Новая партия

      Май 2002       Гарри плюхнулся в лужу и рассмеялся.       Голова болела, челюсть ныла, во рту был неприятный вкус. Горечь и кислота. Будто желудочный сок.       — Поднимайся! — рассерженный голос Джиневры болью запульсировал в области виска.       — Мне и тут нра-а-авится, — протянул он и потёр лицо. — Уходи.       — Прошу тебя, встань, — вздохнула она.       — Я тбя не звал…       Он попытался встать, но его качнуло, и Гарри упал на ступеньки, застонав. Кажется, что-то хрустнуло.       — Мерлин! — ладони вцепились в его ворот и дёрнули. — Если так хочешь погубить себя, то просто скажи, и я это сделаю за тебя!       Гарри ощущал себя мешком с костями, которые к тому же ещё и болезненно ныли. Ещё саднила щека, будто его долго по ней хлестали или разок смачно врезали — ни того ни другого он не помнил.       — Мне хоршо здесь, — выдавил он. — Нехочу… дмой.       Его там не ждали. Картина Тома пустовала уже неделю. Тот бойкотировал его. Неумело. Картина не понимала его.       — Тебе нужна помощь, — еле слышно прошептала Джиневра, и он ощутил её ладони, уже менее агрессивно настроенные, на своей спине. Кажется, его обнимали.       — Я грязный.       — Вижу и… чувствую: от тебя несёт за версту… Я не могу справиться с этим.       — Я не прсил тебя, — Гарри проглотил очередную гласную и навалился на неё.       Голова кружилась.       — Ты валяешься в луже грязи и собственной рвоты в Лютном и напрашиваешься на проблемы. Тебя, кажется, приложили парочкой заклинаний и… — она внезапно ощупала его мантию, будто в поисках чего-то, — и обокрали, но ты продолжаешь… Продолжаешь оказываться в подобной ситуации раз за разом и говоришь, что не просишь меня о помощи. Я не могу видеть тебя в таком состоянии.       — Так не смотри, — фыркнул он и отклонился назад.       Мир кружился, но он смог сфокусировать взгляд на рыжем пятне перед собой.       — Гермиона прочёсывает Косой Переулок, если она снова увидит это…       — Снова прочтёт мне лекцию? Цок-цок, будет цокать языко-ом, — хмыкнул он и запрокинул голову. — Небо не меняется. Смотри несмтри, а небо такое же.       — Гарри…       — Я вдребезги пьян, раз слышу жалость в твоём голосе.       — Тебе нужно к врачу, — прошептала она.       — Чтоб он мне вправил мозги? Как тебе?       Гарри опустил взгляд и тихо рассмеялся. Нет, скорее, булькнул, а не рассмеялся.       — Мне уже ничего не помжет. Игрушечный герой сломался. Починке не подлежит.       — Чтобы осмотреть твоё лицо, — возразила она. — Твой нос… кажется, он сломан.       — Да? — Гарри поднял руку, но не рассчитал расстояние и буквально хлопнул себя по лицу, тут же завыв.       Боль ударила по мозгам, усилив мучительную пульсацию в висках, но и отрезвила одновременно. Немного, но достаточно.       — Чёрт, — рыкнул он, заморгав. — Вправь!       — Нет, пусть это делает медик.       — Я не пойду в Мунго, — Гарри снял её руки с себя и развернулся.       С первым же шагом он покачнулся вновь и прислонился к стене дома плечом.       — Я вызову Гермиону.       — Не смей. Я не просил вас искать меня!       — Ты бы бросил меня в подобной ситуации? Любого из нас? Бросил бы? — услышал он резкий, басовитый голос.       Рон.       Ещё хуже.       — Не надо всего этого дерьма, — отмахнулся Гарри и шагнул вперёд.       Рёбра ныли.       — Дерьмо — это то, из чего мы тебя вытаскиваем каждый раз, — угрожающе протянул друг.       Гарри повёл плечом и выпрямился, тут же охнув и согнувшись.       — Тебе нужно к врачу, — тёплые ладони вновь обхватили его за талию, но он выпутался из её рук и сделал несколько шагов, оступившись и приземлившись на колени.       В поле зрения оказались ноги и ботинки Рона.       — Посмотри на себя, — раздался его голос над головой, и Рон шлёпнул ногой по луже.       Грязная вода брызнула Гарри в лицо.       — Смотри на себя, идиот, ты этого добиваешься?!       — Рон!       — Не лезь, — отрезал тот. — Я устал ходить вокруг него на цыпочках! Всё, хватит!       — Вот именно, — поднял взгляд Гарри, смахивая с щеки пахучую влагу. — Прекратите лезть ко мне и проваливайте.       — Кусок дерьма! — рыкнул Рон. — Думаешь, такой весь несчастный и недопонятый в своём горе? На что ты рассчитываешь? Чего хочешь добиться этим? Мы потеряли двух братьев! Да даже Малфой потерял отца и держится лучше, пока ты жалеешь себя! Льёшь слёзы о враге! Хочешь, чтобы мы и тебя потеряли?!       У Гарри не осталось сил на злость.       — Ты ни черта не понимаешь. Как всегда, — буркнул он и опёрся на руки, вставая.       Это было непросто. Он кряхтел и морщился. Теперь ещё и колени болели.       — Так объясни мне, чего ж я, такой недалёкий, не понимаю?!       Рон схватил его за мантию и дёрнул.       — Руки убрал.       — Нет уж, объясняй давай! — Рон был весь красный от злости. — Не можешь? Ты и сам себя-то не понимаешь!       В Лютном было в разы меньше народу, чем в Косом, но даже так они начали привлекать внимание.       — Тебе меня не понять, — сощурил глаза Гарри, понижая голос, — потому что Гермиона ждёт тебя каждый вечер дома. Ты видишь её, слышишь её, обнимаешь её, и она отвечает тебе: улыбается тебе искренне, говорит с тобой, обнимает тебя… тепло.       Глаза Рона расширились. А Гарри будто за мгновение протрезвел.       — Она жива. Она любит тебя, а ты любишь её. Вы счастливы, — перешёл он на шёпот. — Лью слёзы о враге? Не надо смотреть на моё горе со своей колокольни. Хочешь поговорить о потерях? Я потерял родителей, потерял Сириуса, потерял Добби, потерял его, а теперь теряю себя. Моя жизнь — сплошная череда потерь. Представь, что ты потерял всех, Рон, и тогда мы поговорим.       — Но у тебя есть мы… — тихо сказала Джиневра.       Эту банальную фразу стоило бы ожидать.       — Сейчас я не могу найти в этом утешение.       Он высвободился и обошёл друга. Просветление оказалось временным — его вновь качнуло.       — И утешение ты находишь на дне бутылки?       — Если бы я не был таким упрямым, наверное, нашёл бы его в удавке, дружище, но… — Гарри рассмеялся и вздрогнул.       Он увидел Эдмунда.       Тот скорым шагом направлялся прямо к нему.       — Отбой, — тихо заметил Гарри. — Вы меня нашли. Я в порядке.       — Гарри, давай пойдём домой, и ты выспишься, — он знал эту её интонацию. — А завтра с утра мы поговорим.       «И всё сразу наладится».       Игра в «мамочку».       — Не надо. Я выпью зелье, и всё будет нормально.       — У тебя могут быть сломаны рёбра…       — Я сам разберусь. Передавайте привет Гермионе.       — Гарри…       — Пойдём, — одёрнул её Рон. — Он не желает ни видеть нас, ни принимать нашу помощь.       Всё не так. Всё не так.       Гарри прикрыл глаза на мгновение, прислушиваясь.       Шаги. Топ-топ-топ. Ушли?       — Мистер Поттер.       — Привет, Эд, — Гарри приоткрыл веки, чувствуя, что одно тяжелее другого.       Что ж, Гарри выглядел не хуже многих обывателей Лютного Переулка.       — Я как раз направлялся к вам и… заблудился, — поведал он.       — Заблудились на пару часов?       — Ага.       — В обнимку с бутылкой? — Эдмунд смешно хмурил светлые брови и негодующим взглядом прожигал дырку в нём.       — Наябедничаешь?       — Госпожа Ваблатски всё поймёт и без слов. У вас рассечена губа, скула, нос, и ещё вот — ткнул он себе под глаз, — синяк здесь.       — Я врезался в стену.       — Или вами врезали по стене, — проворчал Эдмунд.       Временами его присутствие облегчало состояние Гарри. Что это за магия такая?       — И от вас разит ромом и блевотиной, — добавил он.       — Ты, как всегда, добр.       Эдмунд смутился, привычно залившись румянцем.       — Вы хоть идти можете?       — Не побрезгуешь подставить плечо?       Кажется, этот вопрос ещё и возмутил его.       Эдмунд молча приобнял его за талию, взвалив на себя часть, по ощущениям, неподъемной туши, и Гарри с облегчением опёрся на него.

***

      — Он был здесь, — заключил Гарри.       — Был, — спокойно призналась Офелия.       Гарри закатал рукава свежей рубашки. Волосы всё ещё были влажными, а кожу лица неприятно щипало. Стоило перейти порог, как Офелия вправила ему нос, залила в рот зелье, загнала его в ванную — она жила над лавкой, — и, пока он отмокал, подсчитывая бледнеющие синяки на своём теле, очистила и заштопала его мантию. Точнее, это сделал Эдмунд, который сидел на пуфе, пил чай и продолжал пялиться на него с укором.       Почему-то Гарри это забавляло.       — И сколько времени он будет избегать меня?       Офелия перетасовывала карты Таро.       — Полагаю, пока ты не бросишь пьянствовать и валяться в канавах между переулками.       Гарри поджал губы.       — Он просто не знает, что с этим делать. Том дал ему установку: это плохо — уходишь, это плохо — уходишь. Он слепо это выполняет, но не понимает, что мне нужно не его молчание.       — Том дал ему установку? Разве Том не в картине? — подняла она на него взгляд.       Гарри промолчал. Иллюзия трещала по швам.       — В таком состоянии мы не можем сегодня заниматься, Гарри, — продолжила Ваблатски.       — В занятиях больше нет нужды. Остальное дело практики.       — И с кем ты собрался практиковаться? — она вытащила карту из середины и со скучающим видом посмотрела на неё.       — Мне больше не грозит застрять в разуме жертвы во время её потрошения: нет ни жертв, ни потрошителя.       — Вы не хотите больше сюда приходить? — подал голос Эдмунд.       Гарри не хотел признаваться, но ощущал, что использует и Офелию, и Эдмунда. Их присутствие согревало его, и он, будто какой-то энергетический вампир, кутался в их ауру, точно в большое и теплое одеяло, способное скрыть его и унять все тревоги.       — Даже, если ты овладел легилименцией, остаётся ещё и другой дар, с которым работы не меньше.       — У меня не было новых видений.       — Я знаю, что тебе нравится здесь, Гарри. Поэтому не надумывай. Твоё присутствие мне не в тягость, — хмыкнула Офелия.       Она выглядела добродушно, но Гарри ощущал её отстраненность. Она злилась на него. Злилась не так, как другие. Офелия не кричала, не истерила, не читала ему нотации, не пыталась вразумить, а просто давала ему понять: я зла, но моя злость на тебя ничего не изменит. И это было больнее: Гарри чувствовал вину.       — Методов предсказания много, а ты едва научился гадать на картах.       Гарри взял чашечку уже остывшего чая, и над янтарной поверхностью вновь заклубился пар.       — Так ли необходимо знать, каким будет будущее?       — Через гадание невозможно узнать будущее в целом, Гарри. Только отдельные детали.       — Даже так. С каждый днём всё вокруг становится каким-то другим.       — Волшебники и раньше справлялись с магическими катастрофами, и эта не исключение. Постепенно всё придёт в норму.       — Не уверен. Вы твердите, что нужно прислушиваться к своей интуиции, и я делаю это. Моя интуиция с каждой закрытой брешью твердит, что мир меняется и никогда не станет прежним.       — Весь мир или твой? — мягко улыбнулась она.       Вопрос, который он оставил без ответа.       Гарри сделал глоток. Знакомый вкус.       — Я разорвал порочный круг, — отнял он взгляд от чашки.       Он впервые не позволил Джиневре помочь себе. Не пошёл с ней. Не упал на диван, не уснул, не проснулся, не начал один и тот же разговор, не сбежал после него...       — А дальше что?       — Завтра или послезавтра я снова сорвусь, но никуда не пойду.       Эдмунд возмущённо вскинулся, но Ваблатски спокойно поинтересовалась:       — А дальше?       — Сорвусь снова. Может быть, снова отдохну в какой-нибудь канаве.       — А дальше?       — Сделаю это снова. Да... И верну Омут памяти.       — А дальше?       — Напьюсь. Пересмотрю последние воспоминания…       — А дальше?       — Выкину картину из спальни.       — А дальше?       — Возможно, выкину все остальные.       — А дальше?       — Отмечу это…       — А дальше?       — Признаю, что Том умер.       Чашка в руках дрогнула. Гарри медленно сделал ещё один глоток.       — А дальше?       — Прекратите! — голос Эдмунда вырвал его из гипнотического состояния.       Гарри с непониманием уставился на него, но тут же ощутил это — влагу. Ссадину на щеке щипало, глаза жгло, ресницы слипались.       Что это?       — Что ты сделаешь дальше, Гарри? — повторила вопрос Офелия.       — Мисс Ваблатски! — Эдмунд поднялся, с беспокойством глядя на него.       — Снова напьюсь, — прохрипел Гарри и сглотнул.       Губы почему-то кривились, будто он собирался кричать.       — А дальше?       — Сделаю это снова…       Что-то в горле надсадно булькнуло, и он оставил чашку. Пальцы дотронулись до глаз, потирая их.       — А дальше?       — Я…       Он задохнулся и вновь вдохнул — всхлипнул.       — Дальше что, Гарри?       — Я… — выдохнул он, с остервенением растирая влагу по скатывающимся в комки ресницам.       Он ощутил прикосновение. Джиневра касалась его не так: она будто боялась дотронуться до него. Ваблатски же уверенно сжала его ладони, отводя от лица, и требовательно спросила:       — Что ты сделаешь дальше?       Гарри не мог ответить. Губы кривились; в груди всё клокотало. Голова гудела. Казалось, та сейчас попросту взорвётся от перенапряжения.       — Мне… нельзя…       — Что нельзя? Плакать, Гарри, нельзя? Все плачут.       — Нет, — выдохнул он и протолкнул ком в горле. — Я не могу.       Ваблатски медленно поднялась и подошла к нему. Её руки легли ему на плечи, и она замерла, ничего не говоря. Будто теперь ничего от неё не зависело.       И это было так.       Небо, которое не изменилось с того дня, рухнуло на Гарри в одночасье.       Когда он смог остановиться, была уже глубокая ночь.