***
Руки пробирает от холода, несмотря на то, что Юра надел свою самую теплую толстовку. От монотонного голоса лектора ужасно клонило в сон, и если бы не периодические тычки в бок от Бабичевой он наверняка бы уснул в самом начале этой пары. Юра очень старался внимательно слушать преподавателя и успевать конспектировать тему, но сам парень не замечал, как все время его мысли куда-то уплывают, заставляя и вовсе забыть, где он сейчас находится. После изматывающей тренировки Юре хотелось лишь крепко поспать, а не бежать в университет, чтобы ещё пару часов бездарно провести в этом заведении. Холодная аудитория, от стен которой отбивается эхо говорящего лектора. В сон клонило с невероятной силой, и парень из последних сил держался, чтобы не уснуть прямо на этом столе. Именно из-за этих ощущений Юра терпеть не мог утренние тренировки, которые после себя совсем не оставляли сил, заставляя весь остальной день клевать носом, если у парня не выдалось хотя бы получаса на дневной сон. Несколько более сильных тычков в ребра, наконец, заставили Юры выйти из своих мыслей и обратить внимание на Бабичеву. — Давай скорее, у нас хоть и окно, но я не желаю куковать его тут, — уже спрятав все свои вещи в сумку, поторапливала Юру девушка. — Если ты сейчас пойдешь курить, то я пас, — быстро собравшись, Юра все-таки пошел вслед за Милой, что куда-то очень торопилась, впрочем, спешка это в ее характере. — Да ладно тебе, я вообще-то бросаю это дело, — закатив глаза, сказала девушка. — Мил, не говори так, а то вдруг я поверю, — явно не веря ее словам, ответил парень. — Да ну тебя, иди к черту, — в итоге девушка, не дожидаясь Юру, выходит из аудитории. Что ж в этот раз у нее действительно весомая причина бросать вредные привычки, ведь если она ещё продолжит курить, ее лёгким от этого явно не станет лучше. Если у нее есть возможность как-то увеличить шансы на выздоровление, то избавление от подобных мелочей меньшее, что она может сделать. Хоть прошлые попытки и не увенчались успехом, но в этот раз она была железно настроена на достижение своей цели, пускай сейчас она и не такая уж большая. — Мил! Да, стой же ты! Куда ты полетела? — едва найдя и догнав ее в толпе из множества студентов, пролепетал Юра. — На улицу хочу и чая. Сегодня просто погода такая хорошая, — подходя к гардеробу, отвечает она. — Да вроде обычная зима, ничего необычного, меня смущает, что сейчас только три часа дня, а на улице уже такая темень и опять снег валит. Как бы удалось попасть сегодня домой, я уже предвкушаю эти огромные пробки или толкучку в час пик, — задумчиво отвечает парень, явно не имея такого энтузиазма, как Мила, что очень явно порывается на выход из универа. — Да ладно тебе, пойдем, сходим в кафе, там будет всяко лучше, чем торчать почти два часа тут, — отдавая гардеробщице свой и юрин номерок, что она выдернула из его рук, взамен получив куртки. Быстро одевшись, они вышли на улицу, где все так же было укрыто толстым слоем снежного одеяла. Сугробы хрустели под ногами, а в лицо летел снег, неприятно холодя и заставляя жмуриться. Щеки и руки кусал мороз, но это было так привычно, что уже вовсе и не замечалось. Руки от холода противно заныли, вынуждая спрятать их в карманах, где радостно зазвенела тяжёлая связка дедовских ключей. Между ними было молчание, оно не было неловким, было спокойно идти под музыку своих мыслей, ощущая кого-то хорошо знакомого рядом с собой. В голове было глупое, может, слегка беспочвенное беспокойство, но Юра ничего не мог с ним поделать. Просто хотелось забыть все тревоги и, наконец, насладиться короткой минутой покоя без всякой суматохи, что вокруг так и начинала бушевать, с каждым днём к которому приближался новый год. А у Юры, который не собирается праздновать, совершенно не получается проникнуться всей этой праздничной суматохой, да и не хочется, если быть честными. За спиной играет приятный джаз, с переливами нот саксофона. С неба медленно падает снег мелкими блёстками, ноги и руки дрогнут, а по всем магазинам уже давным-давно развешаны гирлянды и яркая мишура, что виднеется даже беглым взглядом сквозь окна. Высокие сугробы и хрустящий звук под ботинками. Обыкновенная новогодняя атмосфера, от которой дети радостно прыгают, а взрослые стараются как можно скорее расправиться с делами и долгами, чтобы мирно отпраздновать. А Юра привычным образом оказался за бортом, он даже не сопротивляется, вполне этим довольный. В предновогодние дни у него душа бьётся загнанной птицей от все ещё пылающих в груди воспоминаний о той снежной ночи, когда все улицы были увешаны множеством огоньков и цветастых ёлок. От этой мишуры его, честное слово, тошнило и хотелось сбежать, даже не оборачиваясь. Он мог понять ту радость, что ощущали другие люди во время зимних праздников, но вот только у Юры ещё четыре года назад улетел этот билет на новогоднюю радость, и от этих дней он ощущал лишь звенящую тоску и горечь. Мила открывает двери и заходит в теплую немноголюдную кофейню. Будь у Юры очки, они бы мгновенно запотели, а так он старается лишь поскорее расправиться с длиннющим, полосатым шарфом на своей шее. Быстро сделав чай, он, оглядев уютное небольшое кафе, нашел Бабичеву на небольшом диванчике у окна, что явно скучавшую. Забрав заказ, парень быстро направился к столу и присел напротив нее. — Ну, так ты собираешься идти сегодня к врачу? — сразу поинтересовалась она, решая не тратить время на бесполезные вопросы. — Честно говоря, я волнуюсь, — неуверенно сказал Юра, но, поймав непонимающий взгляд, продолжил, — я волнуюсь, что все будет куда хуже, чем казалось. Да, это глупо, ведь я сам ничего не предпринимаю, да и не собираюсь, но всё-таки… Мне боязно от мысли, что я даже не успею нормально откатать этот сезон. Я понимаю, что слова врача будут вряд ли утешительными. Я не вижу смысла как-то барахтаться, пытаясь ухватиться за призрачный шанс победить эту заразу. Хоть девиз «бороться до конца» в какой-то мере про меня, но явно не в этом случае. Если у меня останется время после чемпионатов, я бы хотел бы провести их как-то в покое, а не в суматохе. Все, извини, загрузил тебя своими волнениями, — грустно улыбнувшись в конце, проговорил он. — Все будет в порядке, я всегда рада тебя выслушать, — утешающе сказала Мила, положив свою ладонь на крепко сцепленные между собой Юрины руки, сильно закашлявшись после этого. — Очень надеюсь на это.***
В коридоре дует сквозняк, отчётливо пахнет спиртом и прочими лекарствами. Противного зелёного цвета стены вовсе не настраивают на оптимизм, а, кажется, напротив, лишь сильнее накручивают нервы. Вечно бегает медперсонал в белых халатах, что тоже не особенно располагает и расслабляет. Громко шуршащие на ногах синие бахилы, а куртка грустно висит в гардеробе, пока временем как ее хозяин всё сильнее ощущает, как он замерзает. Тиканье часов отражается от стен и отчётливо слышно, даже несмотря на постоянные хождения людей вдоль коридора и хлопанья дверей. Без пяти семь. Юра тут ждёт уже более получаса, но в целом не был этому удивлен, он даже в какой-то мере рад, что ему прийдеться ещё два часа ждать в очереди, ведь если и кто из пациентов заходил в этот кабинет, то минимум минут на тридцать. Юра нервничает. Чертовски нервничает, держа в руках рентген своих лёгких. Ладони потеют, ведь даже ему совершенно не разбирающемуся в медицине было ясно понятно, что на снимке все далеко от понятия «в норме». Посмотрев на снимок ему стало абсолютно ясно, что никаких радостных вестей врач ему напросто не сможет сообщить. Впрочем, Юра с самого начала в подобное не особо верил. Он ещё мог с горем пополам поверить, что с предыдущего похода к врачу все осталось по-прежнему. Он мог куда более охотно бы повесить на новость, что стало хуже, но ещё не критично, но все ещё здравым смыслом понимал, что и этим там не пахло, все стало намного хуже. Этот снимок был лишь очередным подтверждением. Хотя ему наверняка хватало мозгов почувствовать разницу между одним надрывным приступом кашля с парой лепестков в сутки, и тремя-четырьмя, за неполный день, кризами удушья от застрявших где-то глубоко в глотке бутонов, а после с трудом и кровью выблеванными в ближайшем унитазе. Романтика, ничего более не сказать. Именно о таком продолжении свидания мечтает каждый человек в очень приятной компании туалета. Но, судя по всему, это самое мечтательное и романтичное, что Юра вообще получить от жизни. Он не может определиться было бы лучше, если бы рядом с ним сейчас была бы Мила или тот же Витя, мог бы он хоть немного прекратить ощущать это неприятное зудение в груди от сильного волнения, или ему было бы гораздо более стыдно за то, что он их сюда затащил. Юра почти полностью уверен, что будь они тут, он проглотил бы ложку и замолчал и, скорее всего, ещё сильнее стал волноваться и начал бы этим раздражать других. Этот больничный антураж, кажется, ещё сильнее заставляет нервничать. Хочется поскорее отстреляться и пойти домой, так как тело уже не слушается, благо сегодня нет второй тренировки, и на том спасибо, что ему удалось уговорить Якова, хотя все равно понимает, что получит нагоняй за пропуск. Но, наверное, Юра бы с куда большим удовольствием поехал на каток, чем тут в мучительно долго ждать, когда он сможет пройти в кабинет. Покрутив в руках снимок, парень дождался, пока двери, наконец, открылись, выпуская оттуда очередного пациента, а вслед за этим раздалось приглашение зайти внутрь. В этом кабинете все по-прежнему. Белые обои, большие настенные часы, календарь, что слишком сильно выделяется на пустых стенах, куча бумаг раскиданы на столе, на стеллаже множество книг и папок с документацией, а врач, как всегда, роется в множествах бумажек. Обыкновенный мужчина лет тридцати в белом халате, с темными короткими волосами, широкими плечами и подтянутой фигурой. Ноги честное слово не желали слушаться, Юра совсем не хотел слышать никаких комментариев по поводу состояния его лёгких, ведь и дураку было понятно, что они сейчас слишком далеки от совершенства. — Здравствуйте, — голос от нервов так сел, что даже он, услышав его удивился. — О, Юрий, здравствуйте! Вас так давно не было видно, что я, честно говоря, уже не верю своим глазам, — его врач явно был в хорошем расположении духа. Что ж, может и у Юры все не так плохо как он успел надумать? Отодвинув стул, Юра присаживается напротив другого мужчины и неуверенно рассматривает в очередной раз рентген в его руках, будто от этого он сможет сильнее понять насколько все, мягко говоря, не очень. — Как самочувствие? — Хуже, приступы стали куда чаще, цветов больше, как и сгустков крови. Ещё некоторые бутоны стали пробивать кожу, в основном на руках, их не так много, но все же, вдруг это важно. — От подобного вопроса стало даже немного потешно, будь с ним все в порядке он бы сюда ни ногой. — Дайте снимок сюда, — Юра молча отдал рентген. — Не могли бы напомнить, что у вас за цветы. — Васильки, — ответил он и протянул свою карту со множеством вкладышей. Врач, открыв ее, молчаливо вчитывался в неразборчивый почерк в истории болезни, результатов анализов; внимательно рассматривал снимки лёгких, что были сделаны месяцами ранее. Украдкой кидал взгляды на Юру, которые тот никак не мог расшифровать, лишь ожидал, что ему скажут. Это молчание настораживало, хотелось поскорее услышать хоть пару слов, а не томиться в ожидании. По плечам бегут мурашки. Руки от нетерпения начинают раздирать кожу предплечий, просто, чтобы отвлечься. Наконец оторвавшись от бумажек, врач, внимательно посмотрев на Юру, сказал: — Смотрите, если сравнивать снимок, что был сделан ещё в сентябре и последний, то можно заметить более сосредоточенные участки, где цветов стало гораздо больше, именно в этих местах в будущем можно будет ожидать разрывов, а это, как Вы прекрасно понимаете, ничем хорошим это не закончится. В остальных участках все ещё более-менее сносно, — показывая оба снимка, объяснял он. — А по поводу лечения, что? Или хотя бы снятия симптомов и боли, — сжимая руки в кулаки спросил он. — В целом все ещё можно исправить операционным путем, риск довольно высок, поскольку Вы очень сильно затянули, но так как у Вас довольно безобидный цветок на фоне других, например розы с шипами, можно ещё постараться все исправить. Но вы сами прекрасно наслышаны о последствиях, мне кажется повторять не стоит. — Я не хочу операцию — твёрдо сказал Юра, точно не собираясь поддаваться на уговоры. Но их не последовало. Удалось лишь поймать усталый взгляд мужчины, и услышать тяжелый вздох. — Задерите, пожалуйста, ваши рукава. Юра протянул свои предплечья, а руки осторожно прощупывали раны от цветов. Уведя взгляд в сторону, Плисецкий не желал получать осуждающие взгляды, за многочисленные белесые полосы. Это стыдно, это тяжело. Он буквально ощущал, как упал в чужих глазах. Хотелось просто запропаститься, лишь бы вновь не обжечься брезгливостью, что всегда обдавало, словно кипятком, стоило чужим людям увидеть слишком большое количество шрамов на его коже. Всегда чувствуется это пренебрежение, это уже не удивляло, просто, как и по-прежнему, очень сильно огорчало, что челюсти сводило. — Зачем Вы это делаете? Юра и без слов мог уловить в воздухе этот вопрос, но он лишь по-собачьи отвернул голову в сторону, делая вид, что не услышал. Это не то, о чем он хочет говорить. — Я вам выпишу мази для скорейшего заживления ран. И не стоит цветы вырывать, если они так сильно режут глаза, то лучше будет аккуратно обрезать, чтобы в лишний раз не травмировать кожу, так Вы только больше себе шрамов наделаете. По поводу боли, могу только выписать обезболивающие, но лекарств от ханакахи, к большому сожалению, нет. Только операция, — сказал врач и быстро выписал рецепт. — Да, спасибо, — тихо ответил Юра, и, встав, на последок спросил. — А что по поводу времени? — До марта точно будет все в порядке, тем не менее я Вам уже советую сократить количество тренировок, чтобы все не усугублять. — Зайдите ко мне хотя бы через месяц, — кинул вдогонку врач, перед тем как Юра открыл двери. — Хорошо, всего доброго, — двери закрылись с другой стороны. Мужчина в кресле устало сгорбился. Очередной человек, что даже не пытается найти выход, безвольно дожидаясь своего конца. Это всё отягощает, заставляет чувствовать вину, что он даже не пытается его переубедить, он слишком давно понял, что Плисецкий не поддастся уговорам, отчего становится лишь тяжелее. Часы тихо тикают, стрелки давно указывают, что было уже семь часов. Пора собираться домой.***
Ноги несут к дому, вон, уже виднеется его родной двор. Юра за сегодня очень вымотан, даже больше морально, чем физически, но это, конечно, тоже. Он просто хочет прийти домой, выпить большую кружку чая и потискаться с котом. Везде уже горят фонари, а снег валит мелкими блёстками. Кто-то сказал бы, что это сказка, а Юра даже не стал бы отрицать. Только бы скорее стало теплее. Парень быстро находит контакт Вити и набирает, топчась перед подъездом от холода и нетерпения. В ответ раздаются лишь громкие гудки, и больше ничего. Не отвечает. Набирает ещё раз, но все так же в ответ игнор. Супер. В метель ждать под дверьми собственного подъезда. Лучше и не бывает. В домофон звонить бессмысленно, большая часть соседний банально не ответит, а у кого-то он и подавно отключен, собственно говоря, как и в той квартире, что он снимает. И сейчас Юра очень жалел, что так и не смог вовремя достучаться до хозяина квартиры, чтобы тот отремонтировал домофон. Но всё-таки набрав пару номеров от квартир, он надеялся, что ему кто-то ответит, но все ему либо не отвечали, либо слали далеко и надолго. Просто прелестно. Подождав минут десять, он ещё пару раз набирал Никифорову, но из раза в раз натыкался на длинные гудки. Он уже порядком окоченел и чувствовал, как его ноги стреляет мелкой судорогой от холода. С его-то болезнью проще простого будет подхватить воспаление лёгких. Порывшись в множестве карманах руки натыкаются на связку старых ключей, и Юра уже было обрадовался, что это он с утра забыл отдать их Виктору. Но стоило лишь мельком на них глянуть, так сразу и становилось понятно, что это может и от квартиры, только явно не этой. Те самые ключи, от дедушкиной квартиры. Почему-то это заставляет занервничать. Явно не в такой ситуации ему бы хотелось попасть спустя столько лет в этот дом, но судя по всему выбирать, не приходится. Приходится ехать, чтобы не слечь с воспалением лёгких. Этого он явно не переживёт.***
Сердце бешено бьётся, будто бы парень увидел перед собой монстра. Шаги казались невесомыми, ноги будто бы не держали. До боли знакомая дорога, тот же потрескавшийся асфальт, высокие, голые клёны и дома. Юра, казалось, вслепую мог дойти до этого дома, но сейчас все заставляет лишь оглядываться по сторонам, пытаясь найти хоть какие-то отличия, спустя четыре года, но все старания были в пустую. Ничего не изменилось, все точно также, как и прежде. Все тот же битый асфальт и старые, измученные временем лавки. От осознания, что совсем ничего не поменялось, ноги подкосились, едва ли не заставляя повалился парнем лицом в сугроб. Юра лишь слышит громкое сердцебиение. Ни тихого свиста ветра, пронзающего своим ходом, ни хруста снега под ногами. На дворе уже ночь, пока он сюда доехал. Его ощутимо трясло от холода или от волнения. Жёлтые фонари буквально на глазах начали вновь гореть, зажигаясь, словно гирлянда, длинной цепочкой, освещая путь. А снег вновь заблистал, словно множество блёсток. Небо тёмно-синее, чуть ли не чёрное, лунный свет едва пробивается. На улице ни души и от этого становится лишь страннее, словно весь мир замер, дожидаясь лишь юриного прихода. За домами виднеется родная крыша, от чего хочется прокусить губу, лишь бы понять, что это явь. На языке отпечатывается явный вкус металла, что почти не отрезвляет и все равно не даёт ощутить реальность происходящего. Ноги все движутся ближе к точке назначения. Юра чувствует, как его дыхание становится все более и более неравномерным, и как ходуном начинает ходить грудная клетка. Юра уже слишком замёрз. И сейчас, ощущая мелкую колкость в ногах от холода, парень в голове корил Никифорова, что так безалаберно глупо кинул его ждать под дверями подъезда, даже не удосужившись ответить на звонки. Руки и ноги ощутимо замёрзли, а щеки горели от сильной стужи. Юра чертовски сильно волновался. Так сильно, что голова постепенно начинала кружиться от переизбытка чувств. Он знает, что там, в этой квартире, никого не будет, но ощущение такое, будто он, наконец, увидится с самым родным человеком, с которым он не виделся много лет. Юра знает, что в этой квартире он наткнется лишь на звенящее одиночество, но почему-то чудилось, что он сможет поговорить с дедом. Это глупо и наивно, но в это хотелось очень сильно верить. Даже если осознание громко, так громко, что уши закладывает, кричит, что он опять заставил надежду полностью заполонить его грудную клетку, а потом все его ожидания с треском рассыпятся на мелкий бисер, он все равно будет верить. Как бы ему плохо от этих мечтаний потом не было. Повернув за угол, в глаза сразу бросается та самая старинная детская площадка. Та же карусель, с облупленной краской, старые качели, и пара горок. Совсем ничего не изменилось, лишь со временем сильнее поржавело. В голове вспыхивает множество воспоминаний с детства. Он так давно здесь не был, и, казалось, все должно было стать совершенно другим, но все оставалось по-прежнему неизменным. Руки проходят по ржавому металлу, а по пальцам словно пробегает поток тока, заставляя вздрогнуть. Юра не понимал, почему так сильно на подобное реагировал, но не мог ничего с этим поделать. Подняв глаза с потрёпанной временем карусели, Юра сразу натыкается взглядом на слишком хорошо знакомый дом. Старая сталинка. Ноги хоть и ватные, но сами несут туда. В ушах должен был слышен хруст снега под подошвой, но улавливается лишь звонкий гул в дуэте со стуком сердца, что ускорилось и стало более громким. Руки не слушаются, и с большим трудом Юра находит ключи. Все тело пробивает ещё едва ощутимой, но дрожью, когда удается открыть двери и зайти в подъезд. Хочется можно скорее взлететь на нужный этаж, но ноги слишком непослушные, чтобы подчиниться этому приказу, они лишь слишком нерасторопно, боязливо и, будто бы с опаской, ступают по кафельному полу, давая разглядеть каждую, слишком хорошо знакомую деталь. Те же бежевые стены, в мелкую трещинку, завитушки на древней, такой же как и этот дом, плитке, широкие лестницы, со скользкими ступенями, на которых Юра слишком много раз травмировал свои ноги, и без того замученные от множества тренировок, и, конечно, высоченные потолки, и неизменные громадные окна, что будь на улице день, наверняка, освещали бы все помещение, но сейчас лишь светили несколько ярко-жёлтого цвета ламп. Все было точно также, те же огромные двустворчатые входные двери и, на их фоне, слишком маленькие коврики, и пыль на резных перилах. Все это возвращали в беззаботное и беспечное детство, где всегда за юриной спиной стоял его дед, готовый в любой момент его защитить от всех невзгод. Сейчас Юра жалел, что не приходил сюда раньше. То, что он здесь кажется совершенно правильным. Да, в груди сердце бьётся наровясь вырваться из костяных оков, но почему-то в груди стало чуть легче, будто бы он, наконец, дошел до дела, которое слишком долго откладывал. Хотя, почему будто, так ведь и было. Он избегал любой возможности пересечься с своим прошлым, при этом так крепко его сжимал, будто бы это был его спасательный круг. Он старательно сбегал от любого упоминания, ведь сердце обливалось кровью, стоило лишь вспомнить о своей сокрушительной потере. Когда умер дедушка ему казалось, что Юра умер вместе с ним, и лишь его тело бессовестно продолжало функционировать. Но разве живые трупы ощущают эмоции и чувства? Ноги приволокли к старой двери, что буквально чудом до каждой царапинки отпечаталась в его памяти. Переминаясь, Юра все ещё напряжённо звенел связкой ключей, стараясь собрать всю свою решимость. Он ведь может прямо сейчас развернуться и помчать домой, не оглядываясь, ждать под дверью собственной квартиры, чтобы в горле вновь не застряла острая кость стыда, заставляя изо дня в день чувствовать ее уколы и стыд за свою трусость. Но он упрямо стоял, внимательно осматривая ключи, что звонко звенели от того, что Юра их постоянно теребил в пальцах. Дедушка воспитывал его смелым. Учил его идти в объятия страха, чтобы каждый раз прогонять все дальше от себя и становиться всё сильнее. Так почему же он до сих пор боялся отпустить то, что сдерживало его удавкой столько лет, не давая расслабиться и вдохнуть полной грудью. Руки трясутся и от того никак не могут открыть двери, но, наконец поддавшись, замок открывается, отворяя двери и пропуская парня внутрь. Сердце бешено грохочет, виски пульсируют, а внутри трепещет волнение, что согревает и заставляет ластиться к нему словно к теплу после сильного мороза. Это была приятная истома от ожидания, как будто запакованный подарок, который так долго желали и при получении, мучительно долго раскрывали, чтобы растянуть момент радости и восторга. Открыв двери, в нос сразу бросился густой и тяжёлый запах пыли, который едва не заставлял расчихаться. Сняв куртку и обувь, Юра осторожно и медленно рассматривал, когда-то в прошлом родную квартиру. Полосатые обои пожелтели от времени, паркет холодил босые ноги. На зеркалах до сих пор висели ткани, закрывая отражения, от этого хотелось усмехнуться. Глупое суеверие и традиция. Неуверено подойдя и сняв, ее Юра глянул в свое отражение, и с неким удивлением заметил, что с тех пор как он в последний раз смотрелся в это зеркало, он вырос. На полках виднелись выгоревших со временем множество фотографии. В руки попалась та, где можно было заметить маленького Юру с выпавшими зубами рядом с тренерами, где он горделиво держал в руках первую золотую медаль, а следом, где он совсем ещё маленький сидел у деда плечах и радостно смеялся, походя на цыпленка из-за ярко-жёлтого комбинезона и белесой макушки. Это все заставляло тоскливо приподнять уголки губ от осознания, что это было слишком давно, но все, что от этих дней осталось это воспоминания и пара фотографий. Ноги сами собой приволокли к гостиной. Сразу замечаются старые, ещё советские стеллажи и серванты, полные посуды, статуэток и хрусталя, ещё со времен, когда дедушка жил со своей женой, которую Юра почти не помнит. Искусственная ёлка, что была лишь частично украшена, вокруг которой валялась мишура, цветные дождики, старые ёлочные шарики, а также пару коробок с прочими новогодними украшениями. От этого губы сводит от горечи. Красный ковер с множеством узоров, квадратный, пузатый телевизор, помотанный жизнью диван, слишком громоздкие кресла, в какую-то выцветшую полоску, кружевная скатерть на узком столе, большие, вытянутые к верху, деревянные окна, из щелей которых сильно дуло, и, конечно, хрустальная люстра под высоким потолком. Для карикатурности в этой комнате не хватало лишь перевесить многострадальный ковёр на стену, чтобы полностью соответствовать канону совкового интерьера. Но здесь оно выглядело правильным, руки совсем не тянулись что-то изменить. Ни к небрежно брошенному на спинку кресла пиджак, ни в беспорядке расставленным скульптуркам, ни замершим часам, ни к шахматным фигуркам, что были разбросаны по столу. Будто бы боясь спугнуть призрачное присутствие своего дедушки, Юра лишь внимательно ощупывал своим взглядом каждую слишком хорошо знакомую деталь. Но эта квартира больше не казалась родной и уютной. В ней было спокойно, но не от расслабляющей атмосферы, а от замирания времени, будто бы здесь уже ничего не произойдёт. Эта комната теперь как картина, замерзшие изображение, где ничего нельзя изменить. Здесь не пахнет резким одеколоном и свежеиспеченными пирожками. Здесь не душно от жара батарей, что согревает даже в самую низкую температуру. Здесь не веет мягким теплом от осознания, что здесь всегда его ждут. Тут пахнет пылью и затхлостью. Тут холодно и зябко, почти, так же как и на улице. Здесь пробирает от одиночества и тоски, и никто здесь не ждёт ни гостей, ни жильцов. Эта квартира уже не кажется родной, как раньше. Да, как согревающую моими воспоминаниями душу. Да, как теплое прикосновение к своему детству. Да, как напоминание о прошлом, но не близкое. Не как место, что укроет от всех проблем и невзгод. Не как укромный угол, в котором можно было дать волю эмоциям. Не как место, где можно переждать бурю. Внутри спокойно, лишь где-то глубоко отражаясь и разносясь эхом, слышались истошные крики, вперемешку со скулением тоски. Может, доброй, может, не очень, ему непонятно, слышно слишком плохо, словно включенным телевизором на фоне, лишь бы не сидеть в абсолютной тишине. Все чувства лежали тяжёлым осадком, но они настолько исчерпались, что чувствовалась лишь их тяжесть, которая почти ничего не вызывала. На душе было тихо, словно штиль после бури, где медленно плыла лодка, едва покачиваясь от мелких волн. Странное ощущение, после постоянных терзаний в течение последних нескольких лет. Слишком давно не было обычного спокойствия, что даже слегка укачивало, и старалось утащить в мирный сон. Его здесь уже никто никогда не будет ждать с поздних тренировок после школы или обычных походов в магазин за хлебом. Единственное, что его тут может ждать мертвая тишина, тонна пыли, грустная тоска и ностальгия. В голове, словно прокручивалась кинопленка, заставляя пересматривать давно забытые моменты. То и дело в этих воспоминаниях мелькал громкий хохот, монотонно рассказанные на ночь сказки, и фальшиво спетые колыбельные. Помнится радостные поздравления за первые победы на соревнованиях, похвалы за хорошие отметки и журения за недоеденную порцию. Именно это было тем родным, зачем Юра шел к этой квартире, но нашел здесь лишь раздирающую душу ностальгию, что казалось ещё немного и его сожрёт, а следом и болезненное молчание, что лишь сильней давило. И без того не особо устойчивые ноги подкашиваются, от простого осознания, что он просто слишком сильно изменился, что, вернувшись в эту квартиру, он уже не чувствует согревающего тепла просто от нахождения здесь. Вернись Юра хотя бы на пару месяцев раньше, он бы чувствовал себя здесь на своем месте, с все ещё сильно зудящей дырой в груди, но сейчас когда она, наконец, покрылась неравномерными рубцами, он уже не чувствует той раздирающей ежеминутно боли, как прежде. Время не лечит, оно лишь может научить, как бороться с той болью, что раньше все время о себе голосила, но учит лишь желающих от нее избавиться, а любящих в ней купаться и затаскивающих окружающих на дно, оно лишь уподобляет их желаниям, и помогает в их исполнении. Сейчас он знал, что дома ждут, как минимум из-за разрывающуюся телефону от сообщений и звонков, но хотелось немного уйти от суеты, просто побыть в тишине, и привести мысли в порядок. Зайдя на старенькую и уютную, даже несмотря на толстый слой пыли, кухню, и, поставив чайник, Юра уселся на подоконник, уже не боясь получить нагоняй от своего деда. За окном все та же непроглядная темень, видна лишь мелкая рябь падающего снега. Когда-то они здесь с Виктором тихо напевали матерные песни, боясь получить от Плисецкого-старшего, и громко смеялись от подобных осторожностей. Раньше здесь пахло ароматной едой и всегда была какая-то суета. Теперь этого нет и, казалось, как подобная мелочь может что-то изменить, но когда это все пропало, испарилось и все трепещущее чувство близости и ценности в этой квартире. Она стала самой обычной, ничем не отличающейся от множества других, разница теперь оставалась в множестве воспоминаний из прошлого, которые сейчас порядком подтерлись и износились. Навряд ли кому-то ещё удастся их все просмотреть, ведь память не кинопленка, а лишь облако слипшейся в одну кашу моментов. Ценность не в месте, а в людях, что тогда смогли его окружить, и сейчас Юра как можно лучше стал это понимать. Батареи совсем не грели, наверное, в этой квартире давным-давно отключили отопление из-за неоплаты. Руки и ноги порядком окоченели от холода. Чайник вскипел, и, найдя на пустующих полках чуть ли ни единственную пачку чая, парень закинул пакетик в кипяток и, прихватив чашку, поспешил в когда-то свою комнату, желая найти что-то впопыхах забытое во время срочного переезда. Светло-голубые стены полностью завешаны множеством плакатов любимых групп и сериалов, но на фоне всех цветных картинок выделялась старая запыленная медальница, со множеством наград. В руки попадает первая полученная медаль. Когда он ее получил, Юре было не больше семи лет. Это заставляет с тоской улыбнуться. Медаль с выигранного юниорского Гран-при, а также с юношеских олимпийских игр. Воспоминания греют, мягким теплом обвивают. Полки все ещё полностью загромождены множеством фигурок, каких-то книжек и кучей канцелярии. Гитара полностью в пыли стоит в углу комнаты, совсем забытая. Единственное, что во время слишком быстрого переезда ему удалось собрать это минимум одежды, и принадлежности для фигурного катания. Помнится, как пришлось очень долго и упорно уговаривать мать, лишь бы ему удалось продолжать заниматься спортом. Она считала, что это бессмысленная трата времени и больших денег, которых ей было слишком жаль на него. Чехол от гитары валяется где-то на полу. Заглянув по кровать, виднеется единственная коробка. Вытащив ее оттуда, следом чихнув от пыли, Юра, открыв ее, заметил на дне маленькие коньки, его первые. С полностью исступленными лезвиями, с порванными от сильной затяжки шнурками. Совсем маленькие, спокойно помещаются в руках. Забавно, когда-то они ему казались очень большими. Сейчас они и не сравняться с него нынешними. Он и не знал, что они остались пылиться под кроватью. Жалко, что его старых костюмов не осталось, было бы интересно посмотреть. Этот день его чертовски вымотал. Хотелось просто согреться и поскорее заснуть. Закрыв коробку и отложив ее в сторону, он пошел искать в шкафу ещё одно одеяло, чтобы хоть немного отогреться. Найдя, парень просто завалился в кровать, почти сразу уснув.