Коньки в кровавых васильках

Черт бы его побрал в тот момент, когда из всех возможных эскизов для наряда, Юра вновь выбрал тот самый костюм в котором дебютировал на короткой программе. Вновь также самые плавные линии, блёстки и погоны из перьев. Внутри расцветали новые соцветия, а на душе так легко, что хочется порхать и кружиться, как бабочка. Как раньше. Как четыре года назад. Волосы, собранные в короткий хвост, переливались на свету прожекторов, как первая рожь пшеницы на полях. Глубокие мешки под глазами были старательно скрыты толстым слоем консилера, а бледность лица покрывали румяна на острых скулах, а что ещё год назад были по-детски умилительными щечках. По венам бежал адреналин, заставляя кисти рук дрожать от волнения. Ждать приходилось дольше всех, ведь на лёд он выходил последним, что заставляет нервно поглядывать на часы, ожидая своего выхода. Желание ощутить лёд под своими ногами было непередаваемое, так же, как, наконец, доказать всему миру, что Юра достоин быть первым на пьедестале. Слишком долго он ждал, чтобы снова уступить Виктору, в этот раз он просто не мог себе это позволить. Последние выходы в этот свет, он просто не мог так просто уйти, ничего за собой не оставив. В который раз блондина одергивает Фельцман, чтобы тот прекратил стучать коньками по полу, было уже не сосчитать. Но желание скорее ощутить приятную морозь никак не хотело отпускать, вцепившись в него клешнями. Плисецкий понимал, что если сейчас не сосредоточиться, то все его желания и старания просто канут в лету, оставляя после себя лишь горечь разочарования. Юра зажмуривается, отгоняя подобные мысли. Этого не произойдёт, все будет хорошо, надо просто расслабиться. Объявляют скорый выход Никифорова. Якову приходится уйти, похлопав блондина по плечу. — Все будет хорошо, не переживай, — и уходит, оставляя за собой лишь неприятное ощущение очередного ожидания. От усталости не было и следа, перелет из Питера в столицу перешёл на славу гладко и без инцидентов. Пару банок энергетика разгоняли кровь, не оставляя и шанса проявить бессонную ночь. В наушниках играет музыка, которая, казалось, должна была уже за все это время наскучить, но каждый раз вдыхала аромат вдохновения, легкости, и навевала былые светлые воспоминания, еще не обремененные тягостями жизни, когда всегда все были рядом. Но всех рядом больше нет. Их больше нет. В голове всё бежали воспоминания. Помнит, как в этом же узком коридоре ждал своего выхода. Помнит, как все время дергал тренера задавая, дурацкие вопросы. Помнит, как бесился из-за этого слишком невинного костюма, и, как все время убирал длинную челку с лица. Помнит, как восхищенно смотрел на программы Виктора. И помнит горечь утраты. Слишком много было связано с этой программой. Слишком много. Слегка поддев голубой рукав костюма, юноша внимательным взглядом рассматривает израненное предплечье, на котором уже покрылись тонкой корочкой разрывы от цветов. Кожа все ещё воспалилась и покраснела. Подушечки пальцев плавно ведут по свежим ранам, что наносят слабоощутимую, но такую приятную и отрезвляющую боль, которая приносит странное спокойствие. Лёгкая, как пух, и одновременно с тем, эмоционально окрашенная мелодия, все продолжала ласкать слух своей утонченностью. Однако очарование музыкой развеяла свалившаяся рядом с Юрой на лавочку Бабичева, не сильно церемонясь опустив больную голову на плечо Юре. — Что-то случилось? — непринуждённый вопрос вырывается из уст блондина, лишь для развеивания волнующей обстановки. — Ты, Юр. А ещё моя мама ни с того, ни сего решила приехать в гости, а ведь, наверняка, ты догадываешься какой у меня дома бардак. Мне так лень разбирать весь этот бедлам, сразу после поездки, — устало проговорила Мила. — Хочешь, я тебе помогу убраться? — ещё один вопрос, от которого Миле пришлось поднять тяжёлую, как чугун, голову с такого удобного плеча. — Ну уж нет, явно не после сегодняшнего. Ты и так, весь день на ушах, так что не надо, — широко зевнув, сказала девушка. — Если что, зови, я постараюсь помочь, — отвечает парень, посмотрев на Милу, что сейчас забавно морщила носик, от острой боли в голове, и, слабо улыбнувшись, Юра вновь начал рассматривать свои коньки с голубыми шнурками. Громкий кашель раздался около уха, и обернувшись, парень застал скрюченную от нехватки воздуха Бабичеву. По длинным пальцам снова течет кровь, вытирая ее об черную ткань легенец, проходиться тыльной стороной ладони, убирая все с лица. — Что-то ты в последнее время расклеилась, кто меня будет завтра на произвольную проводить будет? — протягивая салфетки, говорит юноша. — Я, я. У меня, что выбор особый есть? — а в голове мелькает фраза: «Какой же ты всё-таки невнимательный, Плисецкий». Мила, выхватывает из рук бумажный платок, для пущей правдоподобности высмаркивается, после чего забрасывает салфетку в мусорную корзину. — Ты хоть понимаешь, что в это же время могла бы сидеть в раздевалке и готовиться к своему выходу на лёд? — спросил Юра. — Знаешь мне хватает того, что я просто тут сижу, и разделяю с тобой твою нервозность, от которой, между прочим, я тоже потихоньку начинаю волноваться, — с наигранным укором в интонации сказала кудрявая. — Да и толк с того, что я бы сейчас готовилась к своему выходу? Сейчас время другое, девочки в свои пятнадцать уже на олимпийских первые места занимают с четверными прыжками. А через год уже все забываю про них, видя новые более успешные лица. Да и куда уж мне, со своим неполным набором тройных, с ними тягаться. Это в мужском катании, можно хоть полтора десятка лет гонять на льду, даже не собираясь на этом закругляться, везёт же некоторым. — рассматривая свои ногти, говорила Бабичева. — Н-да, с этим не поспоришь, некоторым везёт, — опираясь спиной об холодную стену, соглашается блондин. — Идём, скоро твой выход, тебе надо настроиться, — неохотно поднимаясь со скамьи, объявила девушка, ожидая повторения ее действия со стороны Плисецкого. Поднявшись, парень поплелся вслед за рудой. Остановишь недалеко от входа в большой павильон, где даже сквозь громкую музыку, что играла в наушниках, слышались раскаты аплодисментов. В ушах вновь повторялась также песня, заставляя вновь и вновь прокручивать движения и элементы в голове. Горячая кожа лба прикасается к холодной стенке, опираясь на нее руками и разогревая остывшие от долгого ожидания мышцы. Хотелось изолироваться от этого мира и всех назойливых проблем, оставшись наедине с этой музыкой и толстым льдом под ногами. Но из роя мыслей отвлекает настойчивый голос кудрявой, что после выдергивает наушники из ушей и настраивает его на хороший лад, и отправляют в добрый путь на каток, чуть ли не пинком под зад. Сейчас со льда сходит Виктор и, встречаясь у узкого прохода на каток, тихо мазнул бархатным баритоном. — Удачи, — Со свойственной для Никифорова уверенностью сказал парень. Столь простое слово, а буквально выбило блондина из колеи. Нахмурив брови, Юра старался понять с каких это пор Вик, вообще, желал успеха, своему сопернику. Встряхнув головой, отгоняя все ненужные мысли, парень встаёт коньками на скользкий лёд и, приветствуя зрителей, встаёт в центр площадки. Юре все время казалось, что он был готов к этой чертовой программе. Но он не был. Светлый костюм, с россыпью мелких камней, игриво поблескивавших при ярком свете прожекторов, подчеркивал утонченность фигуры. Мелкая сетка покрывала белую, как снег, ткань рукавов и грудной клетки, заканчиваясь на выпирающих ребрах. Тонкую талию подчеркивали голубые узоры, точно, как вихри холодного ветра, а по бедрам спускалась плавными, причудливыми линиями благородного серого цвета полосы. Погоны из перьев лишь подчеркивали хрупкость фигуры, и создавая впечатление ангельских крыльев, выделявших светлые волосы, а длинные перья на рукавах создавали излишнее впечатление легкости и воздушности. Казалось, что за четыре года ничего не поменялось, и перед публикой вновь предстал все тот же мальчишка, что только начал свой путь в серьезном спорте. Но таковым парень давно не был, слишком сильно заигралась судьба злодейка, решив разбавить горечью беззаботную жизнь парня. Слишком много воды утекло с тех пор. Вновь эта фальшивая улыбка на лице, которая словно приросла к лицу, когда юноша выходил на лед, при свете белых прожекторов, от которых хочется прикрыть глаза, чтобы не слепнуть и при голосе мужчины, что комментирует каждый твой шаг. Фальшивая маска никогда не сломается. Первый аккорд раздается по залу, ознаменовав начало программы. Движение стартует с витиеватой дорожки шагов, оставлявшей после себя неглубокие царапины на чистом льду. Холодная сталь коньков вычерчивает плавные спирали и дуги, а худые кисти рук вырисовывают невидимые узоры. Выкрюк по часовой на внешнем ребре с мягким взмахом головы и руки ведут плавные линии, следом плавная смена ноги и вновь выкрюк, только уже по часовой стрелке. Руки ведут невидимые линии, и петля стальным лезвием выцарапывается на холодной поверхности льда. Несколько подсечек, а после чоктау с высоким выкидом ноги вперёд, со следующей четкой сменой конька. Затем на льду одна за другой следует тройка со сменой ног, а потом петля назад и пара шагов на зубцах коньков, точно как на пуантах. Подпрыгивание с высоко подкинутыми руками над головой, а следом череда оборотов, точно как пируэты. В голове туман, но тело нуждается все в таком же чётком контроле, как и прежде, а спутанные мысли лишь усложняют вычурную дорожку шагов. Спираль с выведенной ногой назад, а следом скобка меняет направление в обратную сторону. За лезвием коньков неизменно следуют белесые ленты на льду, которые ясно показывают каждый поворот фигуриста. Руки плавно плывут, а кисти точно поставлены по канонам балета, создавая тем самым иллюзию наблюдением за танцорами с высоких партеров. Высокий и от того лёгкий оллер и череда твизлов оставляют за собой мягкие царапины. Прыжок в арабеске, точно как балерина, и быстрые пируэты с подкинутыми руками. Петля вперёд на правом коньке, шаги на зубцах сменяют направление, заставляя скользить спиной вперёд. Вычурная тройка и глубокий кораблик. Руки едва касаются холодной поверхности льда, а кошачий прогиб радует глаз. Пальцы ощутимо морозит, от чего голову все ещё удается сохранять в здравом уме, не давая уйти той совсем на задворки разума. Плавно поднявшись, на льду вновь появляется еще одна спираль. Точная тройка, толкаясь внутренним ребром левого конька, юноша высоко подпрыгивает, взлетая в сальхов. Вскинутые вверх руки, а следом выученный, как по книге выезд. На трибунах раздаются громкие овации, а усталость незаметными шагами подкрадываться. Внутри все затрепетало, все воспоминания тяжёлым грузом сваливаются на плечи. Мягкая музыка снова и снова обволакивает в свои тугие объятья, не давая выкарабкаться. Безусловная любовь, но была ли она такой по отношению к Виктору? Раньше при слове Агапэ в голове сразу всплывал образ деда, но сейчас от подобной ассоциации хотелось лишь снова погрузиться в глубокую тоску вместе с бесконечными сожалениями. Следующим шел бильман, от которого кости захрустели, но высоко поднятый конек и сильно прогнутая спина, стоили этой боли, казалось, он был точно, как искусно сделанная мастером мраморная статуя, заставляя лишь наслаждаться этим зрелищем. Выход в кораблик отзывается особой гибкостью в пояснице, давая кончиками пальцев пройтись по холодной глади. Ветер морозил кожу, освежая. Натуральный румянец в кои-то веки решил показаться, чтобы о нем не забывали. Ещё одна спираль, а светлые волосы развивались вслед за парнем. Острая сталь лезвий отражала все вокруг себя, как зеркало, а, нечаянно коснувшись острия, можно запросто оставить шрамы на руках, которые будут преследовать всю жизнь. Для кого учил все эти программы на льду Юра? Для себя, для своего тщеславия, для людей, что сейчас восторженно аплодируют с трибун? А может для васильковых глаз, что сейчас внимательно внимают каждому движению блондина? Плисецкий не знал. Единственное, что он знал, что готов посвятить блестящему льду и белым конькам свою жизнь. Лёгкое напряжение в мышцах неприятно покалывало, но натянутые, как железные струны, нервы упрямо старались этого не замечать, тем временем, как парень лишь готовился сделать каскад. Снова тройка из длинной дуги, и череда прыжков, что заставляла впиться ногтями в ладони, стараясь сдержать всю концентрацию на оборотах. Четверной тулуп, следом сразу тройной риттбергер, с поднятой рукой. Зал взрывается от оваций. Если раньше презентация была не такой сильной, как у Виктора, то новые элементы и компоненты должны были поставить толстую точку на первенстве Никифорова и вписать новую главу для Плисецкого. Сухой ветер заставлял сочиться кровью и без того вечно лоснящиеся губы, неприятный железный вкус, будто бьёт по всем рецепторам языка разом, принуждая фигуриста зажмурить зелёные, как изумруды, глаза. Эта вечная глупая уловка подсознания, будто глумилась над ним, заставляя руки трястись в неописуемом страхе, едва ли были в нем титанические усилия, чтобы сейчас продолжить. Музыка обволакивает, заставляя настроиться на нужный лад, последний прыжок четверной флип. Чистое приземление, оставляет на губах сухую улыбку. Последняя часть песни знаменует комбинацию вращений, а в голове лишь смута звуков нот, аккордов и голосов. А в глазах плывет, может, от вращений, а может, из-за бьющего в нос запаха крови. Последняя нота прозвучала, статичную позу дольше пары секунд держать не получается, трясущиеся колени подгибаются под собственным весом. Ноги дрогнут от холода льда, на слабых руках парень поднимается обратно на коньки, и вновь заставляет себя ослепительно улыбнуться на радость зрителей. Хочется поскорее уйти от изучающих взглядов, одновременно с тем и наслаждаться этим. Под ногами лежит мягкая игрушка в форме тигрёнка, парень берет ее тонкими пальцами, и быстро уходит со льда. Баллы едва ли отличались от викторовых, но тем не менее были меньше на пару десятых, захотелось вновь увидеть тонкий осколок фарфора у себя в руке. Тряхнув блондинистой головой, парень развеял эти глупости у себя в голове. Интервью с журналистами проходит как в тумане, остаётся лишь надеяться, что ничего фатального блондин наговорить не успел, и в подтверждение тому, словив короткий взгляд Якова, увидел лишь удовлетворение. Застегнув до самого горла олимпийку, Юра уходит из кишащего людьми катка, стараясь не быть пойманным фанатами. По пути до выхода все время крутиться Мила, заставляя лишь ускорить свой шаг. — Все ведь хорошо, завтра все наверстаешь и, наконец, урвешь ты эту победу, не вижу повода хмурить брови, у тебя же такая сильная произвольная четыре из восьми прыжков четверные, так что тебе не о чем волноваться, просто расслабься перед завтрашним днём, хорошо? — заваливала словами рудая, стараясь поддержать. — Хорошо, хорошо. Удачи вам, до завтра. — и, запахнувшись в теплую зимнюю куртку, пошел домой, хрустя снегом под ногами.

***

Голова трещала, и, казалось, будто кто-то весь день держал ее под прессом металла, ни на минуту не ослабляя боль. Даже таблетка обезболивающего не помогала, а, казалось, что в насмешку, ещё сильнее заставила сжимать виски и затылок. День прошел слишком быстро и незаметно. Когда парень откатывал короткую программу, все было механически. И как-то безучастно? Чистый прокат с большим количеством баллов и прыжков, но каждое движение было словно пропитано отстраненностью, заставляя вздрагивать от холода. Даже во время оглавления баллов была лишь смута, и даже второе место не вызвало никаких эмоций, и лишь малую долю раздражения к Никифорову, что весь день ходил за ним по пятам, хотя возможно ему просто казалось. Эти чёртовы фанфары заставляли гудеть голову ещё больше, хотелось опереться в бортики у льда, держа равновесие, не давая свалиться в обморок от этой мучающей боли, уже вторая таблетка по счету анальгетика никоим образом не подействовала на ситуацию, заставляя лишь раздраженно выдохнуть, и прикрыть глаза ладонями. Лишь пару баллов отделяло его от золотой ступени, что вновь была занята не им. Снова в тени блестящей платины длинных волос и искренней улыбки, коей Юра снова не отличался. Улыбка отрепетирована сотни раз, чтобы не случилось, вновь была на лице, заставляя мышцы неприятно тянуть. Казалось, скрывает все эмоции оставляя лишь в кадре радость и счастье, когда внутри была от слова совсем другая палитра цветов, в которой в последнее время уж слишком часто затесывались многогранные оттенки серого. Пиджак слишком по-родному покоился на худых плечах, не спадая ни на минуту, даже при самых близких не был отложен на соседние кресло, а все так же располагаясь на теле парня, надёжно скрывая от чужих глаз. Насколько бы больно не было, всегда держать лицо. Даже если хотелось проломить череп об стену, от боли в голове, от которой темнело в глазах. Даже если хотелось вскрыть вены от раздирающих грудь стеблей. Даже если хотелось захлебнуться собственной кровью и голубыми цветами, от влюбленности, бесполезной, медленно и уверенно убивающей его. Улыбка вновь на лице, заставляя людей вокруг поверить в ее искренность, а внутри блевать уже тянуло, из-за окружающей лжи. Юра на коньках уже больше десяти лет, но только заметил, что все кругом него каждый день лгут. Маленькие дети, что в первые встают на лёд уже лгут, что сегодня было легко, но легко ни черта не было, а все лишь чтобы возвысить себя в чужих глазах. Юниоры врут, рассказывая, что после сильного падения ничего не болит, и продолжают работать над новым прыжком или вращением, когда в то же время бедро сковывает жуткой судорогой, но приходиться лишь впиваться зубами в губы, стараясь это скрыть. А взрослые фигуристы всегда врут, когда не оказываются на первом месте, и лишь прикрываясь избитой, но в тоже время слишком породнившейся улыбкой, хотя внутри все сковывает от разочарования и ненависти к себе, чтобы после вернуться в зал и отрабатывать свои ошибки, получая новые травмы взамен на отточенные элементы. Все это было с личного багажа, что слишком упорно и долго игнорировался, но тянуть было уже некуда, и закрывать глаза, тоже. Слишком большой участок жизни был выложен сплошь из лжи, заставляя в ней буквально захлебываться, барахтаться в ней смысла нет, остаётся только глотнуть и пойти мертвым грузом под воду. Снова эта формальность, как объятья между победителями, заставляла в плотно сжать челюсти. Против бронзового номинанта блондин ничего не имел, парень выступил на уровне хоть и с мелкими помарками. Но, как только на лёд зашёл Виктор, то внутри все неприятно заклокотало, будто все ещё надеясь, что это все ошибка и сейчас именно Плисецкий поднимется на верхнюю ступень, но объятие с голубоглазым все поставило на места, неприязнь к победителю, вновь проснувшейся бабочки в животе, и Никифорова на золотую ступень пьедестала. А тело все ещё различает те места, где коснулись руки Виктора, согревая, в голове вновь смятение. Хочется вновь прикоснуться к этим теплым, всех в тонких венах и жилах рукам, и одновременно смыть эти прикосновения с кожи мочалкой. Изумрудный приталенный пиджак с белой баской и с пышными оборками, очень под стать программе, написанной на основе гавота, давали ощущение того времени, когда в одежде прибывала излишняя воздушность и многослойность. Низкий хвост на затылке переливался, словно белый металл на свету, и, аккуратно завязанный бант, на шее придавали парню некой аристократичности, подчеркивая острые линии лица, одновременно дополняя их и смягчая. Незамысловатые узоры, что украшали рукава и обрамляли открытую спину, будто старались сделать образ более непорочным, с чем прекрасно справлялись, а синие брюки под стать глазам собирали воедино весь костюм, в лишний раз показывая красоту длинноволосого. Виктор кидает пару фраз в сторону парней, пытаясь разбавить сгустившуюся тяжёлыми тучами обстановку, а на лице вновь, что из года в год также радостная улыбка во все лицо, от которой передёргивает. Отвечать не хочется, так что обходится лишь улыбкой, что, собственно говоря, и хватало парню. Голова, казалось, сейчас просто расколется на мелкие осколки костей, а тяжёлая серебряная медаль висела на шее, неприятно охлаждая грудную клетку. Пожелания судьи так и сочатся неискренностью, от которой хочется просто закрыть себе уши, но в ответ лишь сдержанно улыбается и кивает вслед словам. И так несколько раз подряд. В зале играет гимн страны, а по голове словно бьют кувалдой, хочется скорее выйти на морозную улицу, где сейчас хрустально-чистые снежинки, переливаясь на лунном свете, оседают мягким пухом на землю, и вдохнуть свежий воздух, позволяя отрезвить мысли. Камеры, наконец, выключены, а трибуны опустели. Опускаясь со ступени и массируя виски, стараясь унять сдавливающую боль, Юра идет блуждать по коридорам. По пути встречается много разных лиц, что поздравляют с серебряной медалью, а в голове лишь вспыхивает желание высказать все, что он думает, но старательно тушит его в себе. Большая черная толстовка приятно укутывает его, создавая иллюзию защищённости и родных объятий, а глубокий капюшон скрывает в себе светло-пшеничные пряди волос и прячет за собой осунувшееся лицо. У самого выхода слышит до боли знакомый, веселый смех. Старается быстрее одеть куртку, но как назло рука никак не хочет попадать в нужное отверстие, как над головой раздеться: — Ты выступил на этих соревнованиях просто великолепно, особенно на короткой программе, — а в голосе звучит лишь добрая усмешка, придерживая куртку, давая руке, наконец, проскользнуть в нужное отверстие, а после от парня и след простыл. Кисть ведёт по израненному предплечью, выдавая неуютность, какой черт его дернул вновь вспомнить его знаменитую, дебютную для взрослого спорта короткую программу, которую ставил непосредственно Никифоров, он не знал. Так, простояв в опустевшем холле ещё пару минут, вышел на улицу к окоченевшей за время ожидания Бабичеву. Недовольный бубнешь давно отошел на задворки разума, оставляя парня наедине с тяжелым гудением и желанием поскорее сомкнуть веки на родной постели.