Опасное лето

      Комиссар Макс Шнелль с первого взгляда казался совершенно безобидным и уютным стариканом: румяные, немного оплывшие щёки, седые волосы и широкая улыбка. Такому бы сидеть в качалке с пенковой трубкой да травить байки из богатого полицейского опыта. Кстати, трубка, едва дымившаяся в углу его рта, была действительно пенковой. Но за стёклами массивных роговых очков блестели те же цепкие проницательные глаза, что и у полковника Запта, и, поймав этот взгляд, я быстро сообразил, что обольщаться на его счёт не стоит. Когда деревенский вахмистр щёлкнул каблуками и закрыл за собой дверь с той стороны, комиссар не спеша вытряхнул погасшую трубку и развязал кисет.       — Известно ли вам, господа, — задумчиво проговорил он, — какое наказание полагается в Австрии за дуэль?       Я лично понятия не имел, поэтому промолчал. Впрочем, насколько позволял судить мой опыт жизни на континенте, история, скорее всего, кончилась бы быстрым судом и выдворением из страны в двадцать четыре часа. Так что худшее, что грозило бы мне в таком случае, — испорченная рыбалка и неприятный разговор дома с нашей непогрешимой Розой. Зато Руперта на родине уж точно не ждали с распростёртыми объятьями, если, конечно, не считать крепкой хватки Запта и Фрица: откровенно говоря, я не дал бы за его жизнь и фальшивой кроны. Но то ли Руперт недооценивал опасность, то ли просто не привык думать о ней раньше времени; во всяком случае, выражение его лица оставалось безмятежным до нахальства. Увидев, что Шнелль набивает трубку, он вытянул из нагрудного кармана свой портсигар, осведомился с любезной улыбкой: «Вы позволите?» — и, не дожидаясь ответа, закурил. Но старого комиссара такое обращение ничуть не смутило.       — До двадцати лет тюрьмы, — объявил он не менее безмятежно и выпустил колечко дыма. — Не то чтобы на практике часто применялась столь суровая мера, но никто же не говорил, что полиция не может найти оснований для её применения. Поблизости от владений короны, с учётом неспокойной обстановки в последнее время… словом, я вам не завидую, господа.       Будничный тон, которым были произнесены эти слова, не сразу позволил вникнуть в их смысл. Но когда я сообразил, на что намекает Шнелль, мои усы от возмущения встали дыбом, как щетина на загривке у кабана. Причём злился я не столько на произвол деревенского пинкертона, сколько на то, что по его вине Руперт опять может улизнуть от заслуженной расправы. (Правда, будь у меня побольше времени, я бы неизбежно задался вопросом, что мне помешало сразу его прикончить.)       Однако надо отдать должное моему противнику: по-видимому, он куда чаще меня имел дело с подобными угрозами и распознавал их, что называется, на подлёте. Закинув ногу на ногу, Руперт затянулся сигаретой и поинтересовался:       — Чего же вы хотите от нас взамен, господин комиссар?       — Вижу, с вами можно иметь дело, — усмехнулся Шнелль. — Но мой рассказ в любом случае будет долгим.       — Нам при всём желании спешить некуда, — заметил я, позволив себе немного царственного сарказма, и — раз уж на то пошло — тоже извлёк портсигар.       Комиссар дождался, пока я раскурю сигарету, и неторопливо заговорил:       — Всё началось около месяца назад. Тогда, в первых числах июня, река вынесла на отмель у старой мельницы лодку, где лежали два мёртвых тела. Юноша и девушка, обоим проломили головы чем-то вроде камня.       От его ровного глуховатого голоса моё саркастическое настроение мгновенно улетучилось. История с подобным началом не сулила ничего хорошего. Невольно вздрогнув, я подался вперёд.       — Их без труда опознали, — продолжал Шнелль. — Готфрид Эттрих, лейтенант кавалерийского полка, и Лоринка Хорват, дочка богатого барышника из-под Вены. Обручились за считанные дни до смерти.       — Обоих сразу? Брр, свихнутый какой-то, — передёрнул плечами Руперт. — Ещё кого-то одного — понять можно… Но мы тут при чём?       — Терпение, господин Хенцау, — осадил его старый сыщик. — Не стану подробно останавливаться на поисках убийцы, тем более что они не принесли результата. Так продолжалось до недавнего времени, пока неделю назад на причале не нашли тело постояльца здешней гостиницы, военного инженера Курта Крауса, с такой же раной на голове. Разница лишь в том, что у Крауса был при себе портфель с десятью тысячами крон из полковой казны, и нет нужды говорить, что он бесследно исчез… Предвижу ваши вопросы, господа — все знают правило «ищи, кому выгодно». Но были и другие улики. Недалеко от причала на песке нашли следы босых ног, уходящих в воду, как если бы злоумышленник скрылся вплавь или на лодке. Так вот, когда разыскивали убийцу влюблённой пары, один из местных жителей видел выше по берегу следы от носа лодки и рядом отпечатки ступней, практически размытые водой. Но до полиции они, сами понимаете, не дожили.       Я молча курил, собираясь с мыслями. Приходилось признать, что в кои-то веки я согласен с Рупертом: никакой связи с нашим, пусть даже шатким, положением пока не наблюдалось.       — Курт Краус не был мне чужим человеком, — комиссар подавил вздох. — Когда-то я не дал его сыну пойти по кривой дорожке, и с тех пор мы не то чтобы подружились, но не теряли друг друга из виду. Так вот, когда стало известно о пропаже денег, дело передали нам, в венскую уголовную полицию… и мои коллеги, увы, не слишком деликатно обходились с его родными.       «Да уж, — подумалось мне, — какой горе-фараон устоит перед искушением приписать кражу погибшему и вытрясти исчезнувшие деньги из его семьи? Ну, попадись они мне, когда я был королём Руритании, я бы с них три шкуры спустил…» — Тут я опомнился и одёрнул себя, как будто Шнелль мог по глазам прочесть мои мысли.       — Пришлось пошуметь в комиссариате, чтобы сюда направили именно меня. Но не успел я собрать воедино всё то, о чём вам сейчас рассказываю, — сыщик замолчал, провожая взглядом кольцо дыма, плывущее по кабинету, — как расследование едва не закончилось. Позавчера ночью около мельничной запруды в меня стреляли. Из армейского «гассера», судя по гильзе.       — Далеко зашло, — согласился я. — И всё же…       — Всё же давайте прямо, — перебил Руперт, которому полное отсутствие представлений о морали определённо экономило немало времени. — Чего вы хотите, господин комиссар?       — Я хочу изловить этого ночного охотника, — светлые глаза Шнелля сверкнули воронёной сталью, он выпрямился и весь подобрался, словно готовясь нанести удар. — И вы, господа, мне поможете. Желаете говорить прямо — будем прямо. Не волнуйтесь, причины вашей вражды меня не интересуют. Достаточно того, что вы — два отчаянных смельчака, чужие в здешних краях, и притом, едва приехав, готовы сцепиться не на жизнь, а на смерть. Лучших подсадных уток мне просто не найти.       — Подсадных… что?! — ещё секунду назад я собирался решительно оспорить данную мне характеристику (я бываю каким угодно, но уж, простите, не отчаянным!), однако последние слова в очередной раз заставили меня поперхнуться дымом. — Как вы это себе представляете? И что мы, по-вашему, должны делать?       — Ловить рыбу, — усмехнулся тот, снова на глазах превращаясь в уютного старикана из качалки. — Вы же за этим и приехали, мистер? Купайтесь, катайтесь на лодке, играйте в карты по маленькой — что ещё может прийти в голову молодым людям вроде вас на лоне природы?.. К несчастью, всё, что мы знаем точно, — наш убийца нападает на мужчин в форменной одежде, оказавшихся в тёмное время возле воды. Остаётся только одно — обеспечить ему мишень. Вы уж только, пожалуйста, постарайтесь друг друга не продырявить, — тут он покачал головой с почти родительской озабоченностью, — повремените как-нибудь с дуэлью, хотя бы пока этот негодяй не попадётся.       — О да, убийца в приоритете, — снова не удержался я. — Имеет право первым прикончить нас, так что наши взаимные обязательства вообще превращаются почти в ничто. Так, что ли, у Дюма в «Трёх мушкетёрах»?       — Скорее другое место, про завтрак под пулями, — подсказал Руперт. Смяв сигарету в пепельнице, он одарил комиссара широченной мальчишеской улыбкой. — Знаете, мне ваше предложение нравится всё больше. Давненько не бывал по ту сторону прицела. Соглашайтесь, Рассендилл, ей-богу, мы ничего не теряем.       В отношении собственных перспектив он был, без сомнения, прав, но что до меня… Я слишком хорошо помнил, как перевернулась моя жизнь после однажды проявленного благородства, но не менее отчётливо представлял себе, что творится в душе старого полицейского, вспоминая полковника Запта, потерявшего своего короля.       — Не берусь судить за графа Хенцау, комиссар, — серьёзно сказал я, — у него могут быть свои причины. Но почему вы уверены, что лично я предпочту не оказаться в двадцать четыре часа за пределами Австрии, а торчать здесь, подставляя голову под булыжник?       Макс Шнелль смерил меня ещё одним совершенно заптовским взглядом — долгим и внимательным. Ручаюсь, он видел меня насквозь, хотя ответил совсем не теми словами, которые я прочёл в его глазах.       — Между первым и вторым нападением прошло чуть больше месяца, — проговорил он медленно, будто в пространство. — А между вторым и третьим — меньше недели. И это не меня пытались вывести из игры. Просто он уже не может себя сдерживать. Или, что вернее и хуже, попросту не хочет. Откровенно говоря, за жизнь любого мужчины в округе я не дал бы и фальшивой кроны.       Сказать по правде, я и сегодня порой задаюсь вопросом, действительно ли Шнелль умеет читать мысли.       ***       — А «подсадная утка» звучит недурно, — заметил Руперт, сидевший на траве за моей спиной. — По крайней мере, не хуже, чем «артист». Не возражаете, если я вас на время переименую, ваше величество?       — Только если сами согласитесь на это почётное прозвище, — хмыкнул я, пристраивая на рогульку вторую удочку. — Как-никак мы с вами в одной лодке.       Краешек закатного солнца медленно таял в фиолетовой дымке, опускаясь не то в облака, не то за чёрную стену леса на другом берегу. Казалось, будто свет, угасая, постепенно преображается в звук, вернее, в слияние множества звуков, доносившихся со всех сторон и вроде бы ниоткуда, — все эти шорохи, писки, потрескивания и вздохи, из которых складывается летняя ночь у воды. Облака в последний раз вспыхнули оранжевым, поймав краями прощальный отблеск, и погасли, почти слились с тёмным небом.       Мы ещё засветло разбили лагерь под кустами орешника на той самой полянке у реки, где прервался наш поединок. Предложение исходило от Фимлиха, уверявшего, будто здесь водятся окуни, правда, попадаются непредсказуемо. Трактирщик встретил известие о нашем перемирии, не моргнув глазом, будто дуэли и в помине не было, и охотно снабдил нас одеялами, полотенцами, молотым кофе и кое-какой утварью для предстоящей ночёвки на реке. На случай встречи с непрошеным гостем в одном кармане моей куртки лежал револьвер, а в другом — складной нож, без которого на рыбалке всё равно не обойтись. Что касается Руперта, он разве что саблю оставил в номере, но я не сомневался, что у него самое меньшее в каждом рукаве по стилету.       Должно быть, более идиотского и самоубийственного решения мне ещё не доводилось принимать. Когда я год назад влип в авантюру с подменой моего царственного кузена, меня окружали, как не замедлило выясниться, настоящие друзья. Теперь же приходилось надеяться лишь на человека, которому я не доверился бы ни на ноготь и который, на мой взгляд, вообще неоправданно долго бродил по земле. Просто потому, что в темноте легко мог притаиться другой враг, не менее непредсказуемый и опасный уже для нас обоих. Что ж, по крайней мере, Руперт фон Хенцау очутился в том же положении, если, конечно, он вообще способен всерьёз задуматься о своём положении. И ещё потому, что майор Рудольф Рассендилл в очередной раз не сумел взять и пройти мимо — чтоб её, мою рыцарскую натуру…       В очередной раз скосив глаза на поплавок, неподвижно торчавший из воды, я украдкой вздохнул. Предупреждение трактирщика сбывалось: окуни бессовестно манкировали своими обязанностями, не считаясь с присутствием двойника коронованной особы. Их не соблазнили даже патентованные немецкие блёсны, подаренные мне Фрицем. (Впрочем, откуда окуням знать, что они патентованные? Пожалуй, это единственное, что извиняло их безобразное поведение.)       Что ли, поменять блесну? Я запустил руку в корзину и нашарил свёрток с бутербродами, купленными на вокзале. Желудок немедленно отозвался требовательным ворчанием, и мне с опозданием стукнуло в голову, что за весь этот насыщенный треволнениями день у меня вообще-то с утра ни крошки во рту не было — я даже пиво в трактире так и не успел допить.       — Хотите бутерброд? — дежурно бросил я через плечо, развернул вощёную бумагу и жадно впился зубами в помятую конструкцию из хлеба с маслом. В сыре, конечно же, оказалось больше запаха, чем вкуса, но голод не тётка.       — Увольте, только не с сыром, — с шутливым протестом возразил Руперт. — Да и неохота плавать на полный желудок. В конце концов, пора и мне вложиться в наш дуэт подсадных лебедей.       За моей спиной со стуком упали на траву сапоги, потом лязгнула пряжка ремня, и я понял, что он раздевается. Лезть в воду в незнакомом месте, в темноте, в компании человека, который совсем недавно едва не наделал в тебе дырок, — трудно и представить себе более неблагоразумную затею. Впрочем, если кто и мог до неё додуматься, то только Руперт фон Хенцау.       — А я думал, вы купаетесь ночью, только когда хотите избежать честного поединка, — съехидничал я, не оборачиваясь.       — Так давайте наперегонки? — Руперт, по обыкновению, не лез за словом в карман даже тогда, когда карманов при нём не наблюдалось. Сбежав по травяному скату, он нырнул прямо с берега — только пятки мелькнули в воздухе. — У-ух! Догоняйте!       Я проводил глазами уплывающую светлую макушку и снова вернулся к поплавкам. Ночная вода заманчиво лизала босые ноги. Пожалуй, окунуться перед сном и вправду не помешает, но пока что мне было спокойнее со всем арсеналом Руперта на берегу, чем с Рупертом без арсенала. Я надкусил второй бутерброд и незаметно для себя вновь начал думать о Флавии. Если б я тогда смог предложить ей или хотя бы описать в красках такую тёплую, звёздную ночь у реки, и ласковое прикосновение маленьких волн, и медленное превращение света в звук — были бы мы сейчас вместе? Умом я понимал, что нет, но когда же и помечтать, как не теперь? Воображение уже рисовало её солнечную головку на моём плече, и я успел начисто позабыть и о Шнелле, и о чёртовом неуловимом убийце, который вполне мог притаиться с камнем за любым кустом, и даже о Руперте… как вдруг ночную тишину разорвал звонкий смех. Рядом с поплавками вынырнула мокрая курчавая голова. Руперт помахал мне из воды, откинулся на спину и жизнерадостно замурлыкал: «Лучи так ярко грели, вода ясна, светла…»       — Эй! Перенеси концерт куда-нибудь подальше, — как можно вежливее окликнул я, даже не заметив, что первым перешёл на «ты». — Рыбу распугаешь!       — А ты почём знаешь, может, я никого и не распугиваю, — озорно отозвался он, бултыхая ногами, — а наоборот, приманиваю? Причудницы форели в ней мчатся, как стрела… Он снял её с улыбкой, я волю дал слезам!       — У тебя совесть вообще есть или при рождении не выдали? — я с досады зашвырнул ему в голову недоеденным бутербродом и, разумеется, промазал: кусок хлеба с сыром шлёпнулся между поплавками и развалился. Руперт с преувеличенной поспешностью нырнул и, всплыв поближе к берегу, демонстративно выпустил в мою сторону струйку воды изо рта.       — Смени репертуар! — прибавил я, честно говоря, с трудом удерживаясь от улыбки. — Старших надо слушаться. Кто из нас, в конце концов, за целой страной приглядывал?       — Как пожелаешь, твоё величество, — он склонил голову к плечу и затянул в полный голос: — Вам пустяк, а мне беда! Не сложился наш дуэт! Не успев подумать «да», вы уже сказали «нет»!       — Если сейчас пожалует наш убийца, я ему ещё и доплачу! — я прямо не знал, злиться или смеяться: сто против одного, что все окуни на три мили вокруг уже эмигрировали в Боденское озеро. — Надрался ты, что ли? Где только успел?       — А мне ни к чему, — прыснул Руперт, — дёргать тебя за усы куда приятнее… — Он снова перевернулся на спину и допел, безнадёжно фальшивя от смеха: — Ни к чему теперь трезветь, по последней — и адью! Я хотел от счастья петь… ой, боже… а теперь… ха-ха… от горя пью!       — Ну всё, держись, ты меня разозлил! — я вскочил на ноги и как был, в рубашке и бриджах, плюхнулся в реку. В несколько взмахов доплыл до Руперта и навалился на него всем весом. Он ушёл под воду с головой, брыкаясь и извиваясь, но наконец ухитрился лягнуть меня и, отфыркиваясь, выскочил на поверхность.       — Только не говори, что это тоже старая закалка! — пропыхтел он.       — Ну так не всё же мебелью драться! — я дёрнул его за ногу и снова окунул, но во второй раз мне повезло меньше. Вернее, я понял, что недооценил Руперта, почувствовав его крепкую руку на своём загривке. Вынырнули мы одновременно, отплёвываясь и жадно глотая воздух.       — С тобой не соскучишься, — объявил он с ухмылкой от уха до уха. — Могли бы продолжить тогда во рву… Ого! Ты глянь, что делается!       Я обернулся: поплавок отчаянно дёргался и плясал, причём уже явно без нашего участия. Не веря своему счастью, я рванул назад к берегу, выкарабкался на траву и схватил удилище. На блесне затрепыхался живой слиток позеленевшей меди.       — Вот это кабанчик! — неподдельно восхитился Руперт, вылезая из воды. — На фунт потянет. Мамаша Хольф в «Золотом льве» из них заливное делала — язык проглотишь.       — Тебе бы не помешало, — парировал я, снимая с крючка трофей. — Давай садок, он там, в корзине!       Не успел я препроводить окуня в его проволочное узилище, как вслед за первым поплавком запрыгал второй, и вскоре я выдернул из воды ещё одного зелёно-полосатого красавца.       — Я же говорил, песенка помогла, — не без гордости прокомментировал Руперт, пока я снова забрасывал удочки. — Такими темпами в самом деле хватит на заливное.       — Ты следи за этой, а я за той, — распорядился я, когда оба поплавка дружно исчезли под водой. — Умеешь удить? Или ты больше по королям?       — Ну, если короли не ловятся, сойдут и окуни, — не смутился он, подсекая. Рыба словно вошла во вкус: клёв начался бесперебойный, только успевай вытягивать.       — Что же их всё-таки расшевелило? — вслух подумал я, воспользовавшись очередной передышкой. Догадка не замедлила явиться вместе с пятым или шестым окуньком. — Сыр! Он же пахучий, вот и приманил их. Ну, теперь на столичных вокзалах начнётся нашествие рыбаков из Лобау.       — Придётся построить узкоколейку, — подхватил Руперт, — а там и сыроварню. Оревуар, поэзия девственной поймы…       Я успел только кивнуть: со следующим окунем, довольно крупным и боевитым, пришлось повозиться. Рыбалка полностью захватила нас, оставляя время только на смех и короткие торжествующие восклицания вроде «давай!», «смотри!» или «ага, попался!». В садке толкалось уже не меньше дюжины потенциальных заливных, когда краем уха я уловил звук, которому здесь явно было не место. В камышах ниже по берегу что-то отчётливо хрустнуло и замерло, словно боясь выдать своё присутствие.       Я выронил удочку и схватился за бок, но нащупал только мокрую штанину. Револьвер остался в куртке, валявшейся поодаль на траве. Руперт, заметив этот жест, хлопнул себя по лбу, чертыхнулся и бросился одеваться.       Над рекой повисла неестественная тишина. Даже ночные шорохи и писки как будто заглохли. С револьвером наизготовку я приблизился к чёрной стене камышей и тростников. В животе предательски захолодело, но я не замедлял шага. Из темноты сухо щёлкнуло, а потом все звуки перекрыл топот и хруст ломаемых сухих стеблей. Кто-то большой, но проворный — зверь ли, человек ли — спешно уносил ноги. Я выстрелил в воздух, но, по-видимому, лишь прибавил ему прыти.       — Что там? — сзади подоспел Руперт, в одних брюках и с кинжалом в руке.       — Кажется, за нами следят, — я понизил голос. — Когда я подошёл слишком близко, он или оно улизнуло в камыши.       — Точно не животное, — возразил он. — Если только здешние кабаны не обзавелись револьверами. Готов спорить, я слышал осечку.       Я раздвинул камыши. В зарослях отчётливо виднелся извилистый пролом, оставшийся после бегства соглядатая. Лунные лучи серебрились на обломанных стеблях, подсвечивая их, точно вехи.       — Может, ещё успеем его догнать? — предположил Руперт и первым полез в камыши. — Двое на одного — будто не справимся?       — Не при таком свете, — урезонил я: уже через пару шагов ступни начали вязнуть в густом иле. — Он-то места знает, а мы нет.       Вопрос, впрочем, отпал сам собой, когда камыши сменились настоящими зарослями и след, поневоле оставленный неизвестным, оборвался. О том, чтобы выследить его на слух, уже и думать не приходилось: шелест и шорохи со всех сторон сливались воедино, не позволяя выделить звука шагов. Мы переглянулись и пошлёпали обратно с пустыми руками, мокрые, исцарапанные и запыхавшиеся.       — Ну что ж, первый раунд за ним, — подытожил Руперт, выбираясь на открытое место. — Знаешь, Рудольф, я просто чувствую себя обязанным лично сравнять счёт. Не скажу, что он меня разозлил, но зацепил точно.       — Скажи спасибо, что нас не зацепила его пуля, — напомнил я и уставился себе под ноги: на влажной земле как будто что-то блеснуло. — Посвети-ка сюда…       Руперт чиркнул спичкой, и я убедился, что глаза меня не обманули. В лужице у камышей лежала, слабо поблёскивая, револьверная гильза.       — А ты не ослышался, — я подобрал её, обтёр и поднёс к свету. — Патрон в самом деле осечный. Знать бы ещё, от какого оружия.       — От «гассера», — подсказал Руперт, проведя пальцем по клейму. — Австрийский армейский револьвер.       — Не удивлюсь, если из него и стреляли в нашего старикана…       — А я не удивлюсь, если за нами давно подсматривали. Порох в патроне подмок, вот и осечка.       — Нельзя же без конца уповать на сырой порох, — проворчал я, поднимаясь наверх к стоянке, где ещё с вечера были сложены запасы хвороста. — Придётся по ночам поддерживать костёр. И ещё: как хочешь, но с завтрашнего дня купаемся строго по очереди. Чтобы в случае чего не оказаться обоим без оружия и штанов. Хватит, один раз уже сваляли дурака.       — Зато, по крайней мере, валяли чертовски убедительно, — усмехнулся Руперт.       Вскоре над рекой уютно затрещал небольшой костерок. Мы развесили промокшую одежду на ветвях орешника, переоделись в сухое, потом завернулись в одеяла и сели к огню друг против друга, попыхивая сигаретами. Пляшущие языки пламени навевали дремоту, но какая-то мысль упорно не давала мне покоя.       — Армейский револьвер, значит, — вслух размышлял я. — Постой… а ведь те двое, наши секунданты… Ты о них что-нибудь знаешь?       — Да ничего особенного, — Руперт зевнул, прикрыв рот рукой. — Не считая того, что я за два дня выиграл у Роткегеля сто крон, которые он бессовестно зажал. Их полк стоит где-то поблизости — кавалеристы, насколько я понял.       — Вот оно что, — сообразил я. — Первой жертвой был лейтенант кавалерийского полка. Вдруг Роткегель и Молнар с ним служили?       — Тогда хотя бы понятно, почему Шнелль не обратился к ним за помощью. Держу пари, он их и подозревает.       — А инженера тоже они ограбили? — продолжал рассуждать я. — И зачем тогда застряли тут с десятью тысячами крон? Отсидеться? Нет, что-то не сходится. И голова уже плохо варит.       Разговор перестал клеиться: нас обоих клонило ко сну. Здравый смысл предупреждал, что ещё не время клевать носом, и я предложил было тянуть жребий, кому первому дежурить, но Руперт решил проблему на свой лад: подложил локоть под щёку, неразборчиво пробормотал из-под одеяла: «Ладно, Детчард, разбуди к восьми, я тебя сменю…» — и через минуту уже мирно посапывал, как после целого дня на свежем воздухе или при полном отсутствии совести. Я какое-то время ещё таращился на огонь, прислушиваясь к ночным звукам, но, похоже, незваный гость с «гассером» окончательно ретировался. Может, если сплавать вниз по течению, с воды легче будет увидеть, как ему удалось скрыться? Решив завтра же с утра проверить эту гипотезу, я вытянулся на подстилке из камыша и, едва закрыв глаза, провалился в сон.