Кай

Дом Мин Юнги словно изначально создавался для дружеских встреч — просторный и светлый, удобная мебель, большая гостиная с высокими потолками. Только лицо самого Мина не вписывалось в гостеприимный интерьер, во всяком случае, для Чонгука. Когда котоподобный Юнги, удивительным образом заполняющий собой всё окружающее пространство, смотрел на него, то он чувствовал себя добычей, за которой выжидающе наблюдает хищник. Поэтому предложение Чимина провести вечер с друзьями не слишком-то порадовало Чонгука, но он не посмел ему отказать. — Чимин, сходи к Луи, возьми ещё пива, — попросил Юнги. — У нас ведь есть выпивка, — слабо возразил Пак. — Мало. Давай, сбегай, как самый молодой, — Мин протянул ему несколько купюр. — Мы с ним ровесники, — подметил Чимин, кивая в сторону Чонгука. — Он в гостях, а ты нет. Давай-давай, туда, обратно и назад, — усмехнулся Мин. Пак вздохнул, закатывая глаза, и взял деньги из его руки, хлопнув звучно по ладони. Как только он вышел, и без того не слишком доброе выражение лица Юнги стало совсем каменным. — Ты мне не нравишься, — заявил он, не то чтобы неожиданно. Мне насрать, — хотелось сказать Чонгуку, но он совладал с собой. — Я знаю, что вёл себя как дерьмо при первой нашей встрече, и признаю, что был, мягко говоря, не прав, — проговорил Чон, не желая портить с ним отношения, только из-за Чимина. — Дело не в этом. Ты ведёшь себя как дерьмо уже не в первый раз. Дело в том, что я чувствую, что ты поведёшь себя как кусок дерьма снова. — Что? — нахмурил непонимающе брови Чон. — Как только Чимин привёл тебя сюда и представил, я сразу понял кто ты. Я вспомнил тебя. Ты тут уже как-то появлялся... Наигрался с Чимином, как с диковинным зверьком, а потом свалил в свой Сеул, наврав ему с три короба о своей вечной дружбе, — Юнги сделал шаг вперёд и встал к нему почти вплотную, смотря прямо в глаза, у Чонгука мурашки пробежали от его ненавистного взгляда. — Наши родители жарили барбекю на заднем дворе, а он сидел вот здесь, на этом диване, — Мин кивнул в сторону старенького диванчика на веранде, — и рыдал взахлёб у меня на груди. Ему было восемь, и он не понимал, почему ты так поступил с ним. Мне было одиннадцать, я вытирал ему слёзы и, в отличие от него, всё прекрасно понимал. Ты вернулся домой, к своим друзьям, тебе было с ними весело, поэтому ты больше не вспоминал о нём, даже не думал. Ты не думал, что он тоскует и ждёт от тебя звонка или хоть какой-то весточки, не думал, что он правда счёл тебя своим лучшим другом. Тебя не волновали чувства маленького мальчика из далёкой провинции. Он стал тебе не нужен, и ты о нём забыл. Так ведь было? Так, — застряло у Чонгука в горле. — Знаешь, ты как типичный представитель городских отдыхающих, что приобрели себе милые дачки в наших краях, — продолжил Юнги, и ненависть в его глазах сменилась презрением. — Они заводят себе маленьких щенят, играются с ними лето, а потом уезжают в свои городские квартиры, бросая несчастных собак подыхать на улице. Выбежавший на дорогу Чимин предстал у Чона в памяти. Расстроенный и бледный он смотрел ему вслед, стирая с пухлых щёк слёзы. Чонгук глядел на него не отрываясь, когда машина, в которой он сидел, тронулась. Чимин тоже сделал шаг, вытягивая вперёд руку, словно пытался остановить его, хватаясь за какой-то невидимый канат. Воспоминание это было таким ясным и четким, словно то было вчера. Чонгук впал в некий ступор. Он поступил неправильно, поступил некрасиво, несправедливо, отвратительно… да, вот подходящее слово. Отвратительно. Вдруг будто чья-то невидимая рука вспорола ему грудь, заставляя сжаться от боли. Он не знал, воспоминания ли были тому виной, или слова Юнги, но ему пришлось стиснуть зубы, чтобы сдержать рвущийся из него стон. — Чимин не собака, — всё, что смог ответить он Юнги. — Рад, что ты это понимаешь, — поджал губы Мин. — Хочешь запретить мне общаться с ним? — притворно-спокойным голосом спросил Чон. В голове продолжали всплывать неприятные воспоминания о том, как он сбрасывал его звонки и игнорировал сообщения, не ответил даже на поздравление с днём рождения. Отвратительно. Юнги вздохнул и отступил от него. — Ты нравишься Чимину, нравишься по-особенному, я уверен, ты понимаешь, о чём идёт речь, — он замолчал и несколько секунд рассматривал с грустной задумчивостью свои руки. — Я не имею права запрещать ему встречаться с тобой… или что там между вами, — он поднял глаза, вновь впиваясь в него взглядом. — Но предупреждаю тебя Чон Чонгук, обидишь Чимина, я тебе яйца откручу. Понял меня? — Я был глупым ребёнком, мне тоже было восемь… — Ты меня понял? — перебил его Мин, не принимая никаких оправданий. Послышался тихий дверной хлопок. — Ещё никто не пришёл? — вернулся Чимин так быстро, словно действительно бежал туда и обратно. Юнги даже не пошевелился, продолжая выжидающе смотреть на Чонгука. — Понял, — тихо ответил Чон. Пак вручил Мину небольшой ящик с бутылками и настороженно перевёл взгляд с него на Чонгука. — Вы чего? — спросил он, взволновано бегая глазами по лицу Чона. — Юнги утверждает, что у вашего Луи отличное пиво, и в Сеуле я такое не найду, — улыбнулся сдержанно Чонгук. Чимин посмотрел вопросительно на Мина, тот равнодушно повёл плечом, промолчав. — Идёмте на улицу, погода сегодня прекрасная, посидим лучше во дворе, — предложил Пак и, не дождавшись ответа, потянул Чонгука за руку за собой. Они успели разжечь огонь в мангале, прежде чем подтянулся Хосок со своей девушкой Хёнри. Чон был рад увидеть их так скоро, эта парочка обладала каким-то особым талантом разряжать обстановку. — Чонгук, можешь себе представить, из-за этого засранца я однажды чуть пальца не лишился? — усмехнулся Хосок, поправив железной кочергой уже обуглившийся кусок деревяшки. — Не утрируй, — закатил глаза Чимин. — Не утрируй?! — чуть склонил голову Хосок, пытаясь нахмуриться, но не выдержал взгляда Чимина и улыбнулся. — Сколько ему было? — спросил он у Юнги. Мин на мгновение задумался. — Лет пять-шесть, — пожал он плечом. Нельзя было не заметить, каким ласковым вдруг стал его взгляд, обращённый на Пака. Чон готов был поклясться, что видел, как нежная улыбка коснулась губ Мина в это мгновение. — В общем, нас заставляли сидеть с этим пиздюком, а мы такие, знаешь, уже постарше были, жевали гудрон, играли в кости с бывалыми моряками и не очень-то хотели с ним возиться, поэтому не всегда обращали на него должного внимания. Мы любили в детстве жечь костры и играть с огнём, и как говорится, доигрались. Может, сам расскажешь, что наделал? — Хосок посмотрел на Чимина. — Я плохо помню, — покачал головой Пак и кротко улыбнулся. — Мне зачем-то захотелось посмотреть, как будет плавиться пластиковый одноразовый стаканчик, я нацепил его на палку и поднёс к огню… — Так и смотрел бы, на кой чёрт ты начал махать этой палкой? — засмеялся Чон, на что Чимин лишь пожал плечом. — Короче, часть этого раскаленного, расплавленного стаканчика отлетела в меня, удивительным образом намоталась на мой палец и прилипла так, что я никак не мог её отодрать. Я так сильно обжегся, у меня чуть палец не отвалился, какое счастье, что Юнги додумался вылить мне на руку бутылку минералки. — Ну не отвалился же… — протянул Пак, виновато улыбнувшись. — Вот чтоб ты понимал всю горечь моего положения, — Хосок положил руку Чонгуку на плечо и чуть склонился, заглядывая ему в лицо. — Мы пришли домой, а дома был только дед, а у моего деда было одно лечение — он заливал любую рану спиртом и заставлял проглотить чёрную угольную таблетку. — Между прочем, на Юнги тоже попало, но он не вопил так, как ты, — сказал Чимин и переглянулся с Мином. — Юнги может пройти километр с гвоздём в ноге, у нас разный болевой порог, не сравнивай, — парировал Хосок. — Ну не километр… — возразил Мин, — от причала до твоего дома метров четыреста, не больше. — Так ты, правда, шёл с гвоздём в ноге? — спросил его Чонгук, ощутив, что после состоявшегося между ними разговора, тот немного к нему потеплел. — Да, доковылял кое-как до Хосока, но у него дома как обычно был только дед, догадываешься, какое было лечение? Искренний смешок вырвался из Чонгука при взгляде на ироничную полуулыбку Юнги. — Я скучаю по твоему деду, — нарушил длинную паузу Чимин. — Он был хоть и грубым, но справедливым… и весёлым… до сих пор помню наизусть старые матросские песни, которые он напевал и то, как он матерился, когда мы творили всякие глупости. В словах его слышалась любовь. Чимин говорил тихо и спокойно, без всякого усилия, будто для собственного удовольствия, делился с окружающими теплотой своих чувств. Чонгук не уставал разглядывать его профиль в свете яркого пламени: плавную линию носа и верхней губы, мягко очерченный подбородок, нежный румянец, горящий на его щеках. — А я до сих пор помню этот суп… — тихо произнёс Юнги. — Какой суп? — тут же спросила Хёнри. Мин снова бросил на Чимина ласковый взгляд. — Я, правда, не помню зачем это сделал… — едва сдерживая смех сказал Пак, читая в глазах друга немой вопрос. — Этот мелкий засранец взял вонючие носки деда и кинул в кастрюлю с супом. Дед свои носки нашёл. Он долго пытался узнать, кто именно нашкодничал, но мы ведь своих не сдаём… Тогда он заставил всех троих сожрать по две тарелки этого чудесного блюда. С тех пор я больше не ем вермишелевый суп. — Отврат, — поджал губы Чонгук. — Дерьмо… зачем ты напомнил? — поморщился Хосок, посмотрев на Мина. — Гадость, — скривилась Хёнри. — Простите… — вздохнул Чимин, виновато смотря на Юнги. Они безмолвно говорили друг с другом глазами. Чонгук поймал себя на мысли, что ему грустно наблюдать за их немыми диалогами. Нет, это была не ревность, скорее зависть. Их взаимосвязь обладала особой крепостью, её с лёгкостью можно было назвать родственной — семейными узами, которые соединили их судьбы так крепко, что, казалось, оторви одного от другого, и оба не выживут. Чонгук знал, Чимин влюблен в него до беспамятства. Однако и при этом всесильном обстоятельстве, даже на долю секунды он ни разу не ловил на себе подобного, по-родственному тёплого, любящего взгляда, с каким смотрел сейчас тот на своего лучшего друга Юнги. Когда было решено разойтись по домам, Чимин предложил Чонгуку сделать небольшой круг и прогуляться через побережье. Порт был почти пуст. Свет от фонарей рябью расходился по воде, чуть поодаль мигал маяк. Было так тихо, что до причала долетал мужской смех с прибрежных кабаков и был слышен лай собак с задворков. Чимин посмотрел на море, на тихие волны, бьющиеся о железные сваи перрона, и затаил дыхание. Чонгук стоял за его спиной, Пак чувствовал его тепло и его горячее дыхание на своём затылке. Внизу живота защекотало, он резко развернулся к нему и обхватил руками. — Я люблю тебя, — само слетело с его губ. Чонгук на мгновение замер. Его пробрало до мурашек от этих мягких карих глаз, что смотрели на него с благоговением паломника, отыскавшего святыню. Он притянулся к его лицу и поцеловал во влажные, пухлые губы. Уже не так, как впервые, а намного увереннее и откровеннее. Чон держал свои руки на его талии, едва ощутимо поглаживая бока, но даже не думал зайти дальше. Он не чувствовал в этом необходимости. Чимин казался ему таким трогательным, и в поцелуе с ним было столько нежности, что и этого вполне хватало. — Прости меня, — сказал он шёпотом ему в губы. Пак посмотрел на него испуганно. Глаза его, напоминавшие горный утёс в предзакатных лучах солнца не только мягкостью карего оттенка, но и прямотой взгляда, настороженно впились в него, следя за выражением его лица, не моргая. — За то, что я тогда в детстве пообещал не забывать тебя, пообещал вернуться, но не сдержал своего обещания, — продолжил Чонгук, крепче вжимая его в себя. — Вы об этом говорили с Юнги? Что он тебе рассказал? — взволнованно спросил Чимин. — Мы не говорили ни о чём таком… — Луи торгует третьесортным пойлом, Чонгук. — Значит, твой друг нарочно обманул меня, — Чон улыбнулся и поцеловал его коротко в губы. Чимин посмотрел на него долгим недоверчивым взглядом, вздохнул и спрятал лицо в ворот его рубашки. — Я всё понимаю, Чонгук, — сказал он тихо ему в шею. — Мы были детьми. Ты не виноват в том, что я так привязался к тебе. Я всё равно благодарен тебе за то лето. Не нужно просить у меня за это прощения. От сказанного Чимином не стало легче от слова совсем. Чон погладил его по щеке, прикрывая глаза. Больше он никогда так с ним не поступит, никогда не обидит его. Пак приластился к его ладони. Приятное чувство близости окутало его. Объятия Чонгука действовали на него как нечто опьяняющее. Для него уже не было никакого «вчера» и не было сил волноваться о «завтра», он мог только прижаться к нему и замереть, дыша его запахом в таком приятном «сейчас».