Коньки в кровавых васильках

Замок двери тихо щелкает, открывая проход в номер. Следом раздается глухой хлопок дерева о дверную раму, и, надавив на светлый включатель ослабевшей рукой, Плисецкий заставляет включиться в номере мягкое освещение, не бьющее по глазам, а только согревающее своим теплым, жёлтым светом. Руки плавно расстегивают косую змейку черной кожанки, что до сих пор старательно сохраняла тепло, не давая холодному ветру пробиться скозь плотную ткань кожи. Повесив косуху на крючок, блондин, устало привалившись к стене, стягивает массивные берцы с ног. Голова чугунная, а тяжесть в теле кажется просто невыносимой. Сейчас парень в буквальном смысле этого слова валился с ног. Устало уперев голову в стену, блондин, тяжело вздохнув, старается привести свои мысли в порядок. Грудь все еще холодит серебряная медаль, что лишний раз выбивает весь воздух из грудной клетки. Осознание очередного поражения заставляет гулять по языку едкий вкус горечи, что с каждой минутой становится все явнее и насыщеннее. Очередной проигрыш. Может, еще давным-давно надо было прекратить надеяться на золотую медаль, чтобы каждая иная медаль не выбивала всю почву из-под ног? Юра ненавидел свои ложные надежды и гордыню, что каждый раз делали лишь больнее, заставляя заниматься бесконечным самобичеванием. Юра прекрасно знал, что пошло сегодня не так, но просто смириться с этим проигрышем не мог. Куда проще было бесконечно долго себя корить за свои собственные ошибки. Но, наверное, самая большая ошибка произошла в тот момент, когда он впервые стал коньками на скользкий лед. Но разве сейчас есть шанс отступать назад? Уже было слишком поздно. Плисецкий уже давно прекратил считать, что посвящает свою жизнь фигурному катанию. Он уже понял, что идет слишком долгая борьба за золотую медаль, ради которой он готов похоронить свои считанные месяцы жизни. Юра, поднявшись и слегка опираясь на стену, бредёт к своему чемодану, быстро находит нужный блистер с таблетками и подходит к полупустому графину воды. В груди зудит, и сил терпеть подобную боль не было. Да, будь сейчас у блондина доступ к алкоголю, он наверняка бы напился, даже несмотря на свое прохладное отношение к спиртным напиткам. Хотелось хотя бы на недолгие пару часов забыться и не вспоминать об очередном серебре чемпионата. Парень достает из упаковки пару таблеток болеутоляющего и, не стесняясь блондин, запивает их прямо из графина, чуть хмурясь от неприятного вкуса анальгетика. Юра мечтал оттянуть считанные минуты до прихода Виктора, ведь знал, что тот совсем скоро завалиться в этот номер. Юрины глаза просто не могут на него спокойно смотреть. Какая же едкая гамма чувств бурлит внутри груди от одного воспоминания этого имени, начиная от неприметной теплоты, что напрочь сбивает горечь обиды. Может, это и была та самая черная зависть, о которой все так часто говорят? Сняв с груди медаль, Юра мгновенно ощутил лёгкость на шее. Гранёный металл отражал теплый свет и пускал гулять по стенам солнечных зайчиков. Почему-то эта награда, как и множество других, заставляла раздражённо нахмурить брови. Скольких усилий стоило не скривиться на церемонии награждения, и на фотографиях с радостным лицом прикусывать медаль. Сейчас же парень лишь пренебрежительно откинул медаль на стол, под звонкий стук металла об дерево. Стыд, что с головой накрывал, заставляя в нем постепенно тонуть, словно под водой. Может, действительно, было бы лучше утопиться, лишь бы не чувствовать той бури, что сейчас бушевала внутри грудной клетки? Вновь не смог. Снова пустил все старания коту под хвост. Юра опять на заднем плане даже тут. Даже там, где он посвятил всю свою жизнь, он вновь находится в подтанцовке. Юра ненавидел себя за то, что вновь подвел себя и других. Почему-то на глазах стояли слёзы. Хотелось громко реветь, но едва ли это как-то помогло. Парень держался из последних сил, ведь знал, что вот-вот придёт Виктор, и по опухшим, красным глазам наверняка поймет, что тот плакал. Плисецкий знал, как будет больно видеть радостную улыбку Виктора, когда тот завалиться в эту небольшую комнату, но почему-то парень совсем не может подготовиться к этому моменту. Юра лишь устало валиться в постель, кутаясь в тяжелое одеяло. Юре было стыдно. Ужасно совестно перед своим дедом. Вина сдавливает горло, словно удавка, не давая глотнуть воздуха. Он вновь не сдержал обещание. Совесть тяжёлыми камнями опускается на плечи, заставляя осесть под этим грузом. В душе вьюга. Леденящая, пробирающая до костей, заставляющая все вокруг становится белым. Все так спутанно, словно густой туман, не дающий видеть дальше пары метров. Хочется просто выпустить эту бурю, лишь бы вновь спокойно вдохнуть. Почему-то в комнате потяжелел воздух, словно душным, знойным летом. Но по фарфоровой коже по-прежнему гуляет едва ощутимый ветерок. Хотелось просто исполосовать руки до крови, разбить кисты до костяшек, обжигать предплечья до ожогов. Чтобы хоть на пару мгновений стало легче. Юру дедушка воспитывал смелым и сильным, так куда же подевались все хвалебные качества, стоило ему лишь выйти в взрослую жизнь? Юра очень сомневался, что сильные люди будут исполосовывать свою кожу, в надежде выплеснуть все бурлящие чувства, чтобы потом стало легче. И почему вся смелость пропала тогда, когда стоило бы ее проявить, но, по иронии, была в тот момент, когда в руки вновь попала новая пачка лезвий? Глаза щиплет от соленых слёз, что вот-вот станут катиться по лицу. Голова трещит от горьких мыслей, хочется проломить голову об стены, чтобы больше не думать. Острые зубы прокусывают обветренные губы, заставляя вкус крови смешиваться с терпкой горечью таблеток. Совесть так сильно давит, что хочется прогнуться под ее весом и свалиться прямо на пол, лишь бы не ощущать этого паршивого чувства вины. Юра знает, что дедушка все равно поддержал бы его, несмотря на многочисленные серебряные медали, улыбнулся, потрепал бы по пшеничным волосам своего внука, и после бы сжал в тугих и так родных объятьях, по которым так скучал Плисецкий. Но почему-то Юра до сих пор не может отпустить обещания, что ровным счетом никому кроме него же уже не нужны. Сейчас бы блондин что угодно отдал, лишь бы ощутить тепло деда, что столько лет помогало продолжать добиваться успехов. Юра знал, что ещё пару месяцев и от него останется лишь пепел воспоминаний, да пара ростков васильков, если он так и не успеет добиться золота на чемпионате мира. Только с титулом победителя мира Плесецкий мог отпустить все те желания и цели, что так и не успел выполнить, ведь зеленоглазый точно знал, что его дед хотел, чтобы его внук был достоин этого звания. Вина заполняла его от пальцев ног до кончиков волос, вызывая желание Едва ли не лезть на стены лишь бы от него избавиться. Каждый вдох и выдох ощущаются особенно чутко, может, из-за неизмеримой усталости, или от прилива эмоций, а, может, из всех этих факторов, но разве это играло хоть малейшую роль? Юра чувствовал, как постепенно расслабляются мышцы спины и плеч, и, прикрыв глаза ладонями, парень ещё сильнее погрузился в свои мысли. Юра, каждый раз приходя проведать весной или летом покойного деда, видел множество разнообразных цветов у могил, начиная от обыкновенных одуванчиков и пролесков, заканчивая цветными лилиями и каллами, что яркими клумбами разрастались у памятников. Почти всегда цвет лепестков был схож с цветом глаз, волос воздыхателя, а иногда даже и с любимым ароматом, и потому иногда можно было заметить у надгробных плит кусты мяты или ростки ванили. Порой заходя на кладбище в июле, казалось, что все то множество растений могло спокойно конкурировать с цветочными садами, ведь разнообразие соцветий было явно не скуднее. Но каждый раз при входе на кладбище по спине гулял неприятный холодок, возможно, именно из-за него почти никогда у могил не было видно людей. Множество лоз стягивали могильные памятники, и лишь часть плит была совершенно не затронута красочными цветами. Казалось удивительным, как много людей умерли из-за своей любви, давясь лепестками. Множество девушек ещё в совсем юном возрасте скончались из-за ханахаки, ровно как и парни. Реже встречались взрослые люди, но, тем не менее, количество погибших от этой болезни поражало. Юру даже самую малость расстраивало, что у его могильной плиты будут цвести лишь обычные васильки, неброские и слишком неприметные, чтобы хоть кто-то обратил на них внимание. Но в какой-то мере Юра даже сумел их полюбить, сам ведь виноват, что так глупо и бессознательно влюбился в Виктора. Плисецкий ни за что не признается в своих чувствах, ведь сам в них слишком давно запутался, и все не может распутать это клубок, нечего втягивать в это других людей, что, казалось, непосредственно с этим связаны. Не в этой жизни. Юра сам не знал, что уже чувствует при виде Виктора, слишком ядерной это была смесь. Щемящая тоска, горечь и едва ли ощутимая влюбленность — именно такой на вкус была первая и, наверное, последняя, любовь Плисецкого. Все те бабочки, первым делом впоминающиеся при слове «влюбленность», давным давно сгорели в котле душных разговоров, колких фразах и болючего ощущения брошености. Едва ли сейчас вспорхнет хоть один мотылек при виде Никифорова, скорее, внутри все вновь засвербит от горечи. Может, где-то очень глубоко внутри все еще тлеет желание покрепче прижаться в тугих обьятиях к Вите и вдохнуть едва уловимый аромат ментоловых сигарет и кисловатый запах цитрусов, что, наверняка, еще заставит в носу все засвербить, но почему-то Юра особо отстервенело прогоняет прочь это желание. Юра не знает каков на вкус первый поцелуй. Не знает, какого это — чувствовать себя спокойно заключенным в обьятиях с любимым человеком. Не знает, какого быть в ответ любимым. Но он точно знает, что ответит быть любимым, а не любить, ведь упрямого игнорирования намеков ему хватило еще в свои пятнацать лет. Трель телефона бьет по ушам, заставляя голову сильнее загудеть. Быстро нащупав телефон в постели, Юра с недоумением посмотрел на номер. Сердце в груди забилось сильнее, а белый шум в ушах не давал услышать ничего вокруг. Сколько же лет прошло с того момента, как он видел эту комбинацию цифр. Юра был почти на все сто уверен, что он знал, кто ему звонил, но почему-то он все еще надеялся, что он ошибается. Парень берет трубку, но внутри сердце будто проваливается в живот. — Алло? — тихо, и даже слегка неуверенно спрашивает парень, все еще надеясь на то, что это он ошибся. — Здравствуй, Юр, — по телу пронесся табун мурашек. Юра не знал, почему от этого голоса разило стальным холодом, что от него буквально передергивало. Это она. Это точно она. Этот голос Юра точно не спутает ни с чьим другим. Если бы Юра мог, он бы сделал так, чтобы еще столько же не слышать этого голоса. — Привет, мам, — слова буквально приходится вытягивать из горла. Голос совсем не слушается и садится так, что даже сам парень не узнает его. Если быть честным, Юра вообще не догадывался, зачем ему могла позвонить мать. В голове не было ни одной догадки. И почему-то Юра знал, что его родная мама тоже не особо горела желанием созвониться, иначе за четыре года она позвонила бы ему хотя бы раз. — Я сегодня видела твой прокат, — эта фраза заставила даже слегка усмехнуться. От женщины подобное было слышать подобно абсурду. В голове ни одной идеи, как развить разговор. Плисецкий ощущал каменную стену, что просто не позволяла это сделать, он знает, что, даже попытавшись ее пробить, ничего бы не вышло. И почему-то горло душит от этой мысли. Юра всегда представлял свою мать ледяной королевой, что отпугивала своей холодностью. Она обжигала не горячим огнем в порыве гнева, а морозной стужей собственного безразличия. С самого раннего детства Юры ей всегда было наплевать на него. И, как только у нее появилась возможность скинуть нежеланного ребенка на другого человека, она с особой прыткостью это сделала и позабыла о существовании собственного дитя. Юра до сих пор не знает, отчего она была больше расстроена, от смерти собственного отца, или от ответственности за ребёнка, который вновь спустя столько лет свалился ей на плечи. И, если быть честным, Юре всегда казалось, что она была куда больше расстроена от второго факта, нежели от первого. — М-м… И как тебе? — может, в детстве Юра хотел доказать маме, что он достоин ее внимания, ее любви, ее ласки, но сейчас ему уже было совершенно все равно на ее мнение. Он слишком давно понял, что для его матери он является лишь черным пятном, что мешал ей лишь своим существованием. И даже наличие его успехов в спорте ее никаким делом не интересовало, ей было просто наплевать на собственного сына. Именно поэтому Юру так удивила сказанная ей последующая фраза. — Красиво откатал. Не зря тебя дедушка отдал на катание, — немногословно и сухо, впрочем, как и всегда. Сейчас это уже даже не задевало, просто слегка расстраивало. Но почему-то в душе эта скудность отдавала неприятным осадком. И походу Юра вспомнил почему так не любил общаться с матерью, стоило хоть немного подрасти. Внутри сразу все обдавало кипятком безразличия, заставляя корчиться от боли. Точно так же, как и сейчас. В душе все чувства словно постепенно испарялись, оседая пеплом и жутким ощущением пустоты и брошенности. Будто все эмоции незаметно, но и при том в наглую украли, заставляя чувствовать себя обманутым. И так после каждого разговора или встречи. — Спасибо, приятно слышать, мам, но ты же не просто так мне позвонить решила? Ты не из тех людей, что будут звонить, чтобы просто поболтать. Особенно мне, — Юру раздражали пустые диалоги с этой женщиной. Он ведь точно знает, что та бы ни за что не стала бы звонить без особого повода, потому что Юра всегда знал, что он ей вовсе не нужен. — Ну если кратко, то я собираюсь продавать дедушкину квартиру, я переезжаю в Москву, и мне не на кого будет ее оставить. Мне нужны твои подписи, — все сухо и строго по фактам. — Стоп, ее же мне в наследство оставил дедушка, я ее не собираюсь никуда продавать, — с явным недоразумением сказал парень. С чем он точно не собирался расставаться Юра, так это с этой квартирой. — Юр, она пустует уже четвертый год, ты все это время живёшь на съемной квартире и, почему-то мне кажется, ты сам не особо горишь желанием туда заселяться, — холодная уверенность в голосе этой женщины заставляла сильно вскипать от раздраженния. — Когда вернёшься в Россию, зайдешь ко мне ненадолго, просто разобраться с бумажной волокитой. Деньги заберёшь себе, по поводу этого не переживай. Не в моих интересах колыхаться в лишний раз с этой квартирой. — Мам, нет, если уж на то пошло я уж лучше сам перееду в эту квартиру, только не продавай ее, — все сказанные слова матерью буквально вынуждали прийти к такому выходу. — Ну смотри. Ты на следующей неделе уже будешь в Питере? Если да, то позвони когда будешь заходить за ключами, — единственное, что уловил из этих слов недовольство, но Юре было на это совсем не важно. — Хорошо. До скорого, — не хотелось даже дослуживать ответное прощание, парень просто скинул звонок и бросил телефон где-то недалеко от себя. В голове словно вновь застелил все густой туман. Юра был не готов. Не готов даже спустя четыре года вновь ступить в ту квартиру, где все насквозь пропитано духом дедушки. Где каждая деталь интерьера навевала воспоминания. Лишь от этих мыслей парня начинает постепенно трусить. Юра понимал, что рано или поздно этот день настанет, когда ему придется открыть те двери, но почему-то ему очень хотелось верить, что он ещё сможет хотя бы ненадолго оттянуть этот момент. На душе была отвратительная смесь из страха, смуты и ужасающие огромной пустоты. Сейчас действительно закончились любые силы хоть на малое движение. Этот туман в мыслях не давал трезво смотреть на ситуацию. Этот день был слишком длинным и слишком насыщенным. Слишком много эмоций пришлось испытать за эти сутки. Юра был выжат словно лимон. От этого разговора сна не было не в одном глазу, когда в душе хотелось просто отключиться, чтобы хоть малость прийти в себя. И если не морально, то хотя бы физически. Позади слышен хлопок двери, и он заставляет ещё глубже спрятаться в одеяле. Юре очень хотелось надеяться, что Никифоров не сочтёт своим долгом проверять, спит ли парень. Плисецкий прекрасно знал, что тот буквально принудит вести с ним разговор, на который у Юры не было даже эмоциональных сил, не говоря об физических. Но почему-то Юра чувствовал, что на этом его мучительно длинный день не закончится. Это заставляло до первой крови прикусывать нижнюю губу. Юра знал, что сейчас будет разбор полетов, и на это лишь зажмурил глаза. Осталось лишь дождаться.