***
Раньше я не сильно акцентировал внимание на том, как терзают сильные боли голову после вдыхания лёгкими того аромата. Этот газ, он… Просто лишает возможности проснуться со свежими мыслями и силами. Аромат нередко использовался в Персии Его Величеством для того, чтобы усыплять пленников в камерах. А когда они просыпались, то умирали от Пенджабского лассо. Хатим, возможно, об этом рассказал Вам, но я украдкой упомяну об этом. Просто потому, что считаю это нужным. В общем, раньше так назывался лишь вид узла, а не опасная удавка, что унесла жизни около… Хм… Нет, я не вспомню числа, и обманывать не желаю. Буду краток: Призрак Оперы узнал весьма интересный трюк у одного персидского торговца. И из этого трюка родилось то самое Пенджабское лассо. А теперь вернусь к основным событиям нашей истории. Она Вам ещё не надоела? Вы меня поражаете, неизвестная мне. На Вашу удачу, я помню всё, что связано с Призраком. Да, я помню всё это, словно это было только вчера… Дарога чувствовал сильную усталость. Как будто он пахал, словно лошадь. Раненая нога ныла, глаза слипались, а во рту было сухо как в колодце высохшем. Мужчина далеко не сразу пришёл в себя. Лишь спустя минут пять он вспомнил об Агате, Реми и о том, что сделал Эрик. — Эрик?! — воскликнул Перс, из последних сил поднявшись на ноги. Но упал на пол, стоило ему только сделать шаг. Снова бедолаге пришлось ползти к деревянной двери перед ним. Что было сил, Хатим постучался. Но потом осознал кое-что: — Подождите минуту… Я сейчас стучу к себе домой? Уставшие глаза смуглого человека в свободной одёжке пробежались по помещению. Он был в своей старой квартирке на улице Риволи. Да-да, Вы там уже были. И она не поменялась за все эти годы. Совсем, абсолютно. — Эрик, что же ты вытворяешь?! — Дарога устал. Вымотался уже от этих игр в догонялки. Сейчас он хотел бы вновь вернуться в театр, найти фантома и потребовать прекратить это безобразие, что успело далеко зайти. «Жаль только, что делать это уже было поздно…»***
Улицы Парижа были удивительно туманными. Моросил дождь, в воздухе слышен был запах прогнившей древесины, а гром гремел так, будто хотел разбудить всех жертв Парижской коммуны. Само небо словно возражало, открыто демонстрируя громом и молниями своё недовольство. Всё вокруг смело могло бы сделать тоже самое. Лишь бедному мсье Реми это уже не представлялось возможным. Только этому бледному юноше с красными от бессонной ночи глазами было плевать на грязь под обувью и дождь. «Раб системы» прекрасно помнил, как отключился в зеркальной комнате пыток. А потом как очнулся на лавочке, что стояла в сквере неподалёку от театра. Если я правильно помню, тогда было около четырёх часов утра. До рабочего дня оставалось всего лишь три часа. Но слугу дирекции это уже не волновало. Его голова была занята другими мыслями. И эти мысли всегда касались Агаты. Только этой мадемуазель, и никого более! Парень вспоминал все моменты, все слова… Всё, что было как-то связано с девушкой; их неловкое знакомство, их кратковременные встречи, их разговоры… Такое невозможно выкинуть из головы за одну ночь, как бы ты того не хотел. И здесь я не могу осуждать его. Реми мучался от всех чувств, что так беспощадно пожирали его и без того истерзанную душу. И сейчас, идя на работу словно во сне, этого молодого человека посетила одна мысль: — А что если Агата не сама всё это делает?! Что если этот мерзавец Эрик её просто загипнотизировал? А что? Если он смог так искусно манипулировать господами Дебьенном и Полиньи в их славные времена правления, затем испугал наглых и омерзительных Моншармена и Ришара, так ещё и держал много лет всю парижскую оперу в страхе… Этот человек может всё. И он не будет стыдиться даже убить. От таких мыслей Реми впал в оцепенение и углубился в свою травмированную голову, рисуя всё более и более изощрённые картины. Вплоть до того, что Призрак Оперы может и убить Пенберову на глазах у всех. Это ведь театр — на сцене часто проскальзывают сцены убийств во время трагедий и кто там увидит, что это далеко не игра, а действительно убийство?! — Агата, — имя девушки само сорвалось с губ слуги дирекции и он в ту же минуту помчался к театру с удвоенной… Нет, с утроенной скоростью, — Я спасу тебя, Агата! Я не позволю этому бесу осквернить твою чистоту! Ты этого не заслужила ни коим образом! Ты была добра ко всем в театре, даже к Эрику… А он отблагодарит тебя, сделает больно, можешь не сомневаться! Голова болела и просила успокоиться, но её хозяин был иного мнения. Он мчался на ногах, что уже выли и отнимались, а перед глазами не было ничего, кроме размытого силуэта театра парижской оперы… «Да, они оба туда направлялись. И у них были схожие цели. Вот только явились они оба не в самый подходящий момент…»