Коньки в кровавых васильках

В голове все еще крутятся слова которые он только что сказал. Звучит настолько пафосно, что он сам не хочет верить, что это сказал. Но это меньшее, что его сейчас волнует. Он морально настолько вымотан от этого разговора, что единственное, чего он сейчас желает, это свернуться в клубочек поспать, надеясь, что ему не будут сниться беспокойные сны. Он чувствует облегчение, но едва ли такое сильное, как рассчитывал. Он лишь дал им возможность раскапывать их отношения дальше, но сейчас он к этим переменам не готов, от слова «совсем». Не готов пока полностью открыться и не бояться чужой реакции. Пока не готов выйти из шкафа, так ведь говорят? Он облизывает губы: то ли от нервов, то ли желания, которое ему приходиться сдерживать внутри себя, смотря в чужое лицо. Он глубоко дышит полной грудью, ощущая каждый свой вдох. Глаза бегают по чужому лицу, все время прыгая с глаз на губы. Заставляет себя с глубоким вдохом отвернуться, чтобы дальше не соблазняться. Слишком велик шанс, что он сорвется. По-хорошему ему вообще стоит уйти, чтобы привести мысли в лад после урагана, который все повырывал с корнями, не давая вернуть все как было. Он хочет, оперев локти в колени, спрятать лицо в ладонях, просто чтобы ничего не видеть и, на спасительную минуту, дать остановиться. Дать возможность протрезветь от всех впечатлений, хотя, навряд ли они так быстро пропадут. В лучшем случае через пару дней, когда они оба поймут и осознают, что произошло. Он вне себя от негодования. Юра не понимает, как можно не замечать очевидного. Он только что едва ли не прямым текстом признался в симпатии, а его, как обычно, не поняли. Может, это он странный, ведь в слишком многом ищет второе дно, но этот намек был так прост и ясен как день, что каждый мог бы его понять. Может, Вите надо дать скидку за те новости, которые он сегодня узнал, но ему это ничуть не помогает успокоиться. Радует лишь то, что Витя не обвиняет его в робости и нерешительности за то, что он до сих пор не признался. Хотя, Юре кажется, если бы тот так сказал, он бы признался в ту же минуту. Совсем не задумываясь, на пролом, в лоб, как в каких-то глупых мемах или фанфиках, от чего бы у обоих в голове была долгая, мучительная загрузка и неловкие переспрашивания через минуту. Это был бы самый отстойный способ, но настолько простой, что хочется посмеяться. Может, он был бы и не настолько плохим, как ему кажется. Даже жаль, что у них не так. Он не может смотреть на чужое грустное лицо, он хочет встать и уйти куда-нибудь, чтобы переварить собственные мысли переживания. Но когда встает, чувствует, как мягко чужая рука обхватывает его предплечье, останавливая и заставляя удивленно замереть, посмотрев на Витю. — Не уходи. — Кусая губы, с явным волнением в голосе говорит тот, а после, поспешно убирая собственную руку, произносит тише, — Пожалуйста. Ему приходится укусить себя за собственную щеку, чтобы не придать своему лицу еще более удивленный вид. Как он мог не догадаться, что Вите тоже ужасно внутри, чтобы смочь справиться со всеми переживаниями в одиночку. «Какой же он глупый,» — только это и крутится в мыслях. Юра все еще пораженно стоит и смотрит на Витю, не найдя слов, когда тот, еще больше волнуясь, добавляет: — Не оставляй меня сейчас одного, я тебя прошу. — Слишком надломленным голосом говорит он, от чего Юра лишь хмурит брови, борясь с противоречивыми чувствами. Если он сейчас останется с ним здесь, то это может неизвестно к чему привести. Но и оставить Витю в настолько разбитом состоянии он не может. Ему совесть все мозги проест, если он сейчас уйдет. Сжав руки в кулаки, заставляет сесть себя обратно на место и расслабить лицо, хотя понимает, что даже чуть напряженный изгиб бровей выдает его с головой. Смотрит на Витю, что в слишком хорошо знакомом жесте сжимает большим и указательным пальцем переносицу, массируя, но на самом деле, Юра знает, что тот просто подбирает слова. Странная привычка, если знать, что Витя никогда не носил очки. — Черт, мне так стыдно, ты рассказал только что такую важную для себя вещь, а в итоге успокаиваешь меня, хотя ты наверняка чувствуешь себя в разы хуже прямо сейчас. — Сильно жмурясь говорит тот, явно не желая смотреть в Юрины глаза. Юра понимает это чувство стыда, от которого закладывает уши, и кажется, что если посмотреть прямо в лицо без бегающего взгляда, то заробеешь на месте и не сможешь ничего выдавить из своей головы, ни одной мысли, которые набатом кричат одна за одной. Понимает, что говорить даже о простых эмоциях вслух слишком выматывает, может показаться, что вот-вот голос совсем пропадет, из-за этого и ты, в попытке это пересилить, делаешь что угодно, лишь бы сохранить способность хотя бы говорить. Дать услышать свои чувства, потому что это безумно важно. Но ему, Юре, так грустно не увидеть именно сейчас чужих глаз, как будто тянут по нитке все чувства, заставляя все больше ощущать горечь и опустошенность. Самая отвратительная смесь чувств на памяти Юры. — Извини, пожалуйста, я так виноват перед тобой. — Витя тяжело выдыхает прямо перед собой, Юра чувствует холодный поток воздуха на своей коже и поджимает губы, ведь все еще видит перед собой закрытые глаза. — Все хорошо, это нормально — хотеть поддержки после подобных новостей. — Пытается сказать это как можно более успокаивающей интонацией, но из-за севшего голоса выходит слишком искусственно. Впрочем, так и есть. Может, ему бы стоило показать, насколько эта тема Юру действительно сильно волнует. Но он боится дать волю эмоциям, которые так привлекательно и соблазнительно скребут своими ноготками затылок и плечи, покрывая все тело мурашками и все сильнее подталкивая к краю, куда он и так все ближе подходит. Если расслабиться хоть на мгновение, то все покатится в лучшем случае просто в яму, откуда им двоим надо будет выбраться. Он не хочет, правда, не хочет все это усложнять еще больше, чем уже есть, если вообще можно все еще сильнее усложнить. Юра хочет верить, что еще больше уже некуда. — Тебе она сейчас нужнее. Он борется с желанием сильно сжать старшего в своих объятиях, стараясь поддержать хотя бы так, ведь на слова его не хватит. — Но ведь тебе она тоже очень нужна… — Каждое слово заставляет делать еще один шаг. Шаг, что неизбежно ведет их ближе к обрыву. Юре хочется смеяться от этих слов — они слишком сильно режут уши своей правдой — но не может. Не когда Витя, наконец, смотрит таким взглядом в упор. Слишком по-детски открытым, честным и искренне сопереживающим. Юра не может никуда сбежать от этих глаз, и потому продолжает жадно смотреть в ответ. А в голове лишь громкие крики, истошные просьбы остановиться. Им нужна передышка. Перерыв, перекур, банальный красный свет светофора. Юра может множество слов подобрать, но это ничуть не останавливает. Он пытается закрыть глаза, попробовать упокоиться, но все равно оказывается все ближе к своей ловушке. По другую сторону слышит мягкий лепет вперемешку с заискивающим шепотом, который так и манит отдаться порыву. Юра слишком устал. Он должен это прекратить, отвернуться, встать или просто уйти. Что угодно, лишь бы остановиться, он чувствует себя словно перед прыжком, и ему срочно надо затормозить. Он просто не успеет, не успеет подготовиться и собраться. Это может сломать. Слишком просто и он слишком уверен в этом, чтобы сомневаться. Научен опытом, что нельзя делать то, в чем не уверен, это все равно будет провально. — Да, нужна… — Мягко выдыхает и поддается вперед, губами прямиком к чужим. Это точка невозврата. Он уже ничего не может сделать, просто летит, даже не смотря на точку приземления, ведь просто ее не видит. Он катится туда, даже не зная, где самое дно, тянет туда их обоих. Знает, что от этого обоим переломает кости, но уже не успевает остановиться. Он слишком устал ждать. Робко двигает губами, дожидаясь реакции. Секунда. Он не хочет видеть чужую реакцию и просто закрывает глаза. Две. Не хочет чувствовать холодок по коже, когда Витя хоть на сантиметр отстранится. Три. Не хочет видеть обиду, презрение и осуждение на дне васильковых глаз. Четыре. Он не сможет вынести холод в его голосе. Пять. Это было фатальной ошибкой. Он сам все только что испортил, поддавшись соблазну так глупо и самонадеянно. Тот большой шаг, который они сделали за последних несколько недель, тот огромный шаг, который он положил сегодня, только что он похоронил. Выкинул весь прогресс, словно ненужный хлам, уйдя в настолько далекую точку, в который они еще не были. На самое дно. Одним простым движением. Одним порывом. Вина запоздало орет во весь голос: «Надо было подумать об этом неприятном последствии чуть раньше!» Хотя сейчас это кажется настолько малозначительным, что почти плевать. Было слишком тешно надеяться на ответ. Слишком поверил в себя или в момент — это уже так не важно. Уже собравшись отстраняться, почувствовал, как Витя наклонил голову, прижимаясь своими губами, мягко двигая, обхватывая. Юра от этого оторопело выдыхает, согревая кожу дыханием и, сам того не замечая, задушено стонет прямо в поцелуй. Он скучал по ласке, скучал по теплу, что топит все тревоги. Но здесь совсем не о том. Этот поцелуй с примесью боли, грусти, переживаний и тоски. Тоски, что слишком громко трепещет в сердце, но даже она все сильнее и сильнее вскруживает голову, пытаясь заставить отбросить все страхи. Он хочет захлебнуться всеми чувствами в этом моменте, словно соленой водой, добровольно идя ко дну, лишь бы на нем остаться как можно дольше. Он устал сражаться сам с собой, с цветами в груди, что совсем не дают спокойно жить. Устал сдерживать все в себе. Он сорвался с цепи, на которую сам себя посадил много лет назад. Разрешил позволить себе запретное. Он нагло и очень низко пользуется своим положением, пользуется чужой болью. Но разве ему не больнее? Разве он не заслужил этого за последние четыре года, когда сам себе запрещал давать ложные надежды, хотя все так же продолжал в них верить? Разве не заслужил за последние два года, когда каждый день выплевывал сначала кровь, а после и вовсе цветы из легких? В ответ на стон получает горячие, настолько, что, кажется, вот-вот обожгут кожу ладони на своих щеках. Сердце в груди бешено бьется, и Юра надеется, что этого не слышно, ведь сам он отчетливо чувствует каждый стук. Уже увереннее обхватывает чужую нижнюю губу своими, мягко прикусывая зубами, и с огромным удовольствием путает свои пальцы в чужих длинных шелковых волосах. Он знает, что потянул их на самое дно. Знает, что после этого что-то изменится. Но пока он может лишь наслаждаться сладостью момента, притягивая ближе к себе и прижимаясь всем телом. Не хочет отвлекаться от этих губ ни на мгновение. Проведя кончиком языка по чужой губе, будто бы спрашивая разрешения, Юра не без удовольствия проталкивает его глубже в рот, когда тот шире распахнулся. Витя кончиками пальцев касается чувствительного места за ушком Юры, отчего тому хочется сильнее подставить всю голову под эту ласку, и он не может сдержать короткого стона, в ответ на который чувствует, как губы растягиваются в улыбку прямо во время поцелуя. И от этого ему слишком хорошо. Слишком легко от мысли, что он не один в этом очаровательном, ядовитом, кипящем котле. Они сами туда друг друга загнали и теперь по-глупому пытаются залатать раны, которые оба оставили. Ищут помощи друг в друге, хотя сами и есть причины ее боли. Ведет языком по кромке зубов, толкаясь глубже и переплетаясь в медленном танце с чужим. Притягивает за волосы к себе, чувствуя мягкие поглаживания на своей щеке и по линии челюсти, и без зазрения совести тает, полностью отдавая себя в этом поцелуе. Это безумие, они словно летят по кроличьей норе, прямиком в страну чудес. Он отчаянно надеется, что именно это она и будет, хотя прекрасно понимает, что единственное, куда они падают — это в яму недопониманий, ошибок и ссор. Но сейчас этот дурман закрывает все здравомыслие, не давая тому докричаться. Юра лишь плотнее вжимается в чужую грудную клетку, лишь на секунду разрывая поцелуй с громким чмоком. Лишь на мгновение распахивает глаза, глубоко дыша через рот и жадно впитывая всю ту манящую растрепанность волос, красноту, что идет пятнами по коже, блеск чужих губ от слюны, между которых сейчас проходится язык, слизывая, и взгляд. Взгляд, который точно по-пьяному блестит от происходящего между них безумия. Юра уверен, у него сейчас точно такой же. Витя сейчас слишком красивый, слишком соблазнительный, чтобы остановиться, Юра не может сопротивляться этому. Поддается вперед, жадно впиваясь в губы, сразу встречая чужой язык. С нажимом ведет по шее короткими ноготками, царапая кожу, заставляя по телу пробежать мурашки. Прикусывает чужую губу, за что получает возмущенный стон и взбрык, который Юра предотвращает, ласково лизнув нижнюю губу и чередой коротких поцелуев. Сейчас нельзя медлить: если он уже наколол дров, то не хочет ограничивать себя в удовольствии, которое словно насыщает кровь кислородом. Поздно тормозить, а он и не хочет. Мечтает лишь отдаться и перекрыть этим моментом все болезненные года одиночества, которые разъедали душу. Забыть время, в которое пожирал сам себя своими чувствами. Стереть из памяти чувство забытости, которое съедало его изнутри, ничего после себя не оставляя. Перекрыть все это плотным, словно слой краски, незабываемым моментом, когда хочется кричать в голос от наслаждения. Его ведет, когда Витя, спускаясь ближе к шее, оставляет множество поцелуев по коже. За ухом, по линии челюсти. Он хрипло, тихо стонет, ведь просто не может сдержать эти звуки в своей глотке. Укус в адамово яблоко заставляет вскрикнуть, больно сжав кулаки в чужих волосах и сильно вздрогнуть в чужих руках, которые перетягивают к себе на колени, и услышать довольный хмык куда-то в шею после очередного укуса. Юра не сомневается, что уже к вечеру вся его шея будет пестрить синяками разной степени насыщенности, но он и не смеет останавливать, потому что это слишком приятно. Слишком долгожданно. Эти пятна будут еще несколько дней напоминать ему о произошедшем, сводить с ума. Но это будет позже, сейчас это похоже лишь на слишком сладкую пытку, которую он тем не менее слишком долго ждал. Возможно, сегодня он получил тот подарок, о котором мечтал уже четыре года, и от этой мысли кружится голова. Нетерпеливо ведет руками по чужой спине, сжимая в пальцах ткань футболки, безбожно сминая ее в своих руках. В голове совсем пусто, его ведет от этих горячих, сухих рук на его боках и талии, что поглаживают большими пальцами его ребра сквозь плотную вязку свитера. Он откидывает голову, открывая большее пространство шеи для чужих губ. Он должен слышать в голове отрезвляющие, громкие крики разума и совести, но чувствует лишь как плывет по волнам наслаждения, полностью отдаваясь моменту и совсем теряя контроль. Он устал все держать под контролем, каждый свой шаг и слово. Сейчас он подвластен лишь моменту, порыву чувств, и не собирается это никак менять. Он хочет глупо улыбаться, чувствуя поцелуи, что дарит Витя его плечам, оттягивая ворот свитера. Хрипло стонать с улыбкой на губах, не чувствуя вины и осуждения. Нетерпеливо дергает край чужой футболки, вынуждая Витю оторваться от его шеи, и быстро снимает ее с тела, кидая куда-то в сторону кухни. Кончиками пальцев проходит по чужому стройному торсу, слыша шумный вдох и отчего-то ощущая слишком сильный восторг. Вновь врывается с поцелуем в чужой рот, будто бы безумно успел соскучиться по ним, игриво оттягивая чужую нижнюю губу, за что не без собственной радости получает грубое сжатие его талии, от которого наверняка останутся пятна на коже. Ему так легко, будто бы он успел хорошо захмелеть, хотя не выпил и капли. Мягкие касания слишком контрастируют с множеством укусов в губы, которые он упорно продолжает называть поцелуями. Этот диссонанс кружит и дурманит голову, все сильнее укачивая и расслабляя его разум. Это то, чего он так давно хотел. Сейчас все равно на тяжесть в груди от цветов и саднящую боль в горле. На это совсем нет времени отвлекаться. Каждая секунда на счету, и он не хочет их тратить на подобные глупости. Сейчас, прямо в это мгновение все это кажется таким неважным и расплывчатым, будто из другой жизни. Единственное, что он хочет и может — чувствовать жар другого тела и безумное наслаждение. Жадно трогает руками тело, изучая каждый сантиметр кожи. Он много, очень много раз видел его торс, но никогда так близко. Сейчас это имеет совсем другое значение. Когда, оторвавшись от губ, он быстро покрывает чужие плечи и ключицы короткими поцелуями, с упоением трогая предплечья, ощущает под кожей напряженные мышцы и выпирающие вены. Подняв на Витю свои глаза, впитывая все эмоции на чужом лице, чувствует, как на лице расцветает довольная улыбка. Губы, алые, и сильно распухшие от поцелуев-укусов распахнуты, ведь Витя громко дышит через рот, отчего грудная клетка сильно вздымается. Яркий румянец даже на кончиках ушей, а по виску скатывается капля пота. А взгляд давным-давно поплыл, и зрачки слишком сильно расширены, что лишь подчеркивает голубая радужка. Слишком разгоряченно и взволнованно тот выглядит. Юра может лишь сказать, что это тот Витя, которого он хотел бы видеть как можно чаще. Юра хочет сказать так много слов. Так много словно кружится на кончике языка, когда он видит такого Витю перед собой, но заставляет себя молчать. Любое слово разрушит здесь и без того недолгое мгновение. Прикусывает собственный язык, лишь бы сдержаться, лишь бы снова не оплошать. Сейчас можно лишь стонать, разогревая еще больше их нетерпение. Даже дуновение ветра разрушит этот момент, как карточный домик, разбросает все карты по полу, после чего все с трудом придется искать по углам. Толкает в плечи, роняя того на диван, получая за это удушливый вздох, от которого Юра лишь слишком довольно ухмыляется. И, не без удовольствия, ощущает руки на собственных бедрах, от чего еще пару раз проезжает по чужому паху, удобнее устраиваясь, отчетливо ощущая чужое возбуждение. Именно это он бы и сказал, если бы его спросили, что он делает. Но сейчас он наклоняется к чужому лицу, быстро чмокнув, скорее даже клюнув прямо в губы, а следом кусает тонкую кожу над ключицей, отставляя очередной след. Не только же ему ходить похожим на леопарда. Он хочет делать это каждый день. Игриво кусаться в поцелуях и слышать шумные выдохи. Видеть пьяный от его действий взгляд и распухшие, хуже некуда, губы. Он наслаждается этим как в последний раз. Хотя это действительно так. Их первый и последний раз. За который ему будет безумно обидно и стыдно. Но осознание придет немногим позже. Он не хочет думать об этом сейчас. Не когда чувствует, как чужие руки забираются под его свитер, обжигая кожу своей теплотой. Не когда льнет от этого движения ближе к чужому торсу, как маленький котенок, и несдержанно стонет и извивается. Не когда практически прикасается своим носом к Витиному, изнемогая от желания мило потереться кончиком, но заставляет себя приподняться. Он хочет простой близости, смешных и понятных только им шуток и мягкой, нежной ласки. Он точно стал слишком жадным, ведь ему уже не хватает того, что у него уже есть. Он и так сейчас делает то, что никогда бы не сделал, не поддавшись моменту. В носу неприятно свербит, но он быстро забывает об этом, выгибаясь от дразнящего поглаживания между лопаток и поцелуя прямо в яремную ямку. Он и сам не замечает, когда с него начали стягивать свитер, но сам из него выныривает, и сразу ощущает холод воздуха и контрастные ему руки, что слишком хорошо согревают кожу, мгновенно ставшую гусиной. Его свитер небрежно брошен в неизвестном направлении, но на это так все равно сейчас, когда он под собственными руками чувствует крепкие мышцы пресса, и тяжеленные выдохи сверху. Он должен стесняться своих шрамов и голубых цветков, что просвечивают через кожу, несмотря на то, что они уже в этом разобрались, но это те пятна, которые будут безбожно уродовать его тело до самого конца. Но этого стеснения совсем нет, он не хочет тратить драгоценные минуты на стеснение, которое ничего не даст. В горле першит, заставляя громко проглотить слюну, на что Витя под ним тихо хмыкает с расслабленной улыбкой на лице, вплетая пальцы в его волосы, тянет на себя, полностью повалив на свое тело, и глубоко целует. Полностью распластавшись на Вите, он едва ли не урчит от приятного массирования кожи головы. Но когда Юра неожиданно оказывается снизу, он в отместку шлепает рукой по чужой ягодице, за что получает стон нескрытого удивления, но тем не менее с явным удовольствием. Тянется наверх к чужому лицу за поцелуем, который был всего секунду назад разорван, но ему кажется, что целую вечность назад. И получает лишь множество поцелуев куда угодно, но не в губы. На щеках, на лбу и даже в кончик носа, отчего по крови течет безмерная благодарность, умиление, и та самая долго трепавшая его душу влюбленность. Та самая, от которой тянет живот, и порхают бабочки. Та, по которой он так сильно скучал. Не от той, когда першит горло, а дышать становиться чуть сложнее. Прямо как сейчас. Юра, наконец-то получил долгожданный поцелуй и руками повел по чужой спине, чувствуя как перекатываются мышцы и выпирающие лопатки, чуть царапая. Закидывает бедро, оплетая талию, когда ощущает слишком ласковое, от которого все внутри дрожит, касание к ребрам, которые сплошь покрыты шрамами. Эта нежность сводит его с ума, заставляя хотеть большего. Бережность, с которой касаются к каждому уродливому шраму, заставляет забиться его сердце еще больше. Хотя кажется, куда еще больше. Мягкими прикосновениями будто бы пытается забрать всю боль, и от этого глаза действительно влажнеют. Тут все пропитано надеждой и тоской. Надеждой в лучшее, что они оба справятся. И тоской от произошедшего, того, что изменить никак не получится. Как бы не хотелось, можно лишь поменять будущее своими решениями. И если бы он мог решить оставить этот момент таким, или не делать того поцелуя, Юра бы ничего не менял. Оставил бы в точности так, как здесь сейчас происходит. С теплотой, с настоящей близостью, искренней отдачей, даже если между ними все еще сочится тоска. Уверено переплетаясь языками, все так же тая от комфорта, Юра все сильнее ощущает комок, который слишком знакомо не дает вдохнуть. Пробует проглотить воздух, но от этого лишь давится, и быстро отталкивает Витю от своего лица, прикрывая рот, когда тот опускается на Юрины бедра от удивления, давая достаточно места, чтобы хотя бы попытаться нормально дышать. Юра давится кашлем, который разрывает его легкие, и, пытаясь встать из-под Вити, валится на пол, но резво поднимается и бежит в туалет. Слишком привычно падает на холодный кафель прямо перед унитазом, пытаясь все выкашлять. В глазах слезы, и Юра уверен, что это не от удушливого приступа, а от боли, что рвет все в груди напрочь. Он совсем не понимает, как работает эта чертова болезнь. Даже сейчас она все испортила, не дав получить даже чертовой примитивной разрядки. Это единственное, чего он хотел, или на что надеялся, но и тут он все испортил. Он всегда все портит, хочет того или нет. Громко кашляет, и у него появляется ощущение, что он сейчас просто выплюнет свои легкие прямо в унитаз. Слишком больно, он уже не может различить физическую боль от той, что в голове и внутри. От той, из-за который он сейчас рыдает в надрыв, совсем не стесняясь. Он заслужил хотя бы так выплеснуть свои эмоции по поводу всей несправедливости этого момента. Он хотел один единственный раз пустить все на самотек, просто расслабиться и поддаться. Поддаться своим желаниям. Он должен быть благодарен и этому, но все равно скулит и вновь задыхается от рыданий. Он безумно расстроен, внутри чувства разрываются, заставляя голову болезненно загудеть. Он сейчас слишком явно чувствует вину за все. За то, что поддался, за то, что воспользовался чужим состоянием, и за то, что не смог даже довести дело до конца. Ему страшно представлять, в каких чувствах сейчас находится Витя. У Юры в груди четкое ощущение, что он им воспользовался. Заставил его это делать, когда тот был совсем не в адекватном состоянии. Вылил гору информации на голову, а потом подтолкнул к тому, чего точно не должно было случиться. Наверное, Юра даже в какой-то мере рад, что все закончилось именно там. Даже если сейчас по его щекам текут слезы, а в глазах плывет. Он отчетливо слышит сзади себя шаги и чувствует, как его волосы собирают от лица, чтобы те не запачкались. Совсем как пару месяцев назад. От этой мысли слезы по его лицу катятся еще быстрее. Ханахаки многим кажется чем-то не серьезным, даже если увидеть эти цветы собственными глазами. Заболеть от влюбленности звучит как полный бред, пока ты сам не сталкиваешься с правдой лицом к лицу. Ему самому казалось это ужасно изощрённой шуткой, когда он впервые про нее узнал. Но, к сожалению, не из глупых сказок и легенд, а в кабинете врача. Из глотки наконец-то понемногу вылетают цветы, и он просовывает себе пальцы в рот, стараясь ускорить унизительный для себя процесс. Закрывает глаза, потому что ему уже давно противно смотреть на окровавленные лепестки, от них только живот стягивается в тугой узел. Голова кружится, но не дарит того, когда-то в подростковом возрасте обещанного удовольствия. Собачий кайф, игры в постели с удушением — то, от чего его будет тошнить всю оставшуюся жизнь. Он никогда не сможет получить от этого никакого удовольствия, ведь единственное, с чем у него это ассоциируется — с болью. Чувствует нежные поглаживания по голой спине, отчего сразу бегут мурашки. От этого ничуть не легче и не спокойнее. Чувствует лишь совесть, что слишком громко гудит в голове. Проталкивает пальцы в рот, давит на корень языка — ему наконец-то удается протолкнуть хоть немного кислорода в легкие, но потом кашель раздирает ещё сильнее. Вкус крови бьет по рецепторам так же, как и некоторая хорошо знакомая сладость цветов. Юра ненавидит смесь этих запахов и вкусов. Не хотел бы ее никогда узнать и вновь почувствовать. Хотя в другой ситуации он бы его никогда и не узнал. Ему стыдно. Стыдно сидеть в настолько униженном и беспомощном состоянии перед Витей. Унизительно давать увидеть, как слезы текут по его лицу, и как он пытается отхаркнуть цветы, чтобы просто глотнуть воздуха. Они должны были во всем этом разобраться во время разговора, но сейчас ему от этого ничуть не проще. Стыдно за то, что заставил чувствовать себя уязвленным. Слезы все так же блестят в глазах, и он знает, что ему надо успокоиться, чтобы стало легче хотя бы физически, ведь от каждого всхлипа в груди острая боль. Он пытается, правда пытается, но выходит это не слишком хорошо. Виски и затылок болезненно пульсируют, когда ему все-таки удается выплюнуть все цветки и глубоко задышать. Опирается локтями прямо в сидушку и прячет лицо в ладонях, пытаясь успокоиться. Он уже не плачет, но плечи по прежнему высокого подскакивают во время сиплых всхлипов, отчего в груди болезненно режет, прямо как в горле. Он не хочет вставать и видеть Витю, который точно сейчас разбит от всех переживаний и чувств. Чувствует, как его спину перестают поглаживать, что волосы никто не держит, и от этого ему становится лишь тоскливей. Слышит некоторое копошение за спиной, как включился кран, а он опять сдерживает себя от того, чтобы расплакаться. Ему так стыдно за это, но пытается сдержаться из последних сил. Он устал. После этого безумного подъема, падение на дно, как обычно, чувствуется гораздо больнее. Гораздо сложнее заставить просто зашевелиться и отстать наконец-то от многострадального унитаза, облокачиваться на который кажется сейчас слишком удобно, чтобы сделать это. Во рту слюна, в которой слишком ярко чувствуется кровь. Быстро сплевывает ее в остальное кровавое месиво и крупно вздрагивает, когда чувствует, что его тянут куда-то назад. Вцепляется пальцами в сидушку унитаза и слышит тихое шиканье на его действия. — Ш-ш-ш… Расслабься, здесь только я. — Ласково, будто успокаивая ребенка, говорит Витя, облокачивая на свою грудь. А Юра дергает плечом, когда ощущает прямой контакт кожа к коже, но вынуждает себя расслабиться, хоть и выходит не совсем хорошо. — Ты сейчас напряжен, прямо как перепуганный котенок. — Почему меня все сравнивают с котами? — Недовольно спрашивает он, но едва ли это действительно его интересует. Он не может расслабиться, когда именно эти руки трогают его тело, когда пару минут назад заставляли стонать и извиваться. Ему кажется, и еще чуть-чуть его будет трусить от переизбытка эмоций. Слишком много, его нервная система не может это спокойно вынести. — Если я тебя начну сравнивать с агрессивной дворнягой, ты меня точно покусаешь. — Шутливо говорит Витя, поворачивает чужое лицо за подбородок и мокрым краешком полотенца вытирает. А Юре совсем не смешно. Для него это слишком. Прямо сейчас он может этого не выдержать. Сжимает кулаки, чтобы снова не сорваться. Это последнее, что он хочет сделать, но почему-то тело предательски трепещет от этой мысли. — Сам ты сутулый кобель. — Сузив глаза, говорит Юра, но не дергается, потому что сердце предательски быстро бьется. Ему точно пора к врачу. —И это ты мне сейчас говоришь? — Возмущенно вздернув брови, спрашивает он, явно намекая на недавно произошедшее. Юра быстро стушевался, потупив глаза в пол. Юра не может понять, как он может так спокойно об этом говорить, потому что единственное, что ему хочется — это побыть одному. Им двоим надо побыть поодиночке и все обдумать. Они могут сделать ту ошибку, от которой потом будет отмыться слишком сложно, а может даже невозможно. Он правда ожидал, что Витя просто уйдет, пока он будет скрюченным сидеть перед унитазом, но в очередной раз ошибся. Чертовски хочется почистить зубы от этого вкуса. Осторожно встаёт, потому что голова все ещё сильно болит и, не обращая никакого внимания, вставая напротив раковины, тщательно чистит зубы. Он не понимает — вдруг для Вити нормально заниматься сексом со своими друзьями. Он явно не может так спокойно реагировать на произошедшее, даже если он сам это начал. В какой-то мере он даже хотел, чтобы его оттолкнули. Возможно, было бы проще находиться на расстоянии друг от друга, чтобы вновь не наступить на те же грабли. Откуда ему знать, что Витя думает по этому поводу. У него чешется язык спросить, но это точно сейчас будет лишним. Просто неуместным. Чистка зубов лишь предлог, чтобы помолчать. Наверное, они оба это понимают. Но сейчас это совсем не трогает, от этой мысли ему ни тепло, ни холодно. Юра переступил черту, которую точно не стоило. Все стало гораздо сложнее. И он не может предположить, куда их этот поворот приведет, ему, если честно, и не хочется. Хочется вновь почувствовать чужие теплые руки. Мягкие губы и умопомрачительные поцелуи. Встряхивает головой. Это точно не то, о чем он должен задумываться. Этого делать нельзя. Замечает чужой внимательный взгляд в отражении зеркала и поскорее заканчивает, сплевывая мятную пену в раковину. Быстро прополоскав рот, выходит из ванной, спеша в свою комнату. Сегодня воскресенье, везде выходной. Дел совсем нет, а единственное место, которое всегда для него открыто и скучает по Юре — это каток. Быстро накидывает на тело худи и хватает свою спортивную сумку. Ему срочно нужно уйти. Они оба молодые, могут на адреналине закончить начатое, и это явно не пойдет никому на пользу. И он просто решает сбежать, даже если на несколько часов. Даже если сейчас воскресное утро, и никакому нормальному человеку не придет в голову идти куда-то, да пораньше. Ему это слишком нужно, поэтому, когда Витя спрашивает, куда он идет, Юра лишь коротко отвечает, что на каток, а после быстро натягивает невысохшие, полностью промокшие ботинки на ноги, пальто на тело, обматывается длинным полосатым шарфом и хлопает дверью за своей спиной, уходя.