Первый снег

«Когда я вижу снег, луну или цветок, Я всегда думаю о тебе» (Бо Цзюйи)

      Всю ночь я пытался унять горячку Мэй, прикладывая к ее огненному лбу мокрые тряпки, которые приносили, судя по стонам, временное облегчение. Она иногда открывала глаза в полном бессознании, смотрела, как кружатся снежинки над костром, в секунду сгорая от его искр, но вряд ли понимала, где находится. Я пробовал с ней заговорить, понять, как она себя чувствует, но девушка лишь невнятно скулила, будто снова стала лисицей.       На рассвете, когда уже не майко перестала даже откликаться на мои слова, я понял, что жизнь покидает ее прекрасное тело. Бережно переложил ее на дно лодки и направился к родным берегам, попутно вспоминая богов, у которых просил для неведьмы крепости тела и духа. Чонган поможет ей: не таких воскрешал, если, конечно, я успею добраться до дома быстрее, чем смерть — до Мэй.       Когда вдалеке уже показались знакомые места, юная гейша вдруг посмотрела на меня вполне осознанно. Я даже успел обрадоваться, что она пришла в себя, как вдруг заметил, что глаза ее, наполненные слез, были пусты: девушка все еще бредила. — Не бросай меня… — ее рука вдруг сильно ухватилась за мою ногу. Не знаю, что ей снилось, быть может, тоже что-то из темного прошлого, но в этом мире я точно не оставлю ее одну: — Не бойся, — я осторожно коснулся ее очаровательного лица, смахнув жемчужную слезинку с щеки, и Мэй тут же, выдохнув, провалилась в тяжёлый сон, закрыв глаза. Ей всего-то нужно было почувствовать, что рядом есть кто-то, кто сможет ее защитить. В душе что-то больно, но приятно сжалось.       Горы грозным забором потянулись вдоль бушующей реки. Стремящиеся к небу, они смотрели на людей свысока и, окутавшись одеялом из темного леса, прятались от лишних глаз. Они тоже синоби: холодные, одинокие, жмущиеся плечом к плечу лишь к таким же, как мы сами, отдаляющиеся от посторонних и сохраняющие безразличный вид. Пройдут столетия, сменятся сёгуны один за другим, а горы будут вечно далеки от этого бренного мира и потому переживут тысячелетия, как и клан ниндзя, расположившийся на одной из вершин этого каменного хребта.       Причаливая к родному берегу, усыпанному камнями, я понял, что мое возвращение не осталось незамеченным: у кромки реки стояли две до боли знакомые фигуры. Видимо, эти проклятые волшебные существа-ёкаи, живущие в округе, следили и за мной. Такао называет это обменом информацией, а я — шпионажем за своими. Иначе ни Сатоши, ни уж тем более Азуми, ожидающие меня, не появились бы здесь: в клане наверняка уже считали меня мертвым после проваленного задания. Увидев черноволосую девушку, я невольно вздохнул. Это был последний человек в       деревне, которого мне бы сейчас хотелось увидеть. Даже на несносного внука Чонгана я смотрел с большей радостью, чем на нее. Незачем Азуми знать, с кем я вернулся в деревню: это ее добьет.       С Азуми нас связывали очень сложные взаимоотношения. Чужестранка с хорошеньким личиком однажды пленила мое сердце. Судьба столкнула нас лбами пару лет назад на одном задании: мы, представители разных кланов, должны были выкрасть из казны одного дайме драгоценный камень, за которым шла охота среди бандитов. Сначала я, переодетый в уличного торговца пряностями, принял ее за робкую служанку в доме, но лишь встретившись с ней лицом к лицу одной темной ночью у сундука с драгоценностями, я осознал свою ошибку: меня одурила куноити и едва не увела прямо из-под носа заказ. В родную деревню я тогда вернулся с изумрудом и красавицей-спутницей: она не захотела расставаться со мной и пошла на предательство своего рода. Такао меня чуть самого не выгнал за такие любовные похождения, ведь запахло войной между кланами. Но нас с Азуми это не волновало: мы были влюблены. По крайней мере, мне так казалось.       Но прошли дни, месяцы, и наши отношения сами собой заходили в тупик. Ей было тяжело прижиться в новом клане: соседские женщины не принимали ее в свое общество, считая легкомысленной девицей, дзёнин упрямо не замечал ее стараний, а меня вечно не было рядом: как назло, сыпались заказы один за другим. Сначала она тосковала в моем доме одна, а затем тоже стала проситься на задания со мной. Думаю, это и разрушило окончательно наши чувства. Работа и семья всегда должны быть разведены по разные стороны. Но Азуми хотела быть всегда рядом со своим мужчиной, и я поддался на ее уговоры, разделив с ней однажды заказ.       Однако даже не достигнув заказчика, я понял, что два синоби в одном союзе — это перебор. Кто-то один в паре должен быть сильным, а другой — мягким и покладистым, иначе рушится гармония. Азуми ужасно мешала мне быть мужчиной: совала нос в мой план, пыталась перечить и умничать. Даже идею перевоплощения в бродячих артистов забраковала. Я от природы терпелив, но поставил ей условие, что она должна меня слушаться или отправится домой. Гордая девушка лишь хмыкнула, видимо, не поверив моему предупреждению, и уже через пару мгновений вновь попыталась меня раскритиковать. Несмотря на все ее обиженные слезы и просьбы я в тот день вернул ее в деревню. Мне нужна женщина, способная быть слабой и беззащитной. Азуми же с ее волевым характером оказалась для меня лишь временным наслаждением, а не любовью. Мое сердце навсегда закрылось для нее.       Но как это объяснить уязвленному женскому самолюбию? Азуми, как истинная куноити, решила отнестись ко мне как к объекту захвата: едва я вернулся домой, она попыталась применить весь свой арсенал обольщения. В ход шли и запрещенные методы, и даже демонстрация наигранной покладистости. Над ней откровенно потешалась вся деревня, и ее было даже жаль, но я был непреклонен: своего мнения я не меняю.       С тех пор я был один, не рискуя больше сходиться с подобными себе, не умеющими сделать шаг назад ради другого. Но Азуми словно все еще ждала чуда, стараясь держаться рядом, когда я не прогоняю.       И даже теперь, когда она увидела, как я поднимаю на руки Мэй, чтобы вынести ее на берег, моя старая знакомая заметно помрачнела и вздрогнула. Она не была удивлена — наверняка ей сообщили, что я не один — но безотрывно исследовала тело на моих руках. Чувствует соперницу: сказали ее хищно прищуренные карие глаза. Не дожидаясь, пока я поравняюсь с ними, Азуми резанула меня острым взглядом по лицу и быстро зашагала в сторону деревни. Она была смертельно оскорблена. — Повторяешься, — язвительно улыбнулся Сатоши, с любопытством рассматривая юную гейшу. Не нравится мне, когда так смотрят. — Уймись, зловредный, — процедил я сквозь зубы. — Чонган дома? Внук лекаря кивнул и пошел рядом, все еще вглядываясь в бледное лицо Мэй. Бедная неведьма совсем плоха: губы стали совсем сухие, а на щеках пылал болезненный румянец. Заметив вдруг, что я ранен, Сатоши произнес: — Давай помогу?..       Одного моего взгляда было достаточно, чтобы он смолк и даже отвернулся, будто в горной тропе, ведущей к нашим домам, было что-то интересное. Он был мне больше, чем другом: я воспитывался с ним в одной семье, но даже ему я бы не доверил нести Мэй. Чувство собственности было для меня не новым, я его хорошо узнал. Но было очень странным осознать, что я испытываю его по отношению к едва знакомой девушке.       Оказавшись на окраине родного поселения, я свернул с основной дороги от шумного водопада влево, в чудесный сад. Все мое детство в деревне синоби прошло в этом месте, так что я знал кратчайший путь через него к дому лекаря. Чонган когда-то был известным «крадущимся», способным создавать уникальные яды, а теперь, уйдя на заслуженный покой, он развлекался садоводством и лечением местного населения: ему не было равных в знаниях о горных травах. Так что, если кто и мог помочь уже не майко, то только он.       Старик, опершись на палку, ждал меня у дома, всматриваясь вдаль подслеповатыми глазами. Едва я приблизился, он даже не поздоровался, хотя меня не было в деревне больше трех месяцев, и озабоченно посмотрел на Мэй. — Помоги ей: она больна, — произнес я умоляющим тоном. — Прошу… — Я плохо вижу, но не ослеп, — как и всегда, осадил меня Чонган, даже не давая договорить. Это благодаря ему у меня такая манера резко разговаривать.       Я пытался объяснить, что у девушки жар уже длительное время, но старик меня даже не слушал, лишь сказал положить ее на постель, уже подготовленную в доме у очага. Я был послушен как никогда, понимая, что с ним лучше не спорить. В прошлом за каждое неповиновение для воспитания он своей палкой бил по спине разбаловавшихся мальчишек. — А теперь уходи, — едва тело Мэй коснулось разложенной утепленной циновки, лекарь бессердечно стал толкать меня к двери. Я было возразил, что могу пригодиться, но Чонган тут же отрезал. — Ее нужно раздеть и обтереть травами. Не смущай нашу гостью… — Я невольно обернулся на юную гейшу и согласно кивнул. Он прав. Между нами и так было слишком многое. — Лучше поговори с Такао, дзёнин явно не обрадуется такому твоему возвращению…       Возражать не имело смысла. Мне действительно предстояло нелегкое объяснение, почему я вновь нарушил тайну нашего местонахождения. Но прежде нужно было унять проснувшуюся боль в боку.       Не желая отвлекать Чонгана на свои проблемы, как побитый пес, я захромал в сторону своего дома через всю деревню. Местные жители, встречавшиеся по пути, заботливо, но ненавязчиво, как свойственно синоби, предлагали свою помощь, но я отказывался. Как-нибудь сам залижу свои раны. Гордость в наших рядах уважают, поэтому моим отказам никто не удивлялся и, даже наоборот, радовался.       С трудом добравшись до двери, дернул секретный засов. Дом был холодный. Это вечная проблема людей, живущих в одиночестве: никто не поддерживает в доме очаг и становится неуютно, сыро. Развел костер сам, чтобы согреться, и невольно прилег, чтобы отдохнуть перед тем, как зашивать раны. Надо было набраться сил и мужества. И не заметил, как задремал.       Услышав, как дверь потихоньку скрипнула, тут же открыл глаза. Нас годами учат прерванному сну, так что синоби сложно застать врасплох. На пороге была Азуми. Предстоял, видимо, еще один трудный разговор.