***
Часами ранее
— Итак… — Экриздис плавно обернулся, собрав мешающие пряди волос за спиной, и сделал несколько шагов, — как погляжу, моя свобода действий всё ещё ограничена и не в моих силах обойти непреложный обет. «Твоё бездействие меня огорчает, смертный. Я даровала тебе слуг. Мало ли тебе Абисина, Фасхвата и Марикена?» — Госпожа, вы, похоже, не совсем понимаете, — аккуратно начал он, остановившись, — как работает магический договор. Я связан обетом и не могу отдавать приказы, что нарушат данную мной клятву. Смею вас заверить, Волдеморт превосходно знал, что делает, — процедил он, тут же расслабившись в попытке скрыть злобу. — Иначе зачем мне продолжать истлевать здесь столько времени? Этот дьявол многое ему сулил, но не сдержал своё слово, вместе с тем одурачив, ибо тайна бессмертия бесполезна для любого, кроме него самого. Он обещал празднество для восполнения магии, и Экриздис смог изничтожать колдунов без каких-либо ограничений, кроме тех, что они и без того были измотанными и обедневшими не столько физически, сколь магически. Ему не осталось ничего, кроме как упиваться вкусом крови, хрустом костей, мелодией плоти, пока тюрьма не опустела… Он был в ярости и не знал, куда её направить, и направлял против его слуг, раз не мог упокоить его самого. — Я видел Волдеморта в разных обличиях. Видел человечным и юным, но совершенно точно это был он. И он отнял обещанный скот, оставив меня ни с чем… Бросил разлагаться здесь, пока я снова не обращусь кучкой пепла и костей! Я, как никто, мечтаю добраться до него, Госпожа. Считаете, будь у меня возможность действовать, стал бы я так медлить? С толикой театральности склонился он, побледнев от ярости, и шумно выдохнул, сжимая и разжимая кулаки. Слабый поток магии всколыхнулся внутри. Какое расточительство. Импульсивность никогда не была присущей ему чертой характера, напротив, Экриздис медлительно и методично плёл паутину, в которую попадали глупцы, забредшие так далеко от материка. Он всегда властвовал над своими эмоциями, растягивая усладу от игрищ с маглами и последующее послевкусие пыток, как они это называли. Ему не приходилось спорить, ведь его поиски всегда нуждались в субъектах. Тем не менее обстоятельства заставили пересмотреть собственное положение. Азкабан опустел уже с неделю как, но процесс распада не замедлился, что лишь обостряло его злость: точно желторотый юнец, он дал себя провести, и мог уповать только на оцепенение, которому подвергся, когда ожил спустя века. Уготованная ему участь раскрылась, как только Волдеморт получил нужное, и рано или поздно собственное тело опять превратилось бы в останки и пыль, а душа — в тень, которая никогда не найдёт покоя. Волдеморт проклял его и имел наглость соврать ему в лицо. «Тщеславие и кровожадность, — монотонно пробормотала она. — Мудрость твоя не в счёт, ибо жажда крови и знаний не позволила заметить обман, а жажда жизни ослепила», — прошелестела она, огибая Экриздиса по кругу. Он исподлобья смотрел на вытянутую тень, схожую с тремя дементорами и в то же время полностью отличную. «Мнишь, наверное, что смерть наивна и глупа? Лорд Волдемо-о-орт, да, — с какой-то диковинной интонацией протянула та — смесь стона и шёпота. — Смертный мудрец, исследовавший слуг моих, исследовавший завесу меж тенью и светом, ведаешь ли ты, что есть баланс сущего?» Экриздис нервно вздрогнул под пристальным вниманием горящих пустотой глаз. Её облик был столь же прекрасен, сколь ужасающ, и, хоть он терпеть не мог раболепства, никогда не склоняя голову ни перед кем в прежней жизни, но свою выгоду от сделки с самой Смертью он мог узреть с предельной ясностью. Разговор с ней нёс и надежду, и опасность. Госпожа многое забывала или же пропускала, а он неустанно разглагольствовал перед ней, исполняя роль королевского шута, чтобы развлечь, чтобы познать, чтобы не остаться одному, пока он ожидал, ожидал... ожидал непонятно чего. Не сказать, чтобы это ему нравилось, но выбора не оставалось: смерть или Смерть. И Экриздис бы с радостью упокоился, если бы завеса была для него открыта. — Не смею утверждать, что до конца ознакомлен с теорией баланса, — Экриздис понизил голос, смиренно опустив взгляд. — Но скромные постижения в этой сфере у меня имеются. «Не стоит прибедняться, — она остановилась вблизи стола, взирая на груду костей. — Ты много убивал, руководствуясь своими неукротимыми желаниями обернуть время вспять, вернуть мёртвых к жизни, стать создателем, коим тебя сделала сама природа, но сделала в иной манере. Твой разум безумен, раз на пути к знанию не видит преград; безумен, но не потерян, а твоя тяга к крови — мелодичный диссонанс для меня. И всё же ты полезен. Пировала ли я, когда очередная душа прекращала своё существование?» — её взгляд, казалось, мог прожечь в нём дыру. Экриздис невольно отступил; полы мантии мазнули по каменной кладке, поднимая вихрь из багровой пыли — подсохшей крови. «С каждой смертью, что ты подносил мне в дар, в ткани мироздания зарождались искры жизни. Но ты не ведал, что творишь: сама жизнь тебе отвратна. Ты отверг эту часть мышления, отбросил саму идею того, что своим нечестивым промыслом невольно пробуждаешь новые побеги. Лишь громил, раздирал, рубил. Ты подлинный разрушитель, и оттого мне так дорог». Ему хотелось возразить, что, разрушая, он искал того же: создавать. Однако Экриздис не рискнул этого сделать, когда Смерть дотронулась до его волос, скользнув хрупкой ладонью по плечу и отпустив прядь, а следом обошла его по кругу, заглядывая в глаза так любовно, что он затаил дыхание. Сие выражение воплотилось серой нечеловеческой гримасой грусти и отрады, склеенных вместе. «Тем не менее ты не понимаешь саму суть равновесия. А он — да. И вызывающе нарушает его, — мёрзлое дыхание обожгло щеку, а её безучастный голос задрожал, как колокол; от эха стены утробно загудели. — Он должен был быть моим уже давно, и каждый раз, — Смерть резко вильнула вбок, растворившись на мгновение, чтобы тотчас подступить с другой стороны, — сбегал от меня. Он обещал мне свою силу в обмен на жизнь и вновь… обманул. Поэтому, мудрец, считаешь ли ты, что Смерть наивна и глупа, раз была обманута?» — Я не смею так думать, — непреклонно заявил Экриздис, приметив тень отвращения на её бескровном лице. «Тогда ты не смеешь отказываться и от собственных слов. Повтори же их, мало ли Смерть запамятовала, как звучали твои пылкие речи, когда ты взывал ко мне столь отчаянно, столь яростно молил отправить тебя за завесу, что каменные стены рыдали мольбами узников, которых ты умертвил!» — едко прошептала она, отчего он на мгновение прикрыл глаза. Госпожа заставляла повторять это раз за разом. Не проходило и дня, чтобы Экриздис не смаковал на губах вкус собственного унижения — вкус слабости. Иногда казалось, что он говорит это пустоте — самому себе. И тогда она появлялась, улыбалась, касалась его... давала понять, что всё ещё слушает. Темнота в те моменты переставала быть столь тревожной, а ожидание — тяжким. Сцепив руки перед собой, Экриздис удержал на лице маску спокойствия, осознавая, кто он для неё: развлечение. — Проклинаю, — прошипел Экриздис еле слышно, а следом повысил голос, раздражённо дёрнув плечом. — Проклинаю. Трижды проклинаю того, кто именует себя Лордом Волдемортом. Не лорд, а пёс поганый. Змея, что извергает лишь пагубную ложь! Наследник Салазара Слизерина, опозоривший его благородное имя, не заслуживший наследия крови и силы, что в ней течёт. Будь проклята мать, которая выносила его во чреве своём, будь проклят отец, который посадил семя своё! Лишь смерть может оплатить его долг передо мной! Какова бы ни была цена, я готов уплатить её, — заключил он, болезненно ощущая, как внутри вновь поднимается волна ярости. Экриздис никогда не перед кем не преклонял колена, но уважал Слизерина, можно сказать, глубоко почитал и долго лелеял надежду выжечь из себя нечистоты, зарождённые магловской кровью. Потому что именно они делали его таким, таким неправильным, возможно? Маглы алкали крови, за чем он наблюдал, и что ему было противно в них и в себе самом. Разделяя, он отторгал их. Был ли он из-за их крови слабым и пустым, отчего цель всегда ускользала от него, а завеса отказывалась открывать свои тайны? Будь только у него больше времени… Раздался тихий лязгающий смех. Его мало что могло встревожить, но этот звук, схожий с обожаемой мелодией танца металла и костей, вселял в Экриздиса благоговейный ужас. «Я же дала тебе куда больше. Он украл тебя у меня. Вырвал из-за потаённой завесы, и ты ответил на его зов, — её голос стал хлёстким и шершавым, как каменные стены Азкабана. — Ты покинул меня добровольно, смертный, позарившись на дар жизни, что тебе больше не принадлежит. И всё же я смилостивилась над тобой. Отвечай, милостива ли я?» — Милостивы, Госпожа, — уверенно ответил Экриздис, ощутив прохладное касание тонких пальцев к щеке. — Там, где он меня обманул, вы даровали шанс. Я никогда не смогу отплатить вам… «Верно, — плавно качнувшись на месте, Смерть обошла его и прижалась спиной, отчего могильный холод пробрал до костей, дыхание утяжелилось, а сердцебиение замедлилось. — Я стала нетерпеливой, но всё ещё благосклонна к тебе. Умерщвлять не имею права, но забирать то, что в сущности моё — это непосредственная обязанность, на меня возложенная. Считаешь ли ты, что я несправедлива, требуя кары, как и ты? Человечна ли я — Смерть?» — её голос пронизывал лёгкие, вибрируя где-то в глубине сознания, заставляя иссохшую в венах кровь циркулировать быстрее, а сердце глухо колотиться. — Абсурд, — мягко возразил Экриздис. — Требование кары не что иное, как восстановление равновесия. «И всё же я дарую ему выбор, как и тебе. Смерть неизменно милостива к своим любимцам, — певуче протянула она, отдалившись, и он вздохнул с облегчением, размяв затёкшие плечи и шею. — А также нетерпелива и привередлива…» — Я не бездействую, — заметил Экриздис, — вам ли не знать. Тем не менее обет связывает меня по рукам и ногам. Он… несколько обременителен, но я найду способ разбить оковы клятвы. «Плата и цена, цена и плата, — мягко прошелестела она, глядя куда-то вглубь помещения. — Вы, волшебники, часто пытались нарушить баланс, и я забирала непомерную плату. Используя ненужных ему людей как оружие, ты удивил меня, но сие изумление длилось одно мгновение, ведь, используя их, ты орудовал ему же во благо, но и не во вред мне. Дары моей предшественницы — это подарок тебе. Драгоценное даяние, что я никогда не одобряла, и всё же в моей власти преподнести его другому тленному. Пусть станет это залогом успеха. Права забрать его жизнь я не имею, как и не имеешь ты, помни об этом. Может быть, я и была обманута, — Смерть вновь материализовалась перед ним, подавшись вперёд и широко раскрыв тлеющие глазницы, — но и обманут был он». Экриздис прищурился. — Позвольте узнать ваши намерения, Госпожа, поскольку Дары Смерти… «Дары моей предшественницы», — резко прервала она. Экриздис поморщился, мгновенно почуяв, как температура в комнате опустилась до нуля и лёгкие обожгло холодом. — Ведь Дары вашей предшественницы — это не всё, что мне необходимо заполучить? Вы сделали их моим избавлением, но вам от артефактов проку нет. Так… в чём ваша выгода, хотелось бы узнать? Её утробный смех забренчал колокольчиком, режущим слух и давящим на сердце. «Не доверяешь Смерти, мудрец? Что ж, твоё право. Прими же второе поднесение — знания. Первым даром владел род Поттеров, однако ныне Мантия в руках рода Уизли и глубже узреть я не способна; вторым — род Мраксов, как и сейчас. Камень до сих пор у наследника, Тома Марволо Риддла, — её голос понизился до зловещего, но и в той же степени томного шёпота. — Старшая палочка — никогда никому всецело не принадлежала. Её хранитель — Альбус Персиваль Дамблдор, но истинный владелец — иной волшебник». Развернувшись, Экриздис оттянул ворот, точно тот неожиданно превратился в удавку. Это не первые знания, подаренные ею, однако Смерть никогда не была столь удручающе точна и откровенна. Он ощущал в её словах какую-то подоплёку — нечто, что никак не мог расшифровать. Она присматривалась к нему, он же глядел в ответ. Смерть не открывала своих намерений, и ему до сих пор было неясно, в чём та нуждалась на самом деле, потворствуя его замыслам. Между философскими вопросами мироздания и праздными рассуждениями, которым она предавалась ежедневно, он не мог ухватиться за то главное — подлинную цель. А если такой возможности не возникало, то и доверия тоже. Что, нужно заметить, довольно-таки малосущественно. Кто способен довериться Смерти? Она искренняя, неотвратимая, но и такая же абстрактная, путанная в некоторых аспектах. Не союзница, а лишь дуновение ветра, что нашёптывает неопровержимые истины; не враг, но угроза, что висит над каждым с момента появления на свет. Видение в тумане. Путеводитель, что горит маяком в ночи... Рассчитаться с поганью было в приоритете, и всё же Экриздис желал забрать лишь то, что было ему обещано. Однако убийство змея стало первым запретом со стороны Госпожи. Не сказать, что это воспрещение оставило его равнодушным, и поэтому он мог исключительно досаждать, но, как та и отметила, для Волдеморта это было ребяческой забавой — ничего не значащим трюком. Пока Экриздис был заперт в этих стенах и, скорее всего, Волдеморт уверен, что жить ему осталось всего ничего, то и угроза выглядела несущественной, ведь он ни на что не был способен. И от этого хотелось разгромить собственное убежище, возведённое когда-то с такой любовью. Остров являлся его сердцем и броней. Десятки скрытых туннелей, ведущих в камеры. А когда в каждой было по маглу, и все они рыдали, заходясь в стенаниях, то Азкабан превращался в музыкальный духовой инструмент — орга́н. Их последний вздох создавал чарующую мелодию, которой он наслаждался долгими вечерами за кружкой глинтвейна вкупе с применением способностей дементоров. Когда-то это было странным, после долгих поисков — стало обыденным. Экриздис пытался облачить поцелуй в слова проклятия или же чары, что подходило больше, а маглы утоляли не только личные пристрастия, но и исследовательские. Он пытался облачить чужую душу в оболочку, пытался понять сущность самого перехода — для этого понадобилось видеть много переходов от жизни к смерти. И всё это было не просто так... У каждой принесённой им жертвы была цель. Высшая цель. Потери слепят, потери болезненно оседают внутри, меняют и извращают. Он потерял и заставил терять остальных, чтобы самому приобрести. Стал ли он мясником? Нет смысла отрицать, что он небывало обрадовался, когда осознал, что крысы из Министерства не смогли дотянуться до некоторых артефактов, хоть и расхитили существенную часть, а также не смогли выявить туннели и даже осквернить эти стены. Стать клеткой всегда было исконным назначением его обители. Теперь же прутья темницы сдерживали его самого. — Предание гласит, что, собрав все три, можно стать… Повелителем Смерти, — опасливо начал Экриздис. — В уповании избежать гнева Госпожи, должен заметить, что я всегда воспринимал сказку пустозвона Бидля как метафору, а упомянутые там Дары — подделками для потехи публики. Он пытался доказать мне истинность существования артефактов, однако, вопреки нашему естеству, я всегда был скептиком, — Экриздис вздохнул, пытаясь понять, стоит ли упоминать о собственных опасениях или нет. — Вы умалчиваете об этом, но меня не может не волновать то, что, собрав все три Дара вместе, я превращусь в угрозу для вас, пусть и сильно сомневаюсь в верной трактовке небылиц Барда. Вне их аллегорического смысла, естественно. «Твой страх мне понятен, мудрец. — Смерть на мгновение умолкла, а затем протянула ладонь и раздражённо отмахнулась. — Вблизи конца даже Смерть может поддаться слабостям своего рассудка. Моя предшественница всегда отличалась весьма эксцентричным характером и вспыльчивым нравом, — Смерть задумчиво наклонила голову, колыхаясь на месте. — Она желала продемонстрировать братьям Певереллам, что конец неизбежен; однако лишь окунула их в алчность бурных желаний. Понял ли Антиох, что смерть неизбежна, когда его убили из-за собственной мечты владеть непобедимой палочкой?» Экриздис покачал головой, Смерть же кивнула, удовлетворённо продолжив: «Что за урок получил Кадм? Что смерть необратима, а не неотвратима. Освещать деяния младшего, Игнотуса, и смысла не имеет. Ни один из них не обладал тремя Дарами одновременно — ни один из них не внял словам Смерти — вот что осознала моя предшественница, — она мягко развела руками, будто в танце и в ту же секунду оказалась у него за спиной, а могильное дыхание коснулось уха: — Хочешь поведаю историю, смертный? — невинно спросила она, скользя ладонью по спине, отчего вдоль позвоночника пробежали мурашки. — Жили-были трое братьев, и вот однажды отправились они путешествовать. Шли они в сумерках дальней дорогой и пришли к реке. Была она глубокая — вброд не перейти, и такая быстрая, что вплавь не перебраться. Но братья были сведущи в магических искусствах, — она сменяла интонации в голосе с поразительной скоростью, а Экриздис застыл как вкопанный, зачарованный этим потусторонним шёпотом. — Взмахнули они волшебными палочками — и вырос над рекою мост. Братья были уже на середине моста, как вдруг смотрят — стоит у них на пути кто-то, закутанный в плащ. И Смерть заговорила с ними. Она очень рассердилась, что три жертвы ускользнули от неё, ведь обычно путники тонули в реке. Но Смерть была хитра. Она притворилась, будто восхищена мастерством троих братьев, и предложила каждому выбрать себе награду за то, что они её перехитрили… Всё это моя предшественница нашёптывала смертному, а писатель даровал её словам искру жизни, и пламя разгорелось. Оно горит до сих пор», — заключила Госпожа. Экриздис удивлённо обернулся, но за плечом уже никого не оказалось. «Неслыханная глупость, не правда ли? — голос Смерти раздался чуть поодаль. — Несмотря на оглашение великой истины, алчность и властолюбие стали главными движителями в поиске артефактов. А урок Смерти оказался никому не нужен… Ответила ли я на твой вопрос?» — Ответили, Госпожа, — слегка склонил он голову в уважительном жесте, силясь принять то, что выдумки Бидля всё-таки оказались правдой, навеянной обделённой вниманием Смертью. — Вы… собираетесь уничтожить Дары? «Баланс, — распространилось по комнате тихое шелестение её голоса, несколько задумчивое, будто она сама себя спрашивала, что такое баланс. Затем вопрос превратился в предупреждение: — Не пытайся обмануть меня, смертный». — Даже не мыслил об этом, — прохрипел Экриздис, изгоняя из головы все мысли о Дарах. «Ты должен собрать их сам или заставить собрать их в одном месте — там, где протекает река жизни и смерти, чёрными водами омывая всё». Эксриздис рассеяно кивнул, решив не уточнять пока. Возможно, он и питал слабость к разному типу тёмных вещиц, раритетных артефактов, но пытаться обмануть Смерть — проигрышный вариант. Хорошо, что он не настолько спесив, как наследник Слизерина. — Как только я выберусь отсюда, Волдеморт захочет перепрятать Камень или же и вовсе извлечёт его из хранилища, дабы держать при себе, — задумчиво изрёк он, подняв взгляд на практически невидимую на фоне тёмных стен фигуру Смерти. — Ум не спасёт змея от погрешности: всё продумать невозможно, а твёрдая уверенность в нерушимости обета может обернуться против него же самого, — добавил он, — как и ваше неоценимое содействие, Госпожа — я соберу их, как вы и просите. «Раз ты чествуешь мою помощь, мудрец, то позволь презентовать третий Дар». Не успел Экриздис и слова благодарности вставить, как из полумрака вынырнул Марикен и сбросил на пол увесистую ношу. «Моя Госпожа, — его глухой голос завибрировал в голове обоих, и дементор грозно навис над тушей, что приволок с собой. — Абисин ослаб, а Фасхват сгинул… Было оказано сопротивление». «Однако же вы хорошо послужили мне. Абисин оправится, а Фасхват восполнит силы и воротится, — Смерть тревожно-медленно подошла к пленнику и склонилась над стонущем телом, резко повернув голову в его сторону, отчего её поза приобрела противоестественный вид сломанной куклы. — Свидетель клятвы, что ты принёс. Признаёшь ли ты его?» Экриздис стремительно приблизился к телу и пихнул носком ботинка, переворачивая человека на спину. Мертвенно-бледное лицо, скорченное в муках, и стеклянные глаза, сощуренные в ненависти, но столь прохладной и размытой, что стало понятно — дементоры не только потрепали его тело, но и сознание. Жаль. Первая жертва за долгую неделю ожидания и уже полуживая. — Свидетель был в маске, — едва ли качнул головой Экриздис, рассматривая того вблизи. Раздражение вновь овладело им. — Поэтому я не смел надеяться отыскать его отсюда. Помимо воли, наполненные злостью и сожалением воспоминания просочились и предстали перед внутренним взором. — Я вернул вас, но ваше тело неполноценно, Экриздис. Однако в моих силах это исправить, если вы того пожелаете. Столько веков небытия… Не вечная ли это мука для такого, как вы: безделье? — алые глаза гипнотизируют его. Экриздис смотрит на змееликого волшебника перед собой и торжествует, радуясь глотку воздуха, шелесту травы, пряному аромату смолы и дыма. Самонадеянность и глупость. — Я изучал многие из твоих трактатов и о дементорах, и о завесе, и хочу преподнести мою ничтожную благодарность волшебнику, чья гениальность не должна прозябать за чертой существования. Разве вас что-то там держит, кроме вечности за чертой? — размеренно говорит тот. «Держит!» — хотелось ему крикнуть, но Экриздис продолжает слушать, наблюдая, как Волдеморт скалится, будто пёс, унюхавший лёгкую добычу. — Мне есть что предложить величайшему и открытому ко всем знаниям, включая наитемнейшие из них, волшебнику прошлых столетий, заверяю вас. Если, естественно, вы готовы слушать. Примете ли вы мою помощь в обмен на незначительную просьбу… Дьявол во плоти, льстец, что обещал ему шанс; обещал вновь испытать тепло крови в своих жилах, новую жизнь; обещал продлить его время, и даже обет с принесёнными клятвами не вызвал никаких подозрений: Волдеморт вместе с ним принял Веритасерум в качестве залога взаимного доверия и не сказал ни капли лжи, но и ни капли истины. Лжец. Смерть была права: Экриздис позволил себя ослепить благоуханием жизни после долгих веков небытия; позволил оглушить стуком собственного сердца. Захотел поверить, что всё ещё впереди, и он добьётся цели, к которой так и не дошёл, канув на середине пути. И его надеждами сполна воспользовались. Кинув взгляд на свидетеля, Экриздис протянул руку, звякнув браслетом, и с нескрываемой усладой в голосе изрёк: — Империус! В тот же миг волшебник дрогнул, а затем скорчился. — Ни... — Отвечай мне, кто ты такой? — Н… — протянул он, хмуря лоб. Налитые кровью глаза заметались от него к стене, точно выискивая что-то. — Отвечай! — требовательно повторил Экриздис, не теряя самообладания. Он мог буквально ощущать привкус боли, что раздирала свидетеля. В затуманенных глазах сверкало обречённое понимание, что тот окончит свои дни предателем. А значит, этот человек был важен погани, что посмела его обвести вокруг пальца. Воистину превосходный подарок. «Один из многих», — прошелестела Госпожа, словно прочитав его мысли. — Я… Я... — тот задохнулся, сжав плотно губы и мотнул головой. Сильная личность, но и другого Экриздис не ожидал. — ...ничего не скажу, — рвано рыкнул пленник и устало прикрыл веки, тут же потеряв сознание. — От него толку мало, — с лёгким недовольством и с такой же лёгкой радостью проронил Экриздис, глянув на дементора. Конечно, хотелось бы иметь жертву в трезвом уме и здравой памяти, чтобы собственноручно отнять всё это, включая душу и магию. Однако Марикену его эмоции были абсолютно безразличны. «Нет ни тени сомнения, что ты изберёшь нужный подход», — донеслось совсем рядом, и Экриздис кивнул, расплываясь в плотоядном оскале. — Я благодарен вам, Госпожа. Вы даровали мне не только жизнь, но и свободу. «И никогда об этом не забывай, смертный».