Новая партия

Я боролся, чтобы найти ответ, Желая большего и постоянно сталкиваясь с фальшью, Но если я бы только мог избежать слов, Превратить их в шёпот… Боже, иногда мне жаль, что я — это я; Хотел бы я перестать быть собой. Вольный перевод Solence — Wish I Wasn't Me

      С недавних пор у Гарри сложились неоднозначные отношения с этой категорией зелий. Подавляющее либидо — или что там ещё — зелье Слагхорна повлияло на его разум, привораживающее — на тело. Если предположить, что противоположный эффект был обусловлен влиянием особенностей магии Тома на него, то сейчас… Почему, собственно, сейчас он не бежит за Ши Лан, чтобы доказать ей свою любовь? Или почему оно вообще на него подействовало?       Приворотные зелья, конечно, действовали по-разному, но Гарри прекрасно помнил шестой курс и инцидент с Роном.       Рон моргает:       — О ком ты говоришь?       — А ты-то о ком говоришь? — допытывается Гарри, всё острее ощущая, что разговор их утрачивает даже подобие осмысленности.       — О Ромильде Вейн, — негромко отвечает Рон, и всё лицо его светится, точно озарённое солнцем.       Они смотрят друг на друга почти целую минуту, прежде чем Гарри произносит:       — Это шутка такая, да? Ты шутишь.       — Я думаю… Гарри, по-моему, я люблю её, — сдавленным голосом отвечает Рон.       — Ладно. — Гарри подходит к нему, чтобы получше вглядеться в остекленевшие глаза и мертвенно-бледное лицо. — Ладно… повтори это ещё раз, только лицо сделай серьёзное.       — Я люблю её, — чуть слышно повторяет Рон. — Ты видел, какие у неё волосы, чёрные, блестящие, шелковые… А глаза? Эти большие тёмные глаза. И её…       — Всё это очень смешно и так далее, — нетерпеливо говорит Гарри, — однако кончай шутить, хорошо?       Так и Гарри видел то, чего до этого момента не замечал, мысленно образуя метафоры. Только у Ши Лан кожа казалась шёлковой, а он сам осознавал, что что-то не так.       Гарри с горьким смешком уткнулся лбом в обивку кресла, пытаясь контролировать дыхание. Он не знал, попросить ли Кричера запереть его, если он начнёт говорить о прекрасных волосах Ши Лан, тёмных больших глазах и прочих прелестях…       Медленно выдохнув, Гарри посмотрел на время — часы показывали половину одиннадцатого.       В действительности ощущения были схожими с эффектом от зелья Слагхорна. В тот раз первым делом затуманился разум, и тело подчинилось этому хаосу; сейчас же изнывало тело, из-за чего думать становилось всё сложнее. И тем не менее Гарри ещё мог собой управлять, и это не помешало ему двигаться даже быстрее, чем раньше, чтобы добраться до кабинета и стойки с ингредиентами.       Что, интересно, Ши Лан планировала делать после? Держать его под приворотным зельем и таким образом устранить помеху? Какой-то совершенно дурацкий план. Дурацкий и опасный для неё самой. Какими бы ни были между ними с Томом отношения, она должна была понимать, что совершила едва ли не кощунство в представлении Риддла, тем самым чуть не самоустранившись и сделав Гарри одолжение. Другое дело, если эликсир обладал иными свойствами. Порыв страсти тяжелее оправдать волшебством: мол, да, они переспали, но ведь Гарри совершенно этого не желал — всё случилось из-за внешнего воздействия. Ему понадобились бы доказательства, которые растворились бы той же ночью: Кричер подал чай, он же и очистил чайник да чашки, в то время как они с госпожой Ши уединились. Та или же подала бы это блюдо Тому, приправив пикантными подробностями о юном распутнике, которого Том приблизил к себе по ошибке, или же превратила это в компрометирующие сведения, чтобы шантажировать его впоследствии.       Гарри понимал, что ей был необходим рычаг давления на него, вот только действовала она несколько импульсивно, по его мнению. Прежде следовало бы вникнуть в суть их с Томом нынешних отношений, которые… — рушились? — были непростыми, чтобы предугадать, что мнимая «измена» окажет хоть какое-то влияние на того. Естественно, в такой ситуации её слова об отсутствии чувств у Тома являлись лишь наживкой… Какой смысл лелеять надежду на то, что Том банально отвергнет Гарри, движимый ревностью, если он его (и никого) как бы не любил?       Был и другой вариант. Не стоило забывать, что в эмоциональном механизме Тома можно было запутаться и, быть может, Ши Лан знала о нём много больше самого Гарри.       Это выглядело как жест отчаяния… И он бы даже пожалел её, если бы не чувствовал себя ТАК, чёрт возьми, по её вине.       Вдоль спины пробежали мурашки, и пульс участился. Рука с палочкой дрожала, когда он перенёс котёл на огонь; ожидание того, пока вода закипит, оголило нервы. Рубашка стала чересчур тесной, и он всё же расстегнул её, а затем допил остатки воды из бутылки, понимая, что это никоим образом не поможет затушить пожар внутри. И то, что он собирался сделать, тоже вряд ли поможет, но попытаться всё же стоило — окажись он среди людей, и зелье явно подавит остатки разума.       Не хотелось бы давать Скитер ещё одну сенсацию столь скоро.       А Том…       Гарри прервал не успевшую оформиться мысль, которая могла только ухудшить ситуацию.       — Четыре веточки волшебной рябины, — чётко выговорил он в попытке сосредоточиться и стал помешивать, пока зелье не стало зелёным, а затем — оранжевым. — И касторовое масло, — шёпотом протянул он, вслушиваясь в каждую произнесённую букву, и сцепил зубы, ощутив, как на лице заходили желваки.       Стерев пот со лба тыльной стороной ладони, Гарри продолжил лить масло и мешать, пока зелье не приобрело синий оттенок, после чего поставил увесистую склянку и стал добиваться фиолетового цвета, что отняло у него целую вечность по ощущениям.       — Экстракт лирного корня, пока зелье не станет алым, — выдохнул он с облегчением, добавляя ингредиент, и расстегнул рубашку ещё на две пуговицы, следом засучив рукава.       Казалось, Гарри стоял под опаляющим солнцем где-то посреди пустыни. Кожа на ощупь была разгорячённой и влажной, но ни открытое окно, ни остужающие заклинания не смогли бы облегчить изнурительную лихорадку.       — Добавить ещё две ветки рябины, — пробубнил он, вдумчиво размешивая красную жидкость, и та снова стала фиолетовой. — Оставить кипеть.       Гарри отошёл на шаг, постукивая ногой об пол. А затем он невольно провёл руками вдоль тела, застонав в порыве безнадёги, так как совершенно невинное прикосновение привело к неутешительному прогрессу в его состоянии — выпирающему прогрессу, который он отказывался удовлетворять.       Котёл громко булькнул, и Гарри буквально подлетел к столу, замечая, как жидкость постепенно приобретает красный оттенок, и лишь когда та стала алой, добавил одну унцию лирного корня.       Почти моментально зелье вспыхнуло зелёным светом, а затем ему пришлось постараться, чтобы оно стало оранжевым. К этому моменту он в ужасе осознал, что трение ткани о кожу стало болезненным — будто единственное, что должно было его касаться сейчас, это другое тело.       — Семь веток рябины, — процедил Гарри. — Оставить… кипеть.       Пальцы запутались в пуговицах. Он выдернул полы рубашки и полностью расстегнул её, вздохнув с облегчением. Однако передышка длилась от силы несколько секунд, а после зуд вернулся.       — Давай же, чёрт тебя побери! — рыкнул он, наблюдая, как на поверхности раздуваются и лопаются пузыри, а зелье медленно теряет оранжевый оттенок.       Слагхорн несколько раз повторял ему, что, если недодержать, оно останется рыжеватым, а если передержать, вновь начнёт зеленеть, в обоих случаях потеряв эффективность.       «Оно, мистер Поттер, должно быть прозрачным, как вода, видите? Как вода».       — Как вода… — повторил вслух Гарри, сконцентрировавшись на звуке собственного голоса, сдавленного и гортанного.       И в следующее мгновение стало видно дно. Не теряя ни секунды, Гарри потушил огонь, притянул склянку, зачерпнув из котла, остудил и выпил, поморщившись от горьковатого привкуса и специфического насыщенного аромата, ударившего в нос.       Рон оправился в течение нескольких секунд, если ему не изменяла память.       Поставив склянку, Гарри навис над столом и, стиснув кулаки, стал мысленно отсчитывать секунды, но ничего не менялось в его состоянии. Напротив, ощущения только усиливались: сердце учащённо трепетало в груди, волосы на затылке взмокли, неприятно приставая к коже, а в горле ещё больше пересохло.       Ну почему он не мог ошибиться именно сейчас?!       Гарри сглотнул, коснувшись шеи.       Что ж, можно было вычеркнуть первое возможное решение проблемы…       — Чёрт! — хлопнул он руками по столу.       …Первое и единственное. Потому что вторым решением было то самое зелье, приготовленное Слагхорном, которому он не мог доверять. Не хватало только, чтобы действия, вместо того чтобы аннулировать друг друга, наложились и свели его с ума, заставив наброситься на оставшееся живое существо в доме — домового эльфа.       Одна лишь мысль вызывала благоговейный ужас.       — Хозяин, — послышался скрипучий голос Кричера, но теперь на удивление возмущённый.       Лёгок на помине.       — Не сейчас, — рыкнул Гарри, зачерпнув вторую порцию зелья.       Он понимал, что его действия бессмысленны: если не помогло в первый раз, не поможет и во второй… и в третий, и в четвёртый — хоть целый котёл выпей, ничего не изменится.       — Вы больны, Гарри, поэтому не отвечали мне? — послышался раскатистый, низкий голос.       Экриздис.       Гарри резко развернулся, встретившись взглядом с застывшим около его письменного стола ещё одним нежданным посетителем.       Что за кошмарный вечер?              А затем заметил беспомощно подвешенного в воздухе Кричера. Тот смотрел на него одновременно с испугом и со злостью, безусловно порождённой первым чувством.       — Опустите моего эльфа, — немедля потребовал Гарри.       — Хозяин, Кричер собирался закрыть камин, как и приказано, но камин вспыхнул и появился ещё один гость, — пробурчал домовик. — Кричер потребовал, чтобы гость ушёл, но гость не послушал Кричера. Кричеру пришлось применить силу, но гость достойно противостоял старому Кричеру…       — Прекрати болтать, эльф, — прервал его Экриздис, и в следующую секунду тот упал на пол, неловко приземлившись.       — Что вы себе позволяете! — повысил голос Гарри и шагнул вперёд, чтобы тут же отступить.       Он не мог себя контролировать, и близость постороннего человека была опасна. Это осознание, осознание совершенно непредсказуемого исхода, мотивируемого присутствием Экриздиса в одном с ним помещении, ударило словно обухом по голове.       Гарри покачнулся, запахнув рубашку, будто это было единственное, что выдавало в нём странности.       — Прошу вас покинуть мой дом, — попытался он звучать спокойно.       — Почему вы не отвечали? — с недоверчивой усмешкой на устах спросил Экриздис и скосил взгляд на стол, где всё ещё дымилось зелье. — Вы нездоровы?       Гарри взял палочку и направил её на колдуна:       — Мне повторить свою просьбу более настойчиво?       — Вы ведь понимаете, что это бесполезно — хотите превратить вашу обитель в развалины?       Гарри посмотрел на эльфа, застывшего в воинственной позе. Сильные существа, но не бессмертные. Если Кричер не смог выпроводить Экриздиса из дома сразу же, то ожидать от него этого сейчас было бесполезно — Гарри не хотел потерять этого старого ворчуна.       — Кричер, на сегодня ты свободен, — вздохнул он. — Я сам закрою камин, когда гость… уйдёт.       Эльф хотел что-то возразить, но, заметив его взгляд, пробормотал:       — Кричер понял хозяина.       Когда домовик исчез, Гарри медленно выдохнул и перевёл взгляд на Экриздиса.       Казалось, что он ступает по краю обрыва, рискуя сорваться в любой момент. Однако сейчас Гарри никак не мог повлиять на ситуацию, кроме как проявить терпение, сдержанность, выслушать, что ему нужно, и убедить уйти.       И чем быстрее, тем лучше.       — Я не успел вам ответить, так как меня отвлекли, но собирался это сделать после того, как закончу здесь.       Экриздис склонил голову, гипнотизируя его немигающим взглядом столь чёрных глаз, что даже зрачка было не видно. Гарри моргнул, разрывая зрительный контакт, и заметил, что вместо мантии на том сейчас был камзол, из-под которого выглядывала сорочка.       — Не хотите спросить, как я нашёл это место? — призвал Экриздис.       — Нет, — прошептал Гарри и тяжело сглотнул, — но спрошу, с какой целью вы его искали?       Шагнув вперёд, тот поправил выбившийся воротник, и Гарри подавил в себе порыв отшатнуться.       Спокойствие и только спокойствие.       Но успокоиться было чертовски сложно, когда тело живёт собственной жизнью. Гарри содрогнулся, стоило Экриздису обогнуть кресло, и чуть не задел котёл локтем, вовремя сделав вид, что просто поправляет его.       — Бесполезно отрицать, что мои слова могли слишком сильно повлиять на вас… Вы и до этого казались чем-то огорчённым… Я бы даже смел утверждать, что весьма пессимистично настроенным. Моё пожелание доброй ночи было лишь формой проверить, всё ли с вами в порядке. — Экриздис дотронулся до волос, убранных в хвост, словно это ему мешало, и поспешно добавил: — Но вы не ответили, чем обеспокоили меня ещё больше.        Гарри нахмурился.       — Пессимистично настроенным?.. — переспросил он и не сдержал смешка: — Вы что, посчитали, что я наложил на себя руки?       Экриздис всплеснул руками.       — На моей памяти не один юноша сбросился с башни, страдая от разбитого сердца, но в вашем случае меня больше волновала телесная хворь, которая могла вас поразить.       Очередная волна жара прокатилась по телу, сконцентрировавшись в паху, и Гарри сцепил зубы, опуская глаза. Хорошо, что он не все пуговицы расстегнул, и рубашка свисала, скрывая его деликатное положение.       — Как я и подозревал, у вас умеренный жар, — внезапно раздалось совсем близко.       Прохладная ладонь коснулась щеки, и Гарри не сдержал вздоха облегчения, тут же себя одёрнув, чтобы не прижаться к ней самостоятельно.       — Я попрошу вас не подвергать меня ненужному риску, — отклонился он, избегая контакта. — Вы не можете не осознавать, что если вас здесь застанут, моя жизнь значительно усложнится, — многозначительно добавил Гарри. — Поэтому если вы не лукавите, говоря о беспокойстве, то прошу вас уйти — у меня и без того достаточно проблем.       Экриздис смотрел на него, изучая лицо с таким пристрастием, словно пытался считать мысли по мимике.       — Разумное, но преувеличение. Ваше состояние беспокоит меня куда больше крохотной вероятности того, что какой-нибудь чиновник или ревностный мракоборец наведается в ваш дом, — покачал он головой. — Или вы ожидаете иных гостей в это время?       — Не ожидаю, — ответил Гарри и вздрогнул.       Дыхание перехватило, когда он ощутил прикосновение плотной ткани камзола к своему телу. Экриздис, ничуть не смутившись, буквально вжал его в стол собственным телом и склонился над плечом, заглянув в котёл.       — Рябина, касторовое масло, — задумчиво протянул он, а затем поднял руку, задев ладонь Гарри, и поднёс к лицу склянку, — и лирный корень. Старое доброе противоядие от любовных воздействий. Кто же посмел пытаться вас приворожить в столь поздний час и оставить в одиночестве?       Спокойствие разлетелось на мелкие осколки, пронзая Гарри позывами к действию, которые он из последних сил сдерживал.       Палочка в руке дрогнула, и он выдавил из себя:       — Пожалуйста, отойдите.       — Как я погляжу, противоядие не подействовало, — улыбнулся он, — потому что вас опоили не приворотным зельем, что вы, скорее всего, уже поняли. Не правда ли?       — Что бы это ни было, действие пройдёт, — ровно ответил Гарри и ткнул палочкой ему куда-то под рёбра, ощутив эффект дежавю.       Словно… Это было как-то неправильно, но одновременно знакомо. Знакомо было и смотреть в лицо всё ещё бледное и осунувшееся. Экриздису явно не помешало бы питаться получше.       — Может, пройдёт, а может, и нет, — заметил тот, насмешливо опустив глаза. — Если это такой же старый добрый эликсир вожделения, то вам нужно иное противоядие.       — Для понижения либидо, — не то вопрос, не то подтверждение, но прозвучало это двояко.       — Совершенно верно. К сожалению, если только у вас где-нибудь не завалялся пузырёк, подобное зелье надо варить и настаивать от заката до рассвета.       И даже если бы не нужно было, Гарри всё равно не рискнул бы. Тем более в чужом присутствии.       Должен быть другой выход.       — Удовлетворение прямых потребностей — коварная цель, с которой его вам дали — самое быстрое и результативное решение, — добавил тот, будто угадав, о чём Гарри думает.       — Предпочту переждать, — отмахнулся он, боясь пошевелиться.       Как же всё это не вовремя, чёрт возьми… У него и без того было времени в обрез, чтобы потерять целый день.       — Смею заметить, что у вас ничего не получится. Приказав эльфу запереть вас, вскоре вы прикажете отпустить, и тот не сможет ослушаться. Действенное зелье для… немощных, но весьма опасное, если использовано не по назначению: лихорадка — это побудитель, и она вас истязает, Гарри. Не знаю, сколько времени прошло, но его действие моментально склоняет к близости. Удивительно, что вы ещё способны сопротивляться, размышлять… да ещё и варить что-то. Весьма неплохого качества — это тоже стоит отметить.       «Вам нехорошо?.. Вы прогоняете меня?.. Вы уверены, что хотите, чтобы я ушла?»       Вот же ж лиса.       Гарри тряхнул головой.       Может, стоит отправиться в школу? К Дамблдору?       Нет.       Чем он мог помочь ему? Привести Слагхорна, который скажет то же самое, что и Экриздис? К тому же Гарри не был уверен, что Альбус сейчас вообще находится в школе, а шататься там в подобном состоянии было опрометчиво.       — Вам пора, — пытаясь сохранять спокойствие, произнёс он.       — Собираетесь пойти к Волдеморту после всего? — внезапно спросил Экриздис, сощурив глаза, в которых на мгновение блеснуло нечто непонятное.       Гарри оцепенело моргнул, но, даже приди ему такое в голову, он не знал, где сейчас Том… Можно было позвать Димбла — но что дальше? Попросить домовика перенести его к Тому или же попросить привести того сюда? А затем умереть в порыве страсти, когда эти проклятые слова сорвутся с языка, а сорвутся они так или иначе, потому что с каждой секундой Гарри всё больше терял контроль не только над телом, но и над мыслями. А если совместить его тягу к Тому, смешанные чувства и эффект треклятого зелья…       В уме взорвался заряд Конфринго.       Возможно, это была бы счастливая смерть — если предположить, что Том не оттолкнул бы его, — но нашлось ещё одно существенное «но». Опои его Эдмунд, он, быть может, допустил подобную мысль, но с Ши Лан всё было иначе. Что со стороны Эдмунда шалость, то со стороны «давней» знакомой может быть чем-то иным, а Том определённо докопается до истины: кто, что и почему. Гарри не хотел… ставить его в подобное положение, так как понятия не имел, что тот сделает.       Да, он круглый дурак, и это неизлечимо.       Всё было слишком сложно.       Гарри облизал губы, скосив взгляд на стеклянную бутылку с водой.       — Собираюсь приказать эльфу запереть меня и игнорировать просьбы отпустить до завтрашнего вечера, — он увереннее сжал палочку. — Депульсо.       Экриздис усмехнулся, когда чары столкнулись с его щитом и заставили отступить на середину комнаты.       — Зачем вы обрекаете себя на страдания?       — Потому что хочу. Вас удовлетворит такой ответ?       Судорога прошлась по телу, и внутренности скрутило. Гарри шумно выдохнул и, заметив, что Экриздис намеревался вновь приблизиться, рявкнул:       — А теперь уходите, если не хотите, чтобы я разорвал наше соглашение!       Время уговоров прошло.       Помрачнев, Экриздис сложил руки за спиной.       — Ожидаете, что раз я был учтив и терпелив с вами, то вольны угрожать мне? В отличие от меня, у вас есть окружение, которым вы дорожите превыше собственной жизни.       Гарри усмехнулся, смахнув с глаз взмокшую прядь волос.       — А вы собираетесь угрожать мне, чтобы я принял вашу настырную помощь? И, если бы угрозы расправы были эффективны, вы бы с самого начала прибегли к ним, а не разглагольствовали понапрасну. Я вам нужен не просто живым: вы хотите, чтобы я добровольно выступил на вашей стороне, — заключил он.       Тот лениво, даже как-то сонно улыбнулся.       Сонное зелье — точно!       Гарри резко развернулся к стеллажам и пробежался глазами по полкам, но, видимо, последнюю склянку использовал Димбл для Тома.       Продержаться бы ещё полчаса…       Мысли лихорадочно заметались в голове.       В этом Экриздис даже был полезен — будет отвлекать его бесполезной болтовнёй.       Стерев пот со лба, Гарри мгновенно перелил остатки зелья в несколько склянок и очистил котёл. Притянув лаванду, стандартную смесь трав, слизь флоббер-червя и валериану, он снова зажёг огонь и услышал:       — Сонное зелье также не поможет: вы проспите от силы минут пятнадцать, прежде чем оно утратит над вами всякую власть.       А в следующее мгновение Гарри остро ощутил присутствие за спиной, но оборачиваться не стал.       — Мыслите рационально, Гарри. Вы осознаёте своё положение, и, если ещё не отправились решать проблему как-то по-иному, значит, существуют определённые сложности, но вы отказываетесь признавать это. Отказываете МНЕ из чистого упрямства.       — Мы с вами едва знакомы.       — Обо мне вы знаете куда больше, чем о Волдеморте.       — Вздор!       — Неужели?       — Откуда в вас… это? — процедил Гарри, упрямо положив в ступку веточки лаванды и начиная их толочь.       — Что «это»?       — Желание.       Остановившись, Гарри перелил воду в стакан и сделал несколько глотков, но жажда лишь усилилась.       — Прелюбопытно, какие же у вас представления об интимных связях в мои времена? — поинтересовался Экриздис насмешливо.       — Сдержанность и порицание искушения, похоти… и содомии, — машинально ответил он.       Экриздис беззаботно рассмеялся, а Гарри буквально ощутил вибрацию его смеха, и само присутствие стало более осязаемым — гнетущим.       Хотелось повернуться и вцепиться в ткань камзола…       Проклятие!       — Волна нетерпимости затрагивала всех инакомыслящих, включая так называемых ими еретиков и ведьм, — со смешком заметил Экриздис. — Считаете, что волшебники заимствовали учения священнослужителей или же диктаты канонического права, которыми даже маглы пренебрегали вдали от чужих глаз? Вздор. Флоренция эпохи Возрождения была весьма распущенным местом и для содомитов в том числе. Существовали определённые таверны, где воспевались и освобождались людские страсти…       — Но вы не флорентиец, — глухо возразил Гарри.       Он невольно отступил и, едва ощутив соприкосновение с Экриздисом, тут же врезался в стол, следом забормотав в попытке отвлечься:        — И во время правления Генриха VIII действовал Закон о содомии. Любой подобный акт наказывался смертной казнью, насколько я знаю.       Удивительно, как его знания, полученные во время попытки понять происходящее с Томом и вообще тянущиеся в другом направлении, пригодились сейчас.       — Разумеется! Мужеложство — общественный грех, гнусное преступление… и полезный инструмент для консолидации монархии, — в словах Экриздиса чувствовалась улыбка. — Помнится мне, они даже графа сожгли за содомию, но за содомию ли? Природная ограниченность маглов, — глухо усмехнулся Экриздис за спиной. — Весьма неудобно, когда нельзя исчезнуть из комнаты, внушить или просто стереть память, — понизил он голос до шёпота, — не находите?       — Нахожу, что вы избегаете говорить о природной нетерпимости волшебников к маглам, — продолжил Гарри развивать тему, цепляясь за эту беседу, чтобы задвинуть подальше собственные желания, подкидывающие ему всё более откровенные картины возможного развития событий.       Нет...       — Природной? Позвольте не согласиться. Я жил до времён так называемого Статута о секретности — наши контакты с маглами не были ничем ограничены, кроме целесообразности. Многие волшебные семьи были вхожи в семьи магловской аристократии и даже являлись приближёнными королей, другие — жили бок о бок в небольших поселениях и помогали простому люду, скрываясь под именованием народных целителей и травников. Как вы думаете, что же породило отторжение, Гарри?       Казалось, тот склонился вперёд, потому что Гарри ощутил движение воздуха за спиной и невольно прижался к столу, чуть не выронив ступку.       — Инквизиция?       — Мыслится мне, что всё именно так.       Мелкая дрожь охватила тело, и Гарри переступил с ноги на ногу.       — И? — буквально потребовал он, ощущая, что эта пауза заставляет его терять концентрацию на деле.       — Вы и сами можете догадаться, почему не прежние кровопролития, которым мы были свидетелями, а именно гонение на ведьм привело к сокрытию и возрастающему отторжению, — прошелестел Экриздис.       — Интересно было бы услышать это от вас.       Гарри покусал губу, мысленно прикидывая необходимое количество зелья, и ускорил свои действия. По четыре пузырька в час — слишком много… если Экриздис был прав.       — При других обстоятельствах, — усмехнулся тот.       Гарри добавил две меры стандартного ингредиента в котёл и, понимая, что тот имеет в виду под «другими обстоятельствами», спросил:       — Значит, вы часто посещали те самые весёлые таверны? Разве вы не любили свою супругу?       Экриздис покорно вздохнул.       — Наши мировоззрения несколько отличаются, Гарри.       — То есть ваше баловство на стороне не трогало её?       — Гвиневра владела моей душой — что до плоти, то она совершенно неважна.       Гарри невольно глянул через плечо, желая увидеть выражение лица, однако Экриздис стоял чуть правее, и он опустил глаза к котлу, еле слышно выдавив из себя:       — Понимаю, но не принимаю.       — Для волшебников всегда будет жизненно важно продление рода — нас существенно меньше, чем маглов. И справедливо будет заметить, что при таких обстоятельствах следовало бы последовать чужому примеру: преследовать и запретить однополые связи. Тем не менее во избежание недовольства легче обернуть запрет требованием: узами брака можно связать себя исключительно с женщиной. Остальные отношения подразумевают узы иного характера: духовный или же магический союз, как именовали это неисправимые романтики. Не порицаются, не караются, но и публично не демонстрируются.       — Иными словами, у вас был любовник?..       — Вы используете этот разговор как якорь, Гарри, чтобы сфокусироваться? — перескочил Экриздис с одной темы на другую так резко, что Гарри растерялся.       Потому что было во всем этом что-то странное. Снова эти мысли заклубились в голове, на мгновение отторгнув прочие. Как и на кладбище. Если бы он сейчас попытался дать определение, то за беседу с колдуном испытывал постоянное и непрекращающееся чувство дежавю, словно тот был воплощением этого феномена. Будь то слово, смешок, манера речи, взгляд... и даже жест — местами всё это откатывало Гарри куда-то назад, к кому-то другому.       — Нет, — выдавил он, осознав, что пауза затянулась, и добавил в котёл две капли слизи.       И всё же следовало растянуть этот познавательный и безобидный с виду разговор ещё как минимум на двадцать минут, и ему было совершенно противопоказано злиться сейчас — это только подлило бы масло в огонь. С одной стороны, Гарри должен был продолжать эту игру: Экриздис был его шансом опередить события. С другой — сопротивление и без того было бесполезно. Будь он хоть сто раз Избранным и одарённым волшебником, но на деле ему не хватало боевого опыта. Гарри не был Экриздису противником, и потому он мог пойти только путём «переговоров» и стать не менее изворотливым, чем Том. И раз уж Экриздис, призывавший отбросить роли героя и злодея, присвоил ему взамен роль жертвы обстоятельств — того, кто сопротивляется, но уступает, дерзит, но соглашается (что, впрочем, не слишком шло вразрез с его истинными позывами), — то Гарри не мог сбросить с себя эти путы прямо сейчас.       Заболтать его — другого выхода у него не было.       — Чтобы продержаться целый день, необходимо много сонного зелья — вы хотите отравить себя? — вдруг уточнил Экриздис, и котёл отлетел в сторону, а огонь тут же погас.       — Не мешайте мне, — отмахнулся Гарри, из последних сил сдерживая раздражение.       Он вернул всё на свои места, и жидкость вновь начала кипеть.       — Вам придётся начать сначала.       — Оно не успело остыть.       — Не имеет значения… Вы слышали меня? Нельзя употреблять больше трёх порций Усыпляющего зелья в день.       Котёл вновь отлетел в сторону.       — Что ж, полагаю, вам наскучит сидеть тут в одиночестве всю ночь, — процедил Гарри, разворачиваясь и тут же натыкаясь на него.       Экриздис действительно стоял вплотную всё это время; стоял, но не дотрагивался. По коже пробежали мурашки, а болезненно-сладостный спазм заставил вцепиться в стол и поцарапать деревянную поверхность ногтями. Палочка выпала, но Гарри тут же притянул её, убрав в боковой карман брюк, проходящий прямо вдоль шва.       — Собираетесь прямо сейчас позвать эльфа и потребовать вас запереть? — скептически уточнил тот.       — Кри…       Его зов потонул в мычании. Прикосновение губ Экриздиса обожгло, и скопившееся внутри томление захлестнуло Гарри, заставив ухватиться за того. Пальцы дрожали, когда он сжал жёсткую на ощупь ткань, и в следующий момент камзол исчез, а его ладони упали на шелковистый материал сорочки.       Экриздис придержал его лицо, углубляя поцелуй, и Гарри раскрыл рот в ответ, позволяя этому случиться. Металлический привкус вкупе с терпкостью какого-то алкоголя, словно тот запивал кровь чем-то вроде шерри, к его удивлению, не оттолкнул; напротив, испытываемая им жажда постепенно стихала, будто Гарри пил с губ нечто бесплотное, но столь удовлетворительное, что не хотелось останавливаться.       Положив прохладную ладонь чуть ниже рёбер, Экриздис провёл ею вдоль бока и коснулся поясницы в неторопливой ласке, дарящей невыразимое облегчение. Казалось, его прикосновение забирает с собой изматывающий тело жар, оставляя за собой дорожку из проявившихся пупырышками мурашек. И пробный поцелуй превратился в нечто большее: Гарри переплёл свой язык с его, скользя руками вдоль плеч, и почувствовал, как вторая рука Экриздиса легла на его поясницу, чтобы крепко притянуть к себе.       Тело к телу.       Сжигающее его изнутри пламя утихало, перерастая в острое возбуждение, и Гарри прикрыл глаза, теряя связь с реальностью. Та уплывала, оставляя странные и весьма противоречивые мысли. Он понимал, что сейчас целует другого человека, но почему-то это нужно было понимать каждые несколько секунд, иначе восприятие обманывало его, позволяя не то чтобы представлять, а просто чувствовать Тома. Физически его ощущать перед собой и будто бы эмоционально или даже духовно — тоже. Однако ощущение это было каким-то неправильным: словно перед ним стояла оболочка Риддла, но уведенное противоречило этому утверждению. Но даже вопреки вопиющему несоответствию, с каждой секундой вспоминать было всё сложнее, как и контролировать себя в угасающей попытке остановиться. Тело послушно откликалось на ласку, тянулось к источнику, дарящему в равной мере облегчение и наслаждение. И, в то время как он всё бессознательнее прижимался к телу Экриздиса, пылко отвечая на влажные поцелуи и запуская пальцы в тонкие волосы, чтобы ослабить кожаный шнурок, в груди формировался непонятный комок, горький и давящий, заставляющий Гарри дышать через раз.       За спиной что-то упало, задребезжав. Воздух в комнате будто раскалился, начиная обжигать лёгкие. В горле неприятно запершило.       Нужно…       — Нужно… — сбивчиво прошептал он в губы Экриздиса.       — Вам это нужно, — вторил тот, словно убеждая в чём-то.       Его ладони скользнули вдоль бёдер Гарри, крепко сжав их и приподняв. Момент, когда под ним оказалось нечто мягкое, рубашка осталась валяться в стороне, а брюки оказались расстёгнуты, был Гарри упущен. Он не смог понять, что именно из мебели в комнате Экриздис трансфигурировал под тахту, лишь наблюдал в каком-то раздражительном и жадном нетерпении, как тот стягивал с себя сорочку, открывая взгляду несколько небольших участков потемневшей кожи, блестящей на свету, точно каменное покрытие.       Глаза закрылись.       Он знал, что сейчас происходит, но ничего не мог противопоставить захватившей его жажде; знал, зачем это Экриздису, и не мог оттолкнуть его: не мог не дать воспользоваться собой.       Его тело жаждало этого — любого прикосновения, — а разум отказывался воспринимать то, что должно было произойти. Что он собирался сделать. И это угнетающее внутреннее состояние борьбы с самим собой, борьбы желания и здравого смысла, голода и отчаяния из-за его подавляющей того, обернуло удовольствие от прикосновения губ к шее болезненным ожогом.       Гарри сдавленно застонал. Он прижал голову Экриздиса, позволяя жалить себя этой продолжительной лаской, достигшей подбородка прежде, чем его губы накрыли, вновь утихомиривая нескончаемую жажду. Шелковистые пряди волос коснулись кожи, приятно щекоча; прохладные ладони шарили по телу Гарри, и давление чужих бёдер мгновенно укололо удовольствием, прошившим тело насквозь. Гарри зажмурился, слегка выгнувшись, чтобы продлить прилив наслаждения.        — Взгляните на меня, Гарри, — прошептал Экриздис хрипло.       Гарри ослушался.       Желание обуревало его столь сильно, сколь же едко саднила внутри и горечь. Гарри разрывало на части из-за неразрешимых противоречий: прямого конфликта между потребностью сдаться и порывом оказать сопротивление себе самому. Если бы он только мог отключить эмоции…       — Взгляни на меня, — повторил Экриздис настойчиво, прерывая бессвязный поток мыслей.       Приоткрыв веки, Гарри встретился глазами с немигающим взглядом едва ли не незнакомца, чересчур знакомого ему по необъяснимой причине, и облизал пересохшие губы. Он молчаливо наблюдал за тем, как Экриздис медленно склоняется, дотрагиваясь в поцелуе.       — Незачем пытать себя угрызениями совести за желания тела, а не души, — прошептал тот, не отводя взгляда. — Но и любовь без честности постепенно изничтожает сама себя — ты и сам понимаешь это.       — Не вам говорить со мной о честности…       Экриздис коснулся его подбородка, сжав лицо меж ладонями, и медленно накрыл губы, погрузившись языком между них в глубоком поцелуе, от которого у Гарри спёрло дыхание. Но тот столь же резко закончился, когда Экриздис добавил:       — Между нами нет любви — только притяжение. Пока что нет.       — И не будет, — выдохнул Гарри.       И проглотил мычание, когда Экриздис, потираясь, толкнулся своими бёдрами в его. Наслаждение пронзило Гарри спазмом, и он приоткрыл губы в непонятном желании что-то сказать. Однако слова застряли в горле, и вместо них у него вырвалось нечленораздельное мычание. Шум в ушах стал громче — не шум даже, а гудение; Экриздис обхватил его за талию, цепко впиваясь пальцами в кожу, и приподнял, тут же опустив и врезавшись телом в тело. Гарри откинул голову назад, тяжело выдохнув, и обхватил его за шею. На глаза попался пустой угол, тот самый, где стояло кресло, от которого он избавился.       — Только не спрашивай, что я делаю, — опережает его Том.       — Что ты делаешь? — упрямо спрашивает Гарри осипшим голосом. — Ты ведь не собираешься?..       — Да ты в ужасе, — продолжает тот.       — Я не боюсь, — звучит это как-то жалко.       — Тогда расслабься, Гарри. Против твоей воли я ничего не смогу сделать, как ты сам же и утверждал: это будет бессмысленно для нас обоих.       — Я имел в виду магию, — еле слышно возражает Гарри, чувствуя, как назойливые руки вновь полезли под ткань нижнего белья.       Из-за мимолётного замешательства возбуждение спадает, но он не сдвигается с места и напоминает:       — И я ещё ни на что не соглашался.       — Разве я не предупреждал? «Сделай что-нибудь» — значит «я согласен», — торопливо отзывается Том и добавляет: — Секс с рукой — это не секс, поэтому не взывай к своей совести.       — С какой рукой? — потерянно уточняет Гарри и дрожит от возмущения, когда его штаны вместе с трусами съезжают ниже, обнажая полувставший член. — Риддл!        Экриздис коснулся его лица, заставив оторвать взгляд от пустующего пространства, и Гарри сам потянулся к нему во встречном поцелуе, будто в таком же ребяческом порыве отрицать все те воспоминания, как тогда, когда он выбросил предмет мебели, не позволяющий ему успокоиться в течение нескольких дней.             «Том предал его?»       «Предал?..»       «И не раз», — ярость всколыхнулась внутри, а вместе с ней и жгучая обида, которую он ввёл в дрёму, которую затолкал поглубже, смирившись с тем, что это было ожидаемо, что по-другому и быть не могло, а значит, горевать и злиться бессмысленно.       Отчаянно зажмурившись, Гарри укусил губу Экриздиса и крепче ухватился за него, словно в попытке передать всё то, что раскрывалось внутри, оборачиваясь эмоциональным штормом.       Тихий смешок слился с тяжким вздохом. Экриздис коснулся его запястий и провёл от костяшек до самых локтей, позволяя себя кусать до тех пор, пока сам не перехватил инициативу: он смягчил поцелуй, превращая его в размеренный танец языков, пока продолжал лениво толкаться бёдрами.       Гарри невольно заёрзал. Он впился пальцами в кожу Экриздиса и ощутил её твёрдость — та внезапно начала раскаляться, будто угли. Экриздис протиснул руку между их телами, неторопливо скользя вдоль живота ладонью, и Гарри вновь откинул голову назад, позволяя чужим губам примкнуть к шее.       Веки раскрылись, и перед глазами вновь возникла пустота.       — Не вертись, — повторяет Том терпеливо.       И Гарри, прикусив губу, застывает, кивает и опускает голову, прислонившись лбом к плечу Риддла. Пока его пальцы продолжают поглаживать колечко мышц, и постепенно Гарри отпускает напряжение, отдаваясь необычным ощущениям. Том приподнимает голову за подбородок и бегло касается губ, постепенно углубляя поцелуй, пока их языки не сплетаются так тесно, что, казалось, срастаются.       Глухой стон разорвал тишину.       Штаны с тихим шорохом упали с тахты.       Экриздис провёл руками вдоль его бёдер и задел ребром ладони член, отчего Гарри содрогнулся. Мурашки пробежали по коже, и он до крови прокусил щеку, чувствуя себя на грани чего-то, но чего именно понять никак не мог. Внутри будто котёл закипал, сердце бешено стучало в ушах, а картинка перед глазами становилось резче. Насыщеннее.       «Он обманул меня?»       «Почему он снова обманул?»       «Раз за разом», — эхом раздавалось в мыслях.       «Потому что это я?»       Экриздис отвёл его ногу в сторону, прильнув. Тонкая материя его штанов всё ещё служила преградой, но Гарри отчётливо ощущал желание, прижавшееся к его собственному в сильном толчке. Дрожа всем телом, он подался бёдрами навстречу в поисках удовольствия и со свистом выдохнул сквозь стиснутые зубы.       Ему нужно было забыться, нужно было отпустить это… Просто нужно было существовать отдельно… от кого?        — Мне… нужно, — хрипит Гарри и виляет бёдрами, тут же насадившись на пальцы в обратном движении.       Из горла вырывается сдавленный стон.       Том улыбается. Глаза — почти чёрные — изучающе обводят его, точно лаская, и от этого взгляда возбуждение только возрастает, покалывает под кожей и сводит судорогой низ живота. Казалось, что Гарри может кончить лишь от одного такого взгляда.       Судорога наслаждения сотрясла тело, и он ухватился за край тахты. Горечь осела на кончике языка. Вдох дался с трудом. Гул стал невыносимо громким, и он опустил глаза, невидящим взглядом уставившись на обильные следы смазки на собственном животе.       «Том… Том, Том, Том. Почему, Том?..»       Экриздис криво улыбнулся, потянувшись к своим штанам, и попросил:       — Немножко терпения.       — Какой нетерпеливый, — и вновь тягучие нотки змеиного языка сладко обжигают внутренности, скручиваясь в клубок истомы внутри Гарри, что моментально взрывается и вырывается у него ответным шипением:       — Да-а-а…              — Нет.       Всё произошло моментально, но Гарри показалось, что время замедлилось. С самого начала затягивающийся узел в груди распустился за одно мгновение, выпуская все чувства наружу. Словно со стороны он увидел, как Экриздиса подбросило в воздухе, будто тряпичную куклу, а затем впечатало в потолок, дёрнуло к левому углу, пронося через всю комнату, и швырнуло к стене с оглушительным грохотом, который, тем не менее, Гарри услышал словно из-под толщи воды.       Ощущения притупились, когда он медленно сел, чувствуя, как и удовольствие, и неудовлетворённое желание из-за зелья стихают, ослабевая и растворяясь, будто бы он никогда и не испытывал того изнуряющего и болезненного жара, подтолкнувшего его в объятья совершенно чужого для него человека.       Ещё секунда — и внутри всё заледенело. Гул в ушах превратился в звенящую тишину, в которой он отчётливо услышал свой голос:       — Уходите.       Экриздис удивлённо моргнул, с непониманием смотря на него, словно Гарри совершил нечто необыкновенное. Затем, распрямившись и размяв плечо, он шагнул вперёд. Его телодвижения были осторожными, как если бы он пытался приблизиться к чему-то опасному — так Гарри приближался к Клювокрылу. Однако стоило Экриздису перейти невидимую черту, как его вновь отбросило назад, но на этот раз он, упёршись руками в стену, удержался на ногах.       — Уходите, — повторил Гарри глухо.       Валявшиеся сорочка с камзолом перелетели через всю комнату, приземлившись около двери.       — Я понял тебя, — Экриздис сузил глаза, слегка склонив голову, будто силился разгадать что-то, а не сумев, слегка повёл плечом.       Он в мгновение ока натянул на себя одежду, а на лицо — непроницаемую маску, и застыл на пороге, точно только что пришёл, а не уходить собирался.       — Доброй ночи, Гарри.       Гарри не ответил, опустив глаза на колени. Он лишь услышал, как дверь тихо закрылась.       Когда успел сформироваться ком из всего им невысказанного, из всего невыраженного? С самого утра? С разговора с Офелией? Может, ещё раньше? С момента, как услышал, что является чьим-то крестражем и что должен умереть? Или когда потерял Сириуса и должен был держать лицо? Ещё раньше? Когда был заперт в чулане по причине того, что другой? Или может, с самого рождения?       Почему именно он?        Наверное, Гарри так долго сдерживал себя, так долго запрещал себе не столько думать обо всём, сколько чувствовать... Он даже не помнил, когда делал это в последний раз или когда делал это именно так; не помнил, когда позволял себе такую роскошь: разрыдаться, как ребёнок.       И сейчас, поджав под себя ноги, он раз за разом стирал с щёк влагу, размазывая её, но это не помогало: слёзы всё равно скатывались по подбородку; он зажмуривал глаза, ожесточённо тёр их и задерживал дыхание, но только задыхался, когда нос вконец заложило, а горло — болезненно свело.       Гарри плакал и никак не мог остановиться.