Пожалуй, бог не знал, Что мои кости Растрескивались по частям, Дробились от безмолвной злости. Как я любил тебя, Пожалуй, бог не знал. Я стал жестоким. Сжался. Скрылся. Прямолинейней по щекам Хлестал чужих, Чужих и близких. Я стал жестоким К двадцати годам. Я – сильный. Не веришь? Сильный! Я сам сгноил утробный крик Дрожащими руками, Сильный. Я сам сгноил утробный крик. Я был ребенком. Я был птицей. Я был всем тем, что ты сказал. Бессилие растит убийцу. Я сам себя же убивал... Помни Имя Свое — Жестокость
— Все приготовления завершены, мой повелитель, — Беллатрикс нервно дёрнулась, будто собиралась преклониться, но не стала, отчего застыла в неловкой позе. — Можешь идти, — опередил её последующие слова Том и отвернулся к окну. Задёрнутое плотной тканью оно пропускало лишь полоску неяркого света полной луны, освещающей этой ночью поместье Малфоев. Том спиной ощущал чужую жажду. Однако ему было не до неё. Ему было ни до кого в этом мире, кроме одного-единственного человека — далёкого от него, как южное море, и столь же горячо им желанного. Человека, готовившегося к войне. Наверное, сейчас он нервно касался оправы очков и кривил уголок губ в некоем подобие смущённой улыбки. Будто смеяться — это грех; наверное, рядом с ним сидела маглорожденная зазнайка и его рыжий до нелепого неуклюжий друг; наверное, ему было страшно, но он не бежал от этого страха, скорее мчался к нему, раскрыв руки. Будто бы, объяв ужас, можно его укротить. Наверное… что же ещё? Лестрейндж всё ещё стояла за спиной. — Белла. Одной лишь интонации хватило, чтобы раздались спешные шаги и дверь с тихим щелчком закрылась за спиной. Мантия стягивала плечи, и он небрежно стянул её прямо через голову, словно грязную половую тряпку. Стянул и кинул, вздохнув полной грудью. Поглаживая пальцами палочку, Том замер и потерял взгляд где-то на горизонте. Бескрайний лес чёрной массой простирался на много ярдов вперёд. Поттер. Что я? Кто я? Том втянул воздух, с предельной ясностью различая безжизненный запах камня, едва ли свежий — бумаги и едкую тяжесть тканей балдахина. Всё не то — мёртвое. Забытый том на полке потерянной в вечности библиотеки. Может, стоило бы забыться в последний раз? Мановение руки — и дребезжание окна. Створки распахнулись. Том приоткрыл губы, прикрывая глаза и втягивая в себя свежую жизнь хвои, растёртую в дуновении ветра, что яростно всколыхнуло портьеры. Он позволил себе подманить стакан, позволил наполнить его до краёв. Огневиски потерял вкус, а опьянение — силу. Его тело отторгало алкоголь подобно яду. Глоток за глотком, и лишь пряный сильный запах служил доказательством истинной сути пойла. Мальчик-мечтатель, чем ты сейчас занят? Взял ли уже Альбус твою руку, передав хрупкую на вид, но сильную по естеству ладонь смерти? Помчался ли ты без оглядки мне навстречу? Глупый-глупый мальчишка. Том по обыкновению потянулся через их связь, мягко сжимая нить судьбы и скользя по ней пальцами, пока на том конце не накалилась надежда, не заскрипела неловкость, не заплескалась симпатия, не зажглось само солнце, указывая правильный путь. Осколок души трепыхнулся, испуганно всколыхнувшись, словно Том застал его за каким-нибудь непотребством. Будто любить — это грех. Стакан в руке дрогнул, как и он сам. Том ощутил живительное тепло в груди, не алкоголя, нет — тепло от робкого и столь же сильного чувства своей потерянной души. Уже горюешь по мне? Не стоит. Я знаю, знаю, знаю… Тш-ш, знаю, как тебе тяжко. Поттер спал. Он перевернулся на другой бок, и Том мазнул взглядом по вихрям тёмных волос, что приоткрывали лоб. Беспокойный сон, что отражался ломкими отрывками эмоций на увядавшем в своей юности лице — это сотворил Том и потерял собственный покой с тех пор. Благо, что спать не было необходимости, и он отдыхал с открытыми в темноте глазами, рисуя перед собой неясные очерки будущего. Предавался фантазиям? Мальчик-мечтатель, что ты с собой сделал? Поттер внезапно дёрнулся, рот открылся в немом крике, и он сел, широко хлопая бездонными глазами, точно не мог отойти ото сна. Или же, скорее, пытался отгородиться от пережитого кошмара. А Том стоял рядом бесплотной тенью, одной рукой бережно сжимая тонкую нить связи, а второй — покачивая стаканом, даже не заметив, что тот давно опустошён. — Кто здесь? — растерянно прошептал Поттер. «Только мы», — улыбнулся Том, крепче сжав нить. Гарри поднял взгляд прямо на него, облизал пересохшие губы и нервно вцепился в одеяло. Яркие синяки под глазами его украшали: наливали зеленью и особенной остротой настороженность взгляда. Рука нащупала очки и неловким движением нацепила их на бледное, осунувшееся лицо. — Просто показалось? — спросил Гарри сам себя, скользя взглядом по спальне. «Душа моя, — и та смутилась, сжавшись под пристальным вниманием, а Поттер зашипел, резко поднеся руку к шраму. — Смущаешься? Не стоит». Гарри внезапно поднял оторопелый взгляд и прищурил глаза, будто всматриваясь в саму бездну. Его ладонь яростно тёрла лоб, а несколько взмокших от пота прядей прилипло к коже. — Вол… Волдеморт? Поттер остановился, скользнув рукой вниз в поиске палочки. «Хотел бы я остаться с тобой навечно, — протянул Том, ощущая радостный трепет тонкой дребезжащей связи. — Хотел бы навечно стать толикой тебя, — осколок замер, затопляя его волной боли и отчаяния. — Хотел бы впитаться в твою кожу, в твоё сердце, в твою душу». — Невозможно, — шепнул Поттер, тотчас колдуя люмос и рыская глазами по спальне. «Невозможно», — вторил ему Том и резко отпустил нить. Распахнутое окно, холод ночи и отчуждённость мэнора. Плечи поднялись и опустились. Вдох и выдох. Он отступил. Спи, мальчик-мечтатель.***
— Гарри Поттер, — сказал он мягко. Его голос сливался с шипением огня. — Мальчик, Который Выжил. Пожиратели смерти замерли в предвкушающем ожидании. Всё вокруг остановилось, будто само время окунулось в воды забвения. Рубеус метался зверем в своих путах, Белла молчала, с шипением выдыхая, а Поттер… Поттер неторопливо убивал его широко раскрытыми и лишёнными всякого страха глазами. Том поднял палочку. Он, всё так же склонив голову набок, смотрел вперёд. Холодок пробежал по спине, и Гарри взглянул в его глаза, потерянно моргнув, лишь на мгновение позволив страху промелькнуть там, на дне зелёного моря, меж упрямством и решимостью. Не бойся же, душа моя, и прощай. — Авада Кедавра!