***
«Living easy, living free. Season ticket on a one-way ride»
Летом темнеет удручающе медленно, но жара спадает плавно, и к пяти часам вечера Арсений уже натягивает олимпийку, чувствуя, как замерзают пальцы на руле. Шастун — человек практичный, поэтому к девятому часу пути закидывает ноги на приборную панель и курит, лишь изредка стряхивая пепел в окно. Как только заканчивается «Кукла колдуна», он нахмуривается и, часто тыкая на клавишу перемотки, пытается найти какой-то конкретный трек, из-за чего в салоне устанавливается абсолютная тишина с приглушёнными звуками мотора на пару минут. А потом, едва заслышав первые аккорды на электро-гитаре, Антон улыбается широко-широко и снова расслабленно облокачивается на спинку, прижимая к губам сигарету. В Воронеж они абсолютно пафосно въезжают по «Highway to hell».«Don't need reason, don't need rhyme, Ain't nothing I would rather do»
— А я здесь был, — произносит Антон, снизу-вверх оглядывая новёхонькие дома в центре. — У мамы какие-то родственники здесь живут, и мы к ним катались на поезде. Арсений слушает терпеливо, периодически сам отрывает взгляд от дороги и разглядывает тот самый город, про который говорят только стереотипами. И, может быть, так оно и есть. Может, Воронеж чересчур простой, невоспитанный, гулящий, провинциальный, но Попов смотрит на него, проезжая по Московскому проспекту, и ему действительно нравится. Потому что у Воронежа нет напускного шика столицы и спящей парализованности их родного города. Воронеж настоящий, искренний без прикрас. Он подкупает своей живостью, потому что время к вечеру и на улицы высыпают люди: детишки бегают по набережной в догонялки, какие-то неформалы тусуются в сквере, скопище бабуличек на лавочках в парке, смеющиеся молодые люди в окнах кофеен. Воронеж такой, какой есть, и это влюбляет. Шаст курит эстетично, выпуская клубы пара в воздух через трубочку губ. Держит сигарету в вытянутых пальцах, утяжелённых массивными кольцами, и прикладывается к ней лениво. Другой рукой поддерживает затылок, и из-за этого выглядит каким-то совершенно домашним: таким взъерошенным и слегка сонным от затянувшегося пути. Он задумчиво смотрит на город из открытого окна, хмурится, гоняя в голове что-то своё. Антон такой, какой и Воронеж.«Going down, party time — My friends are gonna be there too»
***
— Арс. Солнце агрессивно врывается в крохотные окошки, прикрытые лёгкими кружевными занавесками. Спится крепко — сны хорошие. Одеяло тяжёлое, гусиное, но оно тёплое-тёплое, под ним не страшно ничего. Бабушка заботливо зовёт завтракать с кухни. — А-а-арс. Если сразу спуститься с высокой кровати и наступить на пол, то будет холодно до мурашек. Поэтому надо протереть глаза после сна и найти тапочки, которые куда-то затерялись с вечера. Бабушка зовёт настойчивее, и надо идти поскорее, чтобы не заставлять её ждать. — Арсений. Но покидать тёплую постель совсем не хочется, поэтому надо спрятать носик под одеяло и дождаться, когда бабушка придёт сама. Негромкие шаги в соседней комнате слышны отчётливо. Дверь приоткрывается тихо. Женщина подходит неслышно почти, перебирает тёмные волосы и нежно шепчет: — Арсений, блять, — громко зовёт Шастун, дёргая друга за плечо. Сон покидает моментально, стоит Антону повысить голос до определённой громкости. Попов моргает растерянно, пытаясь понять, что происходит, и цепляясь за отголоски приятного сна, по которому невозможно понять — было это или нет. Он зевает и потягивается на пассажирском сиденье, больно ударяясь правым локтем, потому что за полгода привык ездить на водительском. Когда он обретает ориентацию в пространстве, рассеяно смотрит по сторонам, но видит лишь темноту, неоном подсвеченную приборную панель и восковую маску лица Шаста. Его окно открыто, и через него почти агрессивно в салон врывается чудный запах южной ночи, который кружит голову. Он свежий, терпкий и приятный до невозможности. Арсений вдыхает полной грудью и, наконец, спрашивает: — Чего ты меня разбудил, — и подумав добавляет: — и почему мы не едем? Антон поджимает губы. — Мы приехали, — отвечает Шастун и указывает на табличку, перед которой они остановились. «Артемьевск», — читает Арсений и чувствует зарождающуюся внутри дрожь волнения. — Ты не называл точный адрес, — тихо произносит Антон, пытаясь не вклиниваться в ощутимое волнение друга. На что Попов молча вылезает из машины, и Шаст понимает его без слов. Они меняются местами, словно договорились заранее. Но Антон просто внимательно следит за эмоциями, отражающимися на лице Арса, и знает, как на какую надо реагировать. Он выучил Арсения досконально: во всех плоскостях, со всеми подробностями и исключениями из правил. Ему достаточно одной случайной искры в голубых глазах, чтобы понять, где проебался. Ему достаточно каменного лица, не выражающего ни единой эмоции, чтобы понять — Попова лучше не трогать, он сам не понимает, что надо делать дальше. Правда в том, что Арсений не знает адрес. И не знал никогда. Поехал вслепую на самом деле. У него есть только эфемерные воспоминания прошлого, которые навязчиво лезут в голову, когда парень пристально вглядывается в табличку с названием населённого пункта и снова видит, как он, пятилетний, едет на заднем сидении отцовского «Опеля», и погода нежаркая, потому что только конец мая, а его везут к бабушке на всё лето, чтобы набрать вес, витаминчиков покушать, загореть, подышать свежим донским воздухом. Рука сама включает первую передачу, и автомобиль плавно трогается с места, проезжая мимо таблички. Первый поворот Арс делает вправо, заворачивая на длинную захолустную аллею, в центре которой растут сухенькие сливы. Из-за поздних сумерек не видно почти ничего, а Арсению, почему-то, этого и не надо. Он проезжает мимо сквера, и Антон успевает заметить, что в нём стоит бюст Екатерины II. Парк с высокими соснами контрастно соседствует с большим базаром, закрытым на ночь тяжёлой цепью на замке. Шастун честно пытается смотреть по сторонам, понять, куда их занесла нелёгкая, но отвлекается на сосредоточенное лицо Арсения, который так старательно не отрывает взгляда от дороги, будто боится, что потеряет внутренний компас. Но они сворачивают в узкий переулок между домами, трясутся на ямах грунтовой дороги с минуту и плавно останавливаются прямо под единственным на улице работающим фонарём. Антон вылезает из салона сразу, шагает часто, пытаясь размять затёкшие ноги, тянет спину и некстати вспоминает про друга, всё ещё сидящего в машине и нервно вцепившегося в руль. Шаст открывает водительскую дверь почти с размаха, садится на корточки, чтобы взгляды были на одном уровне, хотя светло-голубые глаза неотрывно следят только за горящим светом в окне дома напротив. — Это же их дом? — спрашивает Антон, показывая пальцем на объект наблюдения Арса. — Тогда что ты сидишь? Попович, мы что, шестьсот километров проехали ради того, чтобы сталкерить окна твоих предков? — чуть саркастически говорит Шастун и не получает никакой реакции. — Тогда я сам позвоню в дверь, — безапелляционно заявляет он и резко встаёт на ноги, удаляясь ко входу. Когда уже спустя секунду его догоняет Попов, это кажется само собою разумеющейся вещью. Он кладёт тяжёлую руку на плечо, останавливает с усилием и хрипло произносит: — Я сам. У него ноги не гнутся и от привычной уверенной пружинящей походки не остаётся и следа. Рука, когда тянется к звонку, трясётся, а Антон мысленно ругает себя за то, что надавил на него. За забором слышен громкий собачий лай, когда дверь в дом открывается, выпуская в ночь тёмный силуэт, который быстро преодолевает расстояние до калитки и спрашивает через забор: — Кто там? Голос мужской, хрипловатый. Арсений, замерший на пороге безжизненной статуей, не может вымолвить ни слова. Но Антон доверчиво кладёт свою ладонь на его плечо, желая передать хоть крупицу спокойствия и уверенности, так необходимой сейчас. — Это я, — всё ещё неуверенно, но произносит Попов, которому всё же помогает поддержка друга, — Арсений. Калитка открывается со скрипом, от которого Шаст чуть кривится. На пороге замирает седой старый мужчина во фланелевой рубашке в клетку с закатанными по локоть рукавами и почти прозрачными глазами, которые словно в душу смотрят. — Арсений? — переспрашивает дедушка, рассматривая внука с ног до головы, и повторяет снова: — Арсений.«I'm on the highway to hell»