Новая партия

Ты забыл, как холодный ветер прижигает твои раны; Ты был согласен не на жизнь, а на простое существование. Почему метель заставляет петь? Почему слёзы проливаются в тот момент, когда ты прощаешься? Я заснул, но время не замедлило свой ход; Боюсь, что мечты исчезнут, стоит только открыть глаза. Я молча сберёг эту искру в ожидании темноты, Но разбиваюсь на осколки, когда знакомый шёпот ласкает слух. Между прохожих, проходя мимо каждого, Возвращаясь снова и снова, Отпуская снова и снова От смеха к смеху, от крика к крику, Воспоминание за воспоминанием проносится мимо, раня меня. Потому что я купаюсь в их красках, Потому что наблюдаю за их выцветанием. Ты сказал не любить, Но твоё сердце всё ещё замирает — Вот почему жизнь горька, как песня. Хотел бы ты увидеть распускание моря цветов? Хотел бы посмотреть возвращение ласточек домой? Если никто не вернётся, Для кого я должен продолжать жить? Поэтому ты должен увидеть, как распускаются цветы; Ты должен дождаться возвращения птиц; Верить в то, что они все вернутся: Ты пообещал жить для таких, как они. Вольный перевод FloruitShow — 我用什么把你留住 (Remix)

      Гарри ожидал проснуться в полном одиночестве. Подобное не было конкретным желанием или чем-то вроде, просто ему, стоило только открыть глаза и поёрзать, чуть потянувшись, так показалось.       Напрасно.       Том по-прежнему был рядом. Он уже не спал и даже не дремал — просто лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в потолок, будто и не прошло целой ночи. Будто он и не спал вовсе. Гарри захотелось дотронуться до его руки, чтобы убедиться, что ему не привиделось, и он повернулся, приподнявшись на локте. Одеяло сползло. Однако ткнуть в Тома Гарри не успел: Риддл скосил взгляд, лишённый привычного по утрам налёта сонливости, притянул его, всё ещё слегка заторможенного, и положил на себя. Их бёдра тесно соприкоснулись, ноги переплелись, и Гарри пришлось приподняться, чтобы иметь возможность видеть лицо Риддла, а не просто тыкаться ему в шею — он наполовину лежал на Томе, наполовину нависал над ним.       — Думал, ты таинственно исчезнешь, — заметил Гарри сипловатым, как будто сорванным голосом, пусть хотелось сказать совершенно другое.       — Неуютно рядом со мной?       — Все ещё странно, но не… неуютно.       — Тогда как? Спокойно?       — Если забыть обо всём остальном мире, — признался Гарри.       — Было бы прекрасно, — задумчиво пробормотал Том, чем слегка удивил его.       Его рука легла Гарри на бок, отчего стало малость щекотно, мучительно медленно поднялась, обвела плечо и вновь оказалась на шее. Гарри не стал дёргаться, даже не моргнул, когда ощутил, как хватка стала сильнее. Он продолжал немигающим взглядом смотреть в глаза Тома, на дне которых будто затаились тлеющие угли, которые хотелось поддеть и перемешать, как в жаровне, в поисках новых, появившихся за ночь, оттенков, эмоций… ответов — чего угодно.       — И даже не вздрогнешь. Совсем не боишься, — заметил Том, и в голосе послышался неозвученный вопрос.       — Я давно не боюсь тебя.       Губы дрогнули в улыбке.       — Пару месяцев — это давно?       — Не пару месяцев, — возразил Гарри не без недовольства.       — Правда хочешь знать, что я думаю на этот счёт?       Гарри молча поджал губы.       Свои слова он не собирался забирать обратно.       — Каждый раз, когда ты заходил в мою темницу, — медленно начал Том, — ты стоял несколько минут перед дверью, собираясь с силами. Затем, стоило двери открыться — кидался на меня, словно пёс, сорвавшийся с цепи, чтобы не дать страху внутри тебя окрепнуть. Не думай, что мог обмануть кого-то, кроме самого себя. Не это ли ты сейчас проверял, прося подарить иллюзию? Что в момент максимальной уязвимости, ничто внутри не дрогнет, не перевернётся от отвращения и страха ко мне?       Гарри еле слышно выдохнул, выдержав тяжесть взгляда Тома, проникающего в самые потаённые закутки его мыслей, которые и потаёнными для него не были — как? почему?.. Он облизал губы, и пальцы на горле сжались сильнее.       — А ты бы хотел этого: чтобы я боялся тебя? — спросил Гарри.       В вопросе прозвучал едва ли не вызов.       — Не буду врать, что твой страх оставляет меня индифферентным. Скажем, это возбуждает, — на выдохе поделился Том. — Восхитительно, на что может сподвигнуть страх и сколько сил придать.       — Мы оба знаем, что не страх сохранил мне жизнь.       Меж бровей Риддла пролегла тут же разгладившаяся складка.       — Я просто хотел бы, чтобы ты остался таким.       — Боящимся тебя?       — Борющимся. Со мной, с судьбой, с жизнью, с обстоятельствами.       Гарри слегка нахмурился:       — К чему ты ведёшь?       Том, казалось, задумался на мгновение.       — Твоя прежняя жизнь закончилась, Гарри. Началась новая, и появились новые цели, которых ты ещё не достиг: перевестись в другой отдел, раскрыть дело Перси Уизли, овладеть легилименцией, — перечислил он и заключил, будто поставив точку: — Вернуть оставшиеся воспоминания. Если захочешь, конечно.       — Я помню, — прошептал Гарри. — Но я никогда не смогу отпустить прошлое.       Как можно говорить о новых страницах в жизни, если он каждый день ковырялся в событиях минувших дней?       — Сказал он, спокойно разлёгшись на мне в Тайной комнате. В этом смысле рекомендация врагам наследника трепетать выглядит весьма своеобразно... даже пошло, не находишь? — Том насмешливо скривился.       — Враги наследника вряд ли подозревали, что у того есть чувство юмора, — усмехнулся Гарри в ответ, невольно задержав взгляд на манящем абрисе губ Риддла.       Но улыбка как появилась, так и исчезла.       — Со временем у тебя появятся и другие цели, я уверен, — голос Тома стал тише. — Как бы глубоко ни было отчаяние, эти ориентиры всегда удержат тебя, не позволив дрейфовать в неверном направлении.       — По собственному опыту судишь? — Гарри нервно сглотнул, остро ощутив хватку чуть ниже кадыка.       — В том числе. Что я могу оставить после себя, кроме моего опыта?       Только не снова.       — Не надо… — голос дрогнул.       «Не начинай», — Гарри произнести не смог.       — Верно. Не надо, — подтвердил Том.       Рука сместилась выше, сжала челюсти, надавливая на щёки, отчего губы Гарри приоткрылись. Том приподнялся и, неторопливо, но алчно, будто собираясь проглотить, накрыл его рот в поцелуе. Язык тут же вторгся внутрь, медленно ворочаясь во рту Гарри и вылизывая его. Казалось, они не целовались, а пытались заполнить пустоту, сплестись языками, прирасти губами... поглотить один другого. Раствориться друг в друге. И голод владел им едва ли не до жжения губ, до боли в челюсти, которую Гарри ощутил: ещё чуть-чуть — и в уголках рта должны были появиться трещины.       Эта боль не была приятной. Он ей не наслаждался, но и отказаться от неё не мог, словно всё, что имело связь с Томом было сплетено из противоречивых ощущений и чувств: удовольствия и боли, любви и ненависти, раздражения и радости, язвительности и принятия, чуткости и резкости, заботы и отчуждения… Невозможно было принять нечто одно, отказавшись от другого, пусть он понимал, что это не совсем правильно. Но что правильного оставалось в его мире? Могло ли быть иначе?       Компас окончательно забарахлил. Стрелка дрожала — сбивалась. Не имело больше смысла налегать на совесть и выдавливать из неё ожидаемые реакции на своё поведение, на новые отношения… на начинающуюся с совершенно другой буквы ненависть, которая завладела его естеством по-тихому, не предупреждая о своём появлении, скрывшись под маской влечения и заверений о возвращении к нормальности. Но не было нормальности, к которой можно было бы вернуться, когда ты вывернут наизнанку, когда внутри живёт нечто, что никогда не заживёт до конца, не затянется обычным шрамом ностальгии и тоски. Да... Весь мир будет кричать ему, что это неправильно. Пусть. Это просто есть. Оно существует. От этого ему не отказаться, не забыть и не отпустить, возвращаясь к прежним моральным ориентирам, что всегда ясно указывали путь.       Ноги всё равно не пойдут туда, куда он насильно ткнёт.       Принуждать себя было абсолютно бессмысленно, как и скрывать своё возбуждение сейчас, оправдывая это обыкновенной физиологической реакцией.       Гарри тяжело выдохнул.       Он елозил, насколько позволял размах движений, и прижимался сочащимся смазкой членом к бедру Тома. Сейчас он был не псом, а щенком, тёршимся о ногу хозяина и едва ли не скулившим из-за того, насколько ему было хорошо от одного лишь этого соприкосновения их тел. Впрочем, долго прелюдия не продлилась: Том стремительно подмял его под себя, разорвав поцелуй на краткий миг, чтобы следующее соприкосновение губ стало ещё голоднее.       Ещё мучительнее.       Кожу щипало, губы воспалились и пылали — чего не произошло даже ночью, — а Том продолжал вжиматься в них своими, прихватывать зубами, засасывать, просто задевать, ловя и даря стоны удовольствия, порождённого трением плоти о плоть. Гарри приглашал его, не делая это приглашение явным и однозначным, но осознавая, что Том чувствует, понимает, дразнит его… и соглашается. Сквозь поцелуй он чувствовал улыбку Риддла: столь по-мальчишески озорную, отчасти ленивую и легко узнаваемую из миллиона таких же, что ждать дольше не казалось чем-то возможным. Он хотел его, и это желание зудело внутри — его ноги сами согнулись в коленях, сжав бока, а руки скрестились за головой Тома, собирая меж ладоней тёмные локоны и словно в беспамятстве перебирая их.       Послышался шорох и щелчок. В груди Гарри завибрировал прерывистый стон: всё ещё податливое тело с легкостью вновь приняло Тома до упора, храня ощущение тянущей наполненности. А Риддл замер и перенёс вес на руки, гипнотизируя Гарри немигающим взглядом, в котором, казалось, он мог увидеть собственное отражение. И оно ему понравилось — будто отражение чужих эмоций. Как и нравилось видеть живой отклик на свои действия. Гарри медленно выдохнул, двинул бёдрами навстречу, крепче сжимая ногами его бока, и стиснул Тома внутри, желая ощутить его глубже.       С губ сорвался вздох. Риддл невольно оскалился, когда воздух со свистом просочился сквозь его сцепленные зубы, и повторил за Гарри, схожим, но, скорее, комплементарным движением. Подался назад — на пару дюймов — и повёл бёдрами по круговой, отчего Гарри тут же задержал дыхание, переживая рассеивающийся спазм наслаждения. Воздух задрожал, будто зазвенел, и он вновь потянулся к губам Тома, наплевав на саднящие ощущения: целовать его хотелось до головокружения.       Заданный темп заставил раствориться. Они впервые делали это столь неспешно, словно наступивший уже день ничем не отличался от предыдущего: не было никаких неотложных дел и их никто не ждал за пределами Тайной комнаты. Словно целый мир мог подождать с вынесением приговора. И было в происходящем нечто невысказанное, тревожное, чуткое, отчего в груди всё болезненно сжималось и разжималось, сердце трепетало, а сам он задыхался от давящих на рёбра и застрявших комком в горле чувств. Это ощущалось столь правильным и необходимым, что его тело старалось восполнить каждую секунду пустоты, стремясь к чужому. И Гарри позволял себе это. Он льнул к Тому, цеплялся за его плечи, обнимал за шею, прижимал к себе, сдавливал взмокший затылок… Казалось, он вошёл в некое состояние транса и разделил этот мерный ритм: разделил то, как Риддл медленно раскачивался. На удивление это ощущалось гармоничным, а не однообразным или скучным — будто каждый удар сердца на двоих.       Физическое удовольствие отошло на второй план. Оно выглядело незначительным на фоне чувства единения, в котором тонул Гарри, воспринимая себя продолжением другого человека, а того — продолжением самого себя. Каждый его вдох находил развитие в выдохе Тома, каждая волна мурашек, что рождалась на его коже, терялась на чужой, каждое движение имело отражение…       Подобное происходило не впервые — и как тут не поверишь в предназначение судьбы? — но столь ярко Гарри этого не чувствовал никогда прежде. Не только их тела двигались как одно, но и души искали объединения, нащупывали существующую связь, отдавались беспрекословно, чтобы, разъединившись под конец, застрять осколком в сердцах друг друга. Гарри всегда чувствовал себя двояко, когда терялся в рассуждениях о своей некогда актуальной сути крестража. Отрицание, гнев, торг, депрессия… принятие — за один короткий путь, что он проделал в тот день, когда собирался в Запретный лес, он пережил все пять стадий. Безусловно, это никогда не порождало позитивных эмоций, но сейчас Гарри был готов отдать что угодно, дабы получить гарант вновь: стать его крестражем. И тем самым быть уверенным, что Том Риддл — существо, не имеющее ни начала, ни конца; существо, неподвластное течению времени: неистощимое и негасимое; существо, что нашло форму вознестись над циклом жизни и смерти; существо, что, перестав быть таковым для Гарри, стало человеком, которого, казалось, в тот самый миг ближе не было на целом свете, и что должно было жить если не ради своих целей, то ради него одного, какой бы эгоистичный посыл ни был спрятан в этом пожелании...       Еле слышный всхлип задушил его, вырвавшись сдавленным хрипом.       И, будто в ответ на него, Том издал короткое мычание, после которого зарылся лицом в волосы Гарри, а он, в свою очередь, уткнулся в плечо Тома губами и прижался крепче — так что никаким заклятием не отцепишь. Ноги Гарри скрестились за его спиной, а руки скользнули вдоль лопаток, вжимаясь пальцами в напряжённую плоть перекатывающихся с каждым толчком мышц.       Легко оказалось потерять счёт минутам. Гарри и не знал, сколько времени прошло на самом деле — может, четверть часа, а может, и целый час, — пока движения Тома не стали резче. Он сбился с темпа, раскачиваясь более мощными толчками, и начал наваливаться на Гарри — вдавливать своим весом его в постель. Словно идеальный механизм засбоил.       Тёмные волосы взмокли.       Влага ощущалась холодящим шёлком под пальцами и была заметна: пряди прилипали ко лбу, падая чернильными разводами на глаза. Глаза, которые впивались в лицо Гарри с той же жадностью, с которой Том брал его: проникая сначала медленно, затем — слитным мощным движением до упора. Очередной толчок, и Гарри начало потряхивать от накатившего удовольствия, скрутившегося огненной спиралью в паху. Над губой Тома застыла капля пота — Гарри слизал её, мягко целуя такие же припухшие наверное, как и у него самого, губы, и в поцелуе же заглушил стон, ввинчиваясь языком в рот Риддла.       Рука протиснулась меж их телами, и Гарри хватило двух неловких движений кулака, чтобы излиться. Перед глазами на мгновение всё померкло. Поцелуй прервался, голова бессознательно запрокинулась, а сам он до боли в пояснице выгнулся, вжимаясь ягодицами в бёдра, и содрогнулся всем телом, ощутив озноб. Невольное сокращение мышц позволило Гарри прочувствовать пульсацию члена внутри.       — Гарри... Гарри, — послышался шёпот.       И показался он эхом. Из далёкого прошлого. Из недавнего. Из настоящего... Хорошо бы — из будущего.       Том стиснул его в объятьях, вдавив в матрас со слабым гортанным стоном, и Гарри ощутил прикосновения языка к горлу, а затем и зубов — Риддл укусил его. Больно. Почти по-животному агрессивно. Укусил, а затем сместил руки ниже, впился пальцами в кожу бёдер, дернув Гарри на себя, и кончил, продолжая двигаться короткими резкими толчками. Горячее липкое ощущение спермы внутри, дурманящее мыслью во время процесса, после было не из самых приятных, но сейчас Гарри боялся упустить и это, когда Том начал выходить из его тела. Хотелось запереть всё внутри, будто ещё одну частичку…       Гарри судорожно вздохнул. Почти всхлипнул.       Как же пошло… Он всегда был таким? Стал таким? Он…       Размышлять не хотелось и вспоминать сейчас о Джинни — ещё меньше. С ней он никогда не был таким… странным? Может, неправильным?       Глаза прикрылись.       Мысли о ней ощущались чужеродными, и за это хотелось себя отругать. Он избегал её и сейчас ясно это понял. Странно, что разного рода откровения иногда приходят в самое неподходящее время.       Сейчас оно было именно таковым.       Вес Тома исчез. Как и тепло его кожи. Запах. Гарри потянул носом, впитывая оставшийся шлейф.       — Помочь? — раздалось со стороны предложение.       — Нет, я сам, — Гарри покосился на него и взял с тумбочки обычные салфетки, замечая оттенок удивления на лице Риддла.       Ими он и стёр собственную сперму, но всё остальное не трогал, после переведя взгляд на Тома. Мысли, что терзали его до этого, испарились, оставляя непонятное послевкусие. Гарри не медлил на этот раз — он накрыл ладонь Риддла своей, разглядывая вздувшиеся вены, которые рассекали предплечье того. Казалось, они перетекают с его руки на руку Гарри, будто замысловатый узор. Некая последовательность. Пальцы погладили костяшки, и Гарри сжал ладонь, подняв глаза на виновника его пожизненного смятения. Глаза Тома тоже были сфокусированы на сплетении их рук, но, будто очнувшись, он скосил взгляд.       — Который час?..       — Около семи утра, — ответил Том задумчиво.       — Весь этот план… зачем он на самом деле?       — Не понимаю тебя.       — Понимаешь.       — Ты не должен пострадать.       — Ты дал мне право выбора, — возразил Гарри.       Зелье всё ещё стояло на столе.       — Значит, ты всё же склоняешься к тому, чтобы встать между мной и Экриздисом, а затем… сделать что? Тебе есть что мне рассказать, Гарри? — внезапно спросил тот в упор.       — Не понимаю тебя, — ответил его же словами Гарри, сдерживая дрожь.       — Понимаешь, — сделал то же самое Том и усмехнулся, а затем покачал головой.       — Что ж, тогда останемся при своих секретах оба.       — Следовательно, ты действительно что-то утаил от меня, — сузились глаза.       Гарри недовольно поморщился.       — Сейчас ты звучишь как Дамблдор.       Теперь уже поморщился Том.       Повисла тишина, но продлилась она недолго.       — О чём ты думаешь?       — Ты считал меня глупым?       — М?       — Я много чего не замечал и упускал. О многом даже не задумывался.       — Как многие дети.       — Но я уже не ребёнок, а до сих пор ощущаю, что повязка с глаз никуда не делась. Ты не такой.       — Ты хотел бы быть таким, как я?       — Нет.       — Тогда что тебя терзает? Помимо того секрета, что, видимо, так и просится быть мне раскрытым.       Гарри насупился и коснулся переносицы, пальцем разглаживая складку.       — Ты говорил о страхе… и роковых ошибках. Я боюсь совершить ошибку из-за своей глупости, — признался он еле слышно.       — Разве я никогда не ошибался? Мы это уже обсуждали.       — В ином контексте, Том. Сомневаюсь, что ты бы сейчас был здесь, если бы ошибался.       — Меня бы здесь не было, если бы я не ошибался, — поправил его он.       Их руки разъединились. Гарри отнял ладонь от лица, вопросительно посмотрев на место, где секунду назад лежал Том. Тот уже стоял. И одевался.       — О чём ты?       — О наших отношениях: я не планировал нашу связь. Передача дара предполагала добровольность. И только. Я ошибался, считая, что это будет обычным подношением.       Гарри нервно отдёрнул одеяло и присел. Меж губ вырвался сдавленный смешок, когда он стиснул меж пальцами ткань и пробормотал:       — Думал, что, когда на горизонте объявится новая проблема в виде Экриздиса, Дамблдор обратится к тебе, ты поставишь ему очередное требование, старик уговорит меня, как обычно, а я с радостью отдам тебе силу во имя добра, после чего ты исчезнешь из моей жизни. Так?       — Примерно.       — Жаль, наверное, что вынужденный секс со мной испортил твои планы, — прозвучало едко и раздражённо.       Том обернулся. Он приделывал пуговицы обратно.       — Мои планы всего лишь скорректировались.       — Ах да! Ведь секс, как и запугивание, — такой же инструмент для получения желаемого. Как я мог забыть, — процедил Гарри.       Он вновь ощутил ту злость, что забурлила в крови во время разговора с Ваблатски. Руки чесались, как хотелось кого-нибудь прибить. Вот она суть: радость и раздражение — Том парой слов мог переключить его с одной эмоции на другую.       На лице того тем временем появилась улыбка.       — Как и утренний секс, что ты мне задолжал, — прекрасный способ улучшить настроение. Мне кажется, или ты полыхаешь от праведного гнева?       — Что я тебе задолжал? — повторил Гарри угрожающе.       — Когда ограбил меня и разнёс мой отель, — Том насмешливо цокнул языком и затянул ремень, звякнув пряжкой.       Смущение неожиданно протиснулось вперёд злости, и Гарри прикусил губу, вспоминая, будто это было вчера.       «…Последние тридцать три, что ты просто проспишь до рассвета, и у нас будет шикарный утренний секс. Должен заметить, последний вариант мне милее…»       Гарри не нашёлся с ответом и, пока пытался подобрать нужные слова, наткнулся взглядом на нечто странное под самым навесом балдахина. То, что не замечал ранее: в углу было темно. Но сейчас в полумраке сверкали два глаза: вокруг столба обвивался Окками. Глаза цепко следили за ним, а крылья подрагивали.       — Он… — Гарри указал рукой вверх, и Том заглянул под навес, хмыкнув. — Подглядывал, — изрёк Гарри сдавленным шёпотом. — Ты видел и ничего не сделал?       — Скорее, это мы его разбудили своими активными телодвижениями, — почти буднично заметил Том, накидывая мантию. — Теперь он твой, и тебе учить его манерам, Гарри. Сейчас он уязвим и не выживет без тебя.       Смущение и злость как рукой сняло.       — Не думай, что я не понимаю, что ты делаешь.       — Раз понимаешь, значит, не такой глупый, каким себя считаешь, — пожал плечами Том и взмахнул палочкой, завязав шнурки на ботинках.       — Мне это не нравится.       Том ничего не ответил. Он выпрямился, подошёл к кровати — уже полностью собранный — и склонился, замерев в дюйме от лица Гарри.       — Я не прощаюсь, — улыбнулся он, отчего у Гарри пульс замедлился.       В секунду забыв о недавней перепалке, он ожидал поцелуя в губы и даже слегка приоткрыл их в нетерпении, будто это был первый поцелуй за всю ночь, но Том поднял голову и дотронулся губами до его лба. Дотронулся ими до шрама, почти благоговейно поцеловав его, и неспешно отстранился.       Гарри даже сказать ничего не успел, как заметил в его руке предмет, похожий на ключ, и в следующую секунду Том исчез, перенесённый порталом, а в этой новой версии чулана под лестницей Гарри остался совсем один.       Почти один.       Моргнули они с Окками одновременно, уставившись друг на друга.