Первый снег

***

      Я наношу удар сильный палкой по Хонгу, но тот ловко уворачивается, перекатывается через себя и вскакивает на ноги. Замахиваюсь снова, еле сдерживаясь, чтобы не зарычать от злости, но шустрый соперник опять оказывается нетронутым. А в следующее мгновение я и сам теряю равновесие от подсечки кончика палки своего противника. Спиной падаю на татами и едва успеваю откатиться, чтобы не получить удар по открытому животу. Ноги у меня уже натренированные постоянной болью, так что я не боюсь ими рисковать, и, оказавшись в безопасности, нарочно подставляю под замах Хонга свою голень. Тот ведется на мою уловку, готовится посильнее ударить, но я успеваю в последнее мгновение другой ногой ударить по его палке, выбивая ее из рук. От неожиданности он даже на мгновение растерялся, и я, недолго думая, своим оружием сбиваю его с ног.       Шин, видя, что я выигрываю, останавливает тренировку. Он не любит, когда я одерживаю верх над другими мальчишками, считая, что сын рыбака не может быть ловчее сына синоби. Мне приходится удовлетвориться своей скромной победой без похвалы, и я протягиваю руку своему партнеру по обучению, помогая ему подняться. — Какой удар самый опасный? — задает вопрос учитель, когда мы с Хонгом садимся рядом с другими учениками. — Удар в сердце, — не моргнув, отвечает ему сын. Я молча соглашаюсь с ним: вчера мы как раз изучали болевые точки на теле. Теперь я точно знаю, куда буду бить при встрече со своим врагом.       Шин задумчиво хмурится, явно недовольный ответом. Странно, обычно всегда Хонга хвалят. — Самый опасный удар — тот, которого ты не ожидаешь. Именно он сбивает тебя с ног, открывает тело для смерти.       Я невольно обернулся на этот крик. Мэй, взволнованная, стояла у самого входа в комнату и смотрела так, будто я сейчас собирался совершить самую страшную ошибку в своей жизни. Нет, красивая, самую страшную я уже совершил, когда позволил тебе забраться под кожу. Сатоши, выскочивший почти сразу за ней, растерянно уставился на меня, не зная, то ли помогать, то ли останавливать.  — Кадзу, не делай этого!.. — Она не приближалась, словно боялась меня, и не отводила своих темных лукавых глаз от кончика меча, которому оставалось лишь пару сантиметров для груди ронина, безрезультатно пытавшегося прочистить глаза.       Какой я болван. Летел чуть ли не на крыльях, готов был уничтожить любого на пути, лишь бы спасти ее, а оказался в такой глупой ситуации, что страшно представить, как я выглядел в глазах окружающих. Коварная кицунэ затуманила мой разум, свела с ума, заставила, как куклу, подчиниться, разорвала в клочья сердце, заманила и оставила в дураках. Азуми была права: я покрыл себя несмываемым позором.       Внутри все заклокотало. Я возненавидел ее. Себя. Этого проклятого бывшего самурая. Этот грязный город.       От ярости, сжигающей меня изнутри, я, кажется, даже лицом изменился. Больное сознание мгновенно нарисовало страшные картинки, как Мэй целовала ронина так же нежно, как и меня, едва позволяя насладиться ее губами, осторожно касалась его тонкими пальчиками, как моего лица тогда, в доме Чонгана. То, что предназначалось лишь для меня, стало мерзким общим.       Ронин забрал то, что принадлежало мне, просто поиздевавшись надо мной, посмеялся над бестолковым существом, которое так хотело поверить в жизнь. За насмешки принято убивать. Таков закон синоби.       Я перевел почти ничего не смыслящий взгляд от гейши на того, кто смел касаться ее. Он тщетно пытался раскрыть красные слезящиеся глаза и усердно их тер, пытаясь избавиться от боли. Беззащитный, безоружный, он был слишком легкой жертвой: — Мэй, беги, — видимо, решив, что мы с Сатоши грабители, крикнул ронин девушке.-Спасайся!       Он был так жалок, что я не выдержал и широко замахнулся, чтобы отсечь ему голову. Пусть увидит Мэй, кого выбрала в свои спутники: слабого и никчемного, чья кровь вот-вот обагрит пол. Швырну к ее ногам голову, чтобы полюбовалась на его обезглавленное благородное тело. Так будет с каждым, кто станет надо мной смеяться. Но вдруг ниндзя-то почему-то ударилось об лезвие другого меча, а не мягкую шею соперника. От неожиданности у меня даже взгляд прояснился — катана валялась, откинутая моей ногой, далеко отсюда. Прошло мгновение, прежде чем я осознал, что попал по мечу Сатоши. Как он вообще умудрился успеть, стоял же все время позади? — Идем отсюда, — внук лекаря возник прямо перед моим лицом, загораживая ронина. Похоже, он сильно испугался возникшей неловкой ситуации. — Видишь же: она в порядке, пойдем домой…       «В порядке?». Я зато не в порядке.       Когда к голове приливает кровь от злости, я становлюсь сильнее физически. Недолго думая, я оттолкнул Сатоши от себя, убирая преграду между мной и соперником. Приятель детства, видимо, наконец осознав, что я не успокоюсь, пока не закончу начатое, больше мешать не стал, оставляя нас с бывшим самураем один на один, хотя исход этого столкновения уже был понятен.       Ронин, стоявший передо мной, все еще ничего не видел, корчась от боли, но постоянно просил Мэй убежать отсюда подальше. Правильно, хороший совет. Только почему-то девушка ему не последовала, а вдруг расплакалась, прикрывая губы ладошками. На этот странный тихий звук я невольно обернулся, никак не ожидая от нее подобной эмоции. Она всегда раньше сдерживалась при мне, не давала себе волю. И она умерла от тоски по нему.       Голос Чонгана возник в моей голове так внезапно, что я даже часто заморгал, сбитый с толку.       Бледная, с трясущимися плечами уже не майко, кажется, была той же прекрасной, что и в те дни, когда мы были рядом. Ее очаровательные длинные темные волосы мягко спадали по плечам и спине, а черные глаза, так соблазняющие своим нежным взглядом, были все так же опасно глубоки. Она так искренне была напугана и так пронзительно всхлипывала, роняя свои жемчужные слезы, что я на мгновение представил, как все это — тонкое, изящное — погаснет перед лицом смерти, и мне стало тошно внутри. Я не мог принести ей боль, хотя был ужасно зол. Значит, я все же не такое чудовище, красивая, как ты думаешь.       Скрепя зубами, я вернул ниндзя-то в ножны. Пусть живет. Пусть будут счастливы. Раз отправила записку, хотела показать, что я должен забыть ее навсегда, я приму этот удар и больше никогда не появлюсь.       Не чувствуя тела, я развернулся и бросился на улицу, в объятия морозной ночи, единственной верной спутницы в моей жизни. Зарыться бы в снег с головой, замерзнуть и навсегда перестать существовать, покрывшись льдом изнутри и снаружи. Но у меня слишком сильное тело: выживу, как кошка с девятью жизнями, ничего меня не убивает.       Останется только найти какой-нибудь лихой меч, от удара которого не захочется уворачиваться. Впрочем, а что если я уже был мертв? Я уже не ощущал биения сердца, силы рук и, казалось, дышал реже обычного.       Я брел куда-то по улочкам, не разбирая дороги, с трудом таща свое тело, будто снова ранен в бок. Одинаковые серые дома, грязные подворотни, безликие улицы. Однажды этот город сделал меня счастливым, а теперь стер в пепел, развеял по ветру вместе со снежинками. Проклятые ноги совсем не хотели слушаться, и я едва ли не полз, держась за стены зданий. Если бы кто-нибудь увидел меня в тот момент, наверняка бы даже побрезговал приблизиться, решив, что я тяжело больной, вот-вот собирающийся издать последний в жизни вздох. Да, я был болен, казалось, неизлечимо.       Нас не учили справляться с болью в душе. От нее не помогают даже травы Чонгана. Не существует в мире лекарства, способного успокоить рану, которая оставлена в сердце и которую не заштопает ни один опытный лекарь. Шин, я получил двойной удар: неожиданный и смертоносный. Как теперь жить? Да и надо ли?..       Сам того не осознавая, я почему-то вновь оказался у этого проклятого дома. Надо мной издевались, видимо, даже собственные ноги. Я уже, выругавшись про себя, развернулся было в обратную сторону, чтобы снова затеряться в поворотах чужого города, как у здания в свете вдруг вспыхнувшего фонаря в руках Сатоши я увидел его и стоявшую рядом Мэй. На ней не было лица. — Кадзу! — едва наши взгляды встретились, она побежала в мою сторону, насколько это возможно в узком кимоно. Она что, добить меня решила? Внук Чонгана, видя, в каком я состоянии, последовал за ней. — Подожди!       Но меня будто кипятком ошпарили по открытой ране, и я бросился обратно в темноту, пытаясь ускользнуть в подворотнях. У меня и так кровь в сердце, жестокая, зачем мучаешь… — Пожалуйста, дай объяснить!.. — Я слышал ее тонкий голос, но не мог остановиться. Инстинкт самосохранения подсказывал, что нужно убираться отсюда как можно дальше, чтобы не дать себе даже шанса поверить ее лживым словам.       Что объяснять? Я не слепой, видел все своими глазами, ушами слышал, как она пыталась не дать мне убить ронина. Я не настолько глуп, чтобы не понимать очевидности их взаимоотношений и отсутствия угрозы для нее. — Кадзу, пожалуйста!..       Мне почти удалось убежать так далеко, что ее слова доносились лишь обрывками фраз, да и, похоже, Мэй наконец выдохлась и начала отставать. Уже не майко ведь напрасно мало тренируются в беге. Однако внезапно перед моим лицом возникла глухая стена дома. Загнанный в тупик, я чуть волосы на себе не вырвал. Опять эмоции отключили во мне полную собранность синоби, и я, как простой обыватель, заблудился в двух кварталах от городской стены, за которой меня ждала моя привычная Пустота.       Раздосадованный очередной оплошностью, я метнулся было обратно, как в тупике появилась гейша и Сатоши- предатель, который явно был на ее стороне. Где же хваленая мужская солидарность?       Понимая, что теперь мне от адской муки не отвертеться, я вжался в стену, чтобы почувствовать хоть какую-то опору в своей жизни, в которой последнее время столько раз падал от стремительных ударов в сердце. Мэй, моя истязательница, в свете фонаря была изумительно красива. Даже будучи злым на нее, я не мог не любоваться ею. Если бы так выглядела куноити из соседнего клана, которую отправили меня убить, я бы сдался без сопротивления, зная, что яд уже давно течет по моим жилам, а смерть от резкого клинка уже не страшна. Но неведьма была куда опаснее любой девушки-синоби, она была кицунэ: самой красивой на свете девушкой, которая питалась мужскими сердцами. — Кадзу, — тихо прошелестел ее ласковый голос, и она сделала робкий шаг в мою сторону. Совсем как тогда, у «Белой цапли», когда мы были лишь пленником и майко. — Позволь мне тебе все рассказать… Ее глаза — море, один нежный взгляд — и я тону. Ее мягкость действует на меня успокаивающе. — Все совсем не так… — Осторожно подбирая слова, Мэй приближалась ко мне, стараясь не делать лишних движений, будто я вот-вот могу сорваться и разорвать ее в клочки.       Я хотел машинально отступить, прекрасно зная, что со мной будет, если она подойдет опасно близко, но спина уперлась в твердь стены. Сам себя в ловушку загнал. По правилам боя, если невозможно отойти, нужно прорываться вперед. Нападение — лучшая защита. Впрочем, кажется, я даже не думал об этом, потому что сердце вновь забилось как истеричное, разгоняя по телу кровь. — Я думал, ты в опасности, — взгляд у меня, наверное, был бешеный, потому что, взглянув в них, гейша остановилась, боясь сделать еще шаг. — Я думал, тебя пытают или удерживают с силой, а тут…       Я чуть не захлебывался от собственных обвинений. Дав себе волю, я рычал, как зверь, в лапу которого попала стрела охотника. Я готов был отгрызть раненую конечность, только чтобы не чувствовать больше воли, приковывающей к земле. Вот только душу никак не вытрясти из ненавистного тела.       Мэй смотрела на меня, удивленно раскрыв глаза, словно впервые увидела, и не перебивала. Понимаю, ей было странно услышать подобное, ведь я никогда и повода не давал подумать, что там, подо льдом, горит такой силы огонь, что плавит все вокруг себя. Вряд ли она, наивная, могла даже представить, какие чувства во мне пылали. И хорошо, что не знала. Ни к чему теперь. — Кадзу, — убедившись, что я больше и слова не произнесу, прикусив щеку с внутренней стороны, чтобы не сказать лишнего, девушка вдруг вновь решительно стала сокращать между нами расстояние. Глаза ее в эту звездную ночь блестели ярче любого небесного тела. — Что в твоей голове?..       Я даже вздохнуть не успел, как ее теплая ладонь коснулась моей промерзшей в усмерть щеки. Меня всего передернуло, будто горячей волной окатило. Рука моей юной гейши была такой нежной, такой ласковой, что я невольно прикрыл глаза от удовольствия прикосновения. Она могла бы вполне воткнуть мне в это мгновение нож в сердце, сделать со мной все, что угодно: я безвольно обмяк, облокотившись на стену. Как эта светлая девочка сумела совладать со мной, жестоким убийцей, в секунду меня разоружив?..       Явно ощущая свое превосходство надо мной, девушка улыбнулась краешками нежных губ и погладила по щеке меня снова, скользя тонкими пальчиками по грубой моей коже. Так ведут себя искусные дрессировщики с дикими животными: приручают, уничтожают звериную агрессию лаской и добротой.       Блаженство ее рук вновь заставило меня расслабленно опустить веки. Слова могут обманывать, но не прикосновения. Не может женщина быть такой нежной с мужчиной, к которому не питает чувств. Только если это не гейша-кицунэ.       От этой мысли у меня глаза открылись сами собой. А что, если это коварный морок? Но Мэй вдруг, будто случайно, скользнула мизинчиком по губам, и я отправил мысленно ко всем демонам свои страхи и предостережения. Лучшей смерти, чем в ее объятиях, я все равно не смогу найти. Пусть потом потешается надо мной, вспоминая о глупом синоби, который не боялся ничего, кроме разлуки с ней. Наплевать, я был счастлив. Я так долго ждал этих мгновений, что не хотел больше думать ни о чем на этом свете.       Моя прекрасная неведьма, чувствуя мою слабость, легко преодолела последний метр между нами, и прижалась ко мне всем телом, положив свою головку мне на плечо. Я даже подумать ни о чем не успел, как мои руки сомкнулись на ее талии. Эх, нежная, я же говорил: вьешь из меня веревки…       Какая она теплая. Какая невероятная. Ласковая, тихая девочка. Сколько у нас могло бы быть прекрасных моментов в жизни… Мне так мало нужно для счастья, что я буду сиять от радости, лишь увидев ее улыбку, обращенную исключительно ко мне. Никакого золота в мире мне не будет нужно, если она будет рядом так, как сейчас.       Сказать бы ей, все, что чувствую, да язык не слушался, будто я пьян. — Я ждала тебя… — Робко прошептала она, уткнувшись носиком мне в грудь. У меня даже колени ослабли от этих слов. Нет, не тому учат синоби. Оказывается, самое страшное оружие для воина — женская любовь. Пара слов — и у него в руках меч не держится. — И очень рада, что ты пришел… — Здорово. Пришли вдвоем, а рады только тебе.       Я даже не сразу понял, откуда взялся этот голос, словно я был в прекрасном сне, а теперь резко проснулся. Сонно оглядевшись по сторонам, я встретился с ехидным взглядом Сатоши, который, скрестив на груди руки, ухмылялся. Хоть он и был вредным, но теперь я был ему даже благодарен, что напомнил о своем существовании до того, как я уже наклонил голову, чтобы поцеловать Мэй. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел это. Это только наши мгновения, слишком интимные.       Девушка, тоже будто очнувшись, ловко выскользнула из моих рук. Покраснев от смущения, она улыбнулась мне и обняла внука Чонгана: — Прости, Сатоши, я рада вам обоим, — тот, внимательно следя за моим пронзительным взглядом, положил свои руки ей на плечи. Я одобрительно кивнул, и он весело засмеялся. Ну, все: теперь будет издеваться над моей ревностью до самой смерти.       Когда с коротким дружеским объятием было покончено, Мэй еще раз взглянула на меня: — Кадзу, мне нужно многое вам рассказать. Вернемся?       От упоминания дома меня всего передернуло: как после тех счастливых мгновений мы возвратимся к мужчине, с которым она делила кров? Она что, хочет, чтобы я все-таки его убил? — Не бойся, Мэй, я буду держать его, — довольный происходящим, заулыбался Сатоши, видя, как у меня глаза снова наливаются кровью. Издеватель. Так и знал. — Но лучше предупреди своего приятеля, чтобы не делал резких движений в твою сторону.       Я машинально закатил глаза. Я не совсем чудовище. Впрочем, в словах внука Чонгана была правда: лучше ронину даже не смотреть на девушку, если не хочет остаться без глаз.