Коньки в кровавых васильках

По павильону громко объявляется имя Виктора Никифорова и название программы, вслед за чем, на трибунах слышатся раскаты аплодисментов. От последнего Юра бы мог рассмеяться в голос, если бы сейчас не задерживал рвущийся порыв расплакаться. Болеро зачастую исполняется лучшими артистами мира, когда они уже завоевали все возможные лавры, всеобщий почет и обожание. То, что именно болеро Никифоров выбрал, как свою произвольную программу, действительно заставляло нервно усмехнуться. Юра, конечно, догадывался, что Виктор очень в себе уверен, но то, что до такой степени вызывало поражение. Никифоров, действительно, оправдывал выбранную им композицию множеством титулов и побед, но это все равно выглядело уж слишком грандиозным. Теперь же Вик просто обязан оправдать столь высоко возложенные ожидания, ведь если именно с этой программой он не заберёт золото турнира, это будет полным провалом. Найдя укромный угол недалеко от катка, где открывался хороший обзор на лёд, Юра стал ожидать начала проката. Сейчас внутри тонула надежда, захлебываясь вновь и вновь несбыточными амбициями. Хотелось горько зареветь, выплескивая все те переживания, что до сих пор живут глубоко внутри. Величественная музыка рассекает зал. Быстрая череда шагов, а после первый прыжок. Виктор прыгает чистый четверной тулуп, а лавина аплодисментов разносится по залу. Точёный крюк, за которым следует чоктау и быстрая петля. Множество твизлов заставляют парня закружится, а длинные волосы развиваться вслед. Хотелось то и дело зажмуриться, и отгородиться от действительности, где пронзительно громко играет музыка, и все время слышится одобрительный гул. Опустив глаза на свои ноги, у Юры вновь ощущается та судорога, что не даёт пошевелить ступнями. От тупой боли сжимаются зубы, но это ничто, по сравнению с совестью, что тяжелым грузом вновь давит на плечи. Стыд, что перекрывает эмоции, не даёт покоя, заставляя утопать в нем. Юра знает, что от новой пары коньков его ступни разбиты в кровь, но это Плисецкий едва ощущал. Вновь разносятся аплодисменты. Подняв глаза вновь на лёд, Юра сразу улавливает свойственную Никифорову расслабленность, что ощущается каждым толчком конька об лёд. Может, это видел только Плисецкий, но этот факт ничего не менял — Виктор был очень уверен. Юра никогда не мог понять, как Вик вообще может проявлять подобные эмоции, ведь парень, выходил на лёд и обдавал трибуны чувством уверенности, когда Юру всегда перед выходом захлестывала волна волнения. Казалось, что от Никифорова всегда исходил флер непоколебимости, и сегодня Виктор был особенно решителен во всех своих движениях. Размашистый мах ногой, точёный выкрюк и длинная спираль вдоль бортов оставляют за собой глубокие полосы на льду. Каждый шаг отдавался особой величественностью, которая заставляла Юру лишь сильнее сжать зубы. Витиеватая дорожка шагов оставляет за собой глубокие прорези во льду, плавность читалась в каждом повороте тела и заставляла засомневаться в собственных силах. Мягкость движений действительно завораживала и не оставляла сомнений в отточенности элементов. Тройка даёт высокий взлет, переходящий в лутц. Этот прыжок в исполнении Никифорова был завораживающим, и Виктора без сомнения можно назвать королем лутца, ведь подобной лёгкости Юра ни у кого больше не видел. Трибуны одобрительно гудят, подстегивая фигуриста продолжать в том же духе. Первая череда вращений начата через прыжок, а выход в ласточку выглядит так же легко, как и другие движения. Юра был уверен, что сейчас в груди Никифорова сердце бьётся очень гулко, и чувство утерянного очень давно Плисецким драйва, сейчас переполняет Никифорова. Кисти рук юноши все сильнее дрожат, а кожа покрывается мурашками. Блондин, даже не отрывая взгляда от льда, может ощутить ту мелкую дрожь, что все скорее распространяется по телу. Парень все также неотрывно наблюдает за выступающим фигуристом, даже если от этого становится все тягостнее. В глазах постепенно начинает пощипывать от подступивших слез, а горло постепенно застилает ком, что мешает сделать вдох. Теплая олимпийка, что прежде едва накинув на плечи мгновенно согревала и парила, ничуть не помогала унять дрожь и чувство обжигающего стужей переживания. Извилистая дорожка шагов со множеством петлей, твизлов и скобок, была исключительной, впрочем, как и всегда. Глубокие ребра, и та самая присущая Виктору изящность пропитала, как казалось, весь зал. Спорить с тем, что у Никифорова дорожки шагов были его главной отличительной чертой, было глупо, ведь каждый мах ногой, поворот туловищем и движение рукой, казалось, навечно впечатываются в подсознание, и создают свой идеал красоты, не давая возможность забыть. Гибкое, как у кошки, тело завораживало своей грацией, и вопрос того, почему Вику всегда ставили необычайно высокие баллы за компоненты, мгновенно отпадал, стоило лишь взглянуть на прокаты Виктора. Наслаждение, от прикованных к своей фигуре взглядов, будоражит кровь, заставляя ту разносить адреналин по жилам. Все кажется ещё более реальным, чем есть. Каждый выход на лёд доводит до экстаза, заставляя вновь и вновь желать прокатиться на катке. Это все было слишком давно. Слишком забыто, чтобы вновь ощутить. Длинная спираль вырисовывает на льду длинные ленты после лезвий коньков. Вальсовая тройка и каскад тройной и четверной сальхов. Каскад выполнен невероятно легко. Крюк плавно сменяет брауэр, заставляя прогнуть спину. Любимый въезд Виктора в аксель, что часто встречается в программах Никифорова. Быстрый прыжок в три с половиной оборота. И вновь чистый элемент засчитан, с высокими баллами в GOE. Череда твизлов и каскад из двух четверных сальхов, ошибка в приземлении, но парень едва ли дотронулся кистью руки льда. Виктор быстро поднимается и беговыми подсечками набирает скорость, делает несколько вальсовых троек и крюков на правой ноге. Выходит в кораблик и, скользя по длинной дуге, берет заход в риттбергер. Высокий прыжок и, наконец, чистый выход. Зал громче привычного зааплодировал вслед за прыжком. И вновь череда вращений. Сколько же времени с тех пор прошло, когда они оба, смеясь, забирали на пьедестал, не скупясь на радостных речах. Сколько лет прошло с тех пор, когда Юра разучивал свой первый четверной прыжок, под чутким руководством Виктора, после длительных тренировок. Юра помнит лишь большую усталость, что смешалась с радостью и этим приятным сочетанием растекалась по хрупкому мальчишеском телу. Помнит, как по залу гулким эхо растекались хохот и множество глупых шуток. И прекрасно помнит, как всюду таскался, наверняка, раздражая. Но Юра даже не может предположить, когда в его груди зародилось такое трепетное, но от этого на менее переменчивое чувство, что сейчас заставляло Плисецкого увядать так же быстро, как и сорванные, полевые цветы. Мог ли Юра сам в полной мере разобраться в своих чувствах к Вику? Нет, наверное. С каждым разом погружаясь в размышления об этой теме, юноша все сильнее путался во всех своих догадках, что кручеными лозами обвивали его тело, не давая возможность понять. Последний прыжок и выход через твизлы в вращения. Юра бездумно смотрит на каток, стараясь осознать свой стопроцентный проигрыш. Плисецкий будет точно прав, если скажет, что это был самый удачный прокат Виктора за последний сезон точно, а, может, и за последние пару. Да, казалось, блондин должен был чувствовать на языке раскаты разочарования, но в груди лишь стягивался клубок пустоты, со слабым послевкусием печали. Юра не мог догадаться куда пропала его гордыня, что при каждом проигрыше заставляла давиться собственной ничтожностью и смешивать себя с грязью. Да, на губах была лишь слабая тень улыбки, и едва стоило дрогнуть уголкам губ, как лицо в тот час бы переменилось. Кажется, будто блондин треснул и покрылся тонкой паутиной трещин, как и зеркало, сломавшись на множество частей. Казалось, изображение вот-вот развалиться, не давая и шанса его собрать обратно. Находиться в зале больше сил не было, даже не дослушав до оглавления баллов, Юра стремительным шагом покинул павильон, ведь было очевидно, что этот бой он снова проиграл. Горло вновь душит в припадке, заставляя резвее искать туалет, доходя туда чуть ли не бегом. Протяжно кашляя в ладони, блондин забегает в ближайшую кабинку, безусловно радуясь, что не встретил ни фанатов, ни журналистов, что все время старались найти новую сенсацию. Информация о ханахаки у одного из фигуристов непременно была бы именно тем инфоповодом, что люди ещё очень долго бы перетирали. Слишком сложно было договориться с врачами, чтобы они дали разрешение на участие в ближайших соревнованиях, чтобы в один момент все труды, над которыми Юра впахивал последние пятнадцать лет, пошли прахом, из-за какой-то желтушной газеты. Тихие отголоски звука из павильона едва улавливались в пустой уборной. На глазах все так же слезы, и нос весь забит, не позволяя сделать вдох. Давясь сгустками крови, хотелось продрать ногтями шею от этой боли. Все травмы, что были получены в своей недолгой жизни, парень считал лишь мелочью по сравнению с той болью, с которой теперь мирился изо дня в день. Казалось, хрупкие лепестки цветов кромсают нежную кожу до глубоких ран и истязают лёгкие, разрастаясь корнями в плоти. Сейчас чудилось, что, вместо соцветий, в горле застряли острые осколки стекла, распарывая шею и заставляя давиться слизкой кровью. С каждым днём любой вдох давался сложнее, чем вчера. И, казалось, эти же цветы сжигают в огне все чувства, кроме скорби и печали, заставляя пылать в жарком огне. Казалось, на груди давно выжгли клеймо страдальца, заставляя давиться васильками в кровавых разводах. Чёртовы чувства. Их точно прислал сам дьявол, желая поиздеваться над хрупким юнцом. Простота разъедает разум жгучей кислотой, заставляя вцепиться в волосы, лишь бы развеять мысли, как сухой прах на ветру. Юра с каждым проигрышем все сильнее погружается на дно, давясь слезами, точно цветами. Все надежды давно горят в костре, а Юра все ещё бросается им навстречу, не обращая внимания на боль, что заставляет покрываться кожу сильными ожогами. Юра давно перестал отнекиваться, что он глупец, стоило это понять ещё раньше и не брыкаться перед судьбой, надеясь доказать обратное. Плисецкий был беспечным юнцом, что никого не брал в расчет других людей. Вот только за это Юре пришлось слишком дорого заплатить. Ком лепестков все так же раздирает горло, теряясь в беззвучных попытках словить воздух. Вкус металла смешался с горечью цветов, заставляя жмуриться от жуткого сочетания. Костяшки рук побелели, пока мраморную кожу вновь пробивают новые бутоны ярких васильков. Хочется кричать от боли, но спазмы, стягивающие шею, не дают сделать этого. Кажется, в глазах становится темнее. Каждое мгновение становится все более отдаленным и нереальным. Металлический вкус крови раздражает рецепторы, заставляя сплевывать, лишь бы не захлебнуться. Испарина покрывает кожу, и духота заставляет гореть все тело. С трудом выплюнув последний сгусток крови, парень устало прислонился спиной к стене кабинки, жадно глотая горячий воздух, раздражая и так повреждённое горло. Хрипы непроизвольно срываются с губ. Осипший голос давно стал частью его образа, что даже однокурсники над ним постоянно подшучивали о вреде чрезмерного курения, на что Юра лишь устало отмахивался, устав объяснять. Лёгкие изнутри жжёт, вызывая желание пронзительно громко кричать, но из горла вырывается лишь сиплый стон. Из глаз мелким градом текут слезы, заставляя шмыгать носом. Из павильона гулом доносятся аплодисменты, пока парень закрывает уши, лишь бы не слышать подтверждение своего проигрыша. Дыхание, что ещё полностью не восстановилось, вновь и вновь становится более сбивчивым и неравномерным. Духота никуда не пропадает, только теперь тяжесть воздуха сильнее давит, заставляя ртом ловить воздух. Как глупо. Ещё пару лет назад он задирал своих соперников из-за излишней слезливости, а теперь точно также рыдает в туалетной кабинке, даже не стараясь заглушать свои всхлипы. Хотелось звонко рассмеяться от этого. Вся ситуация была настолько унизительной, что хотелось взвыть, лишь бы погасить этот пожар сплошь состоящий из собственного позора, что в полную мощность захлестывал эмоций. Кисти сжимаются на предплечьях до побеления костяшек, задевая свежие цветы на коже. Завтра фиолетовые разводы останутся яркими отпечатками на коже, но было ли сейчас до этого дело? Недалеко от уборной слышаться шаги, на которые Юре бы не было наплевать, если бы ему не было так плохо, что воздух приходится ловить через рот. Все тело кажется неуправляемым, сложно и повернуть голову, не говоря уже о том, чтобы подняться с грязного пола и привести себя в порядок. Дверь тихо открывается, вновь череда тихих шагов повторяется, и слышен жалобный скрип кабинки. Откуда-то взялись силы чтобы прикрыть рот руками, чтобы не быть раскрытым. В слабом теле бежит поток адреналина, будоража кровь. Блондин старается сдерживать дыхание, а цветы вновь запершили в горле, вызывая только желание откашляться и выпить воды. Юра старается сдержать порыв кашля, что лишь создаёт лишний дискомфорт. Нос сильно чешется, и Юра чувствует что вот-вот не сможет сдержаться, ведь на глазах вновь проступают слезы. Мокрый кашель разрезает тишину уборной, будто стальным клинком. Правда, несколько смоченных кровью лепестков остаются на руках, но неприятный зуд заставляет продолжать кашлять. Стараться скрыть себя все равно уже поздно, Юра уже раскрыл свое присутствие, можно лишь надеяться, что его просто проигнорируют. Слышен шум сливного бочка, а вслед за ним шаги, что все ближе приближаются к Юриной кабинке. Тихий стук в хлипкую дверцу, заставил Юру резко прекратить кашлять. — У Вас все хорошо? Могу ли я вам помочь? — явный русский акцент и бархатный баритон сразу выдают слишком давно знакомого обладателя голоса. Опустив взгляд в щель под дверью, Юра заметил знакомый блеск лезвий коньков. Сердце все быстрее бьётся, заставляя сразу понять, как волнуется парень. Смочив горло слюной, Плисецкий неуверенно ответил. — Все хорошо, можете не переживать,— так же вежливо постарался ответить блондин, зная что его произношение выдает его с головой. Остаётся лишь надеяться, что это был формальный вопрос из вежливости, и никакие действия Виктор не подразумевал. Недолгое молчание с другой стороны двери, заставляет сжать кулаки и надеяться, что Никифоров его просто напросто не узнал. — Юр, это ты? — устало выдохнув, спросил Виктор. Плисецкий усмехнулся сам себе. Было наивно полагать, что Никифоров его не узнает, когда сам Плисецкий едва ли не сразу понял, кто стоит за дверями. Осталось только решить что делать: прикинуться незнакомцем или честно раскрыться. — Извините, кто? — захотелось хлопнуть себя по лбу. В его голове эта фраза звучала не так глупо. И какого черта он вообще ответил на русском, так Виктор точно поймет, что это он, ведь русскую речь Плисецкого он слышал куда чаще, чем на ломаном английском. — Юр, хватит ломать комедию, и просто открой эту дверь, — Плисецкий знал, что Никифоров уже на взводе, но, тем не менее, его голос звучал предельно спокойно. Держась руками за стены кабинки, юноша осторожно встал на ноги, понадеявшись, что выглядит он хотя бы сносно, открыл двери. Хмуро глянув исподлобья на Виктора, Юра, развернувшись на пятках пошел к зеркалам, упорно игнорируя чужое присутствие. Пряди выпали из аккуратно уложенной прически, что не придавало парню опрятности. Бледность кожи вовсе не казалась чем-то новым, приступы с каждым днём всё чаще тревожили парня, придавая тому все более болезненный вид. Лишь яркие, карминовые пятна вокруг глаз и на носу выдавали недавние слезы, что создавали яркий контраст с зелеными радужками глаз. Выглаженный недавно костюм покрылся множеством глубоких складок, что несомненно огорчало парня, но едва ли так сильно, как Никифоров, стоящий будто над душой, очевидно, догадывающийся о причинах слез. Включив ледяную воду, юноша умылся, чтобы хоть малость освежиться и, быстро прополоскав рот, и выплюнул покрасневшую воду. Не выдержав испытывающего взгляда, Юра повернулся к Никифорову, уперевшись тазом о столешницу раковины, стараясь сохранять нейтральное выражение лица, хоть и понимал, что Никифоров знает, что это все игра. Виктор был по натуре очень уверен в себе и от того порой слишком равнодушным и безучастным, но сейчас голубые глаза метались по углам, стараясь найти подходящий вопрос, когда Юра со своей взрывной натурой выглядел уж очень спокойным, словно удав. Сейчас они оба в слишком шатком положении, кажется, стоит только ступить на канатный мост, как под ногами все доски рухут. Любое неосторожное слово разрубит и без того слишком тонкую нить связи, оборвав ее навсегда. Они оба боятся отпустить те славные воспоминания о детстве, что сейчас не слишком весомы. Равномерное сердцебиение ничего не значит, ведь каждый вдох ощущается очень четко. Кажется, на грудь положили тяжёлый металл. Каждое мгновение становится до безумия растянутым, впечатывая в память каждую деталь. Голова кружится, заставляя ноги постепенно подгибаться, и лишь опора в виде столешницы не даёт грохнуться на пол. Глаза все так же следят за мечущимся взглядом напротив, ожидая. Юра видит, как Виктор едва ли сдерживается, чтобы не задать интересующие вопросы, но это только больше раздражает. Наконец, взгляд парня останавливается и, медленно скользя по изящной фигуре блондина, находит зелёные глаза. Воздух становится более тяжёлым, накаляя обстановку небольшого помещения. Юра едва сдерживается, чтобы не уйти прочь отсюда, но что-то подсказывает, что больше шанса объясниться не будет, и лишь эта мысль удерживает парня остаться на месте. — Юр, может, ты прекратишь издеваться над собой? Ты слабеешь на глазах. Разве все стоит этого? — тихий голос очень спокоен, но это не заставляет блондина расслабиться. Вопросы не дают точно понять, о чем идёт речь, что ещё сильнее заставляет напрячься. — Что ты имеешь ввиду? — связки горла зажаты, из-за чего привычная хрипота становится более явной, а голос тише. — Разве гордость того стоит? Не лучше ли он ней забыть, хотя бы ради собственной жизни? — Виктор всегда потирает переносицу, стараясь собрать мысли в кучу. Последние слова здорово выбивают из очень шаткого спокойствия. Желваки напряглись, а брови сошлись ближе к носу, выдавая раздражение. — Ты понимаешь, что человек без чести и вовсе не человек! Стоит забыть о своей гордости, как все, чего я добивался годами, все падёт прахом! — на крики сил нет, остается лишь цедить слова через зубы. — Оно того не стоит, — повторил зеленоглазый Никифорова, перекривляя. — Если мои цели ничего для тебя не значат, это не значит, что они бессмысленны для меня, ты понимаешь это? — повернувшись спиной к Виктору, Юра сцепил руки на гладкой столешнице раковины и постарался выровнять дыхание, так же как и эмоции. Плисецкий всегда считал, что цели для человека должны стоять превыше всего, стоит уступить хоть на полшага, то все старания канут в прошлое, словно сорванный цветок, что вновь не зацветёт, а только засохнет и сгниет. Порой стоит откинуть все мысли и эмоции и прямой тропой шагать к мечте, до тех пор, пока ее не добьешься. По спине бежит липкий пот, такой же противный, как и ощущение от этого разговора, что точно дегтем заставляет вязнуть, не давая и шанса выбраться из этого чувства. Пальцы ног сводит от колючей судороги, уже непонятно это из-за необкатанных коньков, или из-за чего-то другого. Хочется лишь скорее все здесь закончить, или даже бросить, не удостоив зрителей своим присутствием на награждении. Голова будто кипит изнутри, мысли жужжат, но ни одной толковой не находиться. Упорно смотря на свои руки, Юра спокойней продолжил, все также не поворачиваясь на своего собеседника. — Я дал обещание. Не себе, а нынче покойному деду, я не могу бросать свои слова на ветер, иначе есть ли в них хоть какой-то прок? Даже, если бы я хотел бы забыть об обещаниях, меня бы загрызла совесть, — пройдясь большим и указательными пальцами по глазам, Юра, устало повернувшись к Виктору, откинул челку от лица. — Я все детство клятвенно заверял своего дедушку, что я выиграю Олимпийское золото. И где оно сейчас? У меня его нет, также как и шанса его выиграть. Оно спокойненько пылиться у тебя где-то в чулане, среди другого множества золотых медалей, пока мое серебро лишь мазолит мне глаза, заставляя корить себя изо дня в день, за недостаточно вложенные старания в ту олимпиаду, — сбивчиво расказывая, Юра потихоньку подходил все ближе к своему слушателю. — Я заверял деда со времени своих юниорских годов, что буду выигрывать чемпионаты мира. И что из этих слов вышло? Череда из серебряных ступеней. Что из мною ранних сказанных слов было правдой? Все обещания были пустым звуком. Разве я могу изменить свое прошлое, и больше никогда этого не говорить? Я могу лишь приложить все свои силы, чтобы, хотя бы часть этих обещаний, были явью, — положив хрупкие ладони Никифорову на плечи, Плисецкий взглянул тому в глаза, надеясь найти в них понимание. — Теперь ты понял? Я не отступлю, ведь мои обещания — это все что у меня есть. Спустив кисти рук, Юра уже было уходил из тесной комнатки, как голос сзади заставил его ноги прирасти к земле. — Ты ведь помнишь, как обещал мне, что никогда не бросишь, чтобы не случилось, Юр? — это была слишком сочувственая интонация, для столь глумлящейся над парнем фразой. Холод мешается с липкой вязью. Отвратительный дуэт. Хочется вслух громко рассмеяться, но почему-то из горла вырывается лишь сдержанный смешок. Обернувшись через плечо, Плисецкий отвечает: — Вить, по-черному играешь. Правда, ты забыл. Не я тебя бросал.