остаться здесь

26 июня 2017

      Если в мире и существуют люди, которым позволительно носить белую одежду — по той простой причине, что на них она абсолютно всегда остается идеально чистой, — то Сергей Трубецкой к их кругу определенно принадлежит. Кроме того, он точно состоит в клубе обладателей брюк с идеальными стрелками и, вероятно, в обществе тех, кому морской ветер укладку только поддерживает, а не рушит. Все в Трубецком отдавало шиком ради шика, но каждая деталь в Сергее казалась на своем месте. Как ощущает себя человек, очень хорошо понимающий, что роскошь ему исключительно к лицу? Кондратий снова бессмысленно провел рукой по завившимся волосам — коротким, жестким от соли кудряшкам — и приветственно улыбнулся. Собственная бежевая льняная рубашка в мелкую складку (Рылеев категорически отказывался признавать изобретение утюга), которая по плану должна была создавать пиратскую атмосферу, смотрелась непозволительно дачно и непарадно.       — Готовы, господин Рылеев? — пожалуй, стоит добавить, что последним штрихом становились не голые, худые щиколотки и не мягкие кожаные мокасины Трубецкого; в роли последнего штриха выступал тот факт, что к Кондратию мужчина обращался, стоя на корме собственной яхты и крепко держась за один из ее тросов. Рылеев проигнорировал протянутую руку Сергея, самостоятельно перешагивая с трапа на борт. Не то чтобы ему были неприятны чужие попытки ухаживать — а уже некоторое время было понятно, что Трубецкой определенно за ним ухаживает, — просто нравилось чувство самостоятельности, ощущение победы, когда даже не качнулся при восхождении на палубу.       — Значит, «Катрина»? — Рылеев осматривался так, будто знал про бушприты и рангоуты что-то кроме того, что эти слова кричат в фильмах.       — В честь царственной бабушки.       Кондратий смерил его несколько скептическим взглядом: «не верю». Трубецкой только улыбнулся, обходя его сбоку по-кошачьи хищно: «а я и не хотел, чтобы ты поверил». Пока Рылеев засматривался на белые паруса, тросы, чаек и серо-зеленые глаза владельца яхты, тот без слов отдавал приказы. Судно качнулось и плавно отошло от пристани. Беззвучно командовать так, чтобы тебя слушались, — уже не навык, но искусство.       Солнце, будто бы тоже записываясь в предателей, которые играют на стороне Трубецкого, поблескивало, отражаясь от колец Сергея. Мужчина стоял достаточно близко, чтобы Кондратий чувствовал запах его парфюма и тягучее сексуальное напряжение в оставшихся между ними сантиметрах. Рылеев преувеличенно легко сделал шаг не навстречу Сергею, а от него. Усилившийся ветер делал южную жару хоть сколько-нибудь выносимой.       — Знаешь эту легенду? О двух братьях? — Рылеев качнул головой в сторону приближающихся скал. Вблизи Адалары казались еще больше и страннее — как будто в компьютерной игре достопримечательность случайно построили в воде, а не на суше.       — Знаю, — Трубецкой как-то задумчиво наклонил голову. — И про Аю-Даг знаю, — тюркские слова перекатывались на языке, сливаясь с шумом волн. Кондратия всегда очаровывали элементы чужого языка, которые так легко присваивались и ощущались уже практически своими. Они были одним из немногих напоминаний о золоте скифов, генуэзских колониях и протекторате Римской империи.       — Пойми простой урок моей земли: как Греция и Генуя прошли, так минет всё — Европа и Россия… — негромко пробормотал Рылеев. Это его ход, простая игра: Кондратий убегает, Сергей догоняет.       — Волошин, — ход Трубецкого. Они оба знают правила. Солнце заставляет щуриться несмотря на очки, яхта все дальше отходит от берега, Сергей догоняет, Кондратий убегает.       С моря был хорошо виден скалистый южный берег: торчащие горные зубцы, будто бы приклеившиеся к земле угловатые домики, канатную дорогу, покачивающиеся свечками кипарисы. Реплика за репликой, следующая цепляется за предыдущую, мужчины уже не загадывают загадки, а обсуждают архитектуру (Кондратию среди всех ялтинских построек особенно нравится конструктивистское здание, напоминающее НЛО, Сергей его терпеть не может) Рылеев соглашается выпить, клубника к шампанскому добавляется легким жестом Трубецкого.       Когда Рылеев принимал решение провести большую часть лета во всеимперской здравнице, он мысленно делал ставки, на какой день заскучает, — но лёгкие требовали немедленной заботы и соленого воздуха, так что выбирать не приходилось. С чужой рукой на плече, локте, колене, предложением постоять за штурвалом и промелькнувшим за кормой дельфином, низким шёпотом с уже знакомой интонацией скучать, впрочем, пока не приходилось.