В кровь головою биться о стены Поперёк твоей мать-природы. Ни хрена там нет кроме тлена, В паутине личной свободы. Мой бой! Это мой бой! Даже если моя песня спета. Пускай, в этом мой кайф И моя боль, — вся моя боль в этом! И как река в одном направлении, С наглой правотою младенца. ЭГО прёт стеной в наступление, Под дабстеп безумному сердцу! «Бой» СЛОТ
Всё ли в порядке? Всё ли в порядке! Да голова идёт кругом от всего на свете! Хочется кричать от осознания происходящего: ей и в этой реальности проблем с Титаником хватает, а на нее сваливается еще и Хелависа с ментальной связью, не говоря уже о… — Катрин, посмотрите на меня, — успокаивающе говорит мужчина, по глазам которого нельзя прочесть, испытывает сочувствие, или лишь отдаёт должное этикету. — Я не настаиваю на подробностях, деталях, если для Вас это слишком болезненно, но Вам стоит помнить о том, что любые ранения, а уж тем более душевные раны, следует лечить. Катя подняла взгляд. Может, рациональное зерно здесь и есть, но как же сложно говорить о подобном, не зная наверняка, можно ли доверять. Он думает, что Катя чего-то недоговаривает? — Вы считаете, я могу что-то утаивать от Вас? — решив не выстраивать гипотез, напрямую спросила Катя о том, что её тревожило. Хотя, Вы от меня утаивали, как оказалось. Да и что он хочет сейчас услышать: что он был прав на счет Хелависы и она не столь ужасна; или что Марго действительно ребёнок, пожертвовавший собственным спокойствием ради Кати? — Я считаю, что это был не первый Ваш «кошмар», — честно ответил Оливье. — Ваше состояние напоминало транс, насколько я могу судить о подобном. Вы говорили бормотали или думали — не знаю, насколько это возможно. Выходит, Ваши мысли постоянно в движении. Катя медленно обдумывала сказанное. Вряд ли можно счесть это видение о «Хелависиляндии» кошмаром: там тепло, солнце светит, птицы насвистывают трели, а единственным минусом можно счесть то, на какие жертвы пошла ее подруга ради установления ментальной связи. — И что же я говорила? — осторожно спросила девушка. Кажется, Оливье впервые не знал, как сформулировать мысль. Если обычно обоюдное молчание приносило им удовольствие, то теперь тишина угнетала, нависнув дамокловым мечом. Музыка, играемая где-то вдали, и беседы иных посетителей ресторана разумеется были не в счёт. — Никак не могу понять, Катрин, откуда такое доверие? Это ведь не дружеское внимание или влюбленные вздохи. — Голос его был немного неровным, кажется, он действительно не знал, что и думать. Катю же тревожило иное: «Влюбленные вздохи… Только их здесь не хватало!» — Вы буквально признаете себя моею, только бы я обеспечил Вам защиту. — Констатировал Оливье, потирая переносицу. — От кого? Кто Вам угрожает? И чего Вы так боитесь? Никак не возьму в толк, как мне можно доверять столь слепо: я совершил множество злодеяний, убивал… Вы ведь знаете об этом, однако всё равно смотрите на меня со столь глубоким уважением. На лице Кати промелькнуло уразумение. — Кажется, я догадываюсь, что Вы имеете ввиду. Мне и правда последнее время часто снятся кошмары из реальной жизни, а теперь ещё и эти видения из «Хелависиляндии». Наверняка, всё это похоже на сумасшествие. — Катя припомнила некоторые из ночей и всё же решилась на некоторые детали. — Там был мой отец, он… Девушка не могла подобрать слов: молчание Оливье убивало, его взгляд был на удивление тяжелым, пугающим. — Он Вас насиловал? — Ярость, мелькнувшая на его лице, говорила куда красноречивее слов: мужчина сжал руку в кулак, теперь же на лице его эмоции будто не отображались. Наверное, именно так он глядел впервые на клеймо супруги, растущее яркой лилией на плече. — Что? — Глаза девушки расширились так, что зрачки покрыли почти всю радужку. — Нет! Боже упаси! Он изменил моей матери и ушёл к любовнице — это факт. Мы наговорили друг другу много гадостей, он делал ужасные вещи, признаю, но такое… Нет! Этот вопрос застал Катю врасплох. Думать о подобном было страшно, пугающе. При всех минусах отец был добр к ней до ее совершеннолетия, да и после иногда вёл себя здраво. Далеко не всегда, но всё же. Мужчина еле слышно выдохнул. Наверняка, в его времени подобное было не в новинку. Выходит, даже если мужья имеют право наказывать жён за нерадивое поведение, отцы не в праве применять насилие подобного рода к своим детям. Розги — другое дело, для этого двери закрывать было совсем необязательно. — Весьма мудрое замечание о фактах, — сказал Оливье де Ла Фер, чуть погодя, — однако надо рассчитывать на пороки людей, а не на их добродетели. Вы столь мало говорили, что я уже и не знаю, что и думать. Катя поникла. Что Вы хотите, чтоб я Вам рассказала, граф? Что я его не ценю? Являюсь частью его бывшей семьи? Что он хочет, чтоб я называла его пассию по имени-отчеству? Что Вы хотите, граф?! Девушка застыла. Вот уж правду говорят: перо за мыслью не угонится. Можно следить за речью, но не за мыслями. Разве хотел бы он знать такую правду? Отнюдь. Такое — никто не хотел бы. — Катрин, я не знаю, что тревожит меня больше: Ваши мысли или то, что Вы так и не научились говорить со мною вслух, — флегматично произнёс мужчина. — Не понимаю, как дочь может быть бывшей, может, наши нравы и время и отличаются, однако это просто ужасно. Неужели Ваш отец и правда говорил так? — Врать собственным мыслям глупо, — просто ответила Катя. — В своём видении, моего поведения которому Вы были свидетелем, я видела и подругу. Признаю, немного неловко глядеть на её жизнь, будучи сторонним наблюдателем. — И что же неловкого предстало пред Вашим взором, Катрин? Катя замешкалась. Ещё одна догадка не давала покоя: если граф и правда слышал все её мысли, начиная с того момента, как они расстались на балу, то выходит, он врал и притворялся перед ней всё это время. Мог ли так поступить дворянин? Нет, конечно не мог! Он ведь человек чести! А ещё он мужчина, повесивший свою супругу… Факты, лишь голые факты, противоречащие друг другу. Чёрт побери, очередное время, когда не знаешь, кому можно доверять, и можно ли доверять хоть кому-то! — Марго доверяет Хелависе. — Начала повествование Катя. — Хелависа — волшебница, а не певица, как это было в моей реальности. Она очень тревожится о моей подруге, венок ей сплела. Знаете, в чём-то их отношения схожи с нашими. Это безграничная преданность и доверие. Только теперь я не знаю, что и думать. Если окажется, что и Вы меня дурачили всё это время, то можно искренне обрадоваться тому, что находишься на Титанике. — Я узнала, почему Вы слышите мои мысли. Это что-то вроде ментальной привязки к самому дорогому мне человеку. Марго думала, что сумеет так наладить со мной контакт сквозь миры, но вышло, как видите, совсем иначе. Вы… — … самый дорогой Вам человек? — граф изумился, не веря собственным ушам. — Вы знаете меня так мало, разве это возможно? — Я знаю Вас гораздо дольше, чем Вы меня, — возразила Катя. — Около семи лет. Символично то, что о романе «Три мушкетёра» мне впервые рассказал именно отец. Сейчас граф должен рассказать о том, что слышал в мыслях бред сумасшедшей. Вот сейчас, когда он пристально смотрит, формулируя мысль. Сейчас. Ничего не произошло. Неужели Катя вновь напоролась на те же грабли? Хорошо так, с размахом! Впрочем, чего удивляться: ножом в спину больше, ножом меньше… Надо быть полной идиоткой, чтоб хоть на секунду поверить в то, что люди честны. Как говорил доктор Хаус: «все лгут». Если кристально чисты — лгут отменно, не подкопаешься. — Неважно. — Девушка отмахнулась. Переживёт, не впервой. Горделиво поднявшись, выпрямив спину и уложив волосы после сна, она вышла из помещения, оставив наставника в замешательстве. И что на неё нашло? Оливье не стал догонять: каждому нужно время на одиночество. Катя не стала останавливаться: ей одной лучше, чем с кем-то. Одна она, полагаясь лишь на себя, может быть уверена в том, что в спину не вонзится клинок. Больно ведь делают не незнакомцы, нет. Делают самые близкие. Те, от кого не ожидаешь. Девушка выбежала на палубу, пугая всех едва проснувшихся и любующихся восходом солнца, своим цокотом каблуков. Хватит доверять людям! Прекрати немедленно! Остановись! — …пока не поздно, я падаю вниз, за тобой… — неосознанно, Катя начала напевать песню любимой группы. Как жаль, что здесь нет ни телефона, ни наушников. Уж кто-кто, а старый добрый рок всегда вытягивал даже из самых дерьмовых ситуаций. Все мы — мёртвые звёзды, разбивающиеся о непонимание, холодность и предательства. Шум прибоя напоминал недавние события: Роза вон прыгнуть хотела. С парохода и в воду. Насмерть. Да так, чтоб потом лишь круги на воде. Нет уж! Не дождетесь! Пускай наступает холодным рассветом на нас новый день! Катя даже не думала прекращать думать строками из песен любимой группы, не существующей ещё в этом времени. Это её бой, только её. Кто же ей запретит петь рок, дыша запахом свободы? Она хотела бежать куда-то, куда угодно, не разбирая дороги. Хотела вырваться из замкнутого пространства. Кругом одни рамки! Нельзя никуда уйти с корабля, некуда сбежать из фэндомных реалий. Хоть головой бейся о стену, поперёк своей мать-природы… — … ничерта там нет, кроме тлена, в паутине личной свободы, — на автомате продолжала петь себе под нос девушка. Ну же, встань, это ведь твой бой! Катя усмехнулась: не так уж легко быть после мёртвой петли с поднятой головой. Её мир и так слишком часто встает с ног на голову, уже тошнит. Все возможные способы успокоиться были либо нелегитимны, либо не изобретены. Музыку хочешь послушать — иди на живой концерт скрипачей, здесь нет наушников. Кино посмотреть — оно по расписанию вечером, и не факт, что цветное. Погулять — гуляй, только вот далеко не уйдёшь. Алкоголь — тоже вариант, и могут даже продать, но как только будет выпито полбутылки разумом начнут править чувства и начнется: «граф, мне без Вас так одиноко…» Как только Кате надоело молча глядеть на волны, девушка, не растерявшись, отправилась исследовать содержимое кают на корабле. Это же Титаник, здесь и рестораны, и кино, и музей найдется, если хорошенько поискать. Никто не мог одобрить ее выбор, или же развеять в пух и прах, поставив его под сомнение. Это был ее выбор и она несла за него ответственность. Даже если тяжело.***
Оливье де Ла Фер увидел, как торопливо убегает его спутница, так и не поняв, что произошло. Всё же, девушки подвержены эмоциям, даже если пытаются скрыть это под маской рационализма. Катя не исключение. Сперва мужчина вновь прокрутил в голове состоявшийся разговор, так и не найдя в нём ничего предрассудительного. Вряд ли Катрин возбудилась из-за манер или же столового этикета. И что за взбалмошное поведение! То отстраняется, то льнёт к нему, будто нет в этом мире ничего важнее, то сыплет информацией, а когда он хоть немного пытается в ней разобраться — сбегает. В своём графстве мужчина наверняка приказал бы подать розги, здесь же придется по крупицам разбираться со всем произошедшим, строя планы, будто карточный домик. Подождав час, однако так и не дождавшись спутницу, мужчина решил, что оставлять девушку одну на огромном судне не есть хорошее решение: мало ли, что может произойти. Однажды он оставил Катрин на ночь в комнате, а потом пришлось силой оттаскивать от девушки мерзавца с потными ладонями и похабными мыслями. Увольте. Оливье хотел было положиться на ментальную связь, но и она, увы, не подавала никаких признаков жизни. Катрин не хотела ни видеть его, ни думать о нём, что было в свете последних событий немного странно: он не удивился бы бранным словам — за что, уже иной вопрос — однако полная тишина сбивала с толку. В какой-то момент, когда день уже вступил в полную власть, солнце начинало припекать, а Оливье так и не сумел найти девушку ни на одной из палуб, он сам мысленно обратился к ней, желая удостовериться хотя бы в том, что жизни её ничто не угрожает. Ответом послужила лишь тишина. Может, эта связь односторонняя? Выругавшись, Оливье вновь решил вернуться в каюту, однако теперь в ту, что принадлежала самой Кате. И пусть спускаться вниз было не особо приятно, а уж вести расспросы — и подавно, Оливье был еще более раздосадован тем, что его поиски так и не увенчались успехом: в нижней каюте Катрин не было. Оказывается, он так привык час от часу слышать её мысли, что их отсутствие не только настораживало, но и вгоняло в тоску. Атос никогда не получал писем. Все поступки его были известны его друзьям. Нельзя было сказать, что вино наводило на него грусть, потому что он пил лишь для того, чтобы её развеять, хотя она только усиливалась от такого лекарства. Такая таинственность делала ещё более интересным человека, которого, даже когда он бывал совершенно пьян, ни разу не выдавали ни глаза, ни язык, как бы искусно его не расспрашивали. Теперь же ожидание всё сильнее порождало неясное чувство тревоги.***
Оливье нашел Катю лишь под вечер, причем не без помощи Джека Доусона с Розой, повстречавшихся ему в грузовом отсеке, битком набитом всевозможными машинами. Катя находилась в главном зале, неподалёку от огромной двусторонней лестницы, напоминающей в очередной раз о размерах исполинского судна. Завидев спутницу, граф едва слышно выдохнул. И что только в голове у этой девчонки?.. — Мадемуазель Катрин, — строго начал Оливье, подойдя к девушке со спины, отчего та невольно испугалась, — потрудитесь объяснить, что произошло. Я ищу Вас целый день по всему судну, а Вы спокойно разглядываете картину в центре главного зала, подумать только! Девушка, сперва смутившаяся, теперь глядела на мужчину, то и дело сменяя выражение лица: испуг, облегчение, грусть, стыд, радость мелькали в её глазах, точно в калейдоскопе. — Быть незаметной на виду, искусство камуфляжа в этом и заключается, — наизусть процитировала она, делая шаг назад. — Здесь Вы стали бы искать в последнюю очередь, да и то, полагаю, меня спалил Джек, решивший прокатить свою мадемуазель в машине. Я их видела в отсеке для грузов. «Летит Жозефина в крылатой машине… Всё выше и выше.» — Вы не пьяны, я же вижу, — отрезал Оливье. — Прекратите паясничать! В конце-концов, я не Ваша служанка, чтоб бегать за Вами по всему этому кораблю. Ведите себя подобающе Вашему возрасту и статусу! — гневливость его тона заставила Катю поёжиться. — Ответьте нормально: что произошло? Внешнее спокойствие тела не скрыло нот раздражения в голосе. Катя подняла взгляд. — Пить в горе — прямая дорога к алкоголизму, Вам ли не знать. Да и пить одной как-то грустно, стану думать обо всём, что в голову взбредёт. Граф скептически поднял бровь: — Неужели Вы так опасались думать? Вы, та, у кого на первом месте всегда были мысли? — В том-то и проблема! — вспыхнула Катя, со всей силы сжав кисть в кулак. — Катя, ты взрослая. Катя, подумай о будущем. Катя, найди парня! Парня, представляете! Безмозглого инфантила, который будет сидеть у меня на шее и видеть во мне секс-игрушку! — граф удивленно поднял бровь, очевидно не понимая чего-то, или же напротив — поняв всё слишком уж хорошо. — А знаете, можно было выждать минуту, когда отец останется в доме один, и выяснить у него, куда он ходит. Ведь это не первый раз! Это бывало и раньше, просто я как дура ничего не замечала, не обращала внимания. Думала, ну работает человек, ненормированный рабочий день, деньги для семьи, многие так работают. Так примерно и мама рассуждает. А у отца есть любовница — постоянная, и уже давно! И плевать ему на наши рассуждения. Беззаветно врёт и всё тут! Поток гневных реплик иссяк так же резко, как и начался. Хвала тихому голосу, она не привлекла к себе всеобщее внимание, да и людей сейчас у подножья лестницы было не так уж много. — Я Вам доверяла, граф де Ла Фер. Безусловно, безоговорочно. Верила, что Вы не такой, что другой. Буквально признала Вас своей, лишь бы Вы гарантировали мне защиту. Подарили тот самый «плащ чести». А Вы всё знали и молчали. Это так подло, так по-мужски… — Из всей гневной речи я понял то, что Вы обвиняете меня во лжи, — подвёл итог мужчина, протягивая девушке стакан воды, стоящий на подносе. — Выпейте, мадемуазель, и успокойтесь. Я дворянин и не позволил бы себе лгать даме, Вам ведь известно. Катя пила воду жадными глотками, стараясь смочить горло. — Вы всё слышали! Все мои мысли с того самого дня. Связь появилась уже спустя три дня с нашего с Вами расставания после бала Воланда. Вы слышали, как я каждый день под вечер молила Вас о пуле в висок, лишь бы этот кошмар прекратился. Взывала к Вам по ночам, мучаясь от бессонницы и просыпаясь от кошмаров. Молила о защите и… Оливье сглотнул. Его взгляд был пристальным и непроницаемым. — Это правда? Вы, мадемуазель Катрин, действительно хотели свести счёты с жизнью из-за Вашего отца? Мерзавец! — Я хотела, чтоб Вы стали тем, кто избавит меня от боли в сердце и на душе. Какая разница?! Вы лгали мне так же, как и он! Всё это вр… — Я этого не знал, клянусь честью, — ответил мужчина, оборвав Катю на полуслове, из-за чего та поперхнулась воздухом. — Если всё, что Вы сказали — правда, то я даже не знаю, что и сказать. Пуля в висок, подумать только! Однажды уже совершил ошибку, увольте! Катя стояла оцепеневшая, будто прямо перед ее лицом пролетела шаровая молния, застыв на мгновение в миллиметрах от ее кожи. Граф не знал… Он не знал обо всем, что происходило до её попадания в фэндом. Катя сама имела глупость проболтаться. Рассказать о своей боли, страхах и переживаниях. Сама. — Простите. — Девушка понуро опустила взгляд. — Я в Вас усомнилась, хоть и не должна была. Вы ведь… Граф молча положил руку ей на плечо, слегка сжимая ткань платья. Жест этот был простым, почти обыденным, однако почувствовав его сильную руку на плече девушка слегка вздрогнула. Непривычно. Но теперь это было не пугающе, а напротив — по-домашнему тепло и спокойно. — Если в Вашем мире и правда так мало настоящих мужчин, то знайте, что я постараюсь стать причиной Ваших улыбок, а не слёз и душевной боли. Однако это вовсе не означает, что Ваше поведение допустимо молодой леди, — продолжил Оливье. — Будьте уверенны, что подобного рода своеволие сойдёт Вам с рук. Они стояли друг напротив друга: оба раскрасневшиеся, с горящими живым огнём глазами. Девушка и граф… Не успела Катя ответить, как резкий толчок заставил её и Оливье пошатнуться. Айсберг, который был прямо по курсу, врезался в несокрушимый корабль, которому было уготовано лишь одно плавание.