Радуга Крови - Часть V
25 ноября 2020 г. в 10:48
**
На тумбу водрузился подсвечник. Миресли первым делом убрала все подушки с постели, состроила вид, что не заметила мокрых пятен, расстелила большое шерстяное покрывало, и сама возлегла на нём на боку, набрав себе подушек. Но перед тем, как возлечь, просто взяла и сняла с себя платье мастерицы жизни, оставшись в одной шемизе, перед этим бросив сирну прямо на кровать; он не мог даже представить, что такое возможно от любой Сунги в её возрасте. Амулет она спрятала под шемизу.
— Садись.
— Как? — задал странный вопрос Арад. Но его озадачила атмосфера их пребывания здесь, он не особо понимал, что с собой делать.
— Вот так, — показала Миресли: села на кровати, колени вместе, обхватила их в замок руками. Потом возлегла обратно. — Я разделась, потому что жарко. Не идти ведь по домашнее платье.
Он сел.
— Понятно.
— Ты, наверное, удивлён, что мы сюда пришли. Но я не хочу её разбудить, она не должна услышать этого разговора, даже малую часть. Она может притвориться спящей, знаешь… станет притворюшкой. Она спит крепко, это надолго, но лучше-ка мы сделаем всё правильно.
— Я люблю эту комнату, — уложил он руки на спинку кровати, протянул лапы. — Тут её запах.
— Это называется «разговор в постели», — не обратила внимания Миресли. — Пусть тебе не будет неловко, это не то, что ты можешь себе представить. В среде Ашаи, а ты их повидаешь ещё за свою жизнь, это значит доверительный разговор. Ашаи стараются вкладывать смысл во всё, что делают, поэтому если ты говоришь с ней в постели — это знак. Полезно помнить.
— Даже если это не любовники?
— Это вообще не имеет никакого значения. Запомни: говоришь с Ашаи в постели — она тебе доверяет.
— Понял. Это и с обычными львицами работает.
— Не совсем. Ты представляешь себе хаману моего возраста, которая тебе предложит поговорить в постели?
— Курьёзно, — ухмыльнулся Арад. — Мне надо немножко подрасти для такого.
— Всё ему одно. Кроме того, я не могу серьёзно говорить со львом за столом. Я пробовала, это невозможно, — махнула рукой Миресли.
— Полагаю, превосходная не раз испытывала трудности из-за этого.
— Ничуть, никогда не испытывала сложностей вдруг обнаружить нужного мне льва в постели. Почти.
— Значит, я нужный лев. Что наставница Симсаны попросит у меня?
— У меня есть важное дело к твоему отцу. Убеди его встретиться со мной, но вне службы, и чем раньше, тем лучше.
— Это не составит труда. Даже постараюсь убедить его, чтобы он принял Ваалу-Миресли как можно лучше.
— Не надо. Чем больше ты будешь его убеждать, тем хуже для дела. Просто договорись о встрече, это главное.
— Я могу поинтересоваться сутью дела?
— Это дело по Родовому Закону, — Миресли потрогала краешки рта, посмотрела, что там с кровью: всё, не всё. — Там нет ничего тёмного, незаконного, ничего плохого. Просто есть некоторые формальности, которые мы не можем соблюсти, в силу внешних обстоятельств. Поэтому нам нужна помощь такого льва, как твой отец.
— Хорошо.
— Естественно, что твой отец пожелает благодарности за свои хлопоты, и мы безусловно будем благодарны в самой различной форме, или формах. Это я обещаю, скажешь ему это.
— «Мы»? — удивился Арад.
— Я и Симсана. Дело касается Симсаны. Это важно для неё, Арад.
— Хорошо. Нет проблем, превосходная. Я сделаю это, он согласится, — уверенно сказал Арад. — Проблема только одна: где именно вам встретиться.
— Я ещё не уверена в месте. Возможно, у твоего отца будет предложение, я готова на любое.
— Ладно.
— Но есть ещё иная трудность…
— Пусть Ваалу-Миресли не беспокоится о трудностях. Мы их передушим, как кроликов. Место выберется, время тоже, всё сделается, — он протянул руку за кое-чем, что заметил трезвым взглядом (ранее сегодня было не до того). — Вот, эта книга. Она мне так понравилась, — он раскрыл «Дисциплары и дисципларии» в свете свечей, — если Ваалу-Миресли разрешит мне войти в дом хотя бы ещё раз, то мы со Симсаной уже глупостей делать не будем. А просто её вместе почитаем, — он случайно нашёл ту страницу, со стрелами, что рядом с Ашаи ночного взгляда, и так и оставил. Показал это Ваалу-Миресли, раскрыв книгу вовсю: — Вот.
Она закрыла глаза, потёрла руки, словно умывая их. Потом застыла. Значит, открыла глаза, посмотрела на него, хотела что-то сказать — застыла.
— Мне тоже эти стрелы нравятся, — сказал Арад, и закрыл книгу. — Как это правильно назвать… Эстетическое поражение.
— Арад, у твоего отца будет первейшее требование, которое нам будет должно исполнить. Возможно, оно вообще будет единственным, ему не нужны будут ни деньги, ни услуги, ни остальное — ничего. Он потребует, чтобы Симсана перестала с тобой видеться, встречаться, говорить.
— Да ладно. Я с ним поговорю, — уверенно, поторопившись, сказал Арад.
Миресли не мешала ему перебивать. Продолжила:
— Не питай ложных надежд. Чем больше ты его будешь просить, тем неистовей он будет в этом требовании. Лучше не говори ему ничего, тогда есть ничтожный шанс. Но… я не думаю.
— Всё равно, — пожал плечами Арад. — А я приду к ней.
— В этом и стена, Арад. Да, мы пообещаем отцу, что Симсана к тебе не подойдёт и на выстрел. Но в тот миг, когда она тебя увидит, и ты к ней придёшь — всему конец, лёд разобьётся. Она не сможет противостоять, ты ей слишком нравишься, Арад. Слишком.
Экспрессивные, убедительные жесты. Арад чувствовал, как она склоняет его, прогибает, выискивает.
— Ну и пусть. Всё равно. Пусть отец злится, пусть хоть весь Галлен злится, — не сдавался он.
— Нет. Мы нарушим договор с твоим отцом. Это может иметь плохие последствия, в первую очередь — для Симсаны.
— Насколько плохие?
— Она может провалить Совершеннолетие, её не допустят. Видишь ли, она потеряла родометрику, спасая тонущего львёнка по дороге из Криммау-Аммау. Метрика находилась в тубе, туб у Симсаны был так, через плечо, она залезла в воду, туб уплыл, она не заметила. Без родометрики она не пройдёт Совершеннолетие, а значит, уйдёт из сестринства. Если мы получим метрику от отца, но нарушим договор, и он узнает, что Симсана — дальше твоя львица, — так и сказала Миресли: «твоя львица», — то могут случиться очень нехорошие вещи.
— Она спасала тонущего львёнка? — удивился Арад, отставив книгу на комод, как и было.
— Да. Он больше испугался, чем тонул, Симсана вся измокла. Это года три назад произошло. Три…
— Она мне этого не говорила, — собрал гриву в кулак Арад.
— Полагаю, всё остальное она тебе рассказала, в общих чертах.
Арад ничего не ответил. Это ведь тайна.
Миресли склонилась, сняла свой амулет с шеи, повертела его в руках, как игрушку, поиграла, как маятником. И вдруг бросила Араду — он поймал. И сразу молвила:
— Арад, будь её настоящим Сунгом. Тебе нужно её бросить.
— Как это? — встала дыбом шерсть на спине.
— Просто взять и бросить.
— Когда? — встала дыбом шерсть, кажется, всюду.
— Сегодня.
— Но почему?
Умом Арад понимал, почему. Но вопрос задал не ум.
— Потому что она не сможет сделать этого сама. А ей будет приказано тебя бросить, что она, мучаясь, сделает. Или даже — представь себе — не сделает, но если ты послушаешь меня, то это будет не особо важно.
— Это бесчестно, — бездумно вертел он в руках амулет. — Я говорил, что люблю её.
Она села ровно на лапы, на кровати, чрезвычайно ровно. Араду показалось, что она помолодела, лет на двадцать. Или тридцать.
— Доблесть не идёт легко, без жертвы и усилия, — она смотрела ему с глазу в глаз, это делало невозможным оторвать взгляда. — Сегодня ты сказал, что стал верноверным Сунгом. Ты откажешься её знать, ты будешь страдать, но так ты сделаешь её Ашаи-Китрах и почтишь Ваала самым благородным образом. Всё вернётся: Ашаи тебе не забудут этого, поверь, — указала она прямо на него. — Когда придёт время, она узнает, что ты для неё сделал.
— А когда придёт время? — грустно и иронически спросил он.
— Не раньше её Совершеннолетия.
Арад взмахнул руками, бессильно опустил их на кровать.
— Ладно, можно я вникну? Я хочу рассмотреть всю позицию, — сел он на лапы, и начал перед нею жестикулировать, будто задабривая, — возможно, есть кто-то другой, кроме моего папы?
— Я пыталась. Иные судьи все и так связаны с твоим папой. Твой папа судит родовые дела. Всё на нём.
— Может, поможет сестринство? Сестринство ведь сила! — непонимающе улыбнулся он, ну же, вот он, ответ.
— Нет. Не в этом случае, — сощурила она глаза. — Сестринство здесь может сыграть очень злые шутки. Обстоятельства злобны.
— Хорошо. Может, папа не потребует расставания?
— Маленькая надежда есть. Но я так не думаю. Только не убеждай его, он будет лишь яростнее защищать тебя от нас. В его мире ты просто безвольная жертва, ничего не понимаешь, и не можешь ничего с собой сделать. А Симсана — хищница, что должна тебя отпустить.
— Но почему? — действительно удивился Арад.
— Потому что он в отношениях между львом и львицей понимает не так много, как в юстиции. Кроме того, ты его сын.
— Ладно, так. Потребует у Симсаны от меня отойти. Она согласится. А я… А я… Мы будем встречаться тайно, — предложил он простенькое решение. Да что тут делать большое дело из их отношений! Ну же!
— Ужасная идея. Симсана не сможет. И ты, — медленно говорила она. — Она — мастерица жизни. Ты — сын судьи. Брось. Послушай: твой отец потребует этого, и Симсана согласится. Ей будет больно, но у неё не останется выбора. Она пообещает это, и я тоже. Ты можешь ничего не делать; можешь подойти к Симсане, и она нарушит свою клятву — а она нарушит; а можешь принять весь удар на себя.
Арад слез с кровати, встал на лапы. Смотрел на себя в зеркало в полный рост.
И вот ту Ваалу-Миресли сделала нечто очень точное, она точно знала, что сделать; она знала, что на него подействует самым безукоризненным образом. Она села рядом с ним и приложила обе ладони к его плечу, глядя снизу вверх:
— Помоги мне сделать из её Ашаи-Китрах, Арад. Это очень важно.
— Да, — смотрел он в зеркало.
— Будешь её Сунгом безупречной доблести?
— Да. Буду. Что мне делать?
— Как что, — уселась она обратно на лапы, на кровать. — Страдать.
— Нет, это само собой, но вот я сейчас выйду, и… что?
— Пойдёшь домой, а на следующий день займёшься своими делами. У тебя есть какая-нибудь симпатия, львёны на примете?
— Есть. Мальструна-Ленайна, род Инсай, мать хочет связать наши роды.
— Она тебе нравится?
— Она ничего. Я заходил к ней, когда не застал Симсану дома. Голодный я был. Я поцеловал её. Я пил с ней кофе. Она меня облила чаем. У неё шрам подо ртом. У неё были лунные дни. У неё жёсткий отец, он мне подарил меч. Я не знаю, зачем. Я меч притащил с собой сегодня. Я не знаю, зачем.
— Отлично, — это всё очень понравилось Миресли. — На следующий день ты идёшь к ней.
— Что лучше всего сказать отцу?
— Скажи, что мне нужна встреча, в его месте, на его условиях, что это по Родовому Закону, но деталей ты не знаешь. Скажи, что за мной будет огромная благодарность. Передашь ему мои извинения. Возможно, он потребует от тебя разрыва отношений со Симсаной. Можешь ему говорить всё, что угодно, это не будет иметь никакого значения. Я бы на твоём месте проявила сомнение, повиляла, уходила от темы.
— Что будет со Симсаной?
— Это я беру на себя. Ей будет непросто, она будет на тебя зла. Или, скорее всего, хуже… Но мы справимся.
— Что значит хуже? — резко обернулся он, требуя объяснения.
— Влюблена ещё больше. Поэтому, Арад, я тебя попрошу. Когда ты в следующий раз с ней увидишься… если она с тобой заговорит… то просто скажи, что у тебя появились родовые обязательства. Повторяй это, как заведённый, как полный дурак. И больше ничего. Морда стеной. Хорошо?
— Плохо, превосходная.
— Я знаю. Но ты сможешь. Симсана очень гордится быть Ашаи-Китрах, мастерицей жизни. Она никогда не показывает этого, но это всё, что у неё есть. Точнее было, до того, как пришёл ты. Она повреждена, она сирота. Всё, что она тайно желает: это тот, к которому можно прильнуть и совершенно безраздельно довериться. Ей придётся выбрать между первым и вторым. Она выберет первое, ей так должно. Давай поможем ей, Арад. Ты ведь хочешь видеть её мастерицей жизни?
Уверенно, словно читая приговор, он сказал:
— Это всё, что я хочу. Я ничего для себя не хочу. Меня не интересует «я». Меня интересует «ты», — но вдруг уверенность страшно подвела: — Ваалу-Миресли, я должен знать одно: мы поступаем правильно? Это ведь всё… нужно, да?
— Да. Нужно. И вижу, что правильно. Прости, что не могла придумать ничего лучше. Правда, не могу.
— Спасибо за всё, — весело и очень фальшиво сказал он. — Я всё сделаю. Я пошёл.
— Погоди. Держи. Это твоя часть символона.
Арад посмотрел на него в ладони.
— Почему он красный? — спросил.
— Розовый. Она его раскрасила. Думаю, это её детская поделка. Видишь, белые линии, кажется, стрелы, они аж стёрлись. Никогда не видела этой вещи, всё она от меня прятала, всю жизнь, она страшно стеснялась всего… своего. Вряд ли она желала в метанойе повседневности его тебе показать, тем более — подарить. А после бесконтрольной игнимары знаешь, становишься такая… ну как если очень много вина выпить. Дай мне свою часть. Смотри.
Ваалу-Миресли соединила обе части. Сошлись отлично.
— Такая вот сделка. Такой вот обмен памятью. Такая вот история. Такие дела, — она разводила символон, и снова воссоединяла. — На.
Отдала его часть, и встала с кровати в один мах, необычно для её возраста.
Арад подошёл, встал возле Симсаны. Она всё так же спала. В голове было пусто. Сел, подумал, что стоит сказать «Я люблю тебя, Симсана». Передумал. Подумал поцеловать её в щёку. Передумал. Потом ухо с кольцом мастерицы жизни, но оно далеко, внизу, она на нём спит — не достанешь.
— Ваалу-Миресли отдаст Симсане её часть символона?
— Конечно, — и сделала это прямо тут же: вложила ученице в ладонь.
Арад кивнул. Хорошо. Подумалось: надо поцеловать руки. Так даже завещали те самые львицы. Взял её ладонь, поцеловал, приложил к щеке. И это — в последний раз? Не хочу, не надо. Не может быть…
Схватил меч у её лап, надо идти, и Арад пошёл, надел кнемиды, Миресли преследовала его, и уже у двери обняла, пригладила по плечу, потягала за ухо, ничего не говорила, совсем, Арад избегал её взгляда и скользил вниманием по предметам. Но в какой-то момент ему не удалось избежать ловушки её взгляда в почти полной темноте, и теперь уже никто и никогда не мог его разуверить, что внутри Ашаи не сидит огонь, потому что её глаза отражали больше света, чем видели. А ещё он почувствовал себя голым, но не телесно, а духом, и это было куда как более неловко, чем тривиальная дневная нагота тела, это было очень ночное обнажение.
— Ты будешь очень сильным львом, Арад.
Она ещё раз подёргала его за гриву, безнежный, нарочный жест, который заканчивался ласковым прикосновением; в этом был смысл.
— Ты хорош.
У него явилось такое чувство — уже знакомое — что его заклинают. Где-то он такое уже испытывал, совершенно точно, но никак не мог вспомнить мгновений и момента.
— Спасибо, Ваалу-Миресли.
Она поцеловала его, и он даже не мог потом вспомнить, куда.
**
Пробуждение следующим утром осложнилось — Арад уставился в потолок, пытаясь понять, что ему приснилось, а что — нет.
Снились совершенно фантастические, изумительные, реальные сны. У него никогда таких не было, и он никогда таких не видел. Чего стоит та самая Ашаи-Китрах (кажется, андарианские черты, эта бесстыдная плавность всех линий), перед которой тряс рыбой какой-то паяц, и из рыбы сыпались богатства: золото, империалы, рубины. Нечто из этого богатства упало Араду под лапы, и он нагрёб себе кое-чего, нечего добру пропадать.
— Арад, поднимай тушу, мать зовёт жрать, — так неуместно залез в комнату сновояви брат Дарзай, и бросил в него чем-то; это оказалась накидка Ленайны, которую с комода никто из домашних львиц так и не решился переставить на место. Они могли запросто спрятать меч за тысячи две империалов на кухне меж ложек и вилок; но такую реликвию, как накидка найсаграи, подаренная льву — никогда.
— Иди отсюда, — поднялся Арад и бросил в него подушкой, но тот увильнул. Накидку тут же спрятал.
— Тебе не копьё бросать, а х…
— Сейчас я тебе дам сосать! — Арад бросил в брата наручем. Без толку, тот снова увильнул.
— Придурок, — забавлялся Дарзай. — Давай, теперь яйца кинь.
Арад потёр нос.
— Давай, тяпни их своим мечиком. Кстати, где он?
— В жопе, — брат неимоверно раздразнил Арада. Такие сны, такие сны, и всё под хвост, ну как всегда…
— То-то ты ровно сидишь. Я серьёзно, — осторожно пробирался к нему брат, готовый к опасности. — Дай им сегодня помахать, после школы.
— Нет. Ты что, дурак? У тебя ещё кисть слабовата.
— Да ладно тебе. Слушай, а ты мне дашь, если я тебе что-то скажу?
— Что? — без интереса спросил Арад.
— Давай, сначала ты пообещай, потом я.
— Так, — одевал тунику Арад, заодно выглядывая погоду в окно, — ну ты понял. Уползай.
— Слушай, короче, вчера мать с отцом говорили, что ты снова к той подружке-Ашайке пошёл. В столовой, я подслушал.
Арад выдержал тишину.
— Ну.
— Слушай, короче, они там злятся и всё такое, — сел брат на кровать. — Слушай, расскажи, чё вы с ней делаете? И как?
— В игры играем, — надевал штаны Арад. — В прятки.
— Арад, ну хорош, давай реально.
— Не что мы с ней делаем, а что я с ней делаю, — снял штаны Арад, так как понял, что эти грязные. — Вот так правильно.
— Ну какая разница.
— У тебя ещё грива не растёт, когда начнёт, я тебе расскажу.
— Растёт, Арад, вот, ну ты что, слепой, вот же, растёт!
Арад цыкнул, посмотрел на брата, что пытался раздёргать в зеркале тёмный намёк на первые ростки гривы.
— Скажи, что ещё подслушал.
— Папа сказал, что это надо прекращать, — лёг на кровать Дарзай, ударяя лапами в спинку кровати, но Арад жестом указал встать, — и он с тобой серьёзно поговорит. Хреново звучит, да. Ещё они что-то спорили, о какой-то свадьбе, я не понял. Слушай, ты ей под хвост заглядывал? — с надеждой посмотрел брат.
— Зачем, ты что. Львиц надо уважать.
— Я серьёзно!
— Вечером расскажу.
— Ты как всегда — ыыы, ыыы, тянешь. И натянешь.
— Ну я же сказал — вечером! Если будешь нормальный. И это, — по-хозяйски призадумался Арад, — если хлам из сарая вынесешь.
— Пошёл ты, — отчаялся брат.
— Как хочешь. У тебя и так ещё не стоит.
— У меня стоит, баран.
— Как скажешь, — выходил из комнаты Арад.
— Арад, — доверительно подступился на ходу Дарзай, — а это правда, что их можно прямо в… мама, мы уже идём, мы уже, вот Арад, он одевался.
— Давайте, заждалась уже, — мать подгоняла их неистовым жестом. — Ты опаздываешь, Арад. Умойся. Предки, что за утро.
Брат не обманул, как ни странно. Серьёзный разговор состоялся в тот же день, вечером 8-го дня 1-й Поры Вод 807 года Эры Империи. Расположение: таблиний Нергима-Синая, род Каризиан-Руст. Действующие: Арад, сын; Нергим, отец. Отец, как всегда, на своём месте, Арад, как всегда, зашёл и сел на своё место. Погода: хорошая. Балконные двери: открыты. Поэтому — холодно.
— Как твой день в гимназии?
— Ничего, пап, — ответил Арад, выглядывая на улицу. — Давай я дверь закрою, тянет, и свечки не угасятся.
— Холод полезен, — ровно ответил отец. — Тепло разнеживает, не даёт думать. А подумать есть над чем.
«Началось», — подумал Арад. Только все прежние времена, когда он думал «началось», он не был готов к разговору, или частично готов, или сомневался. Сегодня же — напротив — он готов, как никогда.
— Но прежде пара хороших новостей. Я их приберёг, не хотел раскидываться ими на ужине. Всегда надо начинать с хорошего, — поднял отец палец, с родовым кольцом, в своей манере нося его на указательном пальце. Мать никогда этого не одобряла, но отец всегда отвечал, что так привык. Но вот, к полной картине: Арад однажды нашёл упоминание в книге «История истинных восточных Сунгов и Андарии 1-4 ст. Э. И.», что так зачастую кольца носили главы семейств патрицианского происхождения (отсюда сочетания «припечатать пальцем» или «указать печатью», и так далее). Посягательство! Они-то среднего рода.
— Первая хорошая новость: в Галлен заедет сир Вальрр, из рода Астал. Знаешь, кто это? Тот самый, нотабль Коллегии Судей в Марнской Обители Правосудия. Именно ему маасси Мальструна-Ленайна свезла письмо, за что ей надо сказать спасибо, — скептически вздохнув, но утвердительно закивал отец, отдавая должное. — Он не только ответил в ключе, который я нахожу, — Нергим-Синай пошуршал бумагами по столу, — очень позитивным, но ещё намерен зайти к нам гости.
— Невероятно, — ответил Арад, стараясь быть очень хорошим и внимать отцу изо всех сил. И вспомнил о Ленайне. Совершенно сразу после этого — о Симсане. И о её игнимаре. Ваал. На миг стало всё красным. Преклонение, хочется преклониться, прямо здесь…
— Вторая хорошая новость, — бодро продолжил папа, и даже улыбнулся Араду, — вчера поймали тех, кто, судя по всем имеющимся свидетельствам и уликам, а также по внутреннему убеждению судьи Самра, который… — папа посмотрел вверх, потом в сторону, зажав графис меж пальцами, — …хороший, хороший, толковый защитник справедливости Сунгов, преданный делам Императора… эм, кто вздумал оскорбить Знамя Войны Империи.
— Да ладно, кто это? — аж привстал Арад. И внезапно ударил по краю стола.
— Спокойно, — поднял папа руку. — Это — два молодых дхаара, одному двадцать, второму, кажется, восемнадцать. Выгривки.
— Но я ведь дрался с какими-то подхвостнями под Вышем, но они не были дхаарами! — Арад весь подался вперёд, нервно забил хвостом.
— Ты уверен, что их было пять или шесть, как ты рассказывал?
— Нет. Да!
— Вот видишь. Приукрашиваешь. Понимаю. Возможно, это были тоже они. Или они были частью группы дхааров. Или частью группы Сунгов, не наших, галленских.
— А кто их увидел, какие доказательства?
— Одна хаману, кухарка Галленской стражи, видела, как они туда направлялись на Выш. Это же видела и Ашаи-Китрах, эта, что жжёт чашки, Сизэ. Всё серьёзно: мы следопыта позвали, старый охотник Штеф, он не раз помогал страже. Следы, конечно, были уже стёртые, но он очень уверенно говорил: точно видел дхаарскую лапу.
Арад встал, прошёлся к балконной двери, потом сел обратно. Поставил руки на стол, умостился головой на них, потрогал свечку на столе.
— Что с ними будет? — почесал переносицу.
— Ты знаешь, как мы относимся к дхаарам. Если всё взвесить, от них больше пользы, чем забот. Их можно засудить к каторге, лет на семь, пусть строят форты. Но сир Самр любит Доктрину Сунгского Домината, думаю, он их отправит в дхаарский Нахейм, — посмеялся отец своей остроте.
«Надо ему сказать. Они дхаары, но они не виноваты, умрут зазря», — задумался Арад. — «Нет, сука, стой. Молчи. Ты туда привёл Симсану. Тебе придётся объясняться, это подставит её под удар. Тем более, сейчас надо за неё и наставницу просить. Её надо защитить. Не подставь. Защити, не подставь. Не вмешивай. Надо убить двоих дхааров — да не вопрос! Дхаары и так все мусор, полульвы; только Сунги — львы. Кроме нашей Седеси, она правильная дхаарка».
— Мда, — постучал когтями Арад. — Не стоит их всё-таки казнить, пусть по, по, по это, поработают во славу Империи. Должен же быть мотив, странное какое-то дело.
— Какой мотив, Арад, они же дхаары. Это эти, мстваашские серости — маэматы. Год назад Легата сожгла их целое поселение в Мствааше, за провинности и долги. Вот и заложили себе в головах тщетную вражезависть, обычное дело для не-Сунгов. Ну, с ними свершится правосудие, ибо так хотят Сунги!
И стукнул блокнотом — смена темы.
— А теперь о грустном.
— Папа, у меня к тебе очень большая просьба, — Арад взял стул и поставил его у стола отца. — Можно я её сперва выскажу? Очень большая, — сел.
Удивительно, но отец решительно встал, заботливо взял его за локоть и повёл к открытой балконной двери.
— Моё внимание, — порыв прохладного ветра развеял ему гриву.
— Пап, ты меня знаешь, скажу всё прямо. Я пообещал тебе передать просьбу от Ваалу-Миресли.
— Миресли? — быстро спохватился отец. — Эта повитуха? Почему ты говоришь «Ваалу-»? — держал он сына за плечо. — Мне можешь не говорить номена! Да и ей тоже, чтоб её. Что она хочет от тебя?
— Она хочет от тебя, не от меня. Я только передам просьбу. Она хочет, чтобы ты с ней встретился, в своём месте на своих условиях, она готова на любые.
— И зачем? — презрительно спросил отец.
— У неё есть дело по Родовому Закону, твоя сфера.
— Пусть приходит в Обитель Правосудия Галлена, — сделал отец небрежный жест в вечерний воздух, в мир за балконом, — там принимают Сунгов всех сословий.
— Там дело, которое требует особого подхода, ей нужно посоветоваться.
— Наследство надо зубками вырвать? — зло заулыбался он.
— Нет. Я всего не знаю, но это касается её ученицы.
Отец заходил по комнате, взвинчиваясь; так не вовремя затряслось пламя свечей.
— А я тебе говорил!
Взял блокнот свой, бросил. Взял ещё предмет, бросил. Ещё что-то взялось, чтобы сразу оказаться брошенным обратно.
— Я тебе говорил, что они от тебя хотят чего-то!
Но внезапно остановился, успокоился внешне. Подошёл к сыну, посадил его на своё место, за своим столом, а сам уселся возле, взяв себе иное кресло; закинул лапу за лапу, откинулся.
— А я тебе говорил, — нарочито спокойно начал, — что они чего-то захотят. В обмен на то, что её ученичка, скажем так, к тебе будет очень благосклонна. Она ведь к благосклонна, правда? Всё быстро, ладно, отказов никаких? Позволяет всякое, правда? — быстро нажимал он.
— Примерно так, пап, — кивнул Арад, и понял, что всё это — уже за хвостом. Не успев начаться — закончилось.
Ну её, эту жизнь.
— Тебе не кажется это подозрительным, — усмехнулся отец, — тем более: ты лев, юного возраста, одногодок, и вдруг она выбрала тебя? Не обижайся, не обижайся, ты не самочка, — поднял он руки, хотя Арад ничего не делал, и оставался спокоен.
— Пап, ты не понимаешь… — сказал Арад, и сказал искренне.
— Ну конечно. Расскажешь, что она тебе позволяла?
Арад подумал над этим вопросом. К делу не относится, делу не поможет.
— Не хочется уходить в такие откровенности.
— Ладно, неважно. Вот, стань холоден, включи разум, — сощурил отец глаза, постучал по голове, посредине, и Арад нашёл жест неприятным, — следи за нитью рассуждения. Смотри, я говорил, что им что-то нужно. Посмотри, что случилось: ты приходишь ко мне, убеждён, что просишь сам, добровольно, ты даже злишься на меня, что я «не понимаю».
— Так.
— Сынок, все Ашаи — шлюхи. И учатся быть шлюхами с самого нежного возраста. Эта их манипулятивная природа… ибо им ничего больше не остаётся делать — они обречены не выходить замуж, и они не могут заняться делами при льве, понимаешь? И домашним хозяйством — тоже, ибо это называется у них саахри! Смотреть за своим домом, за хозяйством — видите ли, добрые Сунги, это саахри, это не по нам. Слышал такое слово?
— Слышал.
— Послушай, я знаю о них больше, чем ты можешь предположить, — начал отец, и говорил он горячо, увлекшись: — Я никогда с тобой о них не говорил. Но я их знаю. Знаю. Уши навостро! Это же тысячелетний опыт, они ведь учатся этому с вот такой, вот такой львёны! Первое, чему их обучают — это контролю воли, умению волить, — сжал он кулак, изображая волю, — чего не умеют обычные львицы, Арад. У обычной львицы, что ходит по улице, нету самообладания — она просто хочет вырасти, привлечь самцов получше, выйти замуж или обосноваться при хорошем льве, нарожать детей и умереть довольной праматерью. Для этого воля не нужна, она сама будет по жизни плыть. Сеструшки же научились контролю, Арад, и волят они прежде всего над самими собой. Если ей надо в тебя влюбиться — она влюбится, потому что так надо. Она тебя разлюбит за мгновение, если надо.
Арад промолчал.
— К тебе приходят с просьбами, и вот ты уже погряз! Для этого и существует Доктрина, Арад, её сам Император дал судьям, — распалялся отец, тема его жгла, брызги огня эмоций, — как ты этого не понимаешь, потому что все знают, как Ашайки всем любят крутить, всем, что сильное, и прыгают на кого угодно, чтобы только заполучить силу, деньги, власть. Они влияют на то, как ты думаешь, — показал он на Арада пальцем. — О, они хороши в обмане. Они хороши во внешнем виде. Знают, как пыль в глаза. Задумайся о том, что они делают.
Арад снова промолчал. Всё получается немного не так, и немного не туда. Папа слишком зол. Может не получиться.
— Задумайся о том, во что они верят. Есть некто, это божество Ваал, которого видят только они, и которое они никогда не называют божеством, ибо это только у варваров божества. Как удобно. И он — суть всё, что мы, Сунги, есть, и ты обязан в это верить, если только не имеешь честь быть в Доктрине, где ты обязан это «уважать», что бы это не значило. Позор… Когда-нибудь мы, Сунги, очнёмся от этого сна.
Но папа вдруг отстранился, успокоился, и очень буднично осведомился:
— Что они предлагали?
— Она говорила, что возможно многое: деньги, услуги…
— Ты всё знаешь — взяток не беру, — свободный жест отца, заложил ладонь вовнутрь туники.
— Всё-таки: может быть, это услуга за услугу, долг, полезная связь, — Арад раскладывал невидимые кубики доводов на столе. — Всё-таки — возможно — мастерица жизни, суть повитуха, нам пригодится?
— Это тоже взятка, — просто парировал отец.
— Пап, просто прими её, Ваа… Ва… Миресли, и послушай.
Он усмехнулся. И кивнул.
— Хорошо. Я встречусь с ними, ради тебя. Я буду справедлив и открыт, я послушаю, что именно они от меня попросят. И обязательно тебе расскажу, чтобы ты убедился. Это будет крайне поучительно. Что они хотели? По Родовому Закону? Касаемо её ученицы?
— Да, что-то такое, — согласно закивал Арад.
Папа задумался, стал шевелить пальцами перед собой, рассуждать шёпотом, он так иногда делал; с чего-то соглашался, с чем-то спорил. Подёргал гриву, сдёрнул с неё три стяжки, поиграл ими в ладони.
— Я их приму в ближайший выходной.
— Спасибо, пап, — Араду сложно было сдержать вздох облегчения.
— И ты вчера весь день просидел у них дома? — как-то иронично спросил отец.
— Да.
— Кто там был?
— Я и Симсана. Ученица.
— Да, я понимаю, — закивал Нергим. — Видишь, как тебя поймали в когти — в твоём возрасте трудно с таким совладать. И сказать этому «нет».
Арад сжал край стола. Он вдруг ощутил очень, очень, очень сильную тоску за ней. Её не было сегодня целый день, она жила, как абстрактное понятие, как имя на бумаге; он держался хорошо, не думал о ней, уже смирился, что всё кончено. Вдруг он увидел её, такую живую, такую реальную, она к нему оборачивалась…
— Да, пап. Очень-очень трудно. Это невероятно трудно. Это меня разбивает, — Арад желал сказать совершенно иное, он продумал свою (выгодную для позиции Миресли) речь, но получилось вот это.
— Целый день она провела, чтобы попросить об этом, — кивал он. — Чтобы ты пожелал отплатиться. Отдать целый день! И это всё — только для самой глубокой суггестии и мерзкой индоктринации. Она была такой чарующей… Такой податливой… Да? Не удивлюсь, если она соблазнила тебя нарушить Родовой Закон. Даже если нет, — отец заметил отрицательный кивок сына, — то всё остальное — пожалуйста. Самые потаенные мечты становятся жизнью.
Арад подпёр кулаком висок. Твою же мать. У отца получается не хуже суггестировать, индоктринировать. Откуда он знает?
— Но ничего, я тебя вытащу из плена. И ещё, я ставлю радикальное условие: твоей лапы у них не должно больше быть. Даже не смотри на них.
— Ладно, я попробую, пап.
— Пробовать не надо, так и делай. Думаю, после моей встречи с Миресли их отношение к тебе немножечко изменится. Отличный будет урок.
«Миресли была права. Так всё и случилось. И папа тоже в какой-то мере прав, хотя бы в том, что… Всё-таки в чём?.. Такое впечатление, что они оба сговорились, папа и Миресли. Смешно…», — ухмыльнулся Арад.
Ему запрещена Симсана. Вскоре ей будет запрещён Арад. Она — Ашаи-Китрах, она захочет ею стать, она всё примет, все запреты. Конец. Хорошо было. Он даже не успел, правда, толком что-то понять, как уже всё. Ваал, почему всё такое короткое, ты что, издеваешься?
Так, не хандрить. Это — для всяких неудачников. А у него всё удачно. У него всё отлично. Даже если папа прав во всём — а это невозможно, нельзя подделать её любящий взгляд, это невозможно, — то всё равно всё отлично, потому что Ашаи устроили ему целый карнавал, чтоб он лишь договорился о встрече, ха-ха-ха. Львицы. Больше львиц. Стаи, прайды львиц, у его лап. Ленайна. Вот кто пригодится, вот кто будет полезен. Львица должна быть полезной, первое средство для зализывания ран и удовлетворения всего первейшего, в чём природа обязала нуждаться: пить, есть, размножаться, и так далее, всё все знают. Полезнейшее дополнение, живой инструмент. Не без особенностей и правил обхождения, но ничего. Идеализму — нет. Самкам — да.
Папа что-то писал в своём дневнике, оставив сына подумать.
Но, видимо, сын упал в слишком долгую летаргию раздумий, и отец вывел:
— Род Инсай будет приглашён на день, в который нотабль почтит нас визитом. Не хотел этого делать, но так будет даже лучше.
— Почему не хотел? — безразлично спросил Арад.
«Не хотел… Мать настояла, вот и захотел».
— Тебе ещё очень рано об этом думать. Мамины хлопоты ещё слишком преждевременны. Кроме того, их род вызывает у меня вопросы. Да и не хочу приносить тебя в жертву нашим интересам. Хотя да, мать хаману Мирны в столице — это очень заманчиво и выгодно, и тебе будет куда проще там учиться при таком содействии. И маасси Мальструна-Ленайна мне не очень нравится, но я тебе уже говорил. Жаль, что её не отдали в фансиналл. Даже не знаю, чем она занимается. Дома сидит, что ли?..
— Она — счетовод у дела отца.
Нергим-Синай рассмеялся.
— О нет, львица-счетовод. Смешно.
Штрих к вечеру: мысль Арада, уже немного сонная, что у них в семье деньги считает мать. И не только считает, но ещё и распоряжается. У папы всё «нет времени».
И, по тому, что он начинал понимать и ощущать, мать считала не очень хорошо. Или распоряжалась. Или то, и другое. Ну, давать распоряжаться самке деньгами — это только папа может учудить. На то он и папа. Он даже во Ваала не верит. Чудак.
А вот о счёте… Он помнил летающие пальцы Лени, прикушенную губу, неподвижные уши. Он просто знал — та считает хорошо.
**
— Стой.
Здесь, на малохвостном углу улицы Ближней и Вышепути, Арад остановил дхаара, пнув его по животу мечом в ножнах, как дубиной.
Тот был сер, худ, то ли его одногодок, то ли уже совершеннолетний, если можно говорить о Совершеннолетии у дхааров, пёс их поймёт, им же нельзя отращивать гриву; вровень с Арадом ростом, но так-то Арад повыше среднего будет (спасибо, папа), и вообще плотный сложением (спасибо, мамин род). Тот встал в болото от неожиданности, прямо за ним.
— Что такое? — почти неуловимый акцент; значит, имперскорождённый, прямо местный, чуть не «свой».
Арад стоял и смотрел на него.
— Просто стой.
И ещё раз толкнул его концом ножен, по груди.
— Что я сделал?
— Да не знаю. Как ты думаешь, — посмотрел Арад влево-вправо, — дхаар должен отдавать жизнь за Сунга?
— Что?
— А за Сунгу?
— Чего юнсир хотите вы? — сломалась тому речь.
Проклятье, всегда они учат детей своим дурацким языкам, даже имперскорождённых, и вот оно — ему теперь мешаются слова в голове.
— Я ничего не делал.
— Да я знаю. Делал я, понимаешь? Это всё я начал…
Дхаар совершил попытку продолжить свой путь, но Арад снова не дал, и тот попробовал прикрыться от него каким-то очень самочьим жестом, закрывая себе грудь и живот руками.
— Ты знаешь, кто на Выше Знамя Войны осквернил?
— Нет! Я с ними не водился! Я весь в мерзении против них! Они отторгли Сунгское гостеприимство, наглость! — сообщал ему дхаар короткими выкриками, пятясь (пфф, оказывается, он их знает — даже Арад это понял).
Мимо них прошла хаману, возраста силы, с траурной катеной, и даже ухом не повела. Ведь дурь в этих самцовых головах — бесконечна.
— Скажи — я говно.
— Я говно, — с готовностью определил дхаар.
— Хорошо. Молодец. Ты хороший дхаар, — снова пнул его ножнами в живот.
Вдруг случилось немыслимое: дхаар рыкнул, но как-то сдавленно, и сделал нечто настолько дурацкое, что просто опускался хвост — он попытался выхватить у Арада меч (зачем?), но цапнул его за ножны, и итог был предсказуем — он просто остался с ножнами в руке, а у Арада обнажился клинок. Вот так вот просто.
Наверное, дхаар застыл от страха, глядя на ножны. Потом решил сделать так — пал на колени:
— Юнсир, я не покушался! Пусть юнсир меня пощадит! Я работаю! Я ничего не делал! Я испугался!
— Ваал мой, это смешно. Это всё просто смешно, — короткими выдохами посмеивался Арад. — Давай, засунь ножны назад. Вот так. Да не бойся, ближе ты.
— Я больше не буду. Я больше не буду, — дхаар вернул меч обратно в слишком узкие ножны, так и стоя на коленях; последние расстояния он преодолевал старательными, двусмысленными толчками.
— Ты любишь Ваала?
— Только у Сунгов — превосходство верить, — заученно ответил тот.
— Ладно, встань, не сиди на коленях, чего тебе.
Дхаар встал.
— Не обижайся. У меня сейчас сложное время. Полмира хочется убить, полмира трахнуть, эта вся хрень не даёт думать, вся эта Радуга Крови, вся горячка. Брат разбудил, а у меня такой сон был. А ещё мне запретили иметь одну львёну, и я бы положил… но я же Сунг доблести, — растерянно сказал Арад последние слова.
— Простится мне, юнсир.
— Почему ты в Легату не пошёл?
— Моя спина, негоден, — согнулся он, показывая, как она болит.
— Жаль, лет десять, и стал бы Сунгом, женился бы и заимел жену, — сказал Арад, и замолчал.
— Да. Я пойду, юнсир, простите, юнсир.
— Я вот тоже иду к одной, наверное, я на ней женюсь через года четыре. Может, три. Или не женюсь, ну её, а просто придушу немножко. Но сначала поеду в Марну, и там буду прилежен. Хотя я вот гимназию стал пропускать. Слушай, ты меня прости, эта огнекровь действительно жёсткая штука, прямо спирт. Мне же шестнадцать. Понимаешь? Эй? Твою мать…
Дхаар воспользовался моментом, и убежал.
**
Через час, около того: тень тиса на крошечном, самом крошечном заднем дворике, который только видел Арад. Такой тесный, будто колодец, вверху небо в открытом квадрате, хотя дом Ленайны — всего два этажа. Сзади — дверь, вся в железе («Опасаемся нечистых рукой львов», — извинилась хаману Мирна, когда Арад толкал эту дверюгу). По бокам — оконца, какие-то цветы, растения, какие-то декоры, какие-то вещи, Ваал, как тут тесно и уютно. Напротив — миниатюрная копия садика, затем — решетка забора с истинными пиками в ограде (не шутка), затем — дорожка, затем — угрюмая, нежилая стена склада оружейки («Ленайна там полдня может бывать», — оправдывалась хаману Мирна).
Несколько любезностей, которые Арад вполне умел выдавать, если нужно, а если кто нравился, так прямо и забыться, и напирать с ними, что часто принимали за льстивость. Хаману Мирна ему очень нравилась. Всё просто: это была Ленайна через двадцатку лет, классическая найсаграя с картинки из книги «Прайды Империи, Великое Время» (то бишь последние двести лет), немного перепуганная жизнью, немного тревожная, даже уши её постоянно ходили, прислушиваясь.
— Я, невероятно, раньше упускал, что Ленайна есть, — частью напуская звёзд в глаза, как говорится, часть искренне делился он. — Нет, я её замечал, мы пересекались, много раз, даже вместе на свадьбе сидели. Давно.
— В самом деле? — хаману Мирна как бы удивилась, а как бы и нет.
— Да. Кстати, а кто обучил её счетоводству?
— Я. Мне и некогда уже, и глаза устают. Отдала ей всё — им с отцом полегче вдвоём, они понимаются.
— Понимаю, — отпил Арад из высокого-высокого, узкого стакана нечто вроде мясного супа. «Под Марной такое любят», — снова извинилась хаману Мирна, когда его принесла, несмотря на жалкие протесты Арада, что он поел. Зря. Хоть сейчас езжай туда за добавкой. — Она в этом очень хороша. Спасибо, хаману Мирна.
— Да пустое… зачто? Нравится тебе марнский томленик?
— И он тоже. За Ленайну спасибо.
Как определил Арад, хаману Мирна совершенно растаяла, прямо совсем.
— Её шаги, — кивнула она в ответ на шум в доме, — вот и она. Ленайна! — крикнула. — Я тут.
— Мам? — услышал Арад её голос.
Но мать больше не объявлялась, предоставляя Араду право увидеть её обыденной, неподготовленной, пойманной врасплох. Даже тогда, в первый раз, она имела крошечное время подготовиться, пригладиться. А теперь вот зайдёт — а вот и он.
Ему хотелось вспомнить, как она выглядит, как она пахнет. Ему стало жутко интересно, словно в первый раз. Он помнил: никакой дивной красоты, что хорошо — такие львицы вредноваты, балованы, ну их. Он помнил, что у неё очень самочья фигура, и самое лучшее впечатление этой детали хранил по многострадальному вечеру у магистрата — запомнил! Хотя, казалось, тогда он пренебрегал на неё смотреть, ибо вбил себе в ещё такую безопытную голову — она вроде колючая, и холодная, не подпускается, а кругом вроде так есть покрасивше (Аршайя! Аршайя!). Вот Симсана худая, тонкая, в ней всё изящество, её-то действительно чуть не взяли в дисципларий Криммау-Аммау, а это тебе не просто так. А вот Ленайна…
А вот виновница и зашла, с усилием и интересным таким вздохом (теперь вздохи львиц представляли для Арада чуть иной интерес и окрас, чем луну назад).
— Вот мама где, — она его ещё не видит, из-за двери. — Этот урод меня уж… Арад! — в её глазах: радость и испуг одновременно.
«Ваал мой», — подумал Арад. Она рада. Это чувствуется. Первое впечатление, первый ответ, внезапная встреча — оно всё самое верное.
— Ленайна! — возмутилась мама, опасаясь нового конфуза.
— Сильный день, Арад, прости, я не о тебе! — её рука — на его плече, когда она садится рядом, слева.
— Я знаю.
В одной руке у неё была огроменная связка ключей, во второй — бумажки, прижатые к дощечке. Сегодня на ней не было того серого, безликого балахона, прямого как столб и унылого, как дождь Поры Вод, в котором даже тогда, вся в лунных днях и смятении, Ленайна ухитрилась выглядеть очень ничего. Сегодня — синее платье с поясом, катеной, с найсагрийскими спиралями, большая накидка на плечах (ещё больше, чем та, что оставила Араду), её кольца в ушах, браслет на руке, золотое кольцо на руке. Одеяние закрытое, аж под шею, как все наряды найсагриек, никакой хвостосвободы, и длинный рукав, пояс отлично затянут, и всё это было как-то так правильно, так подходяще, и так по-родному, что Арад сразу начал её мысленно раздевать. Что вот самое главное — у неё такая правильная, такая подходящая львице фигура. «У неё обязан, должен, предписан быть совершенно потрясающий зад», — прикрыл ладонью рот Арад, пока она садилась. Он очень её захотел, как львицу, прямо сейчас; надо её добиться, чтобы хотя бы увидеть, прав он или не прав (прав, конечно). Вплоть до того, что почти готов было сделать какую-то настоящую глупость: сказать её матери, что он хочет её дочь; сказать Ленайне, что он хочет её зад; прямо тут наброситься на Ленайну; от безысходной жажды разбить стол и убить урода, о котором говорила Ленайна, да неважно какого.
Как оказалось, Игра — очень злая штука. Казалось бы, наигрался вволю, и должен успокоиться — так думал раньше Арад, так ему намекали, так утверждалось. Нет. Какое бессовестное враньё. Всё наоборот, понял Арад. Он понял невероятное коварство львиц. Они прямо подсаживают на себя, как на вещество, и ты что только уже делать не будешь, чтобы этого добиться; приманка у охотниц. Дают тебе вкусить, с юного возраста; показывают, что у них есть это; ставят в твоей молодой голове указатель, куда приходить, который и до этого там был очень даже немал, но теперь он весь в светящейся оранжево-красной краске, на все глаза, уши, нос и всё остальное. Нет, от Игры ты становишься не спокойнее, увы, это всего лишь на полчасика, ложная надежда, вечная иллюзия. Ты уже обречён бегать за их хвостами, уже точно зная, где тот самый замок, что способен разомкнуться и освободить.
Но Арад зол, хитёр и уже вполне опытен. И всё это коварство надо использовать, чтобы быстро, чётко и уверенно открыть замок Ленайны. И, как говорится, чтобы сделать быстро, надо не спешить.
— Да я знаю, о чём Ленайна говорит, о каких уродах, — уверенно сказал Арад, показал налево, на неё, большим пальцем. — Ей проходу не дают.
— Не обращай внимания, не обращай внимания, всякие крутятся, — хаману Мирна наливала ему игристого сока (Ваал, это тоже недешёвая штука), и вдруг отдала бутыль Ленайне, и та без промедления продолжила мамину работу.
— Я даже знаю, кто.
Обе львицы ошеломлённо посмотрели на него, уши — вверх.
— Левчуга-счетовод. Или притворяющийся счетоводом, чтоб за своего сойти. Наверное, этот, сын Марсан-Ашнари.
— Ваал великий, откуда ты знаешь? Ты видел? — ухватилась за щёку Ленайна, а уши матери встали на самое востро.
Арад пожал плечами, внутреннее совершенно поразившись, как он это угадал. Шанс ведь ничтожен.
— Но это больше не проблема, — захотел он стукнуться с Ленайной кружкой, и та торопливо себе налила, и так случилось. — Не видел.
— Он ко мне бегает сверять счета, это не то, что ты, наверное, подумал. И уже меня достал, у меня всё верно, у него верно, а он всё равно бегает, — возмущалась, жаловалась и оправдывалась Ленайна.
— Сверять счета… — улыбнулся Арад. — Ну ты понимаешь, какие счета его интересуют. Но не беспокойся, я ему помогу сверить, — посмотрел он на Ленайну, а потом — вдаль, многозначительно потормошив гриву.
— Вы побеседуйте, я сейчас, — классический приём матери. Старая мудрость: иногда не нужно ничего делать, чтобы дело пошло. И тем более — где-то присутствовать.
Ленайна подождала, пока закроется дверь, а она закрылась вплотную и хорошо, и сразу:
— Привет, — с выдохом молвила ему.
— Привет, — Арад подался к ней, и они лизнулись: быстро, обоюдно, даже без начальных неловкостей, мгновенно поняв телесный язык друг друга.
Коротенький поцелуй, очень. Не жадничай.
— Послушай, он реально…
— Да ну его. Шшшш. Что, как дела?
— Эм… — пожала Ленайна плечами. — Ты почему не приходил?
— Был занят. Решал вопросы.
— И как? — посмотрела Ленайна вниз, пригладила себе одежды. — Все вопросы решил? — так мило нажала на «все».
— Да, — медленно сказал Арад. — Не без некоторых осложнений и сюрпризов. Но решил.
— Най, — одобрила Ленайна, и по-хозяйски заглянула ему в кружку.
Арад кивнул, и они встретились взглядами. Посмешились, непроизвольно, так бывает, если кто тебе привлекателен, это все знают.
— И что теперь? — вздохнула она, безусловно, ожидая от него свидания, совместного времени, внимания; в общем — направления.
О, у Арада всё это было, только он не планировал кружить вокруг добычи и страдать от долгих прелюдий. Нахватавшись бесконечной уверенности в себе, он хотел делать всё дерзко и только так. Тем более, подвернулся отличный повод.
— Теперь так, — растянул лапы Арад, покачивая сок. — Приезжает из Марны тот важный хвост, которому ты передала письмо. Будет у нас на ужине, и твой род — приглашается. Послепослезавтра.
— Ой, Арад, он важный.
— Да, да. Далее: наконец-то познакомимся родами по-настоящему, твой отец узнает моего отца. Раз уж такие дела.
— Ой, Арад… — заволновалась Ленайна.
— А мы с тобой будем сидеть и стараться быть хорошими. Мне, думаю, надо будет понравиться твоей маме…
— Ты ей нравишься.
— …твоему папе…
Промолчала.
— …и нотаблю.
Ленайна поёрзала, и добавила:
— А я — твоему папе.
— Всё будет хорошо, — пригладил Арад её ладонь, дальше качая сок. — Потом так: под конец ты подвернёшь лапу, очень больно, и останешься на ночь из-за этого несчастья. У нас есть на втором этаже, с восточной стороны, отличная гостевая. Сам бы там спал, жаль, львам второй этаж не по гриве.
Ленайна нахмурилась, отчаянно пытаясь понять сказанное. Потом посмеялась, мол, ну и шуточки на грани глупства. Арад невозмутимо покачивал сок, попивая, и вдруг она возмутилась:
— О, Арад, какая пошлятина, — прикрыла она рот ладонью. — Дешёвый трюк, старый, как мир, и глупый, как… оно будет так не к месту, Ваал! Нет.
— Я маме скажу, — сказал он, словно не слышал возражений, — она подготовится.
— О Ваал, Арад, — опускались её уши. — Даже не вздумай это говорить, тем более своей матери. Это позор, нам обоим.
— Не служанке же мне говорить.
— Арад, нет, я не буду.
Вместо ответа Арад взял и снова стукнулся с нею кружкой, она в недоумении взяла свою, ответила, и поставила обратно.
— Мы… ты даже на свидание, даже прогуляться меня не взял! — обвинила его Ленайна.
— У нас ещё… — Арад притворился, что считает, взяв её ладонь и загибая её же пальцы. — Два дня.
Она стукнула его ладошкой по руке.
— А раньше я не мог. Решал проблемы, как ты знаешь.
— Что-то долго решал, — съязвила она. — Верно, не одну решал. Или по нескольку раз решал.
Да, ей палец в рот не клади, и вообще ничего не клади.
— Нет, Арад. Так не пойдёт. Не так сразу. Ты прямо… очень спешишь. И это будет неприлично, перед твоими родителями, перед моими.
Будь он тем Арадом, что ходил по этой земле луну-две назад, то он бы наговорил в ответ кто знает чего. Выяснял. Убеждал. Льстил. Угрожал. Обижался (Ваал, только не это…). Просил (о, фу, конец…). Но уж нет.
— Ладно, забудь. Просто идея пришла в голову.
Она вроде как победно кивнула; но прошло несколько мгновений:
— Арад, ты обязан понять, — повернулась она к ему, — это не та…
Не договорила, прекратила объяснять ему (что не так быстро, и потом, что если всё пойдёт хорошо, то всё ему будет, ну дай всё соблюсти, он ей интересен, но не надо так напирать, я же честная найсагрийка, прояви уважение, дай хоть перед подружками с тобой пройтись, давай друг друга узнаем, в конце концов), потому что в доме зашумело, и в дверь с грохотом и овацией ввалился Ленайнин папа, и за ним — мелькнула Ленайнина мама.
— Ой, папа. Привет, пап, — очень просто поздоровалась с ним Ленайна.
— Миран, — что-то от него хотела жена, не отступая, как хвост, — Миран. Миран.
— Привет, Ленюни, — сел он возле неё, справа, и погладил по голове.
Теперь он был в вычурной тоге, и напоминал сбежавшего из тюрьмы патриция без вкуса.
— К нам пожаловал юнсир Арад, — показала мать Ленайны на него, как на достопримечательность.
— Хорошего дня, сир Миран, — поднялся Арад, помыслив: пусть прибавится здоровья матери Ленайны, что так удобно напомнила его имя.
Тот молча пожал руку, и так же молча придвинул к себе — с шумом — стул жены, вместе, собственно, с самой женой, что только успела сесть.
— Дай поесть, — это жене. — Что делаешь? — это Араду.
— Добиваюсь дочери сира, — ответил Арад.
Он заметил, как Лени подобралась, напряглась, притихла. Она вдруг сама взяла его ладонь себе, покоившуюся на стуле, вроде как из нежных соображений; да ещё сделала так, что вроде как не она его держит, а наоборот.
— И как? — отец Ленайны что-то сосредоточенно искал на столе.
— Всё идёт отлично.
— Мммм… Да я не то. Что их там добиваться, — скривился Миран, не найдя на столе ничего по вкусу. — Хватаешь за сладкое, и всё. Что умеешь? — посмотрел на него.
«Наверное, именно так глядят бандиты, или там убийцы», — подумалось Араду. — «Только какие-то разбогатевшие».
— Бросать копьё. Хорошо в Кругу стою. Могу арбалеты, луки делать, стреломёты. Могу свинарник построить. Юстицию понимаю, из истории что-то помню. У меня хороший почерк. Могу рисовать, только не природу, а там дом. Танцевать могу.
— Ты что, любишь танцевать? — кисло удивился Миран, и посмотрел на жену, что вернулась уже с кастрюлей.
— Да не то что бы. Это самки любят. Иногда надо, чтобы сделать им приятно.
— Запомни, если всё им делать приятно, то это всё будет катиться в жопу, — сир Миран очень зрелищно и реалистично показал, как всё будет катиться.
— Папа! — и Арад ощутил, как Ленайна впилась коготками ему в ладонь.
— Ну что «папа», что ты папкаешь. Ты поела?
— Да.
— Ну так иди, посчитай наверху. Ты уже всё посчитала?
— Всё посчитала, папа. Я хочу тут посидеть. Ко мне пришли, — показала Ленайна на Арада.
— Да не убью я его, — раскинул руками Миран. — На крайний случай, нового найдём, похожего.
— Отец! — как могла, пыталась Ленайна.
— Миран, перестань так шутить! — добавила и жена, но он ущипнул её под хвост, она ойкнула и разлила суп ему по рукам, наливая в огромную миску. Его это очень позабавило.
— Я один такой, сир Миран. Не выйдет найти, — заметил Арад, допив игристый сок. Сладкий, вредный, но такой вкусный, проклятье, можно его обпиться и умереть.
— Думал, ты скажешь — не выйдет убить, — махнул на него рукой Миран. — Какие у тебя ещё недостатки?
— Их у меня нет, сир Миран.
— Зря. Потому что у неё, — показал на Ленайну ложкой отец, сильно пригибаясь к миске, по манере простых голов, — они есть. Ты задумайся.
— Папа! — а вот теперь Арад ощутил в её голосе страх и беспокойство.
— Она слишком хитрая. Вывернется десять раз, как рыба — а своего добьётся. Рыбка. Нет, они все хитрые, потому что у них ещё, кроме сладости и хитрости. Но эта… Уууу. Львице дурой надо быть, а эта почему-то слишком соображает, — истинно задумался о таком несоответствии сир Миран. — Подумаешь, что выкусил — и всё равно в дураках будешь, — махнул ложкой и продолжил кушать.
— Звучит отлично, — пожал плечами Арад. И в самом деле.
— Потом…
Хаману Мирна махала Араду: не слушай его, пусть мелет.
— Папа! Перестань. Най, что такое! Я всё ему сама скажу, если надо! — подалась к папе Ленайна, и закрыла ему рот. — Всё!
И всё так взволнованно, торопливо.
— Ну ладно-ладно. Навостряк, хочешь с оружием дело иметь? — просторечно выразился сир Миран, говоря навострить уши, то бишь внимать. — Продавать, покупать?
— Не думал, — признался Арад; коготки Лени в ладони начали чесаться, так она там уже разошлась.
— Послушай, он будущий судья, какое ему оружие? — показала на него хаману Мирна, очень возмутившись. — Глупости говоришь.
Сир Миран сгрёб её в охапку и поцеловал в щёку, она дралась, вырывалась, и состояла из сплошного нучтотыделаешь и ойкакнеудобно.
— Ничего не понимает, ничего эти ушеньки не понимают, — показал на неё Миран, мучая жену за ухо. — Но как же без неё?
— Без них никак, сир Миран, — кивнул Арад, и сделал нечто похожее, только в гораздо более аккуратном, ласковом варианте: обнял Ленайну за плечи и дотронулся к её уху. Та не дралась, не сопротивлялась, посмотрела на него, и начала себе накидку на шее гладить, сверху-вниз, сверху вниз, за драпировку.
Тот согласно кивнул и вернулся к пожиранию еды.
— Так что с оружием? — вдруг оживился.
— Пока иные планы, сир Миран.
— Лад. Но ты подумай, — кивнул, махая ложкой. — Подумай. Вместо бумажек — железо. Веселее будет.
Лени глубоко вздохнула, и в который раз налила Араду сока, и он не смог отказаться. Посидели, помолчали, хаману Мирна попыталась нарушить тишину, но муж не дал:
— Тебе как, сказали родовой союз заделать? Попробовать, да? А ты, понял, пробуешь, да? — качался сир Миран со стороны в сторону, и смотрел на него очень так специфично; у Арада не осталось сомнений в его преступном прошлом, или настоящем.
— Сказали, — согласился Арад. — Но Ленайна мне нравится.
— Почему? — немедленно спросил отец Ленайны. — Да ну тебя, не надо тут комедию, я актёров ненавижу. Влюбился, мол, вся эта херня. Да ты не это, — бросил он ложку с брызгами, Ленайна вытерла за ним, и что-то пожестикулировала папе, — я вот по расчёту женился, и жена моя — тоже, да все кругом. И Ленюня выйдет по расчёту замуж, и ты тоже женишься так же, по-иному не выйдет.
Подумал.
— И вообще, я бы — на твоём месте — на всё это забил. Пусть твой папа там женит сына помладше, как он там хочет, как ему удобно, а ты, ты же хвостотяг, я по твоим глазами вижу, тебе гулять и гулять. Я слышал, ты Ашай за хвост таскаешь, это правильно. Ашаи мудаков не любят, у них нюх на мудаков ого-го, они мудакам не дают никогда, вот то… Дай ещё суп. Уже нет, что ли?
Хаману Мирна прикрыла пол-мордочки ладонью. Они переглянулись с дочерью.
— Ты уже всё съел, — вздохнула Мирна, с бесконечным бессилием глядя на Арада.
— Дела… — удивился Миран, но вмиг, и очень так цепко: — Так почему Лени нравится, чего ты к ней пристал?
Арад потёр нос, посмотрел вверх, на квадратик неба, подумал, причём думал долго, и начал:
— Был такой учёный, Хайгеран, он известен своими языковыми опытами, ну, пытался понять, что такое язык, не суть… Под конец жизни он выдал трактат, назывался он эм… ээээ… а, вот, назывался «Опыты логические, языковые и философские», где пытался создать новую… новую терминологию для описания нашего, скажем так, присутствия в мире. Замечу на полях, что попытка оказалась скорее провальной, чем удачной, но он повлиял, эм, да… повлиял. Частью его терминологии стало понятие «Снаряда», то есть любого объекта, неважно, живого или неживого… который нам пригоден для какой-то цели, неважно сколь маленькой или самой важной, жизненной цели. Когда мы воспринимаем мир, то каждый объект в нём проходит сквозь мысленный процесс, скажем так, Снаряживания — то бишь определения, годен ли объект в Снаряды, и если да, то сколь он хорош для определённой цели. Мы смотрим на вещи не как на вещи, а имеем конечный результат в уме. Важно, что хорошие Снаряды мы, как правило, не замечаем. Пример Снаряда — торговка на рынке: мы подходим к ней же не просто так, и нам она не интересна, как живое сознание, а мы имеем в уме цель — купить у неё ткани, или там мяса на ножах. Мы её заметим, только если она не будет годна, как Снаряд, будет сломанным Снарядом — например, ударит нас по морде вместо того, чтобы продать, или там растворится в воздухе. Но самые важные снаряды, и это важно — самые важные снаряды, они сами по себе не поддаются полному Снаряживанию, они проявляют свои имманентные качества, невозможные для игнорирования, но не будем об этом… Подведём итог: и я вижу в Ленайне именно это — она превосходный Снаряд для всех тех целей и задач, для которых происходит помолвка, заключается брак, сплетается родовой союз и живётся совместная жизнь. Ей осталось понять, хорош ли я, как Снаряд для её целей, но уверен, что это произойдёт быстро, потому что я отличный снаряд, да я просто лев-Снаряд.
Он, наконец-то, посмотрел на свою аудиторию, и остался доволен эффектом. Ленайна, откинувшись, часто моргала, нахмурившись, и неплохо проявилась асимметрия её рта, которую она, видимо, контролировала всегда, кроме вот таких вот экстраординарных моментов. Хаману Мирна, поставив локоть под подбородок, отчаянно пыталась сделать то ли задумчивый, то ли понимающий вид, даже кивнула.
— Арад, ты такой умный, я ничего не поняла, — широко улыбнулась Ленайна, и он только теперь заметил, что — вроде как — у неё нету части зубов с левой стороны, где шрам, либо же они сломаны, что-то там было необычное; а вообще, не совсем понятно, понравилось ли ей, то ли она пытается сгладить неуклюжесть ситуации.
— Что за блошню ты несёшь? — сир Миран не оценил. А потом как зарычал: — Да ты с нас издеваешься!
Он резко встал, хаману Мирна ойкнула, и замахнулся на Арада неведомо откуда взявшейся железной палицей. Немного опоздав за развитием событий, но на Арада бросилась Ленайна, ему на грудь:
— Отец, не вздумай, что творишь?! Перестань! Он в гости пришёл! Отец… — её голос дрожал, она сейчас заплачет.
Арад вообще не испугался, и даже не сделал попытки пошевелиться. Даже бойцовой реакции не было, а Ленайне на груди он закрыл рот ладонью.
— Что ты делаешь, Лени? — сказал Арад ей, причём так, словно кругом никого не было. — А если бы удар? Ты не должна меня закрывать от удара, тем более страшного, понимаешь? Ты должна прятаться за ме-ня, не я за те-бя. Сзади. Не спереди. Сзади. Договорились? Договорились, — стучал он ей пальцем по носику, а она слушала, с открытыми мокрыми глазами и накрепко закрытым ладонью ртом. А потом прижал к себе и прямо так поцеловал; удивительно, но даже в столь чрезвычайной ситуации она не оставила всё безответным — её язык быстро, скромно, незаметно прошёлся по его носу, оставив запах. И потом пришло впечатление, что она потеряла сознание (нет, конечно) от избытка всяких приключений — ибо так и осталась безвольно у него на руках, закрыв глаза.
Хаману Мирна, тем временем, выхватила у мужа оружие:
— Я тебя сейчас… как… стукну! Миран, сколько можно пить!
Тем временем Арад поднялся ровно на лапы (Ленайна оказалась живее всех живых, и теперь уцепилась в него где-то сбоку). Кто же бьёт сидячего.
— Прошу, сир Миран. Могу вон туда выйти, — показал Арад в маленький садик.
Отец Ленайны смотрел на него, вообще не обращая внимания на жену, которая одновременно и била его по груди, и шипела на него.
— Хорошо, — кивнул он, наконец. — Нормально.
Арад уж думал, что это приглашение выйти, но вместо этого Миран уделил внимание Мирне, легко забрал у неё палицу. Он её обнял за талию, причём довольно нежно, несмотря на её сопротивление; Арад не ожидал, что он такое нежное вообще способен делать. — Идём, дела есть.
— Что, сейчас? — изумилась хаману Мирна, перестав его бить по груди (Арад, внимательный, отметил — по морде ни одного удара). — Нет, некогда!
— Уже, — тащил он её к двери.
— Да они… Я… Ненавижу. Идём, не рви меня уже, идём! Ленайна…
— Да, мам, — понятливо отозвалась дочь.
— Мать-Ахлия, мать-Ахлия… — причитала мать Ленайны за дверью, утаскиваемая Мираном. — Скандал, позор, ненавижу, ты всё испортил…
Арад обнаружил, что стоит, а где-то сбоку, слева, есть Ленайна; она бессмысленно переставляла предметы на столе.
«Ну и хорошо», — подумал он. — «И морда цела, и с Лени побуду».
— Тут у вас не соскучишься, — сел он обратно, и схватил её сзади за твёрдую талию, а твёрдую, потому что пояс, и усадил себе на колени. Арад ожидал некоего сопротивления, но она буквально разлеглась на нём всем телом, доверительно, расслабленно, а одну лапу поставила прямо на папин стул; уложила голову на его плечо.
— Арад, ты прости. Это так нелепо, — сказала Ленайна, глядя вверх. — Он перед тобой показывает не пойми что. Вот такой у меня папа, без крыши.
Он задумчиво потёрся щекой о её ухо.
— Я его люблю, ты не подумай. Он хороший, ты поймёшь. Не знаю…
— Весёлый он, — Арада, скорее, всё забавляло.
— Думала, он тебя ударит. Как когда-то… — и по тону голоса Арад понял, что Ленайна может заплакать. — Хочу вырваться.
— Что, он уже кого так на тофет отправил? Бедный львина, — пошутил он, и снова потёрся о её ухо. — Да всё хорошо, Лени. И вырвемся мы, и всё остальное сделаем.
Она глубоко вздохнула и притихла.
— Предвижу: на ужине с этим нотаблем будет интересно.
— Я боюсь этого вечера. Папа может нормально вестись в приличном обществе, я знаю! Знаю! Он с тобой ведётся, как со своими этими придурками с оружейки или с заёмщиками, со всеми этими… даже не хочу о них.
— А куда они ушли? — поинтересовался Арад.
Равнодушный, неопределённый жест Ленайны, куда-то вверх. Её слова после глубокого вздоха (снова): «Сейчас поймёшь». Затем Арад ощутил её движение, разворот, её порыв, и он ощутил его двусмысленность; нет, неверно; он ощутил его совершенную недвусмысленность, великолепное подтверждение чувств: она вдруг когтями, махом, уцепилась ему где-то сзади, то ли в одежду, то ли в сам загривок, и очень требовательно ткнулась ему носом куда-то в шею; Арад, естественно, не стал медлить, подтянул её всю повыше, и она даже мурлыкнула, вот это в ней было хорошо, умение мурчать, какое-то точное чувство, и посмотрел на неё на мгновение, предвкушая её сладость, а она — на него (хороша, хороша, найсаграя, всепрощающие глаза, полуулыбка), и вот уже первое мокро и горячо (Араду вообще очень полюбились поцелуи, стыдно признаться в таком льву, не правда ли), как тут махом, словно выбитая, снова открылась многострадальная антиворовая дверь, и оттуда явилась — кто бы мог подумать — сестра Ленайны, Мейсала. И ещё: кто бы мог подумать, что такой пинок может выдать столь юное создание.
Её первой увидел Арад, так как сидел напротив двери, а Ленайна — соответственно — не могла увидеть.
— Пффф, Ленька, — засмеялась та, и уселась на свободном месте.
Ленайна выдохнула и уткнулась Араду носом в шею. Он ощущал, как её пальцы продолжали нежно гладить ему загривок, тянуть за короткую ещё гриву; ну, без отчаяний — грива таки растёт каждый день, и тем более, когда её вот так гладят самки.
— У Леньки полизушки, на родовой дворушке, замуж очень хочет, а он хвостню лопочет.
— У маасси талант к стихам, — искренне заметил Арад. — Но бесталанность к деликатности.
— Сам дурак, — Мейсала уже упорно грызла твёрдый, тягучий сыр, найденный на столе.
— Но почему? — снова искренне удивился Арад.
— Ленюньку только дурак может хотеть, она скучная, как её бумажки с циферками. Ленька, он тебя налжёт, потом под хвост залезет, а потом бац — и всё.
— Мейсала, уйди ты уже, — обернулась Ленайна, чуть отпрянув от Арада.
— Нет-нет, — вдруг Арад спихнул Ленайну с коленей, и почти что усадил на руках в кресло слева, оставив её в большом таком недоумении и даже — чуялось — обиде (ну ещё бы). А сам придвинулся к Мейсале: — Слушай, Мейсали, а сколько тебе? Пятнадцать?
— Ну почти, — ухмыльнулась та, кусая сыр.
Он откинулся.
— А вы с ней родные сёстры? — небрежно показал на Ленайну.
— Ну вроде, — пожала она плечами, и сыр грызть таки перестала. — А что?
— Дай руку, — и протянул ей руку.
— Что ты хочешь? Эй, Ленька, что ему надо?
Ответа со стороны Ленайны не последовало, но он и не был нужен. Мейсала смотрела то на сестру, то на него, и становилась всё более заинтересованной и серьёзненькой.
Самки любопытны. Самки любопытны. Самки любопытны. Даже такие маленькие. Она возьмёт руку, хотя бы из любопытства. Арад поражался. Арад изумлялся. Сам себе, своим поступкам. Он знал, как они думают. Он всё знал. Да не могло это с ним произойти само. Откуда? Ну откуда он стал всё знать?
Осторожно и словно в шутку дав ему руку, Мейсала встала, ведомая им и подошла к нему:
— Ну?
Вместо ответа — стальной капкан ладони ей на мордочку, а вторая рука схватила ухо, натренированная на младших братьях. Теперь вот так: тянешь вниз за ухо, и она следует за ним, вот так, да, это на ней намного легче, чем на мелких самцах.
Естественно, Мейсала стала пищать, но это получалось негромко, сдавленно из-за капкана на мордашке. Хвост удачно выглянул из-под юбки, и на него Арад тоже не преминул наступить.
— Арад? — забеспокоилась Ленайна, привстав и выглядывая за стол, куда опустилась Мейсала.
— Хе-хе, — очень мерзко засмеялся Арад, он так умел, — а кого-то натянули. Как просто.
— Ей больно, перестань, — обходила стол Ленайна.
— Теперь у неё есть новый дружок Арад, хе-хе, — крутил он ей ухо. — С которым можно отлично пошутить, хе-хе-хе. Со львами всегда весело. Уй, уй, что, что, не понимаю, говоришь «прости»?
— Арад, пусти её! — толкнула Ленайна Арада, всерьёз.
Он отпустил сначала мордаху, потом хвост, потом ухо.
— Забери его, Ленайна! Урод! — бросилась младшая сестра к Ленайне, плача. — Уууу! — ревела на её груди.
— Ну всё, всё, — гладила её Ленайна.
— Тебя папа убьёт! Он из тебя фарш сделает! — вся с мокрым носом, обернулась к нему Мейсала.
— Что, как реветь, так к сестре? — сел Арад обратно, сцепив пальцы. — Уже не «Ленька»? Уже «Ленайна»?
— Пошёл ты! Ты уже сдох!
— Ей же больно! Она ещё маленькая, — гладила младшую сестру Ленайна, со взглядом «Да как ты мог?».
— Маленькая? Посмотри на неё! Вы должны научить её скромности, иначе…
— Скажи ему убираться, Ленайна! Брось, брось его! — удивительно, но Мейсала начала бить сестру ладонью по плечам, груди, даже по шее попала, кажется. — Он просто урод! Скажи! Я скажу папе! Я всё скажу! Пусть уйдёт! — показала на него пальцем, не глядя. — Ненавижу! Ленайна? Ленайна! Прямо сейчас его выгони! Я его ненавижу! Что ты молчишь? Уууу, — и побежала в дом.
Из дома вдруг раздался рык льва.
— Кажется, из меня таки будет фарш, — развёл руками Арад, и определил на всякий случай, где палица, и как ему сбежать через садик. Ленайна же разбито села в кресло, не обратив внимания. Она смотрела глубоко вниз, играя двумя внешними шнурами катены.
— Не будет, — её негромкий голос прозвучал очень неожиданно, Арад не ждал от неё слов. — Это они в спальне.
— А, — всё понял он.
— Арад, зачем ты это сделал? Я была о тебе не такого… мнения.
— Думаю, твоё мнение стало только лучше, — вытянул он лапы. —Надо уметь ставить на место сестёр, особенно младших, особенно вредных. Кому-то, знаешь ли, надо сделать грязную работу. Защитить, воспитать — это всегда грязно.
Она хмыкнула и продолжила гладить свои шнуры.
— Добро пожаловать в дом Инсай, — с нервным, сорванным смехом сказала Лени, — и это ещё не всё. Это ты видел лишь пол… поло… — вдруг она развернулась к креслу и начала плакать, и Арад понял, тем самым чутьём на самок, что столь странным образом пронзило его существо, что это мгновение слабости — не игра.
Подняв её из жалкого состояния одиночества, от плача на спинке стула в ненадёжном укрытии собственных рук, он вернул её, куда и надлежало — укрыл у себя на груди, там не страшно, там можно реветь сколько угодно, вволю. Обняла его, немного повисла на нём, искала получше приют у него на груди.
«Какой, однако», — подумал Арад, гладя её, — «интересный день. Прямо на целый год драмы хватит».
— Прости, — молвил он.
— Прости, — ответила она.
— Нет, ты.
— Ты.
— Нет, ты.
Что же, последнее слово — за львом, так и быть.
Из окна, над дверью, выглянула Мейсала:
— Если ты его не бросишь — ты мне не сестра! — и захлопнула окно.
Лени посмотрела туда, вверх, и дальше укрылась в нём.
— Арад?
— Да?
— Я подумаю.
— Над чем?
— Най, ни над чем, — бессильно и нежно хлопнула его по плечу.
Даже такие сообразительные, как Арад, порой не могут вот просто взять и всё понять.
**
Они, львицы, тем более — Ашаи-Китрах — конечно же, опоздали.
Во-первых, сообщение пришло короткое, внезапное и ультимативное: «Сад моего родового места. Утро, 9-й час 14-й Д. 1-й Луны Вод, 807 Э. И. Не распространяться. Не опаздывать. Вещей и бумаг, относящихся к делу, не забывать. Н.-С.». То бишь завтра. Оно нашло их дома, поздно вечером, когда, во-вторых, они терпеливо ждали учащения схваток у беспокойной, испуганной первородки, возрастом в девятнадцать; она была тяжёлой, изматывающей, требовала внимания, бывают трудные львицы, которым нужно давать, давать, давать внимание, они выматывают, мастерица жизни рожает вместе с ними; из-за этого Миресли выгнала до утра двух её родственниц, мать и сестру, ибо те только галдели. Получив сообщение, принесённое сыном служащего Имперской почты, Миресли вздохнула и посмотрела на Симсану, что всё делала, как положено: помогала стоять и топтаться на месте львице (и роженице легче, и роды подстёгиваешь), и укладывала на кровать, давая ей кучи подушек с разных сторон (Симсана знала, с каких, и роженицы быстро понимали, что та сечёт дело), а большую такую дала меж лап.
Миресли сказала ученице:
— А ну войди, проверь, как там.
Немножко ещё помучились: Миресли уболтала первородку лечь на спину, та не хотела и капризничала — больно, неприятно. Симсана же, имея идеальное сложение для мастерицы жизни — тонкую кость, худое всё, длинные пальцы — вошла в неё без известных трудностей и протестов, ведь всё-таки большинство львиц очень не любят, когда в них входят пальцами.
— Где-то наполовину, — хмурясь и глядя на свечку, вынесла вердикт Симсана.
Ваалу-Миресли вздохнула, решила нарушить своё правило — не торопить здоровых первородок — и сказала Симсане:
— Давай, подгоним воды.
Та немного удивлённо посмотрела на наставницу и кивнула.
— Как, снова? — пожаловалась львица. Опять там пальцы. Мать-Ахлия, да за что ты заставила дочерей так мучиться, рожая.
— Потерпи, родишь быстрее, — строго сказала Миресли. И только пошла набрать ещё чистых тканей и снять уже давно перекипевшие кастрюли с печи, как тут услышалось:
— Что-то случилось, ой, что-то идёт, — забеспокоилась роженица.
— В порядке, Майса, в порядке наши дела, пошла вода, — успокаивала её Симсана, неповторимым голосом, вселявшим спокойствие и бесстрашие. — Легко идём, легко. Как сказку читаем, в облаках летаем.
Симсана умела говорить с роженицами совершенно исключительно, когда надо. Самое удивительное, что Миресли не учила её этому. Вот всему учила, а вот этому голосу — нет, потому что даже не знала, что так можно; пожалуй, это как-то связано с её талантом к усыплению. Так они и разделились со временем: Миресли была строгой, плохой, пресекала споры и отнекивания; Симсана была хорошей, понимающей, всепрощающей.
Конечно же, всю ладонь Симсана обмакнула в водах, как смогла. Понюхала, посмотрела, дала наставнице сделать то же самое, подставив ей ладонь.
— Хорошие, — вынесла она решение.
— Хорошие, — подтвердила наставница, сказала ей на ухо: — Её надо до утра разрешить.
— Всё хорошо идёт, должна — тихо ответила Симсана, глядя, кабы роженица не подслушала, но у той было своё дело. — А что так?
— Завтра с утра к Нергиму идти, Арад его уговорил.
— Вот молодец. Ваал мой, так быстро… Ваал, снова не посплю.
— Не выбирать, — пригладила её по спине наставница. — Как родит, спать пойдёшь сразу.
С утра всё пошло тяжело: одной львицы, на которую можно было оставить роженицу, Симсана дома не застала, пошли по вторую, та заболела, пошла по повитуху Нинью, склочную и недолюбливающую Ваалу-Миресли с Ваалу-Симсаной, и та захотела предоплаты, а у Симсаны денег не оказалось. В итоге оставили на родственниц, хотя этого Миресли тоже не очень любила делать — тем всегда лезет в голову что-то дурное. С одеждой тоже не сразу сладилось: Симсана разоделась, как в Дом Сестёр или там поход в Палату Дел Ашаи-Китрах и Охранения Веры или там на формальный поход в магистрат — в общем, надела всё лучшее, что имела, а это всё был один-единственный, но настоящий пласис, точнее, подпласис, или полупласис, как его зовут, ибо сталлам, как все знают, пласис не положен.
Кстати, в нём её Арад не видел! Вот упущение.
— Да ты что! Ты должна выглядеть несчастной, замученной жизнью львёнкой! Он же терпеть Ашаи не может! — запричитала Ваалу-Миресли. — Давай, в мастерину, и никаких украшений, никакой тентуши. Амулет мне, сирну мне.
— Это будет просто — замученная жизнью львёна. Даже не успела уши к подушке приложить.
— Ваал, мы же опаздываем, — рылась в сундуке Ваалу-Миресли. — Великие Сунги…
В десятом часу, около того, они всё-таки пришли к дому рода Каризиан-Руст, не смея войти вовнутрь и не зная, как правильно попасть в сад; служанка Седеси немногословно провела их, обходя дом, словно большую опасность, и Симсана даже смешливо фыркнула оттого, как этот дом боится даже случайной лапы Ашаи. В саду под вишней оказался стол, довольно большой, прямоугольный, им было предложено сесть на кресла и подождать; стол был накрыт тканью, под ней что-то находилось, на ткани покоилось несколько увядших листиков, которые Ваалу-Миресли подобрала и начала ими вертеть, Ваалу-Симсана тем временем вытащила пилку и начала придирчиво пилить когти — мастерицам жизни твёрдо положено иметь короткие, идеально гладкие когти. Наконец, из листиков наставница собрала натюрморт, а ученица подправила все когти, но Нергима-Синая всё не было.
— Может, он не придёт? — первой за всё это время нарушила молчанку Симсана.
— Придёт, — ответила наставница, дёрнулся угол рта. — Мы опоздали — вот и он опаздывает. Воспитывает.
— Может, энграмму на вызов ему почитать? — вроде даже серьёзно предложила Симсана.
— Он анваалист, ещё разозлится, — засмеялась Миресли. — Да мы обе в энграммах никакие.
Но всё-таки он показался и без всяких энграммных фокусов. Нергим-Синай шёл триумфально, гордо и неспешно, как настоящий судья; держал в руке писчие принадлежности, в другой — то ли книгу, то ли что. Сел, сдёрнул ткань со стола (тут оказались ещё книги, ещё писчие принадлежности, всякие бумажки, три гирьки и бюст нынешнего Императора Акаша Второго). Посмотрел на обоих Ашаи, вздохнул, развёл руками, улыбнулся:
— Полагаю, хорошего дня, добрые Сунги.
— Сильного дня, сир Нергим. Спасибо за то, что мы здесь, — Миресли говорила очень кротко и плавно, Симсана аж пошевелила ушами; она такого тона, считай, вроде никогда от наставницы не слыхала.
— Сир Нергим… — отозвалась Симсана. — Сир Нергим, мне честь познакомиться с отцом Арада.
Он глубоко кивнул, но ничего на это не ответил.
— Полагаю, вы понимаете, почему я не принимаю дома, — небрежно показал он назад. — Доктрина. Стол в саду, стало быть, это компромисс между невозможностью принять вас дома, и вашей просьбой не принимать в служебном месте, в служебное время.
— Это очень эстетский компромисс, — сказала Миресли, и Симсана поглядела на неё.
— Хорошо, — он крутил графисом, и рассматривал обоих, поочерёдно. — Но я всё равно удивлён вашему визиту. И я всё равно остаюсь Имперским судьёй. Всегда. И везде. Даже когда сплю.
— Нам и нужны качества Имперского судьи для нашего дела, — это Миресли.
Все её жесты были невероятно самочьи, почтительны, покорны.
— Хорошо… — выдохнул с рыком Нергим. — Воспринимайте это, как выездное заседание, — улыбнулся он. — Полагаю, вводная часть закончена. Итак, диспозиция: сын попросил встретиться с вами. Уверен, вам стоило некоторых усилий, чтобы убедить его, и отмечу — вы достигли успеха. На этом, я полагаю, его роль можно считать законченной, во всех смыслах. Я думаю, мы все это хорошо понимаем, — постучал он перстнем о стол. — Итак, я здесь, я готов выслушать.
Миресли поглядела на ученицу, но Нергим вдруг добавил:
— Обещаю быть непредвзятым, справедливым, даже понимающим, — фундаментально, словно вбивая столбы, произнёс он.
— Ценим, сир Нергим.
Симсана набрала воздуха, как тут Нергим снова:
— Доктрина, и вы это знаете, предписывает мне быть нейтральным. Но также предписывает уважительное отношение к вере Ваала, которой следуют… аааа… девяносто шесть из ста Сунгов, а остальные пользуются той или иной формой вольности. И — конечно же — уважительное отношение к жрицам этой веры.
— Мы понимаем, сир Нергим, — кивнула Миресли. — Мы благодарны. Мы покорны Доктрине.
— Хорошо… Да, вот что, важное: как вы предпочитаете, чтобы я обращался к вам? — и указал сперва на Миресли.
— Ваалу-Миресли.
Симсана проиграла битву со сонливостью и сладко, длинно зевнула, тщетно пытаясь это укрыть.
— А предобращение?
— Любое. Можно и без него.
Показал на Симсану, графисом, что облизывалась после своего сонного преступления.
— Ваалу-Симсана, — ответила она, волнуясь.
— Предобращение?
— Не надо.
Всё это Нергим зачем-то записал, или не это. Непонятно. Что-то он, в общем, записал.
— Хорошо… Предварительно известно, что дело по Родовому Закону, и что оно неким образом касается Ваалу-Симсаны. Прошу, — пригласил он к речи Миресли, но та снова поглядела на Симсану, и та неуверенно начала:
— Три года назад мы с наставницей шли из дисциплария Криммау-Аммау, и по дороге я потеряла родометрику. С тех пор у меня нету родометрики, и чтобы пройти Совершеннолетие, — пригладила Симсана уши (столь родной Араду жест), — мне нужна новая, — и замолчала, посмотрев долу.
— Так, — выждал Нергим. Он был явно удивлён. — Это всё?
— Да, — ответила Ваалу-Миресли.
— Хорошо, — обескураженно сказал Нергим, записав что-то в своём пресловутом, известном всей семье, очень тайном блокноте. — Предполагаю, создавшаяся канва нашего полилога предполагает мой детальный расспрос, потому что деталей, обстоятельств и фактов явно недостаточно.
— Любые вопросы — мы ответим. Но дело так-то простое, — сказала Миресли.
— Хорошо… — снова что-то записал Нергим. — Каковы были обстоятельства утраты метрики?
— Мы шли через речку, по мосту. Там тонул львёнок, — показала Симсана вниз-вниз, словно толкала кого-то под воду, — ну вроде тонул, я побежала его вытаскивать. С меня слетел туб, в нём находилась метрика, а я не заметила. Туб уплыл по течению… Найти не смогли.
— Понятно. Родометрика случайно утратилась. Почему вы ждали три года? Сколько сейчас Ваалу-Симсане лет?
— Пятнадцать, — ответила за неё Миресли. — Да скоро шестнадцать. Мы постоянно были заняты, очень много дел. Кроме того, есть одна особенность, что не позволяла нам ничего сделать, — сцепила она пальцы на груди, и Симсана видела, как она выискивает его взгляд. — Поэтому мы и не пошли в Обитель Правосудия, а пришли посоветоваться к сиру. Мы не смогли найти трёх свидетелей её родового происхождения.
— А скольких смогли?
— Не смогли, — показала Миресли жестом. Кружок. Ноль.
— Родственники? Кто-нибудь? — подался вперёд Нергим, глядя на Симсану.
— Симсана — полная сирота, — говорила Миресли. — И в живых нету никого из её рода, и я не смогла найти никого из родственников, кроме вроде как одной нишани в Сунгкомнаасе. Но та, кажется, умерла. Родилась она в тобрианском посёлке Далегоры, где её родители оказались проездом. Возможно, там есть какая-то запись о её рождении, но очень вряд ли, и это далёкая дорога…
— Мне жаль. Что с родителями?
— Убиты разбойниками, — резко и драматично сказала Миресли.
— Жаль. Родовая книга, родометрики родителей?
— Нет.
Нергим записывал всё, долго.
— Хорошо… Мне нужны подробности о гибели родителей: когда, где, почему. И ещё: кто воспитывал Симсану?
— Они так необходимы? — попросилась Миресли, поглядев на Симсану. Та сидела, опустив уши, подперев ладонью скулу. Глядела на траву. Трогала себе платье.
— К сожалению, да, если вы хотите продвинуть это дело.
— Её родители, они… они… погибли, когда ехали по дороге в Тобриане. Бандиты! И там… и там… ой, не могу… — закрылась Миресли рукой, облокотившись о кресло. — Взять Симсану оказалось некому, она попала в приют, а оттуда её забрала… ой, не могу…
Симсана смотрела на наставницу, а потом резко подалась ближе, сложила руки на столе и посмотрела отцу Арада в глаза:
— Сир Нергим, история такова: мои родители, мама — Саяна, папа —Амон. Моя мама — найсаграя, папа — тобрианец. Они были торговцами, переезжали с места на место…
Миресли смотрела на неё из-под пальцев, потом на Нергима, потом на неё, потом снова на Нергима, затем чихнула.
— Ехали в караване, с ними была я, ещё маленькая, — продолжала Симсана. — Мне был год. Их ночью встретили бандиты, и убили всех. Я выжила. Затем меня подобрала Легата, или стражи, не знаю точно. Они забрали меня и мою родометрику. Внизу, моя родометрика, она была такая… тёмное пятно на ней. Это — кровь матери, метрику забрали с её тела. Потом меня отдали в…
— Ваал мой, Симсана, я не могу этого слушать! — пустилась в рыдания Ваалу-Миресли, слёзы покатились ручьями. — Дитя моё! Ваал, дай мне сил!
— Мне жаль. Ваалу-Миресли, сейчас принесут пить, — и Нергим высоко поднял руку, не обернувшись. — Ваалу-Симсана пусть найдёт в себе силы продолжить. Возможно, позволишь обращаться на «ты»?
— Да, сир Нергим… — Симсана держалась и не плакала, смотрела только на отца Арада. — Меня отдали в Альмсанский приют. Там меня нашла наставница Миресли, и она отдала меня одной добрейшей хаману, кормилице Ланри. Затем, когда мне исполнилось семь, наставница забрала меня, потому что ощутила ко мне хламай, и провела со мной Вступление на путь. Это значит, что она увидела, что я могу стать Ашаи-Ки…
— Не беспокойся, я понимаю значение слова «хламай» и словосочетания «Вступление на путь», — мягко сказал Нергим. — Давай сосредоточимся на твоём родопроисхождении. За все эти годы ни один родственник не нашёлся?
— Нет, — ответила Симсана.
— Хм… Вы бывали в тобрианском посёлке, где ты родилась?
— Я была, — ответила Миресли. — До того, как метрика потерялась.
— Зачем? — мгновенно спросил Нергим.
— Хотела найти родственников, — сказала очевидность Миресли, утирая слёзы, утирая мокрый нос, очень жалобное зрелище, — но выяснилось, что родители были там проездом. Её мать родила — и поехали, считай, сразу дальше. Какая жестокая жизнь… — дрожал её голос. — Видит ли сир Нергим, львице нельзя путешествовать сразу после разрешения, и вообще нельзя, очень вредно, очень, мучения…
— Грустно, Ваалу-Миресли. Принеси воды, Седеси, — это пришла служанка. — И разбавь мне ещё хустрианского вина. Итак: значит твои родители ехали караваном в Тобриане, верно?
— Да, — ответила Симсана.
— Они были торговцы?
— Наверное, — повела ушами Симсана.
— Почему ты ехала с ними?
— Не знаю. Переезжали, наверное.
— Переезжали, скорее всего, у них там было всякое добро, нехитрое. Мне так рассказывали, — вставила Миресли, вся разрёванная.
— Хорошо. Если они переезжали, то должны были везти и Родовую Книгу, и все свои бумаги. В том числе — свои родометрики. Их нет? — смотрел он то на одну, то на вторую.
— Нет, не оказалось. Только её метрика. Не взяли, наверное, — ответила за Симсану наставница.
— Если караван действительно обнаружила Легата или — тем более — стражи, то они должны были обнаружить бумаги, разбирая ценности.
— Забыли, это ж рубаки, что им до бумаг, — махнула Миресли.
— Нет, — покачал головой Нергим, — есть циркуляры, и для Легаты, и для всех стражей: бумаги сохранять, отдавать командирам. Странно, что Альмсанский приют — кстати, известный приют, под опекой Приближённых сестёр — не попытался достать эти бумаги, — похлопал себя по загривку. Непростое дело. Непростое.
Ваалу-Миресли глубоко вздохнула, и развела руками:
— Нашли её родометрику. На том и успокоились.
— Хорошо. Ваалу-Симсана, ам… когда тебе исполнилось семь, то вы ещё и переехали сюда?
— Где-то так, семь-восемь, — снова ответила за неё наставница.
— До вас там жила другая Ашаи-Китрах…
— Да, Ваалу-Яная, по возрасту она прошла Возвышение, решила уехать к дочери на старость, и недавно сгорела на тофете, Ваал укажет ей Нахейм, — последнее в унисон сказали наставница и ученица, их уши поникли.
Уши у Нергима не поникли.
— Вы получили дом через Палату? — поинтересовался, деловито.
Миресли торопливо ответила:
— Нет, через сестринство. Меня навернули на служение в Галлене мастерицей жизни, сказали, тут есть нужда.
— Почему есть нужда? — снова, так же деловито, поинтересовался Нергим.
— В мастерицах жизни всюду есть нужда, даже в Марне, Кафне. Наверное, только возле Сидны и Сармане их в достатке.
— Повитух мало? — кажется, Нергиму было смешно, но он приглушал эмоцию.
— Повитухи есть, — сощурилась Ваалу-Миресли, — мастериц мало.
— Резать детей некому? — ещё веселее спросил Нергим.
Установилась тишина.
— Мы их не режем, — наконец, ответила Ваалу-Миресли.
— А что делаете? Как это происходит? Душите?
— Мне невольно об этом говорить, — отрезала наставница Ашаи-Китрах.
— Ваалу-Симсана, может, ты скажешь?
— До Совершеннолетия и моих собственных родов мне запрещено об этом знать, — отрезала ученица Ашаи-Китрах.
— Но ты ведь знаешь, — блаженно протянул Нергим, улыбаясь, — не вижу удивления. Как там Герод писал: «Приветственницы жизни, оглашательницы смерти. Кровь на их руках, кровь на их голове, кровь на их рту, мастерицы дочерей Сунгов, служанки Ваала, повитухи Ахлии». Хорошо, вернёмся к рассматриваемому делу. Итак.
Нергим-Синай поорудовал на столе и вынул из-под груды книг сложенную карту Империи, очень недурную качеством, а то всякие бывают.
— Хорошо, — развернул он карту во весь стол. — Вот Альмсан. Значит, в нём Альмсанский приют. Значит, возле него, ну льенов так двадцать-тридцать — всё и случилось. Разумное предположение.
— Я этого не знаю, сир Нергим. Симсана могла ходить из рук в руки, и так мне поведали в Приюте. Её туда принесла какая-то хаману, имени уже не помню.
— Принесла вместе с метрикой и историей о караване? — откинулся Нергим, снова взяв графис в руки.
— Да, но историю потом подтвердили ещё и стражи, как-то так. В общем, она не сама пришла, с нею ещё были служивые. Но львица в приюте, что принимала Симсану, не умела отличить стражей от воинов Легаты.
— Тогда разумность предположения, что всё случилось возле Альмсана, вполне имеет место быть. Дали дитя первой попавшейся львице, ну не львам же её нести, пришли и сдали в ближайший приют. Случись всё в Андарии — попала бы в семью, та львица забрала бы себе. Но Тобриан — не Андария. Караван! Слушайте, там проходит известный торговый путь, вот он. Вот Альмсан, на границе с Яамри. Вот… А возле него, и прямо по Альмсану, идёт Мстваашский тракт. И Альмсан как раз на развилке: одна дорога дальше идёт через Хустру в Андарию, вторая ведёт в Марну. Там и бандиты, и всё, что хочешь.
Симсана невольно приблизилась к карте. Ей стало любопытно: что, где и как с нею случилось. Отец Арада умен. Надо послушать.
Нергим вертел графис. Думал, что-то тыкал по карте, водил по ней пальцем, сам себе болтал под нос не разбери что. Чесал гриву, дёргал на ней стяжки, чесал ухо, чесал щёку, тихо угукал. Кусал губу, нижнюю, верхнюю.
Записал.
— Значит, никаких родственников так и не нашлось? Что с той нишани в Сунгкомнаасе?
Ваалу-Миресли ответила не сразу. Симсана смотрела на неё: почему это наставница молчит? Та сидела. Облизалась. Поглядела в сторону. У неё блуждал взгляд, она думала. Наконец:
— Да это оказался ложный след. Я уже думала… Но не хотела расстраивать Симсану, сказала ей: «Кажется, мы твою праматерь нашли». А потом поняла, что всё — не то. Дура я. Я очень большая дура, Нергим. Я ужасная дура.
— Хорошо, — согласился со всем Нергим. — С родометрики, наверное, никогда не снимался текст, не делалась копия. Хотя стойте, — Нергим вдруг поднял обе ладони, — её должны были переписать в Криммау-Аммау, куда Симсана пыталась поступить, и не поступила.
— Не поступить, а войти. В дисципларий входят. Сир Нергим, вот, я сняла копию в своё время, даже две, — Миресли вытянула две большие бумаги, — я всё переписала и всё сохранила, как там, всё дотошно, вот, вот, вот.
— Оооо, — обрадовался отец Арада, — это хорошо, дайте-ка сюда. Кстати, Ваалу-Симсана, ты почему не пост… не вошла в Криммау-Аммау?
— Я не знаю, можно ли об этом говорить, сир Арад. Ой, сир Нергим, прошу прощения, — Симсана закрыла рот ладошкой, а потом — так невпопад — прыснула от смеха.
— Можно, — разрешила наставница.
— Можно, — подтвердил Нергим-Синай.
— Можно, — ещё раз добавила наставница, — потому что там не говорят, почему не приняли. Она не знает.
— Забавно, — с усмешкой покачал головой Нергим. — Итак, родометрика.
Родовое свидетельство Сунги
Симсана, из рода Вирд, дочь Амона и Саяны, рождённая утром 20 дня 2-й Луны Вод 791 года Э. И., в посёлке Маарсаль, земли города Ааграу провинции Тобриан, принимавшая — львица веды Бахди, из посёлка Далегоры:
рождённая здоровой и без известных трудностей, нареченная именем по согласию родителей;
признанная отцом своего рода, признанная матерью своей крови;
происхождения ясного и бесспорного;
без врождённых увечий и уродств.
Родословная по известию родителей, по Родословной Книге, подтверждённая двумя свидетелями: отец Амон, принятый Сунг, Тобриан, чина не имеющий, по делу — торговец, возрастом в 25 лет, домом не владеющий, мать Саяна, истинная Сунга, Найсагри, чина не имеющая, по делу — торговка, возрастом в 20 лет, праотец по отцу — не оглашён, праотец по матери — не оглашён, нишани по отцу — не оглашена, нишани по матери — Хельза, из рода Норой, найсагрийка. Вывод по родословной:
Истинная Сунга Прайда Найсагри
Определённое денежное достоинство рода — нижнее.
Родометрика издана 27 дня 1-й Луны Вод 791 года Э. И. Родометрика соответствует Родовому Закону Империи Сунгов и Уложению о Метриках Прайда Тобриан. Запись в Родословной Книге рода Вирд совершена.
Именем Императора Тисса-Аррдана Первого,
для будущего потомков,
во Славу Сунгов
ярл посёлка Маарсаль,
Худ-Рренай, из рода Маар
— Угум. Вот какую мне предполагается выдать тебе метрику, Ваалу-Симсана. Угум. Значит, Родокнига была, но пропала. Родилась ты в Далегорах, по всему, а метрику дали в Маарсале. Бывает, бывает, — кивнул Нергим. — Так что, Ваалу-Миресли была в Маарсале?
— Была. И в Далегоры ездила.
— И что?
— В Далегорах эта повитуха умерла, а в Маарсале, — наставница пожала плечами, — я не знаю. Как я рассказывала: тогда ещё метрика не пропала, когда я туда приехала, я родственников искала.
— Ну надо было ещё раз поехать, — пожал плечами Нергим.
— Очень трудно, сир Нергим, — прижала уши Миресли. — Это далёкая дорога.
— Понимаю. Понятно. Но есть детали… нюансы… надо бы их выяснить, надо бы во всём разобраться, по справедливости…
— Симсан, — дотронулась к ученице наставница, глядя на Нергима, — оставь нас на мгновение.
Ученица поднялась, совершила отцу Арада книксен, и пошла себе гулять по саду, на почтительное расстояние. Ваалу-Миресли терпеливо ждала, пока та отойдёт подальше.
— Давай на «ты»? — предложила мастерица жизни.
— Давай, — легко согласился Нергим.
— Скажи, чего хочешь.
Нергим думал, глядя на неё и постукивая графисом о стол.
— Вижу, тебе не составило труда подложить её под моего сына. А ей не составило труда лежать.
— Нергим, они подростки: просто познакомились и просто играли.
— Брось меня за дурака держать! — зло и радостно сказал Нергим. — Даже не думай. И не испытывай свои эти штуки. Не смотри так. Я этого не куплю, — и поглядел в сад, дабы её взгляд не сыграл шуток.
— Так что ты хочешь?
— Всех бы вас, сеструшек, взять и разоблачить, в один день. Мечтаю об этом дне. Ничего, он ещё настанет.
— Непременно настанет, Нергим, — полностью согласилась Ваалу-Миресли. — Я могу тебе устроить дисциплару из Криммау, которая знает своё дело. Не пожалеешь, ещё никто не жаловался. Разоблачишь, как надо.
Нергим посмеялся, но хорошее ухо могло уловить натянутость смеха.
— Шлюха не даст любви. У меня с женой всё отлично.
— Она будет лучше, чем шлюха, она тебя полюбит на день. Поверь. И с женой станет всё ещё лучше.
Он чуть подумал. Покосился на неё, потом снова в сад поглядел, небо, куда-то туда, не на неё, кабы чего не вышло.
— Как же ты это устроишь?
— У меня там связи. Всё красиво, и никаких проблем не будет, ни с кем, даже с женой, даже если узнает.
— Откуда у тебя там связи? — скептично спросил он.
— Я была дисципларой в Криммау, сама служила сестринству куртизанкой, так мне определили.
— Вот так история! — очень оживился Нергим. — А теперь ты мастерица жизни. Сначала шлюха, потом — повитуха. Радикальная карьера. Это так у вас делается?
— Нет, — спокойно ответила Миресли, — в двадцать я уехала из Криммау-Аммау в Сидну, и стала учиться там делу жизни.
— Это как, что за чушь. Ты что, в двух дисциплариях училась?
— Да.
— Я думал, это у Симсаны проблемы с прошлым, а у тебя, вижу, тоже. Этого ведь не может быть, невозможно! — уверенно сказал Нергим. — Ты думаешь что, я ничего об Ашаи не знаю?
— Я — редкое исключение. Так получилось.
— Ложь, не может быть, — впал он в раздражение. Показал на неё пальцем: — Не обманешь.
— Нет, не лгу. Вот, смотри, это стамп и сирна, они криммайские. Вот амулет, он сидновский. Если умеешь, можешь провести Церемонию Признания, — бросила она ему всё на стол.
— Ладно, ладно, не бросай тут свои цацки. Ну, и когда ты мне всё предоставишь?
Миресли так и сделала — всё забрала.
— Пару лун точно займёт. Полгода.
— Это смешно. Полгода ждать на шлюху.
— Ну давай с деньгами договоримся.
— Да мне хватает, — соврал Нергим.
— Давай с деньгами, и меня задушишь. Хочешь меня отыметь, как суку? Знаешь, яровыеб. Ты же меня ненавидишь, самое то, тебе понравится. Что может быть лучше, чем изнасиловать дочь врага.
— Какая из тебя дочь, скорее, праматушка. Ты старая, — неуверенно сказал он.
— Да будет тебе, разденешь — посмотришь.
Нергим подумал. Рассмеялся.
— Я же говорю — шлюхи шлюхами.
— Ладно, — не обиделась Миресли. — Тебе ведь ещё две мастерицы жизни здесь, в Галлене, будут вечно должны. Этого ты не оценишь, но львицы твоего рода найдут это полезным.
— Слушай, не проще ли поехать туда, в Маарсаль, и найти там запись в реестре метрик?
— Это далеко, я ведь не могу, Нергим. Ну я тебя прошу. Ну я тебя очень прошу. Сделай это, буду тебе вечно должна.
— Та всё ты можешь. Не хочешь просто. Проще, как говорится, хвост поднять, чем дело сделать. Самки! — засмеялся он.
— Ну будет тебе, Нергим. Ну ты нас ненавидишь, я понимаю, ну дело у тебя такое, и умён ты слишком. Давай уже определимся со всем, ну же.
Симсана трогала ветку дерева, не удержала, и та хлестнула её по мордашке.
— Она — хорошее дитя. Правда. Ну помоги ей, Нергим, очень прошу. Это же подружка твоего сына, — просилась Миресли.
— Слушай… — задумался Нергим, и впервые внимательно поглядел на Миресли, а потом — на Симсану. — Ты — это такое. А вот она… А что насчёт неё?
— Что насчёт неё? — взмахнула рукой Миресли, не понимая.
— Насчёт неё. Ты её научила под львов ложиться, видать.
Взгляд Миресли стал холоден; Нергим очутился среди снегов и севера.
— К чему ты ведёшь? — страшно спросила она.
— Да к тому, что она… развратная! — впал в яростную панику Нергим, но говорил он тихо. — Вот как ты её воспитала! — потом встал, стукнул стулом о землю, сел обратно. — Никакая она ему не подружка. Она никогда не должна к нему подходить! Как и ты. Никогда.
— Хорошо. Нет проблем, — обычным голосом молвила Миресли. — К твоим сыновьям ни я, ни она не подойдут, сами не заговорят, ничего не будет, совершенно ничего. Стенка. Нет проблем.
— Хоть что-то толковое из всего этого разговора, — хмыкнул Нергим, утирая нос. Нервно вздохнул.
Успокоился.
— Хорошо. Давай ещё детали кой-какие довыясняем. А там посмотрим, как договоримся. Но мне нужно поговорить с ней, наедине.
— Что ты ей хочешь сказать? — снова лёд в голосе Миресли.
— Буду расспрашивать о прошлом, — постучал Нергим по столу.
— Зачем? Да всё уже рассказали.
— Послушай, мне надо будет заполнять бумаги, я же вам новую метрику буду делать. Мне надо будет придумать вам трёх свидетелей, да. Или даже всё сделать без них, но на это нужны очень веские причины, море писанины. Я должен с ней поговорить, это безусловно.
— А если просто посижу рядом, и не буду вмешиваться? Буду молчать. Мммм? Она ведь всё равно мне потом расскажет.
— Договорились.
Нергим помахал Симсане:
— Ваалу-Симсана! Можно твоё внимание?
Та оставила в покое ветку вишни и уселась снова; что-то она себе надумала, ибо слегка улыбалась, и вообще внешне пребывала в хорошем духе.
— Хочешь есть, пить? — мягко спросил её Нергим. Миресли чуть сощурилась, погладила себе запястье.
— Я попила воды, сир Нергим. Спасибо.
— Может, есть что такое, что не рассказала? Постеснялась рассказать?
— Мне нечего добавить. Не думаю, что моя жизнь у кормилицы, а потом у наставницы, представляет тут интерес.
Нергим кивал, да-да, да-да.
— Ты что-то помнишь? Маму, отца? Приют?
— Мне кажется, что немножко помню приют. Я помню, что было страшно, одиноко, и всё серое.
— Да? Что именно серое?
— Всё.
— Почему тебя забрала наставница из приюта? — с большим интересом спросил Нергим. — У неё ведь были свои дети, верно?
Симсана пожала плечами и посмотрела на Миресли, а та — на неё.
— Наверное, потому что она добрая.
— Она ведь тогда не могла знать, что из тебя выйдет Ашаи. Ваалу-Миресли?
— Нет. Нет, не могла, — ответила та, продолжая смотреть на ученицу. — Я её увидела и забрала, — развела руками Миресли, а потом будто сдалась, отвернулась и схватилась ладонями за глаза, словно в большом горе, пытаясь сдержать всё в себе.
Симсана глубоко, судорожно вздохнула, придвинула стул к ней и обняла.
— Там где львицы, там и эмоции, — посмеялся Нергим, и начал просматривать свои записи, очень внимательно, что-то подчёркивая, что-то добавляя. — И никого из родни ты никогда не видела? — очень внезапно спросил, в процессе.
Симсана отрицательно покачала головой.
— Пусть наставница… ну… дай ей… ну… придвинься ко мне, ближе. Вот так. Ещё. Вот тут, прям возле меня поставь стул… Ты можешь закатать рукава и показать руки? Чем выше, тем лучше, — просил Нергим.
Сидя перед ним, Симсана закатала рукав левой руки аж до плеча, Нергим очень осторожно подержал её ладонь, повертел. Оставил в покое.
— Зачем? — спросила она, опустив рукав.
— Смотрел твой окрас, шерсть, — с улыбкой сказал он.
— Думаю, серость от папы взяла.
— Да-да, хорошо. Вот наши обстоятельства не позволяют рассмотреть, но ты худенькая? — тихо спросил Нергим.
— Да, — почти шёпотом ответила Симсана.
— Лапы длинные? — улыбался Нергим.
— Да, — чуть помедлила Симсана.
— Полоски есть у основания хвоста, такие, знаешь, чёрненькие, поперёк?
— Нет, — удивилась Симсана.
— Пятна? — улыбался Нергим.
— В детстве. Теперь нет, — подумала Симсана.
— Полоска чёрная по спине идёт?
— Да, есть.
— Холодно тебе бывает, под толстым одеялом спишь? — обычным голосом спросил он, роясь среди книг на столе. — Где он, где этот…
— Да, — даже смешливо ответила Симсана, посмотрев на наставницу, у которой уж кончилась слабость чувств, и она утиралась обычной белой тканью, что везде и всегда таскают с собою мастерицы жизни. — Вон в мастерине, в этом платье, вот сейчас — наставнице жарко, а мне — хорошо. Мерзлюка я, сир Нергим. А почему сир спрашивает такие вопросы?
— Да так, — закивал он головой, как игрушечный. — Спросил, просто спросил, — подмигнул ей. — Вернись к наставнице, ей будет скучно без тебя.
Симсана взяла своё кресло и с некоторым усилием вернула его обратно, возле наставницы.
— Что ты можешь рассказать о ваших отношениях с Арадом? — спросил Нергим, записывая, очень служивым тоном.
— Они есть, — немного сжалась Симсана, насторожившись. Ответила не сразу.
— Ты знаешь, что такое Доктрина Просвещённой Вольности? — не смотрел на неё, писал.
— В общем, да, — посмотрела на наставницу.
Та смотрела на Нергима, без эмоций, отрешённо.
— Ты знала, что тебе не одобряется из-за этого вступать в отношения с моим сыном? Тебе наставница говорила это?
Было тихо, спокойно, тишина, в Галлене не шумели, и даже птицы пели негромко.
— Да, — пригладила Симсана уши, посмотрев вниз.
— Более того, он будет судьёй. Значит, тоже возьмёт Доктрину. И ты всё это знала. Как всегда, самки думают только о себе: о том, как получить метрику, деньги, внимание, или там новое платье. Солипсизм… Солипсизм, моя дорогая. А у вас, Ашаи-Китрах, он в квадрате. Даже в кубе.
Симсана пожала плечами. Солипсизм. Какой ещё солипсизм. Какие квадраты.
— Он лев, он решил, что хочет, — вдруг сказала она.
— Что? — очень удивился Нергим.
— Он лев. Он так решил. Захотел со мной быть — и был.
— Значит, во всём виноват он?
— Он ни в чём не виноват, — решительно молвила она.
— Конечно, моя дорогая. Что может быть проще, чем заманить юнца его возраста, взмахнув хвостом.
— А я его люблю, — ещё решительнее, даже злее сказала она.
Но Нергим не оценил. Он рассмеялся.
— Ой, ладно… Дела. Времена и нравы! Подождите, я вернусь.
И ушёл, в хорошем настроении, к дому.
— Что он делает? — сощурилась Симсана, глядя ему вослед.
— Набивает цену, — Ваалу-Миресли делала то же самое.
Милосердные облака, наконец, прикрыли капризное, назойливое тепло солнца Поры Вод.
— Наставница, нам надо отсюда уходить, — сказала Симсана, очень значительно, обречённо. — Он мне не нравится.
— Не надо, — решительно ответила Миресли, уверенная, как знамя победы. — Дожмём. Дай ему поиздеваться, он всю жизнь этого хотел.
Симсана презрительно выдохнула, фыркнула, обнажив зубы.
— И он не отец Араду.
— Когда это ты эмпатию успела развить? — веселовато удивилась Миресли; вся оживившись в мордашке и приподняв брови, глядела на стол; столь значительный факт, столь ужасное обвинение, кажется, вообще не подействовали на неё, а интересным оказался лишь вырвавшийся, как рассветный луч, дар духа ученицы.
— Я вот теперь поняла, — равнодушно отмахнулась Симсана, приглушив, выбросив тему, даже не интересуясь.
— Не вздумай Араду это сказать, — подсуетилась Миресли, аккуратно и осторожно роясь у Нергима на столе, пытаясь что-то там выискать. — Или ему. Поняла? Это запрещено, поняла? Никогда, ты обязана с этим умереть. Это запрещено Кодексом и аамсуной.
— Да, наставница. Умереть, — безжалостно удушила себя жестом Симсана.
— Славно. Будь хорошей. Потерпи.
Помолчали. Симсана почему-то засмеялась. А за ней — Миресли.
— А что, наставница, я верно поняла?
— Так, а ну хватит проказничать! — Миресли шлёпнула себя по колену, и хозяйски поправила позитуру Симсаны, запретив той сутулиться. — Если ты не любишь сира Нергима, это не значит, что надо ему отцовство тут отменять. Тихо, — навострились ей уши, — вот он вышел. Ничего ты не поняла! А если поняла, то забыла. Но ты не поняла. Так, всё, всё. Сейчас… Если мы его не уговорим, то и ладно, что поделать, — её голос всё тишал, и тишал. — Будем искать иные пути. Устроил тут комедию, скучно ему жить.
Сир Нергим не вернулся с пустыми руками. Он снова принёс книги (ещё четыре, словно было мало), а ещё очень странную штуковину, в которой Симсана отдалённо узнала циркуль, только очень большой, и с какими-то очень кривыми, дугообразными ножками. Такой же — вспомнила — видала в Криммау-Аммау, таким её измеряла одна сестрина, и она помнила, что почему-то было щекотно.
— Ну, — суетился он, раскладывая книжки по столу, — ещё чуть, и мы определимся с нашим делом. Ещё чуть. Рассмотрим всё справедливо… честно… и закончим… — усаживался он. — Ваалу-Симсана, можно тебя снова попросить, подойди, пожалуйста.
Она так и сделала, и встала перед ним, ровно, как полагается; он тоже встал, и очень аккуратно измерил ей ширину переносицы.
— Сир Нергим, зачем её мерять-то?
— Ваалу-Миресли, — даже извиняясь, ответил отец Арада, пытаясь совладать с выскальзывающим инструментом, — так в дело же надо будет записать хоть что-то. Свидетелей-то нет.
— Да не чистая она найсагрийка, само собой понятно.
— Само собой… — теперь в ход пошла ширина носа, высота, подбородок. — Так, так, дай мы это… запишем… аксиально. Ага.
— Меня такой штукой в Криммау щекотали, — пошутила Симсана.
— Что говорили?
— Да ничего, — пожала она плечами, посмотрев вверх. Потом на наставницу.
Теперь пришла очередь ширины меж ушей, потом меж висков, ещё, и ещё. Всё измерял и всё записывал Нергим-Синай, потом сел что-то считать, жестом пригласив Симсану сесть.
— Двадцать три разделить на восемнадцать. Эхехе, — почесал он голову.
— Да один и одна треть где-то, сир Нергим.
— Где-то так, — согласился он. — Но точнее бы… Ладно, — очень радостно посмотрел он на обоих. — Симсана, ещё один вопрос, и мы на сегодня закончим с расспросами, перейдём к решению дела.
— Хорошо, сир Нергим, — согласилась Симсана.
Ваалу-Миресли смотрела на него последние несколько мгновений, и вдруг её исказила то ли гримаса боли, то ли отвращения. Она встала и отошла на пару шажков, держась пальцами за виски. Симсана поглядела, но не удивилась — у наставницы бывали головные боли.
— У тебя хвост, как у ласточки? Кончик надвое?
— Не говори ему! — резко обернулась Ваалу-Миресли, показывая на него.
— Что не говорить? — испугалась Симсана.
— Не говори с ним!
— Можешь мне показать кончик хвоста? — не обращал внимания Нергим.
— А… — совершенно растерялась Симсана.
— Это же неприлично! — вернулась на своё место Миресли, её обвиняющий палец с когтем указывал на Нергима. — О чём ты её просишь? Что это такое?
— Просто кончик хвоста, чисто ради записи, больше ничего, львинометрические данные, — поднял руки отец Арада, но вид у него сиял очень довольный.
— Разговор окончен, мы уходим, — снова встала Миресли, взяв Симсану за руку, как совсем маленькую львёну.
— Ваалу-Миресли, — вкрадчиво, медленно сказал он. — Не надо уходить. Ты это знаешь. Пусть покажет хвост. Иначе смотреть буду уже не я.
— Что происходит?! — потребовала Симсана.
Долгое молчание.
— У сира Нергима, видишь ли, очень странные просьбы — показать хвост. Это, знаешь ли, очень неприличное обращение, — сказала ей Миресли. Но не уходила.
— Так покажешь? — спросил Нергим.
— Нет, — отказалась Симсана.
— А кончик раздваивается? Просто скажи. Не показывай. Чего себя стесняться? Ты что, стесняешься того, что он такой красивой формы?
— Нет.
— Так он раздваивается?
— Да.
И вдруг нагло, резко продемонстрировала ему, достав хвост из-под подола, повернувшись боком.
— И никогда не стеснялась. С таким родилась.
— Тиамат… — обречённо молвила Миресли.
— Спасибо, Ваалу-Симсана. Вот и выяснили.
Нергим начал быстро искать что-то в какой-то толстой книжке. Симсана посмотрела на наставницу — та выглядела воистину растерянной, наверное, впервые в жизни.
— Вот, — начал поворачивать Нергим книгу, но Миресли не дала — быстро прихлопнула её к столу.
— Ну я тебя прошу, не делай этого. Я тебя прошу. Зачем ты это делаешь? Зачем?
— Потому что Родовой Закон. И Радуга Крови.
— Я тебя умоляю. Не делай этого, — просилась Миресли.
— Чего? Что там такое? — пыталась высмотреть Симсана, что там в книжке.
— Я тебя очень прошу. Я тебе всё отдам, — просилась Миресли.
— Я не беру взяток, — зло, превосходно ответил Нергим. — Да ты и не захотела всё отдавать.
Миресли держала книгу.
— Маэматы, — начал отец Арада, глядя на Симсану. — Ты — маэмата. Ты, Симсана, родилась не от Сунгов, а от дхааров Нижнего Мствааша — маэматов. Ты — не Сунга. Ты — дхаари.
Подождал. Пусть подумает.
— Не может быть, — отозвалась Симсана. — У меня ведь есть игнимара. Игнимару могут жечь только Сунги.
— Аргумент дара духа не пройдёт. Видимо, нет. Знаешь ли, в Кодексе написано: каждая Ашаи-Китрах может и должна жечь игнимару. Но отсюда не следует, что каждая, кто может жечь игнимару — Ашаи-Китрах. И Сунга. Это логика. Ты ехала в караване по пути, по которому полно торговцев-маэматов, они едут из Мствааша. На него напали бандиты, а всё почему? Да потому что они по ночам ездят, ибо в гостдворах не спят — дорого, и дхаарам не всюду позволено. Твоя пропавшая метрика была поддельной, о, не волнуйся, это очень обычное дело, поддельные метрики; у поддельщика оказалась плохая фантазия на имя рода. Вирд. Это же выдумать надо: «судьба». Ты маэмата, Симсана, и по… прошу прощения, — Нергим вытащил книгу из-под безвольной руки Миресли, — по всей львинометрии, снятой с тебя, надлежишь к ним идеально.
Показал ей. На развороте слева — зарисована типичная маэмата. На развороте справа — маэмата-дхаари, танцующая с тамбурином. Это их любимый инструмент. Вот, о раздвоенном кончике — тут. Все маленькие самки маэматов прямо после рождения проходят через это — им разрезают кончик хвоста надвое и не дают срастись. Так красивше, они думают. Они называют это — ласточкин хвост.
— Вот такие у нас с тобой дела, Симсана. Сегодня ты о себе кое-что узнала. Это полезно, на самом деле, о себе что-то узнать, — он вдруг быстро взял копию метрики и спрятал у себя меж бумагами. — Ты не Сунга, ну ничего, ты не Ашаи-Китрах, ну тоже ничего. Посмотри на вещи с иной стороны: можно признать себя такой, какая ты есть, по крови, ты хорошо говоришь по-нашему и знаешь все наши устои. Тебе не составит труда выйти замуж и стать принятой Сунгой. Ну.
Миресли уже стояла ровно сзади Нергима. Симсана смотрела то на него, то на неё; она видела, что Миресли держит руку у правого бока, а вот теперь, через миг — уже заносит её.
«Это не выход, это не выход, это смерть, это нельзя, это бессмысленно, нет, нет, Арад, нет!».
— Нет, нет, не надо, Арад же, нет! — бросилась Симсана на Нергима, глядя на наставницу — та оскалилась; она уже замахнулась сирной, чистая ярость, не думая ни о чём, кроме мести.
— Ой, ой, эмоции, всё эти штучки, — благостно смеялся Нергим, отпихиваясь. — Оставим обниматься, дхаарочка, оставим, оставим. Давай, давай, садись обратненько, на хвостик. Давай, слезай с шеи, на меня это не действует, все эти слёзки. Давай-ка лучше подумаем, что со всей этой грязненькой историей делать. Ваалу-Миресли? Где там львица, сзади-то, — обернулся он. — Львица сядет обратно, зачем эти драматические этюды? Прошу садиться. Подумаем.
Симсана вернулась обратно, и села; с сирной в рукаве вернулась и Миресли. Без слов она встала сзади ученицы и поставила ладони на её плечи, незаметно вернув сирну в ножны.
— Сегодня я нарушу закон и поступлю нечисто. Об этом случае мне положено сообщить Палате Дел Ашаи-Китрах и Охранения Веры, ещё и сестринству Галлена сообщить, да и просекутору — тоже. В общем, вся эта рутина, вы поняли. Но вы у меня вызываете истинную жалость. И я этого не сделаю, и забуду о вашей грязной истории, делайте что хотите, — но с одним условием. Никогда. И нигде. Вы больше не подходите. К моим сыновьям. Да, и копия фальшивой метрики останется у меня, на всякий случай, если вы вздумаете нарушить договор. И ещё, бесплатный совет — не пытайтесь подкупить Имперского судью. Или перехитрить.
Симсана тронула наставницу за ладонь.
— Какая жалость. Сделать дхаарку Ашаи-Китрах, — заметил Нергим.
— Она — Сунга. Потому что может жечь игнимару, — спокойно, очень обыденно отозвалась Миресли.
— В вашем выдуманном мире. Да если и может — это не легальный аргумент.
— В Кодексе… — начала Миресли.
— В Кодексе не написано, — перебил Нергим, — что каждая, кто жжёт игнимару — Ашаи-Китрах. Там наоборот: каждая Ашаи-Китрах жжёт игнимару. Это не одно и то же, логика. Увы, Кодекс имеет силу Имперского закона. Пока ещё. Но даже он не на вашей стороне.
— Я никогда не пойду на это, — сказала Симсана.
— На что это ты не пойдёшь? — ухмыльнулся Нергим, словно ждал этой фразы.
— Если Арад подойдёт ко мне, то я обниму его. Я перестану быть Ашаи не тогда, когда вздумал сир, а тогда, когда… скажу ему… не скажу… — она не смогла договорить. Но не плакала. Нет.
— О. Вот как. Тогда представь себе, что с тобою будет. Ещё лучше, представь, что будет с твоей наставницей, если узнают, что она подсунула дхаарку в Ашаи-Китрах. Разоблачение, или даже Изгнание. Дело ваше, вы что так, что так — повитухи. Да и Араду ты не нужна, у него другие есть, у него сейчас, это самое… есть маасси, с которой, может быть, и выйдет родовой союз. Ну, этого тебе не надо. Я вот благородное предложение даю, а ты свинячишь, — резко сказал он. — Подумай не о себе, эгоистка. Подумай о ней, — показал на Миресли. — Так что, ещё хочешь пойти на это?
Симсана не ответила.
— А твоя наставница? Тоже хороша. Ведь нельзя несовершеннолетних Сунгов совращать дхаарками, ну нельзя, ни по Родовому Закону, ни по Радуге Крови, никаких Игр, никаких этих самых… туда-сюда. Теперь мой сын — невольный преступник, спасибо вам обоим.
Хлопнул о стол ребром своего дневника.
— В общем, увижу вас возле сыновей — сразу вспомню вашу историйку, где надо и когда надо. Прошу вне службы больше не беспокоить, никогда. Всё, строгий суд Императорской Обители правосудия Галлена на выездном заседании решил быть, хех, милостив и присудил не подходить, не беспокоить, не охмурять, и не это, и не вот это всё… Все свободны, приятного дня. Ибо так хотят Сунги!
**
Терраса дома Каризиан-Руст, задний двор.
Араду и Ленайне дали сюда сбежать, на этот маленький одинокий островок, и уж полчаса их пока никто деликатно не трогал.
— Это Пора Вод, — убеждала Ленайна, зевая и прикрываясь ладонью. — Сейчас ещё ничего, но к вечеру похолодает. И будет дождь, твоя же матушка говорила. Сильный, говорила, — приглаживала хинастру, поёживалась, хотя ещё вполне тепло. — Сильный.
Арад улыбнулся про себя — найсаграи всегда «матушкой» называют мать мужа. Он развлекался тем, что сидя напротив неё, трогал её когтями лапы внизу: то за её когти, то за низ подола. Ленайна делала вид, что не замечает.
— Не выспалась?
Араду хотелось посадить её на колени, вообще проделать с ней много интересных штук, но событие и всё семейство рядом, увы, делали это затруднительным.
— Выводила полночи, не сходилось.
— Выводила? Денежные итоги, да?
— Да.
— Но сошлись же, правда?
— Сошлись.
— У тебя иначе и быть не могло. Дашь мне когда-нибудь урок счетоводства?
— Дам, если хочешь. Тебя что, это интересует?
— Деньги всегда интересны, во-первых. Но главное: ты будешь сидеть на мне, и твоя левая рука будет вот так, на счетах, — показывал он, как будет, — а вторая будет держать графис, и ты будешь стараться не отвлекаться, и отчаянно пытаться писать цифры, а вот я…
— Перестань, — Ленайна тихо зашипела на него, оглянулась, опасаясь чужих ушей; и снова зевнула, и никак не забыла прикрыться ладонью, а потом облизалась, и это очень понравилось Араду; его пристальный взгляд её смутил, и она заулыбалась, а потом решила заболтать, заплести сеть разговора, увести, чтобы он вдруг не вздумал прямо тут приставать. — Волнуешься?
— Почему?
— Не знаю. Этот судья, наверное, оценивать тебя будет: годишься ли в университет Марны, замолвить ли за тебя словечко, или нет.
— Я гожусь, как никто в Империи, всё пройдёт идеально.
Она ничего не ответила, лишь задумчиво глядела в сад.
Все ждали того самого, очень важного гостя, без которого никто никогда ничего не может начать. Отец Ленайны, внутри дома, рассказывал какие-то неимоверные байки братьям Арада, и они им нравились. Матери и отца не было — они ждали у входа, выглядывали. Буквально. Это важно.
— Если ты годишься, как никто в Империи, то зачем тебе его помощь? — навострились её ушки, интересничала Ленайна.
— Идея помощи — отцовская. Идея матери — письмо, которые доставила ты, за что я тебя ещё не раз поблагодарю, — он ухитрился поймать её ладонь, она попробовала забрать, но так, неохотно. — И не два. И не три. И не четыре, — он загибал ей пальцы, а она с опаской глядела на террасную дверь, чтобы упредить чей-то несвоевременный приход. — И не пять. А по мне: большой судейский чин просто в гости приедет, поросёнка по-галленски попробует. Сунги ведь меритичны, Ваал мой, только мы знаем меритократию, это у варваров не пойми что. Потому я всё равно войду в Марнский университет, потому что я — лучший.
— Предки, — захихикала Ленайна, голос тоньше, чем обычно, — какой ты хвастун. Какая самоуверенность, — посмотрела на него, и снова захихикала, словно стыдно стало ей.
— Я сильный, умный, привлекательный. И всё это открыл я.
— Арад… — закатила она глаза.
— И на самоуверенность нужно решиться.
На ней — то платье, что и в первую их встречу. Вместо серой хинастры, которую подарила Араду, иная — ещё больше, с ещё большей драпировкой; в ней, наверное, можно львёнка приспать, подумал Арад, и вспомнил — так уместно, и так неуместно — о Симсане. Красный огонь. Ваал. Сунги. В её катене он видел красные и чёрно-золотые шнуры; отметил, что непременно надо будет спросить о значении такой катены, но потом, потом, он выберет время.
— Каковы твои намерения насчёт Марны? Каков план? — спросила она, чуть склонив голову.
— Поехать, отучиться, войти в юстицию, потом стать судьёй — после тридцати.
— Кажется, плану не хватает деталей.
— Детали дойдут по ходу дела. Что бы я ни делал, я буду делать это хорошо.
— Хм, — хмыкнула Ленайна, и сложно было сказать, одобряет ли она или держит скептический нейтралитет.
— Смотри. Мне в любом случае туда ехать через, — Арад сощурил глаз, — семь лун, потому что в Марне самый лучший университет в Империи Сунгов, а значит — во всём мире. Если у нас всё сложится за это время, то мы используем возможности твоей праматери, и где-нибудь освоимся. Может, даже сразу сами. Я буду учиться, отращу себе коготь, а Марна будет без ума от такой счетоводицы, как ты. Стать судьёй имеет смысл, я готов. Я дам всему порядок и направление.
— Кажется, ты продумал всё куда дальше, чем я подумала. Получается, в этих планах я даже в Марну с тобой еду.
— Только так, если у нас получится за эти луны. А всё получится — это самая тривиальная часть плана.
Это невозможно было оспорить. Каждое слово Арад высекал на камне, Ленайна не могла ничем это смыть; она так и застыла с поднятой рукой и полуоткрытым ртом.
— Ну чтобы ты не думал, что всё так просто, — сказала Ленайна, поводя плечами, и где-то внизу бился её хвост, — то лапа сегодня у меня совершенно здорова. И сегодня ей ничего не грозит.
— Какая самоуверенность, — не мог не улыбнуться Арад с превосходством самца.
— Даже если невозможное случится, а я так не думаю, — надменненько говорила она, а потом вдруг покатилась голосом вниз, — потому что это не то событие, не тот повод, Арад, я не смогу сегодня остаться на ночь, — перешла она на торопливый, объясняющий шёпот, — меня убьёт моя мать, меня убьёт твоя мать, а потом мой отец, а потом твой отец. Первая серьёзная встреча родами, этот чиновник приедет, целое действо, и я такая в конце — делаю комедию с лапой? Я же сгорю от стыда, Арад.
«Даже слова об этом не говорил», — хотел было сказать он, но внутреннее чувство — где ты спало все эти пятнадцать-шестнадцать лет? — не дало.
— Сначала им придётся убить меня, а это посложней.
— Почему тебя? — навострились её ушки в непонимании (наигранном или действительном — уже не разобраться).
— Если я жив и с тобой, ты — неуязвима. Не страшны ни удары, ни стрелы, ни злая молва, ни напасти, ни дурацкие решения, ни бедность, ни богатство, ни собаки, волки, фирраны, ни варвары и дхаары, ни…
Внушительный список был прерван служанкой Седеси:
— Приехал важный лев, хозяин. Приехал! — она торопливо вбежала,а потом так же торопливо выбежала.
Уютную веранду на двоих пришлось бросить (жаль), и зайти в столовую, ну или атриум, как всегда очень настаивал отец (ну какой это атриум, всегда мысленно смеялся Арад); Арад, кстати, застал вчерашний яростный спор отца и матери: как им делать ужин — по-высокому, скосив под патрициев, возлегать, или по-среднему — за стол? Папа держался за первый вариант, потому что нотабль если и не был патрицием, что маловероятно, то являлся им ровней по достоинству рода. Мать убеждала отца, что они будут выглядеть провинциальными простаками, и принимающая сторона всегда должна придерживаться своего достоинства рода, не пытаясь прыгнуть выше — это очень не одобряется по этикету, она знает, она фансиналльная львица, не забывай. Мать выиграла, как всегда. Да и она права была, так-то. Как всегда.
Предполагалось, что во главе стола будет сидеть нотабль — самое почётное место для гостя, которое вообще можно придумать. Рядом было место для его помощника, о нём прослышали, к нему подготовились. Потом Арад, потом Ленайна (!), потом отец и мать Ленайны. С иной стороны — отец Арада, мать Арада, братья Арада.
Но предположения и планы разрушились, когда в атриум с разбитым видом зашла мать, а за ней — растерянный отец, с глупой улыбкой. У матери на руке висело большое, белейшее полотенце с большой, небрежной кровавой полосой наискось — традиция для встречи важного гостя у истинных Сунгов Средней Империи, как её называют, вроде андарианцев, найсагрийцев, ашнарийцев.
Сир Миран хмыкнул со знающей ухмылкой, и во всеобщей настороженности это оказалось заметно, слышно. Получил локтем под бок от жены.
— Не получилось, ему не вышло, должен ехать, — повторял отец Нергим. — Очень занят.
— Он говорил, что придёт в гости, а тут — видят ли добрые Сунги — срочные дела, — в голосе Эвсуги душился гнев, Арад чуял это. — Даже за ворота не зашёл, — медленно села она на своё место, и посмотрела на хаману Мирну, — не зашёл!
— Най, най, — сочувствовала хаману Мирна маме Арада. — Как же так.
Нергим подошёл к Араду, держался за его стул и приговаривал:
— Мы поговорили. Мы поговорили. Он записал тебя, он записал, написал — Арад, род Каризиан-Руст, — это предназначалось Араду, а заодно стул терпел удары по спинке, — считай, ты уже поступил, всё прошло отлично.
Мать Арада быстро сложила полотенце себе на колени и хлопнула по нему:
— Это оскорбление.
— Перестань! — оскалился на глупую жену Нергим. — Занятость!
— Он руки вытер? — поинтересовался сир Миран.
— Нет.
— Давай его сюда, хаману Эвсуга, за него всё сделаем.
Гостю надо вытереть руки о кровавое полотенце. Традиция.
Мать Арада подошла к отцу Ленайны, и он смотрел на неё, и корчил ей какие-то интересные морды:
— Все мы ждём чуда, а оно — уехало, даже не зашло, — вытирал руки.
— Да, — живо согласилась она.
Отец Арада на ухо убеждал сына и себя, что всё прошло отлично. Его записали. Быть в юстиции, и быть судьёй. Ленайна предупредительно отодвинулась; да и вообще — когда садились, то Арад снова за своё — начал её трогать.
— Итак, чего пропадать месту? — показал сир Миран на почётное место для почётного гостя, в главе стола. — Если никто не возражает, то на нём водрузюсь я. Сир Нергим? Чего тебе, что ты? — это он сказал жене, что приставала с какими-то резонами и объяснениями.
Арад наблюдал за ней, за хаману Мирной. Ну точно Ленайна. Придвинул её обратно, вместе со стулом, подсмотрев эту манеру у отца Ленайны. Та укоризненно посмотрела на него, привстала, тихо заметила:
— Стул сломаешь.
Первой на объявление нового важного гостя ответила мать Арада, всё ещё стоя возле него с полотенцем:
— Конечно, сир Миран, просим. Если такое дело, то теперь сир — самый почётный гость.
Папа Арада, сидя на своём месте и глядя перед собой:
— Да-да, имеет смысл, да-да.
— Первый и единственный, — довольно уселся сир Миран на новом месте, и жестом велел хаману Мирне перемещаться ближе.
— Почему единственный? — поинтересовался Арад, вежливо показав на хаману Мирну (не пальцем, а ладонью, тылом вверх).
— Ну сына же у меня нет, — посмотрел на него Миран.
— Есть получше, есть дочки, — потрогал Арад Ленайну за предплечье, за рукав, за браслет, наглядно показывая сиру Мирану, кто у него (а теперь и у него — тоже) есть.
Тот отмахнулся.
— Получше ему… Дочери, жёны, матери. Где лев, там и его львицы. Да, Арад? — спросил, и не дождался ответа. — И что? Будем поросёнка-то… приговаривать? Меньше столичным, больше нам! — засмеялся.
— Сейчас готов. Сейчас готов, — оживилась Эвсуга, и ушла на кухню — проверить, как там дело у служанок: одна своя и две, взятые в помощь.
Отец Арада развёл руками, словно подводя итог:
— Вот так получилось. Так бывает. Но ничего, Арад, — в десятый раз сказал ему, — с тобой всё улажено.
Придирчиво рассмотрев кувшинчик, Ленайна наливала Араду виносока.
— Это точно, сир Нергим, всё бывает в жизни. Не захотел он к нам, нечего расстраиваться. Сейчас умнём, выпьем, поговорим — и порядок, — говорил сир Миран, словно сам с собой соглашаясь.
— Развернуться на пороге — это очень-очень странно, сир Миран, — не могла успокоиться Эвсуга, только вот входящая обратно в столовую.
— Перестань! — вдруг ощерился на неё Нергим.
— Он должен был остаться у вас? — поинтересовался сир Миран.
Эвсуга со вздохом села:
— Нет. Он к преподобной Ваалу-Сизэ поехал, которая любезно согласилась дать ему приют.
— Откуда ты это знаешь? — сказал отец Арада, словно защищая нотабля.
— Услышала, пока ты с ним любезничал, — Эвсуга потрогала своё ухо.
— Значит, он не в Доктрине, — горестно заключил отец Арада.
— Ва-Сизэ? Аааа, ясно, — махнул рукой Миран, и даже хаману Мирна чему-то понимающе ухмыльнулась. — Где наш поросёночек-то?
Арад посмотрел на Ленайну, чтобы понять, что там такого ясно; та ответила чуть смущённой улыбкой, пожала плечами. Служанки принесли поросёнка, Ленайна оживилась, отвлеклась, и помогла им сделать место на столе.
— Боюсь, что этот… этот план насчёт Марны может нае… неа… не войти в это самое, в жизнь, — вдруг сказал Миран, взяв вилку.
— Почему? — с подозрением спросила Эвсуга.
Арад видел, как сир Миран вздохнул, потёр нос, будто ему задали некий детский вопрос, на которой можно ответить односложно, а можно исписать всю бумагу мира.
— Он туда поехал не просто так.
Но никто ничего не понял, и Миран продолжил:
— Если этот большой, важный судейский чин там вдруг проболтается об Араде, или что-то такое, то Ва-Сизэ намолвит его не принимать Арада в Марне.
— Почему? Зачем? — уже со страхом спросила Эвсуга, пострунившись.
— Из вредности, — резал себе поросёнка Миран, с помощью Ленайны. — Она ненавидит судей в Доктрине. Например, честь Сунгов, сира Нергима.
— Что правда? — угасла Эвсуга, даже уши чуть прижались.
— Снова Ашаи-Китрах, — сжал кулак на столе отец Арада. — Снова от них неприятности.
— Почему он поехал к этой Ашаи, почему не в почётный гостдом, у магистрата же есть такой? — непонимающе посмотрела Эвсуга на мужа.
— Как почему, — чудовищно жевал сир Миран, истинно как фирран. — Известно почему. У нас — родовое собрание, и он бы на нём, так сказать… скучал. А там… Арад, закрой Ленайне уши.
Арад так и сделал.
— А там — оргия.
— Миран, перестань, это ни к чему! — умоляла его Мирна.
Тот пожал плечами.
— Оргия в каком смысле? — с трудом спросил отец Арада.
— Будут нюхать чашку с аррой, опиум, ну и далее, прости Ваал, ниже по списку, да. Ва-Сизэ понимает толк в вечеринках, с этого и живёт.
— Не может быть, он же нотабль, приехал по делам, едет дальше в Муур, осмотр Обителей Правосудия… Ты что-то не то расслышала, — махнул Нергим на жену. Потом вдруг задумался: — Вот так. Где Ашайки, там неприятности и низость. Оргия. Не может быть…
— Ва-Сизэ да, та годна на одно. Но есть и хорошие. Вообще, сир Нергим, зачем страдать от этой Доктрины? В таком захолустье, как у нас, сир не оберётся проблем из-за этой штуки, мелких и больших. Самые глупые неприятности, в неожиданных местах.
«И правда», — подумал Арад.
— Так просто от убеждений не отказываются, просто потому, что будут какие-то, видите ли, «проблемы», — отрезал отец Арада.
Сир Миран шмыгнул носом и крякнул.
— Я лев практичный. С Ашаи проще дружить, чем враждовать. Да и Сунги это же и есть Ваал, как можно Сунга отделить от Ваала, не пойму.
— Это неправда.
— Как же неправда, сир Нергим? Ваал в нас, мы — в Нём. Все с детства знают. Огонёк на ручках у сестрёнок же не просто так, — он подмигнул Араду, тот ухмыльнулся и задумчиво отпил.
— Отделить можно и нужно, — упорствовал отец Арада. — Отсечь предрассудки.
Сир Миран повертел вилкой.
— Да, — сардонически дакнул он. — Но со всем этим веселее жить. Вот Арад скажет, — показал Миран на него, — он с этой, малой мастериной подружился, да?
— Миран! — ужаснулась хаману Мирна.
— Что, весь Галлен об этом знает. Ленюня, Ленюня, не дуйся, он же львина, ему же походить надо, ну, ну… Вот они двое очень хорошие, Ва-Миресли и её эта Ашаюшка, маленькая такая, худенькая, я её однажды за нос поймал, и…
— Ей запрещено к нему подходить! — показал отец на Арада. — Он же сын судьи в Доктрине!
Арад заметил, что папа действительно злится, какой-то бессильной, одинокой злобой. Посмотрел перед собой. Ухмыльнулся.
— Да? — почесал гриву сир Миран. — Прям запрещено? Серьёзно? — развёл руками, и важно добавил: — Они в дом заходят, и львицы сразу — бац! — рожают, прямо в ведро. А на второй день наново готовы львят делать, а? Ну скажи, Мирни, такая молва?
— Ваал, какое ведро, Миран, что ты несёшь, я же тебя просила, я так и знала… — казалось, хаману Мирна сейчас растечётся про креслу от позора.
— Ну из ведра, как из ведра, ну, не злись.
— Запрещено! Я им запретил, запрещено, серьёзно! И они, сир Миран, — распалялся отец Арада, — не такие идеальные, какими могут выдаться. У них есть, есть свои грязные тайны!
— Да у всех есть, — отмахнулся вилкой Миран, и начал резать ухо поросёнку.
Арада пронзило.
— Отец, ты что, с ними уже виделся? — спросил он, повернувшись, выглядывая взгляд отца.
— Да, но это не разговор, потом, — отмахнулся Нергим.
Араду не понравилось, что отец так отмахивался. И вообще, он хотел знать всё сейчас. И вообще.
— И как прошло? Как тот вопрос?
— Потом! — рыкнул Нергим, и все затихли. — Тебе не понравится, если я всё здесь расскажу. Никому не понравится! Понятно?!
— Давайте сменим тему, — отчаянно предложила Эвсуга после неприятной молчанки.
Ленайна поглядела на Арада, в украдку. Глядит перед собой, намёк оскала, стиснутые зубы. Он посмотрел на неё, улыбнулся ей, не выказывая слабости, не выдавая тайн; но она ответила серьёзностью, загладила себе ладонь, уселась поудобнее, вздохнула. Они так и сидели друг возле друга, и глядели прямо, в никуда.
«И всё равно», — подумал Арад, поглядев в белизну потолка, — «я сделал, что мог. Теперь единственное, что осталось: не дать к себе подойти, не дать к себе дотронуться, не пригладить её, не обнять, не поцеловать, ничего не, ничего. Красный огонь Ваала. Забыть».
Выдохнул. Кругом кто-то что-то говорил.
«Неужели всё зря, неужели он им не помог? Ваал мой, какая будет напрасность. Говорила мне, суке, Симсана — не иди с этим к отцу. Не слушать Миресли. Или отец им помог?».
Ленайна наблюдала за ним, уже не очень и украдкой, отчаянно вертя кольцо на пальце. Арад посмотрел на это излияние беспокойства, и вдруг поставил на него руку; всё прекратилось. Обошёл ладонь снизу, сжал её, посмотрел ей в глаза. Она немного помедлила. А потом положила вторую ладонь сверху, на его, поймав в мягкий плен своих рук.
— Что случилось? — тихо задала она сложный вопрос.
— Ты случилась, Лени.
Она не то что бы не поверила. Это прошло проверку правдивости — лжи не было. Это даже прошло проверку чувства — самка знает, когда близка самцу. Он понял, что она поняла, что это только один из ответов. Очень красивый кляп.
Седеси торопливо, и как-то боком подошла к матери Арада — не в её манере, она старая служанка, цену успела заработать. Мать сильно наклонилась к ней, вывернулась, её рука длинно и опасно держала Седеси за плечо, пока та что-то говорила ей на ухо. В воздухе завитала угроза — Арад учуял её; кажется, только он один; а вообще, вроде как она разлилась на весь этот день, он чуял. Он увидел перемену в матери, эту смесь непонимания и подозрения, и в конце всего мать дала ему взгляд, стоящий тысячи слов — и он всё понял. Арад не знал, как — но понял.
Эвсуга встала, очень ласково извинилась и молвила, что лишь на мгновение отлучится, затем вышла в коридор, и вывела за собой Седеси; там завела с нею неслышный разговор.
Арад поглядел на Ленайну.
— Что-то случилось? — всё-таки она хорошо читала его; разве это не хорошо?
— Лени, пойдём, — тихо сказал ей.
И тоже встал, извинился (отец даже не заметил — всё спорил со сиром Мираном, на этот раз — о магистрате Галлена), и пошёл к матери и Седеси. Встал подле, почувствовал сзади и слева присутствие Ленайны, хотя не слышал (или не помнил, что слышал), как она вставала, как извинялась, все эти детали; и даже не обратил внимание, пошла ли она вообще (можно ведь не расслышать, спросить «Зачем идти?», отмахнуться, все понимают, как это бывает).
— Мам, это она?
— Хозяин Арад, пришла сестра Ашаи-Китрах, очень молодая, и просит хозяина Арада, — всё выболтала Седеси, непрерывно прыгая взглядом то на него, то на невидимую Ленайну, пока мать мудро молчала.
В итоге все мудро замолчали.
— Я ей говорила, что в дом нельзя, дом хозяина Нергима-Синая, мне не велено пускать. Она не слушала, просила хозяина Арада, — обвинительно продолжила Седеси.
— Ты что, сказал ей придти? — остро поставила мать вопрос.
— Конечно нет, мам. Мам, мы, — показал он на себя, на невидимую Ленайну сзади-слева, — сейчас всё уладим, она уйдёт. Я не знаю, что это.
Мать вздохнула.
— Иди, уладь. Уладьте.
— Только не говорите отцу. Мама, Седеси? Я серьёзно, не надо, он будет в гневе, давайте этого избежим.
Кажется, те охотно согласились.
— Мы быстро, — и он кивнул уже видимой, реальной Ленайне, мол, идём.
Предстояло сделать всего каких-то двадцать шагов к предвхожей и закрытой входной двери. Арад не знал, как он преодолеет этот путь. Зачем она пришла? Может… очень глупо… но за готовой метрикой? Нет, это смешно, отец бы никогда… Зачем она пришла?
— Арад, а я там нужна? — вдруг схватила его за руку Ленайна.
— Ты нужна мне там, как никто никогда.
— Ты уверен?
— Совершенно, — и забрал у неё лампу, предупредительно поданную ей Седеси.
Арад открыл ставшую тяжёлой, непослушной дверь, и в дождливом, совсем умершем вечере, перед ним предстала Симсана. Никогда он не видал её такой красивой. Он впервые в жизни видел на ней нечто похожее на то самое, настоящее одеяние Ашаи-Китрах; сброшенный назад капюшон, падающие капли с него; её позитура, полубоком; её блестящие глаза от света лампы. Она была так трагически, так влажно красива.
«Всё в кровь победы. Всё в кровь победы», — заклинал себя Арад. — «Я обещал, Ваалу-Миресли. Я всё сделаю, Ваалу-Миресли. Я люблю тебя, Ваалу-Симсана… Идиот…».
— Привет, Арад.
— Красивый вечер, Симсана.
Её мокрый взгляд перешёл влево. Она смотрела туда. Арад не видел, смотрели ли оттуда на Симсану.
— Мне надо с тобой поговорить, — взгляд обессиленно перешёл на него.
— Говори, — сдавленно сказал он. В висках стучало. Это оказалось очень трудно.
«Не говори с ней. Не говори. Ты не выдержишь. Что-то сломается, что-то случится. Красный пожар из огня Ваала. Всё ради победы».
— Между нами всё кончено, — поторопился он, упреждающий удар. — Мы об этом говорили, — наглая ложь. — Ты это знаешь, — ещё одна. — У меня есть планы. Между нами всё кончено. Ты это знаешь. Планы.
Он опустил лампу, и так они смотрели друг на друга, свет падал на неё снизу.
— Он помог вам?
Симсана не ответила.
— Он тебе помог?! Всё было не зря? — нажал на неё Арад, будто выбивая из пленницы признание.
— Конечно не зря, — ответила Симсана, медленно развернулась, и медленно начала уходить.
Он подскочил, схватил её за руку, развернул; это сделал другой Арад, без воли первого.
— Я же говорила тебе, — у неё катилась вода по щекам, и Арад убеждал себя, что это — только вода. — Говорила — откажи наставнице.
— Я поступаю правильно! — отчаянно оправдался он.
— Конечно. Ты ведь поступаешь, как сказали другие. Пусти.
Он не пускал.
— Пусти, я сказала.
Вдруг Арад ощутил острое у плеча — это Симсана угрозила ему сирной.
— Арад, у неё нож! — предупредила Ленайна. Видит. Всё видит. Всё наблюдает.
— Слышал? — ухмыльнулась, оскалилась, выдохнула на него. — Пусти меня. Поступи правильно.
Арад очень просто схватил её за кисть, так просто вывернул, очень просто выдавил из неё кинжал, очень просто его забрал; нечто очень злое, очень древнее, очень насильное проснулось в нём (да всегда в дрёме, разбудить легко), и схватил её за подбородок, скулы: как пленницу, или варварку, или рабыню, или дхаарку.
— Значит, всё было не зря? — потряс, потребовал полной сдачи и определения вещей. — Он помог?
— Не зря, Арад, — во всём призналась пленённая Симсана, ласково дотронувшись к его руке, в ответ на его насилие.
Он чувствовал, как она вся тает, ослабляется в его хватке. Нельзя. Нельзя. Ваал мой, она уже ухитрилась ему вскочить в руки. Этот коварный самочий род! Всё, что угодно, но только не это! Увидит отец! Она не станет Ашаи! Уговор будет сломлен. Он предаст всех и всё. Так нельзя. Надо поступать правильно.
— Тогда иди, — отбросил её прочь. — Тебе нельзя здесь быть. И не подходи больше сюда, ко мне. Сюда. Ко мне.
— Нет, — Симсана скрестила руки, подняла голову, — это ты… Это ты больше не… Никогда! — сцепила зубы, развернулась и ушла в ночь.
Арад постоял, посмотрел ей вослед. В руке чуялось нечто чужое, он поглядел — сирна. Её сирна, сирна Ваалу-Миресли. Ну дела. Не думая, бросил себе за ворот, за пазуху.
Поднялся по каменной лестнице (даже не помнил, как спускался, совершенно), поднял лампу, оказавшуюся почему-то на одной из ступеней (тоже не помнил, как); опираясь о перила, на него глядела Ленайна, пытаясь выглядеть насмешливой, да, кажется, насмешливой.
— Кажется, я вам немножко помешала.
Арад, ничего не ответив, опёрся на перила напротив неё.
— Я знала, что это будет жестоко. Только не думала, что ко мне.
— Как видишь, я её прогнал. Ей нельзя было сюда приходить, но она всё равно пришла.
— Хоть не порезала-то? — посмотрела ему на плечо.
— Кого? Меня? У неё не было шанса, да она и не стала бы.
Ленайна ухмыльнулась, и обернулась к перилам хвостом.
— Ничего не случилось, — уверенно сказал Арад.
— Да, кроме того, что теперь меня ненавидит мастерица жизни, и что я для тебя лишь правильный поступок. В самом лучшем случае. Знаешь что, Арад. Ты — подлец и пятихвост.
— Ты не знаешь всего, — встал он перед ней.
— О да, о да, — закивала она, глядя в сторону.
— Лени, всё куда сложнее.
— Так расскажи, — повела ушами, подняла голову.
— Останься на ночь, я всё расскажу.
— Пффф… — фыркнула она. — Най, нет уж. Её ты выгнал, а вот я уйду сама.
— Ты не уйдёшь, — он перекрыл ей путь с обоих сторон, зажав её в тюрьме меж собою, перилами и руками.
— Пусти, мне больно, — пожаловалась Ленайна, хотя он не давил, даже не дотрагивался.
— Нет. Тебя — не пущу.
— Я сейчас зарычу, — ещё раз пожаловалась Ленайна, отворачиваясь от его приближения.
— Рычи.
— Я тебя укушу, — она отвернулась в иную сторону, словно это могло помочь, а потом поставила ладонь себе у рта.
— Тем лучше.
— Нет. Не хочу. Не буду, — вырываясь, она тёрлась мордочкой о его, тщетная попытка жертвы отвернуться. — Ты мной пользуешься. Не хочу. Мммм… — поймал, поймал, овладел её ртом. — Тебе… нужно… только одно, — воспользовалась передышкой.
— Если бы я хотел лишь одно — сюда бы не привёл, — сказал ей на ухо. — Я же говорил: ты мне здесь нужна. Ты нужна мне. И ты уже моя.
Удачно, подействовало. Почувствовал: смягчилась, рука на плече, а вот и вторая. Точно скажи точную вещь, и всё тебе будет, очень простая игра, что может быть проще.
— Зачем взял её за руку? — быстро зашептала она, глядя ему из глазу в глаз. — Надо было выйти со мной, сказать «Всё кончено», развернуться и уйти. Так ты должен был сделать. Это всё так странно, это всё было жестоко. Арад! — громко зашептала она ему, он аж ощутил тепло её дыхания. — Она странная, и ты… — стукнула его по груди. — Ты мог меня не брать. Было бы лучше, для всех.
— А я хочу, чтобы ты шла со мной. Лучше, хуже — мне всё равно.
— Думаешь… вот так это делается? Взял — и сказал «моё»? Нет, — торопливо, горячно говорила она, невольно закидываясь назад, пока он лизал ей щёку, скулу, возле уха; в ней побеждала отзывчивость: повыясняли отношения, и будет, это всё только в радость.
«От львицы лечат только львицы», — думал он, исцеляясь запахом, прикосновением, обладанием, присутствием Ленайны.
Вдруг распахнулась дверь, и выглянула мать Арада, объятого Ленайной у шеи по самый верх; фансиналльная львица, да и львица вообще, она определила, что такие объятия приговаривают отношения к донельзя ясной тропке. Сложно поверить, но те настолько увлеклись, что не услышали открывающейся двери.
Эвсуга деликатно скрылась за ней, пока не заметили, и:
— Арад, Ленайна, вы здесь? Най заходите, холодно.
— Да-да, мам, мы идём. Мы ночь посмотреть, — добавил он, с очевидным озорством, и получил от Ленайны толчок бедром.
**
Удивительно, но сир Нергим и сир Миран не разругались, как справедливо, очень справедливо опасались обе супруги. Безусловно, помогли увещевания хаману Мирны, предписывавшие строго не пить, отбросить кабацкие замашки, и вспомнить средне-стратные манеры, которыми, как ни странно, сир Миран обладал, но презирал донельзя, и ничего не разбить; хаману Эвсуга же убедила мужа быть «открытым» и «понимающим» к «неоднозначности» сира Мирана. Они нашли слад в том, что играли в кобей — сложную, филигранную версию флиса, оставив политику, военные успехи, гельсианский вопрос, северный вопрос, дхаарский вопрос, нынешнего Императора, прежнего Императора, нынешний Сенат, деньги, ваализм, Ашай, натурфилософские размышления, а особо разговоры о фансиналльных шлюхах, сортах пива и оргиях у Ваалу-Сизэ (а сир Миран повидал одну воочию), которые так чесались сиру Мирану, — в сторону.
Ленайна и Арад сидели и занимались совершенно ничем, кроме как сидели друг подле друга и слушали матерей; братья давным давно сбежали в дом. Арад умирал от скуки, но не хотел присоединяться к отцам, ибо ждало ещё одно важное дело.
Между прочим, Ленайна, вдруг ни с того ни с сего, шепнула Араду на ухо:
— Мне её жаль.
— Что? — нахмурился он.
— Мне её жаль. И странен её поступок, этот приход, так львицы не поступают. С ней что-то не то.
«Ох уж эти самки. Жаль ей. Соперницу надо вывалять в грязи, не оставляя ни пятнышка шанса», — подумал он.
— Это Ашаи-Китрах, у них непросто, с ними непросто, — пространно сказал он, и отмахнулся, дав понять, что тема развита не будет.
В конце-концов он понял, что у него осыпется грива, если он ещё пару мгновений просидит между пустой самочьей болтовни, и пошёл смотреть игру своего отца и отца Ленайны. Притворившись, что наблюдает, Арад погрузился в мысли, заодно пытаясь не упустить, когда хаману Мирна отметит, что уже поздно и пора честь знать.
Мысли лезли только дурацкие, и какие-то тёмные, поэтому начал их подслушивать, поприжав уши.
Хаману Мирна и хаману Эвсуга ладили отлично. Мирне нравилось старонайсагрийское воспитание Эвсуги, перемешанное с фансиналльной гибкостью; Эвсуге импонировали остатки высокородности в Мирне и её соглашательство со всем сказанным, а ещё её близость к большим деньгам и простота обращения с какими-то дикими суммами.
— Я всегда с деньгами сладу не давала. У нас как: мужу — некогда, а я — как могу. Всегда бардак, всегда бардак, не могу дать порядка, — посмеивалась Эвсуга, говоря об этом, как о милых недостатках.
Арад украдкой посмотрел на хаману Мирну — та только кивала «да-да».
— Возможно, у Арада будет кто получше с распорядком деньгами, чем его мать, — многозначительно добавила Эвсуга.
— Распорядок должен быть у него, — вдруг сказала Ленайна, доселе больше молчавшая, удобно расположенная, закинув лапу за лапу, и уминавшая оливки, целую груду оливок, — а счета — у его супруги. Или, най, тоже у него, если захочет всё сам.
Эвсуга поспешила с объяснениями:
— У нас примерно так же: Синай, то есть сир Нергим, он отдал мне счёт, и доверил распоряжение деньгами. Это с его решения, как главы семейства, — заключила она.
Ленайна — Арад её неплохо видел, если покоситься — легко кивнула, и ничего не ответила; Арад откинулся, оперся о подлокотник и тоже закинул лапу за лапу в своём тёмном углу. Папа и сир Миран играли молча; вдруг сир Миран негромко предложил «Идём, выйдем», и они тотчас бросили карты и вышли, очень быстро, даже не сговариваясь зачем и почему, и Арада это немало удивило.
— Вот в своей семье, ты бы по-иному определила? — вдруг задала интересный вопрос Эвсуга.
— Определил бы он, — чётко ответила Ленайна, даже не задумавшись.
— Да ну! И что, всё отдадим им, львищам, на растерзание и решение?
— А зачем выходить за такого, что не может решить и растерзать?
Хаману Мирна посмеялась.
— И то правда, — со вздохом согласилась Эвсуга. — Но не оставлять же всё ему?
Кажется, Ленайна думала. Арад снова покосился — да, думает.
— Я влияю на него, он распоряжается, я считаю. В итоге я и сверху, и снизу, и он думает, что всё сам, что всё само ему выходит.
— Умничка. Итак, он — решает, ты — считаешь?
— Да, — согласилась Ленайна, разглаживая хинастру.
— Я слыхала, ты счетоводица, помогаешь маме, — приложила мама палец к щеке, облокотившись о стол.
— Она уже всё переняла, всё, я почти ничего не делаю, — вставила Мирна. — Она всё делает, она хорошая дочка, — вдруг очень взволнованно добавила она.
— Я вот ничего не понимаю в счетоводстве, — вздыхала мама, — это для меня — как северный язык. Все эти доходы, расходы, и столько арифметики… Когти о счета сломаешь.
— Длинные когти помогают со счетами, — заметила Ленайна со знанием дела.
— Ленайна, а ты могла бы мне помочь с подсчётом? — вдруг впрямую спросила мама.
Арад поёжился, как от зубной боли. Ну право, мам. У неё есть эта манера: выискивать преференции, услуги, работы, возможности, связи, и подешевле, и задаром, и за спасибо, и за красивые глазки.
— Можно составить баланс, но счетоводство — это рутина, нельзя взять, всё сделать за раз, а потом забыть.
— Давай хоть что-то составим, а то уже лада нет.
— У вас много обязательств?
— Это?.. — растерялась Эвсуга. — Это?
— Долгов, долгов она имеет в виду, — вмешалась Мирна.
— А, да, вот с ними надо разобраться, — кивнула Эвсуга. — И с доходами, расходами.
— С этим будет сложнее, хаману Эвсуга.
— Почему?
— Баланс делается на день, берёшь всё, что есть, и считаешь. А доходы и расходы — это ведь промежуток времени.
Арад смотрел на Ленайну. Она точно чувствовала его взгляд, не подавала виду. На мгновение ему показалось, что это сидит Симсана.
«Интересно: если бы пришла Симсана, как моя львёна, чего бы мать от неё хотела?», — задумался Арад. — «Наверное, много дешёвого олеамора. Или вообще даром. Ну не будет же ещё рожать, мне и так братьев хватает».
— Давай хоть этот баланс сделаем. Окажешь услугу?
— Хорошо, хаману Эвсуга, — кивнула Ленайна, скромно потирая руки у груди. — А когда?
— Да когда не будешь занята.
— Это может быть на целый день, прошу хаману учесть и подобрать день, чтобы удобно…
— О, конечно. Спасибо, Ленайна. И ещё…
Арад понял, что момент — хороший; да он и немного пересидел, выжидая нужное мгновение, надоело. Он поднялся, прошёлся несколько шагов, и уселся возле Ленайны, как ни в чём ни бывало — словно уходил, но вот только вернулся.
— И… Най, Арад? Так даже лучше. Арад, раз ты тут, то я спрошу обоих: и как у вас дела? — спросила мать.
Сложно было сказать, что повадило мать спросить это: то ли её огромное, несдержанное, безудержное любопытство к чужим романам и устройкам; то ли холодный расчёт и желание знать, кто на чём и как стоит; испытание возможной жены сына; то ли они чего там договорились с хаману Мирной. Скорее всего. Та вообще не удивилась, и ухом не повела, и глядела на Арада; а Эвсуга, в свою очередь — на Ленайну.
— Превосходно, — Арад даже пикнуть Ленайне не дал. — Мне кажется, мы сходимся самым наилучшим образом. Мама, я тут услышал, тебе надо деньги подсчитать, поэтому очень хорошо сделать так: Ленайна сегодня останется на ночь, а завтра с утра вы всё посчитаете.
Три самочьих взора. Уууу. Раньше было бы страшно.
— Арад, мне сложно извинить такую прямоту, это немного… слишком… ты ведь даже не спросил её мнения! — мама, право, растерялась.
— Это ничего, это ничего, ничего такого, ничего, — это мать Ленайны.
Ленайна же закрылась от Арада рукой, потирая висок, ухо.
— Ладно, но что думает Ленайна, вдруг она не желает оставаться? — смотрела мама на Арада.
Та тянула тишину, долго.
— Это крайне неожиданно. Да и я не хочу так ужасно злоупотреблять гостеприимством. Такое неожиданное предложение от… Арада.
— О, Ленайна, наш дом тебе всегда открыт, — заверила Эвсуга.
— Благодарю. Если это входит в планы хаману Эвсуги, мы можем составить баланс завтра. Тем более, что. Вроде как. Я потянула. Лапу. Так. Некстати.
Арад не смог удержаться, и почесал загривок от удовольствия. «Если уж лечиться, так по полной», — озорно подумал он, прошла знакомая волна, морда сама расплывалась в довольной улыбке. Вот и отлично, вот это дело, сломал, уломал, не отказала. Сегодня-то мы её и погрызём.
Потом, как в сагах, пришлось преодолевать символические трудности. Пришлось дождаться, пока родители Ленайны окажут честь уйти, и приходилось делать вид, что тебе совершенно всё равно; сир Миран всё-таки не преминул испустить несколько грязных шуточек, но благо, сообщил их только Араду, и ещё не совсем понятно сообщил, что оставляет ему дочь уже насовсем, без права возврата, раз он посмел её так внаглую и вбыструю прибрать к рукам. Ленайна была явно пристыжена и сконфужена — то ли играя роль, подобающую маасси в таком ужасном, принуждённом положении, то ли всерьёз (наверно, и то и другое одновременно); Арад почему-то ждал, что в этом измерении она будет то ли поспокойнее, то ли побойчее. Затем мать спрятала, увела Ленайну, как большую драгоценность, увела на второй этаж, и больше с ней не показывалась, указав служанкам убраться. Папа, если и был недоволен, то не выказал ничего, и просто ушёл спать. Арад, вмиг помывшись, ловко выудил момент, когда мать с Ленайной ушли в балинейную, и пробрался в гостевую комнату, где уже мать всё ей ранее наготовила, и всё это заняло у них там добрый час, и совершенно очевидно — они не только стелили постель и мать не только объясняла неожиданной постоялице обстановку, сколько о чём-то говорили. Осмотрел окно, ставни, посмотрел вниз: возникла мысль о запасном плане — пробраться через окно, если вдруг Ленайна закроется изнутри, но тогда надо или открыть окно вместе со ставнями, или сдаться на её милость, чтобы открыла сама. Передумал, и украл на всякий случай запасной ключ у Седеси, выбить ключ ключом — должно получиться. Вернулся к себе, подле немного повертелись притихшие братья, удивлённые, озадаченные неожиданной гостьей.
В конце-концов, Арад по слуху определил, что львицы вернулись из балинеи, и Ленайна уже у себя. Надо чуть выждать, и можно выдвигаться. Чтоб не терять время, выложил перед собой, на столе, собранные артефакты: меч сира Мирны (или — правильнее — вроде как его), часть символона от Симсаны, накидка Ленайны, и — самое необычное — изношенная, видавшая всё сирна Ваалу-Миресли, отобранная у Симсаны в смертельно серьёзной драке. «Верну её наставнице», — подумал он. — «Только не ей. Только не Симсане. Хорошо, что всё получилось с метрикой. Всё не зря, она же сказала, что всё не зря. Надо поблагодарить папу, завтра поутру. Спасибо, папа. Уважил».
Её образ почему-то померещился на потолке. Игра светотени от свечи, знамо. Арад вертел сирну Ашаи-Китрах в руках, иногда делал выпады в воздух, лёжа на спине, словно кого-то убивал. Молодец, Симси. Теперь ты станешь Ашаи-Китрах, Ваал мой, какой же ты станешь хорошей мастерицей жизни. Молодец, Арад. Ну ты сам знаешь, почему. Очень жаль, что так бесславно, вдребезг, грязно расстались. Как говорится, без крови к столу не будет. Но он умен и прагматичен. Он делал то, что должен. Самки не могут, они делают, что им чувствуется, думают нижним, как он однажды услыхал средь друзей. А самца то и отличает — делает то, что надлежит. Надо было сказать ей «спасибо». Прогнал с порога… да ещё с Ленайной… несчастная Симси. Вот она, тогда, в первый раз, перематывает тебе руку. Вот она на Выше. Вот она только что, мокрая, продрогшая, ей было холодно. Вот она в маске Ахлии. Сука, как же так, как же так… Я сделал всё правильно. Что это из глаз течёт, что это такое? Ваал, да мне сейчас к Ленайне идти, надо утереться, и…
Арад порезал сирной руку, утираясь.
Вдруг вошла мать и без предисловий села у подлапия кровати.
— Как ты мог!
Арад спрятал чуть кровоточившую руку вместе с сирной под одеяло.
— Мы же хорошо тебя с отцом воспитывали!
Он почесал нос.
— Ты поставил её в неудобное положение.
Арад подумал о том, что Ленайну надо будет поставить ещё во многие неудобные и удобные положения.
— Не тот повод, не та обстановка, ты очень торопливый, так неправильно. Она мне на тебя — пожаловалась! Не делай такие невинные глазки!
— Мам…
— Если ты честный лев, то не зайдешь к ней сегодня. Прояви выдержку, уважение. Подожди. Я ей дала ключ — она запрётся.
— Мам, а тебе нравились такие вот ждуны?
— Ты даже, оказывается, ни разу толком на свидание её не водил! — обрушила мать чудовищное обвинение, вообще не слушая. — Арад, ты должен быть с ней предупредителен, внимателен, аккуратен. Это — вполне возможно — твоя будущая жена. Это же не эти твои случайные подружки. Мы с ней поговорили — такая хорошая маасси, нам она так подойдёт. Благоразумная. Бедняжка, она не знала куда деться от стыда… А если она считает так же, как её хвалят… Ой, Арад, смотри мне! Будь хороший, не подведи.
— Не подведу, мама.
Мама посидела, поглядела на него. Потом безнадёжно махнула рукой, очень двусмысленно пригрозила пальцем и ушла, не пожелав спокойной ночи.
Только услышав, что мать скрылась на втором этаже, он прокрался наверх. Хищное, игривое возбуждение, превосходное чувство. Дверь открылась, как он и думал, без надобности в ключе — всё-таки Ленайна, не будучи дурой, не надеялась, что спасётся таким образом.
Закрыл дверь на ключ, попробовал. Порядок.
**
Ленайна, растянув лапы, сидя на краю кровати, снимала кольца с ушей. Она совершенно не удивилась тому, что оказалась теперь взаперти, и что вдруг очутилась не сама; она мельком поглядела на него, а потом продолжила глядеть прямо, с занятым видом наклоняя голову для своих колец. Он встал перед ней, чуть сбоку, она снова мельком бросила взгляд, и почему-то подобрала лапы под кровать, будто это первое, на что он набросится. Простая ночная сорочка с острым вырезом — с его матери — была ей великовата и длинновата, ровно в пол. Где-то в складках простыни спрятался хвост.
Арад прошёлся по комнате без слов, потрогал свечки. С полукруглого стула для львиц, который Ленайна приспособила под ночной столик, он взял длинную бежевую ленту, но не проявил бережности — развернувшись, та раскатилась по полу.
Они вместе смотрели, как лента мягко растекается. Ленайна вздохнула, и поставила все кольца с левого уха на стул.
— Что это? — Арад обернул себе эту ленту кругом шеи и без стеснений понюхал её, поиграл ей.
— Нахвостная лента, — мягко объяснила Ленайна, и задумчиво принялась за другое ухо.
Нахвостная лента оказалась хорошей штукой — она пахла Ленайной, и ещё чем-то, поэтому Арад её так и оставил на себе. Миг подумав, он решил, что львицу, совершающую ночной ритуал разоблачения, не надо атаковать спереди, лучше подкрасться, а это делают как? Правильно, сзади. Вылез на кровать, очутился позади неё, сидя на лапах, снял то единственное из одежды, что было на нём. А, да, осталась ещё лента на шее, а вот это кстати.
— Твоя мать очень добрая львица, — тихо начала Ленайна говорить, и Арад с невероятным удовольствием отметил, что она волнуется, даже боится.
— Лестно, Лени, — положил он ей руки на плечи.
— Но твой отец, — продолжала она, как ни в чём ни бывало, — теперь совершенно уверен, что я маасси не самых высоких достоинств. Спасибо, Арад.
— Мой отец известен тем, — снял он ленту с шеи, — что справедливо отличает хорошее от плохого. Беспокоиться совершенно не о чем.
— Я на тебя зла, — пожаловалась она ему, домучивая последнее кольцо на правом ухе; и тут ей потемнел мир — он закрыл ей глаза лентой. Она хихикнула, потом вздохнула, пальцы на кольце стали нервными; он очень хотел, чтобы она замурчала, но она пока не пускала это оружие в ход. Осторожничает, боится. — Не так всё должно быть. Вот не так.
— Зато тут прекрасное местовремя послушать историю, как я обещал, — взял он её за подбородок, повернул к себе, вправо-вверх, ощутил знакомый уже шрам; из любопытства, а также из полной вольности, которую он уже приобрёл с телом львиц, он исследовал его наощупь, рассмотрел, беззастенчиво залез ей меж устами, ощутив провал.
— Да. Нет четырёх зубов внизу. И челюсть побита. И шрам.
— Как это случилось? — оставил он знак её стыда (знала бы она, как ему на самом деле неважно!).
— Досталась побитая львица, а увидел только сейчас, — нервно посмешилась она, не ответив на вопрос; ожил её хвост и ударил о кровать, и он поймал его и протянул себе меж лап. — Списать, взять новую.
Он поцеловал её там, в уязвимое место, не давая свободы мордашке и не убирая ленту с глаз; он не делал тут ничего второпях, тут нельзя, торопливость тут сделает хуже, а хуже не надо — надо лучше. С плеча совершилось плавное путешествие по спине к талии, обходной манёвр — и ладонь на животе.
— Моя счетоводная красавица, — ей в ухо. — Я же тебя узнаю по твоим глазам… по твоему голосу… по твоему запаху… а теперь — и по этому знаку, — Арад дотрагивался ко всему, что упоминал.
— Агам… — вздохнула она, и он узнал этот вздох, слыхал, не понаслышке. — Но это ещё не всё.
Он прижал её, заставляя растечься спиной по себе, выгнуться, но Ленайна решила своевольно развернуться, и лента спала ей с глаз. Арад дал ей это сделать, хоть такое ломало уже проверенные планы по ласкам за ушами, и получилось вот что: он, нагой, полулежит, а она — сверху. Ленайна, непредусмотрительная, явно не представляла, что ей надлежит делать в таком положении, да ещё со львом без всего, не продумала последствий, поэтому оставался один выход — покорно перекатиться, даже без его разрешения, и очутиться на спине под ним, с совершенно прижатыми ушами — знаком послушания.
— Если тебе придётся спать… со мной в одной постели… если вдруг такое случится… — шумно вдыхала она, глядя на него большими глазами. — Знай, что я — сноходка. У меня снохождение, с детства, — Ленайна так волновалась, что ему вроде даже ощутилось, что она дрожит. В голосе и дыхании точно были нотки дрожи.
— А это что? — поинтересовался он, и даже прекратил скользить по ночнушке, по бедру.
— Я могу встать среди ночи и начать говорить, — сказала Ленайна, и сглотнула, её пронзила, словно болью, мгновенная улыбка, а потом вернула обратно в серьёзность. — Могу походить по комнате. Могу выйти из комнаты, — она острастно наблюдала, как он ровно садится на бёдра её плотно сжатых лап. — Но чаще я сажусь на кровати, и начинаю говорить.
— Что именно говорить? — заинтересовался Арад, навострив уши.
— Всё что угодно. Всякие глупости.
— Ты потом помнишь что-то? — разговаривая, он делал стратегически важную вещь — собирал подол, чтобы задрать его повыше, под самый верх, под саму её морду. Сейчас, сейчас, ещё немного, ещё чуть.
— Нет, — покачала она головой, прикрыв глаза.
— Я не могу поверить такому подарку. Счастье-то какое. Я хочу это увидеть. Я даже с тобой побеседую.
— Если я встану, ты меня назад укладывай. Если начну бродить по комнате, веди к кровати. Я засну. Говори любые спокойные слова, я послушаюсь, — сказала Ленайна и попробовала облокотиться о кровать, но не тут-то было — Арад мягким толчком вернул её назад, в стройную растянутость на спине. И с плотно сжатыми лапами.
— Неа. Урок усвоен. Ты встаёшь — укладываю обратно.
Она ничего не ответила, только вздохнула.
Он не быстро, но и не медленно обнажил её — план воплотился в жизнь, подобрав всё её одеяние у шеи. Конечно, света мало, он слаб, но так даже лучше; нет, на это можно смотреть вечно. Хорошая львица. Как надо.
— Арад, я сниму. И…
— Не надо, — согнул он её лапы и повёл их повыше, делая её ещё более беззащитной.
— Ночнушка — от твоей матери.
— Так тебе и надо, — пленил он её обе руки, прижав ладони к кровати. Защититься невозможно.
— Я дост… Арад. Най, Арад, — пыталась она сказать в те мгновения, когда ей удавалось вырваться из плена его поцелуев. — Мы забыли… Под кроватью… Смазку возьми, — и он прервал её, просто закрыв рот ладонью; повернув мордашку, прижал её к подушке, исследуя поцелуями грудь (не мог не сравнить, что тут исследований надо куда больше, чем у Симсаны), шею, плечо, ни в чём себе не отказывал. Освободившейся рукой она слабо пыталась то ли прижать его к себе, то ли оттолкнуть, сквозь зубы и закрытые глаза она умоляла:
— Не надо… Я не буду… Задушишь… Ну дай же мне… Что ты делаешь… Я же взяла, я ведь всё знала… — и вдруг смешок на выдохе, а потом вдох, а потом она кусает его за ладонь, запрещающую свободу слова, но кусает так аккуратно, так…
Но это неважно, всё неважно, потому что Арад сделал небольшое, но важное открытие — в её межлапье можно скользить, не проникая, получая неимоверные, аж колючие ощущения, точно так, как было со Симсаной, только та лежала на животе, а эта львица — на спине. Оно совершенно поглотило его, он даже на миг забыл её целовать и исследовать наощупь. И отпрянуть не надо, и соединять вместе бёдра-лапы не надо, и хвостом прикрываться не надо, и олеамора не надо; просто скользить на поверхности, не проникая, тем более, он только приблизительно представляет, как и куда там проникать, но это же и так нельзя. Ощущение обладания, опасной игры и страшное напряжение.
Обратил за мордашку к себе, сильно сжав, чувствуя пресловутый провал в челюсти, второй рукой потянул за ухо; Арад знал, что стоит встать, спокойно взять олеамор из-под кровати (где же ещё она могла его спрятать, они все одинаковы), измазать ей там всё и кончить. Но он просто не нашёл сил отказаться от этого колючего, дразнящего скольжения по холмам и впадинам её межлапья, тайны, её ножен.
Держа её за морду, не давая говорить, сам подарил её горячую волну в ухо:
— Ты моя. Ленайна, ты моя. Ты надлежишь мне. Мальструна-Ленайна — моя. Я забрал.
А потом снова повернул, молча приказывая смотреть себе глаза; хоть она ничего и не видела, но всё поняла, и встретила его взгляд, потом негромко мурлыкнула, и снова укрылась в тумане, не желая смотреть. Её запах стал таким острым и дразнящим, он был неимоверно наглым, он требовал от него самых решительных, самых ужасных мер.
Коварство самок. Никогда не забывай о нём. Арад безусловно полагал себя полным её хозяином, хозяином положения, этой комнаты, хозяином всего. Он знал, что сейчас может повернуть её как угодно, поглядеть на что угодно, и делать с ней всё, что угодно — что не воспрещает Игра. Так и было, всё правда. Он чувствовал, что мягкое скольжение вскоре превратится в яростную быстроту, и всё закончится — и это было хорошо. Но он вдруг почуял, что Лени совершила маленькое, зазывное движение бёдрами, основой тела, точное и гибкое — точность и гибкость инстинкта — и без ошибки подставилась ему.
В следующий миг он ощутил, что проник, и это подтвердил её испуганно-томный вдох; там оказалось очень горячо и мокро. В его одичалом уме пронеслась мысль, что так — нельзя, но вскипевшая кровь потребовала лишь одного: проникнуть так быстро, глубоко и сильно, как никто, нигде и никогда. Он сжал её всю, чтобы не шелохнулась, не вздумала забрать от него это. Он устрашил её, схватив за многострадальный подбородок, а второй рукой до боли сжав ей плечо. Кажется, он оскалился, и тихо рычал на неё. Кажется, он обозвал её несколько раз, очень пошло. Прекратить это было невозможно. У него не было времени на лишнее, поэтому слюна медленно сошла на её щеку, шею. Сейчас ей будет конец. Сейчас я её прикончу. Сейчас я её сделаю.
— Давай на меня… на меня… ну давай… — плохоразборчиво умоляла она его, уже невесть сколько времени (мгновение? всю ночь?)
Всё-таки львиц нужно иногда послушать, он смог отказать себе в последний момент, но за такое самка должна заплатить, за свою неготовность дать до конца, её должно наказать, или же наградить (одновременно) — он вышел из неё, сильно и беспорядочно подался вперёд, отдавив ей то ли хвост, то ли руку, то ли бок, и закончил ей прямо в морду и шею.
После оргазмической смерти и шумящего возрождения он обнаружил себя над нею; оказалось, она не отвернулась ни от чего, не смогла защититься или сочла это бесполезным — подняв руки ладонями вверх, возле ушей, она лежала с закрытыми глазами, превосходно и щедро осквернённая, помеченная им. Она ничего не делала, только сильно дышала, и на ей читалась самая удивительная смесь эмоций и отрешённости одновременно.
— Много крови, больше крови, — сказала, вся запятнанная.
Не забыла.
Львиц рано или поздно надо спасать из всех беспомощных положений, особенно если ты — виновник. Он слез с неё, подумав, что придавил ей живот и грудь, подняв за обе руки, усадил, и единственное, что она сделала сама — так это нашла ими опору о кровать; взяв первую попавшуюся тряпку под руки (этой оказалась его туника), небрежно утёр ей мордаху, расправил ей ночнушку вниз, скрыв груди и живот, а потом, держа загривок, поцеловал её. Целовалась она очень живо и отзывчиво, она пахла собой и им одновременно, и Арад с недовольством подумал, что для неё, вообще-то, всё закончилось, только начавшись. Ну, самочья доля, потом что-нибудь придумаем.
Они смотрели друг на друга, долго, сопряжая это с ласковыми опытами: он гладил её по ушам и загривку, она ему расчёсывала когтями гриву. У неё был укоризненный, выразительный взгляд; но укоризна была хорошего качества, довольная, это недовольство львицы, что надлежит льву совершенно. Знала бы она, как эти взгляды — вместо того, чтобы поселить в нём чувство сожаления — уже наново горячили его. А может, и знала.
Затем, как это заведено и всегда бывает, им пришлось разделиться. Ленайна, поднявшись, уселась на краю кровати, спустив лапы, но всё проделала как-то очень осторожно и неспешно, и зачем-то подтянула к себе лёгкое накрывало, повыше; Арад уселся у края кровати и наблюдал за ней, за её церемонией очищения: в комоде нашла для этого подходящую ткань, и тщательно утирала шею; львицы, они имеют полезное свойство находить вещи. Из желания просто увидеть её хвост, который снова терялся где-то на кровати, Арад забрал накрывало прочь, и удивился — постель оказалась совсем мокрой, там, где лежала Ленайна. Он даже на миг задумался, почему так, и дотронулся к мокрому, а заодно посмотрел на неё; её настороженный взгляд не оставил сомнений о виновнице, тем более, предавал еле заметный влажный след от хвоста. Она не нашла ничего лучшего, как смутиться, всё прикрыть обратно, цепко забрав у него покрывало, а потом бросить в него его же тунику.
Вот что получалось: у неё есть уже три особенности, и третья — Ленайна, наверное, самая мокрая львица в Империи.
— Обалдеть, — выразил восхищение Арад.
— Да, вот так. Теперь и это знаешь, — с отчаянием и стыдом молвила она.
— Слушай, когда я тебя буду лизать, то это выйдет весело.
Кажется, она совершенно растерялась от таких перспектив, и не нашлась с ответом, даже не нашлась сразу с эмоцией: то ли возмутиться, то ли посмеяться, то ли осторожно выразить своё «я не против».
— Рисковая у нас Игра, Арад, — наконец, сказала, чуть откинувшись назад, и скрестив внизу лапы.
Он кивнул, согласился.
— Ты может, с иными так и привык. Но давай всё правильно делать.
Он ещё раз кивнул.
— Выходить замуж слишком рано и по нужде — это так неприлично, — закачала она головой.
— Нет проблем.
— В нашем роду львицы беременеют очень легко.
— Отлично.
— Знаешь, — встала она и взяла кувшин с комода, — некоторые тёмный олеамор берут, и так играют. Но тёмный олеамор нерожавшим вреден. Вообще, говорят, что он вреден, — дала ему кувшин.
— Я тебе запрещаю тёмный, только светлый. Впредь будем правильно играть, — ответил он, когда попил; вода оказалась тёплой. Отдал кувшин ей.
— Что же ты, в этот раз решил меня бросить в реку?
Он поцеловал её, не зная, что ответить. А потом нашёлся:
— Помнишь, как ты облила меня чаем?
— Аааа. Месть, — сощурилась она.
— Да. А ещё запах.
— Что запах?
Не ответил. Снова поцеловал, отпустил.
— Помыться бы, — сказала она.
— Да какое мыться, ложись.
Так и получилось: он пошел, задул весь свет и улёгся на спину, а она — справа, возле него, и — конечно же — вся вылезла на него, обвила рукой, закинула лапу, хвост, прижалась с его помощью посильнее.
— Ой, Арад, если я залечу, то я даже не знаю… — тихо, укоризненно и весело сказала ему.
— Я знаю. Всё будет хорошо.
Погладил её по спине, попутешествовал ниже спины, неописуемое удовольствие; без особых сантиментов взял основание хвоста, захотел залезть меж лап, снова вспомнил совет Миресли, и не стал.
— Най… Ну, — заурчала.
В этом была вся Ленайна: сама же приподняла хвост, чтоб не упустил, а потом — возмущение, обвинения.
— Шшшш. Так надо, — и снова он удивился он её мокрым способностям. Даже хвост мокрый.
Вот так львица досталась, ну дела.
— Надо ему… — ответила, прижалась сильнее, выгнулась, и вдруг мурлыкнула, просто так. — Ну, мой Арад, рассказывай те свои истории.
— Слушай, моя Лени, я тебя обожаю, — поцеловал её в нос, и уложил себе под шеей, уставившись в плохо видный, серый потолок.
— Я тебя тоже… люблю… как ты уже понял, — со смешками ответила она, гладя его по груди. — Наверное.
Пощекотала его по шее.
— Так что там? Или штука с историей — обман? Обманщик.
— Не. Там так, Лени. Меня её наставница, Ваалу-Миресли, попросила устроить встречу с отцом. Ну, ты знаешь, он не любит Ашаи, Доктрина, все дела. Но встреча, вижу, произошла. Папа им помог, они всё получили, и думаю, она пришла ко мне домой… не знаю, зачем она пришла, — сбивчиво, пространно говорил он, гладя её подбородок, как гладят кошек, чтобы вызвать мурчание.
Ленайна поцарапала ему немного грудь коготками, и спросила:
— Что-то я ничего не поняла. Ты с ней порвал?
— Да. Её наставница настояла, чтобы мы больше не виделись, мой отец протестовал, моя мама меня грызла.
— Ты с ней говорил, что вы — всё?
Арад сделал непозволительное — растерялся.
— В некотором роде…
— В некотором роде? — подняла Ленайна голову, потом опустила. — Это в каком же?
Арад думал долго, и коготки Лени на груди превратились в ритмичное постукивание, так-так-так.
— Смотри, давай я тогда всю правду расскажу. Только это будет наш секрет, ладно?
— Слушаю.
— Я пришёл к ней домой, хотел сказать, что мы расстаёмся. Но…
— А, ну ясно, — перебила Лени, и вздохнула. — Но получилось «но». Ну?
— Вместо неё открыла наставница. Сказала: «Её нет. Она спит». Так и сказала. А потом сказала, чтобы я её бросил, и она мне очень это советует, и очень этого просит. И ещё сказала, чтоб я попросил отца устроить встречу с ней. Я говорю: «Ладно, но мне надо ей объявить, что мы расстались». Ваалу-Миресли ответила: «Не утруждайся, сама всё скажу. Больше она к тебе не подойдёт».
— Тогда понятно, чего она приходила, — понимающе хмыкнула Ленайна. — Ты же с ней не порвал лично, она хотела всё выяснить.
— Вот я ей и сказал, что надо расстаться. Ты сама всё слышала.
— А почему все хотели, чтобы ты порвал с ней?
— Ну папа из-за Доктрины, он ещё Ашаи не любит. Мама — вслед за папой, переживала, чтобы он не злился, и чтобы у него неприятностей не было. Её наставница — всё то же самое, им ведь запрещено беспокоить Сунгов в Доктрине. И я тоже хотел этого.
— А что случилось, почему ты этого захотел? — очень поинтересовалась она, прижавшись к нему чуть сильнее.
— Случилась ты, Лени.
— Ты меня лжёшь.
— А ну подумай, — поцеловал он её. Потом ещё. — Хорошо подумай, — взял за хвост, потянул за него. — Подумала?
— Лжёшь, — очень тихо молвила она на ухо, посмеялась, подлезла к нему выше. Он её немножко помучил: за мордашку, за уши.
— Мурлычь. Мурчи, немедленно.
Она ему помурлыкала, чтобы удовлетворился, снося и дальше всякие мучения.
— Но всё равно это странно, — вдруг сказала, — так львицы не делают. Тем более — Ашаи-Китрах, они ведь гордые, бегать за львом для них унизительно вдвойне. Бежать ко льву домой… Что-то ты мне недоговариваешь, Арад.
— Я всё рассказал, — почесал он загривок, и закинул её лапу себе повыше, насильно задрал ей рубашку — захотел её жар прямо на своём бедре, непосредственно.
— Мне её жаль, — покрутилась она поудобней, подстраиваясь под него. — Странное с ней что-то творилось. Такое, знаешь… отчаяние. И что ты с ней только сделал? Прогневил ты мастерицу жизни, Арад. Да и я с тобой заодно, ненавидит она меня, — озадаченно сказала она.
— Да ладно, будет тебе, что ей тебя ненавидеть. Лев решил расстаться, у него другая. В чём твоя вина? — сцепился он с ней пальцами.
— О нет, Арад, так оно не работает, — вздохнула она ему на ухо, вся потянулась, и он с удовольствием почувствовал её напряжение от этих потягушек. — Ненавидит.
Зевнула, облизалась, он тоже её облизал, ради интереса (как это — облизать львицу, когда та зевнёт?), а Ленайна вдруг и себе его облизала, что его застало врасплох и дало преприятнейшее чувство; вообще, Ленайна иногда точно, расчётливо давала ему меру нежности, и это очень привязывало.
— Тем более, хлёстко ты её. Прямо отхлестал. Я бы тебе выцарапала глаза за такое.
— Наверное, плохо, что она тебя ненавидит. Не знаю, что тут поделать.
— Да что уж тут поделаешь, — с будничной меланхолией молвила она. — Как есть… Сам меня туда привёл, — он почуял в её голосе всё что угодно, но не сожаление.
— И меня она ненавидит.
— Другой ненавистью, — уверенно сказала Ленайна. — Она тебе даже ножик оставила, чтобы повод был. Верни-то хоть его, только осторожно. Хочешь — вместе вернём.
— Думаешь, она нарочно кинжал оставила?
— Пффф, — засмеялась Лени. — Нет, случайно! Так получилось!
«Как она ухитрилась заметить, что я спрятал сирну, ну как?», — изумлялся Арад.
— Вернём, вместе, только не ей, а наставнице.
— Ещё лучше, — согласилась Ленайна. — Кстати, а что им было нужно от твоего отца?
— Что-то по Родовому Закону, какой-то документ. Судя по всему, папа им помог, всё удачно.
— Почему так думаешь?
— Ты же слышала: она сказала, что всё не зря.
Арад заметил, что избегает называть её по имени. И Ленайна — тоже. Она. Она, она, она.
— Чего гадать, не проще ли спросить твоего папу? Это хорошо, что он помог мастерицам жизни, нам на руку. Она злиться будет, неизбежно, но мастерина подобреет — Ашаи знают благодарство.
— Завтра утром и спрошу. Сегодня некогда было, — перевернул он свою Ленайну, решив, что пришло время пробовать её на вкус.
— Некогда ему было… Арад? Ой, Арад. Ты что, ещё хочешь?.. Ну пусти, дай олеамор взять. Только не вздумай меня снова, это… Давай всё правильно. Стой, я же там вся, дай я пойду… Ваал, Арад, ну что ты со мной делаешь… — приложила Ленайна ладонь к глазам, а второй схватила его за гриву, совершенно не представляя, что будет, потому что с ней никогда такого не делали, и она даже не думала, что сделают.