остаться здесь

17 июня 2017

      — Николас, это с-к-у-к-а, — Трубецкой повернул голову, подставляя кондиционеру вторую щеку, и лениво перекинул длинные ноги через подлокотник кресла.       — Так возвращайся в Петербург, будет тебе веселье, — Николай проигнорировал очередную вариацию на тему своего не самого сложного имени и поднял глаза от книги, придерживая страницу пальцем. — И мне надоедать заодно перестанешь.       — Не хочу, — замена привычного «не могу» резанула Романову слух, но он ничего не сказал.       — Тогда найди, чем заняться. Отправься на охоту за бабочками, научись водным лыжам, напиши книгу, в конце концов. И я тебе не гувернантка, чтобы устраивать персональный парк развлечений.       — Ты мне — друг, — рассудительно качнул кистью парень в неопределенном жесте.       — А ты мне — головная боль, — Романов окончательно отложил книгу в сторону. Трубецкой пожал плечами с улыбкой.       — Поехали в город. Мороженое на набережной купим. Чаек покормим.       — Эти чайки скоро летать не смогут от количества желающих их покормить, — Николай опустил глаза на часы на запястье. — Можно ближе к вечеру.       — Коля, my darling, вот это другой разговор, — Трубецкой протянул руку и схватил романовскую книгу прямо с тумбочки, открывая её в случайном месте. — Всем, кто берёт на себя бремя власти, приходится совершать зло ради государственного блага, сколь бы противны ни были эти поступки нам самим, — продекламировал он с самым серьёзным лицом, на которое был способен. Трубецкой мог стать хорошим актёром или диктором на радио, а он растрачивал таланты на то, чтобы смеяться над Николаем, не нуждаясь ни в деньгах, ни в общественном признании. — Учебник читаешь?       — В отличие от некоторых я хотя бы умею читать, — Николай перегнулся через кресло и вернул книгу в законное владение. Серёже не стоило забывать, что здесь преимущество роста и длины конечностей не на его стороне.       — Очень смешно, — Трубецкой хмыкнул, скользя взглядом по комнате так, будто он не проводил здесь три летних месяца каждый год последние несколько лет своей жизни, а просто зашёл, чтобы оценить стоимость дворцового интерьера. Николай краем глаза наблюдал за ним, не спеша возвращаться к чтению, — осознавал, что как только попробует сосредоточиться, снова будет вырван в реальность очередной глубокомысленной репликой. У Трубецкого было слишком много свободного времени и слишком мало совести. — И всё-таки, что ни говори, но это безвкусица.       — Ты о чём? — Николай поднял брови. Его можно было испугаться: разведённые в стороны по-спортивному широкие плечи, холодные глаза, смотрящие свысока, — воплощённые сила, властность и угроза. Впрочем, ожившую византийскую икону немного портила гавайская рубашка, из-за жары расстёгнутая до середины груди.       — Я о плазменном телевизоре посреди итальянского ренессанса.       — С каких это пор ты противник прогресса? — Николай будто не воспринимал его серьёзно, но при этом слушал внимательно. Поворотом головы напоминал тех людей, которые, глядя в глаза, обязательно с вами согласятся, а после не сделают ничего для исправления ситуации.       — Ему здесь не место, — Серёжа легко пожал плечами, вставая.       Из года в год они оставляли в Петербурге дорогие костюмы, кожаные дипломаты и гель для волос; набивали чемоданы цветными футболками, коллекцией тёмных очков и кремом от загара. Столичные интерьеры были в четыре раза старше и в четыре раза сильнее подвержены изменениям. Крым же в своём хрусте медовой пахлавы и забронзовевшей коже застыл в прошлом веке. В столице оба привыкли командовать — на юге нужно было слушаться. Не выходить в море во время шторма, не срывать виноград раньше времени, не менять интерьеры по собственной прихоти. Кондиционер негромко жужжал, а телевизор чёрным прямоугольником напоминал, что летом место только настоящим, а не выдуманным романтическим историям.