Новая партия

Песочный человек, Я так одинок — У меня нет никого, кого можно назвать своим. Пожалуйста, ослепи меня волшебным лучом. Мистер Песочный человек, Подари же мне мечту. Свободный перевод SYML — Mr. Sandman

                           События того утра слиплись в комок: побег из отеля, поиск Джинни, Гермиона, ничуть не удивившаяся ему в чужом обличье. Та лишь ткнула Гарри в грудь, спросив, насколько хорошее оборотное зелье он сварил (то есть сколько его действие продлится), а затем известила о том, что Уизли, как оказалось, встречали Новый год порознь. Несмотря на то, что об этом он узнал ещё из подсмотренного-подслушанного разговора, Гарри покоробило изменение чужих привычек. Сложно было судить, была ли то удача или же, напротив, судьбоносная ошибка.       Сыграло ли разобщение тому на руку? Определённо.       Возможности и сила Экриздиса были неоспоримы, но он вряд ли бы заявился в Нору в ночь, когда там находилось такое столпотворение неизвестных ему волшебников, познавших вкус войны. Даже если битва Гарри с Волдемортом была игрушечной, о чём (вроде как) не забыл намекнуть мистер Кунц, то остальные последователи Тёмного Лорда бились не на жизнь, а на смерть. И никакими играми в поддавки там и не пахло. А все якобы герои войны были личностями публичными. Опять же.       С другой стороны, шестеро мракоборцев не смогли справиться с одним колдуном — лишь его мантию слегка потрепали. Пусть, кроме Экриздиса, Гарри никого там не обнаружил, но не мог избавиться от навязчивой мысли о присутствии дементоров: он буквально впитал остаточный след могильного холода в атмосфере. Хоть обстановка не позволила подтвердить сей факт, как и, само собой, не сделал оного Кунц, ему показалось, что один из бойцов (или даже несколько) погиб от поцелуя дементора.       Не живы и не мертвы — остались пустые оболочки.       Надолго замерев каменным изваянием на узкой койке, Гарри размышлял над вероятностью возвратить душу поцелованному.       Существует ли возможность исцелить волшебника? Или же это подобно чуду и не под силу даже волшебству?       Ответ был неоднозначным и тянулся корнями куда глубже: если кто и может совершить подобный прорыв, так это его величество Том Риддл. Захоти он, конечно. Великий и ужасный, воскресший два раза подряд, поместивший свою силу в другого волшебника и впоследствии с успехом её извлёкший.       Гарри усмехнулся не без горечи.       Извлечение, надо заметить, происходило весьма любопытным способом (элиминируя секс) — можно было провести некоторые параллели.       Он цеплялся за то, что легко можно увидеть аналогию между потреблением светлых эмоций дементорами и магической эссенции — Томом, и возвращался мыслями к последнему. Мог ли тот изучать этих созданий в своих странствиях? Мог. Вполне. Сам Гарри дементорами не шибко интересовался — напротив, он избегал всякого упоминания о них. До этого самого момента, разумеется. Сейчас бы он многое отдал, будь у него под рукой возможность полистать какую-нибудь книжку о них, чтобы и скуку развеять, и любопытство унять — ещё одно откровение.       В любом случае Экриздис не стал бы рисковать в бою против шести. А может, он и вовсе не знал, сколько противников его поджидало, что частично смешивалось с предыдущим вариантом. Пренебрежение палочкой позволяло применять заклинания с повышенной скоростью, но групповая атака нивелировала бы это превосходство, заставив колдуна понервничать. А нервничать, скорее всего, Экриздис не очень-то и хотел, будучи так близко к цели.       Сложно было оценить масштабы ущерба.       Быть может, изменение планов поспособствовало тому, в каком состоянии теперь мистер Уизли, и послужило смерти Перси, а может, спасло прочим членам семейства жизнь и, в особенности, уберегло Джинни. Та отмечала праздник в компании своей команды. Гермиона нехотя поведала, что Джиневра в последнее время держалась особняком, чураясь Джорджа да и Рона тоже, — весть, несколько расстроившая Гарри. Меньше всего он хотел стать камнем преткновения меж близкими ему людьми. Тем не менее Гермиона заверила, что дело было вовсе не в нём, а в изначально различных планах у Джорджа, отравившегося какими-то радужными бобами накануне, Флёр, желавшей провести этот праздник во Франции, да и Перси, настоявшего на том, чтобы родители в кои-то веки приняли приглашение и посетили новогодний бал. Однако до сих пор причина присутствия Перси в Норе осталась для Гарри тайной, а возможности переговорить с Одри у него не было.       Неизвестность вкупе с бессилием изводили его. Но не только. Ещё это и натолкнуло на мысли, что он стоял на жизненном перепутье. Возможно, ему стоило бы перейти в следственный отдел, но уж точно не переквалифицироваться в мага-ликвидатора из патруля. Хоть и задачи у них были более широкого профиля, чем у мракоборцев, но расследование различных преступлений магического характера, по правде говоря, привлекало его куда больше. Наверное, удивляться здесь было нечему: он с отрочества был вынужден или, может, даже любил совать свой нос туда, куда не следует, силясь разгадать загадки, подкинутые то Альбусом, то Волдемортом. Он раскапывал всю эту грязь, марался в ней из года в год и, наверное, просто привык.       Привычка — вторая натура.       Это оказалось полезно. Он мог со стороны взглянуть на всё, отрешиться эмоционально, медленно разобрать детали дела, примерить на сотканный из событий манекен варианты, сшивая их по-разному и разрывая, когда вывод был чересчур гротескным или полностью лишённым логики. Собирая все догадки в одну категорию, а все неоспоримые факты — в другую.       Вот только с каких пор началась вся эта чертовщина?       «Том слишком сильно повлиял на тебя, хотя я ожидал, что влияние будет обоюдным: что ты изменишь его», — выразил тогда свои сомнения на его счёт Дамблдор.       Возможно, так и было.       Просто он сам не мог объективно оценить, каким являлось влияние Тома: упомянутого «негативного» воздействия Гарри не ощущал. Да, было лёгкое отчуждение, может, глубокая вдумчивость, не мешавшая ему быть всё тем же утомлённым весом мира на своих плечах Гарри Поттером, которого он недавно порицал перед Кунцем. Но разве это можно охарактеризовать как нечто плохое?       Гарри был уверен, что перемены были нормальными. Обыденными для человека в его ситуации. Для человека его возраста. Все взрослеют по нескольку раз, и он тоже преодолел очередной возрастной порог. Поэтому, возможно, если говорить о существенных переменах, то начались те куда раньше: к примеру, в день, когда он шёл умирать. Ступил на этот предначертанный ему чужими стараниями путь, не позволяя дать волю эмоциям, не разрешая себе думать и чувствовать, чтобы решимость не пошатнулась, чтобы страх не пробрался под кожу, не вгрызся ядовитой гадюкой в сердце. А продолжился процесс, когда война была окончена, а он, оставшись в живых, внезапно потерял все ориентиры; завершился на первом этапе — когда вернулся Дамблдор и внутри сошлись в борьбе две противоположные команды: одна «какого чёрта!» и вторая «допустим?».       Не было сомнений, что жизнь и была двигателем перемен в нём. Существовало множество разных деталей, которые, словно крошечные винтики, встали на место и заставили огромный механизм прийти в движение. Возвращение Тома, в свою очередь, или ускорило ремонтные работы, или же привело к поломке — это ещё как посмотреть. Гарри был уверен, что нет правильного ответа: по версии Риддла случилось первое, по версии Альбуса — второе. Какой же версии стоит придерживаться ему самому?       Хотел бы он знать.       Казалось, минута, когда в организм попало зелье Риддла, стала точкой отсчёта. С этого момента разного рода откровения посещали его всё чаще: касались те не только его самого, но и остальных. Это, конечно, было занимательно, вот только продолжение столь нужных сейчас воспоминаний он никак не мог нащупать. Гарри остались лишь фрагменты и обрывки слов, которые он мысленно повторял раз за разом, боясь что-нибудь упустить из виду. Что, впрочем, было излишне — омут памяти не позволил бы ему забыть. Из нужды вспомнить всё вытекала другая, а именно, наведаться в Библиотеку или навестить Гермиону.       Одно и то же, в принципе.       Когда его сопроводили в камеру временного заключения — на подуровне 2B, — Гарри ощущал странную нервозность. Определённо, было много того, что задевало его. Как концепт игрушечной войны, например, настырно резонирующий с фразой, звенящей в мыслях всё более громко и отчаянно: «Скажи мне, желай я тебя убить, сидел бы ты передо мной сейчас?»       Скажи мне, желай я тебя убить, сидел бы ты передо мной сейчас?..       Как?       Об этом стоило думать осторожно, по чуть-чуть, чтобы ненароком не сойти с ума, сомневаясь во всём, даже в собственной реальности. Поэтому опорной точкой для Гарри стал Экриздис. К рассуждениям о нём и о том дне он возвращался всякий раз, когда становилось невмоготу от множества вопросов.       Если вновь возвращаться к фактам, то в то памятное утро Гермиона выразила обеспокоенность в Министерстве поимкой сбежавших братьев Лестрейнджей, а Гарри, зная, что за этим стоит, не стал заострять внимание — всё это было неважно. Под конец их разговора она сообщила, что у Джиневры была намечена тренировка по квиддичу с утра — очередное странное событие для такого дня: привычки своей уже бывшей девушки Гарри прекрасно знал. Она мало пила, в основном эльфийское вино, и всегда пару бокалов, а также рано ложилась спать. Джинни была жаворонком, в то время как он — совой. Поэтому легко было определить, где она находится. Если не дома, то в Дырявом котле… Он определил, а потом всё пошло наперекосяк.       Встретившая его на пороге квартиры Джинни из сонной, слегка взволнованной девушки, превратилась в комок панического страха. Этот страх на грани истерики перед простой оболочкой Риддла буквально впитался в каждый её жест, каждую мимическую морщинку, а после превратился в бушующий ураган ярости. И этот шторм эмоций, обрушившийся на Гарри, вызвал в нём противоречивые чувства: и понимание, и чистое раздражение из-за столь утрированной реакции. Словно кто-то пощекотал нервы, не более. Сплошной рефлекс.       Он надеялся на рациональный подход с её стороны. Ожидал, что, во-первых, она уже успеет переварить существование Риддла в одном времени и пространстве с ней; да и то, что она обсуждала эту тему с Дамблдором несколько раз, а в последний — по собственной инициативе, подкрепляло его уверенность. А во-вторых, что маска остаётся маской, и он ожидал, что Джинни достаточно рассудительна, чтобы увидеть под ней его.       И тем не менее Гарри не смог унять в ней этот всепоглощающий ужас.       Пришлось прибегнуть к собственной рассудительности и проявить терпение. Джиневра, как и он сам, была тогда ещё слишком юна — говорил он себе. Довольно-таки замкнута. Она впервые влюбилась в того, кто казался ей недосягаем, а Гарри и не заметил чужих чувств — доверила Джинни свои маленькие тайны дневнику, свято веря, что некий Том Риддл стал её первым другом. И не только — он стал для неё отдушиной. Обходительный, понимающий и чуткий, в лёгком ореоле таинственности (а уж он мог таким притвориться, безусловно) Риддл мог перехватить романтические чувства и перенаправить их в нужное ему русло. Подарить иллюзию, чтобы в следующее мгновение разбить её: предательство, попытка убийства, риск вылететь из школы — всё это врезалось в неокрепшее нутро, порождая острую неприязнь, выгравированную в подкорке сознания. К Волдеморту Джиневра относилась с холодной ненавистью, а вот Риддл был для неё чем-то личным.       Необычное разделение.       О чём Гарри ей незамедлительно поведал и вызвал определённую реакцию: Джинни опустила палочку, умолкла, уставившись в пол и, кажется, несколько секунд даже серьёзно раздумывала над всем сказанным. А потом вновь вспыхнула как спичка, заявив, что её Гарри никогда бы не сказал такого. Он же увидел в её словах очередную форму отрицания реальности.       Вопреки страху, боевой дух Уизли вовсю разгорался, обжигая Гарри не только едкими обвинениями, но и решительными действиями: когда она атаковала его, пришлось принять контрмеры. Каждому аргументу Джинни противопоставляла магическое воздействие, а потом и вовсе перешла в активное наступление, и Гарри всё-таки был вынужден обезвредить её, связав, чем спровоцировал очередной поток брани в свою сторону.       Связь через камин с Гермионой ничуть не помогла. По словам Джинни, Гермиона оказалась под действием «Империуса», а он сам — опытный манипулятор, монстр и злодей — ещё ответит за каждое своё злодеяние: помимо прочих, ещё и за подчинение Гарри (то есть самого себя), Гермионы, да и за последующие пытки Джиневры.       Какие ещё пытки?       Гарри с каждой минутой ощущал всё сильнее пульсацию притуплённого раздражения: действие одного зелья таяло, а оборотного, которое должно было пройти ещё пятнадцать минут назад, как раз когда он направлялся домой к Джиневре, почему-то продолжалось.       Время, как песок, ускользало сквозь пальцы — Гермиона предложила снять эффект зелья в ускоренном порядке с помощью Гибели воров на месте, то бишь в банке. Но всё случилось куда быстрее и оказалось впустую.       Мог ли Гарри опередить Экриздиса, сэкономь он тогда время, наплевав на остаточные рефлексы, диктующие ему не идти напролом и проявить терпение?       Возможно, считай он её разум с помощью легилименции или воспользуйся постоянно упомянаемым Джинни «Империусом», узнал бы, что артефакт позабыт с рождества в Норе, и опередил бы колдуна. Однако он не смог переступить через себя тогда, а нынче не понимал, жалеть ли ему об этом или, наоборот, радоваться тому, что сдержался. Что серьёзнее: применение непростительного к бывшей девушке или жизнь её брата? Не факт, что он бы успел и справился с Экриздисом. Хотя, быть может, Гарри смог бы привлечь к себе достаточно внимания — что-что, а это он умел, — чтобы посодействовать отряду мракоборцев. Мог ли он сохранить семь жизней или хотя бы парочку, переступи тогда через внутренние рамки, существующие даже без надлежащего эмоционального фона?       Голос совести невозможно было приглушить.       Раз за разом взвешивая возможности выигрыша и проигрыша, Гарри не приходил ни к чему определённому. Он просто занимался новой формой самобичевания, кричащей, что есть вещи, которые не изменятся никогда.       Энергию стоило направить в иное русло. Размять ноющие мышцы, к примеру.       Ему было тесно в этой комнатушке без окон. Прошла всего пара часов, а Гарри уже чувствовал себя здесь похороненным заживо и боролся с желанием лезть на стену. Единственное развлечение — пара листков бумаги, что он утащил и по которой мазюкал предоставленным по доброте душевной углём, пока не заполонил всё свободное место и не остался наедине со своими мыслями.       Когда у него появилось время подумать, желание делать это почему-то исчезло.       Каждая минута превратилась в тоскливое и изнурительное ожидание. Гарри погружался в свои мысли и выныривал из них в ожидании. Чертил что-то на свободных полях, комкал бумагу и бросал шарики в один и тот же угол в ожидании. Крошил уголь в руке и выводил буквы на запястье в ожидании. Перебирал заново их разговор с Кунцем и перечитывал записку Риддла в ожидании. Пытался двигать кровать, как тогда в отеле, и утомлённый падал на неё, не сдвинувшуюся ни на дюйм, всё так же в ожидании. Дёргал за ограничитель на руке, плескал ледяной водой в лицо из умывальника, после рассматривая своё искажённое отражение в его бликах, в ожидании. Начинал сходить с ума, по-иному и не скажешь, в ожидании, в ожидании, чёрт его дери, в ожидании чего-то!       Гарри никогда не замечал за собой неусидчивости, однако прошло несколько часов, а он уже прочувствовал весь размах «наказания». Даже заснуть на полчаса он толком не смог: мозг продолжал подкидывать пищу для размышлений.       Пока ближе к вечеру — скорее всего, к вечеру, так как временное восприятие здесь было искажено — дверь не открылась и не вошёл уже знакомый ему охранник, который, не говоря ни слова, указал на выход и в такой же полной тишине проводил его обратно на подуровень 2А — в допросную.       В душе он ликовал, ощущая нервную дрожь в конечностях, но под пристальным взглядом своего эскорта оставался бесстрастным, почти скучающим. Вот только в комнате Гарри ожидала не Офелия Ваблатски, а Эдмунд.       Чужое присутствие, нужно заметить, настолько его озадачило, что даже расстройство от несбывшихся надежд отошло на второй план.       Эдмунд явно ощущал себя не в своей тарелке, что было ожидаемо. Допросные для этого и создавались — вывести волшебника из состояния равновесия. Даже невиновный найдёт о чём рассказать и вспомнит все свои прегрешения, начиная с отнятой игрушки в пятилетнем возрасте и заканчивая недобрым словом в чью-то сторону. Не вполне честно, но эффективно. Гарри, в свою очередь, абстрагировался от давящей обстановки, да и нервы у него были покрепче, чем у впечатлительного мальчика, каким Эдмунд и являлся, по его мнению.       Мальчика, который поглядывал на Гарри исподлобья, пока комкал в руках простую зелёную мантию, после распрямлял её раз за разом и молчал. Молчал тягостно и вдумчиво, а Гарри его не торопил, радуясь чужому присутствию и хоть какому-то разнообразию. Дни одинокого существования на Гриммо или в четырёх стенах школы совершенно отличались от тоскливого ожидания здесь. Оно брало измором, морально истощая.       — Сколько сейчас времени? — разрушил Гарри царствующую тишину.       — Семь вечера, сэр… Было, по крайней мере, когда я последний раз смотрел на часы, — ровно ответил Эдмунд и снова опустил взгляд.       Гарри вздрогнул, недовольно нахмурившись. Ему почудилось, что уже часов десять как минимум, если не целый день прошёл.       — Вы, наверное, спрашиваете себя, что я здесь делаю? — вновь посмотрел на Гарри Эдмунд.       — Предполагаю, что мисс Ваблатски не смогла явиться.       Эдмунд быстро кивнул, едва ли улыбнувшись, и Гарри подметил, что тот будто повзрослел за время, что они не виделись. Он всё так же неуклюже двигался, что иногда походило на лёгкую суетливость, но действовал более собранно.       — Сегодня это было невозможно — вы правы, сэр, — подтвердил тот свой кивок словами, резанув его очередной дозой официоза.       — Мы же вроде договорились перейти на «ты», — улыбнулся Гарри, заметив неизменный румянец на чужом лице, но, вспомнив слова Риддла и то, что мальчик их видел, тотчас спрятал улыбку под горькой усмешкой.       — Госпожа просила навестить вас… тебя и извиниться за своё вынужденное отсутствие. — Эдмунд кашлянул, отпустив, наконец, помятую ткань мантии, и просто сложил руки на столе. — Она была очень огорчена произошедшим, а статья в Пророке… — и он вновь неловко кашлянул.        Гарри не удержал смешка, покачав головой.       — Говори как есть.       — Статья просто возмутительна! — Эдмунд сжал кулаки, сверкнув глазами, а потом спешно добавил: — Такая клевета, мистер Поттер! Но многие верят этой чепухе и порицают вас, будто взбалмошного ребёнка, требующего внимания. Как вообще можно верить хоть чему-то, что выходит из-под пера Скитер?! — Он будто выдохся, заключив совсем тихо: — Совершенно этого не понимаю.       — Из героя в злодея за пять минут, — рассмеялся Гарри, и на него уставились с непониманием, словно чужое веселье не вписывалось в ситуацию. — Не обессудь, но всё это настолько маловажно, что и расстраиваться из-за этого не имеет смысла.       Эдмунд ещё более тягостно вздохнул, зябко потерев ладони.       — Известия о ва… твоём заключении огорчили госпожу Ваблатски. Разозлили, — шёпотом пояснил он. — Но т-тебе не стоит волноваться: она завтра же с утра вернётся и всё быстро разрешится — вот увиди… увидишь.       Хотелось бы ему верить в возможность скорого и беспрепятственного освобождения, но он, по правде говоря, не желал фронтального столкновения между Ваблатски и Риддлом. Гарри планировал нечто иное. Во-первых, продолжить обучение, если это возможно (хотя бы теоретически) и она согласится. Во-вторых, обговорить варианты повторного проникновения в воспоминания, раз уж клубок стал распутываться, и получить обещанное ею «кое-что о Томе». Он вроде как научился «преграждать путь к своему разуму», что перетекало к следующему пункту — упомянутому блоку. Могло ли временное перевоплощение в Риддла форсировать овладение окклюменцией, если он правильно понял термин «неприступной твердыни»? Или же всё это чистая случайность — некий побочный эффект?       Жаль, что Эдмунд не владел легилименцией, чтобы проверить эту теорию.       — Простите, что вместо госпожи явился я, — пролепетал тот совсем тихо.        Гарри удивлённо вскинул брови и понял, что его молчание превратилось в весьма неловкую, но многозначительную паузу, которую мальчик истолковал по-своему, похоже.       — Я рад тебя видеть, Эдмунд. Просто задумался о вероятности выйти отсюда в ближайшее время. Мне не хочется ставить госпожу Ваблатски… в неудобное положение. Я указал её своим защитником, но моя просьба носит несколько иной характер.       — Вы хотите продолжить обучение? — тотчас смекнул он, и радостная улыбка разогнала мрачность.       — Да. Без палочки это будет сложновато провернуть, но раз уж сидеть мне в четырёх стенах, то хотя бы с пользой. Однако это довольно-таки неудобно для неё — навещать меня здесь и…       — Что вы, мистер Поттер! — пылко воскликнул Эдмунд, даже не заметив, что оборвал Гарри на полуслове. — Если хотите практиковаться в легилименции, я могу навещать вас хоть каждый день! Часы посещения — я всё-всё узнаю! Может быть и не сразу, но я верю, что у вас всё получится! Конечно, с окклюменцией я вам не помощник, но хоть в чём-то подсобить смогу, — расплылся он в радостной улыбке и сжал ладони в кулаки так, будто собирался ими себя в грудь ударить, чтобы доказать правдивость всего сказанного.       Да, чужая искренность подкупала, как и бьющая фонтаном энергия.       — О! Опять забыл… — внезапно стушевался Эдмунд, сипло добавив: — Про выканье забыл.       Гарри сдержанно улыбнулся, подперев кулаком подбородок, а второй рукой потряс в воздухе.       — Для этого понадобится специальное разрешение, — заметил он, — чтобы снять вот это. И доступ в определённую комнату, как и присутствие свидетеля…       — Я всё добуду! — вновь перебил его Эдмунд, чуть ли не подпрыгнув на месте.       Такой нескрываемый энтузиазм вызвал новую улыбку. Вот только Гарри прекрасно понимал, что ничего тот не сможет сделать: Эдмунд был обычным визитёром.       — Остудите свой пыл, юноша, — шутливо поддел его Гарри, не желая до конца разочаровывать. — Лишь защитник может потребовать освободить меня от ограничителя под собственную ответственность и на короткий срок. Всегда в присутствии третьего лица: охранника чаще всего, — пояснил он.       В его случае всё должно быть несколько упрощено, так как вины доказано не было и до заседания дело не дойдёт; даже до дисциплинарного слушания вряд ли дотянет. По-хорошему ему светил штраф за выходку с Патронусом, и то можно было оспорить и обратить инцидент из угрозы в неудачную шутку.       Сколько его могли мариновать здесь в качестве свидетеля случившихся в Норе событий — вот в чём вопрос.       Если он попадёт под программу защиты свидетелей, то сидеть ему здесь и сидеть, пока не поймают ответственного за произошедшее: для общественности — Лестрейнджей, для ограниченного числа сведущих — Экриздиса. Проблема для Гарри заключалась в том, что обходились с ним не как со свидетелем, а как с преступником. И артефакт на запястье — прямое тому доказательство. Всё это обвинение было построено на очень хлипком фундаменте: между вопиющим нарушением его прав и отводящим все подозрения аргументом «до выяснения всех обстоятельств», за что и цеплялись, чтобы удерживать его здесь без определённого срока. Поэтому Ваблатски было бы не столь сложно вытащить его. Можно сказать, проще, чем в своё время было Альбусу на дисциплинарном слушании Визенгамота.       — Но навещать меня тебе никто не может запретить, — подал голос Гарри, заметив, что Эдмунд растерянно молчит, будто раздумывая, что ещё он мог ему предложить, если не совместные занятия.       — Даже просто поговорить?       — Почему бы и нет, — кивнул он, а затем мысленно отругал себя.       Конечно, Гарри не желал его расстраивать лишний раз и вместо этого ступил на очень тонкий лёд. С одной стороны, он поступил опрометчиво, почти что дав добро на регулярные встречи, с другой — нужды сторониться мальчика не было.       И раз уж тема зашла об этом...       — Причина, по которой ты согласился — какая она? — в лоб спросил Гарри, скрестив руки на груди и слегка откинувшись на стуле. — Неужели не нашёл лучшего времяпрепровождения, чем навещать меня в столь жизнерадостном месте?       Эдмунд вздрогнул, как от удара, и пару раз моргнул, обведя допросную растерянным взглядом, точно только что разглядел место, где он находился. После же он вперил в Гарри задумчивый взгляд.       — Вам неприятна моя компания? — вопросом на вопрос ответил он.       — Тебе, Эдмунд, тебе.       — Тебе неприятна моя компания?       — Не во мне дело: последнее время моё общество явно было неприятно именно тебе. Я знаю, что ты видел в тот день, и знаю, что увиденное тебе не понравилось. Настолько, что ты стал избегать меня…       — Я не избегал!       — …и вдруг ты ни с того ни с сего готов бегать сюда ежедневно, чтобы просто поболтать со мной, — продолжил Гарри, не обращая внимания на чужое отрицание. — Почему?       — Сегодня у меня день рождения, — неожиданно сменил тему Эдмунд, — и я загадал, чтобы мне выпала возможность повидаться с вами… с тобой именно сегодня. И это произошло. Словно знак судьбы. Госпожу Ваблатски срочно вызвали, и она попросила меня, и-и…       Резко замолкнув, он шумно выдохнул, как и Гарри, испытывающий неловкость из-за пылких чувств, горящих во взоре мальчика. Или уже не мальчика — юноши.        Сколько ему стукнуло? Шестнадцать?       — Поздравляю с шестнадцатилетием, — улыбнулся он. — Я бы хотел презентовать тебе что-нибудь, но в настоящий момент, как видишь, это невыполнимо.       Именинник вскинул голову, странно глянув на Гарри, будто увязнув меж смятением и предвкушением, и поднялся, предельно медленно обведя взглядом комнату. Гарри его выражение лица ой как не понравилось, и он отодвинулся, скрипнув стулом и нахмурившись.       — Вы, то есть ты... Ты можешь мне кое-что дать, — Эдмунд замялся, а Гарри ещё больше напрягся. — Я могу попросить о подарке… Я в курсе, что вы знаете о… о моих... — и он вновь замолк на мгновение, закатив глаза, словно собственная неспособность говорить внятно раздражала его.       Гарри в любой другой ситуации это показалось бы даже забавным, если бы он не догадывался заранее о чужой просьбе.       — Мы оба знаем, что я ва… тебя обожаю! Уважаю! — Эдмунд так же внезапно залился краской до самых корней волос и спешно прикрыл глаза ладонью. — Первый поцелуй, — выдохнул он в конце концов сквозь губы, отнимая руку от лица. — Подари мне это, Гарри.       Изумления не было.       Гарри подсознательно понимал, что тот хотел попросить, и всё же хранил тягостное молчание, рассматривая напряжённую линию плеч под просторной зелёной тканью, закушенную губу, которая припухла от таких зверств, и лихорадочный блеск в глазах. Была там и толика азарта, и океан страха, а ещё больше было слепого обожания.       — Эдмунд, — утомлённо начал Гарри, посмотрев на свои ладони, а затем вновь ухватившись взглядом за вытянувшуюся струной фигуру, — ты понимаешь, о чём сейчас просишь? Я не мастер произносить такие речи, да и вообще не очень соображаю, что мне нужно сейчас сказать… Ох, — Гарри сгорбился, нервно потерев лицо, и приглушённо продолжил: — Твой первый поцелуй — это не мой подарок тебе, а твой — мне. Быть может, это прозвучит пафосно или покажется каким-то псевдоромантическим бредом, но первый поцелуй должен быть с тем, кто влюблён в тебя и в кого влюблён ты сам той самой прекрасной первой любовью. Не отнимай эту возможность у себя из-за мимолётного юношеского влечения. М-м… Да уж, — вздохнул Гарри с раздражением и отнял руку. — Теперь это звучит ещё хуже: как нудные, нравственные проповеди, но… Чёрт! — процедил он, вперив вопросительный взгляд в Эдмунда: — Ты ведь понял, что я имел в виду?       Эдмунд поник, судорожно стиснув ладони, и покачал головой.       — Я влюблён в вас… в тебя. Знаю, что это наивно, что безответно, но о другом первом поцелуе я не хочу мечтать. Вот так вот глупо, — совсем тихо заключил он.       Гарри ощутил, как сердце сжалось в стальных тисках: жалость и тоска сплелись в клубок.       Они оба запали не на тех.       Выглядел ли он сам таким же в глазах Тома: сентиментальным мальчиком со взглядом загнанной лани?       — Это всё изменит, — пробормотал Гарри, — понимаешь? Причинит тебе ненужные страдания. Для кого-то первый поцелуй не столь важен, — «как для меня самого», подумалось ему.       Свой первый поцелуй он помнил довольно-таки смутно: в голове больше отложился разговор с Чанг о Седрике и вид её опухших от слёз глаз. А затем были прикосновение губ и ужасная неловкость. Сердце тогда чуть не выскочило из груди скорее от страха сделать что-то не так, чем от наплыва неподвластных разуму чувств.       — Для других же, — сделал Гарри многозначительную паузу, — становится очень важным воспоминанием. Не разбрасывайся этим просто так.       Возможно, он просто искал повод, чтобы вразумить Эдмунда, или же причину отказать ему, но так, чтобы тот сам осознал, насколько его просьба является неправильной, а ситуация — безвыходной.       — Вам противно? — тихий голос вклинился меж мыслей, вынуждая Гарри поднять взгляд на бледное лицо Эдмунда, которое выражало такую вселенскую боль, что даже ему стало дурно.       — Нет конечно, — спешно ответил он. — Дело совсем не в этом. А в том…       — Правильно это или нет, — закончил за него Эдмунд и печально улыбнулся, сделав пару шагов в сторону. — Вы думаете, что я буду жалеть впоследствии, а может, что-нибудь от вас потребую? Я ведь понимаю, что поступаю как последний эгоист, прося о таком. Вы… О Мерлин! — он судорожно махнул рукой, вцепившись в волосы и спешно пригладив медные завитушки. — Ты, ты… ТЫ! Ты ведь можешь это сделать — подарить мне воспоминание? Можешь?.. Ответственность за это исключительно моя, как и боль. Но я хочу, чтобы это было именно так. Просто хочу, чтобы загаданное желание исполнилось, и не собираюсь ни о чём жалеть, ни в чём тебя винить…       — И плевать, что будет после, — горько усмехнулся Гарри, склонив голову и вспоминая предостережение Ваблатски.       Не будь чужая искренность такой проникновенной и пламенной, он бы заподозрил его в ловком манипулировании окружающими с её помощью: робость и настойчивость в одном флаконе.       — Пан или пропал, Эдмунд?       — Пан или пропал, — подтвердил тот, заставляя Гарри сдавленно выдохнуть, когда Эдмунд вдруг рванул вперёд.       Вцепившись в его плечи, словно боясь, что Гарри может испариться из комнаты или, скорее, оттолкнуть, мальчик вжался своими губами в его. Настоящим поцелуем это сложно было назвать, а вот первым пробным — вполне.       Гарри запрокинул голову, бережно удерживая его на месте, не привлекая ближе, но и не позволяя отдалиться. Он ощущал на губах чужое горячее дыхание, дрожащее и поверхностное. Эдмунд скользнул ладонями выше, ведя вдоль рубашки к шее, и обхватил лицо, углубляя поцелуй.       Можно было на мгновение обмануться. Жестоко и несправедливо по отношению к Эдмунду и его возвышенным чувствам — то, о чём его предупреждала Ваблатски. Предупреждала ни в коем случае не делать: не пользоваться чужой слабостью, дабы развеять свою боль. И Гарри не желал переступать черту, укрепляя беглое увлечение Эдмунда собой; не хотел становиться тяжестью на чужом сердце, грёзой наяву, тем, кто будет приходить во сне и дарить расплывчатые фантазии вкупе со сладким замиранием сердца, чтобы раствориться бесследно поутру. Но здесь он был не один, и его желания мало что значили, по всей видимости, ведь существовали ещё и желания самого Эдмунда. И сейчас тот строил свои воздушные замки: целовал его, склоняясь всё ближе, отчего в какой-то момент оказался чуть ли не у Гарри на коленях, всколыхнув бездну душевных противоречий.       Поцелуй превратился в ещё одно откровение: он не был ему противен, избавляя от остаточных сомнений насчёт сексуальных предпочтений. Тем не менее чужие губы мерещились излишне мягкими, а касания — слишком трепетными. Ласковыми до оглушающего протеста внутри.       Гарри не любил полумер: для него этот поцелуй был незамысловатым прикосновением губ, для Эдмунда — чем-то более драгоценным, безусловно. Что в этой ситуации стало бы оптимальным соотношением сторон: остановить его, тем самым разочаровав, или подарить неизгладимое впечатление, продемонстрировав, каким должен быть настоящий поцелуй — алчным, неистовым, голодным?       Гарри затруднялся с ответом, так как второй вариант точно сметёт все границы и заставит бесповоротно перешагнуть черту. Поэтому он позволял главенствовать мальчишке в этом медово-пряничном варианте. Может статься, именно таким и должен быть его первый раз, а не таким, каким был у него с Чанг — смутным отпечатком чужих слёз на щеках.       У Гарри не было правильного ответа, да и ни у кого другого быть не могло.       И тем не менее пора было остановить Эдмунда и попытаться с ним поговорить. Возможно, заглянуть в чужие глаза и увидеть оттиск разочарования, попытаться уверить… но в чём? Как?       Он попробовал плавно сместить его с колен, поставив на ноги, и откинул голову назад. Однако Эдмунд внезапно забарахтался, вцепившись в него, точно в спасательный круг. Соскользнув, чужие губы мазнули по его подбородку и впились в шею. Горячее дыхание обожгло, а пальцы мальчишки держали чересчур крепко — они буквально вонзались ногтями в кожу через ткань рубашки. Эдмунд стал осыпать его шею торопливыми поцелуями с таким отчаянием, будто через секунду должен был наступить конец света, и тем самым причинял боль им обоим. Гарри не мог не впитывать его эмоции через содрогание чужого тела, сбитое дыхание и тихие невразумительные просьбы, звучащие наперебой со вздохами. Всё это заставляло его жалеть и проклинать себя за то, что не отскочил сразу же и не покинул допросную.       А теперь было поздно: Эдмунд и без его содействия стёр все грани.       Резкая и характерная боль около кадыка отрезвила Гарри, и он стремительно отцепил его от себя, процедив сквозь зубы:       — Остановись!       И Эдмунд подчинился, отпрянув. Шумно выдохнув, он виновато шарил взглядом по комнате. Лихорадочный блеск, алые щёки, взвинченность и никакого разочарования — вот что тот транслировал.       — Это был не подарок, а наказание, — прошептал Гарри, прикрыв глаза на мгновение.       Столь знакомая борьба, но безнадёжно отличающаяся.       Если тогда, с Томом, он беспрерывно сражался с собственным желанием продолжить и продлить всякую ласку, то сейчас — с желанием остановить чужое самовольство. Гарри боялся дойти до откровенной грубости, которую Эдмунд не заслуживал, даже если его желание и правда было каплю эгоистичным. А всё потому, что у Гарри никто не отнимал право выбора, но он не воспользовался им, позволив этому случиться.       — Для меня это подарок, Гарри. Я уже говорил, но хочу повторить: я ни в чём тебя не упрекаю, — поспешно забормотал Эдмунд малость осипшим голосом и сделал пару шагов назад, чуть не зацепившись за угол стола.       Он отходил, пока не очутился около своего места и на безопасном расстоянии, точно сам хотел провести черту между ними.       — И ничего не стану требовать, — добавил он.       Гарри усмехнулся, покачав головой.       — Наказание. Полагаешь, что мы теперь сможем нормально общаться? Сможешь вот так, —резко поднявшись, Гарри подался вперёд и, нависнув над столом, оказался с ним нос к носу, — сосредоточиться и закрыть свой разум от меня, как во время занятий?        Эдмунд не сдвинулся, но ещё пуще зарделся, доказывая его правоту.       — Если бы это был поцелуй из любопытства, — продолжил Гарри, — примитивный эксперимент двух друзей или же глупость по пьяни, над которой позже можно было бы посмеяться. Но здесь замешаны твои чувства, Эдмунд. Это помеха…        «Помеха», — эхом пронеслось в голове, и Гарри дотронулся до кармана брюк, где была спрятана записка Риддла. Скомканная, перечитанная пару десятков раз, совершенно дурацкая записка.       — Н-никакая это не помеха, я ведь не ребёнок. И смогу совладать со своими эмоциями! — запротестовал Эдмунд, резко опустившись на стул, отчего раздался противный скрип. — Не избегайте меня, прошу, — тише добавил он.       Мольбы в чужом голосе не услышал бы разве что глухой.       — Ты спланировал это? — настороженно осведомился Гарри.       — Нет, сэр! То есть Гарри. Нет, конечно, ничего я не п-планировал, — прошептал он, после чего перевёл дыхание и кивнул, вполголоса признав: — Я надеялся… Нет, скорее, мечтал об этом, но не рассчитывал, что мне хватит смелости попросить. Не думал, что вы… ты согласишься.       — Что ж, я безумно счастлив, что смог исполнить твою давнишнюю мечту, Эд, — не сдержав иронии, протянул Гарри и скользнул рукой по лицу, смахивая липкую паутину усталости.       Ладонь вновь зацепилась за щетину, и он гневно потёр подбородок.       Видок у него должен быть ещё тот.       — Всё же подумай о настоящем подарке на день рождения: метла, сова… не знаю, что-нибудь. Чем ты увлекаешься в свободное от подработки время?       — Не сторонитесь меня — вот лучший подарок, — попросил Эдмунд и сразу же поправил себя: — Не избегай.       — Мерлин! — почти простонал Гарри, откинув голову и вперив взгляд в потолок.       В этот самый момент ему хотелось, чтобы земля разверзлась и проглотила его.       — Не будете избегать? — вполголоса поинтересовался Эд, но ответить Гарри не успел.       Дверь распахнулась, привлекая всеобщее внимание, и чинно вошёл Отто Кунц.       Час от часу не легче.       Гарри во второй раз мысленно застонал — желания снова с ним разговаривать у него не было.       — Вижу, что даже здесь вы находите себе всякого рода развлечения, Поттер, — с каким-то шипящим ожесточением протянул тот.       Гарри прикусил язык только из-за признательности. По правде говоря, он не ожидал, что Кунц столь скоро оповестит Ваблатски. Однако, по всей видимости, деятельностью Офелии он был откровенно недоволен. Быть может, известие о том, что Гарри её просит стать его защитницей, шло вкупе с предупреждением не вмешиваться и рекомендацией отказаться исполнять эту роль, а присутствие Эдмунда стало для Кунца неприятным сюрпризом. Своего рода декларацией намерений.       Других предположений у Гарри не было, чтобы объяснить красочное недовольство главы, проскальзывающее в каждом движении и во взгляде, брошенном на Гарри, а после с надменным пренебрежением переведённом на Эдмунда. Разве что у Ваблатски и впрямь была возможность быстро вытащить Гарри отсюда, что мистеру Кунцу было не по душе.       Эдмунд тут же спохватился.       — Неужели время уже истекло? — удивлённо спросил он.       Кунц странно передёрнул плечами, будто присутствие Эдмунда нервировало его, а Гарри задумчиво скользил взглядом по угрюмому лицу, силясь понять, что же не так.       — Да, вам пора, — сдержанно сообщил Кунц.       Эдмунд что-то забормотал, извиняясь, а потом обернулся и торопливо поинтересовался:       — Гарри, так ты согласен? Я попрошу госпожу Ваблатски, и если ты не выйдешь отсюда в ближайшее время, то по крайней мере я смогу навещать тебя…       — Время, — громко перебил его Кунц, указав глазами на дверь.       В коридоре возник тот самый охранник, выжидающе переступая с ноги на ногу.       — Вас сопроводят к выходу, — отчеканил глава, заложив руки за спину, а когда Эдмунд покраснел то ли от смущения, то ли от раздражения — любая его эмоция проявлялась румянцем на коже, — то Кунц и вовсе стал мрачнее тучи.       — Обсудим это в другой раз, — Гарри не стал отказываться, но и соглашаться не спешил.       Это опять же приковало к нему тяжёлый, ядовитый взор Кунца; столь необычный, что мурашки по коже пробежали от исходящего от него давления.       Будто не замечая создавшегося напряжения, Эдмунд в ответ весь засиял и живо закивал, но стоило ему переступить порог, как дверь захлопнулась чуть ли не перед самым его носом.       — Что-то случилось за эти несколько часов, сэр, что вы пребываете в таком плачевном расположении духа? — равнодушно поинтересовался Гарри, переводя взгляд с двери на Кунца.       — Случилось, Поттер, — недобро ухмыльнулся тот.       Гарри никак не мог понять, что именно, но было нечто неправильное в чужой мимике. Неестественное. И, пока он силился разгадать эту тайну, Кунц подошёл к столу, по пути забравшись рукой под мантию, и достал объёмный том, который тотчас с глухим хлопком оказался на столе. Гарри изумлённо уставился на высеченные на обложке золотистые буквы, гласящие: «Молот ведьм». А после поднял немигающий взгляд именно в тот момент, когда стул самостоятельно отодвинулся, Кунц легко опустился на него и закинул ногу на ногу, не сводя с Гарри прищуренного взгляда алых глаз.       Иллюзия схлынула, будто волна.       — Том, — вздохнул Гарри.       Худшего момента он и представить не мог.