Ночная дорога сложная для водителя-новичка, но в ней так много романтики, что Антон расслабляется. Он игнорирует чересчур яркую подсветку приборной панели, вглядывается в редкие автомобили попутного направления и не знает, что будет делать, если его остановят гаишники, потому что прав как не было, так и нет. Но он нарочито аккуратно ведёт машину по трассе, потому что иногда скашивает взгляд на Арсения, мирно дремлющего на пассажирском сиденьи, и давит глупую улыбку умиления. Потому что чувство собственника — противное на самом деле, но такое цельное — оказывается приятно удовлетворено.
Арс чувствует себя слегка неловко, когда ложится спиной на расстеленный в тени высокого дерева плед и упирается лопатками в твёрдую землю. Глаза Антона напротив дикие, распалённые множеством откровенных поцелуев, завораживающие. Поэтому Попов не может от них оторваться и не сдерживает вздох разочарования, когда Шаст скрывает взгляд, опуская горячие губы на чужую молочную кожу шеи.
Он целует медленно и неторопливо, боясь упустить что-то, о чём потом будет жалеть. Его пальцы, сегодня окольцованные, проводят по покатым бокам вверх, собирая ткань тонкой футболки. Арсений расслабленно выдыхает, срываясь на свистящий межзубный звук, когда Антон прикусывает участок кожи и тут же извиняется, выцеловывая его с иступлением. Попов упирается затылком в плед и прикрывает глаза от удовольствия, потому что Антон всё делает настолько правильно, что нельзя придумать лучше. В каждом прикосновении Шастуна эмоция, передающаяся Арсению, и он тонет в их избытке.
Встречный поток ещё более редкий, чем попутный, но стоит Антону зазеваться, его на мгновение ослепляют. Парень рассеянно моргает глазами, пытаясь обрести фокус, и притормаживает, чтобы избежать аварийной ситуации. Но быстро возвращается в норму, лишь перестраивается в правую полосу, чтобы дать глазам отдохнуть. Мерное сопение с соседнего сиденья не прекращается ни на минуту, что успокаивает Шаста куда больше собственного состояния.
Когда Попов приподнимается на локтях и тычется носом в светло-русый затылок, Антон отрывается от его тела с неохотой, но целует подставленные губы с неменьшей заботой. Арс позволяет себе невесомо коснуться Шастовских боков и одним ловким движением избавить его от мешающей футболки, от чего оба распаляются лишь больше. Зелёные глаза неумолимо темнеют каждую секунду, переходя от оттенка сероватого до почти болотного. Попов следит за этой метаморфозой до тех пор, пока Антон не порывается снять уже с него футболку, что быстро отлетает куда-то в сторону. Когда Шастун прижимается кожей к коже Арсения, окончательно сносит крышу, и Арс закусывает губу до выступающей крови.
Антон опаляет выдохом чужое плечо, когда нечаянно задевает твёрдый бугорок в шортах Арсения. Попов невольно дёргается, изгибаясь в пояснице, потому что ощущений слишком много. Воздух насыщен плотным озоном, и Арс жадно вдыхает его сквозь сомкнутые зубы. От Антона ведёт. Его руки, запах, поцелуи везде, но этого всё равно мало. Попов прижимается ближе и недовольно рычит, стоит Шасту отстраниться, чтобы наконец приспустить чужие шорты.
Какая-то расслабляющая музыка из динамиков не расслабляет от слова «совсем». Антон переводит взгляд на дисплей магнитолы и обнаруживает любимое радио Арсения — «Шоколад». Станция, что день и ночь крутит джазовые каверы на мировую попсу. Шасту она не нравится, но Попов тащится, поэтому он только убавляет громкость акустической версии «Be mine», под которую так парадоксально мирно спит Арс, и хочет закурить, но ограничивает потребность, боясь потревожить чужой сон.
Когда Шастун своим восхитительно длинным языком проводит по головке члена Попова, последний рвано выдыхает и задерживает дыхание до тех пор, пока не фокусирует внимание на чём угодно, кроме горячих бессовестных губ. Удаётся с трудом — Арс до побеления костяшек сжимает в пальцах колючую ткань пледа и прикусывает губы. Он сдерживает себя до последнего, но всё же опускает глаза вниз и не может сдержать сладостного стона, когда обнаруживает доверчивый взгляд Антона из-под ресниц. Антона, который не стесняется своего положения и даже умудряется пользоваться им. Он выпускает член изо рта, вынуждая Попова скулить, умоляя продолжить, причмокивает пошло настолько, что всё это напоминает какой-то клишированный порнофильм, сжимает бёдра пальцами с силой.
Арсений не знает, куда себя деть, потому что всё это — слишком. Поездка к чёрту на кулички для красивых слов в красивом месте, безлюдная опушка вблизи излучины, романтический плед, выуженный из бабушкиных антресолей, страстные поцелуи с необходимостью физической близости, необговариваемые правильные действия. Всё кажется каким-то гротескным. Но от этого не менее приятным. Арсений знает, что все решения, которые он принимал до этого, вели его сюда.
Антон правда готов на многое пойти ради Арса, но ещё хоть минуту слушать дурацкий «Шоколад» он не в силах. Пальцы сами переключают выход на USB и лихорадочно ищут «ту самую» песню, которую, он уверен, записывал на носитель перед поездкой. Скрипка в первых секундах смешивается с шумом мотора машины, опережающей «Короллу» слева. Антон смотрит на дисплей магнитолы, проводя взглядом по неоновым палочкам, и читает название синхронно с исполнением его в песне. «Мой рок-н-ролл — это не цель и даже не средство…»
Когда Антон, втянув щёки, выпускает изо рта чужой член, у Арса уже плывут звёзды перед глазами. Ощущений действительно много, они борются одна с другой, занимают лидирующую позицию и уступают место иной, не менее яркой. Попов словно сквозь молочную дымку видит взгляд Шаста — решительный, томный немного, пьяный от поцелуев и ощущения чужой кожи под пальцами. Он поднимается к лицу Арсения резко, целует обрывочно с плохо скрываемым напором, знает — если не возьмёт положенного, на месте заскулит от безнадёги. Антон продолжает отвлекать Арса поцелуями, когда проводит ладонью по поджарым бокам, очерчивает половинку ягодицы и надавливает на колечко мышц, болезненно принимающих длинные пальцы. Попов хмурясь шипит, когда позволяет Шасту растягивать себя, но Антон делает это уверенно и терпеливо. Так, что Арс начинает довольно поскуливать, когда горячие пальцы контрастируют с холодным металлом колец, задевающих вход, и сам насаживается, пытаясь подстроиться под сбивчивый ритм.
С музыкой Би-2 дорога кажется совершенно иной — она спокойная. Арсений, мирно сопящий справа, даже не морщится, когда Антон переключает трек, потому что, Шаст знает, он сам искренне любит эту песню. Мелодия убаюкивает, но при этом проходится по недремлющим извилинам. Каждый раз, слушая «Мой рок-н-ролл», Антон открывает для себя новые смыслы. И, казалось бы, три незамысловатых куплета, написанных в прошлом десятилетии, давно перестали быть актуальны у молодёжи, но Шастун ставит трек на репит и проговаривает губами про себя текст, чтобы не потревожить Арсения.
Руки Антона никогда не казались такими сильными как сейчас. Потому что он отстраняется от Попова, запечатлев последний продолжительный поцелуй-укус на шее, и властно тянет его за талию, переворачивая его на бок, а затем и на живот. И Арсений рад подчиниться, потому что уверенный в себе Антон — фетиш. Когда зелёные глаза пылают страстным огнём, когда он поджимает губы в чуть едкой усмешке, когда все жесты выражают контроль над ситуацией, Попов смотрит на Шаста и не может оторваться, хоть и знает, что Антон в душе не такой. Внутри он игривый стеснительный котёнок, прототип Гава из одноимённого советского мультфильма. Но — о Боже — как же Шастун привлекателен в амплуа дерзкого мачо, который берёт всё, что положено, и даже чуть больше.
Арсений выгибает поясницу, утыкаясь подбородком в плед, и рвано выдыхает, когда чувствует чужой горячий член у своего входа. Антон не торопится — дразнится. Проводит головкой между ягодиц, опускает ладони на спину Попова, чертит круги кончиками пальцев, вынуждая Арса просить. Он скулит, подаваясь назад, выгибается ещё сильнее, давится воздухом, когда Шастун неожиданно шлёпает по ягодице с громким хлопком. Антон делает ровно так, как Попов любит, и остаётся только догадываться, откуда у Шаста эти сведения.
Когда Антон отбрасывает игры в сторону и медленно входит в Арсения, у последнего в ушах стоит непрекращающийся шум. Потому что это слишком. Слишком лично и интимно, горячо и похабно, нежно и заботливо, чувственно. Шастун замирает, прикладывая все силы, чтобы не сорваться, потому что хочется разделить с Арсом каждый вдох. Разделить каждую эмоцию в перекатывающихся мышцах под молочно-бледной кожей и все ощущения, от которых у Попова сдвиг по фазе, потому что он закусывает губу до крови и ладонями беспомощно хватается за Шастовы бёдра, пытаясь быть ещё ближе.
Но ближе некуда.
Знакомые изогнутые под невообразимыми углами сосны, что почти не видны в ночи, оказываются узнаны только из-за случайного отблеска фары при переключении ближнего света на дальний. Антон пригибается в салоне, чтобы расширить угол обзора, и понимает — до дома осталось немного. «В долгом пути я заплету волосы лентой…»
Будить такого удивительно беззащитного во сне Арсения не хочется совершенно. Потому что он невинный и милый божий одуванчик, который очень страшно поломать одним неправильным движением. У него ресницы подрагивают то ли от глубокого дыхания, то ли от работы двигателя, и Антону нельзя отвлекаться на рассматривание этого и всего прочего, но не получается. У Шастуна болят глаза, но не от долгой напряжённой дороги, а из-за того, что всё это время приходится бессовестно косится на Попова и не терять из виду трафик. Антон с лёгкостью признаётся, что в Арсении — даже спящем — куда больше интересного, чем во всей трассе М-4. «Дорога — мой дом, и для любви — это не место…»
Окольцованные пальцы сжимают Арсову талию до покраснения. Напряжение растёт с каждым рваным толчком внутрь, от которого у Попова сбивается без того неустойчивое дыхание. Антон — превосходный любовник, потому что шепчет что-то плохоразличимое, но заботливое донельзя на ухо, прислонившись покрывшейся испариной грудью к чужой спине, и выбирает нужный ритм, внимательно прислушиваясь к реакции партнёра, даже несмотря на то, что самому срывает крышу.
Контроль теряется, стоит Арсению почувствовать накатывающую разрядку и начать сладко поскуливать от каждого движения Шастуна. И так Антону только горячее. Только правильнее, потому что сейчас — вразрез со всеми предыдущими разами — по-настоящему хочется, чтобы партнёру было куда приятнее, чем самому себе. В искренних глазах Арсения ответы на вопросы целой Вселенной, думает Шаст и неожиданно резко переворачивает его на спину, входя под другим углом.
Его движения становятся отрывочными, быстрыми, самозабвенными. Арсений перед глазами растрёпанный, запыхавшийся, раскрасневшийся, ж е л а н н ы й. Такой, что Антон до скрежета сжимает зубы, не позволяя себе кончить первым, потому что хочет, чтобы Попов запомнил их первый раз как что-то, где Шаст впервые в жизни поставил чужие интересы превыше своих. Поэтому стоит Антону почувствовать на своём животе горячую вязкую жидкость и увидеть застланный маревом взгляд Арсения, беззащитно обмякающего на пледе, он спускает тормоза. Толкается два-три раза, позволяя себе кончить, и валится рядом, пытаясь успокоить сбившееся дыхание.
Когда Шастун переводит взгляд в сторону, то видит прикрытые веки Арса, тщетно борющегося с усталостью. Он рассеянно улыбается, пальцами ища чужую руку, и, добившись цели, крепко сжимает Антонову ладонь. В затраханном взгляде голубых глаз читается долго скрываемое обожание.
— Арс, просыпайся, — тихо шепчет Шастун, проводя ладонью по горячей ото сна щеке, из которой уже начинает пробиваться жёсткая щетина. — Приехали домой.
— «Дом там, где я с тобой», — сипло отвечает Попов, видя освещённый уличным фонарём профиль Антона.
— «Алабама, Арканзас»? — удивлённо уточняет Шаст, помогая Арсению выбраться из салона автомобиля на холодный ночной воздух Придонья. — Я буду петь тебе её в самых неподходящих моментах.
— Будь добр, — скрывая довольную улыбку, отвечает Попов и всё же оставляет на Шастовских губах продолжительный нежный поцелуй.
«Alabama, Arkansas,
I do love my Ma and Pa,
Not the way that I do love you»
***
Донские ночи тёмные-тёмные, особенно, когда серебряный диск Луны скрывается за праздно плывущей по небу тучей, и на небе не остаётся ни одного источника света, за исключением нескольких тысяч звёзд, рассеянно сверкающих в темноте. Они далёкие и неприступные. Завораживающие всякий раз, когда поднимаешь на них осознанный взгляд, а не принимаешь их как данность.
«Они сияют, светят и искрятся, / Но не слышны их крики на Земле. / Мы лишь молчим, они — взрываются / И умирают навсегда в кромешной тьме».
Поэтому в
их комнате темно, хоть глаз выколи. Арсений точно знает, под каким углом надо смотреть на противоположную стену, чтобы видеть повешенный на неё ковёр с тиграми, но, при всём желании, не может увидеть ничего. Зрение как чувство уходит на второй план за ненадобностью. Поэтому у Попова обостряется тактильное ощущение.
Тёплая кожа Антона, так плотно прислонённая к Арсеньевой, кажется панацеей. Попов — любитель рефлексий и самокопания, но этот диалог с самим собой откладывал непозволительно долго. Потому что всё в Шастуне кричало о необходимости влюбить в себя, но чёткий ярлык «дружба» ставил жирный крест на любой надежде. Поэтому было так трудно переступить себя после ситуации в туалете в восьмом классе — граница размылась. Появилось это назойливое «а что, если?..», и избавиться от него, выжечь из мыслей было чертовски трудно. Но, в конце концов, осуществимо.
Сейчас страшно, хоть Арс вида тому и не подаёт, прикрываясь маской игривости. Потому что в прошлый раз, когда он подпустил к себе Шаста слишком близко, последствия не оправдали произошедшее — Антон исчез из его жизни на определённый срок. Что же теперь? Граница не размылась, а перенеслась на многие километры в сторону, напрочь изменив суверенитет. Теперь Шастун так открыто и смело говорит о своих чувствах, берёт то, что хочет, и выглядит абсолютно…
счастливым? Да, счастливым, потому что улыбается осознанно всякий раз, когда смотрит на Попова, целует в висок с периодичностью в несколько десятков минут, занимается с ним не сексом, а приторной любовью, от которой Арсений чувствует себя героиней банального ромкома. Всё это словно не про них. Они — два парня из провинциального подмосковного города, где геев на улице и побить могут. И никто не придёт им на выручку.
Но все сложности кажутся совершенно незначительными в тот момент, когда Антон мычит, проснувшись от крепкого сна, и нежно обхватывает талию Арсения, который по приезде так и не смог сомкнуть глаз.
— Тош, — тихо зовёт Попов, тупо пялясь в то место, где по расчётам должны быть тигры.
— Да, — хрипло отвечает Шастун, выдыхая горячий воздух прямо на чужое ухо, от которого расходятся мурашки.
— Я тоже тебя люблю, — спокойно отвечает Арсений, и это кажется самой верной фразой, какую ему только доводилось произносить.
Потому что, несмотря на всё то дерьмо, что было и, скорее всего, ещё будет между ними, сейчас есть только огромная, несоизмеримая, великая необходимость быть рядом. Антон сзади — это константа, которую уравнение Арсения искало так много времени, перебирая множество бесполезных бесперспективных вариантов. Антон — это родной уютный дом, где тебя любят и принимают любым.
— Я знаю, — произносит Антон, утыкаясь носом во впадинку между лопаток, и снова засыпает, вертя в голове по кругу признание Арса.
«Oh, home, let me come home
Home is wherever I'm with you
Home, let me come home
Home is when I'm alone with you»
