягкость, да ещё в тёплой воде; и чем сильнее, чем жаднее проходила его ладонь, тем лучше было для неё.
— Арад… ну скажи мне ещё… что-нибудь… — попросилась она, когда перестал, и её речь прерывалась выдохом с мурчанием.
Ему даже подумалось, что можно говорить вообще всё, что угодно, хоть пересказывать отцовский эдикт — всё едино. Но он не успел собраться, потому что она развернулась, и пролезла мокрой мордашкой к его уху, и подышала в него. Пришлось ухватиться за край, упереться ещё лапой — новое ощущение оказалось резким, сильным, слишком реальным (в сне таких нет). Да, Симсана хотела дать ему понять, каково это. Но сущее началось после её маленького ритуала из нескольких вдохов и выдохов:
— Да. Арад, я скажу тебе. Да. Я отдамся силе «да». Я сказала тебе «да». Арад… Хм…
Это было слишком ошеломительно — её мокрый, горячий голос в ухе, так близко; это сверх львиной природы ровно выдержать такое; он, наверное, чуть не утонул или почти утонул. Симсана это заметила, поэтому не стала настаивать на его мучениях, и засмеялась в ладонь, но так, чтобы он не видел.
Он посмотрел на неё, со страстной злостью. Его начало аж мутить от вожделения, но Арад уже даже не решался разрывать те цветущие сети, которые вокруг него и для него сплела Симсана, честно стараясь соблюдать путь Игры.
— Симсана, — вымолвил её имя, словно энграмму, заклинание.
— Да, мне тоже уж горячо, — так мягко солгала она. — Вода очень тёплая. Очень сильно. Не рассчиталась я с огнём.
Умыла его по щекам, скулам.
— Отвернёшься?
«А если сказать, что нет?», — подумал Арад. Но всё-таки решил согласно кивнуть. Всё равно это неизбежно, как восход солнца завтра, дай ей доиграть, ей надо.
Он не отвернулся, но закрыл глаза, вышла она, он подождал (наверное, даже дольше, чем требуется); затем резким движением вылез он, и увлёк за собой невероятно много воды — она вся обильно разлилась по полу. Завёрнутая в балинейную ткань, она дала ему такую же, вытерла ему загривок, уши, а потом попыталась и его завернуть, но не вышло:
— Не надо, Симсани.
— Тебе же холодно будет.
— Не будет.
Что ж, набросила ему ткань на голову и засмеялась.
— Посиди чуть, и не подглядывай.
— Почему? — поинтересовался он, усевшись на бочонок, возле меча в углу.
— Всему своё время, — просто ответила она.
«Это точно», — подумал он, закрыл глаза и скрестил руки. Снял ткань с головы, утёрся ею, покусал её, ощутил хвостом холодок из открытой двери. Договор соблюдался — он не смотрел налево, в её сторону, даже ушами туда не поводил. Задумался о том, что с нею делать. Что бы с нею такое сделать? Есть несколько вещей, которые он точно сделает, всё-таки спасибо Ваалу-Миресли; лишь бы всё прошло, как надо! Некоторые — посмотрится, как пойдёт. Интересно, а она может… нет, это будет глупо и смешно… а вот её можно попросить, желательно где-то возле окна, попросить встать-лечь-сесть (и что ещё угодно) так, как ему захочется? И притом надеть, что он скажет, или вообще без всего. А он будет запоминать, всё-таки сильная сторона — зрительная память. В идеале — зарисовать, но это надо уметь, а он негоден. Он из неё создаст схему заграждений, набор беспомощный ровных линий, а не ожившую львицу на бумаге. Мастер-архитект был бы доволен такой самокритике, о да. Подонок… Мог бы сразу сказать в морду, что Арад ему не нравится.
Навроде как шуршание давно прекратилось, поэтому Арад таки взглянул налево — где его Симсана? Она, снова одетая в тот самый интересный хвостосвободный хитон, навевающий мысли о Хустру или Гельсии (ни там, ни там Арад ни разу не был, и живых хустрианок видел очень мало в своей жизни, а гельсианок — ни одной), смотрелась в другой бочонок с водой, как в зеркало — тщательно искала какие-то изъяны на своей мордашке (кровь предков, да какие?). Она приглаживалась возле носа, будто пытаясь найти ещё несуществующие усы, или хотя бы намёк на них; борьба с ними — целая тема, и даже дхаарки переняли моду Сунг уничтожать их совершенно и полностью.
Взглянула на него, улыбнулась, и оставила всё это дело.
— Не холодно тебе? — подошла и позаботилась.
Покачал головой. Нет, не холодно. Симсана же заметила меч в углу, полуприсела у него по-самочьи, заинтересовалась, её хвост ударился о его лапу, хвостный разрез разошёлся, показал лапы выше колен, дал толчок фантазии; он улучил момент и поймал его за кисточку. Симсана ничего не сделала с этим, только молча и бездейственно признала, что ему так можно.
— Это твой? — она попробовала взять его одной рукой, но пришлось двумя.
— Ещё не знаю, — честно ответил Арад.
— Уууу, выглядит хорошо, — встав, она смешно пыталась вытянуть его из слишком узких ножен, но куда там.
Тем временем Арад бессовестно рассматривал кисточку её хвоста. Она была интересной; ему показалось, что таких он ещё не видел, хоть в руках он не держал никакой иной, кроме маминой, ну ещё можно посчитать те эпизоды, когда он пару раз дёргал львён за хвост, но это было лишь мимолётное знакомство с той частью львицы, которая у найсагриек полагается вовсю интимной; ведь дёргать их за хвост — это риск, сравнимый с задиранием юбок и платьев, покушение, а на такое он не отваживался, ибо хорошего среднего рода и должен быть воспитан. Тем, кто происхождением пониже — попроще, некоторые из них умудрялись схватить не то что кисточку, но основание хвоста (чем выше схватишь, тем больше славы). Это непросто — львёны были очень внимательны к самцовому вниманию, и чуяли, когда их собираются тревожить; а поскольку их собирались тревожить практически всегда, то они всегда и оставались внимательны.
Но к Симсане. У неё не только кисточка пышнее обычной, но ещё и раздваивается, и так этого не видно, только прикосновение даёт удостовериться. Там, на Выше, Арад впервые это почувствовал. Тут — увидел. «Верно, из-за этого она такая большая», — подумал Арад.
— Концехвост интересный у тебя.
— Не знаю, — ответила Симсана, осторожно поставив меч обратно, и ему пришлось наклониться, чтобы не упустить хвост из руки, — с таким родилась. Наставница говорила, что так бывает.
— Хорошо, — решил Арад, отпустил ей хвост, но взял за плечи. — Идём.
Симсана развернулась к нему и обняла его повыше, за шею.
— Куда это мы идём? Невтерпёж? — Арад видел, какое самочье довольство, даже издевательское коварство, звучало в этих словах. Симсана попробовала его потрясти в объятиях, как уже не раз делала, словно испытывая его стойкость, но тщетно. — Я ещё не…
Ну уж нет, эти штучки, эти дразнилки с ним не пройдут, иначе ему будет вскоре и плохо, и больно. Арад встал чуть пошире (лапа спереди, лапа сзади, всё просто) и схватил её себе на плечо.
— Арад, ну что ты делаешь?
Он пригнулся, чтобы не ударить её о проём двери, пошёл по главной комнате, к той самой, маленькой крутой лестнице.
— Взял, всё испортил. Ну пусти, — кажется, даже царапалась она. — Ну пусти. Пусти. Я не убегу. Мы не зайдём, мы не зайдём наверх, вот так, вместе. Пусти, — её тон невероятно быстро сменялся: то угроза, то мольба, то задабривание.
Не отпустил.
— Арад, я боюсь, — выдала она последний довод.
Но он тем временем решал проблему: как вместе с ней выйти наверх по этой лесенке (кто её делал?!) к её комнате. Он ощущал её тепло на шее, щеке плече. Думая, укусил её за бок, легко, конечно же.
— Со мной тебе нечего бояться, — так сказал и лизнул, тот же бок, но забыл, что она в одежде (пока ещё), поэтому вместо сладости её шерсти получил бессмысленную безвкусность ткани.
Симсана выдала невольное урчание и стукнула его по спине.
— Мой Ваал, мой свет, зачем я сказала про нетерпение…
Наконец, Арад решился, как всё проделает, в том числе в случае неудач или там сломленной ступеньки. И это оказалось куда легче, чем он думал, они через миг оказались наверху, Симсана была лёгкой и удобной ношей, очень простой. «Такую очень просто изнасиловать», — подумал Арад. Он всегда об этом думал, если доводилось носить львиц на руках или плече, всегда; а уже пару раз доводилось. Неспешно открыв дверь, он так же обстоятельно её запер, даже попробовал, хорошо ли.
«Эта комната, этот запах», — подумал Арад. — «Снова этот ритуал. Теперь приз на плече, даже не на лапах, и ей некуда деваться, просто не-ку-да».
Он быстро снял её с плеча и положил на руки (ловкий манёвр, можно научиться, главное — бесстрашно и сильно подкинуть её зад лапой), что она аж ахнула, а потом осторожно, без грубости положил на безусловно подготовленную постель с кучей подушек, больших и маленьких, и он только удивился её повсюдной предусмотрительности. Положенная таким нежным образом, Симсана мирно, томно, даже сонно полежала несколько мгновений: одна лапа вдоль постели, вторая совершила красивый треугольник её колена, раскрыв её распущенный хвост, всё бедро и уже очень прозрачные намёки на ту самую, что восточные Сунги зовут «арка мира», андарианки же лирически зовут «тайна», ещё говорят «ножны»; но вдруг, словно укушенная, отползла в дальний правый угол, оттолкнувшись лапами, к стенке. И закрыла тело маленькой подушкой, обняв.
Хм. Арад осторожно полез на неё, разведать обстановку. Опасно, опасно! С каждым мгновением его приближения она всё сильнее сжимала подушку, всё сильнее урчала, и всё сильнее прижимались её уши.
— Ты меня издеваешь! Уйди! — услышал Арад, и это даже чуть, но надломило его простую, бесстрашную, жадную решительность, но она вернулась ещё больше, когда Симсана вздумала его оттолкнуть, потому что этот жест… он был слишком хорош. Она отталкивала так, чтобы ещё больше притянулся, чтобы ещё больше разозлился. А ещё этот обжигающий взгляд-огонь.
Она резко, быстро ударила его морде, уже с когтями — без шуток.
— Ты мерзавец, — в этом голосе были и вина, и удовольствие. — Ненавижу.
А, ну раз так, то можно и снять налёт условностей. Притянул за лапы, просто и сильно, прямо к себе, прижал сверху. Она попробовала сопротивляться, но никаких поблажек: вмиг обе её руки он соединил вместе, а потом придавил к подушкам одной ладонью. Она попробовала вырваться или даже скинуть его, но это оказалось так бессильно и бесполезно, что Симсана только вздохнула.
— Ну и что ты сделаешь? Что? Изнасилуешь? Я укушу, — она старалась не даться ему для поцелуя, аж мокрый нос от неравной борьбы. — Во имя Ваала, я укушу, я клянусь… Я буду кусаться…
Но он и не собирался её целовать, такие нежности уж ни к чему — он просто вдыхал её запах у шеи, в то время как рукой совершенно бессовестно исследовал её тело. Он побывал почти всюду, куда доставал, причём без спешки, а обстоятельно, запоминая, что к чему — сама напросилась, сама захотела. Его привлекли груди — интересно, немного непонятно; очень понравилось всё, что у бедер возле хвоста, это можно властно сжимать полной ладонью. Он проходил в опасной близости, и сверху, и окольными путями снизу, его волновал жар, но Симсана сжимала лапы, не сдавая последнее, но он не особо настаивал, и потакал её иллюзии, что она смогла защититься. Арад уже имел план, и в этот плане первым шло его освобождение; только после этого, на спокойную, ясную голову, он хотел аккуратно, но настойчиво подступиться к интересностям для Симсаны. Он был точно уверен, что обратный порядок приведёт к глупостям и чему-то непредвиденному.
Потом он жадно поцеловал её, прижав посильнее. Тут она вдруг, сильно и очень вызывающе, почти судорожно вздрогнув всем телом:
— Что, мучитель, не всё завоевал? — и выдохнула на него, улыбаясь с оскалом.
О, какой же вызов, и какая наивность. «Что она, думает, что я не посмел? Или — хуже — побоялся?». Ладонь пошла в неотвратимое, теперь уже беспощадное путешествие вниз.
— Сейчас я тебя трахну, — пригрозился, и укусил её за шею, несильно, волноваться не стоит. Он не сказал это вовсю и всерьёз (так… на четверть…), это такая угроза расправой, со львёной, что плохо и вызывающе себя ведёт — устрашение. Но, похоже, Симсана всё приняла прямо, как есть — он услышал её мольбу, и в её голосе не страх, но вот тревога — точно:
— Арад, пожалуйста. Аради… — начала нежно гладить его по спине, стараясь взять лаской. — Я перевернусь. Давай, отыграй меня, — Симсана решила, что передразнилась со львом, сама зазывая его за грани Игры. Зазвать его обратно надо было самым решительным образом, недвусмысленно давая то, за чем пришёл, но обещание находилось только в дозволенных границах.
Арад остановился, считай, уже у цели, один из пальцев уже вошёл на новые, ещё неизвестные места между её лап. Благородно отступив, он поднялся, сел на лапы и совсем освободил её из плена. Симсана теперь не обманула: снова полезла за олеамором под кровать, и снова ему подарилось отличное зрелище; привстав, она сняла с себя свою ночнушку-хитон через голову, и теперь Араду можно смотреть на неё всю, что он старательно делал, и смотрел известно куда; уже не забирая от него этого удовольствия и не скрываясь, Симсана, стоя на коленях, открыла зубами пробку; потом, посмотрев на кровать, а затем на Арада, она вылила себе на ладонь олеамора (как-то много), нанесла его изнутри бедер и у хвоста, а остатки просто и без зазрения размазала ему о грудь и плечо (Арад подумал, что она стесняется пойти ниже, и надо бы когда-нибудь её направить куда надо); он полагал, что сейчас снова ляжет на спину и лапы вверх, но нет, насобирала себе подушек под живот, и так легла на них, хвостом к нему и мордашкой в кровать.
— Я хвост не зажму. Но ты только между лап иди, не туда. Обещаешь?
— Всё хорошо, Симси, — выдохнул Арад, поглощая взглядом предложенное ему зрелище, и предложенную ему Игру. — Ты не бойся.
Он схватил её хвост; она не только его не зажала, но ещё и взмахнула им вверх, приглашая.
— Выше. Можешь выше, — посоветовала, и он видел столь живо и гибко её спину. — В самый верх. Ахам…
Последовав призыву, он вошёл между её лап, в самом верху, где начинается хвост и начинается жизнь; неосторожное движение, смена положения, неверный угол, его забывчивость или её самовольство — и он войдёт в неё по-настоящему. Он чувствовал, что сверху там жарко и влажно, удивительная, незнакомая ранее шёрстка дарит острое, пронзительное, почти до боли ощущение. Даже в торопливости желания, в нарастающей спешке как можно быстрее закончить мучение, Арад признал, насколько это лучше их прежнего способа Игры; здесь не было этой лёгкой неуклюжести и условности, здесь всё почти реально, совсем почти. Можно тянуть ей хвост, можно лизать ей загривок, можно держать её за подбородок и целовать, можно кусать ухо — да всё, а не обходиться скромной заменой вроде укусов лапы. И можно вдыхать запах, который превратился в хлёсткую, сильную, манящую, лишенную стеснения вариацию её дневного запаха. Можно было делать всё, но восхождение шло слишком быстро, и он не мог, не способен был в этом себе отказать; фантазия рассеялась, желание исследовать улетучилось — он, прижимая её всем телом, зарылся носом ей в загривок, не глядя ни на что. Мелкая дрожь, сбивчивое дыхание (немного стыдно, но нельзя ничего сделать); она уже — умница — додумалась не шевелиться, не мешать ему, и даже не издавать ни звука, но вот дошла до такой вещи: чуть шла ему навстречу там и только там, приподнимая середину тела, и так каждый раз, при каждом его вхождении. Вот и так уже всего слишком много, невероятно много, а это стало последним ручейком для огромного горячего озера, и оно рассыпалось на неисчислимые мелкие капли — плотина тяжело и обильно прорвалась; он даже подумал остатками сознания среди сияющих капель, что нечаянно проник в неё (а она забылась и не заметила, но откуда Араду знать, что для самки такое — невозможно), и теперь они неимоверно и бесповоротно нарушили Родовой Закон, Игру и ещё Ваал весть что, потому что у него не осталось никакой воли отпрянуть и закончить ей на спину, на хвост, лапы, куда угодно; нет, он изо всей силы прижался к ней и заканчивал в горячую неизвестность внизу. Это было ещё сильнее, ещё ужаснее, чем в первый раз, и сквозь его оскал слюна обильно пролилась на её загривок и шею.
— Много крови. Больше крови, — сказала она, покоясь на подушке и глядя в сторону, прямо в большое зеркало.
Арад почти не понял её слов, они дошли до него не сразу, частями. Обнаружил себя прильнувшим щекой к её плечу и шее, вся она остро пахла его слюной, её запах перебился и смешался. Захотел встать, но не мог. Там, посредине, было мокро, жарко, и уже мягко. Ошалело осмотрел на неё: она серьёзно грызла коготь и гляделась в зеркало. Утёр нос о её плечо, лениво взмахнул хвостом.
— Сим… Симсан. Куда я кончил?
Она перестала грызть коготь и посмотрела, что там нагрызла.
— Меж лап. Куда-то под меня, — и быстро вдохнула мокрым носом, облизалась.
— Я просто подумал, что… — он безвольно бросил руку на подушку.
— Всё хорошо.
Несколько мирных, немного извиняющихся поцелуев ей в щёку. Она встретила-ответила последний.
— Арад, я помыться.
— Не иди.
— Я скоро вернусь, я так не могу.
Он медленно отпустил её, завалившись набок; удерживая за руку, потребовал ещё одного поцелуя, она деловито и быстро дала, а ещё улыбнулась, чтобы он извинил эту деловитость и быстроту. Укрывшись балинейной тканью, утёрла лапы во всю длину, поставив на кровать, и Арад с ленивым интересом смотрел на них, а потом ушла, захватив хитон и расчёски.
В голове — блаженная пустота. Не хотелось ничего делать, хотелось всё оставить, как есть, и ему даже подумалось, что не стоит сегодня и сейчас пробовать то, чему советовала научиться Ваалу-Миресли — всё-таки это усилие, всё-таки это надо будет покуситься на неё и сломать её возможный стыд. «Нет, план есть план», — подумал Арад. — «Сейчас она придёт, и мы медленно, крадучись…». Надо начать с ушей, за ушами, посмотрим, как пойдёт. Потом уломать её лечь. Стой, как лечь? На спину, поднимет лапы? Или пусть встанет задом, мордаха в кровать, хвост вверх? Арад начал обдумывать задачу. Из всех тех исследований и наблюдений тела львицы, что он успел совершить, он смутно понимал, что возможны оба варианта. Кажется, первый более доверительный, должен больше подойти. Второй — вызывающий, звериный; она, наверное, не сможет расслабиться, ей будет тяжело, оставим это на потом. Зато какой вид… Ну ладно, кажется первый. Арад думал о сложностях неизведанности территории — он толком не видел, как у неё всё там, только вскользь, только подсказки, Симсана бережётся, не даётся, скромничает; о сложностях исполнения — лизать лёд это, конечно, хорошее сравнение, значит, надо всё делать аккуратно и легко, но вот где именно? Или всё равно? Арад слышал от знающих, они клялись кровью предков, что львицы, бывает, тоже наедине себя удовлетворяют. А она так делает? А если её попросить показать? О нет, она на это не пойдёт. Или? Да нет. Она от тебя хочет ведения и знания, ничего она тебе не покажет. Хм. По идее, по идее, подумал Арад, должно быть понятно по её поведению, где правильно. Как всегда, будет намекать, она не скажет, она же самка. «Надо ее разнежить, а потом пообладать вот так вот ею. Обладание на вкус, да. Скажу, что мне надо попробовать её на вкус. Точно. Всё на меня. Валить всё на меня. Мне надо запах, надо вкус, я хочу, ты мне дай. У неё будет извинение для самой себя. Он хочет, что поделать, такова жизнь, никуда не денешься, тяжкая доля, большие испытания, несносный мерзавец. Главное — как можно меньше говорить. Делай всё так, будто каждый день так делаешь…».
Хорошо, определились с действием, но какой конечный результат? Сама Игра предполагает очень определённый результат, итоговую черту нельзя ни с чем спутать (а её отсутствие — большая беда), в мире ничего определённее этого быть не может, и касается всё только льва. Что же будет конечной целью в случае львицы? Арад не знал, даже слухов по этому поводу не улавливал. Очевидно, что у неё всё будет по-другому, потому что у них всё по-другому, в этом-то и весь смысл. «Тайна», — подумал Арад. — «Может, даже ничего и не получится».
Но, размышляя дальше, Арад пришёл к выводу, что об этом слишком беспокоиться не стоит. Станет ясно. Ему стало очень интересно и азартно вот что — сломать её сопротивление, она будет убегать, это очевидно, а он будет догонять. Если не будет — так даже неинтересно; но Арад знал, что Симсана дастся на такое не сразу, это, считай, заход во совсем взрослые вещи, на самых границах, а у них только вторая Игра. А он уже задумал такое… Надо медленно. Но верно. Не оглашай намерений сразу, не требуй ничего. Вообще ничего не требуй, просто медленно и верно. Начнём с ушей, и…
Благородство размышления было прервано скрипом двери (а ведь обещал смазать, вспомнил Арад!). Симсана, она как всегда: питьё в кружках, в зубах — что-то поесть. Никогда не забывает. И снова в своём хитоне-ночнушке, Арад ещё не видел, чтобы она дразнилась наготой зазря, и это радовало.
Она присела на краешек кровати, Арад же опёрся на стену напротив зеркала.
— Симсан, давай ко мне. Садись, вот тут, — показал перед собой.
Симсана дала ему кружку и молча переместилась. Дала ему взять изо рта, и он принял зубами — та же самая свинина, что в прошлый раз. Уселась перед ним, подогнув лапы и сомкнув их; она не стала поправлять свою одежду, ничего расправлять, ничего запахивать, поэтому он мог созерцать — там, подальше, в зеркале! — её лапы и бёдра во всю длину; таинственно, узко темнело междулапье, хвост красивой дугой исходил оттуда и кончался где-то под подушкой.
— Красивое зеркало, — заметил он, и отпил разбавленного сока. Он имел в виду и само зеркало, и вид в нём, и вообще всё.
— Зеркало сновидиц, — Симсана осторожно прилегла, откинулась на Арада. Её левое ухо очутилось как раз возле его носа, и Арад подумал, что начало положено, и оно — отлично.
— Зеркало сновидиц? — переспросил он, думая о совсем другом.
— Да, — отпила она и пригладила себе лапу (Арад испугался, что вид в зеркале будет уничтожен прямо вот сейчас, её рука поправит одежду, но нет — она решила дать ему ещё немного зрелища). — Ашаи-Китрах сновидят ночью. Да и днём тоже.
— Видят яркие сны, да? — он медленно, спокойно поставил кружку в сторону.
— Нет, не сны. Это дар духа. Ты просыпаешься во сне, и это уже не сон. Зеркало помогает проснуться и осознать себя, а также помогает тебе — учит не бояться.
— А как оно помогает? — он медленно обнял её, поставив ладони накрест на грудь.
— Во сне вспоминаешь, что надо посмотреться в зеркало, — она будто не замечала, что он делает. — Смотришься, не пугаешься. А потом… А потом делаешь, что полагается.
— А что полагается? — внимательно рассмотрев её ухо с кольцом мастерицы жизни, Арад примерился, где ему надо начать.
— Увидеть Ваала, в первую очередь, — отпила она ещё, и растянула правую лапу по кровати (поглядел, хорошо, достаточно). — А потом всякое… остальное…
— А ты видела? — лизнул он её за ушком, так ласково, как только мог.
— Да.
— А какой он? — забирал он у неё кружку, не отрываясь от работы, и она безропотно отдала.
— Об этом невольно говорить.
— А всё-таки? Намекнёшь? — говорил он глухо, сквозь зубы, любую ерунду; пусть она болтает, пусть приспится её защита. Задача ведь, работа прежде всего.
Вроде что-то происходит. Она чуть придвинулась к нему, приложила ладонь к его руке, неуверенно.
— Для каждой по-своему… Арад, что ты делаешь? — страдальчески выдохнула она.
Это было самое рычущее «только не останавливайся», которое он слыхал в своей жизни.
Ещё смотрит в зеркало, ещё держится.
— Ничего, — вечный ответ на такой вопрос.
— У меня он, как свет. Или лев. Свет и лев. Ну Арад… — закрыла она глаза. Всё, рот приоткрылся, её клыки. Первый бастион пал, без сомнений.
Он перешёл к правому уху; наверное, такая смена имеет смысл, подумал Арад. Вообще, снова подумал он: как же хорошо и просто её разнеживать, будучи самому ясным и пустым; в жадности желания этого не выйдет, там будет только неразбериха, насилие, требование.
Новости: вот её ладонь, что прежде мирно покоилась на его предплечье, вдруг чего-то потребовала, прильнув к его ладони. Где обе его ладони? Правильно, определил Арад, у неё на груди. Следуя логике вещей, надо сделать что-то и с ней. Определившись с порядком и тактикой манёвра, Арад проскользнул пониже, чтобы проникнуть окольным путём, из-под низа, к её голому телу — даже через тонкую ткань хорошо не приласкаешь. Был какой-то незаметный, символический протест с её стороны на такое своеволие, такое кошмарное посягательство, Арад даже не заметил толком этого протеста (вроде попыталась не дать задрать подол или ещё какая глупость). За ухом всё ласково вылизывалось, ничего не прекращалось, ладони начали исследовать грудь, стараясь понять, что требуется. Ещё новость: ему в лапу впились её когти. Ещё: она стала шумно выдыхать (можно испугаться с непривычки). Стало понятно, что требуется от рук: надо идти к самому окончанию груди. Симсана непроизвольно поставила руку ему на ладонь, словно подгоняя, потом одумалась и схватилась за мордашку, потом закрыла ладонью глаза, потом снова закрыла себе рот, и вот так. Она словно запрещалась, стеснялась. Он почувствовал, что она высоко подогнула лапы, забыв уже обо всём этом виде в зеркале, её начала бить напряжённая, мелкая дрожь, она пыталась выгнуться, ему стало сложно лизать за ушками: она прижималась к нему вся, делая вещи сложными. Но Арад не сдавался и продолжал. Должно случиться нечто большее, чем это прерывистое дыхание и дрожь, и вот стон, вот ещё один, все на выдохе, и потом ещё, через сжатые зубы. О, эта штука действовала, определённо, она к чему-то доходила. Продолжать? Или переходить дальше? «Надо её на спину бросать, пока горяча», — подумал Арад. — «Самое то».
Внезапно, быстро прекратил мучить её. Направил её вдоль кровати, сильно, как большую игрушку, а потом за лапы оттянул подальше от изголовья, не церемонясь. Мельком поймал её взгляд: совершенно мокрый, а ещё — словно её неимоверно, чудовищно, страшно утомили, только с той разницей, что тогда глаза гаснут, а тут прямо пожар.
— Арад… — издала она томную смесь вздоха и смешка. — Арад. Ты снова?.. Олеамор… Там… Тут… Я, прости… Арад… — она словно разучилась говорить, слова давались тяжело.
Арад придумал: поцелует её, потом пойдёт вниз, и так — до цели. Логично, очень логично.
Полез целоваться, стало жарко и тяжело — она отвечала страстно, даже требовательно, настрой поцелуев был иной. Пошёл вниз; забывшись, даже поцеловал ткань у груди; подвинул всё повыше, быстро перешёл ниже, к животу; протеста ещё не следовало, намерения ещё не поняты (или?). Лапы у неё вместе, вытянуты стрункой, нет-нет, так не пойдёт, поэтому руки под её колени, он требовательно влез телом между её лап, и начал поднимать их вверх.
— Арад? Арад? — взволновалась она. — Что ты задумал?
— Хочу знать твой вкус, — потребовал он.
— Арад? Что ты хочешь? Ваал, Арад… Мы не…
— Я так хочу, — улёгся он, не давая свободы её лапам; борьба — она не решалась и кротко пыталась их опустить, он же требовал обратного — самого беззастенчивого и бессильного обнажения.
— Ну Арад, я, в чём я провинилась?.. — задала она такой удивительный вопрос.
Он почувствовал, что она сдаётся.
— Я тебя хочу. Хочу твой вкус. Мне надо, — рассматривал он её там, стараясь всё как можно лучше понять и запомнить.
— Мой Ваал, Арад… Тысумасошёл…
Превосходно. Сломлена, уговорена, дала. Это самая бесчестная нагота, которая только возможна: она на спине, лапы вверх, согнуты в коленях, почти сомкнуты вместе, где-то под ним течёт хвост, он его придавил телом (будто всего мало) — и он обхватил её за бёдра, ладони на животе, устроив хитрую морду возле её стыда, от самого охраняемого. Всё взял, всё похитил, тайн почти не осталось, пожалуй, кроме разве что продолжения рода, но им это запрещено, совсем, это нарушать не надо (это потом, осталось ждать всего ничуть).
«Итак», — подумал Арад, вылизывая бёдра у междулапья изнутри, подступаясь, пусть привыкнет. — «Слушает. Ещё бы. Аккуратней, и всё выйдет. Мягче. Ещё. Твою мать, откуда я это знаю?».
Посмотрел на неё. Видно плохо, но как всегда: отвернулась в сторону, закрылась ладошкой от мира. Моя Симсана, я уже узнаю тебя по твоим жестам. Вторую же ладонь — неожиданно — положила ему меж ушей, и Арад ещё не мог понять: защищается? общается? Подначивает?
Запах был иным: резким, уверенным, сладким, молодым. Словно от запаха львицы забрали всё лишнее и весь стыд, чистый запах соития. Он перешёл к цели, осторожничая, помня, что только язык может быть в деле; вкус слабый, непонятный, ощущалась соль. Симсана издала самый самочий вздох, который он только слышал (пока ещё) в жизни; ладонь у него на загривке ухватилась ему за ухо, она стала его мять и гладить (удивительно). Удивился, как же всё мокро и горячо, жаркий хаос; он ожидал, что нечто будет, но не так. Опустился ниже, ещё, вот тут — провал, пустота, верно, именно здесь их запрет по Радуге Крови, а он — какой кошмар — уже сюда проник; правда, не так, как задумано, но всё равно… «Что же я делаю с этой Ашаи-Китрах!», — весело подумал он. Ухо она ему держала, но не теребила. Вернулся назад, выше, она сжала, пригладила ему ухо снова. Вот оно что. Вот оно что. Выше. В стоне послышалось неразборчивое «ахам». Хорошо, отлично, молодец Симсана, сейчас мы тебя сделаем. У Арада появилась уверенность, что всё чем-то, но закончится. Её ладонь бросила прикрывать мордашку (что тут стыдиться, поздно уж) и легла на его предплечье. Арад же додумался вот до чего: можно ведь достать руками к её груди, давай, задирай лапы повыше, вот так, вот теперь можно.
Тут-то Симсану точно повезло. Стоны стали ритмичны, громки, натуральны. Дрожащие, такие не подделаешь (наверное). Пару раз она что-то проговорила, то ли «Ваал», то «Арад», он так и не понял. За ухо она иногда цапалась когтями, больно, но он терпел. Ощутил, что там, внизу, она стала ещё мокрее, до неприличия; по её телу бегала уже знакомая мелкая дрожь. Вдруг дрожь стала судорожной, явной, она стала чаще дышать, стоны стали сильнее, более того — доселе бездейственная, она начала помогать ему телом, ухо его она бросила; а выгнулась, напряглась как тетива, когти царапали постель, и Арад ощутил, что это оно, можно собой вправе гордиться, он довёл её, суку, куда надо; и так было несколько мгновений — её дрожь, напряжение, когти в постели.
Потом услышал стон, смешанный с рыком. Её рука, доселе ласковая, сильно нажала, оттолкнула — мол, пошёл вон. Сделал ошибку, не послушался, пришла на помощь вторая её рука, сжались её лапы. Арад быстро отпрянув, поняв, что уже хватит, дело сделано. А потом смачно, с размаху, получил сбоку её лапой по морде, где-то слева у подбородка, аж зашумело в голове и заныли зубы. Опешил, потёр щеку, на языке ощутил кровь, утёр.
Симсана же укатилась на бок, сжав лапы, держа ладонь у глаз, прикрываясь, как всегда, её хвост хлёстко бился в танце. Она, верно, вообще не соображала, где находится, и смеялась. Именно так, смеялась. Потом перевернулась на другой бок, глубоко вздохнула.
— Оооо… — тяжко и томно простонала.
Араду очень понравилось. Это было хорошо — так обладать самкой. Удар лапой по морде и кровь даже придали всему прекрасную завершённость. С непривычки устал язык; весь в её запахе, а теперь ещё даже чуть в своей крови, он утёрся ладонью.
Наконец, она поглядела на него, и медленно поднялась:
— Арад, я тебя ударила? — её пронзило волнение, она дотронулась к нему, забеспокоилась.
— Да, лапой, бывает, — ответил, и поцеловал её.
— Прости, я не хотела, — утёрла его чем-то, Арад даже не заметил, чем.
Он неопределённо кивнул. Так только веселее. Правда, в конце он задумывал её ещё повалять, зацеловать и немного придушить сверху, не дать вырваться; удар всё сбил, ну и ладно.
— Я нагрелся от всего этого, надо ещё сыграть.
— Ну ты и Арад, какой же ты мерзавец, — била она его в грудь и вытирала заодно. — Ну тебя. Да ну тебя. Ты хочешь ещё?
— Да, сегодня. Только потом, надо отдохнуть, а то будет долго… замучаю.
— Уже! Уже. Идём тогда вниз. Ваал, — начала она собираться по комнате. — Вот же взял, вот же взял, вот же придумал, — говорила так, будто его в комнате нет. — В чём я виновата? Ваал, какой же стыд.
Она пыталась разгладить шерсть, а он занимался ничем, сидя на краю кровати.
— Ты так, так испортил меня, ты совершенно испортил эту львицу. Это неисправимо. Ой… — она делала ему комплименты, ткнула в него пару раз расчёской, а он слушал, пытаясь вспомнить, где его одежда. — За что же ты меня так, Арад, отыграл? Чуть не умерла. Что я тебе сделала? — жалобно и театрально жаловалась она, ну отличный комплимент, он не смог сдержать самодовольного потирания щеки.
Вспомнил, где одежда — в балинее. Как и меч. «А мы там дверь не закрыли», — вдруг подумал он. — «Твою мать, лишь бы мечу лапы не приделали».
— Слушай, моя одежда — там. Дай что-нибудь завернуться.
Молча дала ему большую балинейную ткань. Он завернулся, полежал, подождал её.
— Идём, — огласила. Посмотрела на него, взъерошила ему гриву, поцеловала. — Львина. Хороший, — выдохнула на него, оскалившись. — Мой Арад, идём, ты уже весь изголодался.
Через мгновения Симсана, крайне оживлённая и хлопотливая, дальше в своём хвостосвободном хитоне, ушла в какие-то каморки, там, за «родильней», как она назвала ту комнату, и согласно её внезапному, крайне обильному многословию следовало, что там надо взять какие-то специи, чтобы дать их в то, что они будут есть, а будут они есть «сюрприз», то есть он увидит, а ещё там дальше есть ледник, потому что из той комнаты можно выйти на улицу и прошмыгнуть в погреб, где и есть ледник, и она очень надеется, что её никто не увидит, и на всё это он согласно угукал и кивал. Сразу же заторопился в балинею, но зря волновался: Симсана как-то закрыла дверь, хотя он совершенно не помнил этого. Меч оказался на месте, он взял его, вынул из ножен, постоял.
— Ашаи-Китрах, — сказал себе под нос. — Ашаи. Китрах…
Заложил меч назад. Сел на бочонок, задумался, приложив кулак к подбородку. Что-то всё слишком хорошо. Как-то удаётся ему это… всё. Словно его подменили, скажи ему пару лун назад, что львица будет бить его лапами по морде от любовной судороги — он бы не поверил.
Он посмотрел туда, где Симсана, где-то там, в доме, за дверью, совсем рядом, такая близкая.
«Никому не отдам. Будет кто забирать — вызову, убью. И не брошу, потому что кому-то хочется. Буду её Сунгом. Она будет моя Сунга», — забрал меч и зашёл обратно в главную комнату. Сел за стол, меч — у стенки; Симсана облизывала пальцы возле печки, очень хлопотала, и было забавно, необычно наблюдать за нею сзади с таким свободным хвостом. Арад не мог понять, как львицы вот так ходят в Гельсии, Хустру, Кафне, даром что жарко. Ты же постоянно будешь смотреть на их зад, жизнь будет чередой бесконечных приставаний и отчаянных изнасилований. Так и будешь тянуть, тянуть, тянуть за него… Надо ещё раз сыграть. Причём обязательно, причём срочно. Может, прямо сейчас её снова схватить…
Она словно хвостом почувствовала, что он думает. Она даже не посмотрела на него, она к нему ни разу не повернулась, не посмотрела. Только:
— Я сейчас.
И в свою комнату. Через мгновение — из неё, но уже в шемизе восточных Сунгов, что кроет хвост на добрые три четверти и длиною чуть ниже колен.
— Зачем ты переоделась? — задумался он, облокотившись о стол.
— Нельзя дразниться со львом без последствий. Особенно с таким, как ты. С тобой это себе дороже. А то и даже не съедим ничего.
— Как ты поняла, о чём я думаю?
— Ашаи-Китрах, — показала на себя от ушей до лап с улыбкой, с ложкой в руке.
— Симсан, Ашаи-Китрах — «сёстры понимания»? Таков перевод с древнего? Я прав?
— Да. Совершенно. Ты всё понял, ты прав, — заправски лезла она ложкой в банку со специей.
Арад нахмурился, широко облокотился о стол.
— А что предстоит понимать?
— Всё, — буднично молвила она, не глядя на него.
— А разве это возможно?
— Нет. Это идеал, его не достичь. Как там… — Симсана думала, и он увидел, что она трёт переносицу. — Красота порицает уродство. Сила порицает слабость. Смерть порицает жизнь. Идеал порицает всех.
— Это хорошо.
— Это из Канона.
Арад почесал гриву.
— Симсана.
— Мрррр?
— Я очень рад, что ты есть. И очень рад, что Ваалу-Миресли есть. Если бы вас не было, вас пришлось бы придумать.
— Как видишь, кто-то три тысячи лет назад подумал то же самое, и вот мы придумались. Сиди, сиди, сейчас будешь кусь, — убеждала его, хоть он никуда и не думал уходить. Куда ему отсюда уходить? Он бы так тут и остался.
— Это правда, что Ашаи не сами появились, а у них была мать? Основательница?
— Кто что только не думает об этом, — Симсана постучала деревянной ложкой по сковородке, ещё раз, ещё сильнее. — Думаю, общевзятую версию ты знаешь, ты уже знающий.
— Да так… Была какая-то львица, забыл её имя, к которой вдруг явился Ваал. Те, кто ей поверил больше всего, стали сёстрами. Всё случилось три тысячи лет назад. Такая вот история.
— Дурацкая, правда? — лизала Симсана ложку, глядя на него. — Сейчас, ещё потерпи. Ещё чуть пожарить.
— Ужасно дурацкая, — хмыкнул он. — Есть получше?
— Есть вторая, которая по душе многим Ашаи: Ваалу-Вирис была сумасшедшей, но такой, знаешь, талантливой, — прислонилась она к подоконнику, приставив лапу к стене.
«Как глупо», — подумал Арад. — «Я сижу за шагов пять. Или шесть. От неё». Он быстро встал и начал наступать.
— Аради, я только прошу, давай хоть доедим, а потом… А потом, может быть, потом, хорошо? Хорошо? — она мгновенно насторожилась и раскусила его скрытые (даже от него самого) намерения, прозорливо определяя его возможный путь и пытаясь куда-то деться.
— Не переживай, я просто возле тебя посижу, — очутился он возле подоконника, но она снова — у печки.
— Не верю, — выдохнула, оскалясь. — Ты коварен.
Арад уже знал её любовные жесты. «Интересно, а какие у меня?».
— И как тебе эта вторая история? — спросил он, уставив лапу в стенку, точно как она прежде.
— Не знаю. Наставница говорит, что обе истории — ложь.
— У неё есть своя версия?
— Она говорит, что Ваалу-Вирис была очень умной, злой, безжалостной, преданной и умелой шамани одного из предводителей пра-Сунгов. Сестринство она основала по просьбе предводителя, потому что Ваал открылся не ей, а ему.
— Какого из предводителей?
— Ой, я точно не помню, — очаровательно нахмурилась Симсана. — Тан-Амуна, или что?..
— Тан-Амона, может?
— Да, его, — указала на Арада ложкой.
— «Шамани» это что, имя?
— Нет, у пра-Сунгов были жрицы, их так называли.
— Я никогда о них не читал, даже не слышал. Хотя люблю читать историю.
— Их избегают сейчас так называть. Может слышал о северных шаманаях, вероборчестве, позаимствовании?
— Я знаю, что на Севере есть прайды, и в этих прайдах есть всякие львицы, которые делают всякое. Страаашные. Носят шкуры волка и едят детей Сунгов.
Симсана хмыкнула.
— Так что, эта версия нравится твоей наставнице?
— Да, что-то вроде того. Всё, пошли ням.
— Мне очень она нравится. Кажется, что у неё интересное прошлое. У наставницы твоей.
— Весьма. Садись, — указала ему за стол, а сама села напротив, с какой-то маленькой тарелкой (ему всунула сковороду). — Я у тебя украду.
— Нет, я против. Садись, — постучал по столу возле себя, — будем вместе. Будем есть из одного.
— Най, так ведь только связанные делают, — намекнула Симсана на брак.
— Ты ведь замужем за всеми Сунгами. Прошу к столу, — забрал у неё тарелку.
Она бессильно засмеялась, вздохнула, а потом вся крутнулась, проюркнула через край стола и плотно, близко уселась возле него.
— А я, — вдруг очутилась мордашкой прямо возле его, — ещё Совершеннолетия не прошла. Какое мне «замужем»? Ты, — закрыла его рот ладонью, — нарушаешь Родовой Закон, пятнаешь Радугу Крови. Прямо сейчас, прямо здесь, — потянула его за ухо.
Он вдруг ухватил её зубами за пальцы.
— Не кусяй меня. Я больше не буду, — молвила она.
Он взял её руки в свои.
— Меня просили кое-что с тобой сделать. Меня просили, — начал он, — поцеловать твои руки. Одну. Вторую. Вот здесь, и вот тут.
— Кто просил? — удивилась она.
— Хаману, которых я тут встретил, под домом; пришёл за тобой — нашёл их. Говорили, что-то ты делаешь такое, очень хорошее, неимоверное. Потом выше, а потом вот тут. Я прилежен, видишь.
— Нет, не вижу, неа — мурлыкала она ему, вся в приглашении к поцелую.
Арад, конечно же, принял приглашение. На этот раз он попробовал её сжать сильно, очень сильно, а ещё попробовал укусить — несильно — во время поцелуя. Она простонала, но ему послышалось, что мучение ею сносится куда проще, чем он себе думает; вообще, вот что он открыл за эти дни: львицы куда более выносливы к самцовым терзаниям, чем можно себе представить.
Решил: она будет есть вместе с ним, на его коленях. Сделано.
— Кушай. Только не слезай. Нельзя.
Симсана вздохнула, обняла его. Одни требования. И начала его кормить.
— Куда наставница пошла, Симси?
Она помедлила с ответом, а потом махнула рукой.
— Тут, в доме недалеко, по улице на восток, через, — прикрыла глаз, вспоминая, — да, через дом. Есть там одна хаману, плетёт корзины.
— Что Ваалу-Миресли там делает? — сосредоточенно допытывался Арад. — Там рожают?
— Нет. Никто не рожает. Знаешь, она просто отдала нам дом на день.
— Слушай, даже мне неудобно, — перестал он жевать, — а это надо постараться.
— Она это делает не ради тебя, а ради меня, — она мешала ложкой в сковородке. — Говорит, ты — моё обучение.
— Я совершенно готов к регулярным, ежедневным урокам.
— Несносный, — улыбнулась Симсана. — Это только сегодня. Больше так не будет.
— Мы с ней договоримся, — сказал Арад, словно о готовом деле.
— А со мной не надо уже? Со мной? — стала она грозненько. — Об обучении: шутка, конечно. До тебя у меня ничего со львами не было — наставница просто решилась мне разрешить. Да я и не рассказывала ей об всяком таком. Как рассказала о тебе, то, считай, в первый раз о льве проговорилась, — улыбалась и веселилась она.
Арад понял, что она заметает следы. Что она — от любви и самочьей забывчивости — проболталась. Он — действительно её обучение; Симсана пыталась замести возможные последствия, старалась скрыть. Это не то, о чём говорят со львом; но выбрала неудачный способ — объясниться, уйти в шутку.
Посмотрелись в глаза. Она поняла, что он понял. Он понял, что она поняла, что он понял.
— Моя наставница — воспитанница двух дисциплариев, — бросила ему приманку, уводила от темы. — Представляешь?
Арад увёлся. Пусть.
— Что это значит?
— Это редчайшая штука, Арад, — охотно ухватила Симсана разговор. — Вошла она сначала в Криммау-Аммау. В двадцать сестринство Криммау-Аммау решило её отвергнуть, но сестринство Сидны её приняло. Очень редко такое бывает. Если ученицу выгоняют из дисциплария, то это почти всегда — уход из сестринства, навсегда.
— В чём она провинилась? — не очень впечатлился Арад, хотя и занятно.
— Не знаю. Она всё говорит, что неприлежно училась, но что-то не верится. И то я узнала так: заметила, что на сирне гравировка «сестринство Криммау-Аммау», а на амулете — «сестринство Сидны». Её однажды даже не хотели признать за Ашаи — один из палатных балбесов заявил, что она украла амулет, — смеялась Симсана.
— Её попробуй не признай, — ел Арад, с деловым видом. — Если её не признать, то никого. Слушай, — оживился он, — я слыхал, что твою наставницу не любят некоторые Ашаи-Китрах, здесь, у нас, в Галлене…
— А кто это тебе рассказывал такое? — очень поинтересовалась Симсана, навостренные ушки, и начала ласкать пальцами ему шею: признайся, признавайся, милый.
— Да неважно, просто слышал, — попробовал отступить.
— А ты просто скажи.
Нет, не выйдет отступить.
— Маасси Мальструна-Ленайна. Это так, однажды пришлось к разговору.
— А кто это, маасси Мальструна-Ленайна? — её пальцы перешли к щеке.
— Эти, род Инсай, оружейники, да ты должна знать.
— А, да-да, Ленайна, да, — легко, без забот согласилась-вспомнила Симсана, её пальцы пришли к его уху. — Когда вы так беседовали?
— Она, это самое, — равнодушно говорил он, — была у нас дома с матерью. В гости приходила её мать, они подружки с моей мамой. И что, о вражде — это разве неправда?
— А она что, с мамой приходила?
— Да, да. Так что, о вражде — это неправда?
Симсана облизала губы, покусала их, потом молвила:
— Неправда, очень преувеличенные слухи, — вздохнула. — Эта молва… Львицам только бы язык чесать. Сестринство есть сестринство. Понимаешь? Понимаешь, конечно. А она что, беседовала с тобой у тебя в гостях, когда пришла с мамой?
— Ну да, я же сказал. Приходили. Обе. Чай пили.
Она потёрлась о него.
— Что, вернёмся к нашим ночным признавалкам? Помнишь? Выш, знамя? Давай, ты первый.
— Я тебя очень люблю, Симсана.
Она улыбнулась, всё бросила. Смотрела на него. Взяла его руку и потёрлась о неё. Вся растянулась на нём, пришлось подвинуться и прислониться к стенке. Арад подумал о нескольких вещах: о том, что он внутренне ждёт ответа; о том, что он ест, как же целовать, но кажется, ей совершенно всё равно. Она уже тёрлась мордашкой о его щёку. Потом ушами. Мурчала, негромко, но иногда находила громкая волна, вот так: потёрлась — и волна.
«Не смотри, что говорит. Смотри, что делает», — дошёл он.
Как же, оказывается, с ними всё просто.
— Ну что ты смотришь? Ну зачем ты смотришь? — обвиняла она его, что требует взаимопризнания. — Ты же знаешь…
— Знаю, что не отдам тебя никому, — держал её за подбородок, как своё, а второй рукой гулял, где хотел. — Тем более потому, что кому-то так хочется.
Оказалось, что целоваться, как она вся растянулась на тебе, высоко подняв голову, сложно; всё получалось вверх лапами, и он укусил её за нос с непривычки.
— Дай я нам пить принесу.
Вернувшись с тем самым, непревзойдённым мятым чайником, Симсана уселась не на Араде, а то ведь он не покушает так никогда, а рядом, туго скрестив лапы, ровно к столу, с нарочито ровной осанкой; иногда забирала у него ложку, потому что ели с одной, и брала себе маленький кусок, или вообще просто облизывала её.
— И что, Арад, как твои дела? — отдала ему ложку, сделав её чистой.
— Лучше не бывает, как и всегда с тобой.
— Я об учёбе, — облокотилась она о стол, ещё туже скрестив лапы. Смахнула хвост с лавки, глядела на него, блестящий клык кусал губу. — Или вообще, дома, в роду.
— С учёбой всё непросто, — побил он ложкой о сковороду, глядя перед собой. Перед ним находились: огромная ваза; дальше, на краю стола — ткань-накрывало с узорами, от книги с красными стрелами и умершими дисципларами, но самой книги — к несчастью — не было; дальше — невозможно туго застеленная кровать, такую аж боишься трогать, в самом одиноком углу дома. Он задумался о том, где книга, и подумал, что после, как снова отыграет Симсану, то надо будет её вместе почитать. Перспектива ему понравилась, и он забыл, что должен говорить.
— Что там непростого? — не дала ему забыться Симсана.
— Мастер-архитект считает, что я буду самый отвратительный архитектор из всех в Империи. Может, и в мире. Поэтому мой отец стал очень настойчив в контрпредложении, которое ему вдруг так удобно пришло в голову — пойти мне по юстиции. А потом стать судьёй.
— Най, най. Вой. Ты не хочешь?
— Не знаю. Я думаю, что буду отвратным судьёй, но все думают, что я буду отвратный архитектор.
— Зато ты отличный лев.
— Спасибо всем предкам. И моим, и твоим.
— Хм… — хмыкнула она с довольным смешком. — Так что, тебя направляют в судейство? — пригладила она ухо.
— Похоже, мою морду уверенно и сильно к нему разворачивают. От меня протестов — пока ещё — не слышно. Поэтому родители считают, что дело в кармане.
— А от чего… или от кого… а от чего отворачивают?
Он посмотрел на неё, впервые за пару мгновений, может, даже за минуту.
— Я понимаю, что хочешь спросить. Скажу так: это не проблема.
— Думаешь? — приглаживала она уши.
— Ты не должна об этом беспокоиться. Всё на мне, всё беру на себя.
— Что о наших отношениях думает твой папа? — она легонько дотронулась к нему, чуть придвинулась.
— Он недоволен, — Арад нервно топал лапой о пол. — Но он всегда всем недоволен. Всё его беспокоит. Особенно репутация. Он как маасси, которая только и глядит по сторонам: кабы чего не вышло, кабы чего не сказали.
— Он… Прости… — она снова к нему дотронулась, к предплечью, пытаясь заглянуть в глаза, но Арад сидел ровно и смотрел прямо, топая лапой. — У тебя были с ним беседы? Мы с наставницей ему не нравимся? Стали ещё больше не нравиться?.. Или, может, мень…
— Да пошёл он! — бросил он ложку о стол. Она звякнула, отпрыгнула, упала на пол.
«Что ты делаешь? Прекрати! Успокойся!»
«Говорю, что думаю».
«Извинись перед ней, быстро».
«Никогда не извиняйся перед львицей, которую любишь».
«Но…»
«Никогда!»
«Это бессмысленно! Мы иногда делаем что-то ужасное! Ошибки надо признавать! Ты с ума сошёл!»
«Закрой пасть. Никогда».
Пасть закрыл, как и закрыл пальцами глаза. Ну дурак…
Что-то тихо с её стороны. Наверное, опешила, или обиделась. Слышно: куда-то ушла.
Он почувствовал, что в руку что-то просится; посмотрел — а это Симсана дала ему новую ложку, а потом прильнула к нему, обхватив под руку.
— Я тебе кое-что расскажу, Арад. Надо признаться.
— Раз так: давай возьмём чайник, и пойдём к тебе в комнату. Там и поговорим.
— Ладно.
— Там снова вино? — поболтал он чайник.
— Нет, там чай.
— Всё равно берём. Идём, — взял он её за руку, а ещё сгрёб чайник.
— Ой, постой, постой, — она еле успела ухватить кружки.
В её комнате он всё обстоятельно расположил: кружки на комоде у кровати, чайник тоже, Симсану — напротив зеркала, под спину набросал подушек, уложил её на себя, но Симсана решила, что так не пойдёт, и развернулась к нему.
Стало очень тихо. Никто ничего не говорил. Арад подумал, что — наверное — всё так и стоит оставить, в молчании. Потом, помолчав, можно снова поиграть, и без слов разойтись. Это будет превосходно. Она уже во всём призналась; у неё может быть целый сонм тайн, но это неважно — в главном она призналась, ему ничего больше не надо. Его же тайны и недоговорки ей не нужны, они только повредят, только вредны, они ничего ей не дадут, кроме скалящихся самочьих чувств и бессмысленных сомнений.
— Может, не надо тебе признаваться? — предложил он, глядя на неё. — У всех есть недомолвки. Давай и у нас будут.
— Я должна, — скрылась она, укрывшись рукой, кусая себе предплечье, только глаза блестят. — Моя наставница, вскоре, не знаю когда, попросит тебя об услуге. Захочет она вот что: ты должен будешь попросить своего отца о встрече. Нам надо, чтобы он её принял, но так, без лишних ушей и глаз. Поэтому сегодня мне следовало разузнать, что о нас думает твой род. Её интересует, как твой папа примет. Я уже поняла — возможны сложности. Наверное, стоит отказаться от этой идеи.
— От меня требуется попросить отца встретиться с ней? И всё? — нахмурился он.
— Да, — подлезла она чуть выше к нему, — но я вижу, что это не очень хорошая идея. Тебе придётся убедить принять мою наставницу хотя бы без вражды, а это… вряд ли будет просто.
Арад замахал рукой, мол, нет-нет, погоди.
— Я смогу его убедить. Мы часто в разногласии, да. Но мой отец мне доверяет, и я ему — тоже. Я смогу попросить выслушать её. Но что она хочет?
— Мы хотим, — показала на себя Симсана. — Нам надо от него услугу, один документ, одно решение по Родовому Закону. Безусловно, не без благодарности…
— О, взятка, — скривился Арад. — Мой папа тут плохой кандидат.
— Я знаю, — вздохнула Симсана. — Поэтому я говорю моей наставнице, что идея не очень. Но она считает, что всё может получиться.
— Так что за дело, или это секрет? — он потянулся за кружкой.
— Да так… Я думаю, Арад, что тебе стоит ей отказать, — она гладила его по груди. — Твой отец на нас зол, на меня, он не любит Ашаи. Почему моя наставница уверена в успехе — не знаю. Тем более ты сам сказал — взяток он не приемлет.
— Вот дела.
— Я не хочу тебя в это впутывать.
— Говоришь, по Родовому Закону? — отпил он чаю. — Мой папа как раз судит по родовым делам, это его направление. Что вы там такое хотите провернуть? Какое-нибудь наследство, ух? — поднял он кружку, словно приветствуя такое хулиганство.
Но Симсана не разделила его озорства, ничуть.
— Нет. Я потеряла родометрику, — прижала уши, и оскалилась, словно от зубной боли. — Мне нужна новая, и на всё у нас есть лишь год, иначе я не смогу пройти Совершеннолетие.
— Я-то думал. Дело точно поправимое! — радостно сказал он. — Как там… Надо два, или там, три свидетеля. Не знаю, может ли свидетельницей быть наставница, — думал, а потом махнул рукой. — А, неважно. Запишут со слов и сделают новую, я знаю, такое делается.
— У нас есть копия, однажды наставница переписала мою родометрику, от и до. Она такая, знаешь, дотошная, когда нужно.
— Чудесно, — обрадовался Арад. — Отец вам поможет.
— Со свидетелями проблема. У меня ведь нету родственников, нету совершенно никого. Это надо ехать, причём далеко, причём надолго. Мы хотим без свидетелей, — боязно посмотрела на него.
Арад почесал гриву, подёргал.
— Думаю, и это можно устроить. Думаю, достаточно тебя и наставницы, принесёте папе эту копию. В конце-концов, если так не пойдёт, он хоть подскажет, что делать дальше. Понимаешь? Вы его спросите, а я постараюсь ему обрисовать ситуацию.
— Не надо! Ничего ему не говори! — взяла в ладони его скулы, нос к носу. — И не говори наставнице, что я тебе всё рассказала, — заклинающим шёпотом просила его. — Я не должна тебе говорить, ты ничего не знаешь. Хорошо?
— Ладно. Нет проблем.
— Если она начнёт эту тему, то лучше откажи, — дальше заклинала она его, обнимая. — И никогда, никогда не подумай, никогда, что я… что я…
— Я помогу тебе. Отец мой, конечно, Ашаи-Китрах не любит, но он справедлив. Очень справедлив. Можно даже в ужас придти, как он справедлив. Он судья, понимаешь?
Симсана не слушала, совершенно, даже её уши были совсем прижаты, такие не слышат. Глаза закрыты, она тёрлась носом о его.
— …никогда не подумай, никогда, что я…
— …что ты что?
— …что я… — слабо улыбнулась она. — Забудь, забудь. Откажи Ваалу-Миресли. Откажи наставнице, забудь об этом. Поцелуй меня, Арад.
— У тебя будет родометрика, — махнул рукой Арад, как о готовом деле, — самая красивая в Галлене. Вот увидишь.
— Мы поедем в посёлок, где я родилась, и как-нибудь решим эти заботы. Забудь… Забудь…
— Не надо никуда ехать, а как же регулярные уроки? Ты что? Решила. Их. Пропустить? — на Арада нашло желание, и схватил её сзади, у хвоста. — Обещаю, будет твоя метрика. Будет всё… Ложись мне.
— Думаешь, с папой выйдет? — неуверенно, неторопливо ложилась она.
— Всё выйдет, всё будет. Нет, не на спину, а как сегодня. Вот так. Дай олеамор, я всё сам.
— Осторожней, он текучий, — Симсана тревожно гляделась в зеркало, мордашкой на голой постели, трогая когтем подбородок, губу, зубы.
— Ага, — он закинул её хвост себе на плечо.
— Будь осторожен, — попросила, и закрыла глаза.
— Не волнуйся.
И она ощутила, что его ладонь, вся в олеаморе, схватила за мордашку. Сначала он просто держал её в капкане-наморднике. Потом его рука направляла, требуя почти невозможного поцелуя, но она ухитрилась повернуть голову и дать его — ради него. Потом Симсана покусывала ему пальцы, чтобы хоть как-то отомститься за такое насилие, а потом одумывалась, и лизала их, пытаясь умиротворить и заставить не так сильно кусать загривок (следы останутся, несколько дней, о ужас) и не лишить её ушей, снова не лишить её кольца мастерицы жизни, о Ваал, всё, не надо ему мешать, он уже подходит, даже быстрее, чем в прошлый раз, хотя вроде как должно быть дольше (ну так ей сказала наставница, объясняя все эти вещи), и слава Ваалу, он же замучает, жить не даст, с ним будешь вся покусана, вся замучена, и между лапами уже будет чесаться (без сомнений), лишь бы не забылся и не попал туда, он ведь может, он же несдержанный, он же ненормальный, я тогда подамся вперёд, вот, даже когти наготове, как он дрожит, как я ему нравлюсь, как он этого хочет, какая же у меня сила, как же они все этого хотят, всё, он же меня сейчас задушит, а подо мной уже жарко и влажно, и ещё, и ещё, много крови…
— Много крови, больше крови, много… — сказала, как положено, и чихнула: извозил всю мордашку в олеаморе, аж в нос попало. Нелёгок путь верных дочерей Сунгов.
Арад завалился набок, и так немного полежал, безжизненный. Потом медленно потребовал поцелуев.
— Погоди, я вся грязна, — увильнула.
— Ничего, тебе идёт.
— Чтобы ты знал, — утиралась она, уже сидя, — Есть два вида олеамора: для Игры и всего такого, и тёмный. Тёмный нельзя на вкус пробовать, он вредный, его нельзя в рот брать.
— А этот какой? — обеспокоился Арад.
— Светлый. А тёмным львице мордашку марать не стоит. Договорились?
— Конечно. Я запомню. А чем они отличаются?
— Светл… — не договорила, потому что он набросился и слизал, что осталось. Симсана отбивалась и даже зарычала, но куда там.
— Эй, фу, невкусный он, — сморщился Арад и полез за кружкой.
— Так тебе и надо, — ударила его по плечу. — Ваал мой, Ваал велик, не прощает.
Посмотрела на шемизу, посмотрела на кровать. Бесполезно. Так на него стирки не наберёшься, придётся сидеть так.
— Слушай, Симси, я кое-что придумал.
— Мне уже страшно.
— Я слыхал, — начал Арад, терзая чайник и пытаясь тот заставить налить ещё чаю, но тот уже всё, — что у Ашаи-Китрах есть определённые позы. Как-бы для стояния, для сидения, даже, наверное, лежания…
Симсана сидела на краю кровати, на уважительном расстоянии от него, которое только может появиться меж самцом и самкой после близости, а Игра ведь — репетиция близости.
— Да, для всего есть, для всех случаев, — кивнула она, пытаясь рассмотреть следы на загривке и плече. — Сорок восемь классических, множество иных.
— Ты можешь в какую-нибудь встать?
Она подумала, пожала плечами.
— Могу, а зачем… Аааа, нет-нет-нет, — подняла оба указательных пальца с когтями вверх, — тут я тебя раскусила, тут я уже знаю, чего ты хочешь. О таком рассказывали, предупреждали сестру сёстры о коварстве! Ха, ха, ха. Нет. Это мы отложим на будущее. Неопределённое. Может быть. Или даже не отложим. Най!
— Что? — растерянно, безвинно спросил Арад. — Я просто хотел узнать, я же не общался с Ашаи. Я даже не знаю, о чём ты…
— А-тю-тю. Смотри какой. Ты с Ашаи-Китрах уже ближе общался, чем все твои сверстники, — разлеглась она на животе, болтая лапами, и опустив шемизу как можно ниже. Облокотилась о кровать, подле его лапы. Глядит снизу вверх. — Бедненький, бедненький. Где же ты с ними общался, со жрицами Ваала? Одна стала твоей, с закусанным загривком, так разве это считается, ой бедный, нет, не общался. Ты, Арад, зверино хитёр и жутко коварен.
— Хорошо, давай только одну? — вмиг он поменял диспозицию, поняв, что противник обнаружил замыслы и выстроил неприступную оборону. Он очутился возле неё, напротив неё, чтобы очаровывать её серые глаза, уже столь любящие, уже столь знакомые, хитрые, блестящие; но он, немаленький, не учёл своих размеров, задел то ли хвостом, то ли свисающей с края лапой нечто в конце кровати, на стенке, и это что-то со громким, звякающим грохотом упало, потом упала какая-то ткань, потом ещё что-то хрустнуло, вдобавок снова свалился венок со стены, прямо напротив них.
Симсана вздохнула.
— Я прямо сейчас в одной из поз. Вот, гляди, вот тебе одна.
Арад так и сделал. Лежит на животе. Ладонь под щекой, вторая обнимает локоть. Одна лапа вдоль кровати, вторая — поднята. Кажется, голова чуть наклонена. Уши вполовину прижаты. Прогиб в спине, в талии, кажется, она его держит, нарочно. Хвост тоже по кровати.
Он постарался запомнить эту картину. Посмотрел на улицу — ещё день. Слава Ваалу. Он даёт время.
— А теперь давай-ка лучше я тебе покажу, что ты уронил.
Симсана полезла за край кровати, прихватив венок по пути. Что-то там деловито искалось, между кроватью, ящиком, между кучей вещей на вешалке.
— Гляди, — показала ему тамбурин с лентами.
— Ты умеешь на нём играть?
Симсана очень легко очутилась на лапах, недалеко у входа.
— Этот, кстати, довольно хорош. Какая ткань звука, слышишь? — постучала она по нему, а потом как-то хитро прошлась по его краешку пальцами. Потом бахнула им о колено. — Ну Ашаи ведь должна на чём-то играть. Что ты смотришь? Знаю — не цимлатин, не арфа. Но хоть что-то.
— А…
— Училась бы в дисципларии — умела бы на всяком. Не судьба, най, — и снова им о колено.
— А…
— Как мне говорила наставница знаешь? Бей им так о ладонь, бей так о зад, вот и вся игра, — что она и сделала.
Откровенно, Арад такого ещё не видал — у неё получалось ловко и натурально, словно она родилась с ним в руках. В его кругах на тамбуринах не играли, он же южный, ярмарочный инструмент, ну ещё для свадеб хорош, в День Героев в него бьют (и в Ночь тоже), в День Рождения Императора, да будет освещено светом Ваала его имя (правда, говорят, что Акаш Второй терпеть не может шума). Мать умела играть на арфе, иногда это делала для гостей, а ещё братьям, когда те были поменьше, они любили засыпать прямо на полу под неё. Да и как восточные Сунги играют: встанут полукругом или в ряд, ну и просто — тыц-тыц пальцами, ладонями. Ещё потрясут.
У Симсаны всё получалось куда красочней: она пританцовывала на месте, закрыв глаза и улыбаясь — ей нравилось. Она действительно — вовремя и точно — ударяла тамбурином о бедро, хитро его подставляя, и Арада удивило это зрелище, как и танец, как и музыка, что она играла. Всё вызывающе и соблазнительно; зная её характер и повадку, Арад нашёл здесь контраст, потому что Симсана вызывала и соблазняла редко, быстро, лишь только точными, одиночными стрелами, в остальное время она либо скромничала, либо терпеливо, послушно сносила всё, наложенное его волей.
— Ещё, — похлопал он, привстав на коленях.
— Хватит с тебя, будет тебе, — залезла Симсана обратно на кровать, смеясь. А потом сделала самую странную штуку: ударила его инструментом по голове, поцеловала, развернулась и упала ему в руки (именно в такой последовательности).
— А может, есть ещё что-то?
— Ещё есть мансура, только на ней мы играть не будем. Никто ведь не умер. Да я и не умею, — пожала она плечами где-то там, у него на руках, потёрлась ему о грудь. — А наставница… наставница разучилась, — развела руками, мелькнули ленты тамбурина. — Она же мастерица жизни, не траура, — вытянула она ладонь, левую, с серебряным кольцом.
Она, живая, что-то ему ещё говорила, то поворачиваясь к нему, то дальше ютясь у его груди; он задумчиво глядел на её кольца: то кольцо сестринства на пальце, мелькавшее, трудноуловимое, то мастерицы жизни на ухе — присущное, иногда прямо под носом, а однажды она задела им щеку.
— Арад, Аради?.. Чего тебе грустится? — затормошила. — Ну что ты?
— Теперь моя очередь признаваться.
Кажется, Симсана испугалась. Нечто вроде этого. Он уловил в её глазах, выражении, всём — нечто вроде боязни. Она ничего не произнесла, не требовала продолжения, ничего — только ждала.
— Я — анваалист.
От неё — задумчивая нахмуренность, будто он сообщил нечто сложное, непонятное, даже на другом языке.
— Вернее, был, — быстро продолжил он, подбивая кулаком подбородок. — Теперь я не знаю. Давай я скажу, давай так: я полагаю ваалопоклонство унизительным, доказательства — недостаточными. Это всё так неубедительно: надо просто уверовать, и не думай. Мой отец говорит: «Свободному не нужен Ваал». Или: «Ваал — иллюзия, сон». Он мне доверялся так: «Арад, я полагаю, это великий заговор, только мне ещё непонятный». А, вот ещё: «Все кругом дурачатся, трудно быть серьёзным, когда кругом балаган». И теперь я с тобой. Наверное, тебя это ужасает, ты ведь львица Ваала. Возможно, оно тебе и неважно, ты ведь львица Ваала. Признаваться нету смысла, — ухмыльнулся он. — Это так глупо, я знаю. Теперь я сомневаюсь, я уже ничего не знаю. Ты всё изменила… Ты нечто сделала… Ты…
— Я люблю тебя.
Симсана прильнула к Араду, встретилась с ним щекой, не тревожа его поцелуем, её тихое мурлыканье. Он прижал всю её к себе, и она мирным стоном выдыхала ему где-то возле уха. Он пытался её поцеловать, но тщетно — она избегала, она убегала, мурлычаще смеясь, пряталась у него под шеей или где-то возле ушей, по пути даруя ему случайный, тёплый поцелуй языком.
— Я твоя. Ты — мой Ваал, — сказала она ему то ли в правое, то ли левое ухо, Арад уже потерялся.
— Разве так можно говорить? — всё-таки смог удивиться он.
— Нужно. Ты ведь его часть, — он заметил в ней перемену, она отпрянула, она была немного странной, Арад подумал, что так, наверное, должна выглядеть лёгкая пьянь от вина у юных львиц. — Мы это исправим, мы всё развеем. Вот же я, погладь меня, — улыбалась она, держась ему за шею.
— Да, — послушался он, и погладил её.
— Идём, я тебе покажу. Ты спрашивал, спрашивал об этом, я всё помню. А ты думаешь, что я не помню. Я всё помню, я тебе покажу.
— Что? — совершенно не понял он, о чём речь.
— Идём, идём, ходь. Давай, давай…
Арад последовал за ней в главную комнату; она легко соскочила по лестнице вниз; Арад заметил в окне начало сумерек. Симсана встала, осматривая всю комнату, возле неё остановился и Арад, делая то же самое — но не имея никакой идеи, что предстоит искать.
— Вот, идём сюда, — повела она, и встала напротив входа в балинейную и возле печки. Осмотрелась, покрутилась, посмотрела на него и улыбнулась, но как-то неуверенно; затем стянула через голову с себя шемизу, и Арад подумал, что всё-таки уломал её на позы, и это будет отлично, тем более хорошо, что всё началось без робких вступлений, и все эти переходы, вождения, зазывания — от остатков стыда или что-то такое, ну самочьи штучки, попробуй пойми что у них там творится, в их ночных душах; с иной стороны, подумал Арад, всё это как-то слишком странновато для простого показа себя, который так любят все львицы (и никогда в этом не признаются).
Она села на лапы, прямо на мощный дощатый пол, и пригласила его напротив. Арад подумал, что из двери тянет, и она может озябнуть (ему ничего, хоть тоже без одежды).
— Помнишь, ты меня спрашивал: могу ли я вызвать игнимару? — очень торжественно глядела на него Симсана, ему даже стало неловко.
— Да.
— Будешь свидетельствовать. Теперь возьми и посмотри на мои руки.
Арад взял и посмотрел, поцеловал одну из них, посмотрел в глаза. Что она хочет?
— Посмотри, посмотри. Можешь меня всю осмотреть, куда хочешь. Ищи улики, найди трюк. Найдёшь, может, какой розжиг, или масло, ещё что-то. Можешь меня покусать, — засмеялась она, — или полизать.
— Не откажусь ещё раз и то, и то, — он действительно обошёл её кругом. — На тебе ничего нет, ты просто голая. Так откуда игнимара берётся, как она делается?
— Это дар духа, это огонь Ваала. Я не знаю, Арад. И наставница не знает. И никто.
Он почесал нос и уселся обратно напротив неё.
— Мне его дарует Ваал, — убеждённо, суггестивно говорила она. — Только львицы-Сунги могут вызывать огонь на ладонях, и только те, что судьбой и Ваалом назначены с рождения быть Ашаи.
— Да, — подтвердил Арад. И вдруг добавил, неожиданно для себя, неожиданно для неё, даже для мира: — Слава Ваалу. Он подарил мне тебя.
Симсана радостно вздохнула, и Арад впервые за всё время явственно, очень явственно ощутил другой язык, которым разговаривали её глаза; они горели, он ощутил странную эмоцию: будто в чувство опасности добавили много желания, а потом всё укрыли преклонением.
— Не прикасайся ко мне, не трогать, не трогай. Там — вода, — говорила она, словно нечто чрезвычайно смешное, неточно указывая в сторону балинейной. Она закрыла глаза. — Посмотри, вот я, на мне ничего нет. Вот я, дочь Сунгов, и ты, сын Сунгов. Просто узри, что даёт Ваал. Сохрани, Ваал, веру всех вер… Не верь сестринству, не верь предкам, не верь Сунгам и сунгмаре, ничему не верь, просто смотри…
Арад ощутил всем телом, даже не увидел, а именно ощутил, что в комнате стало темнее, почти совсем темно. На её правой ладони появился красный, очень красный, совершенно ярко-красный взмах пламени, сначала маленький, потом больше, потом ещё, потом Арад, отпрянув от жара (он жарил!), увидел, что он уже выше её головы. Горел он медленнее, величественнее обычного огня, от него делалось темно кругом, а когда он увидел её глаза через завесу этого пламени, то он подумал, что это взаправду кошмарный сон, ибо он ничего не видел, кроме её глаз. Ещё. Ещё. Кровь предков, она ещё горит, как же долго. Ему стало больно за неё. Нельзя так гореть без последствий. Симсана, львица, не сгори, не делай этого ради меня, делай что угодно, но не это. Она сжала правую ладонь в кулак, оскалилась, словно рыча, и он увидел красноту её клыков от очень красного огня; игнимара же взвилась последним, самым высоким столбом, чуть ли не к потолку, или к небу, и угасла.
Арад нашёл, что обнимает бочонок. Он совершенно не помнил, как к нему подлез и как его объял, и это пугало. Он быстро встал, чтобы не представать перед нею в таком жалком положении.
Но зря — она на него не смотрела. Симсана восседала на лапах, с закрытыми глазами, потрясая правой рукой и потирая её, вяло и медленно. Потом неуклюже встала, придерживаясь за печку, и сгребла с неё первый попавшийся кувшин. Она пила, жадно и небрежно, всё проливалось, она сопела. Потом поставила кувшин, он чуть не разбился, и ещё некоторое время опасно качался по кругу.
— Симсан, ты как? — подошёл он осторожно, со стороны.
— Дура, — развернулась она, но не в его сторону и пошла заплетающейся, совершенно безграциозной походкой к иному углу дома, с комодом, и сундуком, и хламом, и кроватью. По пути она попыталась надеть шемизу обратно, но, после неудачной попытки, с отвращением бросила эту затею, и та полетела в сторону западного окна. Она начала там, в углу, рыться — на пол полетела разная дребедень: какая-то одежда, вязальные спицы, какие-то бумаги, связанные шнуром, даже курительная трубка. Наконец, вроде что-то было найдено, она застыла на месте, роясь в маленьком ящичке. Ящичек со стуком упал вниз, в сундук.
— Всё нормально?— преследуя её хвост, он ждал сзади.
«Что значат эти опыты? Так предписано сестринству? Ученицам? Указано в Кодексе?», — нахмурился он, сжав зубы. — «Что за штуки?».
— Прости, я там, — сказала она, медленно, и сделала что-то вроде попытки развернуться к нему, но вместо этого начала падать боком, словно споткнувшись и не сопротивляясь, и Арад её поймал — торопливо, судорожно, агрессивно; её висок, челюсть, ухо — всё остановилось в сущей ничтожности от стенки сундука.
— Симсана? Что с тобой? — взял он её на руки, и почувствовал, как она потяжелела. Нехорошо.
— Разломай его! — она смотрела куда-то в его сторону, словно угадывая его положение в мире, больно улыбалась, глаза полуприкрыты.
— Что разломать?
— Давай, — она зевнула, а потом кашлянула со смехом.
Он отнёс её на срединную, самую большую кровать; почувствовал — по его лапам потекло нечто тёплое. В ужасе посмотрел вниз, боялся увидеть там кровь, но всё оказалось не так плохо — это была не кровь. И хорошо.
— Ваал! — простонала она, когда положил.
— Скажи, что случилось? Что мне делать? Где тебе больно? — смотрел он на неё, всюду, но понятия не имел, что искать.
Симсана же слабо протянула ему руку, и он забрал из неё что-то.
— Рви.
Арад рассмотрел в неуверенном сумеречном свете, что она ему дала, полагая, что это то ли ответ, то ли лекарство, то ли… Но это оказался целый двойной символон, обычная штука для торговых сделок, всяких договорённостей, он хорошо его узнал, так как у отца дома валялось полно символонов, и он даже наизусть знал их типы, только этот был весь разрисован красным, ещё чем-то, непонятно, не было времени рассматривать.
— Это симво…
— Ваал, сломай, — снова простонала она.
И он сломал, по линии слома.
Она засмеялась и протянула к нему непослушную руку, ухватила его прямо за нос и ущипнула.
— Давай…
Он поставил сломанный символон сбоку, у её головы. Нет времени на игры. Быстро подумал, что дело в кувшине и его содержимом; подскочил к нему, понюхал. Вроде вода.
Побежал обратно к ней.
— Тебе больно? Ты хочешь рвать? — он попробовал ей нос. Ну вроде обычный, не горячий, не поймёшь, тут вообще ничего не поймёшь. Повернул голову набок.
— Ленайна тебя обы… обоссала?
— Блядь, Симсан, что с тобой?
— Это она, — медленно, уверенно сказала она и издала сонный хрип, вроде тех, когда засыпают старые львы.
«Нужна Миресли, любой ценой, сейчас же».
Он побежал наверх, в комнату Симсаны. Так, хоть штаны есть.
— Арад, это ты?
— Да, это я, — одевался он, и метался, пытаясь найти тунику, но забыл, где она. — Я сейчас.
— Ты к Ленайне?
— Я за наставницей! Твою мать, ты отравилась. Рви на пол, если что, поняла? Поняла?
Она издала нечто вроде «Угу», а потом:
— Ты куда?
Арад, выскочив на улицу в одних штанах, побежал; без кнемид, без туники, без плаща, хорошо хоть не нагой. Он пытался вспомнить, налево или направо. Где она там должна быть? Хоть бы она была! Миресли, будь там! Вроде налево. Через два дома. Вот, вот этот, там видно лампу прямо у окна.
Он начал сильно стучать в дверь, аж всё задрожало. Открыл какой-то старый лев.
— Чего? — крайне неприязненно рявкнул он.
— Ваалу-Миресли, Ваалу-Миресли здесь?!
— Ты кто?
— Там, там, её ученица, ей плохо!
— Что?
«Тупой ублюдок», — ненавистно подумал Арад, отбросив его в сторону и прошмыгнув в дом. Он слышал, что где-то наверху, на втором этаже, поют львицы. Дом светлый, хорошо, всё видно. От испуга на лестнице пискнула львёна. Вот комната, сразу напротив, двери нет. Пение прекратилось — все услышали непорядок, и повернулись к Араду, и здесь была Миресли, о слава чему угодно, как он рад её видеть, как никого в жизни.
— Арад?
— Ваалу-Миресли!
Одни воскликнули совсем одновременно. Та сидела, держа вязальные спицы в руках, почти неотличимая от остальных хаману, их тут хвостов шесть, может десять, какая разница.
— Симсане очень плохо!
— Ах ты сучёныш! — лев снизу уже шёл по лестнице.
Миресли мгновение смотрела на Арада. Потом бросила спицы, встала, толкнула его в плечо, мол, пошли.
— Что именно случилось? — держала она его за плечо, цепко.
— Я не знаю! Отравилась!
— Идём.
— Как ты входишь в дом?! — предстал перед ними лев, с топором.
— Тарко, всё хорошо! — Миресли закрыла Арада собой.
— Я его зарублю!
— Тарко, прости. Тарко, всё хорошо, — они обошли его, Миресли толкала Арада в плечо. — Идём, идём…
Лев зарычал, но никого не зарубил.
Они торопливо вышли на улицу. Миресли засунула руки в прорези своего обычного, серого, тяжёлого платья, и побежала, причём довольно резво, чего Арад не ожидал. Арад подумал, что это может быть. Может, Симсана умерла? Почему? Этот кувшин, в нём что-то было. Или это игнимара? Она ведь не должна так кончаться, верно? Вроде нет. Арад ничего об этом не знал.
Ворвались в дом, темновато уже. Миресли схватила лампу, где-то в предвхожей, но надо чем-то её зажечь, а огня нигде нет, надо розжиг, огниво, и Арад уже было приготовился искать по её требованию, и тут Миресли вытащила кинжал-сирну, зажала его в зубах, поставила пальцы прямо на фитиль и злобно выдохнула:
— Иас, иас!
Лампа загорелась. Арад никогда не видел ничего подобного. Лампа вручилась ему.
Войдя в комнату, подбежала к Симсане — та спокойно лежала на боку. Приложила к ней ухо, потрогала её у шеи, на руке. Послушала ещё. Потом спокойнее отошла, взяла подсвечник, зажгла ещё света от лампы, и расставила.
— Что вы делали? Всё рассказывай.
Арад заметил кровавые следы в углах рта наставницы — от кинжала. Она не позаботилась их утереть.
— Это, я пришёл, мы пошли мыться. Потом играли. Потом поели, с одной сковороды. Потом снова играли. Потом она сказала: дай-ка что-то покажу. Села вот тут, — показал Арад на место, и подошёл к нему, — у неё была игнимара, очень красная, и много огня. Я ей сказал, что я анваалист. Она пила из этого кувшина, вот…
— После игнимары она поплыла? — покачала Миресли рукой возле головы. — Стала сонная?
— Да, странная. Начала рыться там, в сундуке, чуть не упала, несла какую-то ерунду.
— Ясно. Садись, — показала ему на кровать, у лап Симсаны. Сама сидела в изголовье; растянув руку по подушке, полулёжа, она осторожно гладила Симсане краешек уха.
— Что с ней? Сиятельная знает?
Та молча кивнула. Вытянула покрывало из-под подушки, укрыла им Симсану. Утёрла рот белой тканью, которую вытащила из-за пояса, остались кровавые следы. Арад почесал за ухом, думая, стоит ли говорить. Надо, вообще-то, и:
— Ваалу-Миресли, её надо вытереть. Кое-что случилось, пока я её нес.
Наставница вдруг засмеялась, продолжая вытирать рот.
— Арад, вас оставь двоих ещё раз, и вы всю Империю перевернёте. И дом сожжёте. Да вас просто опасно оставлять, — оглядывалась кругом. — Ваал мой. Ну вы… Ну, Арад. Посиди.
Она вернулась с тремя большими полотенцами, и резким движением убрала покрывало со Симсаны. Та зашевелилась, Арад навострил уши.
— Отвернись, — указала ему. И начала прогонять его с постели: — И вообще, давай, ступай домой, наигрались уже. С ней всё хорошо, не волнуйся.
— Я подожду, пока она проснётся, — не пошевелился Арад.
— Это будет нескоро — ей нужно поспать до утра, самое меньшее. Или даже до полдня. Иди.
«Никуда я не пойду», — подумал Арад. — «Я так не могу. Я должен остаться». Но как…
— Огненная даст мне? Можно я? — потребовал он отдать ему полотенце.
Ваалу-Миресли задумалась, с подозрением (так ему показалось) смотрела на него. А потом молча отдала.
«Это так странно», — подумал Арад, — «я тру ей лапу мокрой тканью, а она спит дальше», — и словно услыхав его мысли, Симсана зашевелилась и мирно вздохнула. — «Всё это так странно. Ещё луну назад мне бы сказали: ты будешь вытирать лапы совершенно голой Ашаи-Китрах, которая на тебя — подумать стыдно — а ты будешь только ощущать, как её любишь, и что ты уже не анваалист, и что ты уже не можешь им быть». Он делал всё просто — обернул всю её лапу полотенцем, от самого верха, и шёл вниз. Полагал так: он не стесняется, Симсана сейчас не способна, Миресли что-то себе думает, кто знает что, вообще ничего не поймёшь с этими Ашаи-Китрах, с ними некогда особо рассуждать, с ними не соскучишься, с ними только переживаешь крайне удивительные опыты. Далее Миресли дала ему вместо мокрого полотенца — сухое. Всё то же самое. Он не боялся вытирать её там, только опасался, что Миресли сейчас запротест… именно так, она поймала руку Арада, но вместо возмущения, ну всей этой пошлости — показала, как правильно вытирать самку, молча направляя; а потом легко и просто перевернула её на живот, как игрушечную. Арад зачем-то вытер ей и весь хвост, по всей длине, и после этого Миресли уложила Симсану на бок. Иногда уделял тщательное, совершенно ненужное с практической стороны внимание каким-то местам, вроде колена, ещё ему понравилось гладить голень.
Наставница заметила нечто в ладони Симсаны и вынула. Увидела разбитый символон, поднесла к свету свечки, чтобы получше разглядеть. Хмыкнула, и спрятала, обе части.
А закончилось всё тем, что Арад, увлёкшись, трогал ей когти на лапе, где вообще не требовалось никакого внимания и вытирания, а потом вдруг на него нашло, и он укусил — ну как укусил, скорее, трогательно прикусил — пальцы её лап. Так его и поймали с поличным: Арад смотрел на неё, с лапой Симсаны в зубах, со взглядом вора; Миресли же узрела, как вот этот вот съедает ей ученицу.
— Пусть Ваалу-Миресли ей не расскажет, — оставил он лапу в покое.
Наставница замахнулась на него, и он бессознательно прикрыл глаз, ужался, но вместо удара она ему взъерошила гриву, ухо.
— Нет уж, — потрясла его за морду. — Она от меня всё узнает, во всей красе. Она всё узнает, что бывает, если жечь игнимару и не остановиться, когда положено, — это она строго сказала уже спящей Симсане, повысив голос, и та, пошевелившись, мило нахмурилась (Араду страшно захотелось её поцеловать).
— Пусть её наставница не ругает. Она сделала это ради меня, я ей сказал, что я — анваалист, а она решила мне… всё… показать.
— Да я вижу, что всё показать.
Вдруг Миресли начала смеяться, сдерживаясь, но получилось плохо: она стала вся трястись, прижав уши и насильно закрыв рукой рот.
— Как, анваалист, весело тебе с Ашаи-Китрах? — чуть совладав, тихо спросила наставница.
— Веселее, чем я мог представить, — серьёзно ответил Арад. — И должен признать: я уже не анваалист.
— Ой. А что случилось-то, Арад? — её голос дрожал.
И Миресли продолжила душиться смехом, ещё хуже прежнего. Она несколько раз хрюкнула и уткнулась лбом в спинку кровати, укрывшись рукой. Отпрянув, она вытирала слёзы.
— Я немного не понимаю… — почесал он гриву.
— Ничего, ничего, — отмахивалась она. — Не обращай внимания.
Арад укрыл Симсану, чтобы не замёрзла. Пригладил её по лапе.
— Иди оденься, а то простынешь. Вот, бери подсвечник, — сказала ему Миресли.
Туника нашлась быстро — в балинее. Меч нашёлся тоже, дольше всего выискивался плащ. У Арада было такое чувство, что он что-то забыл, и он обошёл дом повсюду, где только бывал. Пошёл даже проверить, на месте ли кнемиды.
Затем вернулся, снова сел у лап Симсаны. Она всё так же спала, очень глубоко и сладко, Ваалу-Миресли всё так же сидела у её головы и гладила по правому уху, свободному от кольца мастерицы жизни; она не посмотрела на Арада, и молчала. Он сидел на краешке кровати, уткнул ножны меча в пол и крутил его вокруг оси, наблюдая за блеском гарды. Миресли хочет, чтобы я ушёл, подумал Арад. Сейчас выгонит. Я ещё чуть-чуть посижу, подумал он.
— Где она тебе игнимару показывала?
— Вон там, — указал на место возле печки, у входа в балинею.
— Голая?
— Да.
Миресли вдруг нашла след олеамора за ухом Симсаны. Подняла бровь, вытерла.
— Это хорошо, что голая. Долго горела?
— Секунд десять. Долго, огонь был выше головы. Это было самое крутое, что я видел в жизни. Я почувствовал, что эта штука, она священная. Меня понимает Ваалу-Миресли? — очень серьёзно говорил Арад, даже не смея на неё смотреть, а только крутя свой меч.
— Ага, — просто, очень просто, слишком просто ответила та.
— А что с ней такое? И что с ней будет?
— Она очень устала. Хотела показать тебе красивую игнимару, но немножко не рассчитала.
— У неё получилось. Это был очень красный огонь Ваала. Я теперь буду иным. Ваал, сохрани веру всех вер. Я скажу отцу, что я теперь верноверный Сунг.
— Умоляю, Арад, только не говори ему этого. Я тебя очень прошу, побудь ещё анваалистом, хотя бы годиков ещё десять, а там посмотришь.
— Но как? — развёл он руками.
— Ну вот так, — прихлопнула она по кровати, — придумай что-нибудь, ты же лев. Скажи себе, что это тебе приснилось, или показалось, заставь ум поработать, пусть у тебя тут покрутится, подумается. Послушай, Арад… — посмотрела она на него, наконец.
— Ашаи всегда показывают своим львам игнимару? — не дал он ей продолжить, боясь, что забудет спросить.
— Только совершеннолетние, и только избранным.
— Так, а что, ей было нельзя такое показывать? — сощурил он глаза.
— Совершенно, никак, никогда и нигде нельзя, ни под каким предлогом. Слушай, Арад, я тебя буду просить. Есть разговор.
— Моё внимание.
— Пошли в её комнату, не будем ей мешать, пусть спит, — поднялась Ваалу-Миресли. Повторила снова, вытянувшись вверх, сцепив ладони: — Пусть спит…
Арад оставил меч у лап Симсаны.