***
— Как он? — обеспокоено спрашивает Людмила Анатольевна, остановившись около закрытой двери в ванную. В кухне надымлено и жарко от конфорки, на которой всю ночь томилось варенье, поэтому Антон ждёт своей очереди в душ у приоткрытой форточки, из которой в комнату попадает свежий петрикор, который хочется жадно втянуть ноздрями. Он ещё слегка сонный в обёрнутом вокруг плеч полотенце и не сразу понимает, о чём спрашивает бабушка, а когда всё-таки доходит, то бросает взгляд на закрытую дверь, за которой десяток минут назад скрылся Арсений, и хмурит брови. — Он справляется… по-своему, — неуверенно выдаёт Шастун, думая о том, что с утра взгляд Попова был удивительно осознанным. — Даже быстрее, чем можно было ожидать. — Ты же знаешь, как он об отце отзывается? — спрашивает женщина, полотенцем, перекинутым через запястье, протирая керамическую тарелку с разрисованным синей гжелью ободком. — Он говорит, что у него нет отца, — вспомнив один из уроков обществознания, когда Арсений приводил пример неполной семьи, отвечает Антон. Людмила Анатольевна удивляется всего на мгновение и спешит скрыть эмоцию, опустив подбородок вниз. Она неосознанно мотает головой из стороны в сторону, когда шаркает через кухню в сторону гостиной, оставив сухую тарелку на столешнице. Антон поджимает губы, невольно вспоминая собственную семью, где самым страшным скандалом может быть спор за просмотр телевизора в пятницу вечером. Никакой ненависти или отрицания родства. Антон любит маму, и папу, и младших сестрёнок, и не может себе представить жизнь без них. Потому что тогда будет казаться, что часть сознания, часть собственного «Я» вырвали, оставив на его месте всепоглощающую пустоту. Шастун закрывает глаза, вспоминая расслабленные улыбки родителей на его последнем звонке, когда они сидели в актовом зале через несколько рядов от выпускников и смотрели на него с гордостью, от которой внутри какой-то порыв чувствовался. И сестрёнок, которые в этот же день по завершении мероприятия резво подбежали к нему и, толкаясь друг с другом, вручили по рисунку, где он — Антон — красивый, сильный, умный и в окружении близких. Как с таким можно расстаться? Уехать в Питер? Не так сложно, как должно быть, потому что на другой чаше весов Арсений. Арсений, который вызывает точно такие же чувства как семья — без него жизнь неполноценная какая-то. Потому что он, не прикладывая никаких усилий, давно стал константой, без которой уравнение теряет смысл. В Арсе целая Вселенная, до которой Антон жаден. Её хочется потрогать пальцами, пропустить между фаланг, вдохнуть полные лёгкие, запомнить, познать. Попов уникальный, и каждый день, совершая очередной выбор, он, почему-то, выбирает его — Шастуна, — который не может — даже с натяжкой — назвать себя удивительным. Потому что он обычный дворовый парень, который неплохо шарит в компах и нравится девушкам без чувства собственного достоинства. Антон не ровня Арсению. Тогда в чём же дело? Почему Арсений резко открывает дверь ванной, воровато осматривается по сторонам и уволакивает Шаста за собой, не проронив ни слова? И этот вопрос становится неактуальным всего через секунду, когда Попов прижимает Антона к стене, покрытой влажным конденсатом, и жадно впивается в губы, прижимаясь с нескрываемым напором. Полотенце летит в сторону. У Арсения волосы мокрые после душа и пахнут ванильным шампунем, который так не нравится Шастуну своей приторностью. Но он вдыхает его раз за разом, потому что воздуха катастрофически мало, и рефлекторно опускает руки на чужую грудь, пытаясь сохранить толику самообладания. Но тщетно. Потому что под пальцами оказывается голая кожа, буквально пышущая жаром. Антон проводит пальцами по кубикам пресса, не сумев сдержать желания, и улыбается в поцелуй, дёргая за резинку Арсеньевских шорт. А Попов рычит, отдалённо понимая, что всё это пусть и необходимо обоим, но не правильно. Не так это должно быть — не здесь и не при таких обстоятельствах. Потому что, как бы Арс того не отрицал, у него в голове — каша. Каша из мыслей об отце, волнений по поводу поступления, сомнений из-за их с Антоном отношений. И всё это внутри сидеть не может. Оно хочет вырваться наружу, показать себя. И делает это. Поэтому Попов теряется, когда чувствует на резинке шорт чужие пальцы, которые готовы пойти дальше, потому что это то, чего действительно хочет Шастун. Но не Арсений, который руководствуется словами: «Мы взрослые люди и можем признать, что просто иногда нуждаемся друг в друге чуть больше, чем обычно». И он вдалбливает эту фразу себе в мозг перманентно, считая, что это спасёт от неловкости. Но она есть. Поэтому, когда Шастун, несмотря на своё положение, перенимает инициативу, Арсений резко отстраняется, бегая глазами по полу. Он отходит на несколько шагов, пытаясь ограничить свою зону комфорта, нервно ерошит влажные волосы, бессвязно шевелит губами, пытаясь найти шаткий баланс с собственными мыслями. Распалённый Антон его не понимает. Он успокаивает разум и смотрит на иррациональные метания парня напротив, думая, что Арсений в конец потерялся. Что его ситуацию, в целом, можно охарактеризовать как «горе от ума», потому что Арсений рефлексирует безбожно много, порою делая такие выводы, которые, казалось бы, неуместны. И тут Шаст не знает, как ему помочь, потому что высокие мысли Арсения ему не понятны. Они слишком для его восприятия. Но Антон смотрит в беспокойные — почти безумные — глаза Попова и думает, что он обязан предпринять хоть что-то. Он легко отталкивается от стены, преодолевает расстояние медленно, позволяя Арсению не быть застигнутым врасплох, и аккуратно опускает свои руки на его плечи, проводя ладонями по коже, чуть влажной после душа. И Попову большего, почему-то, не надо. Он прижимается к груди Антона доверчиво, ищет защиту и опеку. Шаст опускает подбородок на чужую макушку, вплетая пальцы в смоляно-тёмные пряди, и шепчет тихо-тихо: — Всё будет хорошо. Почему-то, Арсений ему верит.***
— Песню оставь! — громко просит Шастун, резко оборачиваясь на мелодию нескольких аккордов из магнитолы. Местное радио скучное и тривиальное, где ведущими работают люди, для которых самое важное — это успеть закончить работу к шести. Содержание программ почти всегда одинаковое, но Арсению нравится его слушать, потому что каждый час есть рубрика «Во саду ли, в огороде», из которой впоследствии можно состряпать тему для обсуждения с бабушкой. А так — попсовые хиты, неинтересные факты и редкие анонсы ещё более редких городских мероприятий. Поэтому, когда облюбованная Поповым рубрика заканчивается, он хочет переключить станцию на какую-нибудь «Европу-плюс», чтобы хоть немного качало в поездке, но Антон удивляется собственному поведению и прибавляет громкость, узнав в банальных электронных битах великую песню. — Почему местное радио ловит так далеко от города? — привередливо спрашивает Арс, даже не пытаясь взять верховенство над музыкой. — И что это за диско? Шастун цокает языком. — Итс Уиттни, бич, — пафосно отвечает Антон, надевая на нос солнечные очки.«Clock strikes upon the hour And the sun begins to fade Still enough time to figure out How to chase my blues away»
— Расскажешь, куда мы едем уже… — Арсений делает паузу, переводя взгляд на часы, встроенные в приборную панель, — два часа? Антон партизански молчит, иногда поглядывая на экран своего телефона с открытой картой, и постукивает по торпеде пальцами в ритм. Мимо проносятся знакомые пейзажи воронежской окраины, которая сменяется типичными природными ландшафтами М-4. Если быть честным, Шастун за эту почти неделю пребывания в Артемьевске уже отвык от ощущения длинной дороги перед глазами и ровного асфальта под колёсами, потому что в городке всё испещрено ямами и покрыто сантиметровым слоем пыли. Но в реалиях артемьевского неспешного быта — это нормально, и Шаст это принимает. — Сам как думаешь? — уклончиво отвечает Антон, понимая, что терпение Попова на исходе. — Скажи хотя бы, долго ещё? — Почти приехали, — сверившись с картой, мурлычет Шастун, которому нетерпеливый Арс до невозможности нравится.«I've done alright up to now It's the light of day that shows me how And when the night falls, loneliness calls»
Когда лицо начинает обдувать прохладный влажный ветер, Арсений щурится, ненароком сбивая плотную повязку, непонятно откуда взявшуюся у Антона посреди трассы. Ноги ступают по сухому каменному грунту неуверенно настолько, что Попов запинается на ровном месте и судорожно вцепляется в доверительно протянутую Антонову руку. Арсений — человек логики и прозорливости, поэтому ему всегда было интересно узнать, как живут люди без зрения. Но сейчас, когда глаза закрыты и весь его мир концентрируется лишь в запястье Шаста, ничего хорошего в этом нет. Есть только инфантильный страх окружающей действительности и недоверие к другим органам чувств. Потому что, когда кожа чувствует прохладный ветер, но нос улавливает слабый запах хвойных фитонцидов, приходит непонимание и сбой в системе. В лесу же нет ветра. Но вокруг Арса и то, и другое — это выбивает из колеи. Под подушечками пальцев чувствуется чужая горячая кожа, покрытая множеством незаметных с первого взгляда родинок. Она и есть единственный верный непогрешимый ориентир, которого Арсений придерживается. Он идёт за Шастом и ругает тот день, когда решил возобновить с ним отношения в восьмом классе. Ругает чувственно, но неискренне. Потому что во взаимоотношениях с Антоном много того, что кажется абсурдным и мешающим, но именно это делает их такими особенными, нужными обоим. Кто другой может заставить Попова ехать в непонятном направлении два с половиной часа, а потом позволить завязать себе глаза и полностью довериться? Только Шастун со своей заразительной улыбкой и привычкой во время разговора иногда переводить взгляд на губы. — Готов? — завораживающе шепчет Антон около самого уха, не прикрытого тканью повязки. Арсений очень хочет сказать «нет», но не успевает ничего, потому что Шаст не ждёт ответа, открывает глаза Попова сразу после произнесённого вопроса. Арс щурится, не в силах рассмотреть хоть что-то вокруг себя из-за яркого света, тянет руки, чтобы протереть глаза от несуществующей пыли. А потом задерживает дыхание, потому что обнаруживает прямо перед собой непередаваемой красоты пейзаж. Линия горизонта не скрыта ни рельефом, ни деревьями — она прямо на ладони, просто где-то далеко. Течение Дона делает резкий крюк вокруг нижнего берега, на котором уютно расположилась пашня. Лента реки кажется бесконечной: там она появляется, степенно перетекая в сторону смотрителя, тут она почти трогает пятки, изгибаясь под немыслимым углом, там снова пропадает вдали. А если оглядеться вокруг, то можно увидеть стройные сосны на высоком берегу, резко обрывающимся вниз какими-то белыми кремниевыми породами, который Арсений так много раз видел на Балканах, когда ездил с бабушкой на море в Болгарию. — Арс, — негромко зовёт Антон, когда видит, с какими жадностью и восхищением парень вглядывается в нерукотворные чудеса природы. Он откликается, кажется, спустя целую вечность. Голубые глаза растерянные, губы приоткрыты в удивлённом овале, повязка безвольно болтается на шее. — Мне хотелось, чтобы этот разговор произошёл в каком-то необычном запоминающемся месте, — неуверенно начинает Шастун и медленно переплетает свои и Арсения пальцы, наконец обретая почву под ногами. Попов видит, как он волнуется. — Ты давно стал неотъемлемой частью моей жизни, поэтому я боюсь тебя потерять. Но… идти дальше — нет. Не боюсь. — Антон смотрит в глаза напротив с той чувственностью, которая никогда за ним не водилась, и это подкупает. — Арс, я того… люблю тебя, кажется. И он смиренно замолкает, хотя думает гораздо больше мыслей, но боится их озвучивать. Потому что Арсений пропитал собой буквально каждую клеточку тела, стал абсурдно незаменим, и признать это равносильно самоубийству, потому что тогда Шаст скажет, что в самом себе имеет столько инородного Арсения, что не различает собственной индивидуальности. Но выжечь его не может, поэтому тянется ближе. Расстояние убивает. Каждая секунда, проведённая порознь, — ценна. — Тош, — нежно отзывается Арсений и поднимает их переплетённые пальцы к лицу, выцеловывая чужие костяшки, — наконец-то ты это понял. И Попов не снимает с Антонова языка уже произнесённые слова. Он вкладывает их в каждый поцелуй, поднимающийся с запястья до сгиба локтя, плеча, впадинки ключицы, шеи, подбородка. Он говорит, что любит, нежно касаясь обветренных губ с привкусом горького никотина, и обхватывает пальцами талию Шаста, цепляясь за неё, как за спасительный якорь во тьме познания мира. Дон огибает излучину в этом месте многие сотни лет. Парни находят друг друга здесь спустя тысячелетия.«Oh, I wanna dance with somebody I wanna feel the heat with somebody Yeah, I wanna dance with somebody With somebody who loves me»