Кай

Чимин почувствовал, как его отбрасывает в сторону и поднимает вверх. Ремень безопасности больно врезался в грудь, кажется, сломав в одно мгновение все рёбра. Невозможно вдохнуть. Всё смешалось. Тёмные тучи, сентябрьский дождь, деревья, лежащий на асфальте мотоциклист. Звон бьющегося стекла. Грохот. Он ощутил смутную, тупую боль в руках и плечах, тело резко ослабло и обессилено поникло на ремне безопасности. Пак Ёну сидела, прижавшись к приборной панели, что буквально прилипла к ней, сместившись вглубь салона. Голова её была неестественно вывернута. Она смотрела прямо на него. Смотрела как-то неправильно… не моргая… Отца он не мог рассмотреть, видел только его руку, повисшую вдоль бедра. — Мам… мама… — позвал Чимин и пошевелил слабо кончиками пальцев, не сумев поднять руки. Вместо вдоха получилось издать только сдавленный хрип, в ответ на который волной к горлу поднялась солёная тёплая жидкость. Всё вокруг закрутилось, проваливаясь в какую-то чёрную дыру, в самом центре которой полыхнул, разрезая тьму, огненный язык пламени. Всё ближе и ближе, ближе и ближе… Нестерпимая боль разлилась по всему телу. Огонь поглощал его плоть мучительно медленно, будто смаковал, нарочно продлевая агонию своей несчастной жертвы. Я умираю? — промелькнула мысль. Ты мёртв, — ответил внутренний голос. Темнота. Яркая молния осветило почерневшее небо. Огромное дерево в саду Чон Суа зашумело листвой от ветреного порыва. Маленький мальчик под ним жался спиной к потрескавшейся коре. «Нельзя стоять под деревом в грозу!» — выкрикнул Чимин, пытаясь его разглядеть, но мальчик вдруг исчез. Всё исчезло. Остался лишь мрак. Необъятная пустота. Он потеряется в ней навсегда... Чонгук… Чонгук… — Посмотри на меня, посмотри… Чимин открыл глаза и с трудом сфокусировался на женском лице. Юн Джухи зачесала пальцами его влажные от пота волосы назад, освобождая лоб. Он протянул к ней руки и крепко обхватил за спину. Дыхание его было тяжёлым и сбивчивым. Она обняла его в ответ и принялась тихонько покачиваться вместе с ним из стороны в сторону. — Это просто сон, мой мальчик, ночной кошмар и только, — голос её звучал мягко и ласково. — Да… — едва слышно прошептал Пак, не выпуская её из объятий. — Прости меня, тётя, мои ночные крики извели тебя. — Нет, даже не думай об этом, — закачала головой Юн Джухи. — Я волнуюсь за тебя, мне хочется помочь, но я не знаю как. — Ты и так слишком много для меня делаешь, — посмотрел он на неё виновато, и лицо его скривило нестерпимое страдание. — Разве это много… — вздохнула она, взяв его за руку. Чимин зажмурился. Он перестал дышать, сдерживая в себе всеми силами волну горького несчастья, готовую вырваться из него громким, протяжным стоном. — Ч-шш… не надо, не надо… — прошептала тётушка Юн, стирая слёзы, выкатившиеся из уголков его глаз. — Нужно отпустить, Чимин. Пак снова притянулся к женщине, укладывая подбородок ей на плечо. Он всхлипнул, сжимая в кулаке чужую одежду, и начал подрагивать. — Ну всё… ну всё… вытри слёзы, мой мальчик, — зашептала она и погладила его по спине. — Ты их там затопишь… ой, затопишь… нельзя так, нельзя... Чимин послушно провёл по лицу рукой. Какое-то время они сидели молча. Юн Джухи продолжала водить ладонью по его спине, смиренно дожидаясь, когда всхлипы прекратятся. Пак перебирал тихонько дрожащими пальцами ткань её махрового халата и судорожно вздыхал. Сердце колотилось где-то в горле. Он был измучен, раздавлен и благодарен одновременно. Боже, какое облегчение, что он не один. — Завтра пойдёшь в другую школу, познакомишься с новыми ребятами. — решила сменить тему Юн Джухи, пытаясь отвлечь Чимина. — Юнги против. Он говорит, я должен остаться на прежнем месте и спокойно учиться дальше в обычной сеульской школе, — проговорил Пак хриплым голосом. — Юнги стремится к простоте и комфорту, он считает, что пытаться прыгнуть выше головы, по меньшей мере, глупо, но это не про тебя. Ты много трудился, ты достоин лучшего. Это престижное заведение, закончишь его, и перед тобой откроются все двери, — она немного помедлила и добавила, — твои родители гордились бы тобой. Чимин несколько раз слабо кивнул и тяжело вздохнул. — Не волнуйся ни о чём, ложись спать. Джухи помогла ему улечься обратно и поправила одеяло, свесившееся на пол. — Я оставлю свет в коридоре и открою дверь, хорошо? — спросила она, положив свою ладонь на его руку. Чимин вновь несколько раз кивнул, не отводя от неё глаз. Он не хотел, чтобы она уходила, рядом с ней было спокойно, также, как и с Юнги. Пак благодарил судьбу и Бога, что после того, что случилось, именно семья Мин взяла над ним шефство. Чимин потерял самых близких людей и не справился бы иначе, не справился бы без их любви и поддержки. Тётушка Юн поцеловала его в лоб и вышла из спальни. Чимин долго смотрел стеклянным взглядом на широкую полоску света, падающую через дверной проём на мягкий ворсистый ковёр кофейного цвета. Гадкой оскоминой стояла в горле горечь, он уже чувствовал её на языке, это был привкус боли. Она пропитала его снаружи и изнутри. Он закрыл глаза, снова возвращаясь в тот самый день… — Опять дождь, — вздохнул Чимин, застёгивая белую рубашку. — Ничего страшного, мы же на машине поедем, а не пешком пойдём, — улыбнулась Пак Ёну и поправила ему воротник. — Ты всё взял? — Да, папа уже отнёс мою одежду для выступления в машину. — Волнуешься? Чимин кивнул и отвёл взгляд себе под ноги. Он волновался, но больше был расстроен, и причина его печали не имела никакого отношения к танцам. Пак Ёну погладила его по щеке. — Ты самый лучший, — сказала она и мягко улыбнулась. — Я люблю тебя, мам, — произнёс Чимин, как-то неожиданно даже для самого себя. Просто ему вдруг очень захотелось это сказать. Он протянул ладонь, чтобы взять её за руку, погладил тонкое запястье и отпустил. — Я тебя тоже люблю, — немного настороженно ответила женщина. — Всё в порядке, Чимин? — Да, идём скорее, а то папа опять будет вздыхать, потому что долго ждал, — он отвернулся, торопясь скорее выйти из дома. Он поднял над головой рюкзак, чтобы дождь не успел намочить его волосы, добежал до машины и сразу в неё запрыгнул. Отец повернулся к нему. «Всё будет хорошо», — прочёл Пак в его глазах и сдержанной улыбке. — Застрянем где-нибудь на нашей улице и придётся идти пешком, поедем в объезд, — сказал он скорее жене, чем сыну, его очевидно беспокоили её высокие каблуки. Чимин равнодушно пожал плечом, посмотрев на отца, и кивнул. — Чего-то ты совсем раскис… — протянул мужчина. — Я в порядке, — Пак вымученно улыбнулся, вышло неубедительно, но никто из родителей, в виду определенных принципов, не стал приставать к нему с расспросами. Машина тронулась, они выехали с размякшей грунтовки на асфальт. По обе стороны дороги замелькали деревья. Чимин крайне редко ездил куда-то вот так с родителями. И они тоже никуда не выбирались кроме давно избитого маршрута дом-работа-дом. Наконец-то, он предоставил им возможность побывать где-то вместе. Его мама была бескрайне счастлива сегодня, примерив на себя красивое платье и новые туфли. Боже, как же шёл ей тёмно-синий цвет… Он услышал громкий рёв и, обернувшись, посмотрел назад. Мотоциклист мчался по мокрому асфальту и явно не собирался притормаживать. Шоссе было слишком узким, отец Чимина ожидаемо сбавил скорость, чтобы разойтись с идущей навстречу фурой. — Да чтоб тебя! — вскрикнул мужчина, посмотрев в зеркало заднего вида. В ту же секунду нетерпеливый мотоциклист, обогнав их на перекрёстке, вылетел вперёд, но, не рассчитав расстояние, оказался всего в метрах десяти от грузовой фуры. Их машина, резко затормозив, круто метнулась вправо, задевая мотоциклиста крылом. Чимин видел, как тот перелетел через руль и, упав на асфальт, прокатился по нему кубарём ещё несколько метров. Машину стало заносить, она окончательно слетела с дороги, заскользила по хлипкой обочине и, снеся на своём пути дорожный знак, врезалась в дерево. Всё произошло за секунды. Ничтожно короткое мгновение, за которое невозможно понять в полной мере весь ужас случившегося. И оттого с такой живой надеждой прозвучало сквозь потрескивание и скрежет металла: «Мам… Мама…» Чимин открыл глаза, мутным взглядом посмотрев на экран телефона. 2:56. Цифры поплыли, слёзы вновь покатились по щекам. Сколько ещё он должен их выплакать? Закончатся ли они когда-нибудь? Прошло почти полгода, этого, наверное, слишком мало, чтобы сердце его зажило. Но это обязательно произойдёт, ран не останется, они превратятся в уродливые шрамы, в грубые рубцы — знак вечной памяти. Ровно такие же, как на его коже. Он скользнул ладонью себе под футболку и провёл по рёбрам к спине, чувствуя под подушечками пальцев неровности изуродованного тела — поцелуй пламени, поцелуй смерти. Чимин приложил руку к сердцу, оно билось так же часто, как у испуганной птички. Существование его становилось всё более блеклым. Он это чувствовал, и когда думал об этом, то осознавал, что виной тому даже не произошедшая с ним трагедия, а скорее его несостоятельность, ошибочность всех суждений и убеждений касаемо представлений об окружающем мире и других людях. Его угнетало это столь откровенное в своей самодостаточности чувство собственной глупости. После того, как Чонгук дважды обманул его, ему не давала покоя мысль о том, что он — поверхностная посредственность. Чимин искал утешения в книгах и разных науках, решив, что если уж он ни на что не годен, то должен хотя бы катиться по накатанной — учиться и работать, работать и учиться. Быть как все. Совсем ничего не хотеть — не казалось ему трагедией. Впрочем, иногда он всё же чего-то хотел. Словно очнувшись от комы, как бы во вспышке внезапного просветления, он понимал, что случившееся с ним, не что иное, как некий путь, который должен привести его к неизбежному и, по сути своей, мрачному эпилогу. В чём смысл? — спросил Пак, обращая мысли свои к Господу. — Мы рождаемся и живём, зная, что всё равно умрём, теряем близких, страдаем, изнываем от боли и терпим отчаяние. Для чего это всё? Он вновь вспомнил о Чонгуке, вспомнил его самоуверенные, чёрные глаза и мягкие губы. Пак задумался, полюбил бы Чон его таким — печальным и уродливым, и не смог сдержать горькой ухмылки. Он его и целым не любил. Чонгук ведь сам признался, что ничего не знает о любви, он просто ошибся. Так бывает…