Несмотря на достаточно ранний час, городок живёт. Бабушка с дедом уезжают на ярмарку мёда, потому что держат пару ульев и продукт имеют в избытке. Какой-то помятый мужичок проводит десяток коров по улице, подгоняя их иссохшим прутиком. Где-то вдали звонко кричат петухи. Над Доном поднимается плотный молочный туман.
Арсений быстро адаптируется к этим деревенский реалиям, поэтому совершенно не парится над внешним видом, когда сидит на лавочке перед домом в одних шортах и шлёпанцах и курит. Хорошо, что дед уехал, потому что увидел бы внука за пагубной привычкой — отодрал за уши. Но в доме только крепко спит Антон, даже не намереваясь просыпаться в ближайшие часы, поэтому Попов сидит на лавочке, что стоит на улице, и задумчиво курит, растягивая одну сигарету на несколько минут.
Табачный дым очищает мысли. Служит верным психологом: за полторы сотни — двадцать сеансов. Потому что побочных мыслей слишком много в голове. Они отчего-то роятся, перекрывая одна другую, борются за первенство и всё равно проигрывают, сменяясь беспорядочно. Плотное марево распределяет поровну то, что разбегается врассыпную. Оно структурируется, собирается воедино, но всё равно тянет едкой горечью, когда транслируется в мысли.
Шастун улыбается игриво на первом классном часу в году. У него всё ещё торчат волосы в разные стороны — за лето совсем ничего не изменилось, — и глаза так же искрятся зелёным огнём, от которого кончики пальцев покалывает в предвкушении богатого на события года. Арсению пятнадцать, поэтому у самого куча идей, как разнообразить учебный процесс в восьмом классе, и плутовская улыбка Шастуна на соседнем ряду лишь подначивает, говорит, что всем, даже самым дурацким, его начинаниям будет поддержка. И Арсений искренне рад тому, что Антон готов пойти за ним слепо, несмотря на мнение окружающих.
Новая затяжка должна вырвать из не то, чтобы болезненных, но обязывающих воспоминаний четырёхлетней давности, но тщетно — машина памяти уже завела свой мотор, и ей не терпится пуститься в путь. Она гудит громко, намереваясь резко сорваться с места, как только приспустится педаль тормоза, и Арсений не хочет, но давит на газ. Мысли не отступают ни от одной, даже самой глубокой, затяжки.
Как выясняется, за улыбкой светло-зелёных глаз прячется смятение и тень печали — Антона бросила девушка накануне, а чувства к ней казались ему настоящими, потому что ему ещё четырнадцать и всё ощущается гораздо острее. Они закрываются в мужском туалете на четвёртом этаже школы, и Шастун нервно курит в окно, боясь задержаться и привлечь внимание учителей. Арсений крутит в пальцах фенечки на левой руке, глядя, как Антон быстро выпускает клубы дыма изо рта, и Попов за ЗОЖ, всегда был против курения, но не может отрицать — Шаст курит эстетично донельзя. Потому что скручивает губы трубочкой красиво, отчего на щеках ямки западают; смотрит на чистое голубое небо рассеянно немного и думает о своём. О ней думает. О той, которая мысли занимала перманентно, а теперь оставила на произвол судьбы.
Вдали слышен шум заводящейся не с первого раза машины, и Арс вздрагивает, потому что полностью погружается в прошлое, тупо пялясь в шиферный забор соседей напротив. Прошло четыре года, а кажется — так давно, что будто в прошлой жизни. Потому что они изменились с тех пор до неузнаваемости. Только в зелёных глазах всё ещё горит огонёк авантюризма, который Попов любит раздувать, доводя до белого каления. Также, как с ним поступил Антон когда-то давно в запертом мужском туалете.
Он тушит бычок об отлив и закрывает окно, наконец понимая для себя, что смысл не исчез и надо жить дальше. И только тогда замечает притихшего в углу Арсения, который отводит взгляд в сторону и крутит в пальцах голубую фенечку. Антон хмурится своим мыслям, и становится ведомым собственной авантюрной идеей, когда подходит к Арсу близко, так, что чувствует его мятное от жвачки дыхание, и опускает пальцы на чужие ладони, отвлекая Попова от браслета. Застаёт острое непонимание в голубых глазах напротив, которые словно до исступления желают помочь всем своим естеством, и Антон позволяет. Он принимает помощь молча: опускает свою ладонь с длинными пальцами на отчего-то холодную щёку Арсения и приближается невыносимо долго, из-за чего у Попова успевают ослабеть колени. Но Шаст держит в объятиях крепко, когда накрывает его губы своими, и выдыхает горячий воздух прямо в поцелуй.
Попов оборачивается назад, надеясь и, одновременно, боясь увидеть Антона, сонного, потягивающегося, спускающегося с крыльца дома. Но сзади никого, как, впрочем, и вокруг, поэтому не перед кем оправдываться, когда он резко тушит сигарету о нижнюю доску лавочки, зарывает бычок носком в землю и нервно проводит ладонью по волосам, поджимая губы. То волнение, которое казалось давно пережитым в восьмом классе, теперь снова выходит на сцену в своём лучшем амплуа и отыгрывает блестяще. «Браво! Бис!» — кричит ему сам Арсений с первого ряда и кидает цветы в сторону сцены, потому что всё явно, живо и непридумано. Слишком близко к сердцу.
Антон целует с яростью, от которой внутри узел завязывается. Его ловкие руки быстро забираются под парадную рубашку и считают родинки на молочно-белой коже, оставляя после себя горячие следы-полосы. Шастун дышит через раз, потому что в Арсении — источник жизненных сил, и он пытается испить его сполна, до тех пор, пока не полезет наружу, даже если придётся его иссушить. И Попов самозабвенно даёт, потому что Антон действительно нуждается, а какой он будет друг, если откажет, бросит в беде одного, отвернётся. И, преодолев минутную неловкость, Арсений отвечает, закидывает руки на шею, прижимается ближе, дарит нежность, когда Шаст ищет лишь повод забыться.
Он трепет чужие тёмные волосы напоследок и выходит из помещения, бесшумно прикрыв дверь, оставив Арсения наедине со своими мыслями, которые не могут собраться в одну. Попов не знает, что такой уверенный в себе Шастун, покинув его, прикроет руками багрянец на щеках и почувствует резкий укол стыда где-то под мечевидным отростком. Что Антон будет бояться посмотреть ему в глаза ещё, как минимум, полгода, до тех пор, пока Арс не вызовет его на откровенный разговор без прикрас. Что они безропотно договорятся не вспоминать этот случай и продолжат жить дальше. Но что делать, если от вида чужих обветренных губ уже ноги подкашиваются врозь со всеми договорённостями?
Арсений шумно вдыхает воздух через ноздри и фокусирует рассеянный взгляд на ближайшем предмете. Им оказывается смутно знакомый парнишка с короткой стрижкой под ноль-пять в растянутой футболке. Попов концентрирует мысли на анализе личности парня, лишь бы не думать о восьмом классе, и понимает — вчерашний продавец рубящего наповал коктейля, только без очков, почему-то.
— Сигу стрельнешь? — свойски спрашивает он, садясь на лавочку рядом, и городской Арсений должен чувствовать неловкость от вторжения в свою зону комфорта, но этого не происходит. Он хмыкает, достаёт из кармана глянцевую пачку и, откинув клапан, протягивает её соседу. — Ты же Арсений? — спрашивает тот, поближе разглядев заёбанного Попова.
— Да, — даже не удивившись подтверждает Арс и откидывается спиной на шаткий забор, покрытый давно облупившейся зелёной краской.
— Мы с тобой мелкие здесь играли, когда ты на лето приезжал, — делится парень, поджигая кончик сигареты, и блаженно затягивается.
Попов выпрямляется на лавочке, осматривает вчерашнего знакомца с ног до головы и, наконец, предполагает:
— Дима?
— В точку, — салютует рукой с сигаретой Позов и улыбается тепло. — Тётя Люся всё моей матери про тебя рассказывает: какой умница, паинька, отличник, прям чудо, не ребёнок, — без доли ехидства произносит Дима, глядя прямо в глаза собеседнику. — А сейчас вон что, — указывает подбородком на пачку сигарет, — да и с другом своим ты вчера хорошо повеселился.
Арсений давится воздухом от неожиданности, а Позов лишь смеётся беззлобно и поддерживающе хлопает парня по плечу.
— Ну-ну, я не осуждаю, тем более «Сверкающая» вырубает на раз, — заверяет Дима, и Арс смутно, как сквозь пелену, вспоминает название того пойла, что Антон выторговал накануне. — Но оно того стоило: зажгли вы классно.
— Всё настолько плохо? — севшим голосом спрашивает Попов, мысленно делая пометку начать месяц безукоризненной трезвости.
— Так и даже лучше, — уклончиво отвечает Позов, делая новую затяжку. — Но повеселили вы меня знатно, а то на этих дискотеках уже лет пять ничего интересного не происходит, всё одно и то же. Пьяных сосущихся москвичей ещё не было.
Арсений рычит, когда устало проводит ладонями по лицу, ероша неуложенные волосы, и смотрит прямо на землю между своих стоп — сухая пыль, поднимающаяся от легчайшего дуновения ветра.
— Ты тёте Люсе передай, что мать её вечером на чай зовёт, — произносит Дима и встаёт с лавочки, — а сам не загоняйся так по этому поводу — по-любому это же первый и последний раз.
«Уж точно не первый и, хуй его знает, последний ли», — думает Арс, когда Позов скрывается за поворотом.
***
Осязаемое молчание Попова пугает как-то. Потому что он не произносит и слова с самого утра: без комментариев оставляет на столе завтрак, взглядом указывает начать одеваться, в полной тишине идёт в неизвестном направлении, заставляя следовать за собой. И Антон делает это, потому что доверяет ему больше чем себе, чем кому бы то ни было. Растрёпанная ветром макушка тёмных блестящих волос виднеется спереди как маяк, когда Арс начинает спускаться по крутому склону на берегу Дона, а Антон неуклюже пытается идти след в след, чтобы не навернуться там, где Попов проскакивает подобно самой грациозной лани. И не роняет ни слова. А Антон поджимает губы, чувствуя укол вторичной — потому что не из-за непосредственного действия, а из-за его последствий — вины, семенит ногами по песку, чтобы не отстать.
Арсений не был в Артемьевске тринадцать лет, но воспоминания прошлого постепенно возвращаются ненавязчивыми дежавю: и городской пляж с раковинами-перловицами, и смешная улыбка Димы, и полупустые по утрам городские улицы. Город, как отпечатался в душе много лет назад, так и не покидал её ни на секунду. Он, его маленькая копия, жил внутри, ожидая того момента, когда можно будет присоединиться к оригиналу. И оригинал с жадностью забирает своё. Он кружит голову ароматами буйного цветения, удивляет своей уникальной историей, встречает искренней улыбкой каждого незнакомца, что может назвать этот город домом.
Поэтому Арс так быстро находит место, где его личных, интимных эмоций, которые наружу выворачивать не хочется, слишком много. Даже сейчас, против стольких лет, парень проходится пальцем по близстоящему дереву и почти ощущает налёт тех чувств и переживаний. Он аккуратно, стараясь не терять баланс, забирается на крайний к берегу валун небольшой естественной плотины, и поджимает ноги в защитном жесте.
— Здесь отец сказал мне, что с мамой разводится, — чётко проговаривает Попов, не повышая голос, но он всё равно становится различим через шум беспокойной проточной воды. Арсений поднимает глаза к Антону впервые за целое утро и, улыбаясь сардонически, заключает: — Место откровений.
Шастун наконец понимает, чего хочет от него Попов, зачем привёл его к этой отдалённой плотине, и осознание приходится по тем же воспоминаниям, что и у Арса утром. Антон помнит, как стеснялся посмотреть другу в глаза, что было равносильно признанию — «я тебя использовал в своих целях». И это казалось таким мерзким, что лучшим выходом было просто прекратить общаться, чтобы отгородить его, мальчика-одуванчика, от таких распрей. Он же не понимал, что так только закапывает его глубже, самолично держась за черенок лопаты. Это пережито, давно забыто. А теперь так трагически возвращено к жизни в тот самый момент, когда нужно,
необходимо друг друга понимать.
— Ты начнёшь? — интересуется Антон, присаживаясь на соседний влажный камень.
Попов кивает то ли предложению Шаста, то ли каким-то своим мыслям.
— Я же не буду говорить что-то вроде «мы были так пьяны, что не понимали, что делали», потому что это не так, — говорит он, расправляя пальцами ткань футболки на плече, — но в прошлый раз схема же сработала, помнишь? Было и было — забыли. Что первый раз, что второй…
— Ну, один раз — совпадение, а второй — уже правило, — философски замечает Шаст, вглядываясь в глаза напротив, которые всегда отражают реальные переживаемые эмоции, а не маску безразличия Арсения-актёра. И в этот момент в них вспыхивает непонимание вперемешку с несмелой заинтересованностью. — Мы взрослые люди и можем признать, что просто иногда нуждаемся друг в друге чуть больше, чем обычно. Что так мы справляемся с острым одиночеством и не должны стыдиться этого также, как и бояться обсуждать вслух.
Попов отводит глаза в сторону, с интересом рассматривает участок бурного потока, опоясывающего один из самых больших камней плотины, и хмыкает.
— Шаст, мы целовались, — наконец отвечает он. — Дважды.
Антон хмурит брови, когда подрывается с места, и подходит к Арсению вплотную.
— И что? — риторически спрашивает он, упираясь ладонями в чужие колени, чтобы расположить глаза на одном уровне. — Если я захочу, то сделаю это и в третий, и в четвёртый раз без задней мысли. Арс, — вкрадчиво зовёт Антон, желая, чтобы он наконец-то посмотрел в глаза, а не судорожно их прятал, — мы больше не те закомплексованные глупые восьмиклассники. Я доверяю тебе куда больше, чем себе, поэтому не вижу в
этом ничего странного.
Это ничего не значит.
«
Это ничего не значит», — повторяется по кругу в голове у Арсения ещё несколько раз с запоздалым пониманием того, что хотелось бы, чтобы
это что-то да значило. Но осознание пугает до кончиков пальцев, вынуждает прятать эти вызывающие мысли в самый дальний уголок сознания в надежде, что они никогда больше не всплывут. Потому что Попов знает: если позволит этим мыслям быть озвученными — самолично уничтожит их с Антоном многолетнюю дружбу, которая претерпела и огонь, и воду, и выпускной в девятом классе. Шастун в его жизни уже как константа, без которой уравнение теряет смысл.
Как там было у Маяковского?
«И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа»
Арсению приходят эти строчки в голову, когда Антон улыбается задорно, стягивая футболку через голову, и лезет на плотину, пытаясь устоять на ногах, несмотря на силу потока. Потому что они чертовски верны, когда Шаст оборачивается, сверкая жизнью в светло-зелёных от яркого солнца глазах, и доверительно протягивает руку, а Арсений, не раздумывая ни секунды, принимает её в свою и боится отпустить, потому что пальцы Антона уверенные, а камни плотины — скользкие. Но рядом тот самый человек, который ни за что не позволит случиться беде. И Попов ему верит. Верит всегда.
Потому что Шастун держит его так крепко, когда Арс поскальзывается, что даже немного больно. Потому что он предупреждающе затыкает нос перед тем, как кувыркнуться в пенящуюся воду, расцепив руки. Потому что он улыбается совершенно тепло и по-родному, когда к нему подплывает Арсений, у которого от воды волосы топорщатся непривычно. Потому что он опускает ладони на чужие щёки медленно, холодя кожу металлом колец, и опаляет горячим дыханием. Потому что он целует тягуче-расслабленно, в очередной раз доказывая, что всегда держит своё слово. Потому что рядом с ним есть уверенность не только в завтрашнем дне, но и в сегодняшнем.
«…не властно лезвие ни одного ножа».
