Гуще крови

      207 год Четвёртой Эры,       Морндас, 9 Второго зерна              Он проснулся резко, свалился с мягкой кровати, больно ударившись о деревянный пол. Тут же поставил занозу.       В голове всё звенело.       Где он?       В чьём-то доме, тут же услужливо подсказало ему сознание. Оно по-звериному принюхивалось к окружающей обстановке.       Мирак был в небольшой комнатке с единственной дверью, где из мебели была его некрасивая, но хорошо сделанная кровать, да табурет в углу. Рядом стояло ведёрко с водой. Обстановка была более чем бедная, но мягкость перины под ним говорила, что хозяева его были сердобольны.       Мирак медленно, всматриваясь в каждый мускул, каждое сухожилие на руках, приподнялся. Сел. Пощупал саднящее лицо — и обнаружил перевязь, пропитавшуюся кровью и закрывавшую левую сторону лица с глазом. Опустил непривычный, лишённый глубины и перспективы взгляд на себя — на нём была шерстяная рубаха и штаны. Кто-то успел его переодеть? И, кажется, помыть.       Мирак отмечал всё это спокойно, лениво даже — но в голове его уже начинало скручиваться подобие плана. Первым делом нужно найти…       Вдруг он услышал покашливание со стороны двери. Мирак обернулся так резко, что позвонки хрустнули.       В проёме двери торчали непослушные рыжие волосы.       Секундой позже он понял, что рука сама потянулась за мечом. Но не к ножнам. И рука его дёрнулась лишь по старой мышечной памяти — потому что меч свой он доставал разумом. Это разум вытягивался, как струна, за пределы этой реальности, разум цеплялся за холодную рукоять и тянул её на себя. Это разум вкладывал ему в руку тяжёлый вытянутый клинок с хищными зазубринами. От него сердце пускалось в бег, а пальцы словно пронзали тысячи иголок.       Но сейчас его разум поймал лишь пустоту.       «Конечно. Он забрал его, как только я сбежал».       Он попятился на четвереньках. В горле пересохло. Любое мгновение — прыжок, сражаться до конца, потому что соперник пощады знать не будет.       Страх.       «Она жива? Она меня нашла?»       Мирак пополз назад, а рыжие волосы, наоборот, двинулись вперёд, на него.       Нет, она всё-таки умерла. Мирак позаботился об этом.       Из тени проёма к нему вышла девочка лет двенадцати. Сейчас только он осознал, что цвет у волос был другой, более яркий, и отпущены они подлиннее.       Но одного намёка хватило, чтобы Мирак готовился к смерти.       Девочка застенчиво улыбалась ему, однако глаза её сверкали любопытством. И вдруг, набрав побольше воздуху, она гордо заявила:       — А я говорила им, что ты очнёшься!       Мирак открыл рот, чтобы ответить — и закрыл. Сотня, тысяча вопросов роились в голове, бегали по стенкам черепа, как тараканы. Слова буквально бились лбами об эти стенки и раскраивали себе лбы.       Но Мирак промолчал. Ответы на его вопросы вряд ли ему дадут то, что он не сможет выяснить сам. Но вот что они точно породят, так это чужие вопросы — опасные вопросы.       «Но как только я освоюсь…       Этот мир мой».