Моё благословение проклятием

— Благословенная Любовь расцветает, — сказал Лириен, глядя, как к Берёзовым Кущам осторожно пробирается Бьорк, ведомый любопытством. — Проклятое страдание затянет обоих! — заявил в ответ Кордек, с мрачной ухмылкой наблюдая, как скулил волчонком Хродгейр, катаясь в обожжённой траве в берёзнике. — Неужели снова спрашивать Акельма? — предложил разумный Иген, властитель зимы и покровитель бет. Невозмутимый бог уже начал делить свой трон с весенним Элнари, которому молились омеги. Наверное, потому и дрогнуло его сердце, застучало сильнее разума. Омежий покровитель согласно кивнул, позвал златокудрого хранителя рун. — Снова Беркана! — объявил Акельм, достав из своего мешочка деревянную пластинку с выжженным знаком. Кордек и Лириан снова жарко заспорили, что же это — проклятие или благословение. — Пока мы ещё делим трон Лета, можем по очереди следить за этими двумя, — предложил Иген, видя, как наворачиваются слёзы на светлые глаза бога-омеги. — Ты прав, — согласился Элнари. — Пора и этому цветку расцвести. — Но только они сами должны всё понять! Не вмешивайся! — бросил Иген вслед лёгкому весеннему ветерку, что сбежал с небес в берёзовую рощу, окутывая нежным ароматом всё вокруг. Волк вдруг вздрогнул, повёл носом, почуяв волшебный запах, и повернул голову в сторону, откуда приближался омега. Нестерпимо всколыхнулся жар внутри. Захотелось схватить оленёнка и, преодолевая его отчаянный писк и ланье сопротивление, повалить на траву. Сорвать с омеги всю одежду, прихватить клыками загривок и взять его: со всем горячим нетерпением, со всем дурманом, что нарастает, когда этот белокурый мальчик появляется в мыслях альфы. Хродгейр мелко задрожал от обжигающих волн морока, протяжно завыл, пряча лицо в траве, и зацарапал ногтями землю. Какая-то его часть остановила от бездумного насилия над Бьорком. Нечто новое и прекрасное стало пробиваться в холодном сердце волка, словно первые нежные подснежники сквозь ледяную корку уходящей зимы, сладко и больно. Изящный Бьорк заприметил в берёзках корчащегося в страданиях волка и поспешил к нему. Хродгейр взвыл, как раненый, ловя ланий аромат и задыхаясь от взгляда в огромные и спокойные зелёные глаза. — Ты ранен? — спросил мальчик, погладив волка по темноволосой голове. — Беги от меня, — сквозь зубы прошипел тот. — Я могу сделать тебе больно. Но Бьорк не убежал в испуге перед неизведанным. Он лишь присел на корточки и заглянул в волчьи глаза. Сколько же там было страданий от захватившей лавины чувств, сколько было страха от того горячего водоворота, что сжимал внутренности и скручивал в один жгут, заставляя выть и плакать! — Беги! Не заставляй меня причинить тебе страдания, — взмолился Хродгейр. Как же он ненавидел себя за эту слабость! Он, первенец волчьего вожака, отважный воин и бесстыжий соблазнитель, сейчас бессильно валяется в ногах невинного, беззащитного оленёнка и даже не скрывает своих слёз. — Не могу, — улыбнулся мальчик такой открытой и искренней улыбкой, что волк на миг позабыл о бушующем пожаре внутри себя. — Я же ученик ведуна, должен помочь тому, кому больно. — Ты не сможешь помочь. Не в этот раз, — обречённо ответил Хродгейр. — Тут твои травы и заклинания бессильны. — Знаю, — кивнул мальчик. — Это игры богов. Они и меня ранили, — он провёл изящной рукой по своему плечу, куда угодил брошенный Кордеком кусок металла. — Даже Секвойя не знает, что с этим делать. — Но это так больно, — простонал Хродгейр, чувствуя, что рядом с этим маленьким оленёнком ему становится гораздо лучше: не так обжигает жар внутри, не путаются мысли, уже не хочется повалить мальчика на землю и насильно овладеть им. Осталось только желание притянуть его к себе, прижать к груди и тихо слушать мерное биение маленького сердечка, ощущать мягкие руки на своей спине, греться в травяном дыхании Бьорка. Неведомые доселе чувства! Альфа схватил нежную руку Бьорка и стал целовать каждый пальчик омеги, обвивая горячим, упругим языком. — Мне нельзя, — мальчик отдёрнул руку. — Я не должен знать этого… — добавил он с сожалением и постыдной дрожью в глубине естества. — Ни к одному омеге меня так не тянуло, как к тебе, — сказал Хродгейр, чуть придя в себя и привалившись широкой спиной к дереву. — А я вообще не понимаю, что со мной происходит, — признался Бьорк, прислонившись с другой стороны толстой берёзы. — Словно сердце готово выскочить из груди, мысли путаются, дыхание сбивается. А внизу будто жар нарастает… — И тут же осёкся, краснея и стыдясь своих признаний. — Это всегда так мучительно? Как вы, свободные волки, живете с этим влечением? — Обычно это приятно, — хрипло пояснил Хродгейр, остро чувствуя присутствие желанного тепла совсем рядом. — Тело нуждается в разрядке так же, как… — Альфа задумался и наконец пояснил понятными для мальчика сравнениями: — Как гроза нуждается в громе и молниях. Накопленное в битвах и на охоте напряжение уходит, и остается только нега. Это естественно. — Возможно, — Бьорк грустно опустил взгляд на травинку, которую крутил в руках. — Вот только для меня это так и останется непознанным. У меня другой путь. — Ты сам выбрал его? Мальчик помотал головой. — Руны меня выбрали. Когда рождается избранный какой-то руной, на него сходит сила этого знака. — И какая твоя? — прищурил голубые глаза волк. — Беркана, — ответил омега. — Это плодородие и родительство. Беркана — искренняя доброта и образ нежной силы. Она вдохновляет на созидание и дарит саму жизнь. Хродгейр слушал мальчика, который с такой беззаветной любовью говорил о своём культе, что поверил, будто омега и есть сама эта искренность и сила. Изящный белокурый оленёнок с таким воодушевлением говорил о Беркане, что его звонкий голосок ласковым ручейком пробивался в самое тело альфы. Прорастал внутри, словно хрупкий росток, согретый солнечными лучами. — Беркана — это светлые помыслы Элнари, нежная сила Вардгрифа и созидательная переменчивость Игена, — добавил Бьорк, точно назвав ипостаси трёх божеств омег, альф и бет в образе своей руны. — Но больше всего она любима Элнари. — Омежья руна… — проговорил волк, поражаясь лишь части силы этого знака, о котором ему поведал Бьорк. — Не только, — ответил мальчик. — Беркана помогает альфам мягко завоёвывать, а бетам — ярко блистать. И всем она помогает в любви, — Бьорк задумчиво смотрел сквозь хоровод берёзок, словно хотел разглядеть, что такое любовь. — Как же ты познаешь это, если тебе нельзя познать альфу? — немного насмешливо спросил Хродгейр, всё ещё находясь на грани сжигающего жара похоти и прохладной мягкости какого-то нового чувства, что обвивало его. — Есть свитки. Есть знания предков. Есть милость богов. Учитель Секвойя говорит, что в этих берёзках я всё почувствую, — юный омега нежно погладил белый ствол дерева позади себя. И наткнулся на пальцы волка. Вздрогнул, но руку не отдёрнул. Лишь провёл по ним своими пальчиками, ласково, осторожно, будто пробуя — холодная ли вода в реке. От тёплых прикосновений Хродгейр замер, затаил дыхание. Сладким мёдом растеклось внутри, успокаивая телесную горячку. Подступило к самому сердцу и обняло, лаская прохладой. Бьорк тоже затих. Никогда он не чувствовал столько нежности и… Любви. Та любовь, что он знал, была тёплой добротой родителей и озорными улыбками братьев. Но эти осторожные и несмелые прикосновения волка, словно вспышки молний в грозу, заставляли оленёнка вздрагивать и дышать чаще. Они пугали и одновременно манили познать их лучше. В глубине души Бьорк догадывался, что это именно то, что ему не суждено никогда. А шершавые волчьи пальцы гладили нежную руку омеги, сплетались с его изящными пальчиками, лаская их и пробуждая в Бьорке ещё большее желание насладиться этим неведомым чувством. — Не понимаю, как можно не любить кого-то и не познать любви другого в ответ, — словно прочитал его мысли Хродгейр, не переставая едва касаться пальцами руки Бьорка. — Мне положено любить всех одинаково и ничего не требовать взамен, — отозвался омега, который хотел, чтобы волк оглаживал его бесконечно долго, в ответ лаская его руку своими пальцами. — Как жрец рун, я не могу с кем-то одним иметь духовную связь столь сильную, что с другими потеряю её. — Так тебе нельзя влюбляться? — рыкнул Хродгейр и даже сжал руку мальчишки так сильно, что тот болезненно пискнул. — Это дар богов, — ответил оленёнок, вжался спиной в дерево, желая пройти сквозь него и оказаться в волчьих объятиях, почувствовать неведомую раньше силу. Хродгейр в немом извинении скользнул пальцами по ланьей ладошке выше, к запястью, где уже заполошно билась венка. — Не каждый удостаивается этого дара, — сказал Бьорк, чувствуя, как наполняются слезами его зелёные глаза. Ему внушали, что это великая честь, достойная зависти, однако… Всё чаще юноша задумывался о том, чего лишило его это предназначение. Альфа повёл носом. — От даров не плачут, — насмешливо и одновременно как-то обречённо заявил он. — Это, скорее, проклятие! — Не говори так! — Омега даже выдернул руку из ласки Хродгейра. — Не гневи бессмертных! Я приму их дар, даже если… Мне придётся… Не познать любви самому. — Мальчик всхлипнул, но сдержался. — Маленький глупый оленёнок, — сказал волк неожиданно мягко, вновь увидев белокурого гибкого Бьорка, который показался из-за дерева. — Это же как жить без света солнца. — Может быть, — ответил твердо омега, стараясь, чтобы волк не заметил его слёз. — Но это моё предназначение. И мне уже давно пора идти дальше познавать свою руну. — Он попытался встать, но тепло, исходящее от альфы, дурманило, манило, заставляло сердце биться чаще. Альфа, удерживая изящную руку в своей, окатил мальчика теплом взгляда голубых глаз: — Когда я увижу тебя снова? Бьорк улыбнулся так светло, что у Хродгейра защемило в груди, из горла вырвался хриплый стон, а в душе́ вновь всколыхнулось нечто огромное и по-новому нежное, отчего перехватывало дыхание. Именно поэтому волк отпустил руку мальчика, но не отпустил взглядом. Смотрел, любовался, как гибкая фигурка изящно удаляется в дымку, огибая берёзовые стволы. Он чувствовал, что только рядом с этим омегой ему хорошо и спокойно. А если Бьорка нет рядом, становится не по себе: в голове появляется тяжесть, перед глазами всё мутнеет, к низу живота предательски скатывается огненная похоть, а кровь леденеет, словно снежный наст в самые лютые морозы. Но также Хродгейр знал, что обязательно увидит омегу! И ради этой призрачной встречи, ради мечты полюбоваться ласковой улыбкой на полных губах и нежным сиянием глаз цвета первой весенней зелени он не должен торопиться. Вокруг в свои права вступала весна. Несмело трогала своими омежьми ладошками землю, согревая для посевов, осторожно улыбалась, растрескивая лёд на озерах, и будила зверей в лесах для новой любви. Под нежным взглядом Элнари, покровителя омег и хозяина весны, семена страданий, брошенные богом проклятия, пробивались ростками благословения. Но так же, как первым цветам больно и холодно расти сквозь последний снег, так и чувства альфы и омеги пугали их обоих. Бьорк не знал этого никогда, но испытывал какую-то магическую тягу к альфе. И ещё более его пугало, что ему, как будущему жрецу рун, не позволено подобного. Хродгейр знал лишь плотскую любовь, ни разу ни один омега или бета не заставлял его так сжиматься от собственного бессилия справиться с этим притяжением. Почему именно этот мальчик? Почему этот светлый омега? Почему тот, кто никогда не будет принадлежать ему полностью? С этими вопросами молодой альфа отправился к ведунам клана. — Беркана, — сказал Колгрим, достав из своего рунного мешочка деревянный кружок. — Всё идёт так, как и должно идти. Это хороший знак, Хродгейр, сын Агнара. Ты на верном пути! Тебя ждёт добрый урожай. — Но почему так больно? — спросил альфа, чувствуя, как сжимается в груди. — А ты думаешь, росткам, что пробиваются к солнцу, легко? — ведун посмотрел на волка и сочувственно улыбнулся. — В тебе проклюнулось семечко такого прекрасного цветка, что любой счёл бы это благословением самого Лириена. — Пока я чувствую лишь боль от проклятия Кордека, — мрачно ответил Хродгейр, потирая ручищей широкую грудь, словно надеясь под шрамами и татуировками поймать это колючее чувство и вырвать из себя. — Беркана защитит тебя, — тихим голосом пообещал Колгрим. — Она подскажет тебе, как действовать, подтолкнёт к духовному росту и даст умиротворение, пока ты наблюдаешь за происходящим. И не бойся мечтать о том, что тебе кажется недостижимым. Хродгейр покинул знахаря, думая, что так и не нашёл ответов на свой вопрос. А потому направился к ведуну-альфе. — Беркана. — Грорейст даже не удивился, когда раскрыл свою могучую ладонь с руной, извлечённой из мешочка. — Добрая добыча будет твоей, сын вожака! Хродгейр, увидев тот же знак, что и у Колгрима, даже бессильно зарычал. — Запасись терпением и будешь вознаграждён таким трофеем, что о тебе станут слагать песни! — заявил знахарь. — Тебе надо лишь обуздать свой горячий нрав и приложить все усилия, чтобы заполучить эту награду. Обуздать свой горячий нрав? Да лучше бы Грорейст сказал, что надо отрубить себе руку! Или выколоть глаза. Или что можно сделать, чтобы вырвать из себя все мысли о светловолосом оленёнке, который и так сам заполучил огромного волка-альфу в качестве трофея? Едва сдерживая гнев, Хродгейр направился к третьему ведьмаку, к разумному Санори. Но и там бета положил перед волком дощечку с Берканой. — Знаю, — сказал Санори. — Ты был у моих альфы и омеги. И они оба показали тебе твой путь. — Но почему? — умоляюще смотрел Хродгейр в спокойные глаза ведуна. — Почему снова это? — Потому что это твоя судьба. Так решили боги. — И даже не дали выбора? — пронзительно голубые глаза смотрели на бету, словно искали ответа. — Беркана даёт огромный выбор, Хродгейр, — ответил Санори. — Нужно лишь двигаться вперёд. Расти над собой. Прилагать усилия. Либо вообще ничего не делай, если не уверен… Альфа мотнул темноволосой головой. — Бездействие убивает меня! Уже разгорелся огонь, — в обречённости прозвучала робкая надежда. Хродгейр вскинул голову. — Значит, нужно ковать свой клинок, которым ты завоюешь себе счастье, — кивнул Санори, улыбаясь. — Но только не торопись, сын Агнара! Волк выдохнул, будто освобождая грудь от ядовитых паров нехороших мыслей. Вдохнул немного весны и приготовился к долгому пути завоевания. Для могучего альфы всё изменилось, пошло не так, как раньше. Его перестали радовать попойки с молодыми волками, не доставляли наслаждения соблазнительные беты и омеги из окрестностей. Всё чаще Хродгейр пропадал в кузнице, чем очень удивил отца и отчима-папу. Стареющий вожак стаи снова завёл разговор о том, что парню нужно подумать, чтобы взять замуж достойного омегу. — Все от Сизых гор до самого моря знают про твои похождения, а половина общин готовы растерзать тебя за то, что ты покрывал их бет и омег. Немногие захотят видеть тебя в своём клане. Хродгейр лишь усмехнулся, прикрыл свои голубые глаза. Он понимал, что ему никогда не занять место отца. Вожаком станет Ферт, а ему, первенцу, уготована участь войти в семью своего мужа-омеги. Только он своей развратной похотью порушил возможность стать частью достойного клана. — Придётся подумать о том, чтобы искать тебе омегу в Гроссбурге, — задумчиво выдал Агнар, подперев седую голову ещё сильной рукой. — Ты же и оттуда ведёшь свой род. Твой папа был из города. — Но отец! Ты же говорил, что тот омега был из клана Камней! — воскликнул Хродгейр. — Люди Гроссбурга и есть клан Камней, — невесело усмехнулся Агнар. — Они живут среди камней. Их дома из камней, даже высокая изгородь вокруг их поселения каменная. Ещё тяжелее стало молодому волку. Мало того, что его терзало влечение к оленёнку, новость, что он должен будет покинуть просторы Дорнвальда и поселиться в каменной будке, совсем разбередила ему душу. — Я всё сказал, — заявил отец, сам глубоко внутри переживая за сына. — И этого не изменить. За два года мы с Ари и Фроди найдём тебе омегу из Гроссбурга. Не стал дослушивать его сын. Вскочил и побежал в единственное место, где ему было чуть легче, чем везде. В Берёзовые Кущи, где под стройными деревьями всё чаще и чаще он падал на траву и выплакивал колючие льдинки проклятия из своего сердца. И снова его взъерошенных волос коснулась тонкая рука Берёзки. Хродгейр приподнялся на локтях, заглянул в чистые ланьи глаза и тихонько завыл от той непорочности, что манила к себе. Он чуть приник носом к ногам Бьорка, вдыхая его травяной аромат, сводящий с ума, и поднял на мальчика полные тоски ледяные глаза: — Расскажи, почему так плохо? — Потому что боги дают предназначение каждому из нас, — ответил Бьорк, не переставая гладить альфу по крупной голове, едва вплетая тонкие пальцы в волчьи волосы. — Но они же дают и выбор, по какому пути идти. — Выбор пути? — Хродгейр вырвался из плена нежных рук. — Проклятие или благословение? — Он дерзко вскинул голову, посмотрел на омегу с бунтарским огнём в глазах: — Это ты называешь выбором? От проклятия внутри всё горит, мысли путаются. Я не могу спать ночами. А недавно, Вардгриф пронзи меня копьём, на охоте промахнулся! Ну а от благословения ещё хуже, — альфа только рвано выдохнул. Он не стал рассказывать Бьорку, что катается волчонком по земле и жалобно воет, будто один взгляд на юного Берёзку — спасительный глоток воздуха. И что не радуют его горячие встречи с Фроди. Словно альфа делает что-то постыдное и низменное. Даже удовольствия от этих встреч не испытывает. И как будто чувствует, что бета его отца согласен с этим. До чего ж это мучительно — быть рядом с омегой, но не сметь даже коснуться его лишний раз, а весь свой животный жар утешать с другим, представляя себе Бьорка. — Это невыносимо, — прошипел сквозь зубы Хродгейр. — Лучше бы меня насмерть поразили молнии Вардгрифа, чем отравленные стрелы Далла, что заставляют умирать долго и болезненно! — Это не ты говоришь, это проклятие в тебе говорит, — заключил Бьорк, усаживаясь рядом с альфой. — Но ты можешь выбрать путь благословения! Ничего не ответил волк. Лишь заворожённо слушал голос мальчика, его мудрые слова, столь неожиданные для такого юного создания. — Позволь благословению проникнуть в себя, — снова заговорил Берёзка. — Оно и развеет проклятие, как утренний туман. — А как же ты? — вдруг спросил Хродгейр, посмотрев на омегу, которого, как он догадывался, тоже скручивала боль сомнений и страх перед неизведанным. — Как ты справляешься с этим мороком? — Весенний Элнари помогает засевать поля, — заговорил мальчик, и от его голоса альфе стало вдруг спокойнее. — Но ведь надо следить за всходами, ухаживать за ними. Так и люди. Боги роняют в нас семена. А нам надо решить, какие будем взращивать, а какие, как сорняки, нужно вырвать с корнем. С какой бы радостью Хродгейр вырвал из себя про́клятое благословение! Эта одержимость Бьорком не давала житья. Белокурый оленёнок полностью занял все мысли волка, днём и ночью перед глазами стоял образ стройного деревца-берёзки, его открытая улыбка заставляла сердце биться заполошнее, а ласковый взгляд его нежно-зелёных глаз поднимал волну влечения. Но ледяным копьём пронзала мысль, что Бьорк никогда не будет его, никогда этот изящный омега не подарит волку жаркого поцелуя, никогда не сорвётся с его губ сладкий стон наслаждения близостью с Хродгейром. Знал бы волк, что и лань тоже метался в сомнениях! Его раздирал долг следовать своим путём ученика жреца рун и одновременно начало сжигать желание познать альфу. И лишь усердные медитации не давали перевернуться руне, что боги вложили в душу стойкого омеги. Всё чаще образы сильного молодого волка туманили чистый разум Бьорка. Всё больше времени ему нужно было, чтобы осознать прочитанное в свитках. Всё реже он слушал, что говорит мудрый Секвойя. А тот словно не замечал отрешённости своего ученика, будто махнул рукой на его задумчивость и взгляд, устремлённый куда-то в сторону Дорнвальда. Перед самым солнцестоянием, в преддверии самой короткой ночи года, когда на троне Лета к Элнари-сеятелю присоединяется собиратель Вардгриф, покровитель альф, юный омега подошёл к учителю. — Видимо, боги избрали тебя для более глубокого познания руны, — сказал он, поняв, с каким вопросом Бьорк пришёл в хижину на окраине ланьего селения. — Мне страшно, — признался мальчик. — Словно какое-то искушение сбивает меня с моего пути. Будто благословение оборачивается проклятием. — Или проклятие — благословением, — ответил Секвойя, тепло обняв омежку. — Ты уже достаточно подготовленный, чтобы понять некоторые божественные замыслы. — Но почему так сжимает в груди? Почему так горит в животе? И почему в голове словно гуляет буйный ветер с Сизых гор? — спрашивал мальчик, чуть не плача. — Это испытания, — ответил учитель. — Сможешь пройти их — станешь жрецом Берканы. — А если не смогу?.. Секвойя взял в ладошки личико Бьорка, заглянул в его чистые глаза и улыбнулся: — Ты настолько искренний и светлый, что даже перевёрнутая руна не сможет тебя запачкать и сломить. Следуй своему пути, и Беркана откроется тебе во всей её силе. Очень хотелось Бьорку спросить Секвойю, знает ли он, как тяжело быть вдали от того, с кем не суждено быть вместе, но так хорошо и спокойно, когда тот рядом. Но учитель снова прочитал мысли ученика. — И это тоже испытания, — сказал он. — Ты обладаешь такой силой, что, наверное, боги решили посмотреть, сможешь ли ты удержать не только себя, но и свободного волка. — Ты знаешь? — удивлённо посмотрел на Секвойю мальчик. — Конечно. Его образ отражается в твоих глазах, — ответил тот, внимательнее заглянув в глубокую зелень. Бьорк вздрогнул и охнул. Неужели это проклятие? Ведь отражение руны — перевёртыш, который не сулит ничего хорошего! Секвойя, словно чувствуя волнение ученика, провёл ладонью по непослушным светлым волосам, заглянул в распахнутые изумрудные глаза: — Ох, маленький омега, сколько же тебе выпало испытать! Но могу сказать, что вижу я отражение твоего волка, а не руну, хранителем которой тебя избрали. — Но, учитель, разве такое возможно? — недоумевал Бьорк. — Иди сюда, садись, — он пригласил мальчика присесть у очага. — Расскажу тебе кое-что. Оленёнок немного повеселел и устроился у огня. — Год наш — Лето — делится на три сезона, — начал Секвойя. — И в каждом сезоне свой правитель. Мальчик закивал. — Весна под присмотром омеги Элнари, летом правит альфа Вардгриф, а зимой властвует бета Иген, — сказал он когда-то давно усвоенный урок. — Да, Бьорк-Берёзка, — кивнул учитель. — Но когда-то, когда не было сезонов, люди бегали по лесам в облике зверей. И Летом управляли все божества одновременно. Тогда-то и начались у них споры, кого из зверья людьми сделать. А потом златокудрый Акельм уронил на землю свой мешочек с рунами. — И звери его нашли? — спросил заворожённый Бьорк. — Да, ученик. Те, кто прикоснулся к священным знакам, стали в людей превращаться. Многие звери обратились. И тогда божества решили, что надо для сохранения равновесия жизни разделить их на альф, бет и омег. И Лето, как образец высшего закона, тоже поделили между Элнари, Вардгрифом и Игеном. — И предназначение людей тоже разделили! — воскликнул Бьорк, догадавшись, к чему клонит Секвойя. — Совершенно верно! Ты же видишь, что ни один сезон не вторгается в другой. Так и предначертанное богами для каждого человека должно соблюдаться им до конца своих дней. Бьорк совсем приуныл. Как же так? В его жизнь, предназначенную для служения руне, ворвался волк, и он, юный ученик жреца, ничего не может с этим поделать. — Но бывает такое, что какой-то из дней не такой, как положено ему быть в данный сезон, — продолжил Секвойя. Омега кивнул. Разумеется, он за свою ещё короткую жизнь видел, как весной налетает морозный шквал, как цветут теплолюбивые цветы по зиме, как расцвечивается радугой, мостом Элнари, осеннее небо. — Так и люди, — сказал Секвойя. — Кому-то выпадает… — Он призадумался. — Проклятие это или благословение? Но выпадает быть не таким, как ему положено быть богами. Совсем поник Бьорк. Получается, ему, омеге и будущему жрецу рун, выпало познать любовь, которую не позволено испытать хранителю. Почему-то не почувствовал радости или облегчения. Стало ещё больнее. — Да, Бьорк, — Секвойя обнял ученика, словно желая забрать часть тех страданий, что испытывал юный омега. — Похоже, тебе предначертаны большие испытания. И лишь Беркана, твоя руна, подскажет, как пройти этот путь. Может, потому тебе и выпало создать духовную связь с кем-то одним сильнее, чем со всеми. Из хижины на краю поселения Берёзка ушёл в задумчивости. Ноги сами понесли в Берёзовые Кущи. Присел мальчик у деревца, прислонился гибкой спиной к стволу, прикрыл глаза цвета берёзовых листьев. И улыбнулся, почувствовав привычные прикосновения волчьих пальцев к своим. — Ты снова тут, оленёнок, — прошептал Хродгейр, словно боялся спугнуть Бьорка. — И ты здесь, — мальчик заглянул в голубые глаза волка и чуть не утонул в их мятежной нежности. Сели оба под деревом и сплели руки. И о многом хотели друг друга спросить и столько рассказать! Но лишь молчали, не зная, с чего начать, и наслаждаясь прикосновениями. — Хродгейр, расскажи мне о любви, — вдруг решился Бьорк, снова ныряя взглядом в синие озёра. Волк призадумался, шумно выдохнул и помотал крупной головой. — Так я о любви знаю ещё меньше твоего, оленёнок, — он ласково взглянул на Бьорка. — Но… Но ты же так много раз… Любил, — произнёс Берёзка, округлив от удивления глаза. — Говорят, по всем землям ты покрыл многих бет и омег. — Я не любил их, — хрипло признался Хродгейр. — Я только брал их, — тише добавил он и отвёл глаза от вдруг запылавшего в ожидании нового знания взгляда мальчика. — Расскажи… — не унимался оленёнок, дёргая альфу за рукав рубахи. — Что ты чувствовал… Ну, когда брал… Хродгейр снова вздохнул, спрятал пылающее лицо в крупных ладонях. Как сказать этому нежному созданию, что лишь под дурманом инстинктов он обнимал и целовал других? Как объяснить, что отвечал лишь на зов своего тела? Усмирял свою похоть и завоёвывал бет и омег только как трофеи, как очередной клык животного, заваленного на охоте, а потом на правах добившего свою жертву присоединял к своему ожерелью на могучей шее. Ведь в то время, когда тело альфы любило других, его душа была закрыта, а сердце — глухо и слепо. Волк, познавший страсть и сладкие стоны очередного симпатичного беты или омеги, моментально терял интерес к парню. И ни разу у него не кольнуло в груди, ни разу не пронеслась мысль, что он мог сделать больно душе другого… — Расскажи, — не сдавался Бьорк. — Мне интересно, каково это — быть с другим… — Внутри всё пылает, — заговорил Хродгейр, осторожно подбирая слова, чтобы не спугнуть омегу, но и чтобы он понял. — Скручивает внизу живота. И не можешь ни о чём думать. Только хочется… Повалить омегу на шкуры, — он покосился на Бьорка. Мальчика разрывало от противоречивых чувств. Ему было очень интересно услышать о том, что никогда не узнает сам. Поэтому он жадно ловил каждое слово волка, примерял на себя. Но и столь откровенное признание Хродрейра, открывающего Бьорку тайну плотской любви, заставляло омегу смущаться и заливаться краской. — А потом? — Берёзка схватил крупную волчью руку в свою и уставился широко распахнутыми глазищами. — Что потом, Хродгейр? — А потом, оленёнок Бьорк, — альфа нежно провёл по пальчикам омеги невесомо, чуть дразня, — начинаются ласки. Объятия. — Он вплёл пальцы в омежьи. — Поцелуи. — Волк едва коснулся губами пальцев мальчика. Бьорк затаил дыхание. Замер. Лишь чувствовал, как стучит кузнечным молотом его сердечко о рёбра, как немеют коленки, а внизу загорается жар, словно неведомый кузнец раздувает мехи. — Ласки могут продолжаться так долго, как ты этого пожелаешь, — глухо сказал волк, не прекращая касаться губами пальцев Бьорка. Он провёл кончиком языка по бархатистой ладошке мальчика. И втянул в себя сладковатый омежий аромат. От этого чистой свежести чуть помутилось в голове волка. Сильнее застучала кровь в висках, побежала по всему телу горячей волной, опалила похотью и зашептала искушением. — Ты так рассказываешь, что я чувствую это, — отозвался светловолосый парнишка, едва подрагивая. — Конечно, чувствуешь, — невесело усмехнулся Хродгейр. — Я тоже чувствую. Как же нестерпимо больно! Как же хотелось ему прижать оленёнка к себе, сорвать с него одежду, зацеловать всего, заласкать. Почувствовать, как трепетно отзывается омежка на каждую умелую ласку: выгибается под губами, выцеловывающими изящную шею, поскуливает от языка на розовых сосках. Волк чуть не задохнулся при мысли, что может собрать аромат невинности с живота Бьорка, с его узких мальчишеских бёдер. Мечта о том, чтобы поласкать плоть омеги и его нетронутую дырочку, и вовсе распалила волка. Его начало потряхивать, ирокез на спине встал торчком, клыки обнажились, а его могучий член взметнулся к животу. То же чувствовал и омега. Жар, что скручивал его стройное тело, весь ушёл к промежности, плоть затвердела, зад свело судорогой. Из груди вырвался тихий стон. А зелёные глаза кричали, чтобы альфа овладел им. Прямо сейчас. На сочной траве, под белыми стволами берёзок. Мальчик лишь двинулся, чтобы прижаться к Хродгейру, словно объятия волка облегчат его страдания. Но волк решительно, но мягко отстранил от себя Бьорка. — Не могу я так, — глухо прохрипел он, отводя налитой желанием взгляд. — Нельзя нам… — Нельзя, — эхом сожаления ответил омега. — Но как же тебе тяжело… Бьорк провёл рукой по волчьей голове, склонившейся на его плечо. От Хродгейра шёл жар, что опалял самого омегу, заставлял тянуться к нему и толкал, словно с обрыва, в объятия альфы. — Да и тебе, наверное, сейчас не легче, маленький, — ответил волк, подняв на оленёнка глаза, наполненные бесконечно нежной тоской, влажные от слёз и оттого, что он был рядом с этим мальчиком. — Я не буду тебя ни торопить, ни отговаривать, — сказал он тихо. — Спасибо, Хродгейр, — чуть улыбнулся Бьорк. Омега и сам не понимал, что с ним происходит. Отчего его тело вдруг стало так гореть, почему он только с этим волком чувствует себя счастливым и зачем он заглядывает в эти небесного цвета глаза, словно ищет ответы на все вопросы? — Я увижу тебя снова? — спросил альфа, едва справляясь с желанием овладеть омегой. — Конечно, — ответил тот. — Ведь это наше тайное место. Тут мы познакомились. Тут запали в души обоих семена того чуда, которое Лириен назвал благословением, а Кордек нарёк проклятием. Элнари увёл из Кущей Бьорка, пока оба не совершили глупостей. Омежье божество и правитель весны лишь остудил невидимой рукой жар, что поднялся в ученике хранителя рун. — Не время ещё, — неслышно шепнул Элнари. — Ещё не дали всходы те семена. Но вы оба уже начали ухаживать за этим чудесным цветком. Сможете ли вы дождаться, когда распустится прекраснейший из бутонов?