Кай

Вымытая чашка выскользнула из рук Чимина, но, к счастью, плюхнулась в таз с водой. Он выдохнул с облегчением и, выловив её обратно, поставил осторожно на сушилку. Откровенно говоря, руки уже плохо слушались его, а ноги словно налились свинцом. Его смена закончилась уже полчаса назад, но Сечан всё продолжал подкидывать ему новую работёнку. — Протри столы и можешь идти, — смилостивился он, наконец, и упал устало на стульчик в подсобке, ему ещё предстояло рассортировать и расфасовать доставленные сегодня кофейные зёрна. Пак вытер несколько столов и посмотрел в окно. Уже стемнело. Чонгук обещал прийти, — как бы невзначай подумал он в сотый раз за день. Чимин боялся этой встречи, потому что понятия не имел, что теперь они должны друг другу говорить. Пак закончил, натянул на себя пальто и, попрощавшись с Сечаном, вышел. Непослушные пальцы с трудом смогли застегнуть пуговицы, он огляделся по сторонам, но не заметил знакомого лица. Мысленно он отметил для себя, что немного всё же расстроен, однако постарался не брать во внимание это чувство, и побрёл в сторону автобусной остановки, не желая сегодня идти пешком. — Чимин, — окликнул его Чонгук. Чимин остановился и завертел головой, не сразу увидев Чона, стоящего у одной из машин на стоянке. Пак немного поколебался, прежде чем нерешительно шагнуть ему навстречу, меняя свой маршрут. — Садись, — Чонгук открыл перед ним переднюю пассажирскую дверь. Пак посмотрел на него долгим взглядом. Сомнения мешали ему быть смелее. — У тебя уже есть права? — спросил он, сев в его машину с чувством совершенной ошибки. — Да, вроде того, — сказал Чон и завёл двигатель. — Поедем, поужинаем где-нибудь? Чимин повернулся к нему, глаза его были грустными и измученными. — Просто отвези меня домой, — попросил Пак тихим голосом. — Я очень устал. — Ладно, — кивнул Чонгук. Он рассчитывал провести с ним больше времени, чем несчастных несколько минут короткого пути, который Чимин обычно вообще проходит пешком, но не посмел пока просить большего. — Может быть, увидимся на выходных? Сходим куда-нибудь… — Следующий поворот направо. — В кино, например. Или погуляем… — После супермаркета налево во двор, там дом, в котором я живу. Чонгук слабо кивнул и замолчал, заметно поникнув. Пак даже не смотрел на него, вообще не взглянул ни разу с того момента, как сел в машину. Он ехал, отвернувшись к окну, и потирал пальцами манжеты пальто. Чонгука вновь посетило ощущение, что всё слишком поздно, но он тут же отогнал от себя мысль, что мог опоздать. Однако в глубине души он всё же чувствовал нечто предосудительное в своих действиях, особенно при взгляде на сжавшегося Чимина. Чон сбавил скорость, проезжая мимо супермаркета, но неожиданно снова нажал на газ. — Ты проехал поворот, — повернулся к нему Чимин, на лице его легко читалось негодование. — Да, кажется, проехал, — вздохнул Чонгук. — Придётся сделать кружок, здесь нельзя разворачиваться. Пак ничего не ответил, он снова отвернулся к окну и затих. Чон почувствовал, как споткнулось в груди сердце. Есть вещи, осознать которые просто невозможно. Они беспрестанно мельтешат в голове, как непроходящий кошмар, но, тем не менее, кажутся какими-то нереальными, невозможными в принципе. То, что Пак мог не простить его — никак не вязалось у Чонгука с действительностью. — Когда я был в Штатах, то постоянно думал о том, что хочу вернуться к тебе. Я скучал. По твоей семье и по твоему дому, — заговорил тихо Чонгук. — Ты говорил, что я мог бы стать частью вашей семьи. Знаешь, Чимин, мне бы очень хотелось назвать твою маму «мамой»… Пак прикрыл глаза. Он ненавидел свою ущербную душу, которая от любого прикосновения к старым ранам начинала выть, как недобитая собака. — Едва ли не каждое утро, просыпаясь в чужой стране, я думал о том, чего лишился, — продолжал Чонгук. — Признаться честно, мне иногда хотелось поменяться с тобой местами. Я верил в то, что любовь твоих близких способна залечить любые раны. Чимин впился ногтями в собственную ладонь. — Я утешал себя мыслями о том, что тебя окружают хорошие и добрые люди… — сказал Чон, расстроено вздыхая. Пак зажмурился сильнее. Он вспомнил береговую линию и то огромное количество разного мусора, что море возвращало обратно людям после шторма. Ему представилось, будто все эти вещи однажды были потеряны им. Словно всё это когда-то принадлежало ему, было ценно и дорого, а теперь превратилось в гору мусора. И чудилось, что если подождать, то там, на портовой развилке где-то вдалеке замаячит знакомая фигурка отца. Вот фигурка появляется и начинает расти. Ещё немного и он сможет различить яркие жёлтые полосы на его спецформе, каску, прицепленную к поясу, тяжелые ботинки, вот он уже слышит его грузные шаги… — Знаешь, как это бывает, Чимин, мы ведь никогда не думаем, что несчастье или смерть может коснуться наших близких или нас самих… — голос Чонгука задрожал, выдавая его волнение. Чимин неосознанно прижал ладони к сердцу. Теперь вокруг него был новый мир. Более современный, более красочный и более эффектный, но при всём при этом абсолютно безжалостный. И он в нём — ничтожно маленький, сидит, зажмурившись, прижимает к груди свой старый мир, простой, понятный и более добрый. Но всё рушится, его мир ускользает от него, как бы он за него ни цеплялся, как бы ни молил остаться. — Если бы я только знал, что с тобой случилось, я бы никогда так не поступил. Никогда… Никогда. Самое ужасное слово из всех слов. Синоним ему только слово «смерть». Смерть — вечное никогда. Никогда. Пак никогда не увидит своих родителей, никогда больше не отнесёт своему отцу обед, никогда не встретит с работы мать. Не будет больше прогулок на рыбацкий пруд, ночёвок на пожарной станции и семейных ужинов. Не будет больше танцев в студии школы искусств, не будет больших целей, ничего не будет. Может быть, он поедет с Юнги в родной город на этих выходных и увидит море. Может быть. — Я знал, что причиню тебе боль, но не сомневался, что ты с ней справишься. Я знал, что рано или поздно ты забудешь меня, и продолжишь жить дальше. Мне и в голову не приходило, что может произойти нечто подобное… Пак задумался, возможно ли было, сидя сейчас в машине Чонгука, извлечь из себя ощущение того беспросветного ужаса, который был тем сильнее, чем больше Чон пытался оправдаться. Этот ужас рос в нём пропорционально количеству произнесённых Чонгуком слов. У Чимина свело желудок, его внезапно обуяло нестерпимое желание куда-то деться, сбежать, спрятаться, исчезнуть. Он молчал, но был на грани крика, душа продолжала вопить, как раненое животное. — Я совершил огромную ошибку и признаю, что был не прав. Мне не следовало так оставлять тебя, не следовало пускать всё на самотёк и не следовало полагаться на других… — Зачем я тебе, Чонгук? — перебил его Пак, застав своим вопросом врасплох. — Я тебя люблю, — ответил Чон, прозвучав так, словно сказанное им было чем-то, что само собой разумеется. Чимин повернулся и взглянул на него. Казалось бы, слова любви всегда одинаковы, но он никак не мог понять, отчего так по-разному они звучат из уст Чонгука и Юнги. — Любимых не бросают, — сказал он, и лицо Чона вмиг приняло такое выражение, словно ему только что влепили пощёчину. — Я тебя не бросал, я был вынужден тебя оставить, — ответил он и, остановившись у многоэтажного дома, заглушил мотор. — Я не переставал тебя любить и скучал также сильно, как и ты. Я ни с кем не был, потому что хочу теперь только тебя. Чимин почувствовал, как ужас прожитых потерь отходит на второй план под натиском той волны гнева, которая грозила вот-вот обрушиться на него, накрыв с головой. — Надо же, как утонченно ты оправдываешь собственный эгоизм, — качая головой, произнёс тихо Пак. — Нет, ты не так понял меня… Я неправильно выразился. — Очень даже правильно. Правильнее некуда, я бы сказал. — Дело не в том, что мной движет чувство собственности или мой эгоизм. Я правда сожалею, что причинил тебе боль и пытаюсь хоть что-то исправить. — Переобуваешься в воздухе, Чонгук. Ты в этом мастер, правда? — Ты имеешь право злиться на меня. Я понимаю это. Но то, как ты смотришь на меня — невыносимо, это разрывает мне сердце! Пожалуйста, давай хотя бы попробуем во всём разобраться… — Хватит, — Чимин не выдержал и пригнулся к коленям, прижимая руки к ушам. — Я больше не могу… больше не могу… Жить с этим дальше просто невозможно… Ты знаешь о моих чувствах и пользуешься этим! Для тебя это всё лишь игра, но у меня нет сил в ней участвовать. Я не такой, как все вы! — голос его стал звучать надрывно. — Я всё потерял! Я слабый! Я несчастен! И я не знаю, что должен теперь сделать! Пак протяжно простонал, приподнимаясь, и, скривившись, прижал тыльную сторону ладони к губам. К счастью обошлось без слёз, но ему было так больно, что он едва мог вздохнуть. — Чимин? — позвал его Чонгук, касаясь плеча. Пак повернулся, чтобы посмотреть на него, но лицо Чонгука оказалось намного ближе, чем он ожидал. Чон взял его за запястье и осторожно отвёл руку от губ, но не отпустил, а прижал к своей груди, накрыв сверху ладонью. — Мне очень жаль, что я поступил именно так, я не перестану это повторять. Ей богу, клянусь тебе, я был уверен, что так будет правильнее. Мне стыдно говорить о своих страданиях, потому что то, что пережил ты не идёт ни в какие сравнения. Но если ты думаешь, что без тебя я был счастлив… — голос Чонгука сорвался, и он издал короткий стон, хмурясь и отводя на мгновение взгляд. — Нет, не был… Ни дня… Ни одной минуты… Его чёрные глаза были как никогда правдивы. Его слова звучали как никогда искренне. Он смотрел не моргая, силой взгляда убеждая принять на веру подлинность его чувств и мыслей. — Мне тоже жаль… — прошептал Чимин. — Но я правда не знаю, как должен теперь поступить. — Я понимаю… понимаю, — кивнул Чон, продолжая держать его за руку. — Мы можем… можем пока оставить всё как есть? — неуверенно спросил его Пак, заведомо зная, что это гиблое дело. — Хорошо, — сказал Чон и сцепил их руки в замок, поднося ближе к губам. Пак замер, чувствуя, что вновь тонет в глубоких чёрных глазах. В глазах, из которых, быть может, и вовсе не выныривал. Короткий поцелуй обжег кожу пальцев. Рука его сама сжала чужую ладонь крепче. Он уже готов был простить Чонгука, или уже это сделал. Слишком велико было желание подпустить его ближе. Пульс отдавался в ушах, тягучий жар разлился по всему телу, концентрируясь где-то внизу живота. Чимин выдернул свою руку, испугавшись собственных ощущений. — До завтра, — произнёс он, выскакивая из машины. Нет, просто сидеть больше пяти минут рядом с Чонгуком было для него невозможно. Какой же ты безвольный, Пак Чимин, — с досадой подумал он, заходя в подъезд. В квартире было тихо и темно. Только лишь мерцал, монотонно болтая, телевизор в гостиной. Чимин укрыл пледом уснувшую на диване тетушку и выключил телевизор. Он заставил себя принять душ и лёг в кровать с мокрыми волосами, зная наперёд, что с утра будет очень зол на своё опрометчивое решение, но силы окончательно покинули его. Завибрировал под подушкой телефон. Юнги: Как прошёл день? Чимин: Хорошо, только устал. А у тебя? Юнги: Скучно. Появился значок набора сообщения. Мин писал что-то ещё. Но потом вдруг перестал. Потом снова принялся набирать сообщение. И так несколько раз. Чимин вздохнул, выжидающе смотря на экран и гадая, что такого Юнги никак не решается ему сказать, или он сочиняет там поэму? Юнги: Можно увидеть тебя завтра? Раньше ты никогда не спрашивал на это разрешения, — подумал Чимин и в сердце отчего-то больно кольнуло. — Юнги, мой милый, Юнги… Чимин: Конечно.