Первый снег

***

      Она сейчас серьезно? Я ушам своим не поверил. Девушка среди ночи зовет в пустой дом мужчину. Но разве у меня был хоть один шанс отказаться? За ее глазами я последовал бы не только в дом Чонгана, но и на край света, хотя прекрасно понимал, что будет, если хоть кто-то увидит, как я захожу внутрь.       Не знаю, было ли это под влиянием чародейства кицунэ, или искусства обольщения гейш, но все же я сделал шаг за порог. И даже не сожалел об этом, хотя внутри все клокотало от волнения. Убивать проще, чем быть рядом с такой девушкой, честное слово.       Мэй засуетилась у очага: — Надеюсь, хозяин простит мне такую вольность, — попутно произнесла она и заглянула в сундук с припасами Чонгана, опытными прощупывающими движениями среди мешочков выискивая матчу. — Осторожнее, у него такие травы, что можно стать совсем зелеными и холодными, — не в силах смотреть никуда, кроме как на нее, усмехнулся я, и она тут же смерила меня взглядом знатока.       Ясно: надо помалкивать. Я никогда не бывал на чайной церемонии и лишь смутно догадывался, что разговаривать гостям запрещено, пока напиток еще не готов. Как-то всегда было не до того, даже если изображал молодого самурая. Ведь это длительное торжественное действо отнимает слишком много драгоценного времени, но сегодня торопиться никуда не хотелось. Наоборот, я мечтал, чтобы эта ночь длилась вечность.       Красивая, удивительная, она, взяв ступку и насыпав в нее травы, увлеченно взялась за свою магию. Безотрывно следя за тем, как постепенно появляется порошок, девушка молчала. Мне оставалось тоже лишь наблюдать за ее оголенными тонкими запястьями и губами, слегка приоткрытыми от сосредоточенности. Теперь, кажется, я понимаю, за что так любят богачи чайные дома: в такие моменты, когда гейша рядом творит волшебство чая, не думаешь о своих бытовых проблемах, отвлекаешься, словно уходишь в другой мир.       Да и сама Мэй, кажется, забылась, что находится не в родном городе на традиционной церемонии и что около нее не почтенный господин, а наемный убийца, которому никогда никто не оказывал столько внимания. Закипела на огне вода, и я хотел было по привычке протянуть руку к чану, как вдруг неведьма строго смерила меня взглядом, и я послушно сник. Это была ее территория, ее колдовство, которое могло развеяться от любого появления чужака.       Она легко приподняла чан, словно он ничего не весил, и сама неторопливо разлила воду. Аромат зеленого чая, терпкого и глубокого, мгновенно наполнил дом, окутывая нас общей пеленой. Боясь помешать, я уже не двигался, ожидая, когда гейша сама подаст мне чашку. Она улыбнулась одними черными глазами, заметив, что я наконец усвоил правила ее игры. Кажется, я, как доверчивый мальчишка, смотрел на нее с восхищением, и ее это радовало.       Все так же безмолвно девушка, оценив знающим взглядом готовность чая, протянула мне чашечку. Я невольно перевел взгляд на напиток: это же зелье, неведьма, однозначно приворотное зелье: густое, дурманящее. И с удивлением вдруг обнаружил, что второй сосуд пуст. На мой вопросительный взгляд Мэй коротко улыбнулась и подбадривающе кивнула. Мы что, будем пить из одной чашки? Коварная лисица, знаешь, чем заманить меня. Лишь бы Чонган не вернулся.       Я прикоснулся к краю чаши и отпил ее искусное творение. Горячая жидкость тут же прокатилась от горла вниз, словно зажигая все тело. Невероятное ощущение. Но не только чай заставил меня пылать: я уловил задумчивый взгляд кицунэ на своих губах. Она изучала меня, однозначно, изучала. Пыталась разгадать мою темную душу, понять, можно ли мне верить.       Сделав еще глоток, я вернул ей чашку. Мэй благодарно улыбнулась и тоже отпила. Теперь я мог рассмотреть ее губы, ожившие от прикосновения влаги. Пухлые, розовые, нежные, манящие. Прикасались ли они когда-нибудь к мужчине? Предполагает ли обряд превращения в женщину поцелуи? Хотела ли она прикоснуться ко мне?.. Я настолько погрузился в свои волнительные размышления, что даже не заметил, что девушка уже смотрит на меня с некоторым смущением. — Мне кажется, я сплю, — тихо прошелестел ее голос, когда наши томные взгляды встретились. Сердце в груди забилось сильнее. — Сейчас открою глаза, — и я снова в окия, и ничего этого не было… Хотела бы она, что бы и я оказался лишь частью ее кошмара? — Совсем?..       Нас разделял согревающий огонь, но, кажется, мне было даже слишком жарко. Никогда в жизни я так не волновался, ожидая ответа. Меня будто снова болезненный озноб пробил. Мэй улыбнулась краешками губ, опустив стеснительный взгляд в чашку: — Я так могу превратиться в лису…       Скромная, а как мне себя вести? Как сдержаться, когда ужасно хочется тебя волновать?       Я смотрел на нее непозволительно пристально и жадно. Так нельзя поступать не только с малознакомыми, пусть и очаровательными, юными девушками, но и даже с гейшами, знаю, но есть что-то выше моих сил и сильнее голоса разума. Никакая сила воли синоби не способна была меня удержать.       Не помня себя, я придвинулся к Мэй. Оттолкнет — сделаю вид, что лишь хотел что-то сказать. Однако она удивленно взглянула на меня из-под пушистых ресниц, но не отодвинулась. Учили ли ее быть настолько притягательной, или это была ее природная магия? Не знаю, в чем секрет этого шарма, но от ее лица было невозможно отвести глаз. Безумно хотелось раствориться в ней, стать слабым и свободным от мыслей хотя бы на мгновение.       Незаметно глубоко выдохнув, чтобы унять бешеный стук сердца, и решившись, пожалуй, на самое страшное в своей жизни, я осторожно взял из ее крохотных, по сравнению с моими, ручек чашку и поставил ее на пол. Гейша провожала взглядом каждое мое движение, но молчала, не возражая. Неужели и она хочет того же, что и я? Эта сладкая мысль отравляла мое сознание. И, уже теряя остатки самообладания, я посмотрел на нее и мысленно попросил: «Безумная, останови, пока есть возможность…».       Но она, соблазнительная, или не прочла этого, или не захотела оставаться разумной и лишь смущенно опустила глаза в пол, словно ждала от меня следующего шага.       Раз так, значит, я тоже не хочу быть больше рассудительным и трезво смотрящим на эту жизнь. Пусть сгорит все, но я не стану противиться своему желанию, которое сжигает изнутри. Мы должны были в тот день сгореть дотла.       Я притронулся к нежной коже ее вмиг зарумянившейся щеки своей грубой ладонью. Позапрошлой ночью я уже касался ее лица, чтобы облегчить болезненные страдания, но сейчас все было иначе, совсем другие чувства испытывались: я будто касался бутона великолепного цветка, который от неосторожного движения может увянуть.       Мэй приоткрыла губы, чтобы, видимо, что-то спросить или усмирить меня, но уже было поздно терзаться сомнениями: — Не думай ни о чем, — тихо попросил я ее, скользнув пальцем по ее нижней губе, такой мягкой и привлекательной. — Иначе испугаешься…       Ни мне, ни ей и вправду нельзя было задумываться над тем, что между нами теперь происходит. Наш союз не понятен и не будет принят миром, в котором все решают деньги и власть. Ей не стоит привыкать ко мне, ходящему по лезвию ножа, чтобы потом не умереть от горя над моим телом, а мне самой профессией запрещено привязываться к другому человеку всей душой: влюбляясь, синоби становится слабым, подверженным эмоциям. Мы с ней словно из разных миров: светлого и темного, теплого и холодного, но именно так мы напоминали инь и янь, слившихся воедино. — Закрой глаза, — прошептала вдруг моя очаровательная колдунья, лишившая меня рассудка. Требовательно, совсем как во время чайной церемонии, взглянула на меня.       Решительная, неужели?.. Я послушно прикрыл веки, внутри трепеща от волнения, и тут же почувствовал, как к моим губам прильнули ее. Осторожно, легко, почти неуловимо, словно меня коснулась крыльями бабочка. Мэй, одарив мое лицо горячим дыханием, хотела ускользнуть от меня, оставить лишь с таким крохотным удовольствием, но я ее никуда не отпустил, жадно поймав ее своими губами. Мне всегда будет мало тебя, красивая.       Я дал ее губам привыкнуть к себе, нежно, ласково ее касаясь, чтобы не спугнуть. Не знаю, что было между ними с тем мужчиной во время обряда, но она явно не умела целоваться, неловко отвечая мне. Этот факт меня почему-то ужасно обрадовал. Я взялся учить ее прикосновениям губ, языка, и она была самой послушной и старательной ученицей, какую видел свет. Кажется, ей нравилось быть со мной. С трудом заставив себя оторваться от нее, я взглянул в ее глаза: — Хочешь — забуду обо всем, сделаю вид, что ничего не было? — Мне было необходимо понять, что она ко мне чувствует, хоть ее губы и говорили о многом. Мэй, утратив единение со мной, тут же испуганно замотала головой и потянулась ко мне всем телом, жадно, будто не могла насытиться любовью.       Мы столько пережили с ней вдвоем за эти дни, настолько сблизились, что не могли в тот момент и половины своих чувств вместить в поцелуи. Я обнимал девушку, почти грубо прижимал к себе, будто боялся, что ее кто-то отнимет. Ни одно живое существо на этом свете не смогло бы теперь вырвать ее из моих рук. Она моя. Моя, хотя бы на эти короткие мгновения. Потом будь, что будет.       И красивую нисколько не смущало, кажется, мое поведение: она терялась в моей нежности, отзываясь на каждое прикосновение ответным поцелуем или объятием. Ей, настрадавшейся, важно было ощутить, что она в безопасности и не одинока. Мэй вела себя не как гейша с холодным рассудком во время церемонии и не испуганная майко при нашей первой встрече, а как маленькая влюбленная девочка, которая открывала для себя новый удивительный мир ощущений.       Время в сладких ласках летело незаметно, затмевая голос разума внутри, и мы совсем забыли о предосторожности. Нам было так хорошо вдвоем, что не хотелось ни о чем думать. Не хотелось вспоминать о том, что ничто не вечно под луной и счастье не может быть бесконечным, особенно для союза синоби и гейши. Впрочем, в те моменты я почти забыл, кто я, ощущая себя простым человеком, не чуждым земных чувств. Если это не волшебство кицунэ, то… Любовь?..       И лишь когда нечаянно задетая чаша опрокинулась, залив пол остывшим чаем, мы сумели отвлечься друг от друга, почувствовав под ногами сырость. Колдунья скользнула пальчиками по воде и задумчиво произнесла: — Уже холодный… Только теперь мы поняли, что на дворе уже глубокая ночь и вот-вот мог вернуться хозяин дома. Мне стоило нечеловеческих усилий, чтобы подняться и, нехотя выпустив ее ладонь из своей, сказать: — Мне нужно идти. — Никогда еще я так сильно ненавидел свой дом, как в тот момент. -  Чонган придет, он умный: догадается. Тебе неловко будет.       «Неловко» — это мягко сказано. Плевать, что он подумает обо мне, но честь юной гейши для него навсегда будет запятнана. Придется ее увезти куда-нибудь, спрятать от грязных языков и любопытных глаз сплетников. Впрочем, тогда мне это не казалось уж слишком плохой мыслью.       Мэй понимающе кивнула и поправила сбившийся воротник кимоно. Наверное, она ждала, что я вновь притронусь к ней, поцелую на прощание, но я, стиснув зубы, сдержался от порыва неугасающего внутри желания: иначе бы не смог уйти никогда. Собрав всю растоптанную чувствами волю в кулак, я направился к выходу, даже не давая себе обернуться. Девушка явно расстроенно смотрела мне вслед, но не произнесла ни слова.       Сильная.       Холодный воздух ночи меня обдал мое разгоряченное тело обжигающим касанием хлопьев снега. Только отойдя на несколько десятков шагов от дома лекаря, я отдышался и, остановившись, позволил себе посмотреть назад. Створка была закрыта. Это хорошо, что не вышла проводить: не сдержался бы, вернулся. Хотя на морозе, явно ощутимом после теплых объятий, думалось более трезво и уже с трудом верилось, что мне ничего не примерещилось. Вдруг это был лишь наш сладкий сон на двоих? Что будет утром? — Кадзу, — вдруг позвал меня за спиной скрипучий голос Чонгана. В нашей деревне все славились бесшумной походкой, но стук его палки я должен был уловить издалека. Теряю хватку. Я торопливо обернулся. — Меня искал? — с хитрым прищуром взглянул на меня снизу вверх старик, кивнув в сторону своего дома. Ответ ему был очевиден, но все равно издевался. Заметив мое замешательство на лице, он рассмеялся так сильно, что закашлялся. Надеюсь, его проницательность не зайдет дальше, и он не поймет, что я не просто гуляю, а только что спешно, как страстный любовник при приближении мужа, покинул его обитель. Успокоив смех, лекарь вдруг посерьезнел и, схватив меня за рукав, заставил невольно пригнуться, чтобы наши глаза оказались друг напротив друга: — Послушай моего совета, юноша, — он нахмурил седые брови. — Не на каждой красивой девушке нужно жениться. — Я не… — попытался я промямлить, но тут же был решительно остановлен: — Оставь ее в покое. Вы — цветы из разных садов. Не порть ей жизнь. — Я снова открыл было рот, чтобы заявить, что не собираюсь следовать ничьим умным речам, как вдруг старик снова заговорил, еще сильнее сжав рукав. — Помог — молодец, теперь верни ее в естественную для нее среду. Здесь она не выживет.       Иногда физическая боль не мучает так, как боль, проникающая в сердце. Я знал, что услышу все это, но все равно был ранен этими словами сильнее, чем мечом. Кажется, я даже поморщился, проглатывая правду. Не знаю, как это работает, но Чонган, похоже, был тоже колдуном, потому что его слова сумели пробраться ко мне под кожу и плотно там осесть. Наверное, секрет был в том, что я и сам об этом думал, хотя и постоянно отгонял от себя эти мысли, упоенный близостью с девушкой. Однако найдя благодатную почву, семя сомнения давало всходы. — Если она захочет уйти, я не стану ее держать, — режа себя без ножа, твердо произнес я. Я действительно не вправе заставлять Мэй жить среди нас, менять свою жизнь в корне ради меня. Майко, ступая на путь гейши, проходит такое длительное обучение явно не для того, чтобы сидеть в деревне «крадущихся» и каждый день боятся новостей, терзаться, жив ли любимый человек, отправившийся на задание.       Теперь, прикоснувшись к ней, я не мог быть равнодушным и злым к ее судьбе. Я взял на себя ответственность за Мэй, так что должен быть умнее и сильнее, тверже. Мудрый Чонган прав: я не могу утягивать ее в свою тьму, а потому обязан предоставить ей выбор самой.       Моему взгляду старик поверил, удовлетворенно кивнув, и отправился дальше в сторону своего дома, тихо постукивая палкой.       Снег падал мне на голову, но я уже не чувствовал холода. Что теперь мы будем делать, моя гейша?..       Ответ пришел ко мне лишь с рассветом, который я встречал, сидя на берегу озера: я прекрасный актер, обученный имитации, а потому сумею сыграть роль отчужденного человека, в душе надеясь, что она сама захочет быть ближе.