Гуще крови

208 год Четвёртой Эры, Лордас, 13 Второго зерна              Шаг — и магический фонарь вспыхнул холодным синим мерцанием, разгоняя мрак лестницы. По стенам впереди плавали водяные отсветы светового колодца, пронзавшего Башню Поддержки насквозь. Катерине оставался один излом лестницы, чтобы наконец подняться из Миддена. Потом десяток шагов по внутреннему двору, обогнуть статую Шалидора, вскарабкаться на верхний этаж Башни Элементов, и вот, наконец, двустворчатые двери, ведущие в покои Архимага…       Катерина не знала, о чём она будет говорить с Йоллен. Нет, точнее, она знала, просто не представляла, как вести такой разговор. Боги, боги… И как только это будет выглядеть? Йоллен давно уже не маленькая девочка — много дольше, чем Катерине хотелось бы думать. И она так выросла за те несколько лет, что они не виделись. И так изменилась. И одновременно, Катерина сама себе признавалась в тишине своих мыслей, она как будто не менялась вовсе.       И это-то и не давало Катерине покоя. Поэтому она поговорит с Йоллен, чего бы ей это не…       Катерина не смогла додумать мысль, подавившись глубоким зевком. Тут же тупая, ноющая боль где-то в черепе отозвалась пересчётом всех нервных окончаний, словно заключённых перед повешением.       Это была самая длинная ночь в её жизни. С пробуждения от… кошмара и ночного визита в кухни она долго не смыкала глаз. Просто не смогла, а принять снотворное побоялась после выпитого. Так и лежала неподвижно на спине, смотря в тёмный потолок в своей спальне в Больничном крыле. Благословенный сон забрал её только уже в седьмом часу, как раз после того, как у неё мелькнула мысль, что ей проще уже не ложиться… Проснулась она с тяжёлой головой самым поздним утром. Катерина не могла сказать, было ли это похмелье, недосып или всё вместе.       Иногда она думала, что ей стоит переехать из Миддена. Даже Йоллен ей об этом говорила. Так уж вышло, что её спальню, кабинет, операционную с шкафами препаратов и общую палату пришлось вынести в первый, самый ближний к поверхности, уровень Миддена под Башней Поддержки, занятой преподавателями. Ни окон, ни людей — только очень крепкие засовы на дверях. Но сквозняк, словно дикий волк, рыскавший по всей Коллегии, порой бешеным зверем бился в её кабинет. А иногда там стояло такое непроницаемое, осязаемое молчание, что Катерине думалось, уж лучше бы она слышала ветер.       Просто так мимо Больничного крыла люди не ходили, посетители являлись неравномерно. Порой целые дни утекали сквозь пальцы без единой живой души в лазарете. Но в середине осени и под конец зимы в винтерхолдском климате начинали кашлять и чихать даже самые крепкие здоровьем, а большинство волшебников им не отличалось. Обычно у неё всегда было много работы в начале учебного года, когда новички все бежали вперёд программы и получали увечья. В первый свой семестр она как-то не удержалась и воскликнула при дочери: «Йоллен, я не могу понять, у тебя тут университет или поле боя?». Та лишь улыбнулась в ответ. Катерине потом долго снилась эта улыбка.       Катерина не могла назвать себя прилежным адептом тайных искусств, но на войне она видела, как может магия изломать и изувечить человеческое тело. Каким хрупким оно оказывалось, столкнувшись с ледяными копьями, со стрелами огня и кислотным градом. Как легко по взмаху руки вывернуть все конечности и перерезать сухожилия. Но был один случай, который почему-то часто ей вспоминался в последнее время. К ним в полевой госпиталь принесли… Это сложно было назвать человеком — сваренный заживо кусок мяса, он дымился, одежда на нём осыпалась в труху. Старший хирург в багровом фартуке после одного взгляда на хрипящее тело раздражённо приказал отнести его в дальний угол и дать морфия, потому что не было даже смысла пытаться его оперировать. Но в ответ принёсшие умирающего легионеры зашумели: они обращались с ним, как со святыми мощами. Это боевой маг, воскликнули они, и он одним заклинанием сразил дюжину остроухих! Нет, устало сказал хирург, он сразил тринадцать живых существ — магия выжала его досуха. Спасать было нечего.       Маг умер через десять минут, так и не придя в сознание.       Но не все пациенты Катерины были из Коллегии: иногда к ней приходили за лекарствами и лечением даже из Винтерхолда. Редко, с опаской — но приходили. Несколько раз за ней присылали из дальних хуторов и рыбацких деревень, рассыпанных по побережью. Когда в первый раз Йоллен узнала, что происходит и куда Катерина собирается, её глаза вдруг странно заблестели, искорки защёлкали в них, а на лице появилась лукавая и вместе с тем просящая улыбка.       «Туда ведь быстро надо попасть, верно?», спросила она с придыханием. И прежде, чем кто-то успел ответить, Йоллен схватила бедного рыбака-просителя и её, прошептала несколько слов — и земля ушла у них из-под ног. В следующее мгновение Катерина уже была по бёдра в сугробе, рыбак, моргая, отплёвывался от снега, а Йоллен карабкалась к ним сквозь льдистые наносы. После бессонной ночи у постели больного мальчика в лихорадке, под утро наконец пришедшего в себя, когда всё было кончено, и Йоллен готовила ритуал для возвращения в Коллегию, Катерина попросила её больше никогда так не делать. Слишком сильная магия, слишком велики риски. Её дочь, ощерившись, но с каким-то ожесточённым выражением ответила: «Ну мы ведь спасли мальчика, нет? Значит, это того стоило».       Катерина не нашлась, что ответить.       Но иногда Йоллен не было в Коллегии — совсем редкость в последние месяцы — и тогда приходилось преодолевать путь на санях или верхом. По тундре, по стуже, в лютый, вечный скайримский мороз…       Они с Фьотгаром никогда не забирались так далеко на север. Даже если слышали о руинах, подходящих по описанию на драконьи курганы. Он называл себя истинным нордом, способным вынести любой мороз, хотя сам был с центральной равнины, где лет пятьдесят не знали суровой зимы. Только золотые поля пшеницы колосились летом, волнуясь, как море, и волны убегали вдаль…       Катерина вдруг поняла, что стоит задумчиво на лестничной площадке, вглядываясь через проход на столб светового колодца. Боги, и сколько она здесь? Минут пять? От потряхивания головой в черепе заперекатывались огненные шарики боли. Ей вдруг подумалось, что у отца, должно быть, после бессонных ночей голова болела точно также. У них всегда были одинаковые болячки. Как странно.       Катерина со вздохом опустила ногу на каменный пол башни — когда ураган развевающихся золотых и красных тканей одновременно с ней выскочил на лестничную площадку с верхнего этажа и врезался в неё.       Катерина издала только слабый вскрик. Мелькнула мысль: черепно-мозговая травма затылочной части, высокая вероятность летального исхода. Тут же за ней: хорошо, что не лицом, перед похоронами не придётся зашивать. Всего половина мгновения, а потом её ноги подкосились, мир завертелся, и вот-вот она покатится обратно вниз, головой считая ступеньки…       — Мама?..       Цепкие руки вдруг подхватили её и помогли устоять. Катерина вскинула голову и уперелась взглядом в сверкающие голубые глаза Йоллен. Стрелой мелькнула мысль: «Мне не нравятся эти глаза», но она тут же от неё отмахнулась.       — О, — выдохнула она. — Йоллен, я как раз хотела с тобой…       В лёгком движении обходя её, как лист обтекает камень в речке, Йоллен оказалась в главном зале Башни Поддержки.       — Извини, мам, — начала она и, вскинув руку, не дала ей прервать себя, — это, наверное, очень важно, но я занята.       — Йоллен, послушай…       Спиной отходя от неё и танцуя на самых носках, словно боец, готовящийся уклоняться от удара, её дочь покачала головой.       — Помнишь руины, где ошивался Синод? — Йоллен ощерилась. — У нас наконец-то появилась рабочая теория.       Катерина резко втянула воздух через нос. Сотня разных образов мгновенно пронеслась у неё в голове, руки её вспотели. Но тут же она сама себя мысленно пожурила за малодушие.       — Синод?.. Теория?.. Йоллен, могу я…       — Нет, сами пока справимся. Я как раз к Урагу по этому делу. — Йоллен развернулась, и накидка и плащ её взметнулись следом. — Но если что, — кинула она вдогонку через плечо, — я тебя позову.       И через мгновение она уже пересекла зал, открыла тяжёлую дверь на улицу, пустив внутрь сквозняк и снег, и исчезла во внутреннем дворе.       Катерина хотела крикнуть ей вдогонку:       «Куда ты так спешишь, Йоллен?»       Куда ты так спешишь? Этот вопрос она всегда ей хотела задать. Но она не представляла, что Йоллен может ей ответить.       Боги!.. Катерина, поражённая, ещё некоторое время стояла у лестницы, не в силах двинуться дальше. Нет, не так она представляла себе этот разговор, не так… И она позволила дочери просто так уйти? Где-то на краю сознания вспыхнула мысль, что её отец никогда бы ей не простил такого поведения — но Катерина тут же поморщилась. Некоторые ошибки не стоит повторять.       Она должны была признать, загадка данстарских руин развлекала половину Коллегии многие вечера, пока люди сидели в столовой и в отсутствие менестрелей заглушали вечный винтерхолдский ветер за окном громкими разговорами. Катерина в них обычно не участвовала, обедая в молчании, думая о своём — только если Шабани к ней не подсаживалась…       Ну вот, она уже «Шабани» в её мыслях. Катерина, только начавшая огибать световой колодец башни — синий столб света, проходящий сквозь каждый открытый уровень, необходимая роскошь в этом нелюбимом солнцем крае — замерла на полушаге. Тряхнула головой. Нет, нет, всё не то было. Руины… Для неё были важны не руины, но таинственная связь с ними Синода.       Прошло почти двадцать лет. Как несётся мимо время.       Катерина вздохнула. Придётся отложить душевный разговор на потом — если Йоллен чем-то занялась, то её внимание уже не сбить. Она готова была поспорить, что не увидит дочь до следующего дня.       И вдруг она подумала — не одна она не увидит её. И эта мысль толкнула её в ноги и заставила, повернувшись в сторону Королевского коридора, продолжить свой путь к покоям Архимага.       Есть один человек, с которым она может поговорить.              Катерина дёрнула верёвку звонка и остановилась посреди зала. В высоком кресле под драконьим черепом никто не восседал, но не было никого слышно и в мастерской, и никто не грелся у горящего камина, где языки пламени тихо покусывали поленья, виляя огненными хвостами. Катерина бросила взгляд на каменную лестницу, ведущую на второй этаж покоев, где располагались жилые комнаты — спальня, гостиная и кладовка, переоборудованная в детскую — но не решилась подняться одна. Оправила волосы перед висевшим зеркалом, убедившись, что коса её не разошлась, невесело улыбнулась ставшей ещё заметней седине в волосах. Не отец, конечно, хотя и он был не седой, а просто весь пепельно-серый. Она слышала, как слуги называли его «бирюк».       «Бирюк проснулся», говорила кухарка, входя в комнату прислуги. Катерина любила прятаться там за шторкой и слушать разговоры, чтобы не сидеть в тишине.       «Он и не засыпал», отвечал лакей. «Он может всю ночь по саду рыскать».       — Уже иду! — послышалось сверху. Катерина подняла голову и увидела спускающуюся Серану, в тканевой перевязи спереди сидел Матиас, а на левой руке хмурился Калеб.       Катерина не знала, что ожидать от внешности тогда ещё будущей невестки из писем Йоллен. Скорее даже, будто намеренно её дочь избегала всяких упоминаний о самой Серане, словно желая скрыть её фигуру и тем самым защитить от любых упрёков — и только писала много-много раз «Я её люблю, и если ты не готова эта принять…». Катерина много раз отвечала, что Йоллен может упрекать её во многом, но только не в нетерпимости, и что, кажется ей, она никогда ни словом, ни делом не намекала на обратное и, более того, старалась поддерживать Йоллен, когда та была полна дум о делах сердечных.       Она не врала, боги ей свидетели. После стольких лет разлуки Катерина была готова на всё.       Но и довольной она не могла себя назвать. Они обе это знали.       Йоллен, будто не читая её писем (а может, отвечая на ненаписанное в них), с горячностью, пробивая лист пером и делая помарки, но отказываясь переписывать текст, писала, что, во-первых, мама, она женится точно, и что ей честно всё равно, даст она благословение своё, будет ли на свадьбе и так далее… А во-вторых, с ещё большим остервенением она продолжала, она ей своих «дум сердечных никогда не поверяла». Катерина только качала головой: «Ну разве я не могла сама всего понять? Йоллен, я знаю тебя с рождения…» И строчки цеплялись за строчки, листы заполнялись её аккуратным почерком, который можно было сверять по линейке. В нём всем, кто его видел, почему-то виделась претензия — матери на мечтательность, отцу на своеволие, дочери на непомерную гордыню… Нет, не всем. Фьотгару он нравился. Он держал связку писем их молодости, обёрнутой в зелёную шёлковую ленту, что она ему подарила.       «Для шантажа», говорил он с лукавой улыбкой. «Или для вдохновения, о муза — ибо строки из ваших признаний заставят покраснеть и бледнолицый Массер».       «О, Фьотгар… Кажется, мы были так счастливы недавно…», невольно думалось ей, когда она доставала эту связку из своей шкатулки. Почти все его вещи были преданы огню — но не письма. Они ещё пахли им…       Но вся эта остервенелая переписка с Йоллен совершенно вылетела из головы Катерины, когда она в первый раз увидела Серану. Ничто не могло подготовить её к этой благородной точёной красоте, к мраморной коже и скулам, словно вырезанным айледским скульптором. И глаза! Эти льдистые глаза, которые на другом лице казались бы отчуждёнными и холодными, смягчались лёгкой улыбкой и тем почти застенчивым выражением, когда она отворачивала голову в сторону, избегая взгляда. Серана не могла быть большей противоположностью Йоллен, и всё же то, как они смотрели друг на друга, и радовало Катерину — и каждый раз разбивало ей сердце на множество маленьких осколков. Они были влюблены до безумия, как и она когда-то. И потому Катерина молилась по вечерам, чтобы конец их был более счастливый, и что Мара, когда её не станет, позаботится о её дочерях.       — Доброе утро, Серана, — сказала Катерина приветливо. Её невестка улыбнулась в ответ, спускаясь по лестнице, но от Катерины не укрылась тень, скользнувшая по её лицу. Неужели она не рада её появлению?       — Доброе утро. К сожалению, Йоллен уже…       Катерина кивнула.       — Да, спасибо, дорогая, я встретила её на лестнице. Как это всегда бывает, голова вся в делах, Синоде и древних тайнах… И Йоллен — в самой гуще событий.       Серана, подходя к ней, слегка улыбнулась, показывая свои идеальные белые зубы.       — С некоторыми людьми бывает, что если события не начинаются вокруг них, они сами их начинают.       — Это точно. Но, Серана, ты не будешь против, если я тебе составлю компанию этим утром?       Лицо Сераны выразило удивление, но она поспешила кивнуть.       — Конечно. Правда, я обычно одна не сижу в главном зале. — Взгляд её пролетел над книжными шкафами, стеллажами с находками из нордских руин, двемерскими инструментами, стойками с оружием и доспехами, старыми и сверкающими новизной. Задержался на мгновение на чудовищных размеров драконьем черепе, который ощеривался со стены над рабочим столом и встречал посетителей своим вечным оскалом почерневших зубов. — Это всё-таки больше место Йоллен… Так что вы не против пойти наверх?       Они прошли по освещённому магическими лампами коридору на второй этаж и оказались в небольшой гостиной. В отличие от большинства комнат, где грубый шершавый камень стен оставался открытым, здесь они были побелены и частью закрыты старинными шерстяными гобеленами со скачущими рыцарями. В центре напротив большой скамьи со спинкой, обшитой тёмной замшей и обложенной подушками, стоял столик и несколько деревянных кресел, в резкой спинке которых виднелся символ Коллегии — око, заключённое в пятиконечную звезду. Убранство комнаты могло показаться уютным, если не немного простоватым — но неожиданную острую нотку вносили несколько низких пальм в кадках, развесивших свои широкие листья по углам. Катерина видела по их сочному зелёному цвету, что за ними хорошо ухаживают.       Восточную стену почти полностью занимал комод, на котором Катерина могла угадать нагревальный камень. Небольшое изобретение Йоллен, изначально предназначенное для кухонь, быстро разошлось по всем кабинетам и гостиным. Волшебники любили пить чай и кофе, но очень не любили ходить за ними и уж тем более греть воду самим. Камина не было, но в нише в стене сквозь круглые дыры в полу пробивался по трубам тёплый воздух, который потом уносился вверх по вытяжкам. Катерина на мгновение мысленно нырнула в тёмные проёмы и перенеслась в глубь скалы под оранжереей, где в паровой завесе скрывались двемерские машины. С грохотом шестерёнок они обеспечивали теплом половину кампуса, и, главное, грели воду для их бани. В такой суровой тундре, где леса не встречалось на десятки километров вокруг, эта установка была настоящим благословением.       — Сейчас я поставлю чайник, только… — Серана беспомощно посмотрела по сторонам и на свои занятые руки.       С лёгким смешком Катерина вытянула руки к Калебу. От неё не ускользнуло то облегчение, с каким её невестка передала ей внука и шагнула к чайному набору, пока Катерина усаживалась на диван.       Внуки! Мысль о внуках до сих пор казалась Катерине невероятной, хотя один из них прямо сейчас был у неё на руках. И дьявольский дух явно ещё сидел в Йоллен во время их переписки, потому что она писала ей о самых разных, важных и не очень вещах — но ни разу не упомянула Матиаса и Калеба. Она даже не догадывалась о их существовании, пока вдруг Йоллен не внесла их в гостиную по её прибытию за две недели до свадьбы и не промурлыкала: «Дети, познакомьтесь с бабушкой». Катерина тогда упала в стул не в силах совладать с собой. На немой вопрос её дочь только рассмеялась: «Они наши в том смысле, что мы их усыновили. Рифтенский приют». Йоллен взглянула тогда на Серану, которая казалось бледной, как смерть, и они обменялись многозначительными взглядами.       Шум наливаемой воды и грохота посуды на мгновение вырвал её из воспоминаний. Но она сосредоточилась.       Катерина так и не смогла понять, была ли это такая проверка от Йоллен — примет ли она столь… неконвенциальную даже по её довольно широким стандартам семью. А может, Йоллен хотела с ней поссориться — эта была брошенная в её сторону перчатка, и стоило бы Катерине проявить хоть толику раздражения или неприязни, Йоллен бы обрушилась на неё с упрёками. Праведный гнев и болезненное удовольствие от осознания собственной правоты разрешили бы её дочери разругаться с ней в пух и прах и в конце концов разорвать все отношения.       Или — Катерина допускала и это — Йоллен хотела над ней пошутить. Во всяком случае, жест точно был эффектным: Катерине понадобилось некоторое время, чтобы собраться с мыслями (и один стакан вина, против её обычных правил), но она… Катерина надеялась, что ни одним своим действием не заставила Йоллен и Серану думать, что она любит Матиаса и Калеба меньше, чем любила бы внуков «по крови». Мальчики казались ей идеальными, и она надеялась их жутко испортить к совершеннолетию подарками и лаской…       Словно град выстрелов из лука прошёлся по внутренней стенке её черепа.       «Ложь, ложь, ложь».       Катерина врала. Врала, что была довольна. Она врала Йоллен и Серане. Да простят ей это боги, но она хотела, чтобы её внуки были ей роднёй. Она хотела, чтобы по какой-то неведомой случайности или силе наследственности у родившегося первым мальчика были бы тёмные волосы, и яркие голубые глаза, и сильный подбородок, и самая нежная улыбка…       Она не верила в переселение душ, но она мечтала о маленьком мальчике, который заставит её поверить.       И девочка! Обязательно должна была быть ещё рыжая девочка. И тоже с немного другим оттенком волос, но чтобы все на неё смотрели и точно знали, какой она семьи. Она молча много лет ждала того момента, когда у Йоллен появится собственная дочь, и она осознает, сколько тонкостей, сколько подводных камней приходится без подготовки преодолевать матери. Ей бы очень хотелось разок услышать фразу: «Я теперь понимаю, как тебе было тяжело…»       Катерина не знала, почему она этого хотела. Неужели это всё из детства? Неужели это всё воспитание? Неужели Йоллен была права, презрительно называя её «леди», потому что, как бы Катерина не открещивалась, в душе она всё равно оставалось дворянкой?       У неё не было никаких ответов, но были чувства. И Катерина давила их, выкорчёвывала, как сорняки, не давая ни единому побегу стать заметным. Она никогда с этим не примириться, но и её девочки никогда об этом не узнают. Это будет её маленькая тайна. Маленькая жертва, часть большого ряда маленьких жертв.       Катерина вздохнула и поправила пшеничного цвета волосы на маленькой головке Калеба. Нет, с двумя избалованными мальчишками руки её дочери всегда будут полны, а голова — вся в заботах о них. Может, так даже лучше. Йоллен всегда жаловалась, что думает слишком о многом и никогда о том, о чём надо…        — Доброе утро, Хмурёныш, — поприветствовала она его как можно веселее.       Калеб отозвался только ещё большей нахмуренностью.       — Боюсь, ему не передалось чувство юмора Йоллен, — заметила Серана через плечо, руки её порхали над чайным сервизом. Матиас в перевязи держался за её шею и смотрел на Катерину своими вечно удивлёнными глазами-блюдцами. Свою робкую улыбку он прятал в складки одежды матери. Тёмный эльф, так чудно! Его пепельная кожа казалась ещё темней на фоне снежно-белой шеи Сераны. Сквозь красную стружку его волос едва угадывались острые уши.       Под свист вскипевшего чайника Катерина покачала головой.       — Учитывая, сколько времени он с ней проводит, я не удивлена. — Слова, неожиданно горькие, вырвались вдруг из Катерины прежде, чем она успела их удержать.       Серана, взявшая в руки серебряный поднос, медленно подняла голову и посмотрела на неё внимательно. Осторожно. Её лицо не выражало ничего, но Катерина не могла отделаться от ощущения, как будто невестка вслушивалась в её самые мысли.       После неловкой тишины Серана наконец выдохнула, открыла рот, чтобы что-то сказать — но в итоге передумала. Поднесла поднос к столику — казалось, она не замечала висящего в перевязи на груди годовалого ребёнка, так естественно давалось ей каждое движение — и стала разливать чай в маленькие фарфоровые кружечки и раскладывать печенье в форме сердец и пряники. Матиас, которого освободили из перевязи, тут же потянулся к сладкому.       — У Йоллен много работы… — начала Серана, но Катерина не дала ей закончить.       — Это правда, но это не даёт ей права пренебрегать своими другими обязанностями. И я знаю, не моё дело вмешиваться в ваши отношения, — быстро заметила Катерина, видя неуверенность на лице Сераны, — но насколько я вижу, основное бремя заботы о детях лежит именно на тебе.       Она правда имела это ввиду. Вблизи сейчас была особенна заметна та новая деталь её внешности, на которую Катерина почти невольно обратила внимание некоторое время назад: её чрезвычайная бледность. То, что сначала было аристократической белизной шеи и ключиц, превратилось в предобморочную бледность поедаемой малокровием женщины. На её иссушено-белом лице были особенно заметны тёмные круги под глазами и нездоровый румянец.       — Дорогая, я вижу, как тяжело тебе даётся работа и забота о двух малышах. — Придерживая Калеба, она наклонилась вперёд и слегка сжала её необычайно холодную руку в своей. — В отношениях и браке усилия должны прикладывать оба. Если ты не хочешь говорить об этом с Йоллен, позволь мне тогда…       — Что вы… Спасибо, конечно… Я, думаю, мы, то есть, сами…       Серена запутывалась и вязла в сплетениях слов и наконец с усилием их оборвала. Катерина гадала, почему. Неужели Серана не могла до конца поверить, что сейчас она поддерживала именно её и упрекала свою дочь? Катерина, этим утром поднимаясь по лестнице, на самом деле тоже не могла бы этого предположить.       Но ночной разговор Толфдира и Шабани до сих пор звенел у неё в ушах. Но чем больше Катерина об этом думала, тем больше соглашалась с мнением Шабани: если она прямо спросит у Йоллен, она никогда ни о чем не дознается. Может, хорошо, что они не смогли поговорить сейчас. Её дочь могла обернуть всё в шутку или просто пожать плечами со словами «У меня всё хорошо», даже если у неё в боку в это время будет торчать нож.       Катерина вздрогнула при мысли. Чашка в её руках со звоном ударилась о блюдце. Серана посмотрела на неё с немым вопросом, Матиас, не отрываясь от поедания пряника, отчего щёки его стали совсем круглыми, завертелся на коленях Сераны. И только острый взгляд тёмных глаз Калеба оставался ровным. Боги, он чем-то напоминал сейчас Йоллен.       Иногда дети перенимают самые худшие привычки своих родителей.       Катерина взглянула в фарфоровую чашку — и поморщилась при виде своего отражения в чае. Лицо слегка опухшее, усталое; она словно постарела на пару лет за одну ночь.       Катерина подняла глаза на невестку. Серана, казалось, очень старалась выглядеть дружелюбной, но она периодически косилась на Калеба у неё в руках и, даже не смотря, играла с Матиасом мягким дракончиком.       Быстрый упрёк пронёсся в её голове и исчез где-то в той части, где пульсировала головная боль. Она не могла осуждать девочек, что они выбрали себе по любимому ребёнку. Не должна, во всяком случае — но очень хотелось.       Конечно, Катерина могла ошибаться, но все эти странные взгляды, это постоянство, с каким руки Сераны тянулись скорее к Матиасу, а Йоллен — к Калебу… И опять словно вступал в силу закон о противоположностях. Более тихого и вдумчивого ребёнка, чем Калеб, она ещё не встречала — но какое-то затаённое, почти свирепое напряжение крылось в глубине его глаз. Казалось, восполняя за свою молчаливость, он переживает каждое мгновение в сотню раз интенсивнее, чем его брат — и не показывает этого ничем, кроме странно горящих тёмных глаз, выглядящих не по годам разумным на этом детском личике.       Матиас же не переставал булькать на своём детском наречье, любым впечатлением он старался поделиться с другими. Он часто плакал и часто улыбался, как всякие дети в его возрасте, которых любят. Так и сейчас этот маленький пухленький данмер булькал и гоготал, когда дракончик пикировал на него.       Серана, заметив её взгляд, подсобралась, пытаясь придумать тему для разговора. Катерина решила позволить ей самой начать. Всё-таки она была лишь гостьей, а Серана — хозяйкой их маленького чаепития. Пусть привыкнет к этой роли и перестанет так нервничать в присутствии других.       — Значит, эм… — протянула она. — М, как у вас дела?       Словно подумав, что её потуги светской беседы прозвучали слишком жалко, она поспешила добавить, не дав Катерине ответить:       — Всё ли нормально с Шабани-дра?       Катерина резко закрыла рот. Мысли, словно вспугнутые птицы, вылетели из головы.       Серана, заметив её выражение лица, прокашлялась в кулак.       — Э-э, извините, это очень странно прозвучало. Я ни в коем случае не хотела лезть в вашу личную жизнь… Нет, это звучит ещё хуже. В общем, забудьте, что я это сказала. Разговор можно просто начать сначала.       Катерина невольно усмехнулась. Эта… нерасторопность после пробивающей стены уверенности Йоллен была милой. Только она никак не могла представить, как же они могли познакомиться.       — У госпожи Шабани, — начала Катерина с лёгкой улыбкой, но внутри тщательно удерживая свой голос от дрожи, — всё хорошо.       — Это… хорошо, — заметила Серана с натянутым кивком. Могло показаться, что Серана не совсем хочет с ней разговаривать — но Йоллен её убеждала, что ввиду её прошлого очень уединённого образа жизни в близком кругу она не привыкла к общению с людьми… посторонними.       Катерина почувствовала укол обиды и раздражения при этой мысли, которые она тут же вбила глубоко за пределы своих мыслей. Она отпила глоток чая — и с удивлением обнаружила, что сразу делает второй. Это был сладкий десертный чай, от которого поднимался душистый фруктовый аромат. На мгновение Катерина оказалась очень далеко от замёрзших скал Винтерхолда.       — Серана, дорогая, я должна сказать, что у чая очень приятный вкус. Гратвудский, да? И… корка апельсина? И лимона кажется.       На щеках Сераны появился лёгкий румянец удовольствия. Катерина знала, как та ухаживает за растениями в оранжерее. Подумать только, настоящие апельсины в этот мороз!       — Ещё немного розового перца — я взяла его у Шабани-дра — также имбирь, конечно, бадьян, цветки мальвы. — Серана на мгновение замялась, потом слегка улыбнулась. — И я добавила вам липового мёда, Йоллен говорила, что вы любите сладкие напитки.       Катерина не удержала смешка и в качестве благодарность сделала ещё один, дольше прежнего, глоток. Приятное тепло обволакивало её бунтующий с утра желудок.       На некоторое время они погрузились в дружелюбное молчание. Катерина смачивала сухари с изюмом в чае и давала Калебу, пока тот терпеливо ждал и также терпеливо и медленно их ел. Время от времени Катерина бросала взгляды на Серану, которая откинулась в кресле, и, кажется, наслаждалась минутой покоя.       Йоллен, Йоллен, как же это всё так сложилось? Как ей сказала её дочь, единственным исключением для затворницы Сераны стала именно она — но это случилось лишь потому, что две девушки моментально почувствовали притяжение друг к другу.       Во многом Катерина её понимала. Разница была в том, что при желании она могла провести получасовой разговор с незнакомцем, используя лишь одни любезности и формулы этикета и ничего не сказать про себя. Так что, когда она впервые увидела Фьотгара и во второй фразе призналась, кто она, Катерина поняла, что он чем-то отличается от всех других людей, которых она прежде встречала.       «Беглая дочь дворянина?», — спросил он с усмешкой, светившей, словно солнце в пропахшей перекисью и кровью палатке полевого госпиталя. «Я знаю не меньше десяти баллад с таким же началом — и некоторые даже с очень удачным концом», — закончил он, подмигивая.       Калеб в её руках вдруг вздохнул, почти как взрослый, и недовольно дёрнул ногами. Госпиталь и смеющиеся глаза Фьотгара исчезли — Катерина, к лёгкому своему разочарованию, снова была в гостиной вместе с Сераной.       Она аккуратно отставила чашку, счистила с себя и Калеба случайные крошки и повернулась к невестке. Та, словно ощутив напряжение в воздухе, села прямо. Поискав хорошие слова и найдя только правдивые, Катерина начала:       — Понимаешь, Серана… Я хотела поговорить с тобой кое о чём. Это важно. И оно касается Йоллен.       На мгновение всё замерло в комнате. Рот Сераны безмолвно открылся — но тут, прежде чем она успела ответить, Матиас на её коленях издал резкий и требовательный крик. И вдруг он весь зашевелился, задёргался. Серана попыталась его успокоить несколькими ласковыми словами — но он, словно взбудораженный чем-то, продолжал извиваться, пытаясь выпрыгнуть из материнских рук. Требовательное кряхтение грозило смениться плачем.       — М, Катерина, — немного растерянно пробормотала Серана, — в это время мы с детьми обычно гуляем, чтобы они крепко спали после обеда. А то они становятся… беспокойными.       Шарики головной боли мгновенно защёлкали друг о друга в голове Катерины.       — О.       Ну конечно Серана не была рада её появлению. Теперь у неё на руках мало времени и два расстроенных ребёнка.       Катерина вдохнула и выдохнула — и тут решение само родилось у неё в голове.       — Что же… Может тогда, если ты не будешь против, мы пойдём все вместе? И сможем… — Катерина так и не довела фразу до конца, неопределённо махнув рукой. Предательское облегчение от отсрочки скреблось у неё в груди.       Серана несколько секунд просто смотрела на неё, словно до неё не до конца доходил смысл её слов. Потом медленно кивнула — и наконец, будто спохватившись, не обидела ли она её таким сомнением, поспешно добавила с виноватой улыбкой:       — Да, конечно. Приходите… скажем, через двадцать минут к статуе Шалидора. Мы обычно, когда нет Йоллен, — лёгкая запинка, — гуляем с Раджиром, так что я пойду сообщу ему об изменениях в планах. У него редко случается неожиданный выходной, так что думаю, он будет рад. Если он только не будет сидеть в засаде в каком-нибудь сугробе…       Серана покачала головой и резко поднялась, не дав Катерине спросить, что значили её последние слова. У неё не было выбора, так что она тоже оказалась на ногах.       — Что же, спасибо за чай и за разговоры, — заметила она как можно более благодушно.       — Рада, что вам понравилось. Хотите, я потом вам пришлю ещё этой смеси? Хорошо, только вечером его лучше не пить — будете бодрствовать всю ночь, как…       Серана оборвалась на полуслове.       — … как сова? — со слабой улыбкой рискнула предположить Катерина.       Серана ничего не сказала и лишь протянула руки, чтобы забрать презрительно фыркающего Калеба.       — Я могу взять его к себе на некоторое время, — предложила вдруг Катерина, невольно прижимая к себе ребёнка.       Серана словно окаменела. Она так и стояла с широко раскрытыми глазами, пальцы едва-едва подрагивают на весу. Эти тонкие хрупкие пальцы с ухоженными острыми ногтями… Катерина подумалось, не страх ли и отвращение промелькнули на мгновение на бледном лице невестки? Вздор. Полный вздор. Та уже качала головой.       — Всё в порядке. Мне не сложно управиться с ними одной.       Катерина поцеловала Калеба в лоб — он посмотрел на неё с любопытством, но не более — и ущипнула за щёчку Матиаса, отчего на мгновение его хныканье притихло, и он даже весело булькнул.       — У вас замечательные дети, — сказала Катерина с улыбкой.       — Спасибо, — Серана улыбнулась ей в ответ — наверное, первая полная улыбка за весь разговор. Катерина по своему опыту знала: гордиться своим чаем или пальмами — это одно, но детьми… Любовь заставляет видеть в их самых маленьких успехах повод для высоко поднятого подбородка. И именно такую картину — счастливые дети и любимые внуки вокруг — она много раз себе представляла в ночи. Снова и снова, вслух и про себя. Они лежали с Фьотгаром и воображали, какими они будет в старости.       — Как жаль, что…       Ком вдруг стал у Катерины горле. Она не смогла закончить. Сделала вдох, но не посмела выдохнуть, чтобы не издать клёкот вместо слов. Слезы обожгли ей глаза, и ей понадобилось мгновение, чтобы смахнуть их ресницами.       — Как жаль, что твои родители не увидят их, — закончила она неуклюже.       Серана сглотнула. Казалось, её бледное лицо стало лицом покойницы на снегу.       — Действительно, — пробормотала она, забирая у неё Калеба. — Как жаль.       

***

      Катерине думалось, что Серана была слишком высокого мнения о её физической форме. Двадцать минут, чтобы спуститься с вершины Башни Элементов, вернуться по Королевскому коридору в Башню Поддержки, один лестничный пролёт в Мидден… И это всё — чтобы закутаться в тёплую накидку, шарф и плащ! Казалось, будто тяжесть из головы её перешла в ноги.       Катерина не ощущала себя старой, не думала о себе в таком смысле — но сейчас? Сейчас словно все прожитые ею полвека набросились на неё, как голодные собаки, обгладывая её скрипящие суставы, высасывая кровь из набухших на ногах синих вен.       Оказавшись наконец в извилистом коридоре, ведущем к Больничному крылу, Катерина остановилась, чтобы отдышаться, и прикрыла глаза. Затхлый воздух зазмеился ей в лёгкие. Сырость напоминала о торфяных болотах, где многие годы спустя после битв находили неразложившиеся тела павших солдат, ещё тянущих руку к поверхности…       — Да что ты к нам привязался!       Катерина резко открыла глаза. Жёлтый фонарь на мгновение ослепил её, послав цветные пятна по радужке. Она готова была поклясться, что слышала чей-то голос дальше по коридору.       Сердце выдало несколько холостых ударов. Катерина, опираясь рукой на стену, словно боясь потерять ощущение реальности, медленно двинулась вперёд, её разношенные сапоги неслышно ступали по каменному полу. Тоннель извивался, как уж. Выстрелило и пролетело мимо случайное эхо.       Кто там? Что там? Катерина не находила в себе сил крикнуть. И всё же она шла вперёд. Но рука против воли нащупала на поясе шершавое дерево палочки. Проверила, как легко она достаётся. На всякий случай.       И вдруг коридор изогнулся и выплюнул её на маленький островок света. Катерина замерла на полушаге. Она не смела довериться своим глазам.       Три фигуры застыли у входа в больничное крыло, полуобернувшись к ней. Прищурившись, Катерина неожиданно узнала их — почему-то странно было увидеть знакомые лица. Ксаркс в своих тёмных одеждах стоял, сложив руки за спиной, его хвост вился по земле змеёй. Он зиял, как чёрный проём на тёмной скале, и только зелёные жилки ядовито вспыхивали при каждом его дыхании. Эльги, словно отражая его движение, сложила руки на груди, и смотрела на него сурово. Но нет, стоило их взглядам встретиться, как на лице мелькнула неуверенность. Но с каким-то затаившимся предчувствием Катерина обратилась к третьей фигуре.       Ма’Дара. Конечно, это был её милый Ма’Дара, его уши стыдливо прижаты к голове.       А за ним светлел открытый проход в больничное крыло. Который Катерина, конечно же, уходя, закрыла на ключ.       — Я прошу прощения, — сказала она, чувствуя, как поднимаются её брови, — но что здесь происходит?       На мгновение все трое переглянулись. Немая борьба за первое слово.       — Понимаете, Катерина… — начала Эльги, но тут же была прервана шипением Ксаркса:       — Я зас-с-стал их внутри, — и, помолчав мгновение, безжалостно прибавил, — без-з-з вас-с-с.       Воздух застрял у Катерины где-то в горле. Конечно же, это всё какое-то недоразумение? Мозг её отчаянно пытался вникнуть в слова. Тут она заметила краем глаза, как поднялись руки Ма’Дары, пальцы дёрнулись в первом знаке…       Ма’Дара споткнулся на полудвижении, когда он получил тычок в бок от Эльги и очень выразительный взгляд от Ксаркса. Ещё мгновение переговоров в тишине.       — Ма’Дара проводил мне экскурсию, — сказала резко Эльги. Она повернулась полностью к Катерине и смотрела теперь на неё с вызовом. И Катерина вдруг подумала — что эта девчонка себе позволяет?       Она схватила эту мысль за горло и мгновенно придушила. Она не будет никого винить, пока…       Голова Ксаркса легла на бок почти под невозможным углом. Щёлкнули в тишине шейные позвонки.       — Экс-с-скурс-с-сию? — повторил он, не мигая. — И что же интерес-с-сного ты нашла в операционной?       Весь воздух резко вышел из Катерины, когда она почти выкрикнула:       — В операционной?       Волна негодования поднялась в ней, и Катерине понадобилось мгновение, чтобы вернуть власть над своим голосом.       — Ма’Дара, вы были без моего разрешения в операционной?       Несколько секунд Ма’Дара порывался что-то показать, а потом вдруг слёзы выступили на его больших круглых глазах.       «О нет».       Катерина потянулась к ученику, когда он шмыгнул чёрным влажным носом, тряхнул усами — и заплакал, пряча лицо в руки.       Неожиданно все её стерилизованные приборы, микстуры, начищенный и сверкающий операционный стол вылетели у неё из головы. Тонкая фигурка трясущегося мальчика — да, именно мальчика, вдруг осознала она с уколом совести — прижалась к ней под шипение Ксаркса и фырканье Эльги. Ма’Дара спрятался в её одеждах, и она рефлекторно гладила его по спине, пока он наконец не отвёл в сторону своё заплаканное лицо с влажным от слёз мехом.       Ксаркс выступил вперёд.       — Я отведу их к Архимагес-с-се.       Рот Эльги вдруг широко раскрылся. Ужас мелькнул в её невинных карих глазах.       — Нет, Ксаркс, спасибо, но не стоит. — Катерина помахала рукой. — Я думаю, я сама…       — Я нас-с-стаиваю, — прошипел он почти злостно, обрывая её на полуслове. Катерина на мгновение опешила, посмотрела в его сверкающие рептильи глаза, замечание на её губах — и вдруг осознала, что не может ему возразить. Была какая-то гипнотическая сила во взгляде этих двух глаз-колодцев. Она словно падала и падала в их глубину, и, казалось, есть только темнота, и падение, и больше ничего.       — Да пошёл ты! — Злой крик Эльги выдернул Катерину из транса. — Ты-то вообще что тут делал, а?..       — У меня был разговор к гос-с-споже Катерине, — проскрежетал он, сверкнув рядами острых зубов. — И ес-с-сли ты…       — Вы оба, перестаньте!       Катерина сразу пожалела об этом разнёсшемуся по коридору крике. Вспышки боли, словно цветы, распускались по черепу. Она устало потёрла виски. Бесполезное движение, приносящее лишь большее напряжение.       — Ма’Дара, скажи мне одно: это была твоя идея? — спросила она, мечтая, чтобы это наконец всё закончилось.       — Это была всего лишь экскурсия! — тут же вставила Эльги, но потом умолкла под взглядом Ксаркса.       Ма’Дара в полном ужасе посмотрел сначала на маленькую нордку, активно ему жестикулирующую, потом на чёрную тень Ксаркса и, наконец, на неё. Его пушистый хвост заметался по полу, руки заламывались друг о друга… — Меня попросила Эльги, — показал он наконец, и жесты его были похожи на лепет. Его уши, казалось, трепыхались на ветру. — Я не хотел, но она очень настаивала.       Эльги сглотнула, словно собираясь с силами — и вдруг бросилась вперёд, тряся Ма’Дару за плечи.       — Предатель!.. Крыса!.. Как ты посмел!..       Вспышка чешуи при свете фонаря — и вот уже цепкие руки аргонианина потащили брыкающуюся девочку в сторону.       — Хватит, Эльги, — сказала строго Катерина. — Архимагесса сейчас занята, но вечером вы оба пойдёте к ней и всё расскажите. Пусть она назначит вам соответствующее наказание. Ксаркс, вы, как я понимаю, за этим проследите?       Ящер медленно, вязко кивнул. Эльги метнула в его сторону испепеляющий взгляд — но Катерина была готова покляться, её трясло, как лист на ветру. Игла сомнения уколола её в грудь. Однако Катерина, не обращая на неё внимание, взмахом руки отпустила детей. Йоллен не монстр, не съест же она их в конце концов? И наказание они действительно заслужили — не говоря о нарушении устава, они пошли против её личного запрета.       Катерина, смотря вслед понурым фигуркам, старалась не думать, сколько раз она сама забиралась в отцовский кабинет без спросу.       — Катерина… — резкий выдох рядом заставил Катерину вздрогнуть. Пока Ксаркс не обращал на себя внимание, казалось, его и вовсе рядом нет. Они остались вдвоём в тёмном коридоре Миддена.       — Да, Ксаркс, кажется, у вас было ко мне какое-то дело?       Он чуть склонил голову, глаза-бусины сверкали, не выдавая ни одной мысли своего владельца. Катерина поёжилась, конечно, от сквозняка.       — Дейс-с-ствительно. — Ксаркс запустил руку в глубины своих роб и достал на свет бесцветную склянку с серного цвета жидкостью.       — Что это, по-ваш-ш-шему?       Катерина не заметила ни одной бирки или подписи. Она взяла бутылочку из когтей Ксаркса, покрутила в руках, пощёлкала ногтем по стеклу.       — Стандартная бутыль для зелий, используемая в Коллегии, — заметила она задумчиво. — Такие есть у меня, в кабинете преподавания алхимии и лаборатории Аккры.       Ксаркс медленно кивнул. Он, не моргая, наблюдал за ней.       Катерина достала пробку — кедровая — и принюхалась. Ноздри тут же обжёг ядрёный прогорклый запах, чем-то напоминавший старую мокрую шкуру. Микстура не была похожа на яд, так что после секунды колебаний Катерина капнула себе вязкой жёлтой жидкости с комочками на палец и попробовала её.       — О… О боги. — Она чуть не задохнулась во внезапном приступе кашле. К горлу накатила рвота, и только усилием воли Катерина удержала её в себе. Великие боги, что это было такое? Горло скривило горечью, как от передержанного чая, но за всем этим пробивалась приторная сладость.       «Не плюй, не плюй».       О, как отец сейчас смеялся бы над ней!       Катерина заставила себя аккуратно попробовать ещё каплю, и, подавляя отвращение, стала катать жидкость во рту.       Осознание пришло резко. Но стоило ей об этом подумать, ошибки быть не могло. Троллий жир. Это был горький привкус тролльего жира, намешанного с чем-то сладким. Но чем?       Взглянув на Ксаркса, всё это время неподвижно стоявшего рядом, Катерина поняла, что главный вопрос был: для чего?       Катерина вздохнула и на мгновение прикрыла глаза. Она представила себе наперечёт длинный список имён трав и растений и стала листать ментальные страницы, но часть из них в воспоминаниях смазывалась. Чётко проступали лишь аккуратные линии тех названий, что имели лечебные свойства, а всё, подозреваемое в магии…       Катерина с хлопком закрыла травник в своей голове.       — Я бы сказала, это сироп от кашля… Усиленный обезболивающим. Очень сильное средство, я бы давала его только безнадёжно больным людям с почти полным поражением дыхательной системы. При чахотке, например. Угнетает нервную систему. Может вызывать головокружение, слабость в теле…привыкание.       Новый цветок боли в голове — и новая, неожиданная мысль. Она повернулась к Ксарксу. Странно, он казался необычайно довольным.       — Чьё это? И где вы это достали?       Ксаркс ощерил свои зазубренные ряды рептильих клыков. Его вытянутая и острая голова казалась вырезанной из кремня — но Катерина знала, что и под его чешуйками скрывается хрупкая кость. Всего день назад она восстанавливала его хрящи и вправляла на место носовую кость после…       Катерина сглотнула.       — Кто-то обронил в Королевс-с-ском коридоре. Мне показалос-с-сь, что это может быть наркотичес-с-ское вещес-с-ство наподобие с-с-скумы. Поэтому я приш-ш-шёл к вам.       — Да, это правильно, — пробормотала Катерина, закручивая обратно пробку. — Вы не против, если оно останется у меня? Я бы хотела побольше…       Слова умерли у неё в горле. Она открыла рот и закрыла рот, вдохнула и выдохнула через нос. В ушах звенело.       — С-с-с вами вс-с-сё в порядке? — Ксаркс двинулся вперёд, будто готовясь её подхватить под руки. Катерина заставила себя выпрямиться.       — Нет-нет, всё нормально… Ксаркс, я… — Мысли заметались бабочками в голове. — Я исследую эту микстуру подробнее и лично сообщу о вашей находке Архимагессе. Можете… Можете не беспокоиться об этом. Думаю, нет смысла её отвлекать от работы, пока у нас недостаточно информации, вы же понимаете?       Ксаркс долгое мгновение внимательно на неё смотрел. А потом кивнул. И уже через один вдох он без прощания растворился в тьме подземелья, как будто его никогда и не было.       Катерина привалилась к стене, тяжело дыша. Какая чудовищная, бесстыдная ложь. И она сама выскользнула из неё, без усилий. Без вины.       Но всё это меркло по сравнению с маленькой бутылочкой в её руке. Катерина сжала пальцы, ощущая холодную гладкую поверхность. Троллий жир. Мало ли у кого мог быть троллий жир. Не только у неё, не только в её почему-то уменьшающихся запасах.       Но Йоллен… Йоллен знала, где его достать. Но почему не у Аккры?       Катерина уже знала ответ. Она услышала его ещё ночью и отказывалась верить до этого самого момента.       Потому что он был для Аккры. Для её микстур.       Для её микстур, которые она делала для её дочери.       Катерина вздохнула. Слова Толфдира, выжженные на оборотной стороне её век, снова и снова повторялись у неё в голове:       «У меня есть основания полагать, что она чувствует себя не так хорошо, как говорит».       Катерина вспомнила про изъеденный гнилью зуб, лежащий у неё на столе. Если хоть половина того, что она сказала Ксарксу, правда, если хоть четверть той тревоги, что она слышала в голосе Толфдира, имела под собой основания…       Катерина схватила свой плащ и шарф в кабинете и бросилась бегом на поверхность, не чувствуя под собой пола.       Она должна успеть. Лишь бы ей только успеть. Потому что вторую потерю она себе уже не простит.