Новая партия

      Гарри замешкался.       — Воспоминание задавало обычные и в то же самое время чудные вопросы, — он поднял глаза, ничуть не расстроенный ответом Ваблатски: она и так многое ему раскрыла, а требовать больше было бы наглостью с его стороны. — Спрашивал, как я одолел Волдеморта, как сумел уцелеть — словно это имело какое-то значение. В тот момент я думал, что его интерес обусловлен желанием предотвратить подобное в будущем: чтобы никто другой не смог отыскать его слабое место и противостоять ему подобным образом…       — Сейчас твоё мнение изменилось?       — Сейчас я вспоминаю и другие моменты, — Гарри усмехнулся, скосив взгляд в сторону.       Парочка, застывшая меж столов, продолжала ворковать, вызывая у него глухое раздражение неясного характера. Хорошо, что он хоть не слышал, о чём шёл разговор.       — Я никогда не заострял на этом особого внимания, считая манией величия или же хвастовством то, что Том… Волдеморт постоянно делился со мной своим modus operandi, — продолжил Гарри, переключив внимание на Ваблатски. — Тогда он рассказывал, как выживал, хотя сейчас я считаю, что умнее было бы умолчать… Зачем врагу, то есть мне, хоть я и был всего лишь одиннадцатилетним мальчишкой, знать, что он может вселяться в чужое тело? — Гарри покачал головой. — Зачем пояснять мне в Тайной комнате, сколько жизни оставалось в Джинни и сколько она вложила в него? Что именно это послужило тому, что он смог обрести физическое воплощение? Сейчас мне видится это неосмотрительным с его стороны, а кое-где даже, — Гарри поёжился, — ненавязчивой подсказкой. После определённых моментов и откровений с его стороны я пытался уложить в своей голове все разрозненные фрагменты, но во время нашего с вами разговора меня взволновало кое-что ещё.       Ваблатски настороженно глянула на него, еле заметным жестом приглашая продолжить, и Гарри, помедлив пару секунд и собравшись с мыслями, заключил:       — Том из дневника сказал мне, что так долго ждал этой минуты, ждал возможности увидеть меня и поговорить со мной… Конечно, Джинни рассказала ему обо мне, о знаменитом «Мальчике, который Выжил», победителе Тёмного Лорда из-под бортика своей кроватки… Тогда я именно с этим связал его слова, а он подтвердил.        Гарри не сводил взгляда с предсказательницы и поэтому заметил еле видимый румянец, проступивший на щеках и носу.       — Однако для того, кто существовал столько лет, время — вещь относительная. Даже год, скорее всего, не имел определения «так долго» для заснувшего на страницах дневника воспоминания, чтобы ему не терпелось со мной встретиться, — усмехнулся Гарри, прищурившись, когда Ваблатски отвлечённо кивнула, будто соглашаясь с ним, однако напряжения ей скрыть не удалось. — Зачем он заставил Джинни оставить подсказку и стал ждать меня? Зачем привёл к себе, ещё не материализовавшемуся в этом мире до конца и поэтому уязвимому из-за привязки к дневнику? Ведь он мог забрать Джинни, закончить процесс, и тогда вряд ли ребёнок, коим я являлся, мог соперничать с ним: проценты того, что он сможет убить меня, сразу бы возросли.       — Я не знаю, что тебе сказать, Гарри.       — Я ещё не задал свой вопрос, мэм, — едва улыбнулся он. — Мне не даёт покоя, почему шестнадцатилетний Том так ждал моего появления и так хотел со мной поговорить? Настолько сильно, что рискнул успешным воскресением… ради того, чтобы задать несколько вопросов о своей смерти? Вряд ли. Если он был достаточно умён, чтобы провернуть эту авантюру, то должен был понимать, что подобную информацию можно получить чуть позже: после своего триумфального возвращения. Опасался ли он возвращения Дамблдора? Но каких-то полчаса ничего не изменили бы. Тогда… он настолько горел от нетерпения, чтобы убить меня да поскорее? Не спорю: всё, что касалось меня, почему-то делало его несколько неосмотрительным, но за этим скрывался страх перед пророчеством Трелони. Однако знала ли Джинни о пророчестве, чтобы поведать дневнику? Сомневаюсь. Поэтому воспоминание знало лишь то, что я победил его каким-то чудесным образом, но спешка была не обоснована. Да, я был сопляком, но всё же он знал, что я стал причиной его падения, но до того самого момента не знал почему. Даже имея в своём арсенале Василиска, он пошёл на ненужный риск, когда пригласил меня в Тайную комнату.       Гарри открыл было рот, чтобы добавить, что эта черта не присуща Риддлу, но вспомнил, как тот рискует сейчас, и замолк, понимая, что подобное могло быть в нём всегда. И не только тот риск, а вся его жизнь — все те чары, что он пробовал на себе; зелья, что создавал и тестировал… Теперь всё это казалось заигрыванием с самой смертью.       — Мисс Ваблатски, простите меня за подобные рассуждения вслух, но внутри меня сидит смутное неоформленное чувство… Я могу лишь кружить вокруг него, рассказывая и себе, и вам неясные догадки в ожидании, что оно воплотится во что-то конкретное.       Провидица вздохнула, бегло посмотрев в окно.       — Вы ведь знаете причину? — настойчиво спросил Гарри.       — Знаю, что заключённые частички души в крестражах постепенно мутнеют, это касается и рассудка, но… — Ваблатски перевела рассеянный взгляд на него, — я подозреваю, почему даже слегка искажённая версия так хотела тебя увидеть.       Гарри вздрогнул, не ожидая какого-либо подтверждения своим извилистым блужданиям, и подался вперёд:       — Почему?       Ваблатски улыбнулась, но улыбка показалась ему натянутой, точно застывшая маска за секунду поместилась на прежде воодушевлённом и экспрессивном лице.       — Я расскажу тебе, Гарри. Но прежде мне бы хотелось кое-что понять и чтобы кое-что понял ты.       — Что же?..       — Давай продолжим нашу беседу, — предложила она, рассмеявшись, но смех был настолько искусственным, что его звук заставил Гарри ещё больше насторожиться. — Мне интересно, будь ты на месте Тома, к чьей помощи прибег бы сперва? — с искренним интересом осведомилась она и склонила голову набок, оценивающе рассматривая его. — К помощи ныне директора школы, Альбуса Дамблдора, или же позвал бы на подмогу своих друзей, чтобы решить, что со всем этим делать?       Гарри нахмурился, понимая, что даже не раздумывал над ответом — безусловно, к помощи друзей, — а Ваблатски, видимо заметив горящий в его глазах ответ, добавила:       — Знаешь, я была рада, что Том обратился ко мне: ведь поделиться подобным — это высшая степень доверия. Но, с другой стороны, он вовлёк меня в эту часть своей жизни, не спросив моего на то согласия и тем самым усложнив моё существование. Он сделал меня хранительницей ключей от своих тайн, — предсказательница усмехнулась. — Что является сомнительным удовольствием.       — Как вы сблизились — тоже секрет?       Ваблатски на мгновение замерла. На чужом лице отразилась лёгкая задумчивость, которая тут же перетекла в хриплый смех — теперь уже открытый и полный задора:       — Если честно, это тайна и для меня в том числе, — она пожала плечами. — Мы познакомились на церемонии распределения, если это можно назвать знакомством. Том повернулся ко мне — а тогда я не знала абсолютно ничего о нём — и спросил: «Ты ведь из прославленной чистокровной семьи Ваблатски, в чьих сердцах живёт дар предсказания?» Я так растерялась, что просто молча кивнула, а он воспользовался моим замешательством, чтобы заявить: «Погадаешь мне? Скажешь, насколько великим я стану в будущем?» — Ваблатски усмехнулась, словно заново переживая это. — Мне не позволили приличия сказать ему, куда он может идти с такими требованиями, но и промолчать я не смогла, заявив, что нас, скорее всего, распределят на разные факультеты и знакомство не станет продолжительным. Так уж повелось.       — Что же он ответил? — Гарри откинулся назад, спрятав нижнюю часть лица в вороте свитера, чтобы утаить рвавшуюся наружу улыбку ото всех, включая самого себя.       — Как раз в тот момент его позвали, а я осталась дожидаться своей очереди, — улыбнулась она краешком губ, явно напуская таинственности. — Очередь замерла, хотя распределение шло достаточно быстро, и всё потому, что Тому захотелось поговорить со шляпой, — Ваблатски театрально закатила глаза. — Он спорил с ней: как оказалось после, сомневался в критериях шляпы и чуть не довёл её до истерики, пытаясь доказать, что одни лишь качества не могут являться определяющим фактором для такого сложного выбора. Мол, подобное может быть принято только в качестве совета, а факультет должны избирать сами ученики… Бунтовал, одним словом.       Гарри прикусил губу, сдерживая нервный смешок, и глубоко вдохнул.       Свитер почему-то пах чем-то неуловимо древесным с примесью дыма и молодой листвы, поэтому создавалось ощущение, что Том стоит позади, наблюдая за их беседой.       Ваблатски тем временем тихонько вздохнула.       — Тогда заместитель директора подошёл поинтересоваться, что случилось… — развела она руками. — И вот, наконец-то, на весь зал разнеслось: «Слизерин!» К слову, я ничуть не удивилась.       — Вы не боитесь, что Том будет не в восторге от того, что вы делитесь этим со мной? — внезапно спросил Гарри, потому что не мог отделаться от ощущения, что тот где-то рядом, и это заставляло нервничать.       — А кто же ещё может поведать тебе школьные байки о нём? — шёпотом спросила она, иронично вскинув брови. — Ты сам учился в Хогвартсе и понимаешь, что факультеты больше похожи на команды: если ты играешь за одну, то связь с остальными выглядит неприглядно и даже порицается. Я думала, он усвоил эти негласные правила — так и было на людях, — но в середине первого курса он поймал меня после истории магии словами о том, что я обещала ему погадать. Тогда я отмахнулась от него, соврав, что не умею. Мне показалось, что он поверил, и мы больше не сталкивались нигде, кроме общих уроков да Большого зала, но с начала второго курса Том вновь пристал ко мне как банный лист, — Ваблатски едва заметно хмыкнула. — Он всегда умел убеждать. Что ж, я была удивлена такой страстью к весьма сомнительной науке — в те года к прорицанию относились с ещё большим скепсисом и воистину уважаемых гадалок можно было пересчитать по пальцам одной руки не только в нашей стране, но и в целом мире. К концу второго курса у меня практически не было близких друзей, одни лишь знакомые… У Тома, в свою очередь, уже была сформирована постоянная компания.       — Но он не считал их друзьями?       Ваблатски тихо рассмеялась, озадаченно потерев лоб.       — Он тебе ничего не рассказывал? — уточнила она. — Совсем?       — Рассказывал о своей проблеме… с эмоциями. С конкретной частью, точнее. А также о чистокровных семействах. Упоминал, что проводил лето у Лестрейнджей, — с заминкой перечислял Гарри. — Когда я просматривал некоторые воспоминания Слагхорна, у меня создалось ощущение, что Том изначально считал их скорее последователями, чем друзьями. Я несколько удивлён, что он вообще смог с кем-то сблизиться, — с заминкой добавил он и пояснил: — Том упоминал, что такие эмоции, как восторг, симпатия, благодарность, он не мог ни ощутить, ни даже просто понять. Но что им тогда двигало, когда он сблизился с вами, мэм? Простое любопытство? Выгода? Если тебе неведома симпатия, сострадание, если не испытываешь вину или же жалость… Сложно сохранять лицо на протяжении стольких лет, полагаю. Окружающие должны были замечать, что с ним что-то не так.       — А разве вина или жалость — это позитивные эмоции? Почему ты думаешь, что он не испытывал жалости? — вскинула она брови. — В этом и была загвоздка: наши эмоции тесно сплетены друг с другом. Часто мы даже не замечаем, как переходим из одного эмоционального состояния в другое, диаметрально противоположное. Радость может стать поводом для грусти так же, как и необоснованная злоба поводом для вины, а для мук совести — вспышка ярости, для жалости — возможная симпатия? Что, если ты можешь ощущать лишь негативные последствия? Если нет симпатии к человеку, то тебе его просто жалко.       «Необычно испытывать ревность, когда не можешь любить, правда?» — пронеслась мысль в его голове, и Гарри коснулся лица, ощущая ещё более колючую шероховатость щетины.       Эмоции Тома нарушили логическую цепочку — в его представлении огромного фамильного древа. Каждая эмоция имела своё название и свой портрет, вот только часть из них была вычеркнута, вырвана, но при этом вязь из линии спускалась к другой эмоции. Связь сохранялась.       — Но не всё так однозначно, Гарри.       — М? — отвлёкся он.       Провидица лишь странно улыбнулась.       — Познаешь ты друга и в радости, и в беде — почти что обеты, — продолжил та, приложив ладонь к груди едва ли не театрально.       Но был ли это ответ?        А затем Ваблатски почти зверски вонзила ложку в остатки пирога:       — Его толкнула ко мне выгода, как ты и сказал. Но я предпочту думать, что то была тоска. И даже я не сразу заметила, что с ним что-то не так. В первый год после его странного предложения я наблюдала за Томом, и единственное, что мне бросилось в глаза — это то, что он был более прилежен и менее улыбчив, чем все остальные. То шоу со Шляпой натолкнуло на мысли, что передо мной очередной клоун, но впечатление оказалось обманчивым: он был тихим и флегматичным. Наблюдал много за остальными; слушал и прислушивался. Подумалось мне, что он растерян. Слухи разные гуляли: кто из какой семьи. Про Риддлов не было известно ровным счётом ничего. Думаю, ты понимаешь, к каким выводам пришли многие слизеринцы.       — Что он маглорождённый?       Ваблатски кивнула.       — Он стал изгоем?.. — дрогнул голос Гарри.       — Думаешь? — пленительно улыбнулась та. — Большой зал. Громкие возгласы. Кто чем рот набивает. И тут Берти Хиггс выступает с пламенной речью о том, что нельзя доверять распределение сбрендившему артефакту и что на факультет принимают всякое отребье.       — А что Том?       — А ты как думаешь?       У Гарри было много мыслей на этот счёт, но он сомневался, что может выбрать правильную.       — Выслушал, кивнул и ушёл, — не стала мучить его провидица. — Согласился с Хиггсом, и это вывело того ещё больше из себя. Если он согласен, значит, считает отребьем его?       На ум пришла кривая улыбка и молчание. Молчать Том умел многозначительно. По коже пробежали мурашки, и внутри что-то вспыхнуло: то ли томление, то ли нервозность.       — Впрочем, сложно было назвать его странным: на моём факультете были более чудаковатые экземпляры, — заключила она насмешливо, округлив глаза, и уточнила: — Так, а какое именно лето он упоминал?       — Он часто гостил у Лестрейнджей? — ответил вопросом на вопрос Гарри и нахмурился.       — Несколько раз, — уклончиво пояснила Ваблатски. — Говоря о Лестрейнджах и исходя из всего сказанного, мне сложно дать тебе ответ: только сам Том знает, считал ли он их друзьями или же нет. Я лишь знаю, что с Корвусом он был более близок, чем с остальными.       Гарри замолчал на мгновение, пытаясь мысленно воспроизвести собрание Клуба Слизней. Там определённо присутствовал Лестрейндж, но видение было столь быстрым, а он настолько сильно сконцентрировался на Риддле, что не обратил внимания на всех остальных.       — Том, — задумчиво заговорил Гарри, — особенно ценил Лестрейнджей и Беллатрису, однако, насколько я знаю, среди Пожирателей никакого Корвуса не было ни во время первой войны, ни позже. Только… сыновья? Лестрейндж-старший погиб ещё до войны?       — Во-первых, Беллатриса, — Ваблатски развела руками, — была урождённой Блэк. Не стоит этого забывать. А во-вторых, нет, Корвус не погиб — он до сих пор жив, но давно покинул эти края.       — Мне казалось, что все они стали первыми членами в рядах Пожирателей смерти. Разве нет?       Ваблатски слегка нахмурилась и покрутила ложкой в воздухе, будто разговор принимал неприятный для неё оборот. Гарри же не торопил и ничего не требовал. Что-то в сказанном ею насторожило его, но он опять не мог выловить из смутного ощущения тревоги конкретную причину для её появления.       — Сложно… — вполголоса протянула Ваблатски наконец. — Думаю, тебе лучше спросить самого участника этих событий о Корвусе.       — И Том расскажет? — с толикой скепсиса поинтересовался Гарри скорее у себя самого, чем у неё.       — А вот этого я и правда не знаю, — покачала Ваблатски головой. — Что ж, Гарри, мы с тобой такие… болтливые сегодня, — усмехнулась она, явно желая сменить тему. — Считаешь ли ты подлым и недостойным поступком то, что в тот день мы не отправились к Диппету с чистосердечным признанием, а воспользовались смертью Миртл: точнее, Том воспользовался, а я поддержала, как ты выразился, и стала пособницей?       — Нет, мэм, — Гарри опустил взгляд, гипнотизируя в течение нескольких долгих секунд крошки на тарелке и глубже зарываясь носом в свитер, из-за чего голос звучал приглушённо. — Не вижу смысла скрывать, я тоже часто нарушал правила, почти всегда считая это нарушение обоснованным. Но что делает его таким? То, что я считал это правильным? В свете определённых событий не могу понять, было ли это распланированным изначально, или я поступал так по собственной воле.       — Лишь Империус может заставить тебя действовать, следуя пошагово чужой прихоти, ну или направленная на тебя палочка. Даже в упомянутом тобой случае с Тайной комнатой. Чего бы от тебя не ждал Том или кто-либо другой, всегда оставалась вероятность того, что ты не явишься туда по собственной воле или же по случайности, — вновь усмехнулась предсказательница. — Чьи-то поступки можно лишь приблизительно просчитать, можно поспособствовать дельным советом, но само поведение слишком переменчиво, ведь человеческий фактор — это фактор непредсказуемый.       — Что ж, тогда можно сказать, что я мысленно проклинал… Да, помню, что мой первый детский порыв после открытия волшебства был наслать проклятие на кузена. Ещё я врал, воровал, даже, бывало, шантажировал, вскрывал замки, проникал на чужую собственность, мучил, убивал… Тома несколько раз? — Гарри хмыкнул. — Мне казалось прописной истиной, что, имея добрые намерения, сомнительные с точки зрения морали поступки ничего не значат — все средства хороши для достижения цели. Мне… нам так казалось. Поджечь чью-то мантию, чтобы остановить мнимое проклятие, думая, что «он ведь взрослый волшебник и профессор, сможет и погасить», а ведь всегда остаётся крошечное «если»: а что, если… — Гарри коснулся лица, оттянув ворот. — Что, если, увидев огонь, профессор впал бы в ступор и не смог потушить его вовремя?.. Что, если бы рядом оказался некто мнящий себя сведущим во всех областях, — тут же перед глазами появился Локхарт, и Гарри скривился, — и вместо того чтобы погасить, раздул бы пожар… Возможно, опасности не было, но, быть может, мы во многом ошибались? Не в самих действиях, а в их оценке.       — А может, ты просто повзрослел, Гарри, поэтому и мучишь себя вопросами. Переоценка ценностей приходит вместе с кризисами в нашу жизнь. В твоей их было много, — со спокойной улыбкой заметила Ваблатски, воспользовавшись наступившей тишиной. — Ребёнок не ведает, что творит, не понимает до конца, что его поступки могут иметь серьёзные последствия. Будь дети такими рассудительными, осознающими последствия каждого своего шага, то не пришлось бы их учить… не совать пальцы в розетку — так ведь говорится?       — Так, — мягко улыбнулся Гарри.       — С другой стороны, — Ваблатски забавно подпёрла лицо рукой, сделав испуганные глаза, — даже не все умудрённые опытом волшебники осознают всю серьёзность чар, которые применяют, не все читают перечень побочных эффектов, балуясь зельями… Буду банальна, — она развела руками, — но это просто жизнь и не стоит винить себя, Гарри. Ты был удивлён тем, что Том с таким эмоциональным багажом смог сохранить лицо, я же удивлена, что ты смог сохранить самого себя, не став жестоким, не став мстительным, не разочаровавшись в людях. Ведь оступиться очень просто…       — Вы преувеличиваете, — возразил он вполголоса. — Я ведь оступался, и не раз. Я не святой, каким меня видят все, и уж точно не герой.       — Смотря с кем сравнивать, — ласково пробурчала Ваблатски. — Мир не делится на белое и чёрное. Мыслить категориями абсолютного добра и зла проще — проще направить палочку на врага с намерением убить, если ты увидишь его отъявленным злодеем, а не человеком, не личностью со своей историей, чувствами, мыслями, мотивами… И нет ничего удивительного в том, чтобы опираться на веру в абсолютное добро, считая, что герой — фигура непобедимая, символическая. И в качестве символа герой тоже не человек. Он всегда идеален во всех своих начинаниях, а любой его поступок можно оправдать благими намерениями, — предсказательница положила ладонь на стол, нарисовав круг. — Изничтожить целую деревню, чтобы зараза не распространилась дальше и не унесла ещё больше жизней: добро ли это, зло ли это? А человек, который принимает подобное решение, какой он? Добрый или злой? Разве не всё это одновременно? Для того, кто будет убит, — зло воплоти, для спасённого жителя из соседней деревни — настоящий герой, для третьего — справедливый судья, для четвёртого — своевольник… Попробуй собрать всех их в одной комнате и прийти к единому мнению — это невозможно, — она хлопнула ладонью по столу и улыбнулась: — Примитивный пример, тебе не кажется? Мы не живём в мире героев и злодеев и вечно уходим с тобой от темы.       Слишком сложно.       Потому что тогда ничто не истинно, всё зависит от точки зрения.       — Вы правы: мы блуждаем вокруг да около, — Гарри вернул ей улыбку. — Так вы поведаете мне, что же случилось в тот день?       — Как ловко ты навёл меня на интересующую тебя тему, — сузились её глаза. — Хочешь сказать, что, что бы ни скрывал тот день, ты готов увидеть всё произошедшее в полутонах?       — Мэм, я уже это делаю… — с нажимом напомнил Гарри.       Какое доказательство может быть достовернее того, что происходит между ним и Томом?       Ваблатски на мгновение замерла, разглядывая его нечитаемым взглядом, словно взвешивая все за и против, а затем, смиренно вздохнув, кивнула.       — Что верно, то верно. — Она задумчиво провела рукой по столу, будто собирая невидимые крошки, и добавила: — В тот день Том пришёл ко мне за помощью. Хотел, чтобы я погадала ему, однако вместо расклада карт, я огласила пророчество. Моё первое пророчество, — Ваблатски скосила взгляд.       Гарри ощутил лёгкое покалывание чар полога — тот стал плотнее — и напрягся.       — Помощью с чем?.. Что за пророчество? — уточнил он.       Провидица сложила руки, и Гарри заметил, как тонкие, покрытые сетью морщинок пальцы слегка вздрагивают, а её взгляд становится невидящим.       — Только не говорите мне, что не знаете, что предсказали, — поспешно заговорил он. Внутренности скрутило в тугой узел от напряжения, и каждая мышца одеревенела. — Вы ведь не могли не спросить Тома о содержании…       — Не только спросила, но и помогала разбирать каждую фразу, — со смутной тоской отозвалась Ваблатски. — Я тогда была молода… Ох, это звучит так, будто молодость может быть оправданием любой глупости, — совсем невесело рассмеялась она. — Для меня всё это было впервые. Я… презирала свои способности: в то время они казались мне фальшивкой, трюком для потехи публики. Возможно, это было из-за того, что слава моей семьи стала обоюдоострым лезвием. Думаю, ты поймёшь это. Едва попав в Хогвартс, я уже была знаменита, но также стала неким подобием изгоя, — хмыкнула она. В усмешке не было печали или горечи — простая констатация факта. — А может, из-за демонстрируемого моей матерью восторга от всего, что касалось этой дисциплины. Дух юношеского бунтарства во мне заставлял постоянно перечить и перечёркивать всё, что ей было так дорого. В любом случае в то время пророчество выглядело простым и малопонятным набором слов — загадкой, которую надо разгадать.       Ваблатски замолчала и зачем-то переставила свою чашку на центр стола. А спустя мгновение вновь вернула её обратно, на блюдце, точно её не устраивало расположение посуды на столе. Гарри в лёгком трансе наблюдал за её движениями, но не хотел торопить, позволяя этой небольшой паузе случиться. Ему казалось, она была необходима.       — Пророчества бывают весьма различными по степени важности, — невозмутимо продолжила она, — и никогда не знаешь, в какой момент они тебя настигнут. Внешний раздражитель может как существовать, так и отсутствовать… Моя мать предрекала от погодных катаклизмов до обыденных действий вроде несчастливой любви или сломанной руки. «На закате седьмого дня Януса двуликий подаст руку помощи и проведёт через зелёные врата…» — ты можешь истолковать эти слова, Гарри?       Он на мгновение задумался, вновь спрятав нижнюю часть лица в вороте и вдыхая еле заметный аромат.       — На закате седьмого дня — это или число, или день недели, как я предполагаю. Упоминание Януса указывает на месяц, — начал он, тут же добавив с усмешкой: — Знаете, всегда не понимал одного: зачем так всё усложнять? Ведь можно просто сказать, что седьмого января на тебя упадёт кирпич.       Ваблатски тихо рассмеялась:       — Степень абстрактности тоже бывает разной. Однако в этом и кроется двусмысленность, которая позволяет пророчеству быть довольно-таки пластичным, заключая в себе несколько интерпретаций, а потому и путей.       Гарри слегка склонил голову набок.       — Что ж, тогда двуликий — это лицемерный человек, человек с двумя лицами. Он «подаст руку помощи»… Может быть, предложит что-то? — гадал он. — «Проведёт через зелёные врата» — указывает, скорее всего, на место встречи с этим двуликим. Это предостережение?       — Можно и так сказать. Одно из пророчеств моей матери. Некий волшебник, нуждающийся в помощи, и правда встретил, как оказалось после, своего друга около зелёных врат — врата были дверью этого самого заведения, — махнула она рукой в сторону входа.        Гарри обернулся, с удивлением подмечая, что арочная дверь и правда исполнена в болотно-зелёных тонах.       — Он провёл его внутрь и предложил свою помощь. Волшебник не прислушался к предостережению и согласился. Однако ничего ужасного в тот момент не произошло, — развела руками Ваблатски. — Друг всего лишь помог ему решить проблему.       — Но?..       — Спустя два года двуликий предал его, и волшебник оказался в тюрьме.       — Получается, что в этом пророчестве…       — Скрыто несколько истин. Возможно, если бы он отказался от помощи, не было бы и предательства. Поэтому, надеюсь, ты понимаешь, что, когда мне было ниспослано пророчество для Тома, я сочла это весьма интересным событием — своего рода экспериментом.       — Вы словно извиняетесь заранее, потому что боитесь, что я стану вас обвинять в чём-то, мэм, — в попытке успокоить её Гарри ободряюще улыбнулся. — Я ведь сам захотел знать, значит, и вся ответственность лежит на мне.       — Не всё так просто, Гарри, — вымученно улыбнулась она. — Я была уверена, что к тому моменту, когда ты овладеешь окклюменцией, Том сам тебе расскажет, а мои слова останутся простой мотивацией и подстегнут тебя на пути к овладению своими способностями… Но ты опередил меня, — в её голосе проскользнуло что-то ласковое и журящее одновременно.       — Постойте, но вы сказали, что он вряд ли расскажет мне о таком… — с непониманием напомнил Гарри.       — В ту ночь я имела в виду. Сейчас же мы болтаем о будущем. Однако велика и вероятность того, что он никогда ничего не рассказал бы, — поспешно пояснила Ваблатски. — Насколько он разозлился, когда ты упомянул о том дне?       — Гм… — Гарри на мгновение прикрыл глаза, а затем с усмешкой спросил: — Вы снова тянете время?       Она хмыкнула, помахав рукой:       — Возможно и так. Ты ведь спрашивал о помощи, которая ему потребовалась, — мгновенно перескочила с темы на тему Ваблатски. — Ты ведь осведомлён, что Том изучал свойства Амортенции? — Гарри лишь кивнул в ответ, и та неспешно продолжила: — Он пришёл к заключению, что влияние любовных чар на него через утробу матери никак нельзя отменить, — покачала она головой, — ни контрзаклятием, ни другими зельями…       Словно набатом в голове прозвучало: «Ты хотел обратить побочный эффект?» — «Эффект необратим» — «Тогда я не понимаю» — «Если ты не понимаешь, у меня тоже нет ответа».       Что это за странный ответ был тогда?..       Гарри озадаченно моргнул, но перебивать предсказательницу не стал.       —…Профессор Слагхорн, — Ваблатски замолкла на мгновение, а затем с уверенностью повторила: — Гораций согласился участвовать в этих исследованиях и предоставил Тому историю пациентов, подвергшихся влиянию Амортенции, и тех, кто их опоил.       — Разве такое регистрируется? — вскинул он брови.       — Раньше существовала возможность заявить в органы магического правопорядка, если у волшебника были подозрения, что его опоили или опаивали в течение некоторого времени этим зельем. За заявлением следовал медицинский осмотр, и, в случае подтверждения, начиналось судебное разбирательство и прочая волокита. Каждый такой случай оставался в регистре. Позже Визенгамот постановил, что нельзя приравнивать Амортенцию к таким заклятием, как Империус, иначе пришлось бы запретить изготовление и продажу всех любовных зелий, ведь так или иначе все они туманят разум и подавляют волю, навязывая идею влюблённости, — усмехнулась Ваблатски. — Но была одна проблема. Том выявил, что сама по себе Амортенция безвредна и перестаёт как-либо влиять на волшебника по истечении срока действия. Этим она ничем не отличается от всех остальных любовных зелий. Однако был один весьма существенный побочный эффект, который делал Амортенцию опаснее прочих: если под его действием зарождалась новая жизнь, то любовные чары становились проклятием. Это проклятие имело несколько вариаций: если под влиянием зелья была женщина, то извращённая суть Амортенции или не позволяла зачать, что было лучшим исходом, или же вызывала выкидыш, — Ваблатски наградила его красноречивым взглядом. — Если же околдован был мужчина, то проклятие жалило изначально бесплодием или же переходило к плоду, сея в нём изъян. Дефект. Гипертрофированная уродливость, психические отклонения, магическая неполноценность или же чрезмерная болезненность ребёнка — все эти дети состояли на учёте в Мунго и в большинстве случаев не доживали до десяти лет. Том, конечно, не стал включать себя в список выживших примеров «детей Амортенции» — предполагаю, ты понимаешь причину, — и собранный труд он предоставил Слагхорну, чтобы перейти к новой фазе. Однако тот объявил, что всё это лишь пустые домыслы, и отказался продолжать изучение, оставив доклад у себя. Том не стал настаивать — главное он уже узнал, а премия его не интересовала.       — Какая премия?.. — озадаченно поинтересовался Гарри.       — Буквально до самого конца Гораций твердил, что это открытие будет достойно премии Варнавы Финкли. Однако когда были получены результаты и Том подкрепил их, то профессор внезапно изменил своё мнение.       По мере того как он размышлял над подобной вероятностью, его сомнения сложились в вопрос:       — Считаете, что он хотел присвоить чужой труд и получить премию?       Да, профессор был немного хвастлив, прозорлив, иногда даже самонадеян и жаден до таланта, но он никогда не казался ему способным на присвоение чужого труда. Хотя Том заставил его усомниться.       Ваблатски еле заметно покачала головой в ответ, точно тоже мысленно рассуждала о подобном исходе.       — Слагхорн рассказал мне о свойствах Амортенции, — изрёк Гарри, — но лишь вскользь упомянул, что Том сформулировал интересную теорию: дескать, это зелье при определённых обстоятельствах может лишать чувств. Однако сам он утверждал, что скептически отнёсся к подобной возможности.       — Скорее Слагхорн испугался возможных последствий, — Ваблатски пожала плечами. — Том очень некстати сдал ему эссе, избрав в качестве темы «Закупоренные проклятия» — запрещённые зелья. Что ж, я была уверена, что он и правда мог напугать Горация тем, что для Тома любая магия была просто магией, а именно: способом достигнуть того или иного эффекта. Том не испытывал страха и не питал негативных чувств, как было негласно принято, к Тёмным искусствам и считал их простой разновидностью магии. Не во всём и я с ним соглашалась в те времена, — коротко улыбнулась она, — да и сейчас тоже.       Гарри покрутил фарфоровую чашку в руках и вновь сделал заказ, отчего та тотчас наполнилась свежим ароматным кофе с каплей молока и ложкой сахара. Этот запах перебил на мгновение стойкий аромат, окружавший его с того самого момента, как Димбл материализовался перед ним с громким «Гарри Поттер свободен!» и последующим предложением: «Прошу Гарри Поттера одеться». Что ж, он был благодарен, когда на его плечах оказался тёплый серый свитер, и даже не поинтересовался, откуда домовик взял его. А теперь догадывался и откуда, и кто именно передал его.       — Гм, просто хочу уточнить, — Гарри поднял взгляд на провидицу. — Слагхорн заявил, что Том с ним «заигрывал», Том же сказал, что их разлад случился из-за неоправданных ожиданий… специфического характера, —и он неловко кашлянул.       На мгновение замерев, Ваблатски удивлённо вскинула брови.       — Странно, что Гораций вообще стал делиться подобным, — её губы искривились. — Вы с ним близки?       Гарри растерялся.       Он ценил каждого из профессоров по-своему, но не мог с уверенностью сказать, что с кем-то из них был по-настоящему близок, кроме самого Альбуса Дамблдора… и Люпина. А сейчас Альбус казался запредельно далёким, словно достигнутое доверие и взаимопонимание остались где-то в прошлой жизни, а Римуса…       Во рту сконцентрировалась горечь.       …Римуса больше не было рядом.       — Скорее нет, чем да, — выдохнул Гарри. — Просто он кое-чему стал свидетелем и был озадачен этим. Возможно, Слагхорн написал мне сгоряча.       Такую возможность нельзя было исключать.       Гарри помнил его стыд и ужас, то, как он скрывался от Волдеморта. Всё это вкупе с увиденным могло заставить того действовать — делиться опытом.       — Я не видела его уже долгое время, — с налётом ностальгии произнесла Ваблатски. — Но он всегда был несколько суетливым. Я не состояла в его клубе, Гарри, а если уж давать такое определение, то Том «заигрывал» со всеми: он умел вовремя сделать комплимент, и сделать его так, чтобы тот не прозвучал наигранно или фальшиво. Даже грозная профессор ЗОТИ краснела как девочка, когда он вскользь замечал: «Вы сменили причёску, мэм? Выглядите превосходно». Однако, полагаю, Вилкост не грезила по ночам о юном ученике и не считала это… заигрыванием? — Ваблатски хмыкнула, словно такое определение её забавляло. — И мы опять стали отдаляться от темы…       — Моя вина, — признался Гарри, не сдержав улыбку.       Он на мгновение представил воздыхающую по Тому долгими ночами Вилкост, которая годилась тому почти что в бабушки.       «А он тебе в дедушки», — мелькнуло в подсознании, и Гарри покачал головой, произнося вслух:       — Мы остановились на результатах исследований, мэм.       Она кивнула и вновь стала изводить кусок теста, что наводило Гарри на мысли о том, что нервничает предсказательница больше, чем хочет показать.       — Том узнал всё, что ему было нужно: эффект зелья необратим, потому что проклятие буквально продырявило часть его ауры. Возможно, ты знаешь, а если нет, — она хмыкнула, — то узнаешь прямо сейчас, что ауры волшебника, магла и сквиба отличаются друг от друга. Бывали случаи, что, когда рождался сквиб, вокруг него тоже возникала мощная магическая аура — явление, способное запутать перо приёма. Если сравнить с примерами других «детей Амортенции», Тому довольно-таки повезло. Я всегда подшучивала над ним, что могла пропасть другая часть эмоций… Можешь его представить всегда счастливым, улыбающимся и влюблённым? Вот и он моего юмора не оценил, — она еле слышно рассмеялась, но в этом смешке присутствовала лёгкая неловкость.       — Из-за этого часть его эмоций пропала?.. — поинтересовался Гарри, сделав глоток крепкого напитка и отгоняя от себя картинку сутки напролёт глупо улыбающегося Тома.       — Нет, сама по себе аура — это лишь отражение того, что внутри, и то, что внутри, — отражается в качестве ауры.       Чашка в руках дрогнула, а Гарри, чуть не подавившись, неуверенно спросил:       — То есть… вы хотите сказать… что, если залатать брешь, то цельная аура поспособствует…       — …Излечению поразившего его из-за проклятия недуга, если изъясняться поэтически и теоретически одновременно, — заключила за него Ваблатски. — Том стал двигаться в другом направлении: он полагал, что если начнёт испытывать эмоции, то аура, как живая субстанция, начнёт подстраиваться. Когда она станет цельной, то начнётся обратный процесс.       — Но как?..       — Так же, как была создана Амортенция. Претенциозно, естественно, — Ваблатски насмешливо закатила глаза, — ведь Амортенция не может создать любовь, это всего лишь иллюзия… Тем не менее эта иллюзия воздействовала на Тома неоднозначно: она могла всколыхнуть еле заметные отголоски потерянных эмоций. Сначала он употреблял само зелье, считая, что его будет достаточно, но эффект был слишком незначительным, а потом и вовсе свёлся на нет. И хоть этого воздействия было недостаточно, чтобы стать лекарством, но достаточно, чтобы стать первым шагом к выявлению новой формулы. Том полагал, что, отталкиваясь от формулы Амортенции, он-то сможет создать зелье любви, зелье сострадания, зелье радости, признательности, веры… — сможет создать самый настоящий эликсир истинных чувств. А я должна была наблюдать за его успехом: подтверждать каждую эмоцию. Мне казалось, что он слишком спешит, ведь на нечто столь сложное могли уйти по меньшей мере десятки лет; он, в свою очередь, поставил себе лимит в три месяца — летние каникулы.       — Невозможно, — вполголоса заключил Гарри.       — Невозможно, — вторила Ваблатски. — Но кто же отважится с ним спорить? В любом случае, как видишь, у него ничего не вышло даже спустя столько лет. Он смог добиться лишь противоположного эффекта: зелья, подавляющего все эмоции.       — С этим рецептом я знаком, — слабо усмехнулся Гарри. — Только вот… Том ведь сейчас явственно ощущает и другое, — он опустил взгляд к своим рукам, вспоминая эти недели и всю неоднозначность чужого поведения. — А значит, что какой-то из его экспериментов всё-таки сработал, разве нет?       Гарри вопросительно уставился на неё.       Возможно, ему просто хотелось верить в это: в то, что где-то там скрыты какие-то чувства, ведь иначе… зачем всё это? Вряд ли Гарри мог быть ему полезен как-то ещё, кроме своей роли занозы в одном месте. Поэтому чужой визит не имел смысла, если только за этим и правда не скрывались эмоции. И посреди этого эмоционального хаоса было то зелье. Сейчас Гарри предполагал, что его можно было употреблять и по другой причине: чтобы нивелировать негатив например. Или, опять же, чтобы подавлять слишком яркий новообретённый эмоциональный фон…       Ваблатски не торопилась давать ответ. Её ладони еле заметно двигались, отчего браслеты на запястьях слабо бренчали. А Гарри ощущал противоположное её медлительности чувство — нетерпение.       — Маглы обладают почти прозрачной аурой, похожей на дымку, — она почти не ощутима, — внезапно заговорила провидица, подняв на Гарри задумчиво-извиняющийся взгляд. — Если же она плотнее обычного, то у этого человека есть какие-либо способности. Нет, вовсе не обязательно, что он волшебник, так как это может быть хорошая интуиция, так называемое ими «шестое чувство», или иногда даже способность брошенным словом создать другому маглу неприятности… То есть проклясть, — Ваблатски слабо улыбнулась, разделяя тонкие серебряные полоски, будто мысленно пересчитывала их раз за разом. — Про сквибов мы уже говорили — их аура обычно плотнее, чем у маглов, а когда они появляются на свет, может возникнуть плотный магический купол, который, к сожалению, со временем рассеивается. Именно этот купол путает перо, но аура не похожа на магический барьер. Если у маглов аура похожа на дымку, то у нас она подобна густому туману. Она указывает на магическую силу, — Ваблатски вздохнула. — Сила подобна отпечатку самого волшебника и его ауры — всё это взаимосвязано, ведь, когда волшебник проявляет признаки магии в более позднем возрасте, его аура начинает сгущаться. Для аурологов это своего рода презентация — первое впечатление, которое исходит от волшебника. В «Истории Хогвартса» упоминается, что при виде Годрика Гриффиндора у остальных перехватывало дыхание, и это, скорее всего, не простое преувеличение. Спроси себя, что ты ощутил, когда впервые увидел Альбуса Дамблдора?       Гарри на мгновение задумался и мысленно перенёсся в тот момент церемонии. Он слишком нервничал, чтобы смотреть по сторонам: боялся, что Шляпа вообще будет молчать, а ему скажут, что произошла ошибка, и отправят обратно на поезде до Лондона… И если ему нужно было бы описать своё первое впечатление одним словом, то это было бы сияние. Альбус Дамблдор сиял ярче, чем кто-либо или что-либо иное в зале в тот момент — и именно это вселило в него толику уверенности.       — А когда встретил Тома… что ты ощутил? — задала новый вопрос Ваблатски, не дожидаясь ответа.       Она словно знала, что он уже всё понял.       — Я встречал его в стольких разных ипостасях, что мне сложно понять, какое именно то самое первое впечатление, — задумчиво ответил он и невесело хмыкнул.       Ваблатски сразу же уточнила:       — Во плоти.       Гарри отпил и незамедлительно ответил:       — Ужас и отвращение. Впрочем, не я один, — он вспомнил выражение лица Хвоста и поставил чашку, вновь нервно покрутив её меж ладоней, словно не мог согреться. — Не самое лучшее воспоминание.       — Ты сейчас имеешь в виду зрительное восприятие ожившего для тебя кошмара, которое вселило в тебя ужас и отвращение, или же ужас и отвращение, исходящие от Тома, Гарри?       — Могильный холод, — тут же поправил он себя. — Вот что я ощутил.       Она удовлетворённо кивнула:       — Из-за дара прорицания я более восприимчива к чужой ауре: не только людей, но и мест, а также предметов. Для всех остальных, кроме самих аурологов, изучение подобного феномена остаётся такой же неточной наукой, как и Прорицание. Когда твой дар проснулся, ты стал более восприимчивым…       Гарри покачал головой:       — Я всё ещё не понимаю, к чему вы клоните, мэм.       — Не сказала бы, что к чему-то клоню, Гарри, — неуверенно улыбнулась она. — Просто тяну время, но его становится катастрофически мало.       И провидица вновь коротко рассмеялась. Смех был резким и далеко не весёлым, скорее тягостным и неловким, будто заполняющим тишину.       — Ты по-прежнему ощущаешь могильный холод? — спросила она вдруг.       — Полагаю, вы об этом знаете больше меня, — Гарри вернул ей скорбную улыбку. — Когда Том появился снова, я ничего не ощутил. Что логично, ведь он лишился магических способностей — стал почти что сквибом…       Гарри внезапно сжал чашку в руках, понимая, что ещё чуть-чуть — и та лопнет, а кофе прольётся на скатерть. Он резко опустил её на блюдце, и раздался громкий звон. Подобный пронзившей его догадке.       — Всё взаимосвязано, — прошептал он, подняв взгляд на Ваблатски. — Какая помощь… какой помощи он ждал от вас?       На её лицо легла тень, а губы сжались в тонкую полоску.       — Том хотел знать, в каком направлении ему двигаться… Обычно именно в этом помогает гадание, когда человек потерян и не понимает, как решить свои проблемы или где оно это решение…       — Что было в пророчестве? — резко перебил он её, сощурив глаза.       — Думаю, ты уже понял, Гарри, не что, а кто, — с толикой печали ответила она.       — Я хочу это услышать!       Ваблатски глубоко вдохнула. На мгновение прикрыв лицо ладонями, словно стряхнув усталость, она отвела руки и мерно заговорила:       — «Грядёт война, что меж паутины найдёт своё начало… Грядёт война, что послужит концом Тёмному лорду… и пролитая у истоков Даров Смерти кровь свяжет их. Но война — не война, а зерно наказания… Грядёт война, да послужит она концом и новым началом. Найдётся желаемое у рождённого от тех, кто трижды бросит вызов Тёмному Лорду… Рождённый на исходе седьмого месяца через смерть близких признает не друга, но врага… Вместит тот и душу, и силу, и любовь, через смерть напополам разделив судьбу не с врагом, но с возлюбленным…»       Мелодичный голос затих, а Гарри окаменел, мысленно радуясь, что оставил чашку на столе, иначе бы та точно лопнула прямо в руках. В руках, которые сейчас судорожно цеплялись за край стола и сжимали его до побелевших костяшек, держа Гарри в страхе. Он боялся, что если отпустит, то мир начнёт вращаться, а когда остановится, то уже ничто никогда не останется прежним в его глазах.       Разрозненные ощущения, которые изначально никак не хотели собираться воедино, разом сложились в чёткую картинку, заставляя его мысленно содрогаться от несправедливости и физически задыхаться от ярости, медленно заполнявшей лёгкие.       Хотелось откашляться, но вместо этого он лишь судорожно выдохнул, медленно разжимая сведённые судорогой пальцы.       Ваблатски подняла взгляд со стола к нему.       — Том разобрал пророчество на составные части, — тихо продолжила она, — как сделал ты недавно. Кое-что было предельно понятным, другое же — осталось туманным и прояснилось лишь несколько лет спустя. В то время Кальяс Эйвери, Северин Мальсибер, Эмиль Нотт и Корвус Лестрейндж назывались Вальпургиевыми рыцарями, а сам Том… подписывал свои труды, письма и прочее как Лорд Волдеморт, — она продолжала говорить, а слова звучали отдалённо, словно из-под толщи воды. — С одной стороны, потому что ему якобы не нравилось, что его назвали точно так же, как уже существующего человека, а с другой — многие из его школьных исследований уходили корнями в Тёмные искусства, что, в принципе, противозаконным не было, но могло создать определённые проблемы, попади труды не в те руки. Псевдоним же решал эту проблему…       — Он знал… что пророчество о нём? — прервал её быструю, даже беспокойную речь Гарри.       — Мы предположили. Сам Том себя Тёмным лордом не называл, но общее слово «Лорд» привело нас к такой мысли. Однако существовала и вероятность того, что Тёмным Лордом мог оказаться Гриндевальд. Том просчитал много вариантов, а пророчество и правда начиналась так, словно речь шла о Геллерте, о его триумфе, о грядущей войне с маглами, но также о поражении на второй войне. Только многое другое не вписывалось в общую картину, поэтому Том оставил эту интерпретацию в качестве запасной и, разумеется, приковал своё внимание к действиям Гриндевальда до такой степени, что некоторые решили, что он хотел к нему присоединиться после окончания школы.       — Речь о трёх войнах, — прохрипел Гарри. Голос не слушался.       Ваблатски еле заметно улыбнулась, но, словно устыдившись этого, тотчас стала серьёзной:       — Думаю, с тобой бы он расшифровал посыл быстрее, чем со мной… Ты прав: в пророчестве речь шла о трёх войнах. Предполагаю, что об этом он не умолчал в ту ночь…       «А потом подправил воспоминания», — едко зашипело сознание.       — Война, «что меж паутины найдёт своё начало». Что это за начало?       Гарри потёр лицо, вопросительно уставившись на Ваблатски, но та в ответ лишь покачала головой, явно не собираясь ничего пояснять из того, что Том мог и так рассказать.       — Вторая, получается… Речь о первой магической войне, но «война — не война, а зерно наказания». Наказание для кого? Маглов и маглорождённых?       — Гарри…       — Да-да, я понимаю, но… — Гарри шумно выдохнул, оскалившись: — Я пытаюсь не дать ярости взять вверх, мэм, а лучший способ — это рассуждать вслух. Отвлечься. Мне просто нужно продолжать говорить. Третья война — это вторая магическая. Началась она с конца Волдеморта — с его возрождения — и стала новым началом. Однако… — он сделал паузу, — война, «что меж паутины найдёт своё начало». Меж паутиной — где-то в забытом, пыльном месте или же в буквальном смысле? Меж паутиной паука?..       «…Заразе, которая понемногу проникала во все слои магического сообщества — ядовитый паук — Арахна…» — он буквально услышал сосредоточенный голос Риддла в мыслях.       — Арахна, — эхом прошептал Гарри.       Он дрожащей рукой поднял чашку и хлебнул кофе, пожелав, чтобы туда добавили огневиски, и, желательно, чтобы алкоголя было больше, чем самого кофе. Первое желание было исполнено, а вот уточнение — полностью проигнорировано. Гарри прочистил горло и поднял взгляд на Ваблатски, которая, к облегчению, не смотрела на него с жалостью — это сейчас бы отозвалось лишь новой волной раздражения.       — Можно считать, что новое начало — это возвращение Тома… Что до остального, — Гарри вновь кашлянул.       Он ощутил, что вдруг стал не способен выдавить из себя рассуждения о собственной персоне. Ему было легче копаться в своей памяти, извлекая всё то, что Риддл рассказывал о возможном бунте и пауке, но эти мысли ускользали, выталкивая на поверхность вторую часть пророчества, которая раз за разом заглушала всё остальное, будто оглушительный звон колоколов.       Ваблатски, словно поняв его затруднение, произнесла:       — Вторая часть пророчества была более конкретной. Когда Том углублялся в историю своего рода, то узнал, что род Мраксов происходил от Кадма Певерелла, и мы пришли к выводу, что обозначение «у истоков Даров Смерти» указывало на Певереллов, ведь именно их потомков можно было назвать связанными кровью. Поэтому должна была быть другая уцелевшая ветвь, к которой принадлежал бы тот другой… о ком шла речь в пророчестве. Этой ветвью стали потомки Игнотуса Певерелла — ныне Поттеры, — её голос звучал ровно, а речь — уверенно, но Гарри улавливал еле различимую дрожь. — Связь было легче проследить, так как Филимонт, твой дед, любил напоминать каждый год, что его отец — прямой потомок Иоланты Певерелл… Поэтому упомянутый в пророчестве человек должен принадлежать к роду Поттеров и должен был родиться на исходе седьмого месяца, то есть тридцать первого июля… Разумеется, это не был ни твой прадед, ни твой дед.       Гарри так сильно сжал челюсти, что ощутил, как зубы заскрипели, а мышцы лица свело.       — Знаете, меня всегда мучил один вопрос, — вполголоса протянул он. — Почему Волдеморт не пошёл к Лонгботтомам? Ведь что Невилл, что я — мы оба могли оказаться теми, о ком говорилось в пророчестве Трелони… Дамблдор твердил, что, если бы он не убил моего отца, то никогда бы не поселил в моей душе желание отомстить, что, придя ко мне в ту ночь, Том сам творил свою судьбу: сам сотворил себе худшего врага…       Гарри усмехнулся, покачав головой и ощутил, словно эта усмешка эхом откликается внутри. В какой-то момент ему показалось, что вместо слюны во рту осталась только невыносимая горечь, и каждое произнесённое слово увеличивало её количество.       — Том знал, — продолжил он сипло, — что тем или иным образом первая магическая война приведёт его к концу, знал, что я стану вместилищем его души… Знал, что вернётся, знал, что мы будем врагами. Он посылал мне видения нарочно? Всё, что он творил, он делал, следуя пророчеству? Устроил войну, потому что так говорилось в пророчестве? Убил моих родителей, потому что только так нашёл бы искомое? Смотрел, как я уничтожаю его крестражи и хлопал в ладоши в ожидании, когда же маленький ручной герой приведёт его к финальной стадии? — почти что змеиным шёпотом спросил Гарри, подавшись вперёд.       Глаза Ваблатски широко раскрылись, а ладонь легла поверх его руки, и только тогда он заметил, что в ней зажата расколотая на куски ручка от чашки.       — Всё не так… Гарри. Не совсем. Мордред! Да разожми руку, Гарри! — порывисто прошептала она, бледнея.       Гарри смотрел, как собственная кровь стекает на блюдце, и кривился, чувствуя, как ярость сгущается, шипами из горя и разочарования расцветая внутри.       — Поэтому я сомневалась, рассказывать тебе или нет, — спешно добавила она.       Гарри разжал кулак.       Осколки посыпались на блюдце, а на его руку тут же легла салфетка. Алые разводы быстро проступали на белой поверхности, пачкая ткань.       — Всё хорошо… Я правда благодарен, что вы рассказали мне это: он бы не стал, я уверен, — бесстрастно отозвался Гарри.       «Не стал бы… Не стал».       Гарри помнил его реакцию, помнил испуг, перетекающий в злость. То же самое происходило и с самим Гарри сейчас: ужас оборачивался яростью.       Ваблатски взмахнула палочкой, и ладонь защекотало, а затем осталось лишь тянущее ощущение жжения, когда он сжал в ладони материю, пропитанную насквозь кровью.       — Том знал, что я его крестраж: что внутри меня частичка его души… — стоило ему огласить это, как сдерживаемые эмоции вновь проскользнули наружу, и голос угрожающе завибрировал. — Знал, что я стану вместилищем его силы ещё до того, как умер и воспользовался тем заклятием, знал, что после его смерти мы перестанем быть врагами, но продолжал отменно играть свою роль «пленного»… Какой во всём этом смысл?..       Гарри вскинул брови, тряхнув головой в попытке прийти в себя, и процедил:       — Какие, к чёрту, возлюбленные? Что за проклятая любовь такая?!       Перед глазами застыла недавняя сцена, растекаясь горечью во рту.       — Я л…       Том внезапно кривится, будто уловив изменения, и отступает, резко перебивая его:       — Не нужно, Гарри.       Ваблатски вздохнула, не сводя взгляда с его руки. А затем подняла глаза, и в них он увидел отражения себя: не человека, а предмета.       Орудия? Сосуда? Игрушки?..       Ощущение это было столь острым, что он отдёрнул руку, крепче сжимая влажную салфетку.       — Гарри, ты говорил о полутонах, но сейчас явно не видишь полной картины. Мне казалось, когда мы рассуждали о примере того пророчества, ты понял, что пророчества так или иначе, но сбываются…       — Профессор Дамблдор говорил, что они не должны обязательно сбываться, — машинально возразил он и осёкся, невольно клацнув зубами.       А что ещё Альбус мог сказать ему? Что он, совсем ещё мальчишка, может погибнуть и, скорее всего, так и будет?       Когда Ваблатски собиралась явно оспорить эти слова, Гарри вновь заговорил:       — На том примере я лишь понял, что они могут изменяться, могут иметь несколько толкований. Я как раз таки вижу всё в перспективе: он узнал, как может получить желаемое, и не стал ничего менять; не послушал предостережения судьбы, как и тот волшебник. Он стал Тёмным Лордом, убил моих родителей, чтобы я признал в нём врага, и засунул в меня свою поганую душу, чтобы ничего не пропустить. Всё это время заботился, как бы во время наших игрищ ненароком не прибить ценный сосуд. А потом умер, чтобы поместить в меня и силу, впоследствии забрать её, заодно подлатать свою ауру и стать полноценным… Ведь всё ради этого, так? Так он мог излечить свой небольшой недуг? Что он сделал?.. Что я сделал? Смешал наши силы? Вот что он искал?.. Дитя любви и круглый идиот, Гарри Поттер, который владеет таким бесценным и бесполезным даром, всегда готов помочь… Конечно же, — Гарри рассмеялся, резко поднявшись, отчего стол заскрипел, а чашки зазвенели. — Ведь великий Том Риддл не терпит лишений, но считает себя вправе лишать остальных… всего. Я ошибался. Ошибался, да. Он как был помешанным на пророчествах ублюдком, так и остался. Ничего не изменилось, сколько личин бы он ни сменил.       Ваблатски замерла. В её глазах застыло непонятное выражение — меж мольбой и отрицанием, — а каждая морщинка словно стала глубже, добавляя ей десятки лет.       — Кажется, я совершила ошибку, — прошептала она.       — Почему же? Считаете, что лучше бы я продолжал жить в неведении?       — Ты не так всё понял, я не должна была всё так вываливать на тебя, — Ваблатски опустила голову и нервно потёрла запястья. — Я поторопилась.       — Нет, мэм, вы раскрыли мне глаза, и я благодарен вам за этот подарок, — процедил Гарри, чувствуя, как внутри образовывается зияющая дыра. — А теперь вы должны меня извинить, но у меня появились срочные дела.       — Подожди, Гарри, — Ваблатски поспешно привстала, потянувшись к нему.       Однако Гарри вышел уже из-за стола со словами:       — Лишь хочу повторить, что вас я ни в чём не виню. Не вините и вы себя, — и в следующее мгновение он с глухим хлопком аппарировал.