Кай

Уступая место приближающейся зиме, осень становилась всё холоднее. Редкие сухие листья, бог весть, откуда взявшиеся в этой почти наглухо заасфальтированной части города, разлетались по тротуарам при малейшем дуновении ветра. Чонгук не торопился садиться в машину, он докурил сигарету и, небрежно бросив окурок себе под ноги, сунул руки в карманы пальто. Порыв ветра в очередной раз растрепал ему волосы. Чон с некой грустью окинул взглядом огромное здание, где несколько минут назад в одном из офисов подписал все необходимые договоры. Билет куплен, упакованный чемодан покоился в багажнике. Но мысль о том, что всё подошло именно к такому концу, тяжёлым камнем давила на грудь. И без того беспокойную душу терзало некое скорбное чувство, от которого никак и ничем нельзя было абстрагироваться. С глаз долой, из сердца вон — не работало от слова совсем. Оставить Чимина после всего, что было сделано и сказано, и уехать в другую страну с призрачной надеждой на некое спасение, иначе говоря, совершить постыдное бегство — всё равно что закрыть горящую комнату на ключ и ждать, что огонь в ней потухнет сам. Чонгук сел в машину и, немного помедлив, открыл сумку с документами, во внутреннем маленьком кармашке которой, хранил их совместные с Чимином фотографии. Он вытащил несколько снимков, но тут же убрал их обратно, отбрасывая сумку на пассажирское сиденье. Нет, теперь он больше не мог на них смотреть. И выбросить тоже не мог. Власть Чимина над ним всё ещё была слишком сильной. Чон выехал с парковки и принялся бесцельно колесить по городу. Ему захотелось запомнить его таковым — тоскующим вместе с ним. Проезжая мимо театра, он зачем-то остановился напротив и снова вышел из машины, чтобы закурить. Всё кончено. Через несколько часов он сядет в самолёт и покинет родную страну, потому что не желает здесь задерживаться больше ни на один день. Ни к чему это всё. Он был оценён и признан негодным. Унизительно. Безответная любовь вообще самое унизительное чувство. Намджун: Встретимся перед твоим отъездом? Он посмотрел на часы. Время позволяло ему устроить короткую встречу с другом, которого в следующий раз он сможет увидеть только при весьма скорбных обстоятельствах. Было странно думать, что его другой визит в Корею буден обусловлен лишь смертью отца, однако таковы были обстоятельства. Чонгук торопливо сел обратно в машину, но только он тронулся с места, как затрезвонил в кармане пальто телефон. «Мама», — успел прочитать Чон, прежде чем выронил сотовый, резко ударяя по тормозам. Однако передний бампер всё же коснулся выскочившего пешехода, тот отшатнулся и упал на асфальт. — Блядство! — выругался Чонгук, выскакивая из машины. — Ты теперь убить меня решил?! — зарычал Чимин, встретившись с ним взглядом. — Я даже не видел, что это ты… — зашептал испуганно Чон, помогая ему подняться. — Конечно! Если бы видел, то переехал бы и не остановился! — Да я только с места тронулся, как ты выскочил. — Здесь вообще-то переход. — Это не значит, что ты не должен смотреть по сторонам. Телефон разрывался в машине, Чон знал, мать не позвонит просто так, и уж тем более не станет названивать по несколько раз подряд, это заставило его не на шутку разволноваться. Смутное предчувствие беды уже зародилось в его груди и лишь крепчало с каждой секундой. Чон растерялся. Чимин продолжал осыпать его кучей колких фраз, уже добравшись до мастерства его вождения, мать продолжала названивать. — Подожди, — поднял он резко ладонь, бросаясь за телефоном. Это возмутило Чимина ещё больше, чем само происшествие. — Ты хоть представляешь, как дорого мне моё тело? — нахмурился он, подступая ближе. — Хотя, о чём это я… ты ведь никогда ни о ком не волновался, кроме себя! Чонгук взял трубку. — Ты просто не выносим… вот в этом ты весь, Чон Чонгук… — вздохнул Пак, с негодованием посмотрев на Чонгука, принимающего звонок. Он уже хотел отвернуться и уйти. Как вдруг Чон выронил телефон и схватился за верхний край дверцы руками, сгибаясь и опуская голову. — Чонгук? — настороженно позвал Чимин, мгновенно отбрасывая в сторону свои претензии. — Что-то случилось? — Скажи мне, ты в порядке? — спросил Чонгук в ответ и в один шаг оказался рядом. — Тебе нужна моя помощь? — сказал он, неожиданно приложив свою ладонь к его щеке, она дрожала и была холодной, как лёд. — Нет, я в порядке… — произнёс Пак, беспокойно вглядываясь в его побледневшее лицо. — Я… мне надо… я должен… — заговорил он, заикаясь. — Прости, я позже всё улажу, ладно? — Уладишь? — переспросил Пак, но Чон ничего не ответил, только посмотрел растерянно и также неожиданно отскочил от него, чтобы поднять телефон и вернуться в машину.

***

Чимин несмело вошёл в просторный зал. Прощание уже закончилось, Чонгук сидел один, склонив голову и вытянув безвольно руки вдоль бёдер. Чимин замер на пороге, не решаясь подойти ближе. Нет ничего неприятнее, чем испытывать сочувствие к тому, кого прежде ненавидел. Впрочем, ненавидел ли? Он посмотрел на Чона, тот опустил голову ниже и прикрыл глаза ладонью. Пожалуй, Пак мог ненавидеть Чонгука за то, что он был таким, каким был, но только не за его чувства. Решение прийти сюда не было жестом добросердечности или актом внезапной благосклонности, он просто прогнулся под тяжестью чувства вины, мгновенно обрушившегося на него вместе с печальной новостью. Ему не хотелось быть настолько жестоким. И если бы он знал об этих «сложных обстоятельствах», то ни за что бы не затеял подобного. Он никогда бы ни стал играть чувствами человека, один из родителей которого в это время умирал на больничной койке. Никто такого не заслуживает, даже Чонгук. Он видел лишь то, что хотел видеть и верил лишь в то, во что верить хотел. И это сработало. Непробиваемая стена обиды не позволяла ему распознать правду, даже когда та была у него под носом. Вот вам правда о его правде: она слишком мучительна и постыдна для Чимина, поэтому он лгал. Дело было вовсе не в распоясавшейся гордыне или в желании потешить собственное эго. Всё было гораздо проще. Он скучал. И это было единственным объяснением его тяги мстить за давно минувшее прошлое, и это же обстоятельство служило настоящей причиной его мягкости. Реальность эта подкралась незаметно и больно уколола Чимина в самое сердце. — Здравствуй, Чонгук, — сказал он, осмелившись подойти ближе. Чон поднял на него уставший взгляд, кивая в ответ. Сейчас его измученное лицо как никогда выдавало все последствия беспрестанных сражений с прошлым. Морщинки в уголках глаз и на лбу, тихое несчастье в глазах. Ему не было и тридцати, но Чимин заметил несколько белых волос в отросших, тёмных прядях, заправленных небрежно за ухо. Чонгук смотрел на него как-то затравлено. Пак не смог сдержать тяжёлого вздоха. Своим поведением он разверзнул в нём пропасть неуверенности и отчаяния. Как же легко сказанное в запальчивости ломает людей, разбивая им сердца, а потом приходит это глупое и бесполезное сожаление… раскаяние, горечь, ненужные извинения и сотни несказанных слов… Пак не выдержал и отвёл глаза, обращая внимание на уставленную цветами фотографию Чон Джэсона в чёрной рамке. Он не был с ним знаком и видел в живую всего дважды, и то, издалека. В первый раз, когда тот приехал к бабушке Суа и привёз Чонгука, второй раз, когда он его увозил, но Чимин даже не запомнил его лица. Мужчина на снимке сдержанно улыбался, у него были такие же чёрные глаза и густые брови, как и у Чонгука, в остальном у них не было ничего общего. — Соболезную тебе, — произнёс он тихо. — Спасибо, что вспомнил дорогу в мой дом и приехал, — сказал Чонгук, поднимаясь. — Захотел бы, не забыл, — грустно улыбнулся Пак. — Как ты? Чон издал короткий стон на выдохе и мучительно свёл брови, вопрос Чимина, очевидно, пробил брешь в его напускной сдержанности. Может быть, ему лучше было бы не приходить. Боль Чонгука помножилась его присутствием и продолжилась сотней других отголосков, проникающих в самые разные уголки его души. — Я ничего не понимаю… я совсем ничего не понимаю. Мне казалось, что я готов к этому, ведь знал же… Я всё думаю о нём, о нас… знаешь будто вчера, он ругал меня за разгильдяйство, а сегодня я держал его ледяную руку в своей руке… — Чон поднял голову, смотря на Чимина влажными глазами. — Как так может быть, Чимин? Скажи мне, как так может быть? — он протянул к Паку руки, касаясь его предплечий. Горе обезоруживает любого, делает слабым и беспомощным. Чонгук стоял перед Чимином совсем беззащитный, выдавал какие-то обрывки фраз и смотрел на него скользящим взглядом. Словно заблудился и пытался найти выход, а лицо Пака должно было как-то ему в этом помочь. Он в нём нуждался, но не смел больше об этом говорить. Руки его ослабли и заскользили вниз, однако в это мгновение Чимин сам подхватил их и, сложив вместе, принялся легонько потирать. Он знал его чувства и мог понять. Всё меняется, когда человек умирает. Его отсутствие ощущается совсем иначе, нежели раньше. Хочется что-то сказать, получить какой-то ответ... Ещё тяжелее, если осталось недоразумение, которое уже никогда не разрешить. — Так оно и бывает, Чонгук, так и бывает… — тихо произнёс он. Чонгук закрыл глаза, несколько раз отрешённо кивнув в ответ, и совсем несмело положил голову ему на плечо. — Мне, правда, очень жаль… — голос его сорвался, он содрогнулся, прерывисто вздыхая, и принялся тихо всхлипывать. — Я знаю, — вздохнул Чимин, обнимая его одной рукой за спину, и прижал к себе чуть ближе. — Мне тоже жаль. Чон глубоко вдохнул и обнял его в ответ. Совсем иначе, нежели тогда у Намджуна или в тот день, когда пришёл извиняться. Сейчас он едва касался его, так робко и нежно, словно Чимин был чем-то эфемерным и вот-вот мог исчезнуть. — Всё проходит, и это пройдёт, — сказал шёпотом Пак, погладив его ладонью по спине. — Я сделал так много ошибок, — вздохнул Чон. — Я был не прав всю свою жизнь. Почему? Почему я был таким… неблагодарным? — он отпрянул, чтобы посмотреть Чимину в лицо и прошептал: — А теперь уже ничего не исправить. Пак посмотрел долгим взглядом в его измученные, покрасневшие глаза. Господи, ну почему некоторым людям необходимо пережить горе, чтобы что-то понять? — подумал он, едва не застонав от собственного бессилия. Отвергать — мучительно, прощать — больно. Ещё хуже — не знать, как следует поступить. — Не исправить, — согласился он, поправляя воротник его рубашки. — Поэтому перестань оглядываться назад. Чонгук слабо кивнул. Он был слишком подавлен, чтобы расслышать в его словах нечто большее, чем просто утешение. — Я улетаю послезавтра обратно в штаты, — прервал долгую паузу Чон, но голос его звучал крайне неуверенно. — Мне бы очень не хотелось, расставаться с тобой плохо… Чимин взглянул ему в глаза, он вмиг замолчал и совсем растерялся. Очевидно, Чонгук уже смирился с тем, что всё кончено. Он слишком заметно пытался любить его тише, видимо надеясь, научиться, со временем, просто помнить. Он не решится, — понял Чимин и перенял инициативу на себя. — Нам нужно поговорить, но сейчас не время. Давай поужинаем завтра вместе, думаю, мы сможем прийти к какому-то общему знаменателю. Чонгук благодарно посмотрел на него и коснулся осторожно его руки. Взялся за неё и сразу же отпустил. — Тогда, я позвоню тебе? — робко спросил он. В его глазах мелькнула на мгновение маленькая искорка надежды. Но Чимин всё же успел её заметить, прежде чем она исчезла в чёрном омуте скорбной печали. — Хорошо, — ответил Пак, торопливо отводя взгляд. Он истерзал сердце, которое его любило. А вместе с ним и своё. Чертов Мин Юнги вновь оказался прав — месть плохое чувство, и всё снова закончится слезами.