Струсил. Юра трус чистой воды. Прячет голову в песок, не желая что-то делать, просто чтобы остаться в своем коконе комфорта.
Честно говоря, Юру уже начинает тошнить от самого себя. Тошнит от всей жалости, которой насквозь пропах. От слабостей, которые каждый день мозолят глаза.
Почему он так цепляется за золото медали? Он просто без понятия, что делать после. У него даже нет времени это обдумать. Может лишь идти вперёд стараясь не зацикливаться на этой мысли. Ему страшно от неизвестного. От чувства полной неопределенности. Он просто понимает, что пустится во все тяжкие, если остановится. Пока он здесь, в фигурном катании, он имеет хоть малый контроль над своей жизнью, стоит это оставить за спиной, то он будет в полной прострации, без каких-либо ориентиров. Словно выкинутый на обочине, не зная идти назад, или стремится вперёд. Он словно слепой будет играть в прятки, имея огромный шанс свалиться в яму. Словно на минном поле, где каждый шаг будет риском.
В душе так гадко, что хочется лишь сильнее утопиться в этих горьких мыслях.
Он только с возрастом понял, что такое бояться прыгнуть. В детстве, когда он это слышал от старших на катке, он понятия не имел что это значит. Когда каждый прыжок это риск. Сломать к чертовой матери спину или шею. В его ситуации банальный выход на лёд может быть последним, просто из-за того что лёгкие разорвут цветы. Но почему-то Юра ждал этого момента словно спасительного круга, лишь бы поскорее выбраться из этого личного ада.
Это лишь в очередной раз доказывало его слабость. У него не хватит смелости признаться в своих чувствах стоя перед Никифоровым, что стал его личным палачом, сам того не подозревая. Не хватит сил признаться в этой болезни. Он хочет провести с Виктором оставшееся время в полном неведении и просто забыть о каких-то чувствах, что калечат его жизнь, и о цветах, что цветут в его теле. Глупо и так наивно, что хочется взреветь в голос.
Он хочет кричать в голос о всей несправедливости, но может лишь закрыть свой рот и тонуть в шторму собственных мыслей.
В прошлый раз ему почти хватило смелости признаться. Юра сам не знает в чем, просто хотелось наконец скинуть весь этот неподъемный груз, и не думать о последствиях. Хотелось наконец вздохнуть полной грудью, если у него это когда-нибудь уже выйдет.
Сколько Юра не искал информацию, но так и не нашел ответов, что происходит с человеком, больным ханахаки, если ему ответят взаимностью. Ночи, что были пущены на эти поиски, были бессмысленно потрачены, ведь ответов на этот вопрос ему так и не дали. И, будь Юра чуть смелее, он бы рискнул пойти на этот шаг, ему ведь все равно терять нечего. Умрет чуть раньше или позже, не весомая разница. Но его самого поражает эта цепкость за жизнь. Он не хотел признаться, что чертовски сильно хочет жить. И сколько бы он сам себя не переубеждал, он никогда ей не насытиться. Сейчас он всеми своими действиями ведёт себя в могилу. Он это знает. Он же этого и боится.
Юра катается уже просто чтобы забить адреналином оставшиеся мгновения и прекратить думать о возможном будущем. Его не будет. У Плисецкого его уже быть и не может.
Адреналин, что бежит по венам, хоть на краткое мгновенье не даёт ощущать всей боли. Ни тупой боли в местах ушибов, ни острой боли в горле и груди. Она наступит позже, когда сердцебиение придет в норму, грудная клетка начнет равномерно вздыматься, и мысли вновь станут в ряд. В голове не настанет полной ясности или штиля, но через слабую дымку или в слабые волны можно будет в них разобраться. Это наслаждение скоростью притупляет любой здравый смысл, заставляет лишь гнаться за этим чувством риска. Каждый толчок лезвием об лёд — новый порыв ветра, бьющий в лицо, что захватывает дух. Каждый прыжок — риск, что в любой момент может пополам сломать жизнь, словно разорванный надвое лист. Однажды тонкая нить может напросто не выдержать напора и порваться, и каждый новый узел, что будет ее скреплять, оставит за собой след. И сколько таких узлов удастся завязать — не понятно, ведь когда-то и тот самый первый разрыв даст о себе знать.
Глаза в который раз бегают по бумажке с его обследованием. Он уже читал эти абзацы десятки раз. Он знает их чуть ли не наизусть.
Что чувствовал Юра когда ему впервые поставили этот диагноз? Полную апатию, когда не хотелось ни спать, ни есть, даже просто существовать. Не хотелось кричать от боли. Он лишь желал, чтобы это оказалось кошмаром. Пусть он его преследует только во снах. Пусть он будет сниться каждую ночь, пугая болью. Но лишь бы он не перебрался в явь. Но, к сожалению, именно это и была его реальность. Где он каждый день давился и задыхался цветами. Где умирал от собственных чувств.
Он совершенно ясно понимал, что начался его личный ад. Начало конца, когда уже ничего изменить нельзя. Единственное, что он мог делать это проклинать тот день, когда его отвели на выступления фигуристов. На будь этого дня сейчас, было бы все совсем по-другому.
Но хотел бы сейчас Юра хоть что-нибудь изменить? Ничуть. Он теперь цепляется за любые теплые и радостные моменты, стараясь закрывать глаза на всю горечь его жизни. За ласковые слова, колкие шутки, чуткие разговоры и осторожные прикосновения — именно из-за них Юра желал оставаться в этом мгновенье. Они были небольшим костром, что едва горел холодной зимой и согревал руки.
После вчерашнего он просто вырубился, стоило просто лечь на свою кровать. Комната вся пропахла запахом полевых цветов. Юру уже тошнит просто от этого запаха. Наволочка, как обычно, с кровавыми разводами и покрыта мелкими лепестками васильков. Эти цветы так намозолили глаза, что на них нет даже сил смотреть. Он ненавидит эти чёртовы васильки. Они стали его личным ядом, что старательно топил его, не давая и шанса выплыть из-под воды и, наконец, сделать спасительный вдох. Сейчас он может лишь обжигать свои лёгкие водой, что слишком сильно разводит в груди пожар, вызывая адские боли.
Юра был уверен, что этот аромат полевых цветов никогда уже не выветрится из этой комнаты. Наверное, им уже пропахла вся квартира. А ещё тут всегда едва уловимо несёт кровью. Ему теперь куда усерднее приходиться убирать в квартире лишь бы до минимума снизить риск разнести по полу эти цветы. Он терпеть не может, когда кто-то вламывается ему в квартиру незванно. А его комната это то место, куда вообще никто не входит, ведь наверняка он просто задохнётся от этого запаха. Юра давно привык к этому запаху, но он понятия не имеет, как с ним живёт Никифоров. Хотя, тут скорее вопрос, как до сих пор Юра живёт рядом с Виктором.
У него в столе валяются все обследования с тех пор, как ему поставили диагноз. У Юры странная любовь их вновь и вновь перечитывать. Если сравнивать первый и последний снимок флюорографии, можно даже невооружённым взглядом определить насколько все стало хуже. Когда он стал кашлять кровь? Года три назад наверное. Это было так давно, но кажется, что ещё вчера. А первые лепестки начали вылетать из рта года полтора, наверное. Врачи сказали, что ему повезло, что ему попался подобный цветок. Он держится молодцом. Те, кому попадались розы или шиповник не выживали и года. А он держится уже четвертый, с того момента как начался хронический кашель. Но, если быть честным, Юра мечтает, чтобы эти мучения закончились. Не жизнь, а цветы в его в груди скорее пропали. Он до сих пор в это наивно верит.
Отбрасывает все листы в сторону. У него нет сил даже чтобы подняться с кровати, он может лишь пилить своим взглядом белый потолок.
На улице вновь затянутое облаками небо, что не пропускает свет солнца.
Предыдущая неделя была мучительно долгой, и словно испытывала его нервную систему на выносливость. Хотя та держалась из последних сил. В конце концов, он просто не выдерживал и молча уходил, лишь бы как можно меньше времени проводить в одном пространстве. Бродил по пустым улицам, сидел один в богом забытых кафе. Слишком кстати пришлась квартира дедушки. Она стала его личным спасением, от этой давящей атмосферы. В ней часы пролетали совсем незаметно, от того и лучше. Да, он стыдливо прячется от собственных проблем, ища отчаянно защиты, надеясь, что все само пройдет.
Всю неделю он пытался заставить себя признаться, но тормозил в самый последний момент, когда губы уже открылись чтобы произвести те самые слова, но голосовые связки просто отказывались работать. Каждый день начинался и заканчивался мыслью, чтобы он, наконец, признался, и прекратил сам себя пытать. Но каждый раз он просто не мог это произнести. Кажется, это его проклятие.
Теперь напряжение так и витает между ними, стоит только пересечься взглядами; его уже тошнит от их обоюдного молчания, и неловкого поиска тем для разговора. Хотя когда напряжения между ними в последний раз вовсе не было? Юра может лишь предположить, что ещё лет пять назад. Он безумно хочет, чтобы все вернулось на круги своя, но понимает, что для этого ему потребуется самому сделать первый шаг на встречу.
Юре надо признаться. Как бы он того не желал избежать.
Сейчас Виктор наконец пошел на тренировки, дав Юре побыть в одиночестве. Он думал, что за это время успеет разобраться в собственных мыслях. Но если это не удавалось сделать и за последнюю неделю, то вряд ли получится и сейчас. Все было не так радужно, как казалось. Душа — словно выцветшая половая тряпка. Внутри так пусто, что ощущается лишь горечь. Его коробит от этой тишины, она разъедает голову. Он просто ждёт когда вернётся Витя. Как глупо. Ждёт собственного наказания. Когда нахождение Виктора стало его личным наркотиком, что приносит безумное удовольствие, но также и вызывает ломку, от которой хочется выть в голос?
Так всегда было. Ничего не меняется. Он вновь цепляется за Виктора, словно за спасательный круг. Но ведь он обещал, что поможет. Пока он лишь помогает ему скорее лечь в могилу.
Эгоистично так думать, и Юра это прекрасно понимал. Но ведь это было чистой правдой. Юра понятия не имеет, что было бы скажи он правду. Полностью, а не частично, как привык делать. Давно пора избавляться от этой привычки, хотя, наверное, уже поздно. Он слишком привык недоговаривать. Слишком удобно это было. И пора бы уже переступить через себя, но Юра слишком слаб.
Юра понятия не имеет как бы на подобное отреагировал Витя. Кричал бы, корил бы себя или молча ушел. Наверное, последнее было бы самым болезненным. Не факт, что Юра бы выдержал бы. Ругался бы Никифоров из-за сокрытия факта болезни или из-за его чувств, Плисецкий не знает.
Сейчас было тяжело чувствовать любой взгляд старшего, было слишком неуютно, он чувствовал себя виноватым за то. что заставил Витю за себя переживать. Все шрамы, что давным давно прекратили приносить боль, словно горели ясным пламенем.
Единственное, чего сейчас хотелось это просто выговориться. Неважно кому, лишь бы не сидеть сейчас в полной тишине, где витало слишком много вопросов. Юра знает лишь одни двери. где ему всегда рады. И потому, наспех одевшись, он, уходя, закрыл за собой двери.
***
Он выжат, словно лимон. Яков с него, как и обещал, снял три шкуры за прогулы. И если бы в голове не было бы роя мыслей он, Витя, пошел бы первым делом домой и завалился в кровать и, точно медведем, заснул. Но сейчас бы точно такого не выйдет. И потому чтобы хоть немного развеяться приходится пешком идти к дому Плисецкого, благо это не так далеко, как могло быть.
Когда он выходил с катка было уже часов за десять вечера, ведь он остался накатывать сами программы. Сейчас уже, наверное, ближе часам одиннадцати вечера. Слышен редкий звук проезжающих машин и настолько же не частые голоса. Сегодня холодно ни к черту или, может, ему кажется, но он так замёрз, что едва чувствовались ступни и руки. Из носа вылетал пар, стоило чуть сильнее выдохнуть воздух.
Он и не думал, что за то время, что они с Юрой упорно поддерживали обоюдное игнорирование друг друга, все будет так плохо. Резать руки только ради того чтобы стало легче? Это вполне в стиле Плисецкого, даже если это не хотелось признавать.
Пока он думал, что у него все плохо, у Плисецкого было все в разы хуже. Давление со стороны, постоянно заставляющее не только, держать планку, но и становиться лучше и бить рекорды. Родители, что не давали это закончить. И постоянные проблемы в отношениях. Это все оказалось сущими пустяками, с которыми он справлялся пускай и не с лёгкостью, но вполне сносно. Он до сих пор держался, когда другие под гнетом своих проблем ломались, словно сухие ветки, при малейшем напоре.
Никифоров до сих пор не в курсе, что случилось у Юры, но тот факт, что тот ежедневно отхаркивает кровавые лепестки, явно не сулит ничего хорошего.
Но мучило другое. Но точно успел заметить, как Плисецкий хотел что-то ещё сказать, но в последний момент остановился. Почему, он понять точно не может.
Вите до сих пор не верилось, что Юра смог заболеть этой заразой. Это все казалось дикой, отвратительной шуткой, которой он до сих пор не понял. Никифоров трезвым разумом понимал, что это правда, но осознать в полной мере до сих пор не может.
Обиднее от другого, да настолько, что кажется вот-вот грудь желчью разъест. От того что Юра даже не рассказал ему об этом. Быть может, если бы их судьба в последнее время не сталкивала лбами, он бы и не смог этого заметить, ведь все предыдущие годы он и не обращал на это внимание, что тот все время кашляет и отхаркивает кровавые сгустки. Но сейчас это игнорировать даже не получалось. Как бы он не хотел. Казалось что они играют в прятки, делая вид, что не видят прямо перед собой соперника. И это выводило из себя. Ему это уже слишком сильно надоело и он понимал, что рано или поздно им прийдется об этом поговорить. Но этот момент он старательно оттягивал. Сейчас, чтобы заявившись сегодня вечером в их общую квартиру и начать об этом говорить, у него просто не хватит храбрости. Может завтра или послезавтра, но точно не сейчас. Не когда все тело словно прошло через мясорубку, что болела абсолютно любая часть тела, а голова слишком тяжела для подобных разговоров.
Сейчас сил хватало лишь на то, чтобы, внимательно глядя под ноги, дабы не упасть, переступать все сугробы и ямы. Чтобы плестись в теплую квартиру под ледяным ветром, и мечтать о чашке горячего чая, и слышать мурчание кота, и тихий незатейливый лепет Юры от том, как прошел у него день, и где он в очередной раз стукнулся об косяк двери.
Но тем не менее, прекрасно осознаёт, что увидит лишь настороженный взгляд Плисецкого, напряжённую фигуру и тяжёлое молчание, после чего тот лишь буркнет приветствие и быстро скроется за дверями своей комнаты. Так стало после их последнего разговора по душам, если его можно было таковым назвать. Юра старательно его избегал, а иногда и вовсе уходил из дома и не возвращался до следующего утра, лишь бросая, чтобы Витя не волновался за него. А все попытки завести разговор заканчивались неловкими и односложными ответами Плисецкого. Если подытожить, то поговорить с Юрой нормально совсем не выходило.
Он обещал, что поможет, но сам без понятия, что делать. Не знает как помочь, если Юра сам не желает себе помочь. Он хочет верить, что ошибается в своих словах. Никифоров не представляет как сильно надо было себя пересилить, чтобы заставить себя признаться в чем-то подобном. Наверное, это был отчаянный крик о помощи, или Вите просто хочется в это верить.
Сейчас Витя прекрасно понимал почему сложно говорить с человеком, который всеми силами пытается скрыть все свои мысли и тайны. Но неприятно не от этого, а от мысли, что когда-то Юра был готов вывернуть всю душу, ничего не стыдясь. О каждом разочаровании после проигрышей, когда пытаясь остановить слезы, парень громко всхлипывал на его плече. О каждой постыдной истории, отчего его уши горели. И об обиде, что его захлёстывала стоило упомянуть о его матери. Когда-то это было нормальным, рассказывать все без утайки, не боясь получить молчания в ответ, ведь даже то было слишком многословным ответом, которое было понятно и без слов.
Сейчас, когда из Плисецкого приходилось силой вытягивать каждое слово, было гораздо сложнее. Едва ли не невозможно ему помочь, даже если он очень хочет.
Но он ведь обещал, что поможет.
В поле зрения попадает знакомый дом и двор. Глаза сразу поднимаются к своим окнам, но Витя с досадой отмечает, что в тех вновь не горит свет. Он уже чуть замедлился у дверей подъезда, доставая из сумки ключи, которые ему недавно передал Юра, открыл и вошёл в внутрь. Радует, что теперь он может в любое время суток попасть домой, и сам никого не подставлять, как в недавнем случае. Поднявшись на четвертый этаж, Виктор проворачивает в замочной скважине ключ, открывает двери.
— Я дома! — он крикнул, скорее по привычке, но в ответ получил лишь звенящую тишину, и полную темень в квартире, которую рассеивал лишь слабопроникающий свет фонарей.
Из темноты вальяжной походкой выходит пушистый кот, уже слишком привычным образом обтираясь об ноги, на что Витя того лишь пару раз проводит по гладкой шестки.
Судя по всему, сегодня этот поздний вечер прийдется ему проводить снова в одиночестве. Эта мысль лишь заставила грустно вздохнуть. Его героические потуги в помощи Юре прийдется отложить до завтра.
***
Лифт этой девятиэтажки как обычно не работает, что заставляет подниматься на седьмом этаж пешим ходом.
Он не удосужился даже позвонить перед своим приходом, настолько он нуждался сейчас в том, чтобы его банально выслушали. Это слишком нагло с его стороны, так незванно появляется на ночь глядя, но он уже ничего не мог с собой поделать. Он просто знает, что его отсюда не прогонят. Да и поздно уже что-то пытаться сделать, ведь позвонить он банально не мог, забыв телефон у себя дома.
Перед лицом появляется потрёпанная временем дверь, но от того она не становится менее знакомой. Когда он был здесь? Полгода назад? Он уже и не помнит. Явно до начала этого сезона. С каких-то пор именно к нему стали все заявляться, а ведь раньше он был категорически против, чтобы даже столь близкие люди приходили к нему в гости.
Он мог просто остаться дома, позвонить на телефон и рассказать о всех своих мыслях, но это было все равно не тем, что ему помогло хотя бы ненадолго. Ему нужен был настоящий зрительный контакт, а не через экран телефона; нужны были реальные прикосновения и поддержка, которую никакими словами не передать на расстоянии.
Задубевшими пальцами наживает на звонок квартиры и, чуть погодя, не заметив никаких изменений, настойчиво постучал в двери. Услышав какую-то возню, чуть отошёл, и спустя несколько секунд двери квартиры открылись, являя перед ним растрепанную Милу.
— Боже, ты, что тут забыл в такое время? Дома что-ли не спиться? — все ещё находясь в лёгком раздражении и удивлении из-за нежданного визита, сказала та, но все равно пропустила Плисецкого внутрь.
— Можно и так сказать, — постаравшись посмеяться, ответил Юра, разуваясь и вешая куртку на крючок в прихожей, словно у себя дома.
— Выглядишь замученным, хотя сессия ещё даже не началась, — хохотнув, сказала Мила, шагая на кухню и потирая глаза, чтобы сбросить след сна, к которому видимо Бабичева готовилась.
— У тебя есть что выпить?
— Все настолько плохо? — ответом послужил лишь уведенный вниз взгляд и поджатые губы. — Не расстраивайся, но у меня совершенно ничего нет; так, что сегодня тебе прийдется побыть трезвенником, даже если ты этого очень не хочешь.
— Ладно, сейчас дай мне минутку настроиться, я просто даже не знаю с чего мне начать, — усевшись за стол, Юра смотрел, как хлопотала девушка.
Мыслей не так много, как казалось, но их от этого не становиться проще сформулировать в одно предложение. Ему не стало проще просто от шума и чужого присутствия, мда. Такими темпами он мог просто выйти на улицу. Сейчас ему надо себя заставить, через силу просто говорить свои мысли и надеяться что ему это поможет.
— Ты из-за этого ходишь всю неделю такой поникший, так ведь?
— Я чуть не признался в чувствах, Вите, — пробормотал он, оперев голову на руки. — Я не знаю, что тогда мне стукнуло в голову, но это казалось самым правильным решением. Хотя почему казалось? До сих пор кажется, что это единственное, чем я могу изменить свой курс, что ведет меня прямо в морг. Но мне так страшно, просто безумно. Это решение должно поменять мне всю жизнь, а что если это не так? Что будет если я признаюсь, и это будет не взаимно? Ха, это же Витя, с чего я ему вообще ему должен нравиться? Почему я влюбился именно в него, Мил? Я правда без понятия, — тихий, ровный голос раздавался по кухне, хотя внутри него все сжималось от этих слов. Это было так сложно говорить вслух и совсем не становилось проще.
— Тогда ты должен признаться, ты не узнаешь пока не сделаешь. Лучше пожалеть о сделанном, чем жалеть о несделанном, так ведь говориться, да? — потрепав того по голове, чтобы привлечь чужое внимание, сказала Мила.
— Не делай так, ты же знаешь, что мне не нравится, — поморщился парень.
— Как я могу это не делать, если ты так похож на кота, — хихикнув сказала она и показательно почесала Юру за ушком, на что тот щелкнул зубами рядом с девчачьей рукой, из-за чего ее быстро отдернули.
— В следующий раз укушу, если опять будешь тянуть свои грабли, — сказал Юра с напускной серьезностью, хотя обоим было понятно, что он шутил.
— Ты такой противный кошара, ты знаешь Юр?
— Я лучший кот, ты просто не разбираешься, — вальяжно закинув руки на спинку стула, сказал он.
— Да-да, не сомневайся.
