Первый снег

— Только по вашим землям, — осекла меня вдруг девушка. В ее глазах явно читалась доселе незнакомая мне решительность.

Настолько все плохо? Почему она так торопится со мной расстаться? Сдержался, ничего не сказал, но вопросительно приподнял бровь. Юная гейша заметила мое недоумение и отвела взгляд в сторону гор, словно уже пожалела о сказанном. Былая уверенность куда-то улетучилась, и между нами возникла тишина. Тянущаяся, напряженная.       Наконец она заговорила, стараясь не пересекаться взглядами и обнимая себя за плечи, будто замерзла: — Я говорила с Такао. Он считает, что мне нужно приучиться быть одной, без посторонней помощи, — слова давались ей с трудом, и все же уже не майко их произнесла. Дзёнин, похоже, умело вправлял мозг не только своим подчиненным, но и гостям клана. — Нужно совершенствоваться, учиться магии, а когда есть кто-то рядом… — Мэй посмотрела на меня с такой теплотой, что мне стало невыносимо тоскливо на сердце. — Я ничего не боюсь, ни о чем не беспокоюсь. Так мне никогда не стать самой собой.       Я уже открыл было рот, чтобы сказать, что ей не нужно привыкать справляться с трудностями одной, пока есть я, но девушка, которая так тонко меня чувствовала, вдруг посмотрела мне прямо в глаза: — Кицунэ живут сотни лет.       А люди — нет, ясно. Рано или поздно меня не станет: даже если я сумею избежать серьезного ранения или нелепой случайности в виде болезни, меня унесет естественное течение жизни. Что ж, мудрый дзёнин. И мысли у него точные и холодные, как сюрикены, что были в руке.       Ветер кружил вокруг нас снежную пыль, убаюкивая метелью. Было не холодно, но противно внутри, будто снова кто-то шил по-живому старые раны, которые, похоже, в отличие от той, что в боку, никогда уже не затянутся.       Я никак не мог разобраться в себе, что я испытываю, чувствуя на себе ее пристальный взгляд, ожидающий ответа. Ее решение нельзя назвать предательством, потому что она ничего не обещала мне и потому что у нее есть все основания уйти, но я это ощущал именно так: девушка, уходя, оставляет за своей спиной историю встречи с кланом синоби, частью которого я являюсь. Я тоже остаюсь для нее прошлым, которое она не хотела бы брать в свое будущее, маячившее на горизонте деревни Окугами. Но могу ли я что-то требовать от нее? Наши судьбы, когда тогда, на берегу реки, словно соприкоснулись краями кимоно, и дальше должны были пойти каждый своей дорогой. Это было справедливо, правильно, хоть и очень больно. — Я сказала Такао, что уйду завтра на рассвете одна, — ее голос словно разбудил меня и заставил взглянуть в глаза, в которых неожиданно блеснул неподдельный страх. — Но я боюсь. — И чего же ты боишься, смелая? — неожиданная смена эмоций девушки заставила грустно усмехнуться. — Я все время чувствую на себе пристальные взгляды ваших соседей, — Мэй заговорщически перешла на шепот, будто ее кто-то еще мог услышать и оскорбиться, и добавила. — Ёкаев. Дзёнин говорил, что пока рядом есть кто-то из клана, они не тронут…       Так и есть. Не знаю, как так сумел колдун договориться с такими странными существами, у которых и плоти-то нет, не то, что разума, но мы действительно много лет мирно сосуществовали. Главное — не нападать первым. — И из всей деревни ты решила выбрать меня в провожатые? — в груди все горело от обиды, но я умело прятал свои чувства в ехидство. Даже получилось, как бы невзначай, играючи, подкинуть одну стрелу вверх и ловко ее поймать. — Я что, самый страшный?       Но, похоже, мои безмятежность и равнодушие вкупе с странным юмором не послужили мне добрую службу. На мгновение лицо неведьмы стало необъяснимо обиженным: брови сдвинулись к переносице, губы плотно сжались. Она словно вот-вот была готова разрыдаться. — Нет, ты самый… — Ее тонкий, нежный голос вдруг дрогнул, оборвался и будто упал к ногам. Мэй метнула в меня такой острый взгляд, что буквально пригвоздила в мишень, и тут же бросилась бежать в сторону моего дома…       Первое, что я точно уяснил ночью, — это то, что я не понимаю женщин. Второе — надо следить за языком, он у меня слишком длинный, прямо как у неугомонного Сатоши. Третье — нужно идти на рассвете к дому Чонгана и нужно извиниться. Четвертое — я обязан проводить неведьму, встреча с которой перевернула всю мою никчемную жизнь, до конца, прямо до порога дома ее отца и передать ее из одних рук в другие, если мое общество действительно лишнее. Пятое — это то, что я надеялся, что Мэй передумает расставаться со мной: дороги, кажется, нас сближают лучше, чем проживание в одной деревне.       Собравшись в путь, я, на всякий случай, экипировался, как на вылазку. Однако утащить на себе весь богатый арсенал и остаться при этом легким, подвижным и незаметным крестьянином, путешествующим по южной провинции, было невозможно.       Пришлось выбирать, хотя это крайне сложно: никто же не знает, какое разбойничье логово встретится на тракте или какой дурной глаз посмеет взглянуть на красивую девушку на постоялом дворе.       В итоге долгих раздумий верный ниндзя-то, переплавленный из самурайской катаны в местной кузне, отправился в ножны, замаскированные под бамбуковую палку, которая и сама по себе была прекрасным оружием в умелых руках, а сюрикены для выкалывания похотливых глаз сложил аккуратной стопкой в мешочек, висящий на поясе. Подумал еще над разложенным перед собой оружием и привязал к предплечью кинжал. Танто, обычный ножик, кинул в мешок с едой, которую приготовил на двоих, догадываясь, что Мэй беспечно может об этом даже не задуматься. Нельзя же ей дать умереть с голоду или заставлять в родном обличье охотиться.       И едва солнце появилось в просвете между гор, я уверенно зашагал в сторону дома лекаря. Вчерашний снег растаял, оставив под ногами лужицы, которые приходилось, как ловушки, умело обходить. Настроение должно было быть паршивым, но почему-то мне было даже приятно на душе, словно я сумел себя убедить, что впереди у нас с Мэй еще долгий путь до Окугами и разлука отложилась куда-то на неопределенный срок.       Единственное, чего я боялся в тот момент, — это опоздать и прийти позже, чем гейша упорхнет из нашей деревни. Не страшно, конечно: догоню, но эффект от моего появления будет испорчен. Однако, повернув с главной улицы на окраину, я увидел около дома Чонгана две женские фигуры, между которыми, судя по повышенным тонам, явно происходил конфликт. Азуми! , ёкай ей возьми, ну откуда?       Почти сразу в утренней тишине до меня долетели обрывки фраз: — … и я рада, что ты наконец-то оставляешь нас в покое, — черноволосая девушка так была сдержана, когда я был рядом, даже поблагодарила Мэй за мое спасение, а теперь словно с цепи сорвалась. — И даже не вздумай звать его с собой: он ранен! Я, похоже, и был предметом спора. Впервые в такой странной и ужасно неприятной ситуации оказываюсь, ведь прежде у Азуми не было конкуренток. — Я и не собиралась, я иду одна! — гордо фыркнула гейша. Похоже, она, когда нужно, умела держать оборону. Возможно, в окия и не такие войны бушевали. — Прекрасно! — в ту же секунду в сторону прекрасной колдуньи полетела теплая накидка, которую собеседница даже не попыталась поймать и брезгливо смерила взглядом. Азуми же было победно ухмыльнулась и повернулась, чтобы пойти домой, но наши взгляды вдруг встретились. Я уже был в паре десятков шагов от них, и ей было некуда деваться.       Заметив, как я зол, она спешно обернулась на Мэй, но не стала прятать свои истинные чувства. Обиженная и униженная моим поступком, она выглядела жалко, но всеми силами пыталась держать подбородок высоко, как и подобает истинным куноити. По одному моему появлению и без слов ей стало понятно, что ее битва проиграна. — Что ты здесь делаешь? — процедил я сквозь зубы, когда мы поравнялись. Ее присутствие в такой ответственный момент было совершенно лишним. Но девушка не смутилась моей грубости и даже усмехнулась: — Пришла полюбоваться на то, как ты окончательно втаптываешь в грязь меня, — Азуми дерзко взглянула мне в глаза, чего давно себе не позволяла. Такой сильной и уверенной в себе она была только в те времена, когда наши сердца бились в унисон. — И себя.       Мэй безмолвно следила за нашим зрительным поединком, в котором я чувствовал себя крайне неловко, будто и вправду поднял меч на женщину. Ей тоже явно было не по себе. — Жалеть станешь, как себя ведешь, — стараясь не срываться, проговорил я, сжимая кулаки до белого. В словах Азуми много правды, но она не для нежных ушей гейши. Не хочу, чтобы красивая неведьма знала что-нибудь о моем прошлом, в котором я думал, что любил.       Черноволосая девушка-куноити нарочито ехидно закатила глаза, но больше не перечила. Знаю, что о ней теперь станут говорить в деревне, но нет моей вины в том, что она однажды решила перейти опасную черту, выбрав между долгом и любовью последнее.       Теперь она навсегда чужая для двух кланов, покинуть насовсем которые не может ни один синоби, будь хоть женщиной, хоть мужчиной, — это суровый закон. Ступивший однажды на путь меча сойдет с него лишь в другой мир. Да, Азуми, такова цена эмоций, помнишь?       Мы с Мэй остались друг напротив друга. Мой приход ее, казалось, не удивил и даже обрадовал. По крайней мере, когда Азуми скрылась за поворотом, девушка коротко улыбнулась то ли мне, то ли своей победе над соперницей. Хотя, впрочем, нежная, о какой сопернице речь? — Некрасиво вышло… — проговорила было будущая актриса, видимо, не зная, как себя вести со мной после случившегося. Конечно, ей явно не хотелось, чтобы я стал свидетелем такой сцены. — Забудь, — успокоил я ее и поднял, встряхнув от влаги, лежащую на мокрой земле накидку, принесенную Азуми, похоже, по приказу вездесущего Такао. Как будто я сам не мог позаботиться, чтобы моя спутница не замерзла. — Лучше одевайся. Здесь еще осень, а в горах лежит снег. Неведьма недоверчиво окинула взглядом мои руки, которые помогали надеть тяжелую одежду поверх кимоно. — Ты решил проводить? — опасливо поинтересовалась скромная, когда я оказался позади, слишком близко к ней. Ее запах с ума сводил, но я держался: мы еще не восстановили шаткий уровень гармонии, рано было вновь пугать ее своей симпатией.       Над ответом пришлось задуматься: после проведенной в раздумьях ночи я твердо решил поменьше ёрничать, дабы не обижать девушку, но разговаривать прямо и открыто мне было трудно. Выбирая между откровенным провалом и молчанием, я лишь кивнул ей, и она тут же благодарно улыбнулась одними глазами. Похоже, колдунья и будущее видит: знала, что так и будет. Эх, уже не майко, предсказуемость поступков губит синоби. Как и чувства.       Проходя мимо водопада, Мэй попросила дать ей возможность попрощаться с этим местом. Удивленный, я не стал возражать. Она какое-то время молча стояла, провожая взглядом падающие в озеро могучие струи воды, и о чем-то думала. Может, как и я, вспоминала тот первый день, когда я проносил ее на руках в сторону дома Чонгана.       Когда девушка бросила печальный взгляд на водопад, а затем и на саму деревню, остающуюся позади, мы продолжили путь. Я шел впереди, как и полагается провожатому, а она чуть после, пряча в рукава зябнущие на холоде руки. Как я и предполагал, к дороге неведьма совершенно не подготовилась и шла налегке, в отличие от меня. — Надо было зайти еще раз к Такао, попрощаться, — вдруг проговорила кицунэ, когда мы уже свернули с основной тропы к горам. — Наверное, он обидится, сочтет невоспитанной. Хотя по мне резануло одно упоминание о дзёнине, я постарался ее подбодрить: — Возвращаться — плохая примета, — обернулся на нее через плечо и заметил, что Мэй всерьез переживает. — Не обидится и не сочтет. Он о тебе хорошего мнения.       Даже чересчур. Но об этом я умолчал, не желая больше поднимать тему Такао. В конце концов, именно он виноват в таком скором уходе, если не побеге, гейши. Не дай он свой ценный совет, возможно, Мэй бы никогда не покинула деревню.       Неприметная для чужака тропка вывела нас на знакомую полянку, возле которой бежал широкий ручей, в котором не так давно пришлось неведьме вымокнуть. Проходя через это место, девушка не сдержала улыбки и произнесла: — Зато неумелой точно сочтет.       Я собрался было опять что-нибудь сострить насчет ее навыков магии, но вовремя закрыл рот, потому что Мэй, не замечая меня и рассматривая грустным взглядом окружающую местность, вдруг продолжила: — Я пыталась несколько раз превратиться в лису, но все безуспешно. Ни пауки, ни лягушки, ни ящерицы, которыми меня пытался напугать Такао, не сработали. Видимо, нужно что-то более серьезное…       С трудом себе представил, чтобы такая тонкая и нежная натура не взвизгнула при виде пресмыкающихся и прочей жути, от которой даже некоторые куноити, лично видел, давали деру. Но не верить будущей актрисе было бы неуважением. — А почему получилось первый раз?       Я давно хотел об этом спросить. Надо же понимать механизм этого странного процесса. Неизвестно, что будет на ее пути, но однажды такой ловкий трюк вполне может спасти жизнь. Правда, в прошлый раз, когда при мне она стала лисой, Мэй в подземном ходе лишь окончательно ослабла и нуждалась в помощи. Но, возможно, есть какие-то другие средства запуска магии, кроме как ощущение жуткого страха или волнения.       Размышляя об этом, я даже не сразу понял, что шагов позади меня не слышно. Лишь пройдя какое-то расстояние в одиночестве, обернулся и заметил, что девушка стоит на том самом месте, на котором я задал вопрос.       В ее милом лице происходила какая-то борьба чувств. Она словно хотела рассказать обо всем, что сжимало грудь, но тут же останавливала себя, кусая нижнюю губу. Только теперь я догадался, что затронул какую-то очень болезненное воспоминание и ужасно пожалел, что не унял свое любопытство. В глазах уже не майко стояли слезы, однако девушка не плакала, будто запретила себе. Сильная моя гейша. — Это было после нашей первой встречи, — делая длинные паузы между словами, проговорила наконец Мэй, стараясь не встречаться взглядами. Ей явно было стыдно передо мной. — У меня долг за обучение в окия… Погасить его может только богатый мужчина, который заплатит за мидзуагэ… Я боялась, сильно боялась…       Не знаю, что чувствует себя человек, которого поразил удар молнии, но, думаю, так же, как я себя в тот момент. Меня словно всего тряхануло, и кожа обуглилась от горящего внутри тела. Казалось, я весь был как сгусток ярости. Дай мне сейчас этого мужчину — я бы перерубил его напополам, не моргнув глазом.       Нет, я прекрасно знал, что через этот обряд проходят все юные майко, чтобы считаться настоящими гейшами. После никогда эти двое не видятся, поскольку не испытывают друг к другу никаких чувств, кроме долга. Но здесь… Здесь маленькую девочку, трясущуюся от страха, трогал взрослый мужчина, зная, что он хозяин положения, что она зависит от него…       Рыбалка была в тот день крайне неудачная: улова вряд ли хватило бы даже на одного, не то, что на всю большую семью. Удочку мне, четырехлетнему, никто не доверял, так что я сидел около отца на берегу и скучал, болтая ногами в воде. Кажется, от этого и без того редкая рыба пугалась и уплывала как можно дальше от нас. Но отец несильно переживал из-за этого — он вообще чаще всего улыбался — и рассказывал мне время от времени разные сказки. Голос у него был бархатный, приятный — заслушаешься.       Как раз в разгар одного из таких интересных рассказов, когда герой должен был зарубить врага, со стороны деревни послышался топот целого табуна. И хотя Аогавара находится недалеко от столицы, основной тракт проходил в обход нашего поселения, и такой шум, исходящий от лошадей, означал только одно: едет войско, будут собирать подать.       Отец тут же торопливо подскочил на ноги, схватил две единственных рыбешки и, не забыв про меня, со всех ног кинулся в направлении дома. Я рванул, что было сил, за ним, но не мог никак его догнать.       Совсем скоро я потонул в дорожной пыли, взвившейся от множества копыт. Я пытался уворачиваться от лошадиных ног, проскальзывать между ними, но меня постоянно слепил блеск доспехов самураев. Важные, сильные, они сидели на своих конях будто правители и смотрели на попадавшийся по пути люд как на животных. Никогда не видел сёгуна или дайме и даже не мог себе представить кого-то более разодетого, чем эти благородные господа.       Войдя в деревню, они рассредоточились, входя в каждый дом. Быстро поняв, что скоро доберутся и до нашего, я побежал со всех ног к себе. По дороге встретилась соседская девчонка, старше меня, которая плакала от страха и постоянно причитала: «Самураи — убийцы, убийцы!» Я хотел спросить у нее, что это значит, но ее мать выскочила на улицу и, схватив за ворот, насильно утащила обратно в дом, плотно закрыв створку.       Раз прятали детей, значит, опасность серьезная, — сообразил я и бросился в свой дом, около которого уже метался отец, видимо, вспомнивший о моем существовании. Он, как и соседку ее мать, закинул меня за шиворот в дом и приказал спрятаться где-нибудь. Я забрался за кучу корзин и заметил, что в противоположном углу плакала мать. Да что с ними? Почему все плачут?       Но буквально через мгновение я понял, почему. Створка двери резко вдруг открылась, и неспешно, походкой во всем правых людей, вошел самурай. На поясе у него была катана — самое прекрасное в мире оружие, такое, которым герои побеждают злодеев. Около господина сразу же возник солдат, одетый хуже и грязный, пыльный после дороги. Оба они смотрели на моего отца, который тут же протянул им рыбу, какие-то еще вещи и, опустившись на колени, попросил сохранить жизнь ему и его жене.       Самурай вдруг разразился смехом. Злым, жестоким. Воин тоже подхватил. Они заговорили о деньгах, о цене, но мне, ребенку, были эти понятия мало знакомы. Осознал лишь, что мы многое должны сёгуну, когда подручный господина внезапно направился к моей матери, трясущейся от страха. Отец сразу поднялся и попытался остановить солдата, умоляя не делать чего-то. Чего — я не понимал.       Понял только в тот момент, когда воин разорвал на матери одежду. От ужаса меня самого всего затрясло, ноги будто приклеились к полу. Да и что я мог? Как мог помочь? Отец набросился с кулаками на солдата, защищая честь нашей семьи. Будь у него меч — уверен — он бы справился с воином. Но простому рыбаку из деревни, не бывшему героем сказок, не полагалось оружие. В следующее же мгновение блеснула катана и рассекла предплечье моего отца напополам. «Никто не смеет поднимать руку на власть», — так сказал самурай, слыша, как отец кричит от боли. И когда тот попытался подняться, человек в сверкающих доспехах воткнул ему меч в живот. Глаза моего отца тут же закатились, с губ сорвался тихий выдох. Я перестал дышать.       Воин на глазах самурая, который вакидзаси-коротким ножом чистил рыбу, собираясь отобедать, надругался над моей несчастной матерью, смотревшей все это время на меня. Она ждала от меня помощи, надеялась, что я приведу с поля кого-нибудь из взрослых, кто спасет ее, а я, как трус, выглядывал из-за корзинок и трясся от страха.       Я закатал рукав и снял с себя ножны, в которых прятался кинжал. Мэй удивленно проследила за моим движением, но ни о чем не спросила. Хорошо, потому что говорить я не мог: все клокотало от злости. Затем, не заботясь о том, как это выглядит со стороны, я схватил ее за руку и тоже поднял вверх рукав. У нее должно быть оружие. Этот урок я усвоил с детства.       Ловко привязав на ее тоненькой ручке кинжал, который был ей размером с все предплечье, я, глубоко выдохнув, чтобы успокоиться, объяснил: — Это чтобы никто к тебе больше не прикоснулся, пока не захочешь, — гейша недоуменно уставилась на оружие, но не возражала. — Бей в горло, — я ударил сбоку по своей шее кулаком, показывая, как правильно наносится удар. Кажется, вышло чересчур натурально, потому что девушка часто-часто заморгала и приоткрыла от испуга рот. — Ладно, не хочешь убивать, воткни в ногу. Только провернуть не забудь.       Только так увеличивается разрез раны и усиливается кровотечение. После такого ранения противник соберется с силами для нового удара или нападения не скоро. Особенно если не ожидает от хрупкой девушки подобного ответа на склонение к постели. Кицунэ с сомнением во взгляде еще раз осмотрела ножны и кивнула. В глазах даже проскользнула благодарность, но вдруг она спросила: — А ты часто…? Слово «убивал» девушка не произнесла, но я его угадал по ее отрешенной интонации: — Не считал. — Тяжело тебе одной будет, уже не майко, зря отказываешься от компании. Кто еще за тебя будет делать такую грязную работу? Разве найдется кто-то лучше, чем наемник, чьи руки уже в крови?       Да, я и правда не считал, руки в крови от скольких людей. В оправдание себе могу сказать лишь только, что это были не лучшие представители нашей Империи. С большей половиной из них я бы даже есть за один стол не сел. И абсолютно точно ни с кем не стал бы участвовать в чайной церемонии, как с Мэй, когда нужно было пить из одной чаши. Это были воры, убийцы, предатели и прочая подлая дрянь.       Я тоже убийца. Но я как отороси: прячущееся от человеческих глаз чудовище, которое пожирает исключительно нечестивых, а значит, в каком-то роде тоже ёкай и даже добрый.