Новая партия

You've been covered with ashes, All your love has turned to dust. A quick walk to madness, A sharp jump and a sudden stop. Saint Mesa — Bad World

      Странно было находиться там. Странно — быть свидетелем чего-то столь интимного и одновременно понятного лишь «знающим». И Гарри, к собственному удивлению, был именно таким.       Когда он зашёл следом за Альбусом, тот уже стоял напротив прилавка, за которым замер высокий мужчина неопределённого возраста. Его светлые волосы были собраны в пучок, почти прозрачные глаза, на первый взгляд, смотрели равнодушно, но Гарри буквально кожей ощущал исходящее от него напряжение — может, это и есть хвалёное шестое чувство провидцев, о котором упоминала Ваблатски?       — Чем могу помочь, мистер Дамблдор? — ровно спросил «ответственный за библиотеку», давая понять, что директор Хогвартса в представлении не нуждается.       — Будете ли вы так любезны, — голос Альбуса еле уловимо дрожал, когда он непонятно откуда достал том «Мириады войн» и положил тот на прилавок, — подписать вашу книгу, мистер Гред?       — Удивлён и весьма польщён, что вы снизошли до низкопробного бульварного чтива моего авторства, да ещё и нашли меня, — усмехнулся тот краешком губ, — но я не даю автографов…       — Почему? — в лоб спросил Альбус и шагнул вперёд.       Гред — или Гриндевальд — отступил, сделав вид, что высокая стопка книг позади него срочно нуждается во внимании.       — Вы должны меня простить, но у меня скоро обеденный перерыв и необходимо успеть закончить с сортировкой.       Гарри еле слышно вздохнул.       — Прекрати, — внезапно раздался твёрдый голос Альбуса.       Взмах палочки, и над прилавком высветилось «Альдвин Гред»; ещё один — и буквы сформировали обращение: «Гриндевальд».       Мужчина медленно поставил книги обратно, сощурив глаза. Сначала он мазнул взглядом по Гарри, а затем буквально впечатал его в Дамблдора.       Входная дверь звякнула запирающими чарами, и Гриндевальд упёрся руками в прилавок, нависая над ним и заставляя буквы исчезнуть.       — Что тебе от меня нужно, Альбус?       Дамблдор тут же растерялся, тоже обернувшись на Гарри, будто в поиске поддержки. Мысленно вздохнув, он тихо поинтересовался:       — У вас есть какие-нибудь книги, в которых бы упоминалось заклятие «Игуала Пагаментус» и… его вариациях?       «Отличное время ты нашёл, Поттер!» — мысленно поаплодировал он себе.       Гред-Гриндевальд задумался на мгновение, скользя ладонью вдоль прилавка.       — О каких именно вариациях идёт речь, мистер Поттер? — глянул он исподлобья.       Видимо, и сам Гарри в представлении тоже не нуждался.       — Любых.       Просьба породила удивление. Гред-Гриндевальд вскинул брови, а затем перевёл взгляд на Дамблдора, будто в немом вопросе: «И ты согласен с запросами своего протеже? Изумительно!» Альбус же и бровью не повёл, продолжая смотреть на того, словно не мог насмотреться или же, скорее, отвести взгляда.       — Краткое описание и некоторые абстрактные рассуждения — единственное, что вы здесь найдёте, — сообщили ему.       В тот же момент Гред поймал выскочившую из дальнего стеллажа и пронёсшуюся через весь зал книгу, предложив её Гарри:        — Прошу.       — Благодарю, — склонил Гарри голову, и ему указали подбородком на длинный ряд столов посередине зала со словами:       — Там вас не побеспокоят.       «Или я вас не побеспокою», — мысленно усмехнулся Гарри и скосил взгляд на Альбуса.       Тот едва заметно кивнул в ответ.       Наложенный полог тишины заглушил глухой голос Гриндевальда, и Гарри опустился на стул, положив перед собой книгу с красочным названием «Мифы, легенды и древние заклятия». Он коснулся кончиками пальцев золотистого сплетения сбоку и открыл том, пробежавшись глазами по оглавлению, а затем ухватился за край стола и начал отклоняться назад, пока не прислонился к стеллажу вплотную. Стоило покинуть зону воздействия заклятия, как послышался голос Дамблдора:       — Чей облик ты украл на этот раз?       — Если ты ждёшь какой-то информации, то смею тебя разочаровать: я связан магическим контрактом, Альбус.       — Я не за информацией пришёл, — глухо отозвался тот.       — Тогда зачем?       — Наверное, не стоило. Я ошибся… Скажи Гарри, что у меня появились срочные дела.       Дамблдор явно собирался сбежать.       Гарри мысленно чертыхнулся, когда послышался шорох одежд, и уже собирался встать, как за первыми более медленными шагами последовали другие — поспешные, будто догоняющие.       — И что же это за срочные дела, Альбус? Лимонные дольки закончились? — насмешливо уточнил Гриндевальд.       Дверь вновь звякнула.       — Будь добр, открой дверь, — Альбус, казалось, просил.       — Дверь и не заперта, но пока ты не захочешь уйти, она не выпустит тебя.       — Но я хочу уйти!       — Нет, не хочешь. Ты хочешь сбежать, — поправил его Гриндевальд.       — Сколько лет ты провёл в тюрьме? — отчаянная попытка сменить тему не увенчалась успехом.       — Я связан магическим контрактом, — повторил тот. — Но мне интересно, как ты меня нашёл.       — По книге… узнал: ты в неё вложил слишком много от себя.       Повисла тишина.       — Это не ответ на мой вопрос.       — Это правда, что ты раскаялся?       Раздался смешок.       — Всё подвержено переменам, но не твоя наивность, Альбус, — вопреки сочащемуся иронией голосу, Гарри ощущал чужую тоску как собственную. — Ты за этим пришёл? Вновь вразумить меня, если обнаружишь здесь нечто, что выбивается из привычной картины твоего мира?       Гарри вернулся на место.       Было неправильно подслушивать чужой разговор, явно ведущий к чему-то, что он осязал всем своим существом и оттого переживал смутную тоску, которая словно подстёгивала сознание, выпуская наружу желание поговорить сию же минуту с Томом. Тем не менее Гарри не мог себе этого позволить: ему нужно было сосредоточиться на предстоящем расследовании (если он сможет с разрешения Сэвиджа участвовать в нём, конечно), а не раскисать, что непременно случится, если он вызовет Риддла на «душевный» разговор. К тому же нужно было навестить друзей, попытаться поговорить с Роном и принести извинения Ваблатски за свой внезапный побег…       У него не было времени ни на Тома с его играми разума, ни чтобы протирать здесь штаны.       Он вцепился в книгу и резко встал, направившись к выходу. Гриндевальд замер рядом с Дамблдором — Гарри явно упустил момент пылких объяснений или же новой ссоры, что отпечатались почти болезненным румянцем на щеках профессора.       Поразительно видеть его таким. Таким уязвимым.       — Могу ли я взять её или нужно оформить какой-то пропуск?       — Просто распишитесь здесь, — ничуть не растерявшись, Гриндевальд подошёл к прилавку.       Он открыл громоздкую, тяжёлую на вид книгу, указав на нижнюю строчку, где моментально проявилось название книги, а под ним автор.       — По истечении двух недель книга вернётся сама. Если собираетесь делать какие-то заметки, не оставляйте их меж страниц, иначе потеряете, — предупредил тот.       Гарри кивнул и, достав палочку, чиркнул магическую подпись, которая на мгновение вспыхнула золотистым светом, следом померкнув.       — Куда ты так спешишь? — послышался неуверенный голос Альбуса.       Как будто не тот пять минут назад собирался бросить его здесь.       Гарри усмехнулся.       С каждой секундой он раскрывал всё больше новых граней чужой личности и, надо заметить, увиденное удивляло и одновременно дарило облегчение. Хотя нечему было радоваться: со своими любовными ранами он справлялся ничуть не лучше Альбуса.       Проблемы с бывшими Тёмными Лордами они такие: весьма и весьма неоднозначные.       — Мне нужно в Министерство, — скорчив печальную гримасу, пояснил Гарри, а затем обратился к Гриндевальду: — Приятно было познакомиться, мистер… Гред, — и направился к двери, которую с лёгкостью открыл, в отличие от замершего в недоумении Дамблдора.       Профессор порывался что-то сказать или же, скорее, ухватиться за мантию Гарри, когда его ладонь перехватили и раздался приглушённый голос Гриндевальда:       — Пройдём в мой кабинет, Альбус. Там нам будет удобнее обсудить волнующие тебя перемены. Всего доброго, мистер Поттер, — вежливо и столь же отчуждённо улыбнулся он.       Гарри слегка склонил голову в ответ и прикрыл за собой дверь. Он замер на улице и глубоко вдохнул морозный воздух. Снегом слегка припорошило каменную кладку, но тот уже таял, превращаясь в небольшие лужицы, в одну из которых Гарри и ступил, невольно уставившись на своё отражение в тёмной воде.       Наверное, дело было не в спешке, а в том, что витавшее в воздухе напряжение чересчур щекотало нервы, и он не мог больше оставаться там: вся эта ситуация могла взбудоражить его собственных демонов. Гарри стал третьим лишним в комнате, и, как бы сильно Альбус ни страшился оставаться наедине с Гриндевальдом, ему было там не место. И разговор, понятное дело, являлся делом не сиюминутным, а у Гарри просто не было ни желания, ни терпения разыгрывать из себя группу поддержки полдня.       Весело присвистнув, он поднял взгляд, и сердце пропустило удар.       Казалось, Гарри вновь вернулся на стадион. Воздух потяжелел, и ощущение замерзавшей на ресницах влаги стало едва ли не осязаемым. Он сморгнул, теперь уже крепче сжимая книгу, а не метлу, и сделал шаг вперёд, ожидая, что видение померкнет.       Этого не случилось.       Экриздис остался стоять чуть поодаль, заложив руки за спину и с интересом разглядывая его, а затем, точно как в видении, поднял руку и смахнул с лица прядь тёмных волос.       Гарри невольно оступился, и лужа хлюпнула под ногами, забрызгав полы мантии. Колдун осклабился, будто только этого и ждал.       Что ему делать? Как следует поступить? Аппарировать? Вернуться в книжный?..       Обернувшись на вывеску, покачнувшуюся с очередным порывом ветра, он поджал губы и положил свободную ладонь поверх палочки.       Всё же позади него скрывались два могущественных волшебника, и, даже если Гриндевальд не захочет вступать в битву, ему придётся — враг вряд ли будет спрашивать мнение.       — Не утруждайтесь, — раздался низкий слегка вибрирующий голос, будто бы знакомый и чужеродный одновременно. — Я пришёл не столько сражаться на магической дуэли, сколько на словесной.       Повисла тишина.       Гарри сглотнул.       — Тогда я волен уйти, — собирая уверенность по крупицам, констатировал он.       — Вольны, но захотите ли? — задумчиво пробормотал Экриздис и тут же заметил: — Вы уже оправились от проклятия. Головные боли не мучат?       — Я несколько дней был без сознания, — собственный шёпот удивил его.       Зачем он в этом признался?       — Прискорбно, конечно. Проклятие, напротив, нацелено на весьма болезненное пребывание в сознании.       Гарри помрачнел, отступив, и Экриздис поднял руки в невинном и будто успокаивающем жесте.       — Вы застали меня в щекотливом положении. А Гладиардес весьма удобно в применении и, в отличие от Круциатуса, лишает противника физических сил, не позволяя продолжать дуэль.       Гарри удивился, но не подал виду. Он коснулся лица, потерев лоб.       К чему этот обмен любезностями?       Мысли заметались, словно птицы в клетке, и Гарри до боли в суставах сжал книгу, разглядывая противника в попытке понять, что ему внезапно понадобилось, если это не очередная бойня. Лицо Экриздиса слегка видоизменилось: щёки уже не были столь впалыми, а тени под глазами выцвели, делая его облик более свежим и в то же самое время, несомненно, реальным.       — Вам не стоит меня бояться, Повелитель Смерти, — его губы растянулись в хищной улыбке, будто этот титул его забавлял. — Сказав раз, повторю: ваше время ещё не пришло, — понизил он голос, все ещё сохраняя расстояние.       От этого утверждения веяло холодом и насмешкой одновременно. Насмешкой того, кто решает, когда и кому приходит его час…       — Прошу прощения, сэр, но нам с вами не следует, да и не о чем разговаривать. Особенно здесь, — настороженно заметил Гарри, двинувшись в сторону.       — Поэтому лучше продолжить разговор в более уединённом месте, — кивнул Экриздис, явно проигнорировав всё, кроме «особенно здесь».       — Я не…       — Ваш страх необоснован, — заключил тот, будто это не он чужие органы по ларцам раскладывал перед его глазами.       Знает ли он, что Гарри там присутствовал?       — Я не боюсь, — выдавил он, пытаясь унять беспокойство.       Экриздис слегка склонил голову, отчего непокорные на вид волосы вновь упали на глаза, подхваченные яростным порывом ветра.       — В таком случае проследуйте за мной. — И он положил ладонь на сердце, почти церемонно заявив: — Я не трону и волоска с вашей головы, даю слово.       Вместо того чтобы согласиться, Гарри вновь сделал шаг назад, мысленно и эмоционально готовясь к мгновенной аппарации.       «Не можешь выиграть схватку — беги», — эхом повторялась фраза в голове.        Экриздис шагнул вперёд; на его запястьях сверкнули браслеты.       — Разве вам не любопытно, что я такое? — колдун едва склонился вперёд, заглядывая Гарри в глаза, когда он вновь отступил. — Не любопытно, кто и каким образом меня… пробудил?       — Какой вам резон откровенничать со мной — вот что мне интересно.       — Мы начинаем привлекать внимание, — скосив взгляд в сторону, глухо заметил Экриздис.       Там застыла женщина с девочкой и поглядывала на них с некой опаской.       Чёрт.       — Хорошо. Я согласен, — выдохнул Гарри, буквально кожей ощущая вязкость сгущающейся обстановки и не чуждый ему могильный холод.       Где-то неподалёку находился дементор, он был уверен.       Экриздис удовлетворённо кивнул и, чуть склонившись, протянул ему руку, будто приглашая на танец. Помрачнев, Гарри молниеносно ухватился за его рукав и отметил насмешливый взгляд, в ту же секунду потеряв лицо из виду. Колдун чересчур резко трансгрессировал, отчего едва притихшая головная боль вновь усилилась и Гарри упал на колени, когда пальцы, что держали его, разжались.       Запах влажной земли, камня и талого снега защекотал ноздри, а прямо перед глазами оказалось надгробие.       — Надеюсь, вас не пугают кладбища. Здесь относительно безопасно, но главное — спокойно, — сообщил Экриздис.       Он отдёрнул полы мантии, сел на каменную скамью и, сощурив чёрные глаза, добавил:       — И мне здесь легче дышится.       У Гарри мурашки пробежали по коже. Особенно когда он увидел, как в отдалении слонялись между поросшими мхом и побитыми временем памятниками около десяти вытянутых тёмных силуэтов.       — Вы дорожите своей жизнью, Гарри? — помедлив, спросил Экриздис.       Вновь скрыв своё удивление, Гарри поднялся, отряхивая колени от невидимой пыли и морщась из-за прострелившей висок мигрени.       — Не сочтите мой вопрос за угрозу, юноша, — усмехнулся Экриздис и покачал головой.       — А что же это, если не угроза? Праздный интерес?       — Прелюдия, — пожал тот плечами и буднично пояснил: — После кончины супруги мне моя жизнь была не особо дорога, пока она длилась, а длилась она необычайно долго. Сколько бы ни тянулась вперёд тропа, тем не менее я понимал, что никогда не достигну цели... Признав сию простую истину, к изумлению, я познал покой. Умер и наконец-то получил желаемое.       Он сделал паузу.       — Смерть едина для всех, — продолжил Экриздис, поднимая глаза, — и самое страшное по ту сторону — это не то, что свершилось при жизни, а то, чего не произошло из-за постоянно ускользающего сквозь пальцы времени. Но страшнее всего — одиночество. Вечные скитания в тумане смерти; отчаяние, постигшее одинокие души; пересечение черты на грани с безумием. Жалкие души едва ли осознают своё состояние, юноша. Они не понимают своего состояния и не осознают голода: жажды светлых эмоций, чуждого для них счастья и такой же чуждой любви…       Экриздис медленно перевёл взгляд на зависшего вдали дементора, и Гарри застыл, прислонившись к гранитному памятнику.       — Вы подразумеваете, что дементоры — это души людей? — просипел он.       — Что-то погибает, что-то зарождается, — краешек губ вновь дёрнулся в улыбке, — и дементоры не исключение. Баланс. Туман, из которого они появляются, — всего лишь трепыхания потусторонней завесы. Мыслится мне, что ты видел подобное: это ли не ткань, это ли не дым, это ли не водная гладь…       Перед глазами мгновенно застыло проклятое место, отнявшее у него Сириуса.       — Арка смерти, — еле слышно выдавил Гарри.       Экриздис всё же расслышал замечание и кивнул.       — Стало быть, сим образом её нынче называют. Некогда Арка мостилась на самом краю утёса моего острова. Её обнаружение сопутствовало возведению рядом Азкабана: из-за неё завеса истончилась, и мой дом стал колыбелью страждущих душ. Более сорока лет я исследовал её. Искал способ путешествия по обе стороны. Не только для живых, но и для мёртвых.       Сказано это было с тоской. Гарри чуть сгорбился: ответить ему оказалось нечего. По правде говоря, всё происходящее вводило в состояние растерянности.       — Юноша, вы личность небезызвестная, — резко сменил тему Экриздис. — Пока выжидал, коротал часы за чтением — много «Еженедельных пророков» скопилось с конца пятнадцатого века, вам не кажется?       Колдун усмехнулся, словно то была шутка, и отклонился назад. Он запрокинул голову, глянув наверх: туда, где, возможно, когда-то небо застилала листва гигантской ивы, а теперь корчились засохшие ветви, потревоженные ветром. На них Гарри также остановился взглядом.       Мёртвая природа.       — Вы толком не познали своих родителей, но поклонились их праху,— вновь раздался его приглушённый голос, не дающий ему покоя.       Что-то было в нём такое, что откликалось внутри и порождало смятение.       — Выдайся такая возможность, — продолжал Экриздис, — вы бы не захотели…       — Воскресить их? — перебивая его, теперь уже усмехнулся Гарри.       Почему все они предлагают одно и то же?       Экриздис не казался раздражённым вмешательством и, всё так же созерцая небо, заключил:       — Разделить с ними досуг? Навещать или встречать их, как дорогих сердцу гостей?       Экриздис медленно опустил взгляд, и Гарри не нашёлся с ответом, просто промолчав.       Будь такое возможным, смерть перестала бы быть моментом прощания и стала бы мгновением разлуки.       — Понимаю, что мой вопрос озадачил вас. Что же, позвольте сказать прямо: и меня сей путь завёл в тупик. Путешествие по ту сторону заключало в себе великое количество мудрёностей, Гарри, — продолжал он болтать, словно они были хорошими приятелями. — Вы бы не пожелали своим родителями участи дементоров, из чего следует, что гостю из завесы следует предоставить не кров в исконном смысле, сколько тело, которое он мог бы счесть своим. Словом, создать гомункула по облику и подобию… — Экриздис замолчал на полуслове. — По окончании пригласить или же, что вернее, призвать и до поры до времени запереть в оживотворённом сосуде.       — Это… — Гарри осёкся.       Он мысленно завершил фразу словом «тошнотворно» и еле слышно выдохнул. Перед глазами вновь застыла картинка с ларцами.       — Вы с этой целью извлекали органы?..       Чужое лицо будто засияло изнутри.       — Однако тем любознательным юношей были вы. Как у вас получилось занять мёртвое тело и управлять им?       — Я не знаю.       — Прискорбно, — с толикой разочарования выдохнул Экриздис. — В вас горит страсть к знаниям, но и она же вас страшит, Гарри. Посему подавляете её моральными нагноениями и этическими критериями, что в этом времени стало примером порядка, как и некая терпимость к маглам. Установить любого рода границы — значит по доброй воле лишиться свободы мысли, выбора и действия. Быть может, это и есть верное начало, ибо путь творца ослепляет: создание жизни развращает и без того неукротимую гордыню в сердце волшебника — а мы по своей природе те ещё гордецы, — он махнул рукой, и браслет вновь будто звякнул. — Задумайтесь о золотой середине, Гарри: знания не всегда спрятаны внутри чьей-то грудной клетки, поэтому не стоит страшиться поисков оных. Ваш случай. Мой же — иной: я нуждался в органах исключительно для себя.       И, помедлив, Экриздис растерянно улыбнулся:       — Спросите вы: зачем?       Что это была за прелюдия? Речи и вопросы, что роднили обоих, словно...       Гарри сощурился, всматриваясь, пока Экриздис продолжал говорить:       — По окончании своего земного пути и в наслаждении от встречи с супругой я познал счастье воссоединения. Но был вырван из сего состояния, обманут и лишён возможности вернуться к ней, — его голос стал глубже, и в нём появился надлом. — Был заключён в вечно разлагающемся куске плоти, далёком от того, кем я некогда являлся, и успокоен обещанием бессмертия, а потому обманут во второй раз. И сотворил это со мной не кто иной, как Лорд Волдеморт — я никогда не был столь слеп и наивен, как в то мгновение, когда поверил ему. А вы, Гарри, уже прозрели?       Липкий исследующий взгляд видел его насквозь. Гарри упустил нить предыдущей мысли и сглотнул, не решившись ответить. Это было и не нужно: всего лишь очередной риторический вопрос.       — Невозможно было противиться сладостному зову, — продолжил тихо Экриздис, словно находясь мыслями в ином месте.       И снова звучание его голоса прошлось мурашками по телу. Гарри никак не мог понять, что конкретно его смущало. Непонимание того, зачем его пригласили сюда? Сам колдун, который выглядел донельзя расслабленным, словно разговаривающим с тем, кто не представляет для него ни малейшей угрозы? Или же манера вести беседу? Может, всё вместе. Но было что-то ещё. За что цеплялся глаз, но что никак не удавалось вычленить.       — И я покинул завесу добровольно, оставил грёзы и позволил запереть себя в этом сосуде. «Твоя суть и твоя плоть неполноценны, Экриздис, но мне по силам это исправить», — сказал он и медовыми речами посеял хаос в моём разуме; с помощью легилименции навеял он лживые воспоминания, ужасающие образы, где я, обречённый страдать по ту сторону, скитался веками в тумане завесы, пока не вернулся в мир ненасытным духом несчастья и смерти. Будто новорождённый, я стоял перед ним и, оглушённый стуком собственного сердца и яркостью самой жизни, позволил себя обмануть, — глухо произнёс Экриздис. — Мне показали, чего добились с помощью моих изысканий, — он дотронулся до шеи и невесело усмехнулся. — Словно в насмешку, воспользовались некогда окрепшим внутри желанием наделить гомункулов недолговечным существованием, дабы не поддаться собственной слабости и не возжелать привязать мёртвого к миру живых навечно... Я не желал создавать големов.       Экриздис сцепил руки на колене, презрительно цокнув языком, будто это вызывало у него отвращение.       — Волдеморт сделал мне предложение, юноша. Позволил окунуться в видимость свободы выбора: в обмен на излечение сосуда от недуга и обретение бессмертия, я должен был воплотить в себе новую угрозу мирному времени, ведь мне не было пути назад, или я мог просто уйти, однако истлев, я бы освободился от оболочки и навсегда остался даже не призраком, а всего лишь тенью самого себя...       — Зачем вы мне всё это говорите? — перебил его Гарри.       — Чтобы вы поняли, Гарри: настоящий враг — не я. Я всего лишь принял его предложение, ибо время даёт свободу: свободу найти выход из сложившейся ситуации. И это, — Экриздис вновь коснулся шеи, — позволило мне дойти до конца своего пути, пусть и не собственными усилиями…       — Зачем это? — снова невольно перебил его Гарри.       Голос на этот раз звучал сипло.       Экриздис приподнял брови, будто прося уточнить.       — Зачем вам становиться угрозой мирному времени?..       Колдун едва заметно усмехнулся, будто говоря: «Неужели ты ещё не понял?»       — Я задавался тем же вопросом. В самом начале я был лишён необходимой мне информации, чтобы сориентироваться и сделать какие-либо выводы…       — И всё же вы ему поверили, — возразил Гарри.       Действительно, наивно.       — Моя вера была обоснована тем, что во время своих бесчинств я не должен был находиться одной ногой в могиле. Столь несущественная угроза в моём лице не позволила бы Лорду Волдеморту делать то, что он собирался: своевременно предоставить свои услуги высокопоставленным чинам из ныне Министерства магии.        Экриздис расцепил замок из рук, вытянув ноги вперёд и, скрестив их на уровне лодыжек, тут же подался вперёд:       — Моё мнение таково, что истинную опасность несёт в себе не злодей, а тот, кто мнит себя мессией, которым себя и считает Волдеморт.       Смешно.       — Вас забавляет это? — тут же уточнил Экриздис.       — Вы и понятия не имеете, кто он такой...       — Я знаю, кем он стал для вас, Гарри. Не это ли забавно? Согласитесь, злодей признаёт, что действует из эгоистичных побуждений, продиктованных жаждой чего-то определённого, будь то власть, жажда мести или же просто желание убийства. Действия злодея могут быть весьма предсказуемы: к примеру, посетить Косой Переулок и, если некий юноша не последует за ним, убить всех, кто окажется поблизости, — протянул Экриздис. — Эти помыслы могут колебаться и склонять чашу весов в одну из сторон: кто твой враг? Простой разбойник или же безумец?       — А вы бы убили? — спросил Гарри с усмешкой, переступив с ноги на ногу.       Влажная земля неприятно хлюпала под ногами.       — Конечно. Я же классический пример злодея. Таким меня создали, — Экриздис безразлично пожал плечами, но насмешливые огоньки не смогли утаиться от Гарри. — Но всё меняется в тот миг, когда я заявляю, что наш с вами разговор несёт в себе столь большую важность, что пара жертв незначительна, ведь на кону стоит судьба мира. Не так ли? Спаситель, пытаясь скинуть с себя оковы моральных устоев, может считать себя воплощением истинного добра…       — Или необходимым злом, — вмешался Гарри, сощурив глаза.       Экриздис, подавшись вперёд, подпёр голову рукой и скосил взгляд куда-то в сторону.       — Вас задевают мои слова. Почему?       — Это не так.       — Не так, но задевают?       — Не задевают. Я не спаситель и никогда не желал им быть.       — Вы не спаситель, Гарри, вы — герой. Своего рода карикатура. Как, впрочем, и я. Мы две стороны одной медали, — он лениво махнул рукой, и перед Гарри застыли две маски: одна рыдала, вторая смеялась. — И нас обоих создали. Но вы давно откинули сей гротескный образ; что ж, позвольте и мне сделать то же, — вскинул Экриздис голову, вперив в Гарри немигающий взгляд. — Позвольте сказать вам, что его стараниями мир, с которым я нынче ознакомился и с которым всё ещё не хочу расставаться, будет ввергнут в хаос. В силу своей уникальности Лорд Волдеморт считает себя в полном вправе перевернуть основы нашего общества. И не только нашего, но и прочих существ — в том числе и маглов, — голос вновь завибрировал от напряжения. — И он сделает это с той же лёгкостью, с которой создал новую жизнь — меня. То, чего я не смог достичь за столько лет… — Экриздис скривился и спустя секунду рассмеялся, словно собственные неудачи забавляли его.       — Вы судите о мире, словно он размером с мою ладонь и его так просто изменить. Один человек не обладает ни подобной властью, ни силой, ни даже физическими возможностями… Это попросту невозможно, — устало возразил Гарри.       На что Экриздис вновь разразился скрипучим смехом, затем он запустил ладонь в волосы, задумчиво перебирая пряди.       — Не обладающий ни властью, ни силой, ни физическими возможностями одинокий человек — это я, Волдеморт же — скверна, затронувшая каждый уголок земли. Даже вы, Гарри, тот, кто по праву и по справедливости должен его ненавидеть сильнее всех на всём белом свете, испытываете совсем иные чувства... — Усмешка дёрнулась на губах, превратившись в маску едкого изумления: — В своём заблуждении вы не одиноки. Что должно вас утешать. Как и меня. Уверен, что многие из нас наперекор здравому смыслу и инстинкту самосохранения, позволяют этой змее побольнее себя укусить и ждут, пока она впрыснет яд, чтобы совершить личностное самоубийство.       — Среди ваших кумиров есть Салазар Слизерин? — спросил Гарри.       Экриздис показался заинтересованным вопросов.       — Вы читаете мои мысли. В моё время мало волшебников не ставило его на пьедестал или хотя бы не уважало за величие его деяний.       — Следуя вашей логике, вы умерли как личность уже давно, уважая его и следуя его идеалам, — заявил Гарри.       К чему он и вёл.       На лбу Экриздиса пролегла глубокая складка, словно он задумался.       — Опасность таится в общности, юноша, — покачал головой Экриздис. — Волдеморт заразил множество умов своими мыслями и своим видением будущего...       — Вы говорите про общность, но потеряли из виду одно важное качество: что именно заставляет людей следовать за кем-то? — унял дрожь в голосе Гарри. — Не сочтите за оскорбление, но Салазар Слизерин не смог зародить даже семя сомнения в сердцах остальных основателей, поэтому просто покинул Хогвартс, скинув «грязную работу» на другого.       Вслед за его откровением не последовало яростного возражения. Экриздис просто гипнотизировал его взглядом.       — Верно, — вкрадчиво протянул он. — Вы следуете правильному пути, Гарри. В чём же разница? Возможно, в харизме? Закладывая фундамент Хогвартса, Салазар явно осознавал, что построить нечто великое невозможно в одиночку, но он был сам себе на уме. Можно считать его несостоявшимся гением, а можно — эксцентричным отшельником. Но то же самое можно сказать обо мне, о Мервине Злобном, Эгберте Эгоисте… Мы изучаем волшебство, высоко ценим уединение и не желаем ничего менять. Но есть и другая категория волшебников: такие, как Григорий Льстивый, воспользовавшийся доверием короля Ричарда и зарабатывающий на нём... О, сколько мыслей он вложил в уста монарха, пользуясь его властью, чтобы обзавестись влиянием, — Экриздис едва не причмокнул, словно говорил о чём-то заманчивом. — Герпий Злостный, проворачивающий свои делишки во время симпосиев, где присутствовало больше маглов, чем волшебников — и обе стороны воспринимали его неоспоримый авторитет. Ярдли Платт, с которым я водил знакомство, в своём желании истребить гоблинов чужими усилиями ловко манипулировал и теми и другими, заставив столкнуться их лбами. Безумцы ли? Я бы назвал Платта самым настоящим разбойником.       Гарри не сдержался. Выдохнул. И сделал это громко, вместе с очередной попыткой узнать:       — Зачем вы мне всё это говорите?..       Влажный воздух неприятно оседал в лёгких, и сердце колотилось где-то в горле. Не хотелось признавать, что, отчасти признавая правдивость чужих слов, Гарри невольно выступает в роли заступника.       Экриздис покачнулся и встал, заведя руки за спину. Гарри даже не шевельнулся в попытке унять собственную дрожь.       — Затем, что Лорд Волдеморт, которого вы устранили, Гарри, был таким же. Не разбойником, но безумцем. Волдеморт был мной, — он коснулся груди, поцарапав ногтями ткань мантии. — В долговременной перспективе, безусловно. Том Марволо Риддл — человек иного толка: многоликий, скользкий и потому опасней, ибо он не действует в собственных интересах, он действует в интересах высшей цели, которую сам же создал, но от которой отстранился, сделав эту цель целью многих. Ради этого он не гнушается карать и миловать, он меняет чужие судьбы, порабощает волю и подменяет воспоминания, умирает, сменяя маску, и избегает смерти, нарушая баланс всего сущего.       — И всё же это не ответ на мой вопрос, — совсем тихо произнёс Гарри. — Вряд ли вы... настояли на беседе, чтобы я вас выслушал и понял. Что вам от меня нужно, Экриздис?       — Я лишь попрошу вас о бездействии. Если это можно назвать союзом, то пусть будет так: я молю вас о союзе.       — Я не понимаю… Вы хотите, чтобы я предал его?       — А вы ему верны? Верны тому, о ком даже не ведаете? Или же он стёр вам память, когда понял, насколько шокировал своими откровениями? Вновь решил за вас, поскольку занятая вами позиция, по всей видимости, стала для него нежелательной и неудобной? Это заслуживает вашей... верности?       — Я сказал, что не буду ему мешать, что бы он ни замыслил…       Гарри не двигался, когда Экриздис подошёл вплотную, вглядываясь с затаённым интересом и каким-то ожиданием.       — Обещание, которое ничего не значит: вы бы не смогли ему помешать, как не смог бы и я. Без посторонней помощи, разумеется.       — Чьей помощи?       — О, Гарри, — улыбнулся Экриздис, потерев ладони, будто замёрз, — я стольким с вами поделился в качестве жеста доброй воли, но вы не доверяете мне, как и я, позвольте заметить, не доверяю вам. У меня всего лишь есть впечатление, что вы, юноша, всегда пытаетесь поступать правильно, даже если этому сопутствует немалая жертва. Именно поэтому я лелею надежду, что вы согласитесь в предстоящем конфликте занять если не мою сторону, то хотя придержаться нейтральных взглядов и поступить в соответствии со своим жизненным кредо.       — Почему вы думаете, — Гарри не отвёл взгляд, — что владение Дарами Смерти со столь же непонятной целью покажется мне правильным?       — И вновь, оказывая вам любезность, скажу, — Экриздис слегка склонился, отчего неяркий свет отразился, блеснув в глазах, — Дары мне без надобности и, мыслится мне, их участь лишит последующие поколения множества проблем, порождённых именно их поиском и последующим владением.       Гарри осклабился, сощурив глаза:       — А теперь вы скажете, что шестеро мракоборцев погибло во имя благой цели. Хотите сказать, что делаете доброе дело, собирая Дары?       — Вы вольны думать, как вам заблагорассудится, но я могу поклясться на крови, что все три артефакта, хоть и бесценны своими свойствами, окажутся вне моей досягаемости.       — Это не вселяет в меня уверенность. Напротив: вы не уточнили, в чьей власти они окажутся, что куда более опасно, — возразил Гарри. — До этого момента вы никого не жалели, и даже "любезный" тон нашей беседы не позволяет мне забыть вашего лица и всё то, что вы творили в Азкабане с ещё живыми мракоборцами…       — А я ведь мог убить Артура Уизли, — спокойно заметил Экриздис, — но не сделал этого.       Какое благородство.       — Всего лишь запытали до полусмерти, — процедил Гарри.       — Я не раскаиваюсь в совершённом мною. Не раскаивался тогда, столько лет назад, когда мог бы сказать вам, что многие из суден, что я завлекал на остров, были пиратскими. Знакомы ли вы с историей витальеров, Гарри?       Экриздис вновь легко улыбнулся, и от этой улыбки по телу пробежал мороз.       — Пиратский союз, действующий в Северном и Балтийском морях, — тихо заметил он. — Остров манил их. Не буду скрывать, жалости к бандитам и ворам я не испытывал и вам бы не советовал. Во времена золотого века пиратства один мой давний знакомый, Лутаис, сжалился над выжившим во время кораблекрушения моряком. Он поселил его у себя и лечил; тот же, когда этот дурак пришёл справиться о его здоровье и накормить его, всадил ему вилку под рёбра и сбежал, прихватив кошель и сундук с зельями.       — И всё же, — Гарри сощурился, — вы не вправе брать чужую жизнь лишь потому, что считаете кого-то недостойным и берёте на себя роль палача…       Слова застряли в горле.       —...И должен заметить, Гарри, что нахожу весьма любопытным твоё спокойствие в разговоре о том, как я пытаю и убиваю людей.       — Не людей, Том.       — Что ж, оборотней.       — Преступников и убийц, — поправляет его Гарри.        Экриздис криво усмехнулся:       — Если пираты сходят на моём острове в поисках наживы, разве я не вправе защищать свою жизнь и свой дом?       — Не пытайтесь ввести меня в заблуждение, — сипло возразил Гарри.       Он словно выталкивал из себя слова.       — Они бы не смогли проникнуть внутрь Азкабана, — добавил он.       — Я слышу в ваших словах неуверенность, юноша. Что, если, перехватив их судно, я спас другое? Что, если, забрав чьи-то жизни, я спас множество прочих? Не находите это изумительным, Гарри? Я ведь тоже могу облачиться в шкуру мессии, если вам такое больше по душе.       Гарри нахмурился.       Во рту поселилась какая-то горечь.       — Это не имеет значения, — покачал он головой. — Вашей целью была не справедливость и уж тем более не спасение чьих-то жизней. Были ли они простыми моряками или же корсарами, вы приманили их, чтобы использовать... Я слышал вас, видел настоящего вас, — отчеканил Гарри, ощущая, как страх сплетается с яростью. — Вы наслаждались болью того мракоборца... Сказали, что волшебники могут продержаться в сознании дольше маглов. Вы бы и волшебников пытали, будь у вас в то время такая возможность.       — И что вы испытали в то волшебное мгновение? — с интересом уточнил Экриздис, по-птичьи склонив голову набок.       Гарри замолчал, плотнее сжав губы.       — Желали мне смерти? Быть может, будь ваша воля, изничтожили бы меня в тот же миг, ничуть не смутившись того, что сами забираете чью-то жизнь на правах и судьи, и палача в одном лице, ведь я — чудовище! преступник! варвар! — наигранно воскликнул Экриздис, и его улыбка заискрилась пониманием и издёвкой, словно он чувствовал прежнее смятение Гарри. — Ваш разум нашёптывает вам простые истины: что я это заслужил...        — И поэтому мне позволительно калечить их и убивать? О, господствующая повсеместно двойная мораль — и ты пал её жертвой, малыш.       — Как и, будучи полукровкой, восхвалять превосходство чистой крови. Хочешь поговорить о двойной морали, Том? — Гарри щурится и шагает вперёд. — Потому что ты заслуживаешь куда худшей участи, чем Долохов, Грейбек... Чем любой из них.       — Мораль — это аркан, что мы забрасываем в нужное нам русло, Гарри, — продолжал звучать голос Экриздиса. — Если я скажу, что пираты в одном лице убийцы, грабители и насильники заслужили стать сырьём для научных изысканий, разве вы не узрите в моих доводах отблески собственного мышления?       — Нет, — процедил Гарри.       Экриздис стоял чересчур близко, и от него пахло солью и металлом — кровью, смытой морской водой с оружия. К удивлению, хоть Гарри и поморщился, но отвращения это у него не вызвало.       — Я волен ошибаться, но неужели и вы освободились от оков своей героической ипостаси? Вы так отчаянно цепляетесь за пародию… — Одно мгновение, и на его лице материализовалась плачущая маска, а голос зазвучал глухо: — Страшитесь ли вы, юноша, стать монстром?       — Чушь!       — Может, боитесь не удержаться, если позволите себе думать вслух, — сипло рассмеялся Экриздис, и маска стала улыбающейся.       Безумной.       Гарри вздрогнул.       — Ведь мысли иной раз пугают пуще слов, — заключил Экриздис.       — Вы ошибаетесь, — покачнулся Гарри. — Я не буду убивать людей просто из прихоти: просто потому, что они встали у меня на пути. И в этом нет ничего карикатурного. Я просто не желаю этого делать, но замарать свои руки не побоюсь...       — Если того потребуют обстоятельства? — уточнил Экриздис.       — Да.       — Но обстоятельства ещё вас не вынуждали убивать. Как же вы узнаете, что готовы к сему поступку?       — Я убил Волдеморта, — возразил Гарри.       — Насколько понимаю, это не совсем верно, ведь его убило собственное проклятие, — маска затряслась, словно в приступе смеха.       Гарри дёрнулся, но Экриздис не отступил ни на шаг.       — Вы испытываете удачу.       — Могу ли я рассчитывать на честь стать вашей первой жертвой, Гарри?       — Вы…       «Безумны!» — прошипело волнительно нутро.       — Безумен? — грусть вновь потянула уголки маски вниз.       — Отмените иллюзию, — отвёл Гарри взгляд.       — Желаете видеть моё лицо? Любопытно почему.       Мираж тут же развеялся, и они встретились взглядами, прежде чем Экриздис вновь заговорил:       — Мы немножко отвлеклись.       Он кашлянул, словно смущённо.       — Волдеморт разрешил мне питаться своими бывшими приспешниками, а насчёт других заключённых забыл упомянуть. В этом и заключалась загвоздка: все они оказались слишком измотаны магически и слабы телесно. В своём новом воплощении я лишён магии, а моя плоть подвержена медленному, но нескончаемому тлению…       Похоже заметив вопрос, мелькнувший на лице Гарри, Экриздис чуть оттянул ворот мантии, показывая распространяющиеся тёмные пятна.       Это не были следы гниения или гангрены, нет, больше было похоже на опалённый огнём материал, который начал крошиться.       Экриздис тлел, как уголёк.       — Интересно, что мои предположения о том, что создание гомункулов возможно лишь из человеческой плоти, не нашли практического подтверждения, — с толикой печали протянул он. — Я что глиняный кувшин, закалённый в адском пламени — сколь удивительным созданием являюсь, столь же и хрупким. Вам не жаль меня, юноша?       — Не жаль ли мне? — эхом повторил Гарри.       Возмущение и злость хлынули с запозданием. Он аж задохнулся от желания его оттолкнуть.       — Мне жаль того мракоборца, которого вы покромсали! — прошептал он яростно.       — Не будьте так строги ко мне, Гарри. Его сердце ровно бьётся в моей груди, — произнёс Экриздис и, протянув ладонь, схватил Гарри за руку, следом приложив её к своей груди. — Этот храбрый юноша погиб, чтобы я мог жить. Уверен, вам это знакомо.       — На что вы намекаете?..       Ответом стала улыбка, из-за которой у Гарри зачесались кулаки. Только один человек рождал в нём подобную противоречивую бурю эмоций. Но Экриздис не был Риддлом, так почему?       Гарри прочистил горло, не сразу осознав то, что ему сказали.       — Вы заменили свои органы его? — спросил он.       — Я виноват в равной степени, как и тот, кто сделал моё тело недолговечным намеренно. Я лишь усовершенствовал себя ровно настолько, чтобы не превратиться в неразумного зомби или, чего хуже, — и вовсе инфернала.       Экриздис внезапно сжал его ладонь и погладил большим пальцем костяшки. Гарри резко отдёрнул руку, ощущая, как плавится кожа от непонятного прикосновения. Сглотнув, он растерянно посмотрел на зависшего неподалёку дементора, к удивлению, не ощутив могильный холод.       — Всё это не имеет смысла, — глухо отозвался он.       — Разве вы не сторонник дипломатии? — Экриздис слегка склонился, ловя его взгляд. — Этим мы сейчас и занимаемся: прелиминариями. Или же вы заявите, что переговоры с чудовищами невозможны и небезопасны? — насмешливо уточнил он, явно подразумевая Риддла.       Гарри коснулся лица, потерев лоб, и услышал:       — Если вас волнуют жертвы — поспешу заверить, что впредь мне необходимы лишь несколько унций крови, как дверным петлям — капель масла. Её я могу достать весьма безобидным способом, благо нынче это не редкий товар на чёрном рынке — видите ли, вампиры в этом веке не чураются нашего общества.       — Вы… отлавливаете вампиров? — отняв ладонь от лица, непонятливо моргнул Гарри и услышал глухой смех.       — Лишь перекупаю их товар.       — И употребляете его…       — Приходится, — согласился Экриздис. — Иначе этому сердцу вскоре также понадобится замена, а мы ведь не желаем этого? Разумеется, кровь из живого источника была бы более эффективна, но я готов пойти на жертвы, если и вы готовы, Гарри.       — Вы сейчас шантажируете меня?       — Я бы не назвал это шантажом, — уголки его губ вновь растянулись в улыбке.       — Если я не соглашусь, вы продолжите убивать — вот что вы имеете в виду! — рыкнул Гарри, в порыве сделав шаг вперёд и буквально оказавшись нос к носу с Экриздисом.       — Предпочитаю признавать свои слабости: я любопытен, юноша. И неизвестная сущность заинтриговала меня, — парировал он, смахивая тонкую смоляную прядь с лица. — Находиться в умирающем теле и не испытывать страха — напротив, пользоваться этим, чтобы выпытать у меня информацию... Теперь же, когда я знаю, что это были вы, позвольте спросить: вы не задавались вопросом, как именно оказались там?       — Нет необходимости показывать страх. Особенно таким, как вы, — заявил Гарри. — Вы угроза, а я, видите ли, — повторил он его слова с толикой ехидства, — всегда оказываюсь в эпицентре бури. Мистическая связь с разными тёмными волшебниками давно перестала меня удивлять.       — Интересное слово вы подобрали… Связь, — Экриздис будто вкусил его и распробовал. — Да, это похоже на связь. Вы видели меня?       — Что?       — Вы ведь не раз видели меня, — утвердительно пробормотал Экриздис.       — Нет, не видел.       Гарри запретил себе думать о стадионе и о безликих образах во сне — мало ли кто там мог быть.       Скулы заострились, а в чёрных глазах мелькнул какой-то фанатичный блеск, когда Экриздис выдохнул:       — Ваше противостояние с Волдемортом было увлекательным чтивом, каюсь. И весьма курьёзным: могущественный волшебник испугался ребёнка до такой степени, что помешался на нём. Теперь я знаю, что вас и правда стоит опасаться: вы обезоруживаете, даже не доставая палочку.       Когда Экриздис подался вперёд, Гарри невольно отступил, вжимаясь спиной в твёрдый гранит, и ощутил лопатками проникающий даже сквозь плотную ткань мантии холод.       Что он делал?.. Что они делали?       — Теперь я знаю, что вы мне солгали.       Экриздис вскинул брови в молчаливом вопросе, и Гарри еле слышно фыркнул.       — Я про вашу весьма романтичную историю о супруге. Историю, которая должна была очеловечить вас в моих глазах и заставить вам посочувствовать.       Экриздис усмехнулся.       — Отчего же вы посчитали это ложью?       Потому что... всё это было необъяснимо знакомо.       — Потому что, — Гарри замялся на долю секунды, — вы ведёте себя неподобающим образом для человека, чьё сердце занято по обе стороны завесы, — скороговоркой выговорил он.       «Это не простой разговор и не угроза… Это…» — и скривился.       От страха, испытанного им в самом начале, не осталось и следа. Теперь внутри жило нечто иное: необъяснимое.       Экриздис медленно склонился, и Гарри вздрогнул, не успев отклониться — дыхание мазнуло щекочущим ощущением в области шеи.       — Я бы вас попросил не говорить о моей супруге столь небрежно, — предостерегающе прошептал колдун и с толикой иронии добавил: — Разве я признался вам в любви? Лишь посчитал, Гарри, что, согласившись на союз со мной, вы лишитесь своего любовника, а вас явно привлекает тьма в чужих сердцах так же, как мотылька — огонь.        В одно мгновение палочка оказалась в руке, во второе — уткнулась в область солнечного сплетения, и Гарри спокойно заметил:       — С такого расстояния вы вряд ли сможете увернуться — вам лучше отойти, сэр.       Будто в ответ артефакты на запястьях звякнули, мерный гул магии смешался со свистящим завыванием ветра и рокочущим звуком хохота — смеясь, Экриздис отступил. В покорном жесте склонив голову, он на ходу развернулся и вновь опустился на скамью, глянув на Гарри исподлобья.       — В вас теплится симпатия ко мне, — изрёк он почти философски. — Я это чувствую, Гарри.       — Вы безумны… — Гарри наконец огласил эту мысль, разглядывая его и силясь понять, — или же вам одиноко и не с кем поговорить. Компания дементоров явно мало подходит для будничных бесед.       Тот лишь повёл плечом, будто ничто из слов Гарри не могло его задеть.       — Что за книжку вы так отчаянно прячете от меня? — внезапно спросил Экриздис, указывая глазами на прижатый к груди томик, о котором Гарри и вовсе забыл, машинально перекладывая его из руки в руку.       — Ничего я не прячу.       — Тогда что же вы ищете? — он вновь откинулся назад, устремив глаза ввысь.       — Вас это не касается, — отрезал Гарри.       — Я бы мог вам помочь, — казалось, Экриздис вновь улыбнулся.       — Сомневаюсь.       — Вряд ли на страницах вы обнаружите искомое.       — А у вас найду?       — Я отчаянно искал знания всю свою жизнь, Гарри, но не с кем было ими поделиться. Как вы правильно заметили, дементорам они без надобности — жалкие создания желают только обрести покой.       — Невозможно убить дементора, — покачал головой Гарри.       — Почему же? — послышался удивлённый смешок. — Лишь стоит подтолкнуть их к завесе и вежливо попросить покинуть эту сторону.       Гарри скрыл удивление под маской скепсиса. Мазнув по нему взглядом, Экриздис со вздохом добавил:       — Сами дементоры в своём желании обрести покой страшатся места, способного его им дать: возможно, вечные скитания в тумане хуже нескончаемой жажды счастья, как думаете? В любом случае это неважно, — помахал он рукой. — Вежливо прося их уйти, вы должны быть настойчивы или даже грубы. Разумеется, стоит ещё найти завесу, через которую они смогут покинуть эту сторону. Что также весьма затруднительно. Однако мы снова отвлеклись, юноша. Скажете мне, что за древнее заклятие вас интересует?       Гарри медлил. Интуиция молчала, как назло, будто не в силах определить истинные намерения того, кто был перед ним — будто Экриздис здесь и правда находился из праздного интереса и… скуки? С одной стороны, от простой беседы не могло быть никакого вреда: Гарри следил за тем, что говорил; с другой — никогда не знаешь, к чему всё это может привести.       Идти напролом было опасно, а запутать не получилось бы. Верным решением казалось воспользоваться словами самого Экриздиса и подтолкнуть его в нужном направлении.       — В проводимых вами опытах вас никогда не интересовало заклятие «Игуала Пагаментус», — начало было Гарри. — Точнее, его более извращённая форма, чтобы вернуть… вашу супругу к жизни например?       Экриздис опустил взгляд, заинтересованно окинув им Гарри.       — Вы знакомы с историей появления этого заклятия?       — Вкратце…       — Сокращать историю — изуверство, достойное лентяев и глупцов, — возмутился он.       Гарри невольно хмыкнул, вернувшись на миг мыслями к Альбусу.       Узнай он, что бы сказал?       — Разгневанный обманом Амэтус решил проучить заморского торговца. Он предложил ему воспользоваться собственным заклятием, дабы определить ценность каждого из его товаров перед почтенной публикой. Однако для этого им нужен был третий: тот, кто воплотит в себе Игуала Пагаментус…       Гарри это озадачило, и Экриздис развёл руками:       — Процесс нуждается в третьем участнике: в так называемом судье, что и есть воплощение самого заклятия, — и он щёлкнул пальцами.       Перед Гарри предстала иллюзия равноплечных весов. На одной чаше лежал крупный перстень, на второй — округлый шар. А сами чаши держала женская фигура, на которую указал Экриздис, когда мираж развеялся туманом.       — Амэтус обратился к публике в поисках того, кто сможет исполнить столь достопочтенную роль, и, когда на зов откликнулся один из рабов торговца, оба согласились — купец считал, что раб посодействует ему во избежание последующего за неповиновением наказания. Дабы показать, что заклятие работает на совесть, оба причастника поместили в каждую ладонь юноши по одинаковой волшебной палочке. Удостоверившись в эффективности чар, мошенник, спрятав подделки вдали от сторонних глаз, предоставил самые лучшие из своих товаров; Амэтус же использовал для меры кошель с золотыми монетами. Ирония в том, что раб не знал, что его хозяин обладает настоящими артефактами, и считал каждый из них ничего не стоящей безделушкой, отчего ладонь со всяким товаром его господина всегда тянулась к земле, а с одним золотым — к небу. Амэтус обманул купца с его же дозволения.       Задумчиво опустив взгляд, Гарри толкнул носком обуви валяющийся камушек.       — В таком случае третий нужен и для любых разновидностей этого заклятия? — тихо спросил он.       Экриздис улыбнулся.       — По этой причине сложно обойтись краткой версией истории. К тому же мало кто ведает, что нужен не просто третий, а тот, кто владеет ценностью предмета. Посему это заклятие изначально было не полезной мерой для торговли, а возмездием за обман.       — Не совсем понимаю…       — Место раба должен был занять сам купец: лишь он владел своими артефактами и лишь он знал их ценность. То, что вас интересует, также нуждается в воплощении, — пояснил Экриздис, — но если произносить заклятие в иных вариациях, не уважая последовательности, то невозможно предугадать и плату. Представьте, что вы берёте у купца любую вещь и предлагаете ему: «В обмен забирайте всё, чего ваша душа захочет». Вскоре тот приходит за платой и отнимает ваш дом в обмен на брошь, которая и кната не стоит.       — Возможно ли, что поэтому нельзя знать точную цену для необъятных ценностей? М, таких, как… потерянный урожай?       Экриздис задумчиво покусал тонкую губу.       — Если сможете обсудить цену с самой Природой, почему же нельзя?       Гарри скептически глянул на него, и Экриздис улыбнулся.       — Это звучит куда менее правдоподобно.       — Расхожее мнение, — кивнул Экриздис. — Поэтому многие глупцы плевали на цену и просто брали, отчего заклятие и приобрело трагическую известность, а затем кануло меж страниц других, на первый взгляд, бесполезных сокровищ.       Гарри задумчиво коснулся носа и опустил взгляд на рыхлую влажную землю.       Мысли потекли в ином русле, и перед глазами застыла сцена, которую он столько раз просматривал в Омуте памяти.       Красно-золотое сияние разливается по зачарованному потолку над их головами: это ослепительный краешек восходящего солнца проникает в Большой зал через восточное окно. Свет ударяет им в глаза одновременно, так что лицо Волдеморта превращается в пылающее пятно. Гарри слышит крик высокого голоса и тоже выкрикивает в небо со всей надеждой, взмахнув палочкой Драко.       — Авада Кедавра!       — Экспеллиармус!        Хлопок подобен пушечному выстрелу.       Золотое пламя вьётся в самом центре круга, по которому они двигаются, — это сталкиваются их заклятия. Гарри видит, как зелёная вспышка Волдеморта сливается с его собственной и как Бузинная палочка взмывает ввысь, чернея на фоне рассвета, кружится под зачарованным потолком, точно голова Нагини, и проносится по воздуху к хозяину, которого не пожелала убивать, чтобы полностью подчиниться его власти. Гарри с лёгкостью ловит её свободной рукой, и в тот же миг Волдеморт падает навзничь, раскинув руки. Узкие зрачки его красных глаз закатываются.       Гарри каждый раз обходил смертные останки Тома: слабое, сморщенное тело, безоружные белые руки, пустое, отсутствующее выражение на змеином лице; Тома, убитого собственным обратившимся вспять заклятием, а затем поднимал взгляд на себя, стоящего с двумя волшебными палочками в руке и смотрящего на опустевшую оболочку своего врага.       Если предположить, что с Природой можно договориться, то можно договориться и со Смертью?..       Гарри сглотнул.       Том изначально не собирался ни уничтожать мир, ни приносить в жертву миллионы жизней, но и не стабилизировал заклятие, как говорил Дамблдор. Оно и без этого работало правильно, если… следовать правилам. И Том следовал, методично уничтожая его руками все свои ныне ненужные крестражи, зная, что путь на ту сторону ему закрыт, а значит, проводник не придёт и он задержится…       В голове будто шестерёнки завращались, отчего боль в висках только усилилась.       Гарри на месте раба, он — на месте Амэтуса, и, раз судья не придёт по доброй воле, осталось лишь позвать её: ту, что владеет ценностями жизни и смерти.       Рука дрогнула, и книга упала на землю с глухим хлопком, заставившим Гарри вздрогнуть.       Том убил себя, чтобы встретиться со смертью на собственной станции Кингс-Кросс… Но как магическая сила, затребованная в уплату, оказалась внутри Гарри?       — Что же вы так нерасторопны, — послышался голос Экриздиса совсем рядом.       Он поднял блеснувший в свете том, отряхнув его от влажных подгнивших листьев, прилипших к обложке, и протянул.       — Вам содействует… Смерть? — Гарри машинально коснулся книги, сжимая её с другой стороны.       Экриздис осклабился, приложив палец к губам.       — Не стоит упоминать о госпоже вслух. Особенно вам, Гарри.       — Повелитель Смерти — всего лишь метафора, — возразил он, всё ещё разбираясь в хаотичном потоке собственных мыслей.       Это ощущалось наводнением, состоящим из догадок.       — Возможно и так, — бледные, узловатые пальцы сжались на книге, не отпуская её. — Не зря я полагался на вашу прозорливость, юноша. Предполагаю, что ваш интерес к древней экономике был обусловлен трюком, что Волдеморт ловко провернул, поэтому скрывать мне больше нечего и я желаю прояснить суть моей просьбы к вам.       Просьбы?       Экриздис сделал шаг вперёд, и Гарри отступил. Он хотел дёрнуть книгу на себя, но вместе с ней дёрнул и самого колдуна, который впечатал его в статую и спешно зашептал на ухо:       — Знайте же, Гарри, мнить себя умнее госпожи — немыслимое преступление, но заплатить за подобную дерзость придётся не ему, а вам!       Гарри боялся шелохнуться, ощущая, как бьётся жилка на шее, как пульсирующая в венах кровь теплом разъедает ладони и как сердце бешено ударяется о рёбра. Его сиплое «что» было едва ли различимо, однако Экриздис стоял так близко, что Гарри мог ощущать тепло, исходящее от него. А тот и не думал отстраняться, словно наслаждаясь его смятением и неожиданным столкновением, которое Гарри отказывался называть близостью.       — Сколько раз вы позволите ему пользоваться вами, Гарри? Из-за его деяний, из-за его жажды недостижимых для простого смертного высот будете вновь расплачиваться вы: стоит навеянному силой любви признанию сорваться с ваших уст, как госпожа заберёт вашу жизнь, Повелитель Смерти. Вот незадача, — с усмешкой протянул он, — что ценностей у Волдеморта оказалось больше чем две: волшебство, жизнь… и некий Гарри Поттер. Представляете, в какой ярости он был, когда понял, что в его безупречном плане закралось одно непредвиденное обстоятельство — вы? А в какой растерянности, когда осознал, что госпожу обмануть невозможно? А какую радость впоследствии испытал из-за того, что, не получив силу, та назначила иную цену, которую платить не ему? Представляете? — вкрадчивый шёпот сливался в одно шипение, от которого по коже Гарри волнами пробегали мурашки. — Я спросил вас, дорожите ли вы жизнью, ибо знал ответ заранее. Поэтому я пожаловал к вам, так как понял, что жизнь для вас ценностью не обладает: вы пожертвовали ею единожды — пожертвуете снова. И даже ненависть, злоба и желание отмщения в вас не смогут не уступить место самоотверженности — вот что я определил за нашу недолгую, но занимательную беседу, — отчеканил Экриздис, а Гарри ощутил нехватку воздуха, судорожно втянув его через рот. — Но не будьте дураком, Гарри; не вмешивайтесь, не приносите себя в жертву, позволяя ему существовать и творить всё что вздумается и дальше.       Мысли теперь стали похожи на рой ос. Копошились и жалили.       В ушах звенело.       Что-то было не так…       Нет. Всё было не так, и всё это давило на него, превращаясь в удушливый ком в горле, с тяжестью камня опустившийся на сердце.       — Я лю…       Том внезапно кривится, будто уловив изменения в его настроении, и отступает, резко перебивая:       — Не нужно, Гарри, — он еле заметно мотает головой. — Мне правда уже надо идти, да и тебя ждут…       Он знал. Знал, но не сказал — ещё бы!       Гарри устало выдохнул, прикрыв глаза на мгновение, и слегка приложился затылком о камень.       Мигрень мерно пульсировала, обещая остаться с ним на день или на два.       Гарри чувствовал себя псом, погнавшимся за собственным хвостом в отчаянной и столь же глупой попытке поймать его, но чем дольше длилась эта гонка, тем меньше шансов у него было выиграть в ней.       Экриздис оказался прав, и осознание этой правоты горчило: после всего, что он испытал по вине Риддла, после того, что узнал от Ваблатски о пророчестве и от Экриздиса — о Азкабане и заклятии… После всего этого он всё равно не мыслил себе мира, в котором Том бы перестал существовать. Такая простая мысль. До жути. До дрожи. Простая и обличающая его и изменения в нём. И это стало новым грузом, что опустился на его плечи: болело само понимание, что вместо ярости и желания отомстить Гарри ощущает усталость и смирение с судьбой. С судьбой, которая пообещала Риддлу решение всех проблем в его лице, которая предрекла будущее, на которое Гарри закрывал глаза, решив, что пророчество уже исполнилось.       «…Ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой...»       И так тоже не должно было быть…       Однажды он уже пошёл в лес, так почему должен идти снова?       — Не должен, — прошептал Гарри, ощутив беглое прикосновение к щеке.       — Не должны, — вторил ему Экриздис.       «Никогда больше...» — повторялось эхом в мыслях.       Гарри поднял взгляд.       — Что мне нужно сделать?