Новая партия

Легенды никогда не умирают, они становятся частью тебя Всякий раз истекая кровью в погоне за величием, Ты неустанно выходишь живым. Они никогда не теряют надежду, Даже если все против них и битва близка Это глубоко в их костях, Они готовы ринуться в дым, когда пламя свирепствует, Давай же, соберись, ведь... Легенды никогда не умирают, когда мир призывает тебя. Ты слышишь, они выкрикивают твоё имя?

      — Проходите, мистер Поттер, — дежурно улыбнулась секретарша Георга.       Казалось, она забыла добавить: «Вас ждут». Уже пару месяцев ждут. Пару месяцев, в течение которых Гарри «вспахивал» почву, дразнил Пруста и, похоже, — что его предупреждали не делать — перегнул палку.       Буджардини этого не одобрял, но и не препятствовал. После того как мисс Бодегар была выведена из игры по воле случая или же чьими-то стараниями — Гарри склонялся ко второму варианту, — Аурелио ступал с ещё большей осторожностью. Это была одна из причин. Второй же был Том. Тому это не понравилось бы. Как не понравилось бы Тому с картины, если бы Гарри ввёл его в курс дела. Однако Гарри не стал: он не мог доверять ему. Картина была непредсказуема и, как иногда ему казалось, чересчур импульсивна. Отчасти нелогична, словно важная часть Тома в ней отсутствовала. В один момент Риддл мог оказаться в кабинете Пруста и испортить его планы — подобное было недопустимо.       Что до мнения самого Тома, то мертвецам право голоса не дано — Гарри повторял себе это множество раз. Раньше по нескольку раз за день, теперь — еженедельно. Простое напоминание, чтобы не попасть снова под власть возможных иллюзий.       Гарри толкнул массивную дубовую дверь и вошёл в светлый просторный кабинет. Высеченный из грубого камня с отделкой из металла камин, такой же столик с кожаными креслами и диваном, пара оживших вырезок, где генеральный секретарь пожимал руку разным индивидам, висела на стенах в неправильной формы рамках, стеллажи занимали всю стену, закругляясь барной стойкой. По центру стоял рабочий стол. Тоже металл и стекло. Не такой стол, как у Гарри, весь заваленный документами и отчётами — нет, — на рабочем месте Пруста царил идеальный порядок. Чуть правее возвышалась стопка папок — чёрные, серые, белые, и именно в таком порядке, — перед ним лежала кипа бумаг — лист к листу, — рядом с которыми стояла чернильница. В воздухе парило простое белое перо, но, прежде чем то опустилось, поместившись в подставку, основание сверкнуло позолотой.       Пруст поднял на него взгляд. Дежурная улыбка растянула его губы:       — Добрый день, Гарри.       Белый костюм под белой мантией, посеребрённые сединой волосы, стальные глаза — Пруст был подобен своему кабинету. Одноцветный, выглаженный, симметричный, почти аскетичный, если бы не серебряная отделка мантии и вычурная гравировка на пуговицах.       Гарри смотрел на него и понимал, что, возможно, натренировал свою фантазию недостаточно хорошо, чтобы пойти до конца. Но ретироваться с поля боя было уже поздно. Он уже проявил толику неуверенности, показал каплю страха, поиграл достаточно на нервах Георга. Уйти сейчас означало отступить, а значит, провалиться — обрезать леску, на которой барахталась крупная рыба лишь потому, что сил, возможно, не хватит, чтобы вытянуть её на берег целиком.       — Добрый день, Георг.       Тот выжидающе уставился на него, приподнимая брови, будто приглашая озвучить цель визита.       — Девятая секция архива. Я хочу попасть внутрь.       Вопросительное выражение превратилось в насмешливое, когда одна бровь опустилась чуть ниже другой, слегка изогнувшейся, отчего морщин на лбу стало больше.       — И чем же я могу вам помочь?       — Полагаю, это риторический вопрос.       — Никак нет, ведь вы явно дали мне понять, что справитесь сами.       — И вы прекрасно понимаете, что это не так. Иначе бы не ждали меня.       Потому что, чёрт возьми, с недавних пор, чтобы попасть в эту секцию, нужно было иметь тройной доступ. Гарри, посчитав, что это очередная китайская мудрость, не так понял слова Йа Чжоу: «Хотите в чём-нибудь добиться успеха — посоветуйтесь с тремя стариками». Смысл же был буквальным. Один ключ был у нынешнего председателя, то есть Буджардини, второй у секретаря СБК, а третий у главного архивариуса. Вот только замком владел генеральный секретарь — Пруст настоял, когда Буджардини вступил в должность. Якобы чтобы обезопасить в столь смутные времена этот аналог «Запретной секции» (всё во имя безопасности — мотив, который никогда не устареет). Секция содержала перепись принятых и отклонённых проектов Советом под тем самым грифом «строго — и это важно — секретно». По уровню доступа под ней болталась седьмая, содержащая те самые дела, с которых Гарри стряхивал пыль месяцами, что вызвало относительное недовольство Пруста. Доступ же к девятой секции нужно было запрашивать. И запрос Гарри был отклонён. Пять раз. Разумеется, Георгом, и ещё до дела Флауэра. Возможно, это было чистое упрямство генерального секретаря — способ щёлкнуть его по носу, — но без замка дверь не откроешь. Просить Буджардини было неразумно: отчётность велась через книгу. Что, когда и кем просматривалось строкой оставалось там. Ничего странного в этом не было, на первый взгляд, если не знать, чего ожидать: а схожая заинтересованность могла привлечь ненужное внимание. И, разумеется, простой пересказ Гарри не устраивал: он хотел видеть архивные документы собственными глазами. Именно там лежал проект «той-самой-операции». Вряд ли столько лет уместилось в одной тонкой папке, как те, что сейчас лежали на столе Георга. Всё, что находилось там, в девятой секции, было важным. И поэтому Георг не желал его подпускать. До этого та была передвижной и фрагментарной — к сюрпризу Гарри, часть её находилась в отеле и от этой части имел ключ Риддл. Гарри её видел, когда пробрался в потайной кабинет Тома за зельями, ошибочно посчитав, что это какие-то исследования Риддла, просто коллекция собранных им книг или ещё чего. Всё было куда прозаичнее. Теперь же три ключа вставлялись в замок, замок вставлялся в дверь, секция открывалась. И если с ключами у Гарри относительно не было проблем, то с замком дела обстояли по-другому. Получить доступ было прекрасным мотивом. Понятным для Пруста мотивом его действий. Его жертв.       — Неужели вы обижены на меня? — поинтересовался Гарри, собираясь с мыслями.       Нужно было просто сыграть. Сыграть, и ничего более.       Взгляд Георга стал ещё более прямым и надменным.       — Простите, что? Обижен на вас?       «Много на себя берёте, Поттер», — читалось между строк.       Гарри сжал кулак, впиваясь ногтями в кожу, и обернулся. Мановение палочки, и дверь была заперта.       — Интересно, — протянул Пруст. — Собираетесь мне угрожать в моём же кабинете?       Молча пересекая центр комнаты, Гарри расстёгивал форменную куртку. Ослабив узел галстука, он сощурил глаза, глядя на Георга, и смотрел достаточно внимательно, чтобы заметить ставшую напряжённой линию плеч и промелькнувшее удивление вперемешку с предвкушением в глазах.       Он уловил — он понял. Осталось дойти до конца.       — Встань, — сухо изрёк Гарри.       — Что…       — Вставай, — приказал он, перебивая его.       Рука Пруста, спокойно лежащая на подлокотнике кресла, дрогнула.       — Поттер, что за игру вы ведёте?.. — продолжил тот, но неуверенность, проскользнувшая в голосе, была в это мгновение слаще мёда.       Так было и с Флауэром, когда он взял след, осознав, что на правильном пути. Так было и сейчас. Гарри поставил многое на кон и, похоже, пока что проигрыш ему не грозил.       Георг напрягся всем телом, словно загнанный зверь перед прыжком.       Гарри стиснул зубы, чувствуя напряжение желваков, и направился к креслу. Он распахнул полы куртки, рука легла на ремень; звякнула пряжка, вжикнула молния. Гарри сел, глянув на Пруста исподлобья.       — Поттер…       — У меня не так много свободного времени — будь хорошим мальчиком и делай, что тебе говорят.       Георг посмотрел на дверь, будто собираясь встать и уйти или же его выкинуть из кабинета. Казалось, время замедлило свой ход.       Одна секунда, две секунды… три.       А затем Пруст поднялся и перевёл взгляд на Гарри. Его кадык дёрнулся. Гарри запрокинул голову назад, на спинку кресла, и закрыл глаза на мгновение — мгновение, что в его мыслях вспыхнула иная картина. Иной человек. Иная манера смотреть. Иные глаза. Проницательные, насмешливые и в равной степени колючие.       «Ох, мальчишка… Как я хочу тебя, чувствуешь?»       В паху потяжелело, и Гарри высвободил член, сжав в кулаке и двинув неторопливо рукой. Вниз-вверх. Глаза приоткрылись, найдя Георга, чей взгляд из настороженного стал блуждающим. Пруст сделал шаг вперёд, выйдя из-за стола.       — Нет, — резко остановил его Гарри.       Тот тут же замер, а брови взлетели вверх в немом вопросе.       — Я хочу, чтобы ты полз, Георг.       — Но…       — Ползи ко мне, — повторил он со сталью в голосе.       Кадык снова заметно дёрнулся, и Пруст медленно опустился на колени. Белая ткань брюк соприкоснулась с полом, взор затянуло пеленой, а нижняя губа дрогнула. Стоило его колену проехаться вперёд, а ладони лечь на блестящую поверхность напольного покрытия, как стало заметно, что его потряхивает.       Гарри бы назвал его больным ублюдком, если бы смотрел на это со стороны, но он не смотрел, а участвовал в этом.       — Ближе, — прошелестел он, не отводя глаз от Георга.       Вперёд сдвинулось второе колено. Полы мантии волоклись, звякая металлическими частями. Пруст буквально менялся на глазах. Его уверенность в себе таяла под гнётом желания подчиняться, контроль над собой, что угадывался ранее в малейшем жесте, терялся в этом лихорадочном дрожании пальцев, с которым Георг потянулся к Гарри, будто спрашивая разрешения. Так было правильно. И в то же самое время всё было абсолютно неправильно. Пришлось моргнуть. Долго. Достаточно, чтобы на обратной стороне век отпечаталось иное лицо.       «Не волнуйся обо мне. Просто отпусти себя… Не волнуйся обо мне… Не волнуйся».       Гарри протянул руку, сжав её на затылке Пруста, и с удовольствием дёрнул того за волосы. Георг запрокинул голову, тяжело выдохнув. Глаза нездорово блестели, на бледных щеках проступил кляксами румянец.        — Чего я хочу от тебя — ты знаешь? — на грани слышимости спросил Гарри.       Пруст смотрел на него широко раскрытыми глазами, будто вслушиваясь и запоминая каждое слово.       — Хочешь…       Гарри сильнее сжал кулак, предупредительно дёрнув, и Георг нервно облизал губы. На лбу выступила испарина.       — Хотите кончить, — поправил он себя.       — Нет.       — Хотите кончить в мою глотку, — прохрипел Пруст и дёрнулся, заелозив коленями по полу.       Ублюдка всё происходящее явно возбуждало.       За это время между ним и Томом… Томом с картины происходило много чего — это была единственная реакция, которую тот мог дать: слова. Гарри не чувствовал себя виноватым, теперь одалживая пару фраз. Возможно, не пару. Может, не только фраз, но и поведение. Он сам был не до конца уверен: исходило ли это от него самого или же он вжился в роль. Просто сейчас его переполняло смутное чувство, будто его место на кресле занял кто-то другой, что это кто-то другой злобно шипит на грани с Парселтангом, что кто-то другой вжимает Георга Пруста, генерального секретаря Конфедерации, в свой пах и приказывает быть осторожным с зубами. Кто-то другой откидывает голову, не желая видеть то, как ему сейчас будут отсасывать. Однако Георгу и не нужно было его внимание — ему нужно было унижение. А если закрыть глаза, можно и забыть; если забыть, можно и ощутить под рукой прохладный шёлк тёмных прядей; если ощутить это, можно и…       Гарри выдохнул сквозь сцепленные зубы, подавшись бёдрами наверх и одновременно надавливая на затылок. Георг, казалось, захлебнулся собственной слюной и сдавленно замычал, отчего вибрация прошлась судорогой по напряжённым нервами.       «Ты ведь об этом мечтал — поставить меня на колени?»       Пальцы одеревенели.       «Нравится вид?»       В горле запершило.       «Кричи», — эхо прошлого будто прорвалось в настоящее, шёпотом лаская слух.       Сердце Гарри пропустило удар.       Если это не он, то уже не важно кто — будь на месте Георга какая-нибудь Джорджина Пруст, ничего бы не изменилось. Чисто физическое удовольствие, и ничего больше. Ничего больше и не нужно было Прусту. Но будет нужно — уж Гарри об этом позаботится. Он сможет «приручить» его; сможет использовать его. Он это сделает, раз сделал первый шаг, раз зашёл сюда, раз позволил этому случиться, раз начал играть эту роль…       Раз дал начало этому безумию.       Том улыбается краем губ. Взяв член в руку, Том проводит языком, обхватывает головку и плавно, предельно медленно насаживается ртом. Том плотно сжимает губы, вбирая его полностью и сдавливая в плену рта. Том, Том... Том...       Стон со свистом вырвался между губ, пока он кончал Прусту в рот. Вцепившись в его штанины, тот задёргался, явно задыхаясь. Гарри опустил голову, приоткрывая веки. Губы дёрнулись в усмешке.       Как и всегда иллюзия распадалась, но сейчас он видел перед собой иную картину.       Ничтожество.       — Глотай, — тихо приказал Гарри, стискивая волосы, дарящие неприятное ощущение соломы в руке.       Слишком жёсткие, слишком колкие. Не такие.       Член с пошлым шлепком покинул рот Пруста, и его кадык дёрнулся в третий раз. Он послушно проглотил.       — Оближи.       И тот с тем же рвением стёр языком капли слюны, смазки и спермы, тяжело дыша и продолжая царапать длинными узловатыми пальцами его колени. Хотелось принять душ — смыть с себя всё это, пусть это он смотрел на Пруста сверху вниз, но именно он… продался? Используя, Гарри чувствовал себя использованным. Метод, который казался простым в теории, на практике заставил его погрузиться по колено в болото.       Первый раз самый сложный — если повторить это достаточное число раз, то можно было и поверить в это утверждение.       — Приведи себя в порядок, — кинул Гарри, но Георг не сдвинулся с места.       Он прижался щекой к его ноге, и послышалось шуршание ткани.        — Прекрати — остановил Гарри Пруста, и тот поднял на него растерянный взгляд. — Я что-нибудь говорил о твоём удовольствии?       — Нет…       — Тогда поднимайся и приводи себя в порядок.       Гарри подозревал, что это был единственный способ для Пруста получить удовольствие. Была ли это своеобразная импотенция или же личные предпочтения — он понятия не имел. Возможно, и то и другое. В любом случае причина была неважна.       — Можно мне?..       Гарри смотрел на скривившиеся в мольбе тонкие губы, вокруг которых пролегали морщины, в том числе и носогубные. Можно было утешать себя, что, судя по фигуре, Пруст был подтянут и ухаживал за собой не менее усердно, чем тот же Локхарт, однако возраст всё равно ничто не скроет. Пусть до почётных лет Диппета ему оставалось ещё столько же, сколько он уже прожил, но обманываться не имело смысла. Зрение вновь стало помехой — Гарри многое бы отдал, чтобы сейчас снять очки, после чего картинка вновь бы расплылась перед глазами.         — С одним условием, Георг, — произнёс он, полуприкрывая веки.       — Каким? — на выдохе, будто боясь отказа, уточнил тот.       — Ты кончишь вот сюда, — дёрнул Гарри носком пыльного ботинка и, прижав подошву к белым идеально выглаженным брюкам, задел пах.       Пруст нервно облизал губы.       — А после очистишь ртом. Если ты согласен — вперёд.       Слегка надавив напоследок и услышав протяжный стон, Гарри поставил ногу на пол и расслабленно растёкся в кресле.       Шуршание ткани стало приятным и неприятным сюрпризом одновременно.       «Жалкий…» — билась мысль одновременно с жилкой на виске. Он ощущал эту отвратительную пульсацию, как и слышал его.       Пруст тяжело и часто выдыхал, тёрся щекой о его колено и постоянно отстранялся, по ощущениям — Гарри не смотрел, а просто ждал, — видимо боясь промазать. Громкие звуки заставляли Гарри кривиться, и он даже не пытался скрыть выражение лица.       Он будто отдалился от всего происходящего, позволяя незнакомцу валяться в его ногах, унижаться и осознавать весь уровень своего унижения, что тому, похоже, и было нужно. Отдушина, форма самоистязания или же небольшая червоточина, что разрасталась с юношества — без разницы, чем Пруст мучился или же наслаждался.       «Власть вершить чужие судьбы развращает, что бы тебе ни говорили и как бы это ни подавали, — эхом вторил той далёкой ночью Том, когда Гарри, задержав дыхание, слушал его в смятении. — Всеобщего блага не существует. Существует лишь то благо, которое один человек выбирает для семьи, для страны, для мира, если это в его власти. И это благо отличается от блага его соседа. Поэтому всеобщее благо — это личное благо, общее для всех тех, кому ты его даруешь. Но нужно ли это остальным? Правильно ли это для остальных? Чего это будет стоить остальным? Риски. Рисков всегда множество. Если спрашивать себя, — Том усмехнулся, — то никогда ничего не сделаешь. Нельзя сомневаться: сомнения заведут лишь в тупик. Но ты ведь понимаешь, что это значит Гарри? Всё это грязь. Она пачкает. Каждого по-своему».       Возможно, это была лишь причуда, однако Гарри хотелось бы думать, что именно так запачкался Пруст, когда вершил судьбы сотен людей из своего кабинета... Хотелось бы, но это означало, что Георгу нужна была чья-то ненависть. И эта же ненависть его возбуждала. Он хотел быть униженным, и это же порождало в его душе столь сильное наслаждение, что оно пересиливало доводы здравого смысла. Это означало, в конце концов, что тот мучился. А несчастных людей стоило жалеть, вот только жалости к Прусту Гарри не испытывал.       Георг дёрнулся с глухим стоном, и Гарри вновь опустил взгляд, заметив белёсые полупрозрачные капли на чёрной коже ботинка и парочку на полу.       — Приступай, — и Гарри закинул ногу на ногу.       Следом он дёрнул правой, ткнув ею в плечо Пруста и оставив след подошвы на до этого идеальной белой мантии.       Георг вздрогнул, но тут же обхватил его ногу и начал с усердием вылизывать носок ботинка, будто в свободное время этим подрабатывал.       Грязно и мерзко, но смотреть на него, именно такого, доставляло Гарри моральное удовлетворение. Если бы он мог, он бы наступил ему на лицо с той же уверенностью.       Жалость?       Гарри хотелось бы испытать это, но он не мог воззвать к этому чувству. Словно оно себя исчерпало.       — Хватит, — опустил он ногу. — Мы закончили — поднимайся.       Пруст дрожащей рукой вытер рот, встретив его взгляд, и, всё ещё тяжело дыша, встал с колен. Гарри поднялся следом, отвернувшись.       Ему нужна была минутка, чтобы перенастроиться, переварить произошедшее и не показать теперь своих истинных эмоций. Сомнения парализуют, а это заводит в тупик. И только.       Он поправил одежду, вновь застёгивая куртку на все пуговицы, а когда повернулся, Георг уже стоял около стола, столь же безупречный, отстранённый и самую малость надменный, как и раньше. Будто ничего и не произошло.       — Я вас недооценил, — его голос всё ещё был сипловатым.       Гарри неторопливо провёл руками по низу куртки, расправляя малейшие складки.       — Это Том? Он вам рассказал? — спросили у него.       — Решил поведать мне о наклонностях человека, которого я даже не знал, перед тем, как прыгнуть в арку? — уточнил Гарри нейтрально, пусть и звучало это как сарказм. — Я догадался.       Выходит, Том знал и мог рассказать: не был связан каким-то обетом или же контрактом. Почему? Георг настолько ему доверял?       — Как?..       — Интуиция, — пожал он плечами.       — Вздор!       — Я просто почувствовал это в вас.       — Это невозможно! — возразил Георг.       — Понимаю ваше возмущение. Вы бережно храните эту тайну, — Гарри поправил манжеты.       — И не собирался делать вас её частью, — недовольно скривился Пруст.       Гарри нравились эти истинные эмоции, а не те выверенные до мелочей реакции: как улыбаться, как смеяться, как хмуриться.       Этот Георг был раздражён и недоволен произошедшим. Этот Георг начал открывать ему дверь своих желаний. Всего лишь щель, но уже достаточно, чтобы заглянуть внутрь.       — Считайте случившееся пробным периодом, и он вас удовлетворил. Так в чём проблема? — спросил Гарри тихо.       — В вас, Поттер! Я сам выбираю, с кем и когда… — он сделал небольшую паузу, будто подбирая слова, — выстраивать подобного рода отношения.       — Разве не вы... подступили ко мне прилюдно? Не вы предлагали покровительство? — с прищуром уточил Гарри и тут же поспешил с ответом: — Понимаю, что вы не на это рассчитывали. Но мне правда интересно, как бы в вашем… состоянии мы бы взаимодействовали по-другому.       Как бы у него получилось указать Гарри на его место столь банальным способом — через постель, — если стоит, только когда об него ноги вытирают и в прямом, и в переносном смыслах.       — Надеюсь, вы понимаете, что эта информация...       — Не думаю, что мы сможем с вами достичь взаимопонимания в делах, как вы выразились в тот вечер, если вы продолжите мне угрожать.       — Я не угрожаю.       — Этот разговор, Георг, не имеет смысла. Вы могли выпроводить меня из кабинета, выставив зазнавшимся юнцом или же безумцем — моя потрескавшаяся со всех сторон репутация позволила бы вам это. Но вы не смогли сдержаться, поэтому всё равно согласитесь прямо сейчас или через неделю, раз уж так получилось.       Пруст опустился в кресло, и то еле слышно скрипнуло под ним.       В кабине повисла тишина.       Гарри пытался выглядеть расслабленно. Он пытался выглядеть уверенно, но в то же время по-деловому серьёзно, пусть внутри был напряжён как струна. А Пруст смотрел прямо перед собой. Он то хмурил брови, то поглядывал на Гарри исподлобья, словно что-то молчаливо спрашивая, то вновь смотрел на чернильницу, пока не произнёс:       — Я попрошу вас покинуть мой кабинет, Поттер.       — Это и есть ваш ответ? — бесстрастно уточнил Гарри, а струна внутри сжалась пружиной, готовой вот-вот лопнуть.       — Нет, ответ я дам вам позже.       Гарри кивнул.       Не стоило быть настойчивым.       Он развернулся, собираясь уходить, но Пруст вновь заговорил:       — Надеюсь, вы понимаете, что вам стоит держать язык за зубами, пока я не принял решение?       — Безусловно, — не оборачиваясь согласился Гарри и покинул помещение.