Гуще крови

      207 год Четвёртой Эры       Лето              Привыкать к жизни после двух тысяч лет бытия в другом измерении пришлось долго.       Не дольше, конечно, чем он отсутствовал в мире смертных.       Шёл двести двадцать седьмой год Четвёртой эры, месяц Середины года. Лето, душное, полное комарья лето. По несносной прихоти богов, из всех мест Нирна, из всех континентов Мирак оказался в Скайриме. Он, ударившись головой, потерял сознание в лесу недалеко от небольшой фермы, и несколько работников, пошедших отдохнуть у ручья, там и нашли его.       Мираку, чтобы не вызвать слишком много подозрений, не составило труда притвориться сумасшедшим — его привычки всех удивляли. Поражали даже. Он казался им варваром — он, Мирак, кучке копошащихся в грязи фермеров…       Пришлось учиться есть и пить. Так странно — он забыл, как это — есть ложкой. В приступе раздражения начал зачерпывать суп руками, как животное на водопое…       И застыл, когда девочка, сидящая рядом с ним, рассмеялась.       — Не так надо, глупый!       Мирак медленно вытер рот рукавом и сжал челюсти до боли. Сделал несколько вдохов, сжав руки в кулаки. Он был готов задушить её на месте.       И вдруг — он сам не понял, как — она взяла его большие чёрствые руки в свои маленькие белые ручки.       Мирак не мог дышать. У неё были тёплые мягкие ладошки.       Не чувствуя сопротивления, она вложила ему в правую ложку, поставила на ней пальцы.       — Вот так, — сказала она, от усилия чуть высунув язык. Потом лучезарно улыбнулась ему. — У тебя получается!       Как ребёнка. Она учила его, как ребёнка.       Он вырвал свои руки из её рук и хмуро принялся хлебать свою порцию. Он старался не обращать внимания на странное чувство тепла, перекатывавшееся где-то в грудной клетке. На желание похлопать её по голове.       Мирак мычал в ответ, всем сердцем ненавидя эту девочку. Эту семью. Он поклялся, что как только его тело достаточно окрепнет, он уйдёт первой же ночью, взяв все ценное из этого дома. Не то чтобы у нашедших его в лесу селян было много ценного — но это Мирака мало беспокоило.       Однажды девочка, сидя с ним рядом на крыльце бревенчатого дома и вглядываясь в поля вокруг их дома, спросила, как его зовут.       — Я — Свана, — сказала она медленно, указывая на себя рукой. — А ты?       Она вообще много пыталась с ним говорить, эта Свана. Он, как мог, уходил в поля и лес, старался казаться нелюдимым, чтобы его оставили в покое, пока он был слишком слаб. Но Свана была твёрдо намерена сделать из него человека.       Мирак едва подавил приступ хохота при этой мысли. Если бы Свана могла представить, насколько ниже она его по своему развитию, насколько она мало значит по сравнению с ним…       Свана дёрнула его за рукав рубахи.       — М? Недотрога, как тебя зовут?       Странно, но почему-то её вопрос застал его врасплох.       Он подумал несколько секунд, вглядываясь в её умные карие глазки. Какая забавная всё-таки букашечка. У неё был задор, была любознательность. Она бы могла стать неплохой исследовательницей…       Мирак усилием воли прихлопнул эту мысль — и наконец пробурчал себе под нос, как, ему казалось, должны делать сумасшедшие:       — Трюгве назвали. Лейсом прозвали.       Собственное имя, забытое, пыльное, казалась ему незнакомым. Прошли сотни тысяч восходов и закатов с тех пор, как его называли так последний раз. Первое имя от отца, второе — от братства, в которое он вступил.       — Трюгве Лейс? — повторила Свана, словно смакуя звуки на языке. Некоторое время она напряжённо что-то обдумывала. Наконец кивнула себе и посмотрела ему прямо в глаза с широкой улыбкой. — Меня дедушка учил старому наречью. «Трюгве» значит «верность», «Лейс» — это «проводник».       Мирак невольно хмыкнул.       «А она действительно будет поумнее своих родителей».       И вдруг Свана похлопала его по руке, заставив его снова застыть на месте.       — Красивое имя, мне нравится!       Мирак остолбенел. Ему и в голову не приходило, что имя может быть красивым. Что его имя может быть красивым. Он знал, что имена, как и все слова, наделённые особой силой, должны быть правдивы, должны соответствовать тому, что называют, но…       Мысль, что когда-то он был достоин обоих своих имён, показалась Мираку странной. Она беспокоила его, словно заноза в пальце. Он долго сидел, перекатывая его на губах, пока наконец не ушёл в лес, лишь бы не чувствовать на себе заинтересованного взгляда девочки.       Долгое время Мирак не решался снять повязку с глаза — но наконец обнаружил, что в ярком солнечном свете он казался почти прозрачно карим, и другие не обращали на него внимания. По вечерам же Мирак старался смотреть в пол — или не видеться с людьми вообще. Несколько раз лишь хозяйка случайно ловила его взгляд без повязки — и тут же, вздрагивая, отворачивалась.       Мирак понемногу развивал непривыкшее к атмосфере и давлению тело. Каждое утро, уходя в лес, он по несколько часов перетаскивал срубленные брёвна, подтягивался на ветках. Сделал себе грубый лук из веток и сухожилий — и тренировал выдержку, стреляя в птиц и кроликов. Часто заострённого камня не хватало, и смертельно раненные животные хрипели и фыркали кровью на земле, из последних сил пытаясь отползти от него. Одним движением руки он ломал им шеи. Чтобы не мучались.       Но Мирак развивал не только тело. Он веточкой исписывал целые поляны в магических формулах, в арканных сигилах, в тайных знаках силы.       Однако первые попытки колдовства с треском провалились. Магика просто не слушалась его. Словно он пытался управлять океаном, а тот волнами обрушивался на него, бросая обратно на берег.       — Я был магом и до тебя, — шипел он в вечерний воздух подступающим теням. Дубы и ясени стеной сгрудились вокруг него и, словно щитовая стена солдат, подступали ближе. — Я был одним из сильнейших магов своего времени, и в этом нет твоей заслуги.       «Он не может достать меня здесь», — говорил сам себе Мирак. Он был свободен.       «Свободен ли?», — вдруг вопрошала какая-то другая часть его. «А если он играет с тобой? Если он забрал все твои силы, твой меч и теперь радостно наблюдает, как ты, беспомощный, ползаешь тут в грязи?»       Мирак встал в стойку, плотно уперев ноги в сырую после дождя землю, вытянул руки перед собой в жесте заклинания.       Вдох. Воздух проходит через рот и ноздри, спускается в лёгкие, насыщает кровь кислородом. Мышцы сердца напрягаются и расслабляются, толкая эту кровь по телу.       И вот оно — электричество. Электричество, бегущее вдоль вен и артерий, электричество, во вспышках пускающее ветви молний по рукам. В пальцах одновременно немеет и покалывает, волосы встают дыбом на затылке. Магия бурлит в нём, пронизывает каждую частичку его тела.       Выдох.       С хрустом кристаллизующейся воды три дерева перед ним покрылись коркой льда в полпальца толщиной. Тут же в эту тёплую ночь от них густо повалил пар.       Мирак постоял несколько мгновений, а потом медленно осел на землю и долго и глубоко дышал. Ещё немного, и он потеряет сознание. Он чувствовал это в качающемся мире, в лёгкости головы, в дрожащих ногах. Но нет, он так просто не сдастся.       Он много раз повторял это упражнение потом. Он считал звёзды на небе и по ним отслеживал течение времени, уносившее его дни, недели, потом и месяцы. Он искал и не находил взглядом целые созвездия, которые за две тысячи лет исчезли с небосвода.       И так странно было это делать под стрекот ночных сверчков после долгого дня работы.       Он, живой, был снова в плане Смертных, Нирне. Но только подними взгляд, к небу — и видно дыры в мироздании, и за ними мерцал где-то в глубине мрак Обливиона. План демонов даэдра и других высших сущностей, любящих играть со смертными в игры. Где и он был в том числе.       И всё это время он думал. Мучительно и внимательно думал о каждом своём принятом решении, которое в итоге привело его сюда.       Мирак думал и о ней. О их последней встрече. И всё тело его пробирала какая-то странная дрожь.       Но у него не было выбора. Они бы просто не поделили этот мир. А теперь перед ним открывались бесконечные возможности. Возможности и свобода — потому что она была мертва.       Так ведь?